Черные глаза, веселые морщинки-лапки... Губы, сложенные в усмешку. Нет, не лицо Секиры. Нос с безупречными ноздрями. Руки в перчатках без пальцев. Тяжелый. Жаркий. С нервно стучащим сердцем. Единый с ней... Но не убийца. Любимый.

Женщина целовала его, катаясь по красным листьям. Раньше он появлялся, чтобы управлять жизнью, как кукловод дергая больно за волшебные нити, а теперь — теперь эти нити проникли и в его кожу.

Клариссе не требовались объяснения изменений. Она стерпела слишком много, чтобы удивляться непонятной страсти жестокого дьявола. Раньше женщина спрашивала, почему ее преследуют твари, почему они нападают на людей, селятся в округе, постепенно уничтожая и крестьян, и горожан. Почему они трясутся от вожделения и облизываются, когда Кларисса рядом... Раболепствуют, чуть ли не пятки целуют. А потом вдруг перестала интересоваться чудовищами. Это в детстве им удавалось на несколько коротких дней захватывать ее тело, сжимать в своих объятьях и лишать чистоты, целуя бледные, но недоступные уста. Проникать в кровать туманом, огненными молниями и дождем... Теперь был только ОН! Он не желал ничего, кроме боли, наказывал за малейшие проступки. Следил за тем, что Кларисса говорит, как себя ведет в обществе взрослых.

Замок, раньше принимавший часто гостей, опустел. Город вдруг стал совсем иным — это сотни, тысячи существ предпочли жить рядом со своей хозяйкой.

Мать старалась не замечать странных слуг. Отмахивалась от испуганных вассалов, а сама с неописуемым восторгом смотрела на дочь, у которой есть дар. Пусть он опасен, пусть приносит страдания, но разве кто-то защитит милую девочку от посягательств соседей лучше мрака?

— Не доверяй никому, никогда, — сказала терпеливая мать умирая. — Никто не станет тебе помогать, а ты — ты станешь великой! Пусть не добрым гением, но... разве имеет значение, на чьей стороне стоишь? Бог ведь мне не помог.

Кларисса глубоко вздохнула, потому что святотатство, произнесенное родной кровью, глубоко ранило ее. Не помог, не смог, но поможет. Он же не такой жестокий — этот бог. Он...

Губы спустились на плечи, начали стягивать зубами кружево вниз, обнажая грудь, руки сдавили ягодицы, и женщина застонала. Над ней дерево, полное алой крови, зашевелилось и запело старую детскую венчальную молитву, что некогда сделала девочку частью целого.

Подол зашуршал, ткань треснула до основания, волнистыми нитями щекоча ноги. Прикосновение шерсти брюк и меха жилета, вызвали очередную волну дрожи. Обнаженная, беспомощная, она утонула в его темных, как чернила, поцелуях, и закрыла глаза. Где бы ни случился этот ритуал, избежать конца нельзя. Нельзя терпеть пустоты внутри. Нельзя говорить себе, что бог не создает тварей. Они не просто описаны в книгах. Они очень близко. Как сейчас убийца, который прижал к теплой земле и наслаждается каждым мгновением тишины, перемешавшейся с вожделением.

Кларисса обхватила ногами сильный торс, потому что больше не могла терпеть разъединения. Не смей уворачиваться! Не смей отводить глаз, мое коварное и жестокое создание. Посмотри, как я красива! Как подвластна тебе. Я не часть от целого... Слышишь, я часть от тебя. Позволь же дать тебе саму себя хоть на несколько минут, хоть на целую вечность.

Ветер зашелестел по разноцветному ковру, в котором двое нашли общий язык, и гость из ночи проник в светлое, испещренное ранами от ногтей и ядовитого языка тело. Это было восхитительное забытье, когда не требуется молиться богу об искуплении, об отведении искушения. Там, где царствует смерть, нет права на прощение.

Оседлав своего темного господина, Кларисса вдруг увидела, что огромное дерево превратилось в куполообразное помещение. Распластанный и улыбающийся внизу убийца лежал на верхушке камня, который крутился против часовой стрелки. Сверкающие рисунки пола меняли символику, на стенах двигались тени, а в длинные узкие окна заглядывали все времена года. Нет, женщина не видела, что письмена на ее лице и на камне совпадают. Что тело ее стало почти прозрачным... Страсть! Какая безумная страсть... И плевать на подруг. Ты только мой... Мой любимый.

Он обхватил тонкую талию руками, удерживая Клариссу от падения, и продолжал двигаться в такт едва уловимому ритму — все быстрее и быстрее, пока потерявшая волю жертва не озарила храм криком радости освобождения, а зов ее тела тысячекратно не отразился и не превратился в стон, ушедший в черноту без пола.

* * *

Девочка сняла обувь и несла ее в руке, не боясь поранить ноги. Она уже не чувствовала голода и спокойно засыпала под звездами по ночам, не обращая внимания на завывание ветра и стрекотание насекомых. Она не стонала от боли, к которой привыкла, как ко второй коже. И не дрожала, потому что слилась с ужасом, преследовавшим по пятам. Даже острые колючки, вонзавшиеся в пятки, не останавливали несчастную, маленькую герцогиню от продолжения пути. Только теперь бесконечный лес оказался позади, и перед бывшей жертвой открылась бугристая безлюдная земля, поросшая луговыми цветами и кустарником. Здесь, среди медового аромата и тишины, хотелось остаться навсегда, если бы не идущий след в след воображаемый монстр, требующий продолжения пытки.

Утопая в цветах, которые отживали последние деньки, девочка медленно двигалась к северу, ведомая невидимой рукой. Она смотрела на красоту отвлеченно, как через дымку сознания, и думала лишь о том, что не знает, как сложится даже следующие несколько часов. Существует ли на самом деле замок матери? Есть ли шанс спастись? Или все происходящее — лишь игра убийцы?

Длинный, извилистый путь оставался позади девочки, вскоре исчезая, словно среди волн. Наверное, здесь никто и никогда не ходил раньше, или места эти слишком заповедные для человека.

Но вдруг трава закончилась, и впереди оказалось квадратное поле-кладбище, обойти которое было практически невозможно. Покосившиеся каменные кресты, могильные плиты, невысокие склепы — все составляющие тишины.

— Ты хочешь этого? — Девочка неуверенно перешагнула границу между лугом и древним покровом для душ. — Что ты добиваешься? — Плечи ссутулились, голова опустилась и не поднималась, потому что смотреть на могилы было хуже всего. Лучше петлять между ними почти без направления, лучше терпеть...

Шорохи начали беспокоить бывшую жертву не сразу: сначала появились шевеления в траве, затем — шлепанье и брызги земли, и только потом настоящее преследующее движение. Но девочка не хотела смотреть и видеть, что на этот раз увязалось следом. Она и так краешком глаза заметила, как подвинулась плита одной из могил с непереводимой надписью.

Мертвецы. Жалкие, уродливые, с раскрытыми ртами, с остатками одежды и костями... Так, говорят, выглядят все умершие после долгого лежания в земле. А еще их едят черви, и от них идет неприятный запах. Да, запах действительно беспокоил девочку, но то был скорее чуть уловимый цветочный туман с привкусом горечи или специй.

Бежать, бежать... Ноги ускорили темп, а следом ринулось целое полчище настойчивых преследователей, почему-то молчавших. Они точно хотят сожрать ее, выпить всю кровь, отрезать ногти, как доказательство доблести перед другой нечистью, а затем положить в одну из одиноких ям, чтобы наслаждаться долгим запасом мяса, пока девочка не умрет от истощения, съеденная по маленьким кусочкам.

Боже, помоги! Просьба неловко вырвалась из уст, только на этот раз всевышний явно не собирался слушать свою овечку. Она споткнулась о камень, взмахнула руками и упала на несчастные, измученные колени, слыша треск в затянувшихся ранах и видя, как пыль на плитах окрашивается кровью. Все, не сбежать!

Девочка оглянулась и ошеломленно замерла. Теперь она знала, что зря стремилась ускользнуть от неизбежного. Три темных нечеловека с висящей на лице кожей, в несуразных одеждах, больше похожих на сгнившие тряпки, обходили несчастную вокруг могил, а один стоял прямо за спиной. Без одежды, с кожей, обтягивающей кости, со свисающим, как сушеный стручок, мужским достоинством и руками-клешнями.

Сглотнув, девочка попыталась отползти подальше, но мертвец схватил ее за шиворот и начал поднимать, словно обычного кутенка, вверх. При этом — абсолютно молча.

— Отпусти! — Девочка завизжала и задергалась. — А-а-а-а! Пусти! — Она попыталась заехать ногой по вогнутой груди с выступающими ребрами, но не достала, потому что урод подальше отодвинул руку.

Он разглядывал пойманную фосфорицирующими глазами с неимоверным любопытством. Вертел из стороны в сторону и отгонял рукой других, деликатно оставшихся в стороне могильных оборотней.

— Ты живая... — Удачливый охотник без всяких чувств закинул девочку за спину и направился в неизвестном направлении. — Поговорим не здесь.

— Пусти, — девочка заскулила и вновь попыталась вырваться, а струйка крови на колене достигла основания ноги и закапала на землю, увлекая по дорожке мимо могил и других преследователей.

— Поговорим не здесь, — повторил мертвец холодно. Он вдруг встал на четвереньки, вспрыгнул и полетел в несколько перемещений туда, где возвышались древние склепы. В следующие секунды жертву настигла полная тьма — та, которую она больше всего боялась: над головой задвинулась тяжеленная глыба каменной плиты.

И тут же пальцы похитителя разжались.

— Что тебе надо? — Девочку чуть не вырвало от запаха разложения и удушья. Полная дезориентация сковала мышцы, на туловище навалилась целая вселенная ночи — ни пошевельнуться, ни сдвинуться...

— Ты знаешь, — отозвался и вновь затих мучитель совершенно спокойно. — Я не выпущу тебя, пока ты не согласишься...

— На что я должна согласиться? — Мелкая дрожь вызвала зубную боль.

— Все написано на твоем лице. Ты знаешь, что написано на твоем лице?

— Нет, — девочка натолкнулась на холодную стену и начала слабое движение по ее поверхности, прижимаясь к камням спиной и руками. — Я не знаю... Не знаю... Что вы хотите?

— Я не причиню тебе вреда, я обещаю...

— Вы закрыли выход, — сглотнула девочка.

— Ты согласна дать мне то, что я попрошу?

— Что вы хотите? — Истерика выливалась слезами, которые обжигали кожу.

— Сначала ты должна дать мне свое согласие...

— Нет!

— Ты готова остаться со мной в этом мраке? — Теперь эмоции появились в тихом и издевающемся голосе. Костлявые пальцы собрали легким движением влагу... — Я готов ждать целую вечность. А ты?

— Выпустите меня...

— Нет, — по запаху, мертвец явно приблизился и коснулся теперь волос девочки, у которой не хватало воздуха для дыхания, а грудь распирало от ядов, которые собрались в этом безумном месте.

— Хорошо, — выдохнула девочка, — только отпустите! Отпустите меня.

Она качаясь покидала кладбище и не смела оглядываться. Она была совершенно измучена и истерзана. Не хотела жить и не могла не жить. Несколько раз девочку вырвало пахнущей цветами жидкостью, несколько раз она садилась прямо на могилы и совершенно не обращала внимания на стоны, зовущие изнутри этих вместилищ. Трупные пятна на руках и ногах исчезали в лучах солнца, только волосы продолжали сохранять странный сероватый цвет, перемешавшийся с зеленым гноем.

Девочка не знала, какой сегодня день и сколько она провела времени под землей во власти ужасного урода, который и не обещал, что освободит ее сразу же. Тяжелая же пустота внутри горела и требовала впустить туда другую тьму.

И тогда молчащие камни прекращали отделять смерть от жизни, а томившиеся вне бытия чудовища вылезали и отодвигали прочь стены, чтобы протянуть и позвать жертву к себе.

Но она не отзывалась. Она шла молча вперед к далеким кленам на пологом горбатом холме. И старалась не думать об объятиях мертвеца. Еще немного — и кладбище осталось позади. На вершине золотилась трава, внизу бежал ручей, за ручьем вилась почти знакомая дорожка.

Девочка заплакала. Там, за черным лесом, почти в облаках, виднелся ее дом с крошечными домами города, сползавшего вниз по пологим склонам. Почти день пути, если обходить деревни и людей вообще...

Он касался влажными губами ее нежных лепестков, целовал ее плечи в золоте уходящего дня, катаясь по сочным алым листьям. Пальцы теребили и расстегивали одну пуговицу за другой, и не было конца одежде, что опутывала облаками ее тело. Боги, как хороша ты в сиянии темноты! Как бледна кожа и темны глаза, что смотрят куда-то в безумии! Я коснуться тебя хочу, но ты не отвечаешь на зов. Моя неисполненная прихоть, моя Титу-Авали, ускользающая от рук жаждущих и алчных.

Каелль начал оседать по стене у самой двери, прислушиваясь к бормотанию изнутри и почти понимая, что должно сейчас произойти. Он так устал за эту долгую ночь противостояния. Он почти не мог шевелиться, а потому предоставил телу возможность принять ту позу, которое оно более всего желало. Голова опустилась на грудь, ноги безвольно легли на камни, лишь пальцы продолжали изучать рисунок на темном, изрезанном коротким мечом Виктина пелиссоне. Кое-где запеклась кровь и появились целые карты подпалин от искр, сорвавшихся с плаща.

— Кларисса, — тихо, только себе самому сказал юноша, и звук имени поглотили волосы, черной смолой пролившиеся на лицо. — Милая Кларисса... — Кулаки сжались, а еще острые когти впились в ладонь от напряжения. — Почему я не могу остаться в комнате?

Каелль практически навзничь повалился около двери и замер. Лицо оказалось практически у щели. Запах! Запах ее жизни манил и терзал. Кларисса так близко, что жажды не остановить и мученьям не придет конец. Проклятье! Проклятая СиАвали! Почему бросила меня, если знает, что будет так плохо?

Белые пальцы вцепились в просмоленную доску и подтянулись ближе к пространству, дышащему присутствием герцогини. Каелль практически подсунул нос под дверь и лишился возможности соображать, а тем более надышаться. Как бы он хотел сейчас освободиться от постыдного рабства перед немощной, отмеченной печатями бабы! Как мечтал бы пронзить ее своим острым жалом в самое сердце!

Но... сладостная, желанная, недостижимая Кларисса, позволь мне хоть на миг приблизиться к тебе, овладеть твоим "я". Дай мне разглядеть новые знаки на измученном теле.

Юноша видел сквозь пелену собственной страсти, как другие твари облепляют стены, потолок, пол — все пространство вокруг недоступной обители — и умоляют тихими голосами о милости. Твари стали покорными. Покорные, но не сдавшиеся... Впитывают дрожание каждого звука, слетаются на запах, прокапывают ходы под землей.

— Кларисса, — шепот утонул в потоке и стал одним ужасным зовом. И Каелль исчез среди месива, что заполнило коридор тенями, чудовищами и древними богами.

А потом вдруг над мраком прозвучал голос СиАвали:

— Что это ты здесь разлегся? Что за протест мальчишки? — Золотые браслеты с рубиновыми глазками звякнули, когда руки потянули за край светлого пелиссона, пытаясь приподнять фаворита. — Ты спятил? Что подумает Титу-Авали, если увидит моего управляющего посреди коридора лежащим под дверью, как собака?

— Мне стало плохо, — юноша пошевелился и сел. Отряхнулся от пыли, но не спешил подняться, а покачивался и встряхивал головой, словно хотел избавиться от наваждения. Никого. Призраки ускользнули быстрее, чем открылась дверь, и на пороге оказалась хозяйка, разгневать которую, кажется, теперь не составит труда.