| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Та умоляюще взглянула на подругу, но Люба продолжала:
— Скажи честно, если бы вы встретились лет пять назад, ты бы вышла за него?
— Думаю, да.
— А если бы позже с ним случилось то, что случилось, ты бы бросила его?
— Ты что, Любка, в своём уме?
— А почему же тогда ты уходишь от него сейчас?
При всей нелепости вопроса Зоя не знала, что и ответить.
— Зойка, милая моя, оставайтесь здесь. Мы будем дружить, как и раньше; поможем огород вам посадить, дом отремонтировать.
— Ладно, Любаша, извини, — отстранилась Зоя. — У меня сейчас и так голова идёт кру́гом. Спасибо тебе за всё, и за совет тоже.
Даниловы остановились, распрощались и ушли.
— О чём это вы говорили с Сергеем? — спросила Зоя.
— Я попросил его, чтобы он бабушке пару тонн угля привёз. И на следующий год тоже, если будет необходимость.
Они замолчали. Ей вспомнились спетые им слова: 'И нельзя мне даже облаком плыть по небу над тобой...' И вдруг подумалось: не о себе ли он пел?
— Володя, а почему ты не говорил, что на гитаре играешь? — спросила Зоя.
— Я был уверен, что уже не захочу играть, — ответил Некрасов. И добавил: — И всё же... зря ты взяла меня к Даниловым.
— Почему?
— Потому, что это взаимное узнавание только осложняет жизнь. Так недолго и равновесие потерять.
Зоя вздохнула, он, конечно, прав. Ну, вот и калитка. Добрались.
Владимир, несмотря на вечер, переоделся и забрался в свой сарай что-то доделывать. А Зоя, пока кормила бабушку, делилась с ней впечатлениями о встрече. Потом взяла принесённые продукты и начала укладывать их в холодильник и, как со всеми случается, стала вспоминать самые интересные моменты этого яркого, как праздник, вечера.
И вдруг слышит: кто-то возится со щеколдой на калитке. Выходит на порог, и в сгущающихся сумерках с трудом узнаёт Фёдора Журавлёва.
— Это ещё что за новости?! — возмутилась Зоя. — Тебя сюда кто-нибудь приглашал?
Калитка распахнулась, чуть покачиваясь, во двор вошёл Фёдор.
— Не шуми! — 'хлопнул' он ладонью по воздуху, как по воде. — Я, может, извиняться пришёл.
— Извиняться надо на трезвую голову. Стой где стоишь! — прикрикнула она.
Он остановился.
— Ты знаешь, Зойка, я дома поскандалил. Хочу у тебя на квартире пожить. Не бойсь, не обижу.
— Я чуда не заказывала. Так что иди к своей сестре и удивляй. И свободного места для ночлега у нас нет.
— А мне много места и не надо. Ты там, в калидоре какую-нибудь пальтушку мне брось на пол и хватит.
Его настырность начинала злить Зою.
— Для особо сообразительных повторяю: на постой мы никого не пускаем. Коридоры у нас не для ночлега. И для чужих людей места у нас нет.
— Ну, так выходи за меня — стану родственником. Одену, как купчиху. Все... обзавидуются. За мной горя не будешь знать.
— Притормози, дальнобойщик. Я же тебе уже сказала: ты мне — не пара. Что ещё не ясно?
— Зойка, ты сама призналась, что я тебе понравился. Про Винни-Пуха я шутку понял. Ты мне будешь век благодарна...
— Фёдор, у меня нет попугая, чтобы он специально для тебя повторял одну и ту же фразу. Я буду благодарна тебе только, если ты сейчас же уйдёшь. Уходи, ради Бога.
— Зойка, — вдруг хохотнул Журавлёв, — я слышал, что твой квартирант чуть было не утоп. Чего же ты за ним так плохо смотришь, а?
— Так вот это чьих рук дело! Ох, лучше бы тебе, Федя, этого не говорить.
— Ну и чего? Чего ты мне сделаешь? — осклабился он. — Может, в объятьях задушишь?
— Сейчас я удовлетворю твоё любопытство! — разозлилась она.
Зоя вбежала в коридор и начала срывать с вбитых в стены гвоздей целые охапки верхней одежды. 'Вот оно где!' — обрадовалась она. В самом углу стволами вниз висело дедово ружьё. Зоя рванула двустволку с гвоздя, переломила её. В левом стволе желтел патрон.
Из-за куцей занавески выглянула во двор. Фёдор уже стоял посреди двора. 'Вот нахалюга!' С ружьём в руках она вышла во двор. Глаза Фёдора округлились.
— Ты это... чего?
— Федя, запоминай, последний раз тебе говорю. Во-первых, я тебе не пара. Во-вторых, места у меня в доме для всякой алкашни никогда не было и не будет. И последнее: если ты ещё раз сунешься в наш двор, я из тебя сделаю пугало огородное.
— Ты чего, Зойка, умом повредилась? Я вот сейчас отберу у тебя берданку, да как дам тебе ею по седалищу...
— Фёдор, не испытывай судьбу, уноси ноги подобру-поздорову.
— Да, знаю я тебя, — фыркнул он. — Хочешь на испуг взять? Не выйдет. У твоего деда патронов-то отродясь не было. Ты загляни в ружьё — оно уже давно ржавчиной заросло.
— Ну, всё, Фёдор, моё терпение на исходе. У тебя — пять секунд на всё. А это — последнее предупреждение.
И она, взяв правее, нажала на курок. Сноп огня оглушительно ударил в землю. По всей округе мгновенно всполошились собаки. Фёдор попятился.
— Ты что делаешь?! — приседая, истошно завопил он. — Вот сучка! Ты же меня чуть не убила!
Зоя демонстративно взвела второй курок и повела стволом в сторону калитки.
— Пять секунд, — сказала девушка.
— Всё... всё понял, — Фёдор вскинул пятерни перед грудью и как бы издали стал отталкивать её. — Вижу. Вижу, ты мне не пара, точно не пара. Дура полоумная.
— Три секунды...
Фёдор, словно вспугнутый зверёк, шарахнулся в калитку, остервенело толкнул её, затем рванул на себя и, ударившись об неё, с отчаянным воплем исчез в темноте.
С невиданной доселе сноровкой в проёме двери показалась бабушка. Из сарайчика поспешно выкатился встревоженный Владимир. Увидев Зою с ружьём, спросил:
— Что случилось?
— Федя Журавлёв свататься приходил, — сказала она. — Кстати, Володя, ты его тоже знаешь: вы вчера вместе купались.
— И что? — спросила бабушка.
— Отказала, — будто всё ещё в раздумье ответила Зоя.
Владимир ухмыльнулся.
— Да, Зоя Николаевна, претендентам на вашу руку не позавидуешь. Даже чуточку жаль их становится. Ещё на одно объяснение хватит пороху?
— Нет. Патроны кончились.
— Вот и хорошо, — сказала бабушка. — А то доозоруешься — потом по селу одни заики будут бегать.
Все рассмеялись. Бабушка немного постояла и ушла в дом. Собаки вскоре успокоились, и стало слышно, как в тёмных кронах деревьев посвистывает ветер.
Глава 12. ЗОВ МОРЯ
Зоя опёрлась о спинку коляски.
— Володя, а что за письмо ты оставил для меня у тёти Маши? Ведь она мне его так и не отдала. Сказала, приедешь лет через пять, тогда и отдам.
— Тётя Маша держит слово.
— Ну так что в нём?
— Помнишь наш последний разговор о литературе? — спросил Некрасов.
— Помню, — ответила Зоя.
— Денис тогда раззадорил меня. Вот я и задумал сочинить поэмку. Пока я обдумывал её замысел, ты уехала. Твой отъезд окончательно привёл меня в нужное состояние. Загадал, если справлюсь с этим, то и другие проблемы не страшны.
— Ну и как, справился?
— Вроде бы, да. Но я никому её не читал. Написал и положил в тот конверт — для тебя.
— О чём она?
— О море. Последние дни я часто ходил на вёслах, и многое узнал о нём. Мои впечатления, мысли, переживания — всё в этой поэмке. Я представил себе, что когда-нибудь, лет через пять-семь ты со своей семьёй заглянешь к тёте Маше, и там найдёшь моё письмо. Вскроешь его, и тогда моя поэмка напомнит тебе о твоём первом путешествии к морю.
— Ты мне её прочитаешь?
— А стоит ли? Ведь тогда сюрприза не будет.
— Ничего. То письмо я всё равно прочту.
— Твоя воля. Тогда, сделай одолжение, принеси мой диктофон.
Зоя сходила за ним, подала его Володе. Некрасов пояснил:
— У поэмки полиметрическая композиция, так что не удивляйся, что отдельные её части написаны разными размерами. А эту запись я сделал там, на берегу, у лодочной станции.
Он положил диктофон сбоку от себя и нажал клавишу. В ту же секунду их ночь наполнилась дыханием далёкого моря. Скандально покрикивали чайки, погромыхивали друг о друга борта лодок, изредка похлопывали о берег волны, перекатывалась галька.
Владимир приглушил звук и начал читать. С первых же слов этой поэмы Зоя ощутила своё присутствие в ней. Узнала и посёлок с развешенными рыбацкими сетями, и паруса яхтсменов, и песни Рафаэля. И чуть ли не физически почувствовала нежность, с которой автор относится к морю и, в конечном счёте, к ней. И всё поняла: эта поэма о ней. Вот она.
ЗОВ МОРЯ
Наш посёлок, лежащий навзничь,
словно выброшенный на берег,
Занавешенный весь сетями,
жил нелёгкой рыбацкой жизнью.
И немало давало море...
Ещё больше с нас брало дани,
Отбирая не только снасти,
но и счастье, круша о камни.
Так однажды отец в путину
вышел в море и не вернулся.
Не завидна и вдовья доля,
и сиротская жизнь не слаще.
Вечерами смотрели оба
В даль морскую, порой без слова,
Каждый в рабстве своих фантазий,
пока гасли зари оттенки.
Но просыпалось струйкой время...
стало маленьким жёлтым пляжем.
Я уже поокреп и вырос,
часто грезил, как выйду в море
И поймаю большую рыбу
или даже добуду жемчуг.
То-то матушка будет рада,
что и к нам заглянуло солнце.
И однажды с надеждой смелой
поделился я с ней мечтами
Белый парус поднять на воле.
...Не дала мне благословенья.
А уж горечи было, гнева...
— Не хочу о море и слышать!
Ничего от него не надо.
Не вода в нём, а вдовьи слезы.
Даже если морская буря
вдруг на берег валы обрушит,
А потом, погасивши ярость,
все усеет вокруг дарами,
Не возьму ни его кораллов,
ни жемчужных его ракушек.
Отнимает оно любимых,
что дороже всего на свете.
— Как же ты не поймёшь, родная,
я не знаю, как жить у моря,
Торопливые видеть волны,
его кипенно-белый пояс,
Слышать этот неясный ропот,
ветерок, словно вздох свирели,
И не знать ничего о тайнах,
что в зелёных глубинах скрыты?
Я порой так хочу на берег,
что в груди замирает сердце.
Гомон чаек и шум прибоя —
моя музыка с колыбели.
Полюбил я и сны морские —
их считают все миражами.
Как прекрасно юное море!
Я хотел бы в нём черпать силы.
— Если ты его не разлюбишь,
то и счастья тебе не видеть.
В нём ты ищешь источник силы,
а найдёшь лишь непостоянство.
В море тонут не только зори —
не найди и себе погибель!
Отбирая чужие жизни,
никогда оно не стареет.
— Я хотел бы все песни моря,
каждый всплеск его переслушать,
Каждый шорох волны по гальке
и встречать все его приливы.
— Но на это не хватит жизни,
и не будет оно послушно
Рассыпаться прозрачной пылью
пред тобой с длинногривых гребней.
И, быть может, ты выйдешь в море,
как всегда — поискать удачи,
В дикий шторм попадёшь, и вскоре
мрак закроет желанный берег.
Твои губы иссушит жажда,
Соль глаза твои скоро выест,
И поглотит тебя пучина
или лодку снесёт на скалы.
Что смогу для тебя я сделать?
Не спасу ни мольбой, ни плачем.
Моё сердце послушай, милый,
уезжай, уезжай от моря!
И поверь, это лучший жребий,
чем, запутавшись, гибнуть в тине.
И... уехал я в дальний город —
только б матушку успокоить.
Нас однажды свела случайность,
удивился я этой встрече,
Грустный взгляд её, отрешённость,
Что-то было мне в них знакомо.
Меня память вернула в детство.
Я понять не мог, в чём тут дело.
Может, что-то глаза подскажут;
заглянул в них и... засмотрелся.
А там плескалось ласковое море.
Меня встревожил его лёгкий бриз.
Не надышусь. И счастлив поневоле —
Опять судьбы исполнился каприз.
Не спрятать мне нечаянную нежность,
В душе моей не погасить огня.
Нельзя предотвратить, как неизбежность,
Стихию чувств, что увлекла меня.
Волною смыло все мои печали,
И все заботы отогнало прочь.
А время шло. Мы с морем всё молчали,
Так умолкают, встретясь, день и ночь.
Оно моей души постичь не в силах,
А я — его волшебной красоты,
Что взволновала и заворожила,
И унесла от всякой суеты.
И вдруг мелькнули искры озорные,
А, может, это отблески зари?
Чтоб вспомнить их во времена иные,
Мне хочется шепнуть ему: 'Замри!'
В разлуке с ним я снова затоскую,
Напрасно вглядываясь в сумрачную даль.
Любимую мелодию морскую
Не слышать долго мне. Увы, как жаль!
За счастьем вслед всегда крадётся горе,
И мне уже не миновать беды.
Я не забуду, но забудет море,
Смыв навсегда с песка мои следы.
Я обречён мечтать о нём и бредить.
О, если б море было только сном
И не будило колоколом медным
И чувств моих, и дерзких мыслей сонм.
Всё повторится. Я увижу вскоре
Блеск изумрудный, радостный рассвет.
И я тогда воскликну: 'Здравствуй, море —
Мой самый лучший солнечный сонет!'
И ушла она в тихий вечер,
Мне, едва шевельнув рукою.
Заскучал я и начал поиск
глаз, в которых плескалось море.
И нашёл их. И были после
расставанья и снова встречи.
А теперь я стою напротив
и в глазах её утопаю.
О, как пьянит меня твой запах, море.
И я опять на милом берегу.
Ты не со мной. С судьбою не поспоришь...
Но и тебя забыть я не могу.
Ведь ты — моя любовь и испытанье,
Надежда и отчаянье моё,
Безмолвный крик, кричащее молчанье,
Моя беда с кружащим вороньём.
Ты — целый мир моих противоречий,
Волшебных снов, несбывшейся мечты.
Я столько раз спешил тебе навстречу,
И столько же вдруг убегало ты.
Хотел бы знать, как долго будут длиться
Моя любовь и вечный твой уход.
...Но блики солнца, словно перья птицы,
Рассыпались по зыбкой глади вод...
Неподвластны любовь и время
никому в этом грешном мире.
И спустя много лет, под осень
шла с другим она, напевая.
И я видел в глазах счастливых,
как мерцало, смеялось море.
Побежать бы к нему навстречу!..
Да оно меня не узнало.
Прощай, зеленоглазое! Мне больно
Смотреть на этот сумасшедший блеск,
На эти разметавшиеся волны
И полный страсти неустанный плеск.
И на твоё взметнувшееся счастье
Из памяти таинственных глубин.
Ты в своём прошлом, я же — в настоящем,
Ты в юности, а я — в снегу седин.
Я рад услышать твои песни, море,-
Как превосходно пел их Рафаэль! —
В них каждый звук, с хрустальным звоном споря,
Туманит голову, как запоздалый хмель.
Настало время, и пора проститься.
Прошу тебя, ты больше не зови.
Я ухожу. Ведь улетают птицы,
Когда тускнеет свет твоей любви.
Придёт весна, и все они вернутся.
Оттает нежность, растворится грусть,
И ты опять захочешь улыбнуться...
И только я к тебе уж не вернусь.
Говорят — время лечит раны.
Так ли это? Не знаю, право.
Каждый день я забыть стараюсь
Своё море и тёплый берег.
Чередою проходят годы,
Сны морские всё чаще снятся,
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
