Женская верность

-Щи-то наливать? — засуетилась у плиты Устинья.

-Никак не ели?

-Тётя Лина, не трави душу ни матери, ни нам. Поизвелись уж все. Не до ужина, — Иван встал со стула.

-Все в сборе. Меня, що ли, ждали?

-Кого ж ещё? — удивился Илья.

-Давайте ужинать, а потом уж как есть расскажу.

Поели, собрали со стола. Но никто не встал и не ушёл. И Акулина, вытирая слёзы, вздыхая и шмыгая носом, выложила все свои сомнения.

-Если решишься на операцию, то нас девок в семье двое — выходим. Даже об этом не переживай, — Елена пнула под столом Надежду, готовую вот-вот заплакать

-Ты чего? Страшно же.

-Сколь времени есть, чтоб обдумать? — Иван отодвинул стул от стола и упёрся руками в колени.

-Нисколь. Уже поздно. Энто так, чтоб подолее протянуть.

-Тётя Лина, самое главное — ты знай, хучь какое решение примешь, мы все готовы руки тебе подставить. И худыми мыслями голову себе не забивай. Тогда болезнь точно верх возьмёт, — Илья, уж было приготовившийся "упредить", что ночевать не вернётся, стал раздеваться.

Улеглись спать. В ночной тишине Акулина услышала, как Устинья хлюпает носом.

-Устишка, ты що?

-Энто за що же мне такое горе? Али грешна в чём?

-Мамань, не рви душу, прекрати. Кому легшей, чем тебе? — полушёпот Ильи был даже не недовольным, злым.

-Никак вы меня хоронить собрались? Мне цыганка долгую жизнь нагадала. А перед смертью встречу с Тимохой. Так что помирать я покель не собираюсь.

-Ну, слава Богу, умные слова завсегда приятно слышать. А тапереча всем спать, — и Иван с хрустом устроился поудобнее.

-Мам, можно с тобой?

-Надька, здоровая девка. Да ладно, ложись.

На удивление себе Акулина заснула глубоким спокойным сном. Утром ей надо было идти либо в больницу, либо на работу. Но последнее, что подумала Акулина засыпая: "Робу чистую не получила. Буду завтра в заскорузлом фартуке".

Утром, встав ещё до рассвета, стараясь никого не разбудить, Акулина налила в гранёную старинного стекла рюмку настоя колгана на водке, выпила. Бог его знает, прихватит на работе, а посередь смены — куды деваться?

-За косточками-то подходить? — сонный Надькин голос заставил улыбнуться.

-Сёдни не знаю, варили компот али нет. Ежели що, сама принесу. Спи.

Иногда в столовой варили компот из сухофруктов. И тогда на дне бочка оставались косточки от урюка. От чернослива тоже были, но они горькие, а вот косточки от урюка, то есть сушёных абрикосов, Акулина собирала со дна котла, сушила и складывала в трёхлитровую банку. К концу дня подходили или Надька, или Ленка и забирали эту банку. В последнее время почти всегда приходила Надька. Елена, как старшая, стала стесняться.

Устинья наловчилась бить косточки гранёным стаканом, поскольку молоток был один и им бил кто-нибудь из ребят. Обхватывала стакан ладонью так, чтобы верхняя кромка плотно прилегала к ладони и резким ударом середины дна стакана разбивала косточку. По вкусу они были чуть сладкими с лёгкой приятной горчинкой.

А болезнь не отступала. Она затаилась и давала о себе знать. Выписали Акулине и таблетки, она их пила, чутко прислушиваясь к своему состоянию. Постепенно от некоторых вовсе отказалась. Другие пила при определённом самочувствии. Неизменным оставался только настой колгана, для которого гнали на печке самогонку, считая, что своё-то не только дешевле, но и лучше будет. В дни, когда боль в желудке особо давала о себе знать, не ела вообще. Постепенно выработалась своеобразная диета. Акулина не пила и не ела ничего горячего. Не пила чай. Обходилась квасом и водой. Основу питания составляла капуста тушёная, в щах, солёная с растительным маслом и луком. И отварная рыба. Жареного она тоже ничего есть не могла. Не ела сладкого, мучного. Делала исключение только слегка зачерствелому белому хлебу.

И тут у Татьяны закончились запасы травы. Нигде в здешних местах Акулина найти такую не могла. Положив в конверт засушенную травинку, отправила письмо в Москву родственникам, когда-то тоже уехавшим из Покровского и жившим теперь в Серебряно-Хорошевском Бору. Может, где в их краях сыщется? В ответ пришла посылка. Посылки эти с колган-травой приходили потом каждый год в течение следующих сорока лет. А страшная болезнь то отступала немного, давая передохнуть, то вновь брала верх. Однако Акулина, на удивление врачам, и не думала сдаваться. Первоначальный страх прошёл, а потом пошли заботы каждого трудового дня. Перестать работать Акулине даже в голову не пришло. Она то пила траву, то, как говорила, давала себе передохнуть. На повторном осмотре диагноз подтвердился. Но врач только плечами пожала, когда в кабинет вошла не скрюченная болью пациентка, а возмущённая женщина:

-Я возле вашего кабинета родить могу. Вы же меня в тот раз к гинекологу на учёт становиться послали, так что теперь самый раз по времени. Цельный час сижу под дверями, карточку с историей болезни найтить не могут. А мне на работу пора.

-Женщина, ну что вы возмущаетесь? Карточку направили главному врачу, чтоб на комиссию ВТК подготовить, для назначения пенсии. Кто ж думал, что вы продолжаете работать?

-Да какая уж работа?! Родить пора!

-Женщина, вы понимаете своё состояние?

-Я понимаю, что если вы болесть желудка от беременности отличить не можете, то уж лучше определите меня к другому врачу, чтобы нервы нам друг дружке не трепать. И лучше к тому хирургу, который в технической больнице работает и у вас тут приём ведёт.

-Я ваш участковый врач. У каждого врача свой участок и свои больные. И вам положено не ругаться, а у меня лечиться.

-Ежели вы меня от беременности лечить собрались, так вы не гинеколог. А другой болести вы у меня не нашли. Так что все мы здесь свои — советские, ну и придётся итить к главврачу, пусть он решает, потому как жисть моя мне дорога, — направилась к дверям Акулина.

-Куда же вы? Погодите. Хорошо, я переговорю с Валерием Николаевичем. Если он не против, то передам ему вашу историю болезни. Посидите немного. Я сейчас, — и не дожидаясь ответа, вышла из кабинета.

Вернулась очень быстро. Вместе с ней в кабинет вошёл тот самый хирург.

-Пойдёмте. Карточку вашу я потом заберу.

Как улыбается судьба

Была у Тихона сродная сестра — Мария. Значит, мать Тихона и мать Марии — родные сёстры. Невысокая, полная, русоволосая и сероглазая. Сильно прихрамывала на правую ногу, ещё в малолетстве в бане ошпарила, нога выболела, перестала гнуться, стала короче другой. Разные ходили в Покровском про неё слухи. Говорили, что не иначе приворожила она к себе молодого, да красивого парня так, что тот не посмотрел ни на хромоту, ни на скромное приданое — женился. Ну и дыма без огня не бывает. Что там правда, что там нет, только доподлинно знала Устинья, что могла её золовка людей лечить, знала заговоры на разные случаи жизни. Сама Мария этого не отрицала, но и особенно не хвастала.

-На жисть зарабатывать — больно хлеб тяжёл. Да и взять могу токмо на пропитание. За ради денег не могу. Грех потому, так что себя губить не буду, — объясняла она своё нежелание пользоваться даром.

Вот только Бог детей не давал. А тут война. Муж ушёл на фронт, да там и сгинул. Получив похоронку, Мария написала письмо Устинье, что одной в деревне вести хозяйство тяжело, а бедность ещё хуже, чем до войны. Мужиков вернулось мало. Те, что вернулись, все при семьях — так что по всему тут ей век вдовой вековать.

Устинья и Акулина посоветовались между собой, поговорили с ребятами и решили отписать тётке Марии: пусть приезжает. Пока у них поживёт. Хоть и самих шестеро в комнате, ну в тесноте да не в обиде. А там, на работу устроится — хоть маленькую комнатушку в бараке, а дадут.

На этот момент строительство бараков шло полным ходом. И бараки стали строить не насыпные, в каком они жили, а из брёвен. Куда теплее и основательнее.

Мария недолго собиралась. Распродала хозяйство, дом, и, связав в узлы оставшиеся вещи, приехала к Родкиным. Освоилась она на новом месте быстро. Несмотря на хромоту, устроилась работать на основное производство. Не прошло и трёх месяцев, как ей дали комнату в новом бараке, двенадцатиметровку, как одиночке.

Через недолгих полгода, в один из выходных дней, Мария, придя, по обыкновению в гости к Родкиным, немного помявшись, сказала, что у неё есть новость.

-Работает вместе со мной мужчина. Самостоятельный, видный, непьющий. Звать Павел. Предлагает сойтись с ним. Уж и не знаю, как быть? То ли сразу расписаться, то ли пожить, посмотреть, что из него выйдет?

Такой поворот дел никого не удивил. Одно слово — Мария!

-Семья, дети есть? — только и спросила Акулина.

-Нет, и женат не был.

-Энто как же ты такого выискала? Счас и молодым девкам не за кого замуж итить, — удивилась и насторожилась Устинья.

-Бог послал. Что ж мне тапереча в пользу девок отказаться?

-Чего тебе терять? Сойдитесь, раз такая охота пришла, поживите. А там видно будет. Уживётесь, так и распишитесь, — рассудила Акулина. — А живёт-то где?

— Где все парни — в общежитии.

-И сколько ж лет твому соколу? — спросила Устинья.

-Ну чего взялись душу мою трепать? Не старей меня. Трухлявый-то пень мне ни к чему!

-Твово ума дело. Гляди сама. Уж не девка. А серчать чего? Ты сама по себе. Мы сами по себе. Чем могли — помогли. А совет наш тебе нужен как для одного места дверка! Сама себя успокоить пришла. Поступай, как знаешь, — Акулина поправила кончики головного платка.

-Хоть Тихона и нет в живых, да вы мне все одно сродственники. Как там будет далее, жисть покажет. А не посоветоваться не могу, сердце не позволяет, — Мария встала: — Пойду уж.

-Пошли, провожу до дороги, — следом поднялась Акулина.

На выходе из барака столкнулись с Еленой. Рядом с нею шёл высокий стройный моряк. Елена ему даже до плеча не доставала.

-Здрасте, тётя Мария, — Елена и моряк остановились.

-Вот, это моя тётя Лина, а это тётя Мария, — поочерёдно представила Елена.

-Пётр Сафонов, — картинно вытянулся моряк. Видно было, что и сам себе нравится.

-Ну, що ж, идите домой. Устишка там одна. Я счас провожу тётку Машу и вернусь.

Когда Акулина вернулась, Пётр и Устинья сидели возле стола. Елена, стоя возле кровати, теребила оборку платья, готовая вот-вот слезу пустить.

-Вот, свататься пришёл. Али теперь Советская власть по-иному энто дело делает? — Устинья нервничала. И ни красавец моряк, ни его "сурьёзные" намерения не могли её успокоить. Уж слишком неожиданно свалился он на её голову.

-Я в отпуске. Еду домой к матери. Живёт она в Алтайском крае, в городе Бийске. Одна. Отец от болезни помер, я ещё маленький был. Отпуску две недели. Да неделю добавили в Красноярск на завод документы доставить. Даже командировку выписали. Я уже вторую неделю тут. Прошу разрешите с Еленой расписаться. А то она без вашего согласия не согласна.

-Какой документ есть? — спросила Акулина.

-Вот, — моряк протянул военный билет с вложенным в него командировочным удостоверением.

Акулина взяла красную книжицу, посмотрела на фотографию, на моряка:

-Ну, що ж, давайте не будем в спешке энто дело решать. Оно на всю жисть вам обоим.

-Как это не будем?! Нам ещё расписаться надо успеть. И билеты купить, а то мне как холостому военный комендант только один даёт!

-Какие такие билеты? — от неожиданности и удивления глаза у Устиньи стали круглыми, как у птицы.

-А мы решили, что как распишемся, я Елену к матери отвезу. А то она одна там. Мне-то на подлодку возвращаться — дослуживать два года. Так что надо хоть недельку с матерью побыть.

-Лёнка! Да ты никак ополоумела? Тебя ж с работы не отпустят! Ни слова, ни полслова. На-кося, матерь — думай что хошь!

-Утро вечера мудренее. Враз мы ничего не решим, а дров може и наломаем. Заходи-ка ты, Петро, завтра, а мы тут пока покумекаем, что да как. Счас уж и Иван с Ильёй подойдут.

-Ой, уж лучше их не дожидаться. Пойдём, Петя, провожу.

-Почему это? Ничего плохого я не предлагаю. Сами-то они тоже монашествовать не собираются, наверно? А я человек военный, вернуться должен, когда приказано. Так что ж теперь холостяком вековать?

На том и порешили, что вечером всей семьёй обсудят "энтот вопрос", а из утра он придёт — всё будет ясно.

Весь вечер семья судила и рядила так и этак. Елена, сидя на полатях, уливалась слезами.

-Не отпустите — всё одно сбегу.

-Ноги вырву, — буркнул Иван.

-С вами так и останешься девкой-вековухой. С танцев под конвоем домой. В кино — днём. Вечером где-нигде найдёте и опять домой. У-у-у ... — шмыгала распухшим и покрасневшим от слёз носом Елена.

-Ой, мамочка, а какой он красавчик! Таких-то кавалеров ни у одной девки из наших бараков нет! Как я тебе завидую! Да пусть хоть на цепь посадят, я б за таким и без спросов убегла! — Надька мечтательно глянула в зеркало, взбила свою роскошную причёску, поправила высокую грудь и зажмурилась.

-А и убегу, если по-хорошему не пустите.

-Мамань, энто ж Надька всё знала и молчала. У-у-у, лахудра! — и Иван сделал вид, что хочет шлёпнуть Надежду по мягкому месту.

-Не трожь! Всех кавалеров отобьёшь. Ну, примета такая, — объяснила Надька.

-Примета, примета! Вон, полная общага девок. А замуж выйти не могут! Потому как война сильно мужиков повыкосила, выходить не за кого! А Ленке судьба улыбнулась. Пусть идёт. Только всё чтоб всерьёз. Ну, что уедет — жаль. Плохо будет — вернётся, есть куда. Завсегда подмогнём, — заключил Илья, и стал готовиться ко сну.

-А и правда, вам со второй смены, а мы с Илюшкой из утра идём. Давайте спать. Брось реветь. Замуж выходишь, а не помираешь. Глянь-кось на себя в зеркало — куды такая завтра невеста? — Иван тоже устроился поудобнее.

-Ой, девка, я тоже тебе не враг. Но как тебя отпущать одну? Боязно, — Устинья растерянно гнездилась на кровати.

-Не одну, а с мужем. Поранее встану, твоё белое платье в колокольчик поутюжу, — Акулина приготовила на ночь кружку воды, чтоб если пить захочется, то никого не тревожить.

Утром, раным-ранёхонько, когда ещё Иван и Илья были дома, в дверь постучали.

-Кого это в такую рань? — удивилась Устинья, откидывая дверной крючок. — Вот и жених... — Растерянность и слёзы дрожали в её голосе.

-Слазь с полатей, невеста! — Иван уже одетый стоял у дверей.

-Ой, девка, куды же ты в таком виде? — Устинья так и села на край кровати при виде припухших от вечерних слёз глаз дочери.

-Ничего, сейчас холодной водичкой умоется, да причешется, как следует, а там пока по улице пройдут, всё и будет в порядке, — вздохнула Надежда: — Давай уж, не тяни, собирайся.

-Да, Ленушка, давай. Нам сейчас в ЗАГС, чтобы расписали, а то я вчера узнал, так не уволят и билет по воинскому удостоверению не дадут. Из ЗАГСа к тебе на работу, чтоб уволили, потом к коменданту на вокзал, за билетом. — Пётр был чисто выбрит, наглажен, будто не спал ночь.

В ЗАГСе, подавая документы, он объяснил, что находится проездом в командировке. Вот надо оформить жену по закону, а то с работы не отпускают.

Регистраторша посмотрела на щеголеватого моряка, на кудрявую девушку в платье с голубыми колокольчиками: