1. Белый пепел снегов

Между тем потихоньку лето кончалось. Дни стояли жаркие, душные, пряные, а ночи — тёплые и сухие. Бушевали грозы с могучими ливнями, после первых покосов травы опять вымахали высокие, сочные, и хлеба нынче сняли много. Старики говорили: добрый год, богатый. Приближался Духов день, отданный на прославление вечуваров. В этот день редкие из влюблённых, кто не успел поладить в середине лета, могли ещё раз попытать счастья.

Волчата в доме знахаря подросли, из худых несмышлёнышей превратились в поджарый молодняк. Они не признавали ничьей руки, кроме Ингердовой, но знахарь никогда не видел, чтобы Ингерд ласкал их или гладил, он ни разу на них не закричал, не разговаривал с ними свысока. И никто другой не решался потрепать их по загривку, как собак, волчата оставались дикими и опасными, хоть и жили с людьми.

Знахарь смотрел на это логово в своей избе и раздумывал: куда подевалась Ветерова жажда мести? Понятно, что Яну остался подсобить, но ведь ярость, его глодавшая, раньше не давала покоя, а теперь нате вам, притихла? Или Ветер так хорошо научился её смирять? Ведь бёрквы не отстали, по ночам вились вокруг избушки, но будто бы не понимали, чего им тут надо.

А потом додумался. Желая того или нет, но Ингерд обхитрил бёрквов, пусть на время, а всё ж обхитрил! Три волка теперь жили в одном логове, и духи смерти не могли разобрать, чья же душа им причитается. Волчата отвели беду от Ингерда, дали ему передышку. А Ветеру того и надо: о себе забыл, по нескольку дней пропадал в дозорах, и в становище работал, и на полях. Не щадил себя, загонял до смерти, лишь бы не дать слабины.

Но скоро случился день, который всё перевернул.

Одним росным утром Ян с Ингердом несли дозор у Стечвы, у Сердитых порогов, там, бывало, ненавистные Стигвичи переправлялись (недаром Выдры — плавают-то хорошо!) и жгли Соколиные поля. До чего дошло: бабы жнут хлеб и в снопы вяжут, а мужья ходят вокруг полей с копьями и луками, стерегут, мальчишки рассядутся по деревьям, следят, как бы не прилетела вражья огненная стрела. И обязательно кто-нибудь из Соколов в небе кружит.

Ингерд с Яном, промокнув от росы, лежали в траве на краю обрыва, откуда был хорошо виден другой берег. Рядом притаились два чёрных волка, тоже, стало быть, несли службу, они за Ингердом ходили везде, а больше никого не слушали, даже Вяжгира, хоть он их и кормил. Все боялись этих волков, к Ингерду близко не подходили, а кто не боялся или храбрился для виду, те обращались с ними как с людьми — верили, что они и есть люди, только привыкшие жить в волчьем обличье. Иной раз Ян тоже так думал, но у Ингерда не спрашивал, а сам тот не говорил.

Ночью прошёл недолгий дождь, и сейчас земля жадно забирала воду. Воздух настоялся запахом листвы и цветущих лугов, радостно щебетали пичуги, и Сердитые пороги сердито шумели вдалеке. И вдруг сверху, с неба упал пронзительный клич, но не от своих, не от Соколов — орлиный. Волки тревожно вскинули морды, а Ян вскочил на ноги. Тут же с другого берега прилетела стрела — Годархи не дремали, Ингерд еле успел свалить Сокола обратно на землю:

— Ты чего, белоголовый, ни с того, ни сего прыгаешь? Вот схватил бы сейчас! — и сунул ему под нос вражью стрелу.

— Да как же не прыгать? — воскликнул Ян. — Ты слыхал, что Орёл из вышины сказал?

— Ну слыхал. Да не разумею по-орлиному.

— Орёл сказал: 'Одда-отунг на острове Рох'. Что за такое? Ты знаешь, что такое одда-отунг?

— Я знаю отунг. Ни про какие другие не слыхал.

Тут зашуршали кусты, и появился вестовой от крайнего рубежа — ползком, весь заляпанный грязью, будто только что вылез из болота.

— Что стряслось, Скиф? — спросил Ян.

Вестовой покосился на волков и ответил:

— Десяток Стигвичей перешли Стечву у топких лугов, если встретить их между лесом и озером, они там и останутся. С ними три Асгамира.

Услыхав про Вепрей, теперь уже Ингерд готов был вскочить и сорваться с места, но Ян удержал его за плечо. Он знал, что Соколов на крайнем рубеже всего четверо и в бой им соваться пока нельзя, а вот когда подоспеет подмога...

— Найди Рискьёва, пусть летит с тобой, а мы, не мешкая, прямо сейчас. И береги силы! Всю ночь на крыле.

— Погоди, янгар, — обмолвился вестовой. — Орёл, что кружил над нами, перо сбросил. Возьми.

И протянул Яну перо — не пойми какого цвета, но уж точно не орлиного.

— Дожили, — Ян повертел перо в руках, понюхал. — В жертвенной крови омочено, — растревожился он, — худая весть. Ладно, это после. Сейчас поспешим.

До крайних рубежей Ян долетел быстро. Покачиваясь на раскинутых крыльях, заложил круг, зорко оглядывая свои земли. Ну, где вы, Стигвичи? Выдры — не Мыши, это Мыши спрячутся в траве и попробуй найди, даже острый соколиный глаз не всегда выручал. А эти хоть и старались хорониться под листвой, да плохо старались: Ян заметил их сперва на прогалине, потом у ручья, после на кромке оврага. Немудрено, что Выдры так далеко забрались незамеченными: их вели Асгамиры, а те в любых лесах дома.

Так и есть, Ян их насчитал тринадцать, и куда столько, если пришли поля жечь? И Вепри с ними зачем? Неужто снова за Ингердом пожаловали? Ян заложил ещё один круг, ища своих. Увидел Рискьёва и с ним четверых Соколов, а вот и Волк, ведёт свою стаю берегом, Ян узнал Ветера по белой полосе на хребте.

Девятеро против тринадцати. Теперь можно и силами помериться.

И Ян камнем упал вниз.

Стигвичи не ожидали нападения, они уже почти достигли цели, уже огонь готовились разводить, даже дозорных не выставили. Только высекли огонь и поднесли к кромке поля, как звонко просвистела стрела, и тот, что держал факел, упал замертво и огонь собой придавил.

Стигвичи разразились проклятьями, но поздно: с деревьев на них прыгнули Соколы, со спины в их ряды врубился Ян, а с боков зажал Рискьёв со своими ребятами. Выдры отчаянно сопротивлялись, тогда как Вепри, сообразив, что попали в ловушку, бросились в лес, к Стечве. Понадеялись уйти на свой берег.

Но не тут-то было. Уже и до реки добрались, а у самой кручи, под которой были спрятаны лодки, их остановило яростное рычание за спиной.

Один из Асгамиров споткнулся, обернувшись, в ухе сверкнуло золотое кольцо — это Рунар и был, у Вепрей только вождь и сын вождя носили такое кольцо. Рунар увидел перед собой чёрного волка, узнал его и дерзко рассмеялся — понял, что не успеет к лодке, отступил и прямо с кручи прыгнул в реку, в самые зыбуны.

А сородичи решили, что двое уж точно сильнее, чем один, и бросились на Ингерда. Да ведь не знали, что он за ними не в одиночку пришёл, не успели шагу ступить, как мелькнули две быстрые чёрные тени — волки, беспощадные хозяева леса, прыгнули на них, и бесславно пали Вепри. Ингерд даже не шелохнулся, только дышал тяжело после быстрого бега. Потом подошёл к обрыву и, смаргивая пот, поглядел вниз. Стечва там пенилась, закручивалась в водовороты между камней, но Ингерд не сомневался, что Рунар выплыл. Не мог он утонуть, не такая смерть ему уготована.

Приняв человечий облик, Ингерд сбросил тела Асгамиров в реку, чего их хоронить, пусть плывут хоть до самого моря. Потом повернулся к волкам и сказал:

— Запомните вкус их крови, теперь пить её вы будете часто. На охоту идём, волки.

И те будто бы поняли, метнулись к обрыву, но Ингерд не пустил, хоть и сам всем сердцем рвался в погоню, ведь уйдёт сейчас Рунар за Стечву, закроется в стане, уже не пробьёшься, сходу не возьмёшь! Сразу почуяв его нетерпение, слетелись голодной стаей бёрквы, закружили, невидимые, подгоняют: бегите, бегите, чего ждёте? Но Ингерд, стиснув кулаки, удержался, заставил утихнуть в себе звериное, ведь пока ещё был человеком, значит, и поступать надлежало по-человечески. Надо было сперва сказаться Яну, да и знахарю тоже. Бёрквы так и взвыли, обманутые, Ингерд ждал — сейчас нападут, но своенравные духи в этот раз пощадили, кто их знает, с чего.

В стан Волк явился лишь перед рассветом. Торопился, но от крайних рубежей до дому путь неблизкий, это Соколы быстро вернулись, на крыльях, а ему каждую пядь своим ходом пришлось отмерить. Добрёл еле живой, волки за ним трусили заморенные, им Ингерд тоже роздыху не дал.

Тяжёлые ворота, вырубленные из морёного дуба, к утру стояли распахнутые, а за ними — тишина, никто не стережёт, заходи кто хочешь, бери что приглянется. Ингерд обошёл ворота стороной, направился, крадучись, к тайнинской башне. Янов дед не так давно указал ему подземный ход, где начинается, где заканчивается, как сделать, чтобы враз обвалился, как по-хитрому отомкнуть кованую решетку, закрывающую лаз. Кто скажет, умно сделал готтар, доверившись маэру, или сглупил, открывшись чужаку? Рискнул готтар, и Волк бы костьми лёг, но ни за что бы его не подвёл.

Выбравшись на той стороне стены, Ингерд настороженно замер, вслушиваясь, как становище потихоньку просыпается: распелись петухи, лениво загавкали собаки, замычала по дворам скотина, просясь на выгон. А людей нету, пусто, лишь издалека, от рощи, донёсся глухой не то шум, не то ропот. За каким важным делом Соколы сегодня там собрались?

Вяжгир как-то рассказывал, что давным-давно Серебряки, когда искали себе место для селища, увидали на высоком скалистом берегу Стечвы несколько стройных берёз. Одиноких, никакие другие деревья не смели подняться рядом, чтобы не затенить ветвями их ясного света, видимого издалека. Около тех берёз лежал, вросши в землю, камень-следовик, по нему будто бы дитё пробежало босыми ножками, следы и остались. Так люди поняли, что нашли заповедное место.

Берег был крепким, сверху хорошая земля, а глубже — скала, не осыпется, не обвалится, в воду не сползёт. Люди построили вокруг берёз дома, стали жить. Потом берёзы разрослись, людей потеснили, но не сильно, а с тех пор межи такими и остались. Соколы почитали рощу как священную, там готтары уединялись для раздумий, а кхигд — для гаданий и обрядов, никто не смел в эту рощу ступить в праздности и гневе, клятвы, там принесённые, считались нерушимыми вовек.

Ингерд направился через становище вверх по дороге, у собак сразу вся леность пропала: увидали — зашлись яростным лаем, так и прыгали из-за плетней, хрипели, сами себя душили на привязи, рвались в драку: волки в деревне, да где же это видано?! Волки щерились на них, дыбили шерсть на загривке, но от Ингерда не отходили, не велел.

Соколы сразу поняли, что в стане чужак, расступились перед Ингердом, безропотно пропустили, а попробуй не пропустить зверей среди птиц! Ведь тут собрались и старый, и малый, и жёны, и девки, по толпе от краёв к середине пронесся испуганный шёпот:

— Волк! Чёрный Волк со своей стаей!..

Ингерда не заботило, что его страшится племя, которое поклялся звать своим, не был он тут своим. Люди молча давали дорогу, и он прошёл вперёд.

Около камня-следовика стоял Ян, на камне кхигд раскладывал подношение: цветы и белое печенье, мёд в плошках и яблоки — дары угасающего лета. Ян стоял весь как после боя, собранный, решительный, раскрасневшийся, грудь ходила ходуном от частого дыхания, видать, нелёгкий выдержал разговор со своим племенем, видать, пополоскали Соколы янгара. Волки не долго думая улеглись подле Яна, уважали его так же, как и Ингерда, и промеж людей снова пронёсся шёпот, теперь уже одобрительный.

Ингерд уже хотел сказать, что покидает Соколиное становище, но кхигд опередил, завёл песню-заклинание, принялся творить обрядовую пляску, призывая в помощь духов рода, и пока не закончил, все молчали. Потом кхигд остановился, деревянные плашки с выжженными на них знаками, окрашенными давнишней кровью, перестали стучать, и возвестил:

— Нынче собирается одда-отунг, сход всех племён, что живут от гор и до моря, собирается в чужой земле, в земле Туров, на Соль-озере. Никто не смеет не прийти, никто не смеет отказаться. Посему Соколам надлежит трогаться в дорогу. Духи рода благословляют их и не оставят в беде и немощи.

— Э-ой! — одним выдохом отозвались Соколы, вложив в него и тревогу за своих, и надежду на лучший исход, и гордость за то, что в горе и в радости — вместе.

Ян поглядел на Волка, усмехнулся:

— Ты никак что сказать хотел? Говори.

Но Ингерд промолчал, остановленный словами 'никто не смеет отказаться'. Асгамиры будут на отунге. Значит, будет и Рунар, сын янгара Эвана. Там он его и достанет.

Не было ничего удивительного в том, что Ингерд не знал назначение одда-отунга, многие не знали. Ян принёс красное перо своему деду и спросил:

— Растолкуй мне, дед, что это?

Старый готтар сидел в светёлке у окна. Он держал на коленях книгу, что была много древнее его, и, водя пальцем по серому потрескавшемуся листу, читал. Яну запрещалось даже близко подходить к дедовским книгам, запрещалось в детстве, не заработал он позволения и сейчас, став сперва воином, а теперь и янгаром.

Старик поднял седую голову, глянул на внука и ему вдруг подумалось, что сын, Кассар, уже никогда не войдёт в эту дверь, а потом с Яном что случись, а у него и детей ещё нет, и сердце будто в горсти сжало. Ян заметил, встревожился:

— Ты чего, дед?

Но старик уже себя превозмог и протянул руку к перу:

— Где взял?

— Да Орёл нынче утром сбросил, — ответил Ян.

О том, что из-за этого пера чуть от Годархов стрелу не схватил, решил не говорить, знал, что дед отругает. Впрочем, дед и так его отругал.

— Сколько я учил тебя, Ян Серебряк, да всё без толку! Я ли не рассказывал тебе о том, что такое остров Рох?

— Я... Рассказывал, — Ян отступил на шаг, косясь на дедовский посох, которым не раз получал по спине за нерадивость. Посох стоял рядом, в углу, и до него ничего не стоило дотянуться. Про остров Рох он помнил смутно, но не признался.

— А что такое одда-отунг? — сердито вопросил его дед.

Он захлопнул книгу и потянулся за посохом.

— Ну... это... — Ян следил за его рукой, потихоньку отступая к двери, и никак не мог вспомнить, что такое одда-отунг, да что там, сейчас он не вспомнил бы, что зовется янгаром, сказал бы кто — сам бы удивился.

— Я знаю, что такое отунг, — ответил Ян, хотя и не очень рассчитывал, что дед его похвалит.

Дед и не похвалил.

— Ещё бы ты не знал, — проскрежетал тот, поднимаясь с лавки.

Ян думал, ему сейчас влетит, уж больно крут был дед на расправу, но вместо этого получил вот что:

— Стало быть, пора тебе сесть за книги.

Ян с тоской поглядел на резной сундук, стоявший в темном углу. Сундук был небольшой, в нём лежали шесть таких же увесистых книг в деревянном окладе, какую только что дед читал. Не то чтобы Ян учиться не любил, новое и неведомое его всегда манило, но не умел он подолгу сидеть на одном месте, да и дел сейчас было невпроворот. Но с дедом спорить было опасно. Он и не стал.

Видя, как Ян еле слышно вздохнул и покорно склонил голову, старый готтар усмехнулся в бороду и сказал:

— А теперь я расскажу про это перо, потому как решение принять надо тебе и сделать это надо сейчас.

Ян нахмурился, ему стало не по себе. Он прислонился к косяку и сложил руки на груди, приготовясь слушать.

— Далеко отсюда, в самом сердце Соль-озера растёт из воды островок. Не велик он и не мал, и люди там не живут. А потому люди там не живут, что не дозволено им это.