Закуси горе луковицей

Человек, попавший в экстремальные обстоятельства и переживший личную трагедию, вынужден искать опору. А найти её может только тот, кто ищет, борется. И любое праведное дело может стать ему такой точкой опоры.

Повесть посвящена ветеранам необъявленных войн и, прежде всего, ребятам, искалеченным физически. Но не только им, а в равной мере их верным подругам. Эта романтическая история призвана оставить в душах читателей не жалость, а радость знакомства с нашими героями, полноценные чувства восхищения их трудолюбием, мужеством, самопожертвованием и любовью, а также вызвать желание трудиться и подражать им.

Этим произведением открывается серия 'Библиотека современника Родина'.

ПОИСК НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА

Валерий Владимирович Николаев, известный в Республике Марий Эл автор стихов, рассказов и повестей, составитель поэтической книги 'Сотовый мёд' и антологии русской прозы Марий Эл 'Короткие встречи', выступает ныне автором нового произведения — повести 'Закуси горе луковицей'.

Жизненная основа повести — наша современность: капитан Владимир Некрасов во время боевых действий в Чечне ранен, ему ампутируют ноги, выхаживает его медсестра Зоя.

Они ровесники. Зоя, как и любая женщина, ищет свою любовь, мечтает о семье. У Владимира другие проблемы: возвращение к мирной жизни, преодоление тяжёлого внутреннего состояния, поиск себя.

Автор показывает, что русская девушка, которая, конечно же, может и сомневаться, и стремиться к внешне красивому мужчине, в конце концов, выбирает те отношения и с таким человеком, в котором главное — душевное взаимопонимание, сострадание и любовь. Это произведение — своего рода гимн русской женщине.

Одна из самых болезненных проблем любой войны (большой, маленькой, Отечественной или 'локальной') — огромное количество людей, покалеченных и нравственно, что не сразу видно, и физически, что на виду у всех, но постепенно любое общество этих людей забывает, прячет их по домам инвалидов.

Нашему поколению — людям, родившимся в 1950-е годы, всё это знакомо с детства. Мы это видели, как безногие, безрукие, самым страшным образом увечные мужчины (наши отцы) после войны с немцами сначала были везде — в парках, на улицах, в поездах, но быстро 'исчезали' с лица общества, которое хотело помнить героизм войны и скорее забыть её беды.

Валерий Николаев чутко улавливает в русском человеке, в русском офицере способность к преодолению трудностей, способность понимать прекрасное в других людях, а значит, верить в людей, верить в то, что жизнь продолжается, и нужно достойно пройти любые испытания.

Владимиру Некрасову помогают выжить его внутренние качества: решительность (эпизод спасения девушки-подростка Верочки), способность полюбить не кого-нибудь, а душевно чистую, умную, не идущую с собой на компромиссы женщину (Зою) и, наконец, трудолюбие (он берётся за строительство дома, несмотря на трудности своего физического состояния).

Поиск положительного героя — вечный поиск русской литературы. Валерий Николаев увидел его среди людей, оказавшихся в самом трагическом положении, и этим положением проверил нашего современника. И оказалось, что такие, как офицер Некрасов, могут утвердить себя полноценными людьми, могут завоевать сердце прекрасной женщины, могут иметь семью, могут построить дом. И ещё — что очень и очень важно — могут жить главными проблемами своего времени, могут любить прекрасное — в природе, литературе, поэзии.

В связи с последним: не случайно герои Николаева оказываются в посёлке, среди простых трудящихся людей, среди сельской интеллигенции, т. е. оказываются в центре России.

Рядом с Владимиром и Зоей несколько семейных пар. Эти люди помогают молодожёнам и вскопать огород, и засадить его, и дом построить, и в любые сложные периоды жизни молодой семьи (роды Зои, болезнь Владимира) они — надёжные друзья.

После совместного труда, за столом, они рассуждают о самом важном — сложном положении страны, т. е. — в понимании автора и читателя — утверждают себя как средоточие умственной жизни России. Им не надо 'идти в народ', они сами — русский народ, который, конечно, вынужден большую часть жизни проводить в заботах о своём материальном существовании, но они и есть самая многолюдная, живущая по совести, думающая Россия.

Эту Россию — страну светлого и мужественного народа показывает Валерий Николаев. Закусили горе луковицей не только Некрасовы. Но автор верит — верует! — что именно такие люди, как Владимир и Зоя, и детей нарожают, и дом России построят.

Всем этим и хороша, и современна, и актуальна повесть Валерия Николаева 'Закуси горе луковицей'.

И. П. КАРПОВ,

доктор филологических наук, профессор,

заслуженный деятель науки

Республики Марий Эл

Участникам локальных войн и их жёнам посвящается

Эта история произошла с моей давней знакомой. Я был свидетелем и участником лишь некоторых описываемых здесь событий. Одно из них запечатлено на фотографии. На фоне буйно цветущего куста розы, опирающегося на обветшалый штакетник, молодая пара. Он в военной форме сидит в инвалидной коляске, выглядит радостным и взволнованным. Она в зелёном, охваченном пояском шёлковом платье, стоит рядом. Её изящная рука уверенно покоится на его плече.

Мужчина худощав, темноволос, с чуть зауженным смуглым лицом, украшенным тонкими чёрными усиками. Глаза и густые с крыловидным изгибом брови — тоже чёрные, лоб открытый.

Взгляд серо-зелёных глаз невысокой женщины спокойный и тёплый. Безупречный овал лица, тонкие изогнутые брови, кожа с лёгким загаром, фигура стройная. Её вьющиеся каштановые волосы зачёсаны за уши. Именно эта милая женщина в один из самых драматических периодов своей жизни и рассказала мне многое из того, чего ранее я не знал. А встретив моё горячее сочувствие и узнав о желании написать обо всём этом, она любезно предложила мне свои дневниковые записи той поры.

И теперь мне лишь остаётся восполнить некоторые пробелы в её повествовании и в меру своих способностей попытаться пересказать эту, на мой взгляд, весьма любопытную историю.

Глава 1. Я — ЖИЗНЬ

Однажды из Чечни в обычную городскую больницу по какой-то никому неведомой причине доставили партию раненых. Ребят вывезли прямо с поля боя. Один из них, офицер, был в критичеѓском состоянии: обе его ноги буквально расплющены. Ещё были пулевое ранение в плечо, ссадины и ушибы. Повязки и жгуты, наложенные наспех — в крови и грязи. Сам он — в травматичеѓском шоке. Пульс едва прощупывается.

На его посеревшей крепкой груди холодно поблёскивал офицерский жетон, сделанный в виде скруглённой иконки с изо-бражением ангела-хранителя и выбитым внизу вместо имени личным номером. А помощь этому находящемуся на краю гибели малоѓизвестному Л-914568 сейчас была очень кстати.

Без промедления начали готовить его к операции. Сделали местную анестезию, обработали раны; на кровоточащие сосуды наложили зажимы, занялись переливанием крови и плазмозаменителей.

Было ясно, что ноги не сохранить, ибо кости раздроблены, а ткани сильно размозжены. Усечение конечностей для раненого тоже могло оказаться смертельным, но это был его последний шанс.

Когда стабилизировались артериальное давление, пульс и дыхание, начали операцию.

'Да, отвоевался парень, — подумала Лихачёва Зоя, молодая хорошенькая медсестра. — Ох, и велика же плата за жизнь! И его семье теперь не позавидуешь — хлебнут лиха'.

Операция шла долго и завершилась благополучно. Пулю извлекли, ноги ампутировали выше коленей. Швы наложили аккуратно. Да иначе и быть не могло, ведь оперировал сам Терентьевич, за глаза называемый Верной Рукой. Раненого поместили в реанимационную палату.

Зоя уже не раз собиралась уйти из операционных сестёр — психика на пределе, — да всё что-то останавливало её. И вот сразу после этой операции она решила окончательно: 'Ухожу'.

Заведующий отделением, Николай Иванович, человек в годах: седой, грузный, величественный, строгий и вместе с тем добрый, принял у неё заявление, терпеливо выслушал её и сказал:

— Что ж, Зоя Николаевна, устала от крови, говорите? Ну, устала, так устала. Восемь лет — срок немалый. Спасибо. Вы неплохо справлялись. Жаль, конечно. Но хорошо, что о своей замене побеспокоились. Палатной сестрой пойдёте?

— Пойду, — ответила она.

— Хорошо. Только у меня к вам будет одна просьба.

— Слушаю вас, Николай Иванович.

— Меня тревожит исход операции Некрасова. Вы бы не смогли некоторое время присмотреть за ним?

— Не беспокойтесь. Я подежурю около него.

— Ну, вот и славно.

Вечером она зашла в палату к раненому. Комната была светлая, двухместная. На тумбочке лежала медицинская карта, Зоя заглянула в неё: 'Некрасов Владимир Митрофанович, капитан, тридцать лет'.

'Вот уж не думала, что он мой ровесник', — удивилась она. Придвинула стул к его изголовью, присела и, глядя на него, невольно задумалась.

Его заострённый нос, впалые щёки, мертвенная бледность, проступающая сквозь светло-серую щетину, наводили на мысли о бренности человеческого существования. Несмотря на различия своих жизненных принципов и целей, исключительность заслуг и дарований или полную никчёмность, все, так или иначе, движутся в одном направлении. Кто-то обгоняет других, кто-то отстаёт, а некоторые погибают, едва начав своё путешествие. Попытки отдельных незаурядных людей сопротивляться существующему порядку вещей нередко приводят их к ещё более преждевременной усталости и смерти.

'Так что же такое жизнь? — думала Зоя. — Если это дар Божий, то почему тысячи случайностей могут легко погубить её? Как странно.

Человеческая жизнь подобна выпавшей на листок росинке. Внезапный порыв ветра, упавшая сухая ветка, зверёк или птица могут невзначай стряхнуть её, и она тут же впитается в землю. Если же ей суждено дождаться солнца, то эта прозрачная капелька в мгновенье засияет волшебным бриллиантовым переливом. И чем больше будет падать не неё света, тем она будет таинственней и притягательней. Однако же ей недолго суждено удивлять мир: яркое солнце быстро высушит её. Чудо, увы, быстротечно'.

По нескольку часов в сутки Зоя просиживала у койки Некрасова. Но он в себя так и не приходил. Леонид Терентьевич порекомендовал ей разговаривать с ним. Но о чём говорить с незнакомым человеком? И уже со следующего дня Зоя начала читать ему вслух 'Анжелику'. Прочла первую книгу, начала читать очередную. И вот на исходе второй недели в одиннадцать утра Некрасов начал приходить в сознание. Услышав шевеление, она привстала. Его воспалённые веки подрагивали. Лицо ожило: мимика была такой, будто он уже начал осматриваться, но почему-то забыл открыть глаза. И вот, наконец, его ресницы с видимым усилием разлепились.

Взгляд Некрасова, отстранённый, затуманенный, будто опасаясь соскользнуть вниз, упёрся в потолок. Вероятно, его мысли с трудом пробивались сквозь ватную пелену беспамятства. Зоя склонилась над ним так низко, что не увидеть её было нельзя. Некоторое время он ещё продолжал смотреть 'сквозь неё', тем глаза его стали проясняться, наполняться удивлением. Он облизал пересохшие губы:

— Я слышал... смерть — неприятная... дама, а ты — красивая.

— Я не смерть, а жизнь, — возразила Зоя.

— Жизнь?.. Хорошо, — облегчённо выдохнул он. И, словно привыкая к этой мысли, умиротворённо закрыл глаза. Но вдруг, как от толчка, снова открыл их. — Что со мной?..

Сестра положила руку ему на грудь.

— Не волнуйтесь. Всё хорошо. Вам сделали операцию. И всё самое ужасное позади. Отдыхайте.

Тогда она так и не смогла сказать ему, что он остался без ног. Об этом Некрасов узнал позже. И с тех пор стал ужасно нервничать. Длительное время он температурил, иногда терял сознание и бредил. Его горячечный бред обжигающе действовал на нервы девушки. Владимир почти всегда попадал в одну и ту же ситуацию — босым бежал в атаку, командовал, ругался и стонал.

'Проклятье! Сколько же здесь битого стекла, — шептал он. — ...Брагина, Брагина прикройте!.. Давай, парень, давай! Вот так... молодец. Перекрёстным бьют. Жорка, не отставай!.. В ноѓры прячетесь? Ну, погодите. Мы вас выкурим! Всю по́ґань выкурим! — гневно восклицал он. — О-о! И тут колючки, — скрежетал зубами Некрасов. — Когда же это кончится?'

Однажды Лихачёва задремала и очнулась от его страстной мольбы: 'Потерпи, миленькая, потерпи. Потерпи, пожалуйста. Я спасу тебя... спасу... спасу'.

Глубоко и часто дыша, он весь напрягся. Потом на какое-то время затих. Его короткие волосы взмокли от пота и напоминали ежовые иголки.

'Прости меня, девочка... прости'.

Его сбивчивый шёпот, невнятное бормотание, хриплые выкрики и стоны леденили сердце. У человека уже три недели не было ног, а он всё воевал. Ирреальность его подсознательных представлений вывела девушку из привычного состояния душевного равновесия.

Думаю, не открою большого секрета, если скажу, что у медиков, работающих в хирургии, травматологии или на скорой помощи и часто видящих предсмертные муки людей, утешающих их в такие роковые минуты, со временем изначальные чувствительность и сердечная жалостливость притупляются. Природный инстинкт заботливо предохраняет их души от саморазрушения, вырабатывая что-то вроде иммунитета к чужой боли, или, говоря жёстче, — профессиональный цинизм. И это оправдано самой жизнью: ведь нельзя же им умирать с каждым, нельзя расслабляться — нужно спасать.

Но дежурство Зои у постели Некрасова сделало её причастной к его боли. Было ясно, что это именно боль, а не какой-то конкретный противник, и вызывала у него такую непримиримую ярость. Именно она и была сейчас его самым серьёзным и беспощадным личным врагом. Инъекции промидола давали раненому передышку, но память снова погружала его в страдания.

У физической боли есть одна характерная особенность — доминировать над всеми помыслами человека; для него в данный момент нет ничего важнее, чем избавиться от неё. А когда она, наконец, покидает его, тут-то на смену ей и приходит мука другого свойства — душевная, не менее настырная и жестокая.

Так было и с Владимиром. Когда физическая боль потеряла свою пульсирующую остроту и стала привычной неизбежностью его существования, некоторое время он благодушествовал. Казалось, дела у него уже пошли на поправку, и вдруг проявился его психологический надлом. Потеплевший было взгляд снова стал тусклым, отчуждённым. Капитан подолгу замыкался в себе, не реагируя ни на что, отказывался от еды. Сёстры смотрели на это как на капризы, а Зоя — как на отказ от жизни.

Некрасов, конечно же, заметил её особое отношение к нему и временами, когда оптимизм ненадолго возвращался, был с нею вполне откровенен. Так она и узнала некоторые подробности его жизни. Своё детство он провёл в Грозненском детдоме. Однажды, прочитав книгу о полководце Суворове, стал мечтать о военной карьере. Учился он неплохо и при конкурсе шесть человек на место в училище поступил. В браке был менее года, развёлся. До направления в последнюю командировку жил в общежитии при части.

И теперь Зоя понимала, какая лавина страшных своей неразрешимостью вопросов обрушилась на него. Как примириться со своим увечьем? Чем заниматься? Где жить и с кем? — Было, отчего волноваться: ни дома, ни семьи.

Насмотревшись на муки Некрасова, Зоя уже не могла избавиться от однажды посетившей её мысли, что некоторые вожди, с лёгкостью посылающие под пули молодёжь, по сути, становятся виновниками массовых убийств. Если бы они держали ответ за каждую искалеченную или погубленную при их участии жизнь, то стали бы обдумывать свои слова и решения так же тщательно, как Бог взвешивает грехи человеческие.

В отделении имелось несколько инвалидных колясок, и с некоторых пор на одной из них стали возить Владимира. Сначала Зоя вместе с санитаром помогала ему перебраться в неё на час-два в день, потом ему стало хватать и её помощи. Постепенно коляска становилась повседневным средством передвижения Некрасова. Его мышцы на руках стали наливаться, тело крепнуть — молодость брала своё. Однако у Лихачёвой появилось смутное предчувствие, что он боится своего выздоровления. Это дурной знак. И она рассказала об этом Леониду Терентьевичу. А тот сделал Некрасову кое-какие назначения и направил его на приём к психотерапевту Калюжному.

Апрельское солнце своим ласковым ликующим светом успокоило и расслабило Владимира. В ожидании встречи он сидел в ординаторской в своей коляске и благодушно осматривался. Вскоре появился врач — улыбчивый худощавый мужчина лет пятидесяти. Он был выше среднего роста, чуть сутул и неуклюж. Густые серые волосы, мысиком наползающие на лоб с тремя глубокими поперечными морщинами, едва не касались столь же густых бровей. Его нос, словно с чужого лица, был достаточно велик, глаза — водянистые. В его облике, движениях было что-то медвежье. Зоя почти не знала этого врача.

— Сегодня у нас — как в солярии, — приветствуя, протянул он руку Владимиру. — Как у вас дела? Говорят, на поправку идёте. Настроение, небось, весеннее? Или не очень?

Проговорив всё это густым твёрдым голосом, он снял с себя светлый с болотным отливом пиджак и набросил его на спинку стула. Затем выдвинул стул и, плотно усевшись, внимательно посмотрел в глаза капитану.

Некрасов лениво пожал плечами.

— Понимаю, — заметил врач, — со мной тоже иногда случается депрессия, хотя веских причин для этого у меня вроде бы и нет.

— Зато у меня есть, — сказал Некрасов. — Я стал короче на целых семьдесят сантиметров. Это ли не причина для скверного настроения?

— Тут я не спорю: беда есть беда, — сказал Калюжный. И, тем не менее, при всём трагизме вашего положения, позволю себе заметить, с людьми случаются вещи не менее страшные, чем с вами. Миллионы людей прожили свои жизни, так ни разу и не увидев солнца, не услышав ни единого звука, не сделав ни одного шага по земле. И у них хватало мужества достойно пройти свой путь. Попробуйте и вы избавиться от жалости к себе.

— Доктор, только не надо морали, — поморщился Владимир.— У меня от неё в мозгах глючит. Знаете, я ведь не трусливого десятка, но повода для оптимизма, хоть убейте, не нахожу. Дело в том, что в этой жизни мне буквально не за что зацепиться. У меня нет ничего и никого. Так какой же в ней смысл?

Калюжный подался вперёд.

— А теперь, капитан, послушайте, что я вам скажу. Во-первых, смысл своего существования каждый задаёт себе сам. Во-вторых, за тридцать лет своей жизни вы немало походили, поездили, повидали, многому научились. На сегодняшний день у вас есть образование, навыки, мозги, руки. Это приличный капитал. Кроме того, вы молоды и в остальном здоровы, — я смотрел вашу медкарту. А месяца этак через три-четыре здоровье ваше восстановится, и вы сможете начать активную гражданскую жизнь. У вас будет возможность не только овладеть новой специальностью, но и создать семью, и я уверен, вы сможете стать хорошим отцом. Если вы всегда будете помнить, что счастье возможно и что ваше будущее зависит только от вас, гарантирую, достигнете любой желаемой цели.

— Вашими бы устами... Однако... должен признаться, это ранение настолько всё изменило — мои возможности, мир вокруг меня; в такую смуту ввергло мою душу, что мне не только мечтать, но и думать о будущем не хочется. Счастье, как я понимаю, это вообще редкая вещь, а для меня теперь и вовсе — химера. Нет, я определённо отмечтался.

— Глупости, — с раздражением возразил врач. — С мечтой никогда нельзя расставаться, даже с самой невероятной, — и он, как бы ненароком, скосил глаза в сторону Зои. — Порой необъяснимым образом совершается невозможное — мечта сбывается.

Щёки у Владимира порозовели. Калюжный неожиданно перешёл на 'ты':

— Так что, капитан, я тебе по-дружески советую: смелее смотри в будущее, а горе закуси луковицей и живи дальше. На днях я загляну к тебе.

Они распрощались по-доброму. Зоя отметила, что встреча была отнюдь не напрасной. Только уж очень не понравился ей недвусмысленный намёк доктора. Претенденты на руку и сердце у неё и так не переводились. Но она от них хотела нечто большего, чем они могли ей предложить. И, по крайней мере, в её планы никак не входит связать свою жизнь с калекой.

'А Некрасов-то, оказывается, и краснеть умеет. С чего бы это? Он явно был смущён то ли бестактностью доктора, то ли тем, что тот угадал его мечту. Вот ещё не хватало!'

Дня через три на улице значительно потеплело, и Зое разрешили вывезти Владимира на прогулку. Не без труда одевшись, он перебрался в коляску, а лифт доставил их на первый этаж.

И вот они на улице. Как странно, ещё не распустились почки, не было и первой грозы, а воздух уже так ароматен, что нужно совсем немного воображения, чтобы представить себя посреди цветущего луга. Об этом девушка и хотела сказать Некрасову, но, взглянув на него, поняла, что и он испытывает примерно то же самое.

Свернув с тротуара на грунтовую дорожку, ведущую вглубь сквера, они точно попали в другой мир. Колёса катились по влажной земле мягко-мягко. Каждый сделанный шаг приносил удовольствие.

Время близилось к полудню. Сквер был буквально затоплен золотым светом. Щебет стоял неумолчный. Возле скамейки на небольшой прогалинке они остановились. Зоя присела. До больничного корпуса — рукой подать, но он остался у них за спинами и словно перестал существовать. Шум автомобилей и завывание троллейбусов на соседней улице молодым людям тоже не мешали, всё осталось где-то там, в грубой реальности.

Медсестра смотрела на Некрасова и не узнавала его. С полусонным, глуповато-счастливым выражением лица он с интересом наблюдал, как скворцы из покосившегося линялого скворечника выселяют воробья. Обычная история.

— Вот жизнь! — горьковато усмехнулся Владимир. — И тут жилищные проблемы. Перетерпела птаха морозы, полуголодное существование, а теперь, нате вам, курортнички заявились — и пожалуйте вон! Всё как у нас. Зоя, может быть, вы мне подскажете, отчего всё так нелепо устроено, что за всё надо драться, и порою — насмерть?

— Не знаю. Может быть, это необходимое условие эволюции?

— Похоже на то, — вздохнул он. — Но не глупо ли улучшать общество таким примитивным способом, как ведение войны?

— Кажется, вы переходите в стан пацифистов?

— Вы имеете в виду, переползаю?.. Нет-нет. Защищать Родину — это привилегия и обязанность мужчин. Так было и так должно быть. И всё же часто думаю: до чего же неумно я рас-порядился своей жизнью?.. Мечтал, что у меня будет хорошая семья, уютный, мною построенный дом, замечательный фруктовый сад, интересное дело... А прожил свою жизнь как-то начерно — в суете и нервотрёпке. Думалось, всё ещё впереди... вот отвоюю — и заживу по-человечьи. И вдруг очнулся, а жизнь моя уже отстучала, как ритуальный барабан.

— Ну что вы о себе всё в прошедшем времени говорите? И не стыдно?.. Мы же стараемся вернуть вас к нормальной жизни. Вот заживут ваши раны, закажете себе хорошие протезы, и у вас всё ещё будет: и свой дом, и семья, и сад.

— Ну, это вряд ли... Порою мне кажется, что происшедшее со мной не случайно; появись у меня возможность начать всё заново — скорей всего я бы понаделал тех же ошибок. Потому что до сих пор не знаю, что важнее: уберечь совесть от мук или тело от ран. Цена высока... пожалуй, даже слишком.

— Это не пустяковый вопрос, согласна. Ошибки неизбежны, тем более что никто, или почти никто, не знает, в чём же всё-таки смысл жизни? Только ли, как я до сих пор полагала, в стремлении человека к полной гармонии?

— Не уверен. Опять же, и гармонию каждый из нас представляет по-своему. Одному для её обретения нужны учебник по эстетике, библиотечка классики и фонотека, другому — только сбалансированное питание и спортивные снаряды, третьему — молитва и пост.

— Что ж, у каждого из нас свои представления о жизни, и поэтому все мы ошибаемся по-своему, а ещё — ушибаемся, и чаще всего о свои принципы.

Лихачёва замолчала. И тут Владимир неожиданно спросил её:

— Зоя, простите за неловкий вопрос, а вы были замужем?

— Нет, — как-то уж слишком буднично ответила она.

— Всё дело в принципах?

— Похоже на то, — повторила она его фразочку.

— Вы такая... симпатичная, умная... н-не понимаю.

— Я и сама не понимаю. Как-то один из моих приятелей при расставании сказал мне, что я слишком холодна, и он опасается замёрзѓнуть возле меня. С тех пор, мне кажется, я стала ещё холоднее.

— Да не придавайте значения всякому вздору. Это он от досады, конечно, наговорил, от обиды на вас. Знаете, когда я вижу безупречно сложенного человека, почему-то всегда возникает уверенность, что уж у него-то непременно всё в порядке, и кажется невозможным, что такой человек может страдать от одиночества или чьего-либо невнимания.

— Это иллюзия, — сказала Зоя. — И мой личный опыт тому доказательство. Не знаю почему, но мужчины, те, что приятны мне, попросту избегают меня. А ухаживать за мной пытаются или умные женоподобные дядечки, или инфантильные с растительной психологией мальчики. Отчего так происходит?

— Не представляю, — вымолвил Некрасов. — Но иногда красота и отпугивает. На острове Ява, например, высоко в горах растёт чудный цветок — примула королевская. Когда люди видят её распустившейся, их сковывает панический страх, потому что она расцветает только накануне извержения вулкана. Может быть, и у ваших тайных поклонников есть какие-то причины остерегаться вас? Или всё дело в чрезмерной рассудочности?

— Пожалуй.

— Так она в любви не помощница, по себе знаю. Казалось бы, с интересным, способным к мышлению человеком всегда удастся найти общий язык. Но нет. Разумно размышлять и принимать благоразумные решения далеко не одно и то же. Здесь лучше довериться интуиции. Говорят, в ней проявляется накопленный нашими предками опыт.

— Знаете, Володя, в общем-то, я догадываюсь, что мне мешает. — Думаю, моя излишняя категоричность в суждениях и поступках. Но я не могу иначе. Родители и те сбежали от меня в Уренгой деньги зарабатывать. Квартиру здесь купили и опять уехали. Теперь у меня есть всё необходимое... всё, кроме такого пустячка, как счастье.

— А скажите, Зоя, с кем-нибудь из ваших приятелей вы пробовали поговорить откровенно?

— Это ни к чему. Они и так лезут в душу, не вытирая ног. Это с вами я разоткровенничалась, как с попутчиком в поезде. А с ними — нет, бесполезно.

— Спасибо за доверие.

— Лихачёва! В ординаторскую! — крикнули у них за спинами.

— Подождите, пожалуйста, я кого-нибудь пришлю к вам, — сказала она.

— Не обязательно.

На 'пятиминутку' Зоя шла с лёгким сердцем. Какое-то странное, давно забытое ощущение владело ею. Мимоходом она отправила к Некрасову его соседа по палате Марченко.

А на следующий день она узнала, что после окончания её смены привезли саженцы клёнов. В их посадке, вместе с другими выздоравливающими, участвовал и её подопечный Некрасов. Он придерживал деревце за ствол, а его сосед засыпал корни землёй. Это не просто факт, а симптом к выздоровлению.

Когда Зоя спросила Владимира, какая в том была необходимость, он ответил:

— Я подумал: коль не суждено мне построить дом и вырастить сына, так хоть посажу несколько деревцев — всё не напрасно жизнь пройдёт.

Дня через два случилась одна неприятная история, впрочем, для Зои — две. Только она заступила на ночное дежурство, как тут же к ней начал клеиться дежурный врач. Он был молод, смазлив и нахален, с устоявшейся репутацией ловеласа. Девчонки, увидев, что он не отстаёт от неё ни на шаг, стали хихикать:

— Антоша опять начал свои брачные танцы. Пропала ты, Зойка, уж этот парень пока не добьётся своего — не отступит.

Его преследование и насмешки девчонок очень разозлили её. И когда в перевязочной этот самоуверенный красавчик вдруг положил свою руку ей на грудь, Зоя влепила ему такую увесистую пощёчину, что тот пошатнулся. Глаза его заслезились.

— Ты... ты... ты чего?! — вскричал он. — Ненормальная, что ли? Так ведь и ушная перепонка может лопнуть!

А она, побледнев от негодования, чуть ли не прошипела:

— И не только перепонка. Вам повезло, что у меня в руках не оказалось бутылки с микстурой.

— Тебе к психиатру нужно обратиться!

— А вам — к хирургу.

Врач, взвинченный до предела, круто повернулся и выскочил в коридор.

В тот вечер Зою не покидало дурное настроение. И вот новая неприятность. Перед отходом больных ко сну она зашла в девятую палату. Некрасов, увидев её, приподнялся на локтях.

— О, наконец-то вы и к нам заглянули. А то уж мы стали по-думывать, что в чём-то провинились перед вами.

Она, обозначив на лице дежурную улыбку, прошла мимо него к накануне прооперированному старичку. Предложив больному термометр и одарив его таблетками, Зоя направилась к выходу.

Отгадав её намерение по уже отсутствующему выражению лица, Некрасов шутливо взмолился:

— Зоенька, ну уделите нам хоть минуточку своего внимания.

И, воспользовавшись тем, что она проходила мимо, неожиданно свесился с кровати и в последний момент уцепился за рукав её халата. Но она, ещё не остыв от недавно пережитого унижения, не остановилась, а с раздражением рванула из его пальцев рукав, и тут же услышала глухой удар упавшего на пол тела. Сердце испуганно сжалось. Она обречённо оглянулась. 'Боже! Вот ведь дура! Я ж его с кровати сдёрнула'. Все больные напряжённо приподнялись.

Почти швырнув на ближайшую тумбочку поднос с лекарствами, Зоя бросилась к Владимиру. Он был без сознания. Тут подоспел и Марченко. Вместе с ним они с трудом подняли бесчувственное тело на кровать. Пока Марченко бегал за нашатырным спиртом, Зоя с тревогой осматривала Некрасова: уж не ударился ли он виском? Слава Богу — нет. На левой культе Владимира, на бинтах появилось алое пятнышко. Вот куда пришёлся удар. 'У него раны и так плохо заживают, а тут ещё я добавила ему боли', — корила она себя.

Прибежал Марченко.

— Что-то вы, Зоя Николаевна, резковато сегодня с нашим кэпом обошлись: выдернули его из-под одеяла, как сосиску из кожуры.

Лихачёва закусила губу. Смоченная нашатырём ватка дрожала в её руках. Некрасов очнулся, наморщил лоб:

— Что это со мной?

— Это, друг мой, — любовь, — с наигранной важностью пояснил Марченко. — Когда заступает на смену обожаемая мной Галюня, я тоже периодически теряю сознание.

Больные заулыбались. Зоя, чувствуя ужасную неловкость, выхватила из нагрудного кармашка халатика клочок ваты и стала поспешно высушивать им выступившую на лбу Владимира испарину.

— Прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Сегодня совсем не владею собой. Извини.

Поправила его одеяло и вышла. А потом, уйдя подальше от всех, от души поплакала. Обида, словно ржавая муть, осела. И стало легче.

Вскоре раны у Владимира зарубцевались, и он стал вполне обходиться без чьей-либо помощи. Вращая руками вспомогательные ободки колёс, Некрасов целыми днями раскатывал на коляске по скверу. Их беседы с Зоей как-то сами собой прекратились. И вот пришло время отправки его в санаторий, а там и на постоянное место жительства.

Владимир погрустнел. Было видно, что предстоящие перемены его не очень радуют. Да и у неё на душе отчего-то стало неуютно, слякотно.

'Устала, что ли? — размышляла Зоя. — Видимо и мне в своей жизни пора что-то менять. Может, в отпуск съездить?.. На море, например... с Некрасовым. А что, неплохой вариант. И на билетах можно сэкономить. Ведь ему всё равно сопровождающий нужен. А я и в отпуске уже полтора года не была, и отгулов у меня, если сеном брать, целый воз будет. Надеюсь, к моему предложению с пониманием отнесутся'.

Всё вышло почти так, как она и предполагала. Всё, кроме сроков: через две недели Зоя должна быть на работе — дефицит кадров. Ну и то неплохо. Три дня спустя Лихачёва и Некрасов были полностью готовы к путешествию. К Владимиру вернулось хорошее настроение. С утра он простился с товарищами, переоделся в военную форму. И вот они уже на пути к вокзалу.

Глава 2. НА ЮГЕ

Санаторий находился на самом берегу Чёрного моря. Устроив Некрасова в одном из корпусов и пообещав изредка навещать его, Зоя не спеша направилась в посёлок. За воротами санатория был небольшой стихийный рыночек. Несколько селянок продавали жареные семечки, черешни, пучки зелени, редиску и даже хлебный квас с плавающим в нём изюмом. Картонные коробки здесь использовались как прилавки.

Завидев девушку с вещами, женщины стали наперебой предлагать ей остановиться у них. Они настойчиво расхваливали свои флигельки и сарайчики. Зоя по очереди выслушивала условия проживания, улыбалась, кивала хозяйкам, говорила, что подумает, и шла дальше. С годами у неё появилась устойчивая рыночная реакция: чем настойчивей навязывали ей товар, тем меньше ей хотелось его купить. Ещё и на продавца посмотрит: если тот опрятен и улыбчив, то, скорей всего, она что-нибудь купит именно у него.

Особнячком от всех стояла сухонькая, до черноты загорелая женщина. Волосы цвета мокрой соломы подстрижены под короткое каре. Если б не её тяжёлые натруженные руки и жилистая шея, ей с лёгкостью можно было бы дать лет сорок. Женщина вскинула на девушку свои голубовато-зелёные глаза и молча улыбнулась. Зоя обратилась к ней:

— Извините, вы тоже сдаёте жилье?

— Да, милая, — просто ответила она. — Только места у меня и в доме хватит. Есть козы, курочки, огородик. И от санатория недалеко. Если тебя что-то не устроит, то сменишь квартиру без всяких проблем. У нас уже третий сезон пляжи полупустые.

— А мне отдельное жильё и не нужно, — сказала Лихачёва. — Я согласна.

И они, взяв по сумке, направились к посёлку. Несколько минут спустя Зоя знала о своей хозяйке всё что нужно. Зовут её тётя Маша. Дети взрослые, живут на Дальнем Востоке и приезжают к ней раз в два года. Ей бывает скучно, и она изредка пускает кого-нибудь на постой.

Они остановились у небольшого свежевыбеленного дома с палисадом. Его ограда и окна дома затейливо увиты цветущими лианами. Это клематисы. Цветки на них крупные, звёздчатые, широко раскрытые, голубых, розовых и белых тонов. В палисаде группами цветут пионы и флоксы, а по углам — розы.

Сразу за калиткой — чистый уютный дворик с великолепной виноградной беседкой и роскошной яблоней, прислонившейся к летней белоснежной кухоньке. Под яблоневой кроной стоит старенький стол, покрытый весёлой в голубой цветочек клеёнкой. Возле него пара стульев, тоже очень старых.

— Здесь так хорошо! — воскликнула девушка. — Даже лучше, чем у моей бабушки.

Хозяйка улыбнулась.

— Пойдём, дочка, я тебе огород покажу, там как раз абрикосы поспели.

Зоя, избавившись от вещей, поспешила за тётей Машей. И одного взгляда на огород было достаточно, чтобы понять, что хозяйка она аккуратная и работящая, а этот год в отношении урожайности — весьма благодатный.

Два абрикосовых дерева густо усеяны крупными оранжевыми с красноватым налётом плодами. Тяжело опустили свои длинные ветви груша и поздняя яблоня. Персиковое и айвовое деѓревья тоже усыпаны плодами. Вдоль забора — шеренга слив и вишен.

— Боже мой! Да у вас тут как в раю! — воскликнула Зоя. — Мне ни разу в жизни не довелось бывать в таком замечательном саду.

— Ну вот и славно. Живи как дома, кушай всё, что понравится, чай не обеднею.

Девушка, растроганная непонятной ей щедростью, бросилась к тёте Маше и, чмокнув её в смуглую щёку, сказала:

— Спасибо вам! — И с детской непосредственностью пообе-щала: — Я постараюсь не огорчать вас.

Хозяйка рассмеялась лёгким счастливым смехом.

В доме было уютно. Вещи — только необходимые. Всё, кроме цветного телевизора, напоминало Зое о детстве: радиола с двумя коробками пластинок, круглый стол, сервант с чайным сервизом, низкий диванчик и книжный шкаф, доверху забитый старыми истрёпанными книгами.

— Что, Зоенька, удивляешься моему отношению к книгам? — перехватила она взгляд своей гостьи и пояснила: — Они все из библиотечного фонда — обветшали больно, вот и списали их. А я не отказалась, когда мне предложили. Старые книги, как и старые люди, выглядят неважно, а мудрости в них предостаточно.

— Мне у вас всё нравится, — искренне призналась Зоя. — Если моей семье будет суждено жить в собственном доме, то хотелось бы, чтобы в нём дышалось так же легко, как и в вашем. Да и сад хорошо бы вырастить похожим на ваш.

— Ну что ж, дай тебе Бог. А сейчас, милая, пойдём во двор, почаёвничаем с тобой, а за чайком и поговорим.

Пока хозяйка расставляла посуду, накладывала загустевшее варенье, резала батон, чайник переливчато засвистел. Из дорожных запасов Зоя достала баночку сыра и горстку карамели. Чай сели пить под яблоней.

— Тёть Маша, меня сам Бог привёл к вам. Я уже так давно не сидела в хорошей компании. Нет, честно. Дома — одна, на работе — не расслабишься, а по кафе и ресторанам ходить не в моих привычках. Только сейчас и поняла — как же я устала от такой несуразной жизни.

— Ну, поняла и хорошо. Сделать правильные выводы — уже полдела. А что ж, Зоенька, подружку не заведёшь? Если не с кем поделиться радостью — то и радости не почувствуешь, а горе придёт — одной носить, недолго и надорваться.

— С подружками, тёть Маша, у меня всё разладилось, — посетовала на судьбу Зоя. — Издержки переходного возраста. Девчонки, с которыми я дружила, замуж повыходили, и теперь стали избегать меня: боятся, что могу понравиться их благо-верным. Так что на подруг я не в обиде.

Хозяйка успокаивающе тронула её за руку.

— Вот и правильно. И не переживай, придёт и к тебе любовь. Умной девчонке нелегко найти подходящего парня. По правде говоря, искать себе интеллектуала совершенно не обязательно. В семейной жизни приходится о многом говорить, и меньше всего о вещах возвышенных. Если у вас полное совпадение мыслей, вкусов, пристрастий — подумай: чем же вы будете интересны друг другу?

— Вы хотите сказать, что, связав свою судьбу с человеком довольно ограниченным, я ничего не потеряю?

— Вполне допускаю, — улыбнулась тётя Маша.

— Но это же противоречит логике! Выйти за такого замуж — это всё равно, что обречь себя на прозябание. Нет. На то мы и разумные существа, чтобы своего избранника подыскивать равного себе по разуму.

— Искать себе избранника своего уровня или достатка — типичное заблуждение. Их почти всегда ищут в своём узком кругу и, порою, не находят не то что своей любви, даже хорошей дружбы. Вот и заключают браки по расчёту. А потом всю жизнь притворяются, изображая то восторженные эмоции, то безудержную страсть... Типичное заблуждение. Это я как психолог утверждаю, — неожиданно вырвалось у неё.

— Вы — психолог?!

Видя её неподдельное изумление, тётя Маша рассмеялась.

— Да, Зоенька. Все пенсионеры когда-то чем-то занимались. И я работала в этом санатории. Так я завершу мысль...

— Конечно-конечно.

— Так вот. Одна моя подруга руководила загсом и всю жизнь занималась научной работой. Она лично беседовала с теми, кто желал вступить в брак или хотел расторгнуть его. Накапливая и анализируя информацию, она, ни много ни мало, пыталась выстроить модель беспроблемного брака. Но выводы были столь противоречивы, что выходить на защиту диссертации было не с чем. В любви всё непредсказуемо и почти необъяснимо. По каким-то немыслимым приметам, невидимым движениям души люди узнают друг друга. И очень часто вопреки всем условностям и запретам, преодолевая различия в возрасте, социальном положении, вероисповедании и образовании, становятся счастливой семьёй. Неравные браки беспроблемными не назовёшь, но в этих семьях, как правило, не возникает соперничества. В них проще решается вопрос лидерства и легче вести домашнее хозяйство.

— Так ли всё это важно?

— В семье всё важно. Я знаю пару прекрасных музыкантов, они эрудиты, заслуженные деятели и прочее, но в быту беспомощны как младенцы. Добавь сюда их честолюбие, упрямство

и взаимное раздражение от общей неустроенности: текущих кранов, сломанных вещей, невкусной пищи. Это не жизнь, а беда. Разве не жаль этих людей?

— Тётя Маша, вы хотите сказать, если они сейчас разведутся и создадут новые семьи, она, к примеру, со слесарем, а он — с кондитером, то станут счастливее?

— Обязательно. Но при условии, — подняла палец хозяйка, — что они женятся по любви.

Зоя улыбнулась:

— Существенная оговорка. Тёть Маша, так всё-таки, в чём принцип вашего подхода к поиску того самого, единственного, человека?

— Ничего хитрого, девочка. Для начала ничем не ограничивай свой выбор. Ищи свою половинку не спеша, и не просто высматривай, а подбирай её всеми органами чувств. К голосу рассудка прислушивайся только тогда, когда можешь наделать глупостей, зато сердцу своему доверяй всегда. И ты не ошибёшься.

— Да, — вздохнула Зоя и растерянно улыбнулась, — действительно, ничего хитрого.

Чаепитие закончилось, но вставать из-за стола не хотелось. Ветерок кружил запахи трав, моря, задумчиво шелестел листвой.

— Знаете, все свои школьные годы я прожила в посёлке у бабушки. Когда заканчивала учёбу, думала: вот сдам все экзамены, вырвусь в город из этой сонной глуши и сразу стану счастливой. Прошло более десяти лет... не зря ли я тогда уехала?

— Никто, девочка, не знает, где найдёт своё счастье. И не сокрушайся по этому поводу. Лучше расскажи мне, кто у тебя в санатории лечится. Кто-нибудь из родных?

— Нет, тёть Маша, безногого офицера привезла я, в Чечне воевал.

— И что же с ним случилось? На мине подорвался?

— Нет. Он был тяжело ранен, ноги ампутировали. Я сама была на той операции... Расплющенные, как пустые пожарные шланги... Страшно вспомнить.

— Ну и не вспоминай, дочка, думай о хорошем. Пойдём, я тебе покажу твою кровать. С дороги не грех и отдохнуть.

— С удовольствием.

Через несколько минут, наскоро разобрав вещи и умывшись, Зоя наслаждалась покоем на низенькой деревянной кровати. В распахнутое окно доверчиво заглядывали розовые клематисы. В комнате стоял лёгкий аромат цветов. 'Всё-таки я очень устала', — прошептала Зоя. И ей показалось, что эта мысль уснула вместе с ней.

Наступило утро, и Зоя из вчерашней медсестры превратилась в отдыхающую. Завтрак был классическим: козье молоко и яичница. Самих коз Зоя пока не видела, после дойки тётя Маша увела их пастись.

Взяв с собой несколько абрикосов, девушка отправилась на пляж. Он оказался довольно узким, но вполне благоустроенным. Ещё не было и девяти, а торговые точки уже работали. Под выгоревшими на солнце цветными зонтами продавали мороженое, газировку, чебуреки, а чуть поодаль дымили мангалы.

Народ понемногу подтягивался. Зоя получила топчан, присмотрела себе местечко, расположилась. Через пару минут пошла купаться. Вода показалась холодной. Но вокруг все плескались и ныряли. 'Значит, и я смогу'. Втянув живот, она решительно пошла на глубину. И вот море подхватило её и закачало на волнах. 'Так вот ты какое... самое синее в мире', — произнесла она. Плавать было интересно и вместе с тем страшновато: ей постоянно хотелось убедиться, а не уносит ли её от берега.

В конце концов, этот нелепый страх выгнал Зою на берег, и она тут же залегла загорать. Какое же это блаженство! Едва витавший ветерок приятно холодил тело. А утреннее солнышко уже щедро раздаривало своё ласковое тепло. Её бледная кожа жадно впитывала этот благодатный золотой свет. Подставляя солнцу то один бок, то другой, Зоя с интересом наблюдала за прибывающими курортниками. На её глазах совершались любопытные метаморфозы. Очень часто под элегантной умело скроенной одеждой обнаруживались куда менее изящные тела. Но случалось и наоборот, когда за невзрачным облачением таилось совершенство.

Однако больше всего ей нравилось наблюдать за детьми. Какие же они все интересные, особенно малыши. Почти всегда в одних панамках, с запесочеными попками и кривыми пухленькими ножками. А какие у них забавные рожицы, ещё не умеющие притворяться и скрывать своё невероятное любопытство. 'Боже! Как же я хочу родить себе такого же чудного малыша!' — не раз мечтала она.

Прошло три дня. Дважды в день Зоя бывала на море. В самый солнцепёк пряталась в тени, читала. У тёти Маши ей жилось так же вольготно, как и дома. В утренние и вечерние часы Зоя стаѓралась хоть чем-то помочь ей по хозяйству. Она научилась доить коз и делала это с неведомым ей до сих пор наслаждением. Для животных нужно было запасать траву, и Зоя с хозяйкой рвали её то на огороде, пропалывая картошку, то добывали её где-нибудь за посёлком. И всегда-всегда разговаривали. Зоя даже и не подозревала, как много накопилось у неё вопросов, на которые ей хотелось бы узнать ответы. В чем же всё дело? Может, в её личной неустроенности?

Сегодня Зоя идёт к Некрасову. Как он там? Ждёт, наверно. Взяла с собой большой пакет абрикосов и направилась в санаторий. Владимира нашла на террасе сидящим в компании трёх товарищей. Один из них дремал, двое других играли в шахматы, а он сам читал какую-то затасканную книгу с небрежно заштопанным корешком.

— Здравствуйте, — приветливо поздоровалась она со всеми.

Мужчины встрепенулись, заулыбались, ответили на приветствие.

— Здравствуйте, Зоя. Спасибо, что вспомнили обо мне, — улыбнулся и Владимир. — Как устроились? Хорошо ли отдыхается?

— Замечательно. Хозяйка у меня чудесная. Море тёплое. Загораю, книжки читаю. А у вас как дела?

— Тоже неплохо. Процедуры, беседы. Вот на беллетристику потянуло, — прикоснулся он к книге.

— А что это? Вижу, из приключенческой серии.

— Да. Сабатини. Одиссея одного знаменитого пирата. Хорошо отвлекает. Люблю эту книгу с детства. Вам бы она тоже понравилась.

— Думаю, ошибаетесь. Драки меня никогда не интересовали.

— А я готов поспорить с вами, что эту книгу вы прочитаете с интересом. Только, чур, не лукавить.

— Обещаю. И вызов принимаю. А на что спорим?

У Владимира блеснули было глаза и погасли.

— Давайте так, — раздумчиво начал он, — два дня даётся вам на прочтение, и если я ошибся, не приходите ко мне ещё три дня. В случае же верности моего прогноза, эти дни вы будете навещать меня ежедневно. Согласны?

— Согласна. А вы разве уже прочитали её?

— Да. Это я продлеваю себе удовольствие: перечитываю некоторые места. — Книга ваша.

— Хорошо. А это для вас — гостинец от хозяйки.

— Тронут вниманием, — Некрасов взял пакет, заглянул в него. — От такой прелести отказаться просто невозможно.

Угостив фруктами своих приятелей, Владимир предложил Зое прогуляться по парку. Она, разумеется, согласилась. И они вдвоём отправились скитаться по тенистым аллеям санаторной зоны. Ели абрикосы и болтали обо всём на свете. 'Странно всё-таки, — думала Зоя, — мне с ним легко, как с братом. Может быть, в какой-то предыдущей жизни мы были родственниками? Или всё это влияние субтропического климата?' Как оказалось, почти о том же подумал и Владимир.

— Зоя, мы с вами сегодня так много разговариваем, словно только вчера сняли с себя многолетний обет молчания.

Она улыбнулась ему.

— И действительно, словно плотину прорвало.

Прогуляв часа три, они расстались. Зоя ушла с его 'Одиссеей'. Кстати, книга оказалась интересной и прочиталась на одном дыхании. И теперь, если бы девушку спросили, о чём она, та бы, не колеблясь, ответила — о любви.

Глава 3. ДИОМЕД

С девяти утра, по Зоиному распорядку, купание. И она идёт на пляж. Подтащив топчан к своему излюбленному месту — здесь на ослепительно жёлтый песок наползает отрадная для глаз узористая зелень птичьего горца, — Зоя расстелила махровое полотенце и, сбросив голубой шёлковый халатик, помчалась в воду.

И всё-таки плавать в море ей не очень нравилось — куда лучше в речке. Там не надо приноравливаться к волне, опасаться, что тебя далеко унесёт от берега, и страшиться каких-то мифических акул или электрических скатов. Поэтому её купание в море было, как правило, непродолжительным. Уже через каких-то пять минут она устремилась к берегу. И тут её приостановил насмешливый бархатистый голос.

— Вы уже накупались или нашего моря боитесь?

Обладатель этого баритона ещё только заходил в воду. Он был в трёх шагах от неё. Уверенный, красивый словно бог. Чёрные как смоль, вьющиеся волосы, бакенбарды, окаймляющие скулы, исключительно правильные черты лица, великолепно сложенный бронзовый торс. 'Диомед', — с суеверным трепетом отреагировало её сердечко.

— Оно не только ваше, но и моё, — уточнила Зоя. — И если я выхожу, значит, накупалась.

— Извините за неловкость, — сказал незнакомец. — Бесспорно, вы правы.

Не найдя что ответить, Зоя кивнула ему и пошла загорать. Дойдя до своего топчана, она против обыкновения села и стала смотреть на море. Глаза сами отыскали кудрявую голову 'Диомеда' и стали неотрывно следить за ней. Она всё удалялась и удалялась.

'И не боится же. Видно, с детства плавает, — думала Зоя. — Молодой, лет на пять старше. Вот бы появиться с таким у нас в больнице — девчонки б так и упали. А ведь у меня ещё есть время... А что будет, если он влюбится в меня? А потом... Ой! О чём я только думаю? Совсем свихнулась, дурёха'.

Зоя легла на топчан и, положив подбородок на руки, закрыла глаза. По коже гулял лёгкий озноб. Глубоко и спокойно дышало море, покрикивали чайки. Хорошо-то как...

Очнулась она от мокрого прикосновения, приподнялась на локте: кто бы это мог быть? Надо нею склонился... Диомед.

— Так недолго и сгореть, — улыбаясь, проговорил он. — Вы уж больше часа спите. Потом станете лечиться, а мне бы хотелось увидеть вас и завтра тоже.

Зоя окончательно пришла в себя и поблагодарила парня за проявленное к ней участие. Мужчина удовлетворённо кивнул и пошёл к воде, вероятно, надеясь на продолжение разговора. А она, почему-то испугавшись возможного развития событий, мгновенно собралась и ушла.

Ночью Зое не спалось. Фантазии одна смелее другой настойчиво лезли ей в голову. Всё-таки как это здо́рово, когда тебя хотят видеть! Однако та лёгкость, с которой этот случайный человек приобретал над нею власть, беспокоила её. 'Судя по всему, он местный, — решила она. — Надо бы расспросить о нём тётю Машу. Она должна знать его. Такого мужчину не заметить трудно'.

На следующий день Зоя снова загорала и, конечно же, думала о нём. По краешку её топчана постучали.

— Гражданочка.

Отчего-то решив, что это милиционер, она удивлённо обернулась. Но в полуметре от неё сияло подобострастием лицо Диомеда. Увидев её, как ему скорей всего показалось, недружелюбную реакцию, он стушевался.

— Извините, вы не станете возражать, если я расположусь рядом с вами, ведь берег общий? — произнёс незнакомец.

'Что ему сказать?' — суетливо метнулась мысль. А находчивый бесёнок в левое ухо уже суфлирует: 'Буду рада'. Но тут же справа, вероятно, ангелок, холодно констатирует: 'Навязчив до неприличия'.

— По-моему, вы себе уже ответили, — заметила Зоя. — С чего вдруг вы решили спрашивать меня об этом?

— Ну, как же без разрешения, ведь вы, простите за вынужденную откровенность, безусловно, самая привлекательная женщина на нашем побережье.

Перед такой прозрачной и вместе с тем сладостной лестью девушка не устояла и улыбнулась ему. Незнакомец с горячей готовностью ответил на улыбку. Не зная, как вести себя в столь пикантной ситуации, Зоя пошла купаться. Когда же вернулась, он лежал на своём топчане весь в бисеринках влаги. 'С чего бы ему так торопиться?' — подумалось девушке.

— Не сочтите за бестактность, — Диомед выжидательно взглянул на неё, — но я уже четыре дня ищу случая познакомиться с вами. Это возможно?

— Не вижу причин считать это неприличным. Меня зовут Зоя.

— Очень приятно. А меня — Денис.

Зоя, пряча усмешку, кивнула: странные сближения имён: Денис — Диомед.

— И где же вы остановились? — спросил он.

— На Сенной улице, у тёти Маши. А вы, как я поняла, местный житель?

— Да. Живу в посёлке уже пять лет. Замечательное место. Здесь вы хорошо отдохнёте, вот увидите. Ещё и на будущий год приедете. Или, может быть, вы не одна? Тут частенько парами приезжают: один в санатории здоровье поправляет, второй — на пляже.

— В принципе, я не одна приехала, — сказала Зоя, — а с офицером. Он прибыл сюда в моем сопровождении на реабилитацию.

— И что же, он так плох, что ему нужны были сопровождающие?

— Да, нужны. В результате тяжёлого ранения он остался без ног.

— Хм, даже так? Молодой?

— Мой ровесник, — ответила Зоя.

— Видать, понадеялся парень на русский авось... — обронил Денис.

— Что вы имеете в виду?

— Полагаю, он хотел подзаработать, и напросился в зону боевых действий.

— А если нет? Скажем, всю часть направили в 'горячую точку...' Что бы вы стали делать на его месте?

— Хм. Извините, Зоя, к счастью, передо мной подобные проблемы никогда не возникали и, надеюсь, не возникнут. И потом, — он ослепительно блеснул зубами, — не кажется ли вам, что это не совсем пляжный разговор?

— Да, — вынужденно согласилась она, — не пляжный. Мне пора окунуться.

— Мне тоже, — подхватил Денис.

В воду они зашли вместе. Потом ещё загорали, снова купались, вели ленивый, совершенно пустячный разговор. Зоя и Денис изредка поглядывали друг на друга и, очевидно, это не оставалось без последствий: что-то с ними происходило.

'Боже, как он сложен, с ума схожу, — неторопливо думала она. — Кажется, смотрела бы на него и смотрела всю жизнь. Только не слишком ли он избалован вниманием? Что-то чересчур уж часто он прихорашивается: то волосы поправит на голове, то задумчиво огладит свои каракулевые бачки, то кончиками пальцев проведёт по контурам бровей. У него дома, должно быть, уйма зеркал. Впрочем, не оттого ли это, что он тоже хочет мне понравиться?'

Зоя узнала у него, сколько времени, и сказала, что пора к Некрасову. Она поднялась, отряхнула налипшие песчинки, набросила свой васильковый халатик, надела босоножки и нарочито церемонно простилась с Денисом. Он выглядел смущённым; было видно, что он хотел проводить её, но короткое знакомство не располагало к этому.

Девушка шла к дому, и тут её сознание обожгла мысль:

'А что если у него семья? Да нет, не похоже', — успокоила она себя.

Через полчаса Зоя была уже в санатории. Коляска Некрасова стояла на центральной аллее возле одной из скамеек. Он снова читал.

— Здравствуйте, Зоечка. Ну, как вам 'Одиссея'?

— Добрый день. Как видите, понравилась, раз я здесь.

— Рад безмерно. Верите ли, с тех пор, как мы расстались, я произнёс всего лишь несколько слов.

— Что же с вами случилось? Или интересных собеседников себе не нашли?

— Не знаю, — ответил Владимир. — Отчего-то настроение переменилось. Опять что-то накатило. А вчера ночью, представьте, у меня ужасно болела левая пятка — словно на гвоздь наступил. Сделали укол, боль исчезла. И что любопытно: даже на фантомную боль есть управа. Но вот как избавиться от пытки душевной, не представляю.

Девушка присела на скамью.

— Что же сейчас вас так мучит? Ведь всё ясно. Надо жить надеждой на лучшее: найти себе подходящее дело, друзей.

— Видите ли, Зоя, во мне столько нерастраченной силы и доброты, и любви, и злости, что мне кажется, что я однажды от всего этого просто сгорю. У меня руки чешутся: хочется копать, рубить, косить, а я, как полугодовалый ребёнок, — в коляске. И это на всю жизнь... Как подумаю — тошно.

— Скажите, Володя, а если бы вы знали, что всё так плохо кончится для вас, вы бы отказались от командировки в Чечню?

Он глубоко задумался.

— Пожалуй, нет, не смог бы... Я хорошо знаю, что такое долг, честь. Для меня эти понятия горячи, как угли на ладони. Но при ранении я бы уже не хватался за жизнь, как зазевавшийся пассажир за поручни последнего вагона. Нет. Я бы остался.

— Вы это серьёзно? — спросила Зоя.

— Какие уж тут шутки, — ответил Владимир.

— Тогда я перестаю вас понимать. Столько людей старалось вернуть вас к жизни, и это у них получилось. Столько усилий приложили вы сами, чтобы преодолеть боль, и тоже справились с этим. А теперь, когда вам осталось всего лишь приобрести хорошие протезы и научиться ходить на них, вы отступаете. Пусть даже несколько лет придётся ждать — я узнавала, их нелегко достать, — но это возможно. И разве, сидя, вы не можете писать, рисовать, лепить, вырезать, учить и ещё очень и очень многое?

— Вы, конечно, правы, Зоя. Подыскать себе занятие по душе я в состоянии и, разумеется, так и сделаю. А отступать — тут вы меня не так поняли — не в моем характере это. Если уж тогда инстинкт самосохранения уберёг меня от смерти, то и сейчас я постараюсь удержаться от глупостей. А мысли, куда от них деться, лезут и лезут в голову, точно блохи на нос тонущего кота. Кстати, в эти дни, как мне кажется, я понял причину, по которой кое-кто из самоубийц сводит счёты со своей жизнью.

— Интересно послушать, — сказала Зоя. — Суицид для меня всегда был малопонятным явлением, особенно, если погибшему было что ещё терять.

— Ну, так вот, — сказал Владимир, — я пришёл к выводу, что люди приговаривают себя к смерти, когда их собственная жизнь перестаёт подчиняться им. Ведь они, как и большинство из нас, планируют своё будущее. Их сознание конструирует целесообразную, наиболее предпочтительную модель существования. Однако пагубная страсть, будь то пьянство, наркомания, участие в азартных играх или безнадёжная любовь, словно стихия, всякий раз опрокидывает и сминает её. Эти люди устают бороться и уходят. Моя душа тоже бунтует, но я надеюсь, мне удастся справиться с ней.

— Я рада за вас, Володя. А не пора ли нам прокатиться по парку?

— Да-да, с удовольствием.

И они отправились гулять. Капитан виртуозно владел коляской. Сжимая хромированные ободки, он без видимых усилий толкал колёса вперёд. Зоя шла рядом. И они, как уже бывало, с интересом и особым доверием разговаривали: вспоминали своё детство, школьные шалости, увлечения юности. И как-то не заметно для себя перешли на 'ты'.

Немало поколесив по парку, они оказались у главного корпуса санатория, где и распрощались. Владимир направился в столовую, а Зоя — в посёлок.

'Странное дело, — рассуждала она, — у меня сейчас нет ни одной подруги, с которой бы я так откровенно разговаривала, как с ним. Вот и выходит, что у меня новая подружка завелась'.

От этой несуразной и весёлой мысли с улыбкой на лице она и вышла из ворот санатория. И тотчас наткнулась на Дениса.

— О! Не ожидала. Давно же мы не виделись, — усмехнулась она. — Как вы здесь очутились?

— Да вот гуляю, — сделал он выстилающий жест. — А у вас, я вижу, прекрасное настроение?

— Так оно и есть. У меня была приятная беседа, — ответила Зоя. И подумала: 'Неужели он следил за мной?'

— Позвольте вас проводить, — предложил Денис. — Мне ведь всё равно где гулять.

— Проводите, — согласилась она.

Он, сделав лёгкий полупоклон, как бы говоря, что рад этому, пошёл рядом. За этими церемониями таилась неясная досада, что-то пока ещё не высказанное.

— И что же ваш подшефный, полон оптимизма?

— Я бы не сказала. Но он сильный человек, и если его сейчас поддержать, то у него ещё всё будет отлично.

— Любопытно. От человека, я извиняюсь, осталось чуть больше половины, а вы ему прочите славное будущее. Какое, позвольте узнать? Надеюсь, у него есть хоть кто-нибудь из родных?

— Семьи у него, к сожалению, нет, как и собственного дома тоже. Но у него есть руки, светлая голова и доброе сердце.

— Простите, Зоя, но меня удивляет ваш неуместный пафос. Посмотрите правде в глаза, и вам станет ясно, что он закончит свою героическую жизнь или на паперти, собирая милостыню на водку, или, если он такой правильный, в богадельне. Это же очевидно.

— Денис! И вам не стыдно думать так? — внезапно вспылила она. — А случись что-нибудь подобное с вами, вы тоже предложили бы себе такую убогую перспективу?

— Но я ведь не пьяница и не идиот-романтик, чтобы со мной произошла аналогичная глупость, — запальчиво ответил он. И вне всякой связи спросил: — Извините, а какого цвета волосы у этого офицера?

— Странный вопрос, — удивилась Зоя. — Разве это что-то меняет?

— Видите ли, я заметил, что, как только мы начинаем говорить о вашем знакомом, между нами точно чёрная кошка пробегает.

Зоя взглянула на его иссиня-чёрную шевелюру и покатилась со смеху. Денис вздрогнул, изменился в лице — он не понял взрыва её веселья и, видимо, не знал, как вести себя. Его обескураженный вид только усилил хохот девушки. И тогда она указала пальцем на его волосы.

— Если уж кто из вас чёрная кошка, а точнее кот, так это вы.

Денис, осознав нелепость приведённой им аналогии, тоже рассмеялся.

— А ведь и впрямь, если судить по масти, то больше подхожу я. Ну а в сущности, надеюсь, он мне не соперник? Не так ли?

Желая подразнить его, девушка пожала плечами.

— Мы пока только знакомые, и я ему искренне сочувствую. Он очень хороший человек. Да, между прочим, разговор о нём обычно заводите вы. А я вовсе не против поговорить о чём-нибудь другом, например, о вашей работе, увлечениях.

На эту фразу Денис отреагировал как на зубную боль.

'Кажется, и эта тема у моего поклонника не вызвала особого вдохновения', — подумала Зоя.

— По профессии я мостостроитель, — сказал он, — но жить предпочитаю в обжитых и обустроенных местах. Поэтому и строю мосты только к сердцам любимых женщин.

— И много вы понастроили таких мостов? — тут же отреагировала Зоя.

Он смешался.

— Ну что вы, ведь ещё полгода назад я был женат, и только теперь начал обращать внимание на прекрасную половину человечества.

— А дети у вас есть?

— Бог миловал. Так что я абсолютно свободен. Теперь, может быть, и вы посвятите меня в некоторые обстоятельства своей личной жизни?

— Конечно, — ответила она. — Замужем я не была. Живу одна. Работаю.

— Девушка с такой изумительной внешностью и не замужем? Фантастика! Вы что же, жили в городе слепых или у вас, — Диомед заговорщицки округлил свои дымчатые глаза, — есть какой-то страшный порок?

— У меня непростой характер.

— И всего-то?! — радостно воскликнул он.

— Скажите, Денис, а у вас жена была красивая?

— Ну, в общем-то, да. Красивая. Мы были, — погружаясь в воспоминания, он слегка прикрыл веки, — завидной парой.

— Так что же с вами случилось?

— Да обычная история: устали друг от друга. Учила она меня, учила — надоело. Я ведь и сам могу кого угодно научить.

— Ну, так научите меня.

— С превеликим удовольствием. А что вас конкретно интересует?

— Жизнь. Как, по-вашему, нужно жить, чтобы не было скучно, чтобы не жалеть прожитые дни и быть счастливым человеком?

На развилке они, не сговариваясь, свернули на дорогу, огибающую посёлок. Она была довольно пустынной и пыльной.

— Так это же очень просто! — воскликнул Денис. — Чтобы не было скучно, нужно убрать из жизни скучные книги, грустные фильмы, надоедливых друзей, бросить нелюбимую работу и жить так, чтобы каждый день совершалось какое-нибудь маленькое приключение. Тогда прожитые дни будут греть душу долгие и долгие годы.

Зоя с несвойственным ей нетерпением спросила:

— Ну а счастье, что такое счастье, по-вашему?

— Счастье? Хм. На мой взгляд, это нечто эфемерное и весьма относительное. Любое событие можно посчитать и счастливым, и несчастливым одновременно. Всё зависит от точки зрения на него в конкретное мгновение. Ясно?

— Пока не совсем.

— Ну, хорошо, поясняю на примере. Вы уснули на пляже, и вам приснился отличный сон. В первую секунду пробуждения время, проведённое во сне, вы считаете счастливым. Через минуту, почувствовав, что сильно обгорели, — уже неудачным. Неделю спустя, забыв это огорчение, снова счастливы. А через год вы будете считать счастливым даже то мгновение, когда почувствовали себя обгоревшей. Вот такой парадокс.

— Странное высказывание, — заметила Зоя.

— Это обычное формально-логическое противоречие, — пояснил Денис. — Да, есть и ещё один нюанс. Если вы будете смотреть на свой пляжный сон в эти же самые временные точки отсчёта под влиянием каких-либо других факторов, скажем, под впечатлением интересной встречи или случившегося происшествия, то и оценка этого сна может быть соответственно позитивной или негативной.

— Вы говорите словно лектор, — заметила она.

— Нет, лекций я пока не читаю, но с редакциями газет сотрудничаю, — с важностью заметил он. — А что, заметно?

— Есть немного, — ответила девушка. — Так что же это выходит? Следуя вашей логике, даже самый замечательный день, однажды прожитый мною, через пять или десять лет может показаться мне самым чёрным на свете, так что ли?

— Именно так. Представьте себе парочку молодожёнов. В первую брачную ночь свою свадьбу они считают самым счастливым событием в их жизни. Но проходит время, и любовь сменяется ненавистью. И если спросить эту пару теперь, что они думают о том дне, который связал их судьбы, то мы услышим от них примерно одно и то же — это самый злополучный день в их жизни.

— Да, Денис, любопытное представление у вас о счастье. Признаюсь, вы очень убедительны. И всё-таки что-то в ваших рассуждениях не так.

Он снисходительно взглянул на неё и только развёл руками.

Так незаметно для себя молодые люди обогнули посёлок и километрах в двух от пляжа вышли к морю. Весь берег здесь был усеян галечником. Сбросив босоножки, Зоя поспешила в воду. Какое блаженство! Беспечные зеленоватые волны, принося желанную прохладу, ласково прильнули к её ногам. Беззаботно поглаживая икры и наполняя тело ленивой истомой и смутным ощущением неясного желания, они творили своё будничное волшебство — пробуждали любовь.

Ей вдруг подумалось, что море — огромное доброе существо; оно привычно облизывает всех своих неразумных, однажды порвавших с ним детей. И, быть может, вскоре, если верить пророчествам ацтеков, оно снова, и уже навсегда, вернёт их себе.

Пахло раскалённой галькой, водорослями и солью. Бродя по мелководью, Зоя стала собирать со дна красивые камешки. Один особенно понравился ей. По форме он представлял собой увесистую плоскую каплю, а по тону — полупрозрачную смесь белого, зелёного, фиолетового и розового цветов.

Чтобы похвастать находкой, она обернулась к Денису и встретила его мечтательный и восхищённый взгляд. От такого нескрываемого им обожания она испытала лёгкое головокружение.

— Денис, посмотрите, что я нашла.

Он сбросил туфли и вошёл в воду.

— Ну, и что там у вас за сокровище?

Зоя с видом удачливого изыскателя поднесла к его лицу ладонь с найденным камушком. Он бережно взял её в свои ладони и, явно подшучивая над девушкой, изобразил удивление.

— О! Это настоящее чудо.

И, словно священную реликвию, благоговейно поцеловал камень, потом её мокрую ладонь, запястье...

'Это человек моря, — решила она. — Ещё ни в одних глазах я не видела такой завлекающей в безрассудное плавание морской дымки'.

Зоя робко погладила его волосы. Они пытливо посмотрели в глаза друг другу и, не в силах сопротивляться возникшему искушению, трепетно соприкоснулись сухими горячими губами.

'Боже, неужели это и есть то самое счастье, которое я так боялась пропустить? — думала она. — Какая странная неутолимая жажда'.

Поздним вечером, бесконечно уставшая и счастливая, Зоя лежала в своей постели. Такого сумасшедшего дня, насыщенного впечатлениями и новыми ощущениями, у неё ещё не было. Припухшие, словно обожжённые крапивой губы пощипывало. Зоя с Денисом только что вернулись с танцев. В доме отдыха, что по соседству с санаторием, превосходные музыканты. А Денис, как она и предполагала, полон достоинств: великолепно танцует, играет на фортепьяно и общается с окружающими легко, как дышит. Он и не скрывает, что у женщин пользуется большим успехом. Однако с подкупающей искренностью он признался Зое, что по-настоящему влюбился только сейчас, в неё. И ей так хочется верить в это.

Вспоминая всё, что связано с Денисом, она улыбалась. 'С ним, конечно, будет немало хлопот, — размышляла она. — Но мне кажется, что я смогу простить ему всё, только бы никогда не разлучаться с ним. При расставании он предложил наши отношения с ним начать с чистого листа. Чтобы всё, что было у нас до этой встречи, осталось в прошлом. И я согласилась. Теперь он будет только моим.

Завтра мы встретимся лишь вечером — он уезжает в город. Сказал, нужно утрясти кое-какие формальности. Как я ни на-стаивала взять меня с собой, не взял. Говорит, скучно будет. Вот чудак'.

Глава 4. О СЧАСТЬЕ

Когда Зоя проснулась, тёти Маши дома не оказалось. Девушка сходила в сад за абрикосами и, прихватив томик стихов Бунина, уселась под яблоней. Книжка старая, её жёлтые листы пахнут тленом. Но стихи, хоть и грустные в большинстве своём, ей нравились. Прочитаешь, например, только это: 'Такая тёплая и тёмная заря...' и душа по одной единственной строке, как по звуку камертона, мгновенно настраивается на определённую тональность. Разве это не чудо?

Вскоре пришла тётя Маша, и они за чаем проговорили с ней не меньше часа. О своём увлечении Зоя так и не рассказала ей, несмотря на то, что хотелось говорить только об этом.

Ещё не было и десяти, а девушка с пакетом абрикосов уже входила в ворота санатория. Терраса была пуста, и Зоя в ожидании Некрасова присела на ближайшую скамью. Минут через пятнадцать послышалось характерное поскрипывание колёс. Прикатил Владимир.

Увидев её, он был удивлён и обрадован.

— Ты уже здесь? Невероятно! Здравствуй, Зоенька. Спасибо за сюрприз.

А она, как будто они и не расставались, достала из кармана вчерашнюю находку и подала её Некрасову.

— Скажи, что это тебе напоминает?

Он с интересом взял камушек.

— Холодный. Первое, что приходит в голову, — это оледеневшая капля мягкого мороженого с джемами из ежевики, малины и крыжовника.

— Подходяще, — сказала она. — Что-то вроде этого я и предполагала услышать. Он твой.

— Спасибо. Тронут вниманием.

— Володя, ну как твои дела?

— Всё нормально. Даже купаться в море разрешили. — И, заметив, как она поражена этим сообщением, добавил: — Не в открытом, конечно, а в лягушатнике и под присмотром.

— Поздравляю. И когда у тебя первый заплыв?

— Да хоть сейчас. Там всегда дежурит инструктор по пла-ванью.

— Так пойдём.

Он смутился.

— Я не думаю, что это приятное зрелище.

— Выброси из головы, думай о хорошем, — вспомнила она совет тёти Маши и решительно поднялась. — Куда нужно идти? Ах да, к морю, конечно.

Некрасов круто развернул коляску, и они не спеша направились в сторону шума прибоя.

— Владимир, как ты думаешь, может ли человек свой самый счастливый день впоследствии посчитать самым злосчастным.

— Я этого не исключаю. Люди, отравленные враждой, вполне могут сделать такое заключение. Но, по моему убеждению, прожитый день — это исписанная страница, хранящаяся в архиве. Её можно только читать. Я так считаю.

— Хорошо. А если бы ты узнал, что тебя обманывали?

— Я бы ответил, что был счастлив в своём неведении.

— Ну, тогда, пожалуйста, скажи мне, что ты понимаешь под счастьем?

— О Боже! Зоенька, помилосердствуй! — шутливо взмолился Владимир. — Спроси что-нибудь полегче. Зачем тебе это? Ведь ты же сама знаешь, у каждого оно своё: для голодного счастье — насыщение, для нищего — обладание какой-то суммой денег, для приговорённого к смерти — помилование.

Он немного помолчал. И видя её ожидание, вероятно, что-то решив и на свой счёт, сказал:

— Может быть, счастье — это исполнение мечты?

Зоя с сомнением покачала головой и сказала:

— Выходит, мечта одного может исполниться за секунду, а того, кто не знает меры — никогда. Так?

— Да. Но ведь никто не знает, сколько живёт счастье? — возразил Некрасов. — И разве человек, избегнувший гибели, не будет счастлив самим фактом своего спасения? А впрочем, я так и предполагал: универсального определения счастья не существует.

— Хорошо, если не секрет, что бы ты мог ответить наивному детдомовскому мальчишке на такой вопрос: 'Что нужно сделать, чтобы прожить свою жизнь счастливым?'

Капитан озадаченно взглянул на неё, задумался. По его смягчившемуся лицу она поняла, что мысленно он сейчас там, в своём детстве, среди своих друзей — маленьких жертв семейных катастроф, и ищет ответ для самого себя, ещё ничего не знающего о взрослой жизни юнца.

— Я бы сказал ему: 'То, о чём ты сейчас мечтаешь — о достойной профессии, о независимой и безбедной жизни, несомненно, очень важно. Но занятие высокого положения в обществе, обладание шикарными вещами и квартирой для счастливой жизни воѓвсе не обязательно. Самые большие приобретения на поверку могут оказаться лишь крохотными счастьицами. А настоящее счастье — жить в атмосфере любви: когда всё, что б ты ни делал доброго и хорошего, ты мог делать во имя любимых людей. А что нужно сделать? — Некрасов остановился. — Для начала нужно пробудить в себе самоуважение, чувство уверенности, а для этого совершить что-нибудь стоящее: нешуточный поступок или серьёзное обстоятельное дело; ну, а потом... потом постараться отыскать того самого человека, который тоже ищет тебя?'

У Зои в груди потеплело: 'Я своего любимого уже отыскала. Быстрей бы вечер'. Она положила руку на запястье Владимира.

— Спасибо. Это подходящий совет не только мальчишке, но и мне.

С трудом возвращаясь к реальности, он сказал:

— Я не раз ловил себя на мысли, что советы давать куда легче, чем следовать им самому. Всё. Тему закрываем, ибо для такой легкомысленной погоды она преступно серьёзна.

Они улыбнулись друг другу. Погода действительно была дивная. Пятнистая, похожая на леопардовую шкуру тень вполне спасала их от жары, и, вместе с тем, солнца тоже хватало. Волнующий аромат цветов и йодистый запах моря были одинаково различимы. Таким благотворным, целительным воздухом дышать бы только и дышать.

Аллея вывела молодых людей к морскому хозяйству санатория: небольшой лодочной станции и короткому пляжу на берегу искусственно сооружённого заливчика. На выходе из него, погромыхивая друг о друга бортами, между двумя узкими причалами покачивалось десятка два дюралевых лодок. Напротив них — оранжевая будка. Слева от неё оборудована специальная зона для купания: натянуты канаты и сделаны в виде желобов две съездные дорожки. Пока Зоя и Владимир осматривались, подошёл атлетически сложенный инструктор. Круглоголовый, белобрысый. В полинявшей синей майке, джинсовых шортах и стоптанных донельзя вьетнамках.

— Здравствуйте, — поприветствовал он их.

— Добрый день! — сами удивившись своей слаженности, ответили молодые люди.

— Брат и сестра, — скорее заключил, чем спросил инструктор.

Они легко рассмеялись, а Зоя поспешно подтвердила:

— 'Сестра'.

— Купаться?

— Да. Вот разрешение.

— До ранения плавал?

— Плавал.

— Хорошо. Но учти, плавать без ног куда сложнее, потому что тело в горизонтали не удержишь. Впрочем, привыкнешь. Я буду на подстраховке.

Пока Некрасов раздевался, инструктор принёс из будки толстый прямоугольный кусок плотного пенопласта, в запилы которого вставлены оси с пластмассовыми колёсиками.

— Это вполне надёжное плавсредство, — пояснил он.

Поставил тележку в желобок, помог Владимиру раздеться, перебраться на неё и лечь на живот.

— Ну, парень, поехали! — Инструктор мягко толкнул тележку и крикнул вдогон Некрасову: — Держись поближе к канату!

Тележка влетела в воду и закачалась на волнах. Владимир отгрёб от берега и безбоязненно соскользнул с белой поверхности навсегда отвердевшей пены. Плавал он, несмотря ни на что, вполне прилично. А накупавшись, легко наплыл грудью на пенопласт и подгрёб к желобку.

Инструктор бросил Некрасову верёвку и тот, перебирая по ней руками, быстро подтащил тележку к площадке.

— Ну, как? — полюбопытствовал инструктор. — Какие ощущения?

— Лучше не спрашивай, — ответил тот. — Раньше я чувствовал себя в воде чуть ли не дельфином, а сейчас — чем-то вроде бочонка, не способного ни нырять, ни управлять собой.

Наблюдая за тем, как он вытирается полотенцем, одевается, Зоя вдруг подумала: 'Если бы нам было суждено встретиться до Чечни, вероятно, мы были бы счастливы с ним. Но сейчас... сейчас это совершенно невозможно. Жаль его. Хороший он парень'.

А потом они снова блуждали по самым безлюдным аллеям, ели фрукты и разговаривали, так, ни о чём. И, очевидно, оба думали о счастье — каждый о своём.

Как только ослабевшее солнце стало сползать с истомлён-ного зноем небосвода, Зоя отправилась на пляж. Решила здесь и дождаться Дениса. Расположившись на своём обжитом месте, осмотрелась.

Возле самой воды на мокром песке сидела белокурая девчушка, вся голенькая, с покрасневшими плечиками. Она немного боялась её холодных прикосновений, и каждый раз, когда набегающая волна подступала к ней, девочка, икая и замирающе смеясь, пыталась поймать её. А волна всё время обманывала малышку, оставляя в её ладошках только несколько песчинок и зелёных ниточек водорослей.

Вблизи Зои на стареньком голубоватом пледе с книгой в руках сидела хрупкая девушка. На её коже не было и следа от прикосновения южного солнца. Спутанные волосы были темны от влаги. Она читала. На её по-детски продолговатом личике блуждала улыбка. От всего её вида веяло провинциальным простодушием и безмятежностью. Судя по широко разостланному пледу, она кого-то ожидала, наверно, родителей.

Вдоль берега, монументально бронзовея парусами и крыльями вьющихся над ними чаек, легко покачиваясь на волнах, проплывали три яхты. Кто-то с нескрываемой завистью произнёс: к регате готовятся. Зоя повернулась на голос. На топчане, высоко задрав голову, стоит крупный подросток и неотрывно смотрит вслед парусникам. Рядом сидят его родители — очень упитанная пара — и режутся в карты.

— Ма-ам, можно я немного пробегу по берегу, понаблюдаю за спортсменами?

— Нельзя. Вдруг что случится.

— Да не случится. Мам, я быстро.

— Нельзя, — ещё более категорично повторила мать. — Тут маньяков повсюду полно. Вот не станет нас, тогда и бегай куда захочешь.

— Владик, слушайся маму, она у нас мудрая женщина. Учись лучше в дурака играть.

Мальчик понурился, вяло махнул рукой, присел, отвернулся и тут же удивлённо вытянул шею. За ним, метрах в пятнадцати, огибая отдыхающих, в его направлении двигался отряд малышей.

Они шли гуськом: впереди два мальчугана, годика по три, за ними — чуть постарше их, девочка. Все в панамках, трусиках и сандалиях, в руке у каждого по стаканчику с мороженым, на худеньком плечике девочки — детская сумочка. Они шли не спеша, с любопытством посматривая по сторонам; чуть приостановились у играющих в карты, подошли к Зое. 'О-о! А мальчишки-то похожи друг на друга, как два маковых зёрнышка', — отметила она. Близнецы — оба смуглые, пухлощёкие, с добрыми и, как ей показалось, уже многое понимающими чёрными глазками.

Видя её радостное изумление, девочка улыбнулась и слегка поклонилась ей.

— Здрав-ствуй-те, — бережно и певуче выговаривая каждый слог, поздоровалась она. Её колокольчиковое приветствие тотчас отозвалось в Зоиной душе.

— Здравствуй, миленькая.

И только Зоя хотела порасспросить её об их родителях, как мальчишки восторженно завопили: 'Мама!' — И бросились к её читающей соседке. Они оба с двух сторон крепко прильнули к ней.

'Мама? — изумилась Зоя. — Вот не думала, что я способна так ошибиться'.

Девочка была более сдержанна, но и она с большой нежно-стью поцеловала свою мать и ласково провела ладошкой по её лицу.

Зоя заметила, что все, кто находился по соседству с ними, отложили свои занятия и с интересом наблюдали за этой встречей.

— Ну что, мои хорошие, — юная мамаша коснулась каждого, — выспались?

Мальчишки, продолжая улыбаться, согласно закивали.

— Алёнка, меня не трудно было найти?

— Совсем не трудно, — ответила девочка.

— А пирожки, что я оставила для вас, съели?

— Я съел, — чуть-чуть подпрыгнул один мальчуган, — а Данька...

— Стоп-стоп, — прервала его молодая женщина. — Тимка, какой у нас уговор?

Мальчик смешно наморщил нос.

— Не ябедничать.

— Молодец, — чмокнула она ребёнка и тут же обернулась к другому.

— А ты, Данилка, съел?

— Кусочек съел, а ещё кусочек собачке отдал, — пожал он плечиком.

— Какой собачке?

— Когда мы шли, — стала пояснять девочка, — из двора выбежала большая собака и гавкнула на нас. Ребята немножко струсили, а я взяла их за руки и сказала: 'Мы её не боимся'. А она подошла к нам и понюхала Данькин пирожок. Стоит и не уходит. Тогда Данька взял и скормил его собаке.

— Она была такая серьёзная, — стал оправдываться мальчик, — а я угостил её, и она хвостом завиляла.

Женщина взъерошила его чубчик, склонила к себе его головёнку и поцеловала.

— А ты, Данька, у нас храбрец. Всё ты правильно сделал, сынуля. Ведь если собака повиляла тебе хвостом, то это значит, что вы с ней уже немного подружились. И ты, Алёнка, у меня умница. Я вас люблю, — произнесла она самым искренним и естественным тоном. И, словно огромный букет цветов, сгребла своих ребятишек в охапку.

И все они засмеялись. Их безотчётная радость каким-то образом коснулась и Зоиной души.

— Мам, можно мы искупаемся? — спросила девочка.

— А кто будет мороженое доедать? Я, что ли, за вас отдуваться стану?

— Ты, мамуля, ты, — засмеялись они, поддразнивая её.

— Ну, ладно, так уж и быть, давайте. Только ты, доченька, присматривай за ними. А вы, ребята, слушайтесь сестру. Уговор?

— Уговор, — радостно подтвердили они.

И только тут мальчишки отлепились от своей матери, вручили ей свои стаканчики с мороженым, сбросили сандалики и, повизгивая от нетерпения, наперегонки побежали к воде.

У Зои от жалости к себе даже сердце защемило. 'Боже, как они её любят!' И тут у неё возникло настойчивое желание пообщаться с этой молодой матерью. Как только она взглянула в сторону Зои, та спросила её:

— Извините, вы не боитесь отпускать детей одних?

— Я что, так похожа на идиотку? — с полуулыбкой спросила женщина.

— Ну что вы? Но вдруг что-нибудь случится?

— На всякую беду страха не напасёшься. И потом, они ведь не каждый сам по себе, а все вместе. Да и я недалеко. Если кто-нибудь нахлебается воды, уж будьте уверены — откачаю.

— Вы — отважная женщина, я бы так не смогла, — сказала Зоя и передвинулась к соседке поближе. — Всё-таки на воде очень опасно.

— Да, опасно. Но если с раннего детства не научить человека осторожности и решительности, ему придётся учиться этому во взрослой жизни и ещё долгое время находиться в опасности. Или я не права? — улыбнулась мамаша.

— С этим не поспоришь. Но мне кажется, дети должны чувствовать себя защищёнными, — возразила Зоя.

— А они так себя и чувствуют. Можете убедиться, — указала она на них рукой. — У нас с мужем на процесс воспитания детей одна точка зрения. Во-первых, не занянчивать их. Бабушка постоянно напоминает нам: засиженное яйцо — всегда болтун, занянченное дитя — оболтус. И мы согласны с ней. Во-вторых, стараться научить своих детей быть самостоятельными и счастливыми при любых обстоятельствах. Ну, а всему остальному в любой нормальной семье дети учатся сами.

— У вас с мужем редкое единодушие.

— Так это ж естественно. Какая же это семья без единодушия? Прежде чем выйти замуж, я выпытала у своего Славки всё, что меня интересовало. Мне нужны были полная ясность и согласие по важным для меня вопросам. Спорить можно с женихами, а с мужьями нужно жить душа в душу, так бабушка говорила. Согласны?

— Как тут не согласишься?.. У вас очень славные ребята.

Молодая женщина смущённо улыбнулась.

— Да. Я и сама от них без ума.

— Вы, наверно, сюда к родным приехали? — полюбопытствовала Зоя.

Та отрицательно покачала головой.

— Нет. У нас никого здесь, даже знакомых нет.

— Тогда, может быть, познакомимся?

— Давайте, — оживилась женщина. — Меня зовут Наташа.

— Очень приятно. А меня — Зоя, — тепло улыбнулась ей девушка. — Вы здесь всей семьёй отдыхаете?

— Нет. Муж уехал на вахту — он у меня нефтяник, а мы — сюда.

— Наташа, как он мог отпустить вас одних?

— Да он и знать не знает, что мы здесь, — щурясь от солнца, сказала Наташа. — Вчера вечером я достала деньги, что Славка нам на две недели оставил, и спрашиваю ребят: 'Что б нам такое совершить интересное, сумасбродное?' Алёнка вдруг возьми да и скажи: 'А поедем на море'. Мальчишки так и заорали от радости: 'На море! На море!' Спрашиваю: 'Когда?' Данька говорит: 'Сейчас'. Говорю им: 'А если в кассах билетов не будет, что тогда?' Алёнка в ответ: 'Тогда купим сладостей и вернёмся домой'. — 'Ну, что ж, — говорю им, — полчаса на сборы'. Нам было всё равно, куда ехать, и вот мы здесь. Так что, кто не рискует, тот и в море не купается.

— Наташа, сегодня вы уже не первый раз удивляете меня. К сожалению, за всю свою жизнь я не совершила ни одного приличного сумасбродства. По случайной прихоти я могу лишь приобрести какую-нибудь пустяковину. А вот ввязаться в настоящее приключение — никогда.

— Зоя, у вас ещё ничего не потеряно, нужен только настрой и хоть какая-то определённая цель.

— Наташа, так разве ваш приезд не бесцельное путешествие?

— Конечно, нет. Я хочу приучить их к мысли, — повела она головой в сторону своих ребятишек, — что расстояние — самое пустяковое препятствие из возможных. Пусть привыкают быть гражданами мира.

Зоя смотрела на эту юную женщину с ярко-алыми губами, измазанными в мороженом, и думала: 'Странное дело, эта девочка по всем приметам гораздо легкомысленнее, чем я. Однако, чувствую, что она прозорливее и опытнее меня. То, что я принимаю за беспечность, она находит ответственностью перед будущим детей. Очевидно, материнство делает её такой'.

Желая продолжить общение, Зоя спросила:

— Наташа, а вот если честно, троих малышей очень трудно растить?

Женщина коротко взглянула на неё, чуть помедлила с ответом.

— Первые месяцы — очень. Ведь ещё и у самой проблем полно, да и малышам нужно время привыкнуть к этой беспокойной оглушительной жизни, а потом... потом полегче. Близняшки мои, конечно, недёшево мне достались, но зато, когда я их родила, счастлива была безмерно. А у вас пока нет детей, я правильно поняла?

— Да, правильно. Но, признаюсь, мысли о них в последние дни меня просто одолевают. Здесь вокруг столько ребятни. Так что вы уж простите мне моё невольное любопытство.

— Ничего-ничего, о своих детях я люблю поговорить. Ведь учить их всему, что знаешь, и видеть, как отзывается в них каждое сказанное тобой слово, страшно интересно. Я уверена, процесс воспитания — это такое же творчество, как занятие живописью или скульптурой.

— Вы усматриваете в них что-то общее?

— Ну конечно! Я как-то уже размышляла над этим. Вот, к примеру, художник, набрасывая эскиз, старается увидеть в нём свою законченную картину. И я тоже, обучая своих малышей, пытаюсь представить их в будущем достойными и воспитанными людьми. Или, скажем, скульптор. Он во что бы то ни стало добивается совершенства формы своей скульптуры. А что делаю я? Да почти то же самое. Только я работаю с душой ребёнка. Я в каком-то смысле тоже вылепливаю её, стараюсь придать ей совершенный вид. Вы согласны со мной?

— Да. Довольно убедительно. У вас гуманитарное образование?

— Нет, что вы, только среднее. Со Славкой я познакомилась сразу же после окончания восьмого. Он был студентом, сдавал сессию за второй курс. И вдруг мы влюбились, и сразу же стали думать о свадьбе. Через три года я получила аттестат, а он — диплом инженера, и как только мне исполнилось восемнадцать, мы подали заявление в загс.

— А что родители?

— Мама, в общем-то, была против этого. Говорила, а вдруг у вас семьи не получится, кому ты тогда без образования нужна будешь? Настаивала: отучись в институте, а потом и вяжи себя по рукам и ногам. А я думаю: 'Нет уж, я себя знаю: захочу получить специальность — получу, а вот любовь упущу — всю жизнь буду жалеть'. На моей стороне только бабушка была. Заявила маме: лучше капля счастья, чем бочка мудрости.

— А знаете, Наташа, видимо, она права.

Женщина открыто и по-доброму улыбнулась.

— Конечно, права, во всяком случае, в отношении меня.

— А вот и граждане мира бегут, — кивнула Зоя в сторону приближающихся детишек.

Малыши примчались мокрыми и слегка озябшими. Мальчишки тут же растянулись на пледе.

— Ну, как, ребята, понравилось вам море? — заботливо вытирая им спинки, спросила их Наталья.

— Оно хорошее, — сказал один из мальчишек, — только горькое.

— Горькое-прегорькое, — добавил другой. — И никакое оно не чёрное.

— Вот глупые! Море весёлое, оно со всеми играет, — возразила им девочка. — Если бы оно было сладким, как лимонад, то его бы уже давно выпили отдыхающие, всё-всё до капельки.

Наталья, придерживая головку девочки, одним ловким движением уложила её между братьями на плед, нависла над ними. И, тормоша их всех, стала щекотать и приговаривать: 'Ах вы мои умники-разумники! Море им сладкое подавай! Да чтобы оно было чёрное-чёрное, да густое, как чернила! Так, Тимка? Так, Данилка?' Ребятишки хохотали.

В какой-то момент Зоя перестала слышать их, ушла в себя, в свои мысли. 'Если бы я не приехала сюда и не встретила всех этих людей, то могла бы так и не узнать, насколько я устала от одиночества, от этой правильной, стерильной и, вместе с тем, достаточно глупой жизни. Целыми месяцами со мной ничего нового не происходит, словно пространство, в котором я живу, законсервировано. Нет, так дальше жить нельзя! Теперь я знаю, что мне нужно. Я хочу детей, семейного уюта, заботы, вот такого же, как у Наташки, суматошного счастья. Боже, как же мне холодно жить!'

Внутренний холодок этого внезапного отчаяния растаял не сразу. Тонкая струйка песка, поддетого чьей-то обувью, мягко осыпалась на ногу. Зоя подняла голову. Перед ней стоял улыбающийся Денис.

— Привет, зайка. Давно загораешь?

— Привет. Да уж порядочно.

Денис присел на край лежака. Девушка вопросительно взглянула на него.

— Ну, как съездил?

— С ожидаемым результатом.

— Какие-то тайные дела?

— Личные. Но могу посвятить. Может быть, прогуляемся?

— Давай.

Уходя, Зоя по-детски помахала рукой Наташе. Денис с удивлением посмотрел на неё.

— Откуда ты знаешь этих детей?

Зоя улыбнулась.

— С детьми я пока не знакома, а попрощалась я с их матерью.

— Эта пигалица троих родила? — опешил он.

— Да, это её дети, — едва ли не с вызовом подтвердила Зоя.

— Диагноз ясен, — усмехнулся Денис.

Девушка с повышенным вниманием взглянула на него.

— Что ты имеешь в виду?

Он неловко замялся.

— Я невольно представил себя многодетным папашей, и мне стало как-то нехорошо, — сказал он. И его гримаса была красноречивей слов. — Знаешь ли, свою дальнейшую жизнь я вижу несколько иной.

— И какой же, если не секрет? — насторожилась Зоя.

— От тебя, зайка, у меня нет секретов. Должен признаться, что я мечтаю о том, что в скором времени смогу жениться на очень красивой девушке, купить белый Шевроле и на нём вместе

со своей избранницей объездить всё побережье. Что ты по этому поводу думаешь?

— Что ж, найти себе подходящую пару — естественное желание. Но свадебное путешествие, даже самое романтическое, ещё не сама жизнь, а лишь её короткий праздник.

— Зоечка, я имею в виду не только путешествие, а покорение всего черноморского побережья! Представь себе молодую красивую пару: оба в белом, одеты по последней моде; у неё в ушках бриллианты, на пальчиках — золотые колечки, на ножках — украшенные камушками белые туфельки, одним словом — куколка; у него тоже всё на уровне. И эта пара должна не просто продефилировать, а влиться в элиту, занять в ней своё законное место. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Понимаю, — не вполне уверенно ответила Зоя. — Но ты пока ни слова не сказал о доме, о работе, о детях...

— Зоя, давай оставим этот абстрактный разговор и объяснимся без околичностей. Пока я ничего не могу тебе предложить, но, говоря о своей возможной женитьбе, всё же очень надеюсь, что моей невестой будешь именно ты.

Он умоляюще посмотрел на неё. Тема разговора была столь прозрачной, что Зоя давно уже готовилась к подобному предложению, и, тем не менее, внутреннее пламя обожгло её щеки. Она смущённо пробормотала:

— Не вижу ничего невозможного.

Он горделиво улыбнулся и, не рискуя прилюдно поцеловать девушку, благодарно сжал её руку.

— Я был уверен, что ты не будешь возражать против этого. Теперь уже можно говорить определённо. Коттедж, яхта, деньги — всё это у меня будет, надо только подождать. У меня масса влиятельных знакомых. Мой бывший тесть, хоть и живёт в Москве, курортную зону знает лучше, чем свою дачу, и его здесь все знают, а значит, и меня. Работа не проблема. Я сотрудничаю с редакциями двух еженедельников, ты же — можешь устроиться в санаторий.

— Денис, а что ты думаешь о детях?

Он досадливо поморщился.

— Ну, дались тебе эти дети! Что за спешка? Я считаю, сначала мы должны пожить друг для друга, обустроиться, завести полезные знакомства, а уж потом и о ребёнке думать. Как тебе такая перспектива?

— Я не возражаю. Пожить какое-то время жизнью светской дамы даже интересно.

— Вот именно. Ведь это не каждому дано. Хорошо, что мы поняли друг друга. Но всё, о чём мы говорили, возможно не ранее, чем через год.

— Ты можешь объяснить, почему?

— Да. С бывшей женой я должен урегулировать все имущественные вопросы.

— Прости, а разве нельзя их решать, живя нормальной и полной жизнью?

— Понимаешь, зайка, моя торопливость может стоить мне почѓти всего, на что я рассчитываю. И давай больше не будем об этом. Договорились?

— Как хочешь.

В этот раз они бродили до полуночи, а потом Денис подвёл её к двухэтажному особняку.

— В этом доме ты будешь хозяйкой. Хочешь его осмотреть?

— Нет-нет, уже поздно, мне пора на квартиру.

— Так оставайся у меня. Я нахожу, настало время узнать друг друга немножко поближе.

Зоя усмехнулась.

— Только не так близко, как ты предлагаешь.

Ночью ей долго не спалось. Она вновь и вновь вспоминала всё сказанное ей Денисом. Приятно осознавать себя потенциальной невестой такого элегантного и одарённого мужчины. Правда, смущает одно обстоятельство: их точки зрения на большинство проблем совершенно противоположны. И что-то пока не заметно, чтобы он готов был к компромиссу. На первый взгляд, всё объяснимо: различия в образе жизни порождают различия в образе мыслей, но снимутся ли эти противоречия со временем или обострятся? Вот в чём вопрос.

Сегодня Денис был категоричен, а проявится её характер — чем всё закончится? 'Ничего, — успокаивала она себя, — любовь научит уступать'.

Зоя вдруг заметила, что её сердце замедляет стук, подстраиваясь под мерное дыхание моря. Она рассмеялась. Лучше его не слушать. И, наконец, уснула.

Утро Зоя провела в постели. Ей хотелось насладиться тем незнакомым ощущением полёта, которое испытывала. Сразу же после завтрака, всё ещё находясь в радостном настроении, она пошла в санаторий. Владимир, не рассчитывая на её ранний визит, долго не появлялся. И Зою это ничуть не раздражало. Когда он увидел её, то широко заулыбался и прибавил скорости. Странно, но помимо её воли у неё на лице тоже появилась улыбка. Зоя с некоторой досадой подумала: 'Ну что у него за привычка такая — радуется, как ребёнок'.

— Извини, пожалуйста, что заставил тебя ждать. Засиделся за чаем. Здравствуй, Зоя.

— Здравствуй. Погуляем?

Владимир односложно ответил:

— С удовольствием.

И Зоя поняла, что он с полунамёка постиг её желание побыть наедине со своими мыслями и отнёсся к нему с уважением. Он остался на той незримой дистанции, которую она задала ему. Ей тоже захотелось сделать для него что-нибудь приятное, и она решила показать ему посёлок.

Зоя шла рядом с коляской, изредка помогая Владимиру на подъёмах. В этот раз она старалась смотреть на всё глазами первооткрывателя, его глазами. И это дало свои результаты. Она стала замечать то, чего раньше не видела: опрятность посёлка, уют его узких, заросших всевозможной зеленью улочек, обилие торговых палаток, лотков, летних кафе, магазинчиков. Путешествуя, они угощали друг друга то истекающими горячим соком чебуреками, то солёными орешками, то эскимо; любовались роскошными цветниками, домовой резьбой и по-прежнему почти не разговаривали, находя удовольствие в создаваемом ими одиночестве.

Выйдя на окраину к небольшому рыбацкому хозяйству с развешенными сетями и опрокинутыми лодками, они повернули в сторону санатория. Возвращались по Сенной. Из распахнутого настежь окна большого старого дома лилась музыка. Рафаэль, как и целую вечность назад, проникновенно пел свои песни моря. Реликвии старшего поколения. Владельцы этих пластинок состарились, а тема по-прежнему молода.

— А здесь живу я, — указала она на домик тёти Маши. — Зайдём?

— Нет-нет, на сегодня хватит. Да и на процедуры пора.

— Зоя! Это ты, милая? — послышалось откуда-то со двора.

— Я, тётя Маша, — растерянно отозвалась Зоя.

— Ну-ка погоди, дочка, не убегай.

Зоя только руками развела: что, мол, поделаешь? Решительно откинув занавеску, из кухоньки, поправляя на ходу волосы, торопливо вышла хозяйка.

— Вот тебе и на! Ты что же это гостей мимо нашего дома проводишь? — Она с упрёком посмотрела на неё. — Или я прови-нилась в чём?

— Да что вы, тёть Маша, — стала оправдываться Зоя, — мы просто погуляли уже, и Володя хочет на процедуры успеть.

Хозяйка широко распахнула калитку и жестом пригласила их к себе. Владимир коротко взглянул на свою спутницу, та кивнула, и он въехал во двор.

— Ну, здравствуй, сынок.

Они с интересом посмотрели друг на друга, чему-то удивились, усмехнулись, причём взгляды их были столь выразительны, что это могло свидетельствовать о появлении между ними мгновенного контакта, глубинного взаимопонимания. Создалось впечатление, что они узнали друг о друге нечто важное... и промолчали.

— Здравствуйте... тётя Маша.

— Так это, выходит, я тебя ждала, — сказала хозяйка.

— Не знаю, — улыбнулся Владимир.

— А я знаю. Тебя. Как только поднялась, тотчас подумала: 'А если гости придут, чем их потчевать буду?'

— Что-то вы хитрите, тёть Маша, — сказала Зоя.

— Ничуть. Сейчас сама убедишься. Так что проходите. А твои процедуры, Володя, мы поменяем на первые в этом году вареники с вишнями. На воздухе и покушаем. А пока я буду накрывать на стол, вы сходите в туалет, умоетесь.

Владимир смутился. Хозяйка заметила это.

— Ничего-ничего, и ты сможешь. У нас там всё предусмотрено: и реечки где нужно прибиты, и ремни. У моего мужа после аварии тоже были проблемы с ногами, так он для себя там всё, как следует, оборудовал.

Минут через пятнадцать молодые люди сидели под яблоней. Яблоки, нависающие над столом, светились, как маленькие луны.

— Это белый налив? — спросил Владимир.

Тётя Маша улыбнулась.

— Угу. Вот-вот поспеют, но им ещё придёт черёд. А сейчас давайте-ка отведаем вареников со сметанкой.

С этими словами она взяла со стола накрытую крышкой кастрюлю, несколько раз энергично встряхнула её и затем доверху наполнила расставленные перед гостями тарелки полупрозрачными от топлёного масла варениками. И тут же из глубокой глиняной чашки положила на них по три ложки сметаны и придвинула гостям по кружке компота.

— Ешьте, пожалуйста, мало будет, ещё что-нибудь придумаем.

Вареники Зоя так и не смогла доесть, а Владимир справился со своими, но от добавки отказался.

— Спасибо, тётя Маша, — поблагодарил он. — Сегодня без всякой натяжки я могу заявить, что таких вкусных вареников с вишнями я ни разу не ел.

Хозяйка просияла, а Зоя подумала: 'Кто бы сомневался...' Они сидели за столом ещё около получаса, разговаривали. Тон беседы задавал Некрасов. Очевидно, не желая говорить о себе, он заинтересованно расспрашивал хозяйку об истории посёлка, санатория и местных достопримечательностях. Живое внимание гостя к рассказу тёти Маши ещё больше расположили её к нему. И когда он заметил, что ему пора собираться, она выѓнесла из дома белоснежную хлопчатобумажную кепку и подала её Владимиру.

— Держи, Володя, это тебе в подарок.

Он примерил её, поправил и удовлетворённо улыбнулся.

— В самый раз. Сердечно тронут.

— Носи на здоровье. И приходи ещё в гости. Буду рада тебе.

— Спасибо за всё, — поблагодарил её Некрасов. — И всего вам доброго.

Зоя проводила его до ворот санатория, и они расстались.

Прошло ещё два замечательных дня. И, уже лёжа в постели, Зоя предалась грустному раздумью. 'У меня остался один денёчек. Как же не хочется уезжать'.

Утро для девушки прошло как обычно. На пляже Зою ждал Денис. Он тоже увяз во вчерашнем дне и желал лишь одного — доказательств её любви. Его одержимость смешила девушку и настораживала. Когда она вернулась с пляжа, тётя Маша подала ей уже приготовленный объёмистый пакет с выпечкой.

— Зоенька, передай это Володе в качестве привета от меня.

Девушка не удержалась от улыбки.

— Однако увесистый приветик. Вот уж он обрадуется.

— Ну и хорошо. Будет, чем друзей угостить.

Глава 5. 'СОТОВЫЙ МЁД'

Мысли об их последней встрече с Владимиром хорошему настроению не способствовали. Зоя чувствовала не просто неловкость, а какую-то неосознанную вину перед ним. Неожиданно на перекрёстке улиц возник Денис. Его появление мгновенно пеѓренастроило её. Ей подумалось: 'Вот человек, обещающий мне счастье'.

— Можно и мне с тобой? — беря у неё пакет, спросил он.

— ...Хорошо. Пойдём.

'Так будет честнее', — подумала она. А их разговор с Денисом очень быстро свёлся к его вчерашним притязаниям.

— Зайка, вот скажи мне, как нам узнать, насколько мы подходим друг другу? А вдруг у нас физическая несовместимость?

'Ну вот, опять разгорячился', — улыбнулась Зоя. Проходя через ворота санатория, она поздоровалась с вахтёром. Денис неотрывно смотрел на неё. Ей захотелось чуть-чуть подразнить его. И она вполголоса спела ему пару строк из одной старой доброй песни:

Может, ты на свете лучше всех,

Только это сразу не поймёшь...

И вдруг её сердечко ёкнуло. 'О Боже! Как же я его не заметила?' Они практически уже прошли мимо Владимира, но потом, что-то почувствовав, Зоя оглянулась. И первое, что она увидела — немой укор его глаз. 'Ой, как нехорошо получилось'. Резко изменив направление, она устремилась к нему.

— Володя, почему ты не окликнул меня? — спросила она его.

— Ты же пела.

— Прости, мне так неудобно.

— Пустяки. Я рад тебя видеть и... твоего приятеля.

— Спасибо. Познакомьтесь, — жестом пригласила она их к общению.

Они представились, сдержанно кивнули друг другу.

— Володя, — Зоя протянула ему пакет, — это тебе привет от тёти Маши.

Некрасов с живым интересом заглянул в него, удивился.

— Ну и мастерица она. Спасибо ей и низкий поклон от меня.

— Передам.

Он достал всем по пирожку с маком, угостил Зою и Дениса. А пакет повесил на рукоятку коляски.

— Погуляем? — спросила Зоя.

— Конечно, — согласился он.

Зоя развернула коляску в сторону парка и неспешно покатила её по центральной дорожке. Денис пошёл рядом с Некрасовым.

— Ну и как вам в нашем санатории? — поинтересовался Денис.

— Нормально, — сказал Владимир. — Я люблю скитаться по здешним аллеям. Порой катишься так куда-нибудь без всякой цели, без мысли, просто наслаждаешься прохладой, шелестом листьев, их пестротой, покоем, существованием. Хорошо. Бродячая медитация, да и только.

— Володя, а ты не пробовал писать? — спросила девушка. У тебя, наверно, получилось бы? Вот Денис пишет, он почти журналист.

Некрасов взглянул на Дениса и ответил:

— Профессионально, конечно, не писал, но попытка была, правда, очень давно, ещё в юности.

— И что же вы писали? — полюбопытствовал Денис.

— Стихи.

— Для вояк это как-то не характерно, — грубовато заметил Денис.

— Профессия здесь ни при чём, — возразила Зоя. — Володя, а ты не говорил, что писал стихи.

— Повода не было, — ответил он.

— А откуда у тебя интерес к стихам, повезло с учителями? — поинтересовалась она.

— С учителями?.. Вряд ли. У первого нервы были ни к чёрту. Инакомыслия и прочих вольностей на дух не терпел. На его уроках стояла жуткая тишина. Чья-то улыбка или задумчивость приводили его в ярость. Правила написания слов для него были важней произношения. Мотоцикл, камыши — он говорил только через 'и', а парашют, брошюра — конечно же, через 'ю'. — Некрасов, глядя на суету посвистывающих синиц, улыбѓнулся. — Того горячего мужчину сменила дама. Но это мало что изменило. На её уроках царил полнейший хаос. Она говорила скороговоркой и ничего, кроме аллергии к прочитанным с нею произведениям, привить нам так и не смогла. По её милости до сих пор не могу читать ни Тургенева, ни Достоевского.

— Очевидно, вдохновение могло прийти к юноше только с любовью, — с ухмылкой заметил Денис. — Не так ли?

— Нет. Всё прозаичней. Когда я поступил в училище и начал загружать себя всякими военными премудростями, а ещё и общаться со сверстниками на языке, который богатым не назовёшь, я вдруг почувствовал, что мне как воздуха не хватает живых русских слов.

— Интересное заявление, — отметил Денис. — И откуда же вы их добывали?

— В основном из памяти. На первых курсах нам следовало читать только уставы. А там фразы элегантные, что деревянные колодки. И от всей этой тоски меня спасали только стихи. При любом удобном случае, и чаще всего ночью, я уходил в своеобразную 'самоволку'. Начинал вытаскивать из памяти всё, что когда-то волновало меня, перебирал свои впечатления, вспоминал интересные слова, образы, ну и прочее. А потом из всего этого пытался сотворить другую, более животворную, среду, чем та, которая поглощала меня.

— Это называется — создавать пространство, — заметил Денис. — И о чём же были ваши вирши?

— Да собственно обо всём. Я сам ставил перед собой вопросы, сам искал на них и ответы. Это мой детдомовский способ познания. Там возиться с нами особо некому. Я размышлял обо всём: о Боге, космосе, Родине, счастье, описывал виденные мной красоты, мечтал. И всякий раз у меня выходило по-новому: менялось настроение — изменялся и взгляд на какие-то вещи.

Денис с любопытством взглянул на Некрасова и спросил его:

— И как долго продолжалось ваше стихотворчество?

— Да года два, пожалуй. Как только я начал находить время для чтения стихов известных поэтов, так тут же и прекратил сочинение своих.

— И как вы это объясните? — оседлал своего журналистского конька Денис.

— Ну, во-первых, изменился я сам. У меня стал появляться кое-какой литературный вкус, и я осознал, что мои стихи достаточно далеки от совершенства.

— Да, хорошо писать — не каждому дано, — вставил реплику Денис.

— Вот именно. Во-вторых, как я уже признался, меня под-толкнуло к сочинительству не вдохновение, а, может быть, чувство самосохранения. И когда я протоптал тропку к настоящим стихам, необходимость в написании своих исчезла.

— Так вы по-прежнему находитесь в стане мечтателей и продолжаете любить стихи? Я вас правильно понял?

— Да. Хорошие стихи мне и сейчас нравятся, — задумчиво произнёс Владимир. — Настоящая поэзия хранит в себе удивительные ощущения прекрасного. На мой взгляд, стихи, что сотовый мёд: где соты — форма, мёд — сгусток эмоций, а его тонкий аромат — поэзия.

— Должен признаться, — сказал Денис, — ваши рассуждения меня несколько озадачили.

— И что же вас в них смущает? — спросил Некрасов.

— А то, что я не чувствую за ними военного. Люди определённых профессий зачастую... — Денис запнулся — довольно предсказуемы в ответах.

Владимир взглянул на него в упор.

— А может, вы сами ограничиваете людей своими представлениями о них?

Денис неловко ухмыльнулся.

— А что вы думаете о прозе, или она слишком груба для вас? — неожиданно съязвил он.

— Ну что вы, кто ж не любит хорошую прозу? Правда, на беллетристику, честно скажу, времени жаль, хотя и без неё не обойтись. Иногда приключенческий роман только и спасает от скуки. Кстати, а что любите вы, Денис?

— Ну, я предпочитаю фантастику, хорошие детективы и боевики, — с апломбом ответил он. — В них полёт мысли, головоломка, динамика. После них всегда хочется действовать. Как я поѓнимаю, тут наши вкусы не совпадают: такую литературу вы не цените. Верно?

— Мастерски сделанные вещи и мне интересны. Но всё же я стараюсь не увлекаться ими и читать более содержательные книги.

— Редкая целеустремлённость, — сорвалось с языка Дениса.

Зоя заметила, что в его репликах и вопросах засквозило раздражение, природы которого она не понимала. Но диалог её друзей открывал их с новой, неожиданной для неё стороны, и она, боясь помешать им, в их разговор старалась не вмешиваться.

— Значит, вы отбираете для себя книги с точки зрения целесообразности?

— По возможности, — ответил Владимир.

— А как же стихи, разве это разумная трата времени?

— Уверен, что да.

— И можете обосновать? — спросил Денис.

— Постараюсь, — задумчиво ответил Некрасов.

Придержав за хромированные ободки колеса, он осторожно развернул коляску в сторону своих попутчиков.

— В пользу стихов могу привести два аргумента: первый — именно в стихах возможно несопоставимое с прозой напряжение мысли и чувств; и второй, поэзия — кратчайший путь к достижению качественно иного психического состояния человека.

— А чуть конкретней? — проявил настойчивость Денис.

— Ну, хорошо, — сказал Володя, — попробую пояснить на своём опыте. Чтобы поднять себе настроение, мне даже не нужно брать с полки книгу, а всего лишь достаточно затратить одну-две минуты на прочтение короткого стиха. Вот смотрите, засекаю время.

Он вскинул руку с часами и стал наблюдать за секундной стрелкой. Как только она добежала до двенадцати, его лицо приобрело некую отрешённость, и он неторопливо начал читать:

Только камни, пески, да нагие холмы,

И сквозь тучи летящая в небе луна...

Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что он сейчас не здесь, в парке, а там — под летящей луною, на солёном ветру, возле ночного бушующего моря.

Его голос звучал негромко, но так искренно и страстно, что это напоминало объяснение в любви. В эти мгновения Владимир был настолько открыт и уязвим, что Зое от этого стало как-то не по себе. Ей даже захотелось защитить его.

Когда Некрасов окончил чтение стиха и указал пальцем на стрелку, то оказалось, что она не пробежала и круга.

— Прошло всего сорок две секунды, а мы уже чуть-чуть изменились, — сказал он. — Прозой такого быстрого эффекта не достичь.

— Чьи это стихи? — интуитивно предчувствуя ответ, с некоторой опаской спросила Зоя.

— Бунина.

— Это что... твой любимый поэт?

— Я бы не сказал, — ответил Некрасов. — Но в творчестве настоящих мастеров поэзии всегда есть стихи, которыми не восхищаться нельзя. И что удивительно, сколько бы я их ни перечитывал, всякий раз они, словно драгоценные камушки, поворачиваются ко мне всё новыми и новыми гранями, удивляя своей совершенной красотой. В нашей поэзии таких волшебных камней хватило бы на великолепнейшую корону.

— И кому бы она была в пору? — не без лукавства спросила Зоя.

— Не знаю, — простосердечно ответил он, — разве что одной из Муз, покровительствующей поэтам.

Не желая верить в совпадения, Зоя всё-таки спросила его:

— Володя, а почему ты прочитал именно Бунина?

— Случайно. Это стихотворение само в голову пришло.

У Дениса холодно блеснули глаза. Впечатление, произведённое Владимиром на девушку, ему явно пришлось не по душе.

Некрасов развернул коляску и неспешно толкнул ободки колёс вперёд. Денис и Зоя пошли рядом с ним.

Денис, желая вернуть себе инициативу, как-то не к месту задал вопрос:

— Скажите, Владимир, а гениальные стихи вы тоже на свой аршин меряете?

Капитан с недоумением покосился на Дениса и сказал:

— Конечно. А вам, чтобы оценить их, обязательно нужно чьё-то экспертное мнение?

Денис, начиная терять самообладание, снова спросил его:

— И не боитесь прослыть профаном?

— Нет, — спокойно ответил Некрасов. — Я привык полагаться на свой вкус. То, что я не зачитываюсь каким-нибудь гением, ровным счётом ничего не значит. Даже гениальному автору нужен читатель с родственной ему душой. Я, например, как ни старался, так и не смог прочитать 'Дон Кихота', бросил на середине 'Сто лет одиночества', одолел всего лишь несколько глав 'Гаргантюа и Пантагрюэля'. — Ну и что? Разве это умаляет талант Сервантеса, Маркеса, Рабле? Нет. У меня должно быть с ними хоть отдалённое совпадение восприятия, языка, образности. А их нет. А раз нет этой сонастроенности, то я не испытываю и удовлетворения от прочитанного. Зато с удовольствием читаю других авторов.

— И кто же эти счастливчики? — издевательским тоном спросил Денис.

Владимир улыбнулся и, как ни в чём небывало, ответил:

— Ну, мне нравятся Грин, Паустовский, Гессе, Бальзак, Уайльд, Пушкин, Есенин. Ещё будут вопросы? — с тонкой иронией спросил он.

Зоя почувствовала, что запас дружелюбия у мужчин на исходе. Денис становился всё более и более бесцеремонным. Пора остановить их.

— Ребята, а может, хватит на сегодня вопросов? Мне бы очень хотелось послушать птиц; такой радостный щебет, что дух захватывает.

— Хорошая мысль, — сказал Владимир.

— Можно, — согласился и Денис и, придержав девушку за руку, зашёл с ней за спинку коляски.

Они стали толкать её каждый за свою рукоятку. Но, пройдя немного, Денис перехватил рукоятку коляски левой рукой, а правой обнял девушку и полез к ней целоваться.

Зоя сделала ему страшные глаза, но всё напрасно. 'Боже, как нелепо! — пытаясь освободиться от его объятий, со стыдом думала она. — Нашёл, где приставать со своими нежностями. Совсем очумел'. Но Денис не отпускал её. Шея у Владимира напряглась, кончики его ушей порозовели.

Но вот тень от зелёного полога осталась позади. Зоя остановила коляску и, зайдя справа, сказала Владимиру:

— Ну, вот, Володя, мы и погуляли. Пора прощаться.

И кивнула Денису. Тот протянул руку.

— Удачи.

Владимир ответил на рукопожатие.

— И тебе.

Денис отступил в сторону. Зоя показала ему рукой, чтобы он оставил их. Всем своим видом выказав недоумение, тот поплёлся к воротам. Встретившись с потерянным взглядом Владимира, девушка вмиг лишилась своей уверенности, и дежурные слова, готовые уж было слететь с её губ, словно прилипли к языку. Владимир взял её руку и поцеловал.

— Зоя, спасибо тебе за спасение, за надежду, что вдохнула в меня. Запомни, пожалуйста, ты мне теперь не чужой человек. И если когда-нибудь возникнет необходимость в моей помощи, дай мне знать через тётю Машу. Будь счастлива. И прощай.

— Прощай, — только и смогла она выговорить.

Глава 6. ОТЪЕЗД

Прошла неделя, и то, чем жила Зоя последние дни, потеряло свою остроту. Работа с её обычными мелкими неприятностями, дневной суетой, ночными дежурствами и отравляющим сознание однообразием как будто подчинила её. Однако одиночество, словно серебристый шар, всё разрасталось и разрасталось вокруг неё. Оно требовало заполнения этой пустоты. И девушка буквально каждый божий день, как заядлая фанатка, стала прокручивать ролик своих цветных впечатлений от своего первого путешествия на юг. В этом невидимом для окружающих кино было всё: и задумчивые прогулки с Владимиром по санаторию, и обжигающие ласки спешащих навстречу зеленоватых волн, и задушевные беседы за чашечкой чая с тётей Машей, и опьяняющая близость Дениса.

Иногда Зоя пыталась представить его за работой, но из этого ничего не выходило. Фиолетовый пиджак Дениса, его малиновые и ярко-зелёные рубашки и футболки, переливчатые галстуки и светлые брюки как-то не вязались с рабочей обстановкой. Нет, как бы ей того ни хотелось, но этот парень дома не усидит, ни сейчас, ни после. Уж он-то знает, что такое успех у женщин. И это беспокоило Зою. Мысли о сказочном принце, как накрытые ловким сачком бабочки, встревоженно бились вокруг приманившего их лазоревого цветка, называемого счастьем.

Кстати, Денис взял её адрес и обещал вскоре написать. 'Интересно, чем же он всё-таки занят?' — гадала Зоя.

У неё появилась привычка припоминать все интересные разговоры, в которых она участвовала за время поездки. Они как-то сами собой свились в связанную своими концами нить, на которой заблестели речные жемчужины, и Зоя, перебирая их, время от времени обнаруживала новые неожиданные нюансы сказанного кем-то из её собеседников. И это давало ей прекрасный повод для размышлений.

Встретить такого душевного и умного человека, как тётя Маша, думала она, это редкая удача. Нужно обязательно увидеться с ней ещё хоть раз и без утайки поговорить о жизни.

Зоя не могла не думать и о Владимире. Почти каждая встреча с ним удивляла её каким-нибудь маленьким открытием. Его внутренний мир оказался гораздо богаче её первоначального представления о нём. Она заметила, что Владимир хоть и перестал прятаться за створками отчуждения, но и не спешил чем-либо хвалиться, и только прямые вопросы вынуждали его рассказывать о себе. 'Он, безусловно, интересный человек, — думала Зоя. — Хорошо бы иметь его среди своих друзей. Только, боюсь, ребята не понравились друг другу'.

Двадцатого августа в почтовом ящике Зоя наконец-то обнаружила тоненькое измятое письмо. Она возликовала. Однако оно было не от Дениса, а от бабушкиной соседки Дарьи Моховой. Новости были удручающие: бабушка Анфиса занемогла, и соседка просила Зоину мать поскорее приехать в Ольховку и поухаживать за ней. И ещё приписала: 'Поспешите навестить её, чтобы потом ни о чём не жалеть, да и меня не виноватить'.

Зоя предвидела реакцию матери и тем не менее позвонила ей. Сообщила о содержании письма и спросила её, что она намерена делать? Мать со свойственной ей прямотой ответила дочери:

— И что ты от меня хочешь? Чтобы я выбросила на ветер кучу денег, а потом неизвестно сколько торчала в Ольховке и, в конце концов, потеряла свою работу? А что если, как только я уеду, она умрёт? Кто меня тогда на похороны отпустит? И что обо мне подумают люди?

— А что подумаем о тебе мы, твои мать и дочь, — вырвалось у Зои, — это тебя уже не волнует? Ты подаёшь мне дурной пример, мама.

— Уж больно ты правильная! Сама-то когда у бабки своей была? А письма, как часто ей пишешь? Я, может, и плохая, но тебя родила, и муж у меня есть. А теперь, моя умница, скажи, где твоя семья? Что ты в своей жизни вообще успела? Разве что на несколько юбок заработать?

Зоя не знала, что и возразить ей. Телефонная трубка едва не выскользнула из её влажной ладони. Мать, как всегда, поставила её на место.

— Ладно, дочка, пустой это разговор. Ты там ближе, вот и навести бабушку и в самом крайнем случае дай мне телеграмму. Договорились?

— Хорошо, — обречённо вздохнула она. — Я попробую.

Трубку положили. 'И зачем только я позвонила ей? — подосадовала Зоя. — Что с нами такое? Мы окончательно перестали понимать друг друга. Если я не выйду замуж и не уберусь из её дома, ох, и тесно же нам будет жить вместе. И почему Денис всё не пишет?'

На следующий день, придя на работу, Зоя тщательно изучила график дежурств. В резерве, хоть плачь — ни души, кто бы мог её выручить. Надо говорить с заведующим. Он славный дядька, хотя и не волшебник. Однако ни от кого другого помощи ждать не приходится. Дверь кабинета заведующего была приоткрыта, девушка постучала в неё и, отворив её ещё шире, сказала:

— Здравствуйте, Николай Иванович. Можно?

Он кивнул.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна. Присаживайтесь, — указал он на стул.

Она села.

— Что за проблемы привели вас?

— Да вот, письмо получила от бабушкиной соседки, — она протянула ему конверт.

Он пробежал глазами несколько неровных взывающих к милосердию строк, вздохнул.

— Хотите съездить?

— Да. Ведь я росла у неё. Мне обязательно нужно поехать к ней. Николай Иванович, в счёт моего отпуска.

— А мать не может?

— Нет. Ей из Сибири ещё сложней выбраться, вчера я разговаривала с ней по телефону, она надеется, что съезжу я.

Заведующий снял очки, в задумчивости повертел их в руках, отложил в сторону.

— Ох, и время же неудачное: сезон отпусков как-никак, и ситуация, Зоя Николаевна, скажу вам честно, почти безнадёжная.

— Почти?

— Да, почти. Где ваша Ольховка находится?

— Недалеко от Волгограда.

— Хм. Ну, это меняет дело. Видите ли, голубушка, вчера наше сиятельное начальство получило распоряжение: подобрать медработника для отправки в командировку, конечная цель которой — Волгоград. Думаю, этим грех не воспользоваться. Обсудим?

— Обязательно, Николай Иванович. Для меня это очень важно.

— Хорошо, тогда ввожу в курс дела. Предписано сопроводить инвалида войны из санатория...

— Некрасова? — перебила она его.

— Да, Зоя Николаевна, вашего бывшего подопечного.

— Значит, он все ещё там... Вот не ожидала. А почему в Волгоград?

— Дело в том, что в одном из районов области сдаётся в эксплуатацию пансионат для ветеранов. Там сейчас царит полный аврал. И, естественно, не хватает рук. Наша задача: доставить этого капитана в областной дом ветеранов и передать его вместе с сопроводительными документами им, а уж они потом сами доставят его на место. Ну, как, Зоя Николаевна, сможете убить двух зайцев? Если вы в состоянии решить обе проблемы, то я похлопочу за вас, согласны?

— А к какому числу нужно его доставить?

— В распоряжении указано: в период с третьего по пятое, но, думаю, это не принципиально. Ну, так как? Решайтесь, нужно спешить, пока кого-нибудь другого приказом не отдали.

— Я согласна. Мне это по пути, думаю, справлюсь.

— Вот и прекрасно. Пойду договариваться с главным; надо ещё и подмену тебе выпросить.

К обеду Зоя уже прошла инструктаж, получила командировочные деньги и предписание и пошла готовиться к отъезду. Вот тут-то у неё и возник главный вопрос: куда ехать в первую очередь: в Ольховку или в санаторий? Если она сначала поедет к бабушке, может случиться так, что обстоятельства не позволят ей вовремя уехать от неё, и тогда она ничего не успеет и многих подведёт. Если же начнёт с санатория, то однозначно сможет увидеться с Денисом и тётей Машей, а также забрать и сопроводить Владимира. При острой необходимости она тотчас выедет с ним в Волгоград и, освободившись, поспешит в Ольховку.

Глава 7. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Принять решение было не легче, чем собраться и преодолеть около тысячи километров. Дома все приметы осени налицо, а здесь — ни намёка на неё, по-прежнему царствует лето. Зоя чуть ли не вприпрыжку шагала к знакомому домику, а внутри неё звучала мелодия беспечной песенки: 'Я твердила о морях и кораллах...'

Клематисы цвели по-прежнему. Вся беседка увешана тяжёлыми лиловыми и светло-зелёными гроздьями винограда. Тётя Маша, сидя за столом под яблоней, что-то писала. Зоя толкнула калитку. Та, мягко увязнув в траве и не издав при этом ни звука, распахнулась непривычно легко, во всю ширь. Девушка шагнула во двор, хозяйка подняла голову.

— Зоенька! Глазам не верю. Вот так сюрприз! — Она встала и пошла гостье навстречу.

— Здравствуйте, тётя Маша. Как я рада видеть вас, не передать. — Они обнялись.

— Здравствуй, дорогая. Неужели отпустили догуливать?

— Скорее в погоню отправили за тремя зайцами, чем в отпуск.

— Ну, тогда, детка, дело твоё почти безнадёжное.

— Что вы, тёть Маша, не дай Бог! Если не удастся отдохнуть — это не беда. Но уж других неудач я не переживу: ведь мне нужно проводить Володю до Волгограда и дома обязательно застать свою бабушку живой.

— Бедная девочка! В этот раз тебе выпала невесёлая миссия. Ну что ж, всё это жизнь. — Хозяйка, ласково коснувшись её плеча, усадила за стол. — У меня в термосочке чай на травках. Обожди минутку.

Шагнула через порожек кухни, зазвякала посудой.

Чай пили с лимоном, конфетами, ели бутерброды с сыром.

— Володю жалко... таких парней, как он, я уже лет двадцать не встречала.

Зоя с изумлением посмотрела на хозяйку. — Та усмехнулась.

— Да-да, Зоенька. Мы продолжаем общаться: то я его навещаю, то он меня. Беседуем с ним, едим виноград, арбузы.

— Приятно слышать. Ведь я тогда хотела попросить вас об этом, да не решилась.

— Ты познакомила нас, и довольно.

— Тёть Маша, вы тоже считаете его интересным человеком?

— Весьма. Он своеобразен и, как я поняла, деятелен и упрям. И ещё по некоторым признакам смел и решителен. В нём всего в меру: и воспитания, и интеллекта. И самое важное: он не пустоцвет, а личность.

— Я это тоже чувствую, но... не понимаю... Он же детдомовский.

— Да, Зоенька, для воспитанника детдома, может быть, это и нетипично. Тут, вероятно, гены сработали. У него ведь тоже были родители и, очевидно, неглупые. А жизнь, как он сам считает, — способ передачи опыта будущим поколениям. Вот тебе и весь ответ.

— Да, он любит пофилософствовать, — отметила Зоя.

— Согласна. Ты не поверишь, но я заслушиваюсь им, как первокурсница... Мне будет не хватать его.

— Я верю вам, потому что и сама частенько опираюсь на его слова. Тётя Маша, а обо мне он вспоминал?

— Миленькая моя, даже не сомневайся! Ведь ты в его глазах — воплощение всех достоинств. У нас не было ни одной встречи, чтобы мы не говорили о тебе.

— Вы преувеличиваете.

— Ничуть. Кстати, вчера он был у меня, заезжал попрощаться и, представь себе, оставил для тебя письмо.

— Тёть Маша, вы шутите?

— Нет, моя дорогая. Если хочешь, убедись: оно на книжном шкафу лежит.

— Так вы не хотите мне отдать его?

— Зоенька, я не знаю, что в нём, но когда Володя оставлял мне конверт, он сказал: 'Это написано для Зои. Если лет через пять-семь она заглянет к вам, отдайте. Надеюсь, оно кое о чём ей напомнит'.

— Что ж, может быть, это и к лучшему, — ответила девушка. — Тогда через пять лет я забегу за ним?

Хозяйка улыбнулась.

— Вот и славно. Обязательно забеги. Буду ждать. А пока располагайся. Ешь виноград.

— Спасибо. — Зоя взглянула на часы. — Уже полпятого. Тёть Маша, вы не обидитесь, если я сейчас возьму книжку и сбегу на пляж. А вечером, как и прежде, за чашечкой чая мы обо всём поговорим с вами. Ну, а дела я оставлю на завтра.

— Иди-иди, миленькая. Самое время понежиться на солнышке.

Переодеваясь, девушка вспомнила о подарке тёте Маше. Со дна сумки достала 'Энциклопедию по кулинарии'.

Вышла из дому, положила её на угол стола.

— Тёть Маша, это вам.

Та, увидев огромную сияющую позолотой книгу, привстала.

— Мне?..

— Ну а кому же ещё? Вам, конечно.

— Спасибо, — прошептала она.

— Развлекайтесь.

Гостья поцеловала её в щёку и выскочила за калитку.

Зоино место было не занято. Накупавшись, она добралась до топчана, улеглась на живот и раскрыла 'Клеопатру' Хаггарда. Легко читаемая в иной обстановке книга, не увлекала. Смысл прочитанного текста упорно не доходил до сознания. Захлопнув её и положив подбородок на руки, Зоя стала смотреть на улицу, по которой обычно приходил Денис. Из третьего по левую руку дома вышла молодая круглолицая женщина. Рядом с ней старательно косолапил голенький пухлощёкий малыш. На его кудрявой головке, придавая ему сходство с неким экзотическим фруктом, красовалась зелёная, чуть ли не кукольная, кепочка. Его матери не более двадцати пяти. Воздушные медно-золотистые волосы, румянец, проступающий сквозь ровный матовый загар, добрые счастливые глаза. Она красива, и с этим не поспоришь. Женщина, высоко подняв голову, кого-то высматривала на берегу, а мальчик просто вертел головой.

Они шли прямо на неё. И тут Зое захотелось поозоровать. Чтобы привлечь внимание мальчишки, она демонстративно сняла очки. Он это заметил. Тогда она 'сделала ему глазки' и 'страстный поцелуйчик'. Малыш, последние шажки не сводивший с неё глаз, вдруг отпустил палец матери, встал перед девушкой на четвереньки и полез целоваться. Зоя чмокнула его в нежные, как граммофончик вьюнка, губки и рассмеялась.

Его мать остановилась и тоже засмеялась.

— Борька, ты что это творишь, а? И это-то в полтора года. Что же я с тобой дальше буду делать? — И уже Зое: — Да, генетика — опасная вещь. Такого с ним ещё не бывало.

Кончиками пальцев Зоя коснулась его кудряшек, провела по розовой щёчке.

— Какой милый малыш.

Мать взяла его за руку.

— Если он уродился в Дениску, то ой-ёй-ёй! Намучаюсь я с ним. — Покачала она головой.

Зоя привстала.

— А кто такой Дениска?

Женщина усмехнулась.

— Папашка его. Есть тут у нас один... известный человек... с очень редкой профессией.

— Он ваш муж? — чуть поспешнее, чем следовало, спросила девушка.

— Слава Богу, не мой. Другая дура с ним мучается.

Женщина внезапно всмотрелась в её лицо.

— О-о! Так это никак вы подпортили ему репутацию?

— Я?! — Зоя медленно поднялась.

— Ну да. Ведь это же вы отдыхали у нас недавно. Правильно?

— Да, я была здесь, в июне...

Уже предчувствуя нечто дурное, Зоя уточнила:

— Вы говорите о Солошенко?

— Ну да, о нём, горемычном.

— Извините, а чем же я могла скомпрометировать его?

— Не поверите. Своей беспримерной стойкостью, — хохотнула она. — Вы первая из его подруг, кого он так и не сумел соблазнить.

— О чём это вы? То, что было между нами, можем знать только мы одни.

— Да у нас, девушка, добрые вести не лежат на месте, впрочем, как и худые. Так что знают все, кому интересно.

— Но от кого?

— Да от него же и знают, от Дениски. Он ведь, сердечный, переживает. Хотя, истины ради, после неудачи с вами он уже реабилитировался, причём дважды.

Зоя неприязненно, чуть ли не враждебно взглянула на женщину и медленно опустилась на топчан.

— Понимаю, — сказала та, — сама такая была: доверчивая, как овца. Но свой паспорт Дениска вам не покажет, это я гарантирую. Зинка его ещё жива, в районке лежит.

— У них что, и дети есть? — подавленно спросила Зоя.

— В его семье нет. А вообще, да. В семьях отдыхающих я уже замечала его ребятишек — у меня глаз острый, — славные малыши. Да и Борька мой — парень хоть куда. Так что, если хотите ребёночка от Дениски, то в лучшем виде получится. Ну а во всём остальном полагаться на него не советую. Его миссия — нести людям праздник, улучшать род человеческий, а с пелёнками возиться — это, поверьте, не для него.

— Я уже поняла.

— Ну и ладно. Мы, пожалуй, пойдём. Прощайте.

— Прощайте.

Сделав всего несколько шагов, экс-красавица побережья и её маленький сын потеряли очертания, а через пару мгновений их и вовсе заволокло горькой влагой.

Обида обезволила девушку. Она, пряча глаза, поспешно сдала свой топчан и кружным путём направилась к дому тёти Маши.

'Значит, всё ложь?.. А я-то уже начала надеяться, что моё затянувшееся одиночество вот-вот закончится. За какие-то два месяца в своих упоительных мечтах я создала целый мир, в котором мы с Денисом всё делаем вместе: путешествуем, работаем, отдыхаем, покупаем новые вещи, находим себе друзей, растим своих детей; вместе ходим на пикники или просто купаться, рыбачить...

И вот этот мир, вдохновенно возводимый мною, рассыпался. Господи, как же мне его жалко! За что я так наказана? Разве мало я ждала своего счастья?

А Денис?.. Бросить в беде близкого, хоть и нелюбимого человека, как это подло. К тому же, он уже дважды утешился. Каково? Ещё каких-то тридцать минут назад я была уверена, что смогу простить ему любой грех. Но нет. Видно я к этому не готова. Так что же такое любовь — прекрасная иллюзия, призрак счастья? Раз при одном холодном прикосновении к ней она так стремительно исчезает. И не бесследно. В душе остаётся что-то противное, гадкое, что отравляет мысли, убивает мечты'.

Зоя шла и вспоминала недавние встречи с Денисом. Вероятно, ей повезло, что его философские сентенции иногда раздражали её. Если бы не это, всё могло быть гораздо хуже. Придя на квартиру, она тут же завалилась в постель. Лежала и копалась в своей судьбе. Почему именно ей так фатально не везёт? В чём же она так виновата?

Спустя полчаса появилась тётя Маша.

— Ты что же это, девонька, никак заболела? — всполошилась она. Села на край кровати, приложила руку ко лбу Зои. Пристально посмотрела на неё.

Та отрицательно мотнула головой.

— А что же тогда такая скучная? Что-нибудь случилось?

— Устала, наверно, — равнодушно ответила Зоя.

— Да нет, голубка. Уж не наши ли парни тебя обидели? А то есть тут у нас парочка донжуанов. Бабы говорят, что они по графику обольщают девчонок: штука в неделю. Так эти прохвосты и вздоха твоего не стоят.

Заметив её внимание, продолжила:

— Один — коренастый с длинными пшеничными волосами и татуировкой на груди: 'Ай лав ю'. — Это Саня Титов. Он понахальней второго, попроще, и, главное, холостой. Другой — Дениска Солошенко — Нарцисс с замашками аристократа: статный, чернявый, волосы, что крупный каракуль. У него жена от рака помирает, а ему и горя нет: знай себе амурничает. Так что, если кто из них цепляется, не деликатничай.

Помни, что настоящий мужчина лишь тот, кто готов взять полную ответственность не только за свои поступки, но и за свою любимую женщину, и за её детей. А на остальных просто не обращай внимания.

Или тебя что-то другое тревожит? А то расскажи мне, девочка, — она с нежностью провела ладонью по её волосам, — легче станет, вот увидишь.

Зое было стыдно признаться, что из-за своей скрытности она попала в такую нелепую ситуацию.

— Мне уже легче, спасибо. — Девушка поднялась и села на кровать. — Тёть Маша, как, по-вашему, у каждого должна быть любовь?

— Любовь?.. — задумалась она. — Я думаю... любовь — это удача, может быть, самая большая удача в жизни. Ведь человек приходит в этот мир, чтобы воспитать свою душу, а любовь почти всегда облагораживает и возвышает её. Но удача выпадает не всем.

— А если влюбишься в какого-нибудь лживого, недостойного человека?

— Отсюда, милая, и все трагедии. Нельзя давать воли чувствам, пока не узнаешь, чем дышит этот человек, что любит, о чём мечтает. Ты сначала загляни в тайники его души, а уж потом решай: сможешь ли ты с ним быть счастливой или нет.

— Как у вас всё просто: если подходит по всем статьям — влюбляйся. А что, если не успеешь и понять, кто он, а уже тянет к нему, словно мушку на огонь?

— Так это, милая, ещё не любовь. Это — желание, чистая физиология.

Зоя понурила голову.

— От этого не легче. Да и, собственно, велика ли разница?

— Зоенька, я тебя понимаю, не сомневайся. Когда такое случается, любые аргументы бессильны. Тем более, сейчас и в Европе и в Америке пропагандируются свободные отношения, то есть блуд. И это в христианских странах! Не улыбка, не мыслительная деятельность и прочие достоинства отличают человека от животного, возвышают его над всем сущим, а любовь. Именно любовь. А они, безумцы, оскотинивают человека, отдали любовь на поругание. И пусть разобраться в этом нелегко. Но, поверь мне, различие между ними колоссальное.

— Так в чём же всё-таки оно?

— Видишь ли, со своим избранником тебе предстоит делить не только постель, радость и досуг, но и труд, и заботу, и горе. А на это не каждый способен. Поэтому его должны желать и твоя душа, и рассудок, и тело. Если не будет этого — не будет и счастья. А тех, кто идёт на поводу у похоти, ждёт неизбежное разочарование. Ведь любовь — это благословение ангела. Она обязательно должна коснуться души. Запомни это, милая.

— Я всё поняла, тёть Маша.

— Ну и хватит об этом. Зоенька, а не сходить ли нам сейчас за арбузами?

— Неплохая мысль. Пожалуй, это повеселей будет, чем валяться в постели.

В торговой палатке они выбрали два арбуза: один невероятных размеров, а другой средний. Втиснули их в сетки-самовязки и пошли домой.

Солнце, добросовестно отработав свой бесконечный летний день, полезло в море. И вода, и воздух вокруг него раскалились докрасна. Это было божественно красиво.

Хозяйка с гостьей расположились под яблоней. Тётя Маша, срезав лишь одну шляпку, уложила арбузище на разделочную доску и, придерживая плод за хвостик, стала разрезать его на равные доли. Под острым лезвием ножа арбуз нетерпеливо похрустывал, показывая через вкривь и вкось разбегавшиеся трещинки свою рассыпчатую, мерцающую цветом тлеющей зари мякоть. Затем она уложила его в глубокую миску и, наконец, вырезав под острым углом верхнюю шляпку, дала ему раскрыться, как цветку. На вкус он был не менее изыскан. Второй арбуз они опустили в погреб.

Утром, провожая Зою в санаторий, хозяйка подала ей пакет с виноградом.

— Володе передай привет.

— Непременно.

Она улыбнулась.

— Представляю его реакцию на твоё появление. Ну, с Богом.

Вблизи ворот Некрасова не оказалось, на террасе тоже. Ребята посоветовали поискать его за корпусом. Минут через десять, обходя уже третий корпус, справа от себя Зоя увидела великолепный клумбовый ансамбль. И планировка, и цветовая гамма удивляли своей оригинальностью. Это царство цветов одним своим краем примыкало к дороге, по которой шла она, а противоположным — к тротуару, проложенному вдоль корпуса. Поперечными же границами ему служили ряды декоративного кустарника, посаженного вдоль дорожек.

В тени этого кустарника на дальней дорожке Зоя и увидала читающего колясочника. Он сидел спиной к дороге, но всё равно у неё появилась уверенность, что это Некрасов. Она стала готовиться к встрече: думать, как подойдёт к нему, что скажет; гадать, как он поведёт себя. Хотелось, чтобы обрадовался.

И тут её обгоняет зелёная в серебристый дождик иномарка и останавливается как раз напротив его коляски. Распахивается задняя дверца, и выскакивает из машины девочка в лиловом сарафанчике. В руках у неё что-то похожее на фотоаппарат. Она стремглав бежит к колясочнику, обегает его и бросается к нему на шею. Он тоже обнимает её, гладит.

Передние дверцы автомобиля приоткрываются.

'Нет, это не Владимир, — решает Зоя. — Ведь у него никого нет. Очевидно, это отец девочки. А где же тогда её мать?' Девушка, невольно замедляя шаг, искоса смотрит на сидящих в салоне людей. 'Кто они ему? Почему не хотят выйти из машины?' Подойдя ближе, Зоя слышит чудную, полную безысходной тоски мелодию, мгновеньем позже на её фоне неразборчивое бормотание мужчины и тут же сказанную резким тоном фразу женщины: 'Вот же дурочка влюбчивая, меня так не обнимает'.

Пройдя мимо автомобиля, Зоя решила: 'Видимо, в разводе. А дочка жалеет его. Вот ведь судьба'.

У одной из скамеек она заметила приятеля Некрасова. Он узнал её, заулыбался, поздоровался.

— Не Володю, случайно, ищете?

— Да. Не подскажете, где он?

— Вы где-то разминулись с ним. Минут двадцать назад я оставил его возле клумбы. Он любит там бывать.

— У него всё в порядке?

— В порядке. Только одичал он без вас: всё что-то читает целыми днями, пишет. И всё один.

— Спасибо. Рада была увидеть вас.

Он удовлетворённо кивнул. И Зоя отправилась в обратный путь. Невдалеке мелькнул лиловый сарафанчик, лязгнули дверцы. И мимо неё прошуршало весеннее авто, из окна которого смотрели вдаль не по-детски серьёзные глаза девочки.

Зоя свернула на поперечную дорожку, подумала: 'Спрошу у мужчины, может быть, он видел Володю'.

— Извините, — начала она и осеклась.

Это был Некрасов.

Он с задумчивой грустью глядел в книгу и не сразу отреагировал на её присутствие. За последние два месяца Владимир заметно посвежел, отрастил усы, бачки. От землистого оттенка на его лице не осталось и следа. Некрасов ошеломлённо вскинул глаза.

— Зоя?

— Она самая. Здравствуй, Володя.

— Здравствуй. Я только что подумал о тебе. И вдруг — ты. Невероятно...

— А почему ты вспомнил обо мне?

— Только что прибегала ко мне проститься моя юная знакомая. Однажды мы невзначай встретились и так привязались друг к другу, что сейчас физически ощущаю её потерю.

— Я мельком видела эту девочку. Ей лет четырнадцать?

— Пятнадцать. Мечтает работать корреспондентом. Ох и хватка у неё! За две недели как бы непреднамеренно выпотрошила из меня всю мою подноготную, — улыбнулся он.

— И что же, мы с нею так похожи? — пристально глядя на Некрасова, спросила Зоя.

— Нет, — качнул головой Владимир. — Но одинаковое чувство потери.

— Мне показалось, девочка очень переживает, — сказала она.

— Детские драмы — обычное дело. Сколько их ещё у неё будет?

Внезапно раздался негромкий пластмассовый щелчок. Владимир с некоторым удивлением достал из нагрудного кармана чёрный пластмассовый предмет вместе с адресом, написанным на бумажке, и улыбнулся.

— Из Веруни определённо получится хороший журналист.

— Так это что — её диктофон?

— Её. И отметь: она подарила мне его включённым.

— Хороший подарок, — заметила Зоя, — и не дешёвый для школьницы.

— Да, подарок редкий. Но так уж получилось, что я, зная её мечту, тоже приобрёл для неё диктофон. И она тут же, не упуская случая, включила его на запись. — Владимир непроизвольно вздохнул. — Да, она чудный ребёнок. Её доверие ко мне окончательно изменило моё отношение к жизни.

— Я очень рада. Ну что, погуляем?

— Буду счастлив, — ответил он.

В этот раз они разгуливали особенно долго. Говорили вроде бы о вещах отвлечённых, но каждое слово каким-то немыслимым образом влияло на психическое состояние девушки. Она почувствовала себя значительно лучше. У неё даже появилось ощущение беззаботной лёгкости. Зоя шла и думала: 'А ведь та девочка пусть и по-детски, но любит Некрасова. И тётя Маша обожает его. Они обе находят в нём нечто интересное для себя. Это приятно'.

Глава 8. РАЗРЫВ

Засыпая под стрекотание кузнечиков, Зоя рассеянно думала о том, что к встрече с Денисом она ещё не готова. Хотелось бы выглядеть совершенно спокойной, и этот короткий роман закончить как можно достойней.

С утра пораньше она с тётей Машей работала в саду. Они срывали яблоки и остатки груш. Позже готовили плоды к варке варенья и компотов.

К одиннадцати Зоя освободилась, привела себя в порядок, взяла арбуз, немного фруктов и направилась в санаторий. Выйдя из калитки и пройдя десяток шагов, она вдруг увидела Дениса, сидящего на скамейке у соседнего дома. В животе у неё похолодело, в ногах появилась усталость. Он был всё так же обворожителен и ярок: в розовой борцовской майке, жёлтых шортах и стильных очках. 'А вот и великий соблазнитель, — мелькнула у неё едкая мысль. — Ну, уж нет. В этот раз его чарам я не поддамся'.

Денис резво поднялся и, улыбаясь, пошёл ей навстречу.

— Доброе утро, мисс, — попытался он её поцеловать.

— Доброе, — уклонилась она от поцелуя.

— Я сегодня прохожу мимо и вдруг слышу в саду твой голос, думаю: галлюцинации. Прислушался... — Нет, сущая явь. Ты сегодня приехала?

— Позавчера.

Денис удивлённо отшатнулся.

— Позавчера? Чем же провинилось наше побережье? Или что-то случилось?

Зоя куснула губу. 'А что, если он и в самом деле всерьёз любит меня?'

— Зайка, объясни мне, что же всё-таки изменилось за эти два месяца?

— Настроение.

— Извини, конечно, что не писал... Но я о тебе думал. Честно.

— Только обо мне?

— Ну, разумеется, не только о тебе. Я всё-таки журналист. У меня множество творческих контактов. И с этим ничего не поделаешь, можно только смириться.

— Категоричное условие, — заметила она.

— Ну, извини. Такова реальность, издержки профессии, так сказать.

— Да. Это серьёзный аргумент.

— Так почему ты не купаешься?

— Вчера была. А сегодня тёте Маше в саду помогала. Сейчас вот, — кивнула она на сумку, — иду в санаторий друга навестить.

— Нового друга или всё того же? — с ехидцей спросил он.

— Некрасова.

— Так тебя, что же, к нему навечно прикомандировали? — съязвил Денис.

Желая позлить его, Зоя ответила:

— Пока не знаю.

Тот ошеломлённо взглянул на неё, но тотчас овладел собой.

— Кто б меня навестил с такой сумкой продуктов. Уж как бы я был ему благодарен.

— Не прибедняйся. У тебя уже всё есть: сад, деньги, связи, море в двух шагах.

— Ладно-ладно, — сказал он. И протянул руку. — Позволь тебя проводить.

Зоя молча отдала ему сумку. По его лицу было видно, что он усиленно пытается понять причину столь решительной перемены её отношения к нему. Не желая разговора на эту тему, она стала задавать Денису ничего не значащие для неё вопросы. Большой ли у него дом? Сколько в нём комнат? Какие в его саду деревья, ягоды? Дружит ли он с соседями? По ответам чувствовалось, что он окончательно сбит с толку. Подойдя к воротам санатория, она, не останавливаясь, пошла дальше. Денис молча последовал за ней.

Владимир, видимо, давно ожидал её. Его коляска стояла в густой тени декоративного кустарника у первой же на центральной аллее скамейки. Её великолепный эскорт он воспринял без особого воодушевления.

Она подошла к Некрасову, и взглядом, призывая его к заговору, тепло улыбнулась и протянула ему руку.

— Здравствуй, Володя. Извини, не могла раньше.

Он с особым изяществом взял её руку за пальцы, поднёс к губам и, кольнув короткими усиками, бережно поцеловал её.

— Здравствуй, Зоя. Я очень рад видеть тебя. И вас, — кивнул он Денису.

Тот, демонстрируя взаимное радушие, осклабился. Зоя взяла у него сумку, вынула пакет с фруктами.

— Это тебе привет от тёти Маши. Но фруктами займёшься позже. — Она сунула пакет в дорожный карман коляски. — А вот этот арбуз предлагаю съесть прямо сейчас. Не против? — посмотрела она на парней.

Те согласились. И все они в поисках укромного местечка отправились в глубь парка. Первая же убегающая от аллеи тропка привела их на уютную полянку с двумя составленными буквой 'г' скамьями. На одну из них постелили газету. Денис точными быстрыми движениями мастерски разрезал арбуз на розовые искрящиеся доли. Все взяли по одной. Дольки арбуза таили в себе не только красоту, но и глубокую свежесть. Какое-то время молодые люди молча наслаждались вкусом. Вероятно, пытаясь наладить хоть какое-то общение, Денис кивнул на книгу, прижатую корешком вверх к боковой стенке сиденья.

— По-прежнему читаете?

— Да, — ответил Володя. — Это хорошее средство от депрессии. Кстати, здесь, на юге, я особенно пристрастился к чтению.

— А что за книга?

— 'Кутузов' Леонтия Раковского.

— Любите читать о войне?

— Я бы не сказал. Этот роман, прежде всего, исторический. И та война мало похожа на современную.

— Если бы не ранение, вы бы ещё служили в армии?

— Конечно.

— На войне, наверное, стрелять интересней, чем в тире?

Владимир поморщился.

— Денис, вам же не десять лет. Я бы не хотел повторять банальности, война ведь — не развлечение, а беда, причём и для победителей, и для побеждённых. Представьте на миг, что вы застрелили человека, пусть даже обороняясь. Как бы вы сейчас себя чувствовали?

— Конечно, беда, с этим не спорю. Но всё же она — естественное продолжение политики. Разве не так?

— Я думаю, мирное решение проблем куда естественней. А война — демонстрация человеческой глупости и бессилия политиков. И ничего более.

— Но я знаю, что в горячие точки многие просятся.

— Не преувеличивайте. Тех, кто старается не попасть туда, на порядок больше.

— Но ведь есть же добровольцы! Я сам видел по телевизору, — с неуместной горячностью заявил Денис.

— В чём вы меня хотите убедить, что на войне хорошо?! Так это, извините, полная чушь. Добровольцы есть, согласен и уверен всегда будут. — Это ребята с обострённым чувством гражданской ответственности за судьбу Родины. А любителей приключений там не больше одного на сотню. Да и те после первых же боевых потерь становятся серьёзней.

— Если вы все относитесь к войне серьёзно, почему же тогда армия так бездарно воюет? Не бойцы, а какой-то детский сад.

Глаза Дениса были холодны, как серая декабрьская галька. Что его могло так взвинтить? Девушка растерянно посмотрела на Владимира, и тут заметила у него на шнурочке подаренный ею камешек. Ревность. Вот оно что. Ну-ну.

— Потому что она вынуждена не только исправлять ошибки политиков, но и подчиняться, опять же, их непродуманным решениям, — ответил Владимир. — Кстати, а вы сами-то в каких войсках служили?

Денис с плохо скрываемой неприязнью процедил:

— Я не служил в армии. По здоровью не прошёл.

— Хм. А физические данные у вас — дай Бог каждому: торс, бицепсы, рост как у гренадёра.

— Что вы меня нахваливаете, точно жеребца перед забегом, — вспылил Денис. — Намекаете, что я уклонился от призыва?

Владимир выдержал паузу и спокойно сказал:

— Так вот, насчёт армии... Она далека от идеала, это правда. И мне тоже не по душе видеть в зоне боевых действий восемнадцатилетних мальчишек. Но что делать, если такие патриоты, как вы, не в состоянии исполнить свой долг перед страной?

Лицо Дениса посерело.

— Я смотрю на вас и думаю, — голос у него стал нервно подрагивать, — во всём этом позоре вы готовы обвинить всех, кроме себя.

Володя усмехнулся.

— Чует кошка, чьё мясо съела. Вы почти угадали. В дискредитации армии виноваты многие и, прежде всего, журналисты.

— Ну вот, я же говорил, — призывая девушку в свидетели, возмутился Денис.

Арбуз к этому времени доели. И Зоя убрала корки и размякшую газету в пакет. Девушка вопросительно взглянула на Владимира. В ответ он чуть заметно кивнул и стал выруливать на аллею. Денис не унимался.

— Наша-то в чём вина? Мы были всего лишь зеркалом, отражающим ваши проблемы.

— Да, зеркалом, только уж больно кривым. Иначе в нём были бы видны и успехи армии.

— Да их просто не было у вас! — вскричал Денис.

Злобное выражение разительным образом изменило его лицо. Удивительно, но Владимир и сейчас остался спокойным.

— Откуда вам знать об этом? Чтобы судить об армии, для начала, надо побывать в ней. А вы не только пороха, даже солдатских портянок не нюхали.

— Мне это ни к чему. Я и так в состоянии добыть нужную мне информацию.

— У какого-нибудь штабного ефрейтора?

— А хоть бы и так?

— Я всё о вас понял, — сказал Некрасов. — Вероятно, вы из той категории журналистов, которые своим преждевременным трёпом предупреждают бандитов, и тем самым подставляют наших ребят под пули.

— Я никого не подставлял! — вскричал Денис. — И не надо голословно обвинять меня в этом. К слову, хранить секреты — это ваша обязанность, а наша — находить источники информации и оперативно использовать их.

— Верно. Но нельзя же не думать и о последствиях своих сенсаций. Ведь ваши нелепые домыслы и прогнозы влияют не только на рейтинги печатных изданий, но, в конечном счёте, и на результат боевых столкновений.

— Знаете, быть свидетелем важных событий и не воспользоваться этим — для журналиста непозволительная роскошь.

— Понятно. Значит, по-вашему, нагнетать в обществе психоз, а зачастую и провоцировать террористов — это нормально?

— Горячие новости всегда кого-то обжигают, — ответил Денис.

Некрасов в упор посмотрел на него.

— Не там вы их добываете. Они должны обжигать врагов, а не своих. Наши ребята говорят: есть журналисты, а есть пираньи. Судя по всему, вы из их стаи, и мне это неприятно.

Дениса передёрнуло.

— Я рад, что мы всё выяснили. В свою очередь, хочу сообщить вам, что вы мне тоже не очень симпатичны. На этом и прощаюсь, — он сделал энергичный полупоклон. И, уже обращаясь к Зое, бросил: — Я подожду тебя у ворот.

— Хорошо, — ответила она.

Владимир с усмешкой посмотрел вслед Денису.

— Не разговор получился, а склока. Ведь именно из-за таких, как он, наши ребята в засады попадают. Ты уж извини, Зоя. Но своими вопросами он меня сегодня раззадорил. Что он так кидался на меня?

— Ничего, зато мы кое-что новое узнали друг о друге.

— Это да. Однако неловко признаться, но я ещё во власти инерции: спор уже закончен, а я всё подыскиваю аргументы повесомей. Извини, а ты о чём сейчас думаешь?

— А я почему-то вспомнила нашу давнишнюю беседу о литературе, — сказала Зоя. — Ты меня тогда очень удивил, когда прочёл стихи именно Бунина, а не чьи-либо другие.

— Что же тут удивительного?

— А то, что накануне той встречи я тоже читала Бунина и, затевая разговор, собиралась поделиться впечатлениями именно о его стихах. Что это, случайное совпадение? Или ты прочитал мои мысли?

— Ну что ты, Зоенька, у меня никогда не было сверхъестественных способностей. Может быть, лептонная почта сработала?

— Это что ещё за почта такая?

— Общение на уровне элементарных частиц, — улыбнулся Владимир, — когда оба настроены на одну волну.

Погуляв ещё минут пятнадцать, молодые люди расстались.

Денис ожидал Зою на скамье у ворот. Девушка присела рядом.

— Наговорились? — с раздражением спросил он.

— Да, — односложно ответила она.

Он покосился на неё.

— Сердишься? Извини. Что-то нервы сегодня на взводе.

— Денис, а как здоровье... твоей жены?

Он вздрогнул, колюче взглянул на неё и досадливо хмыкнул.

— Хм. А какое тебе дело до неё?

— Ты прав, — она беспечно улыбнулась, — мне не должно быть никакого дела ни до неё самой, ни до тебя — её мужа.

— Я её не люблю! — озлобленно сказал он. — И скоро раз и навсегда освобожусь от этой стервы.

— Денис, так отзываться о женщине может только низкий человек.

— Да что ты о ней знаешь?

— О ней — ничего, но о твоих победах...

— Зоя, пойми, всё, что со мной случилось до встречи с тобой, — это всё не в счёт, лёгкие увлечения и не более.

— А после моего отъезда?

Он словно поперхнулся, возмущённо взглянул на неё.

— Нашла к кому ревновать... Да они все просто курицы! А с тобою у нас всё по-настоящему. Как ты этого не поймёшь?!

— Мне этого и в самом деле не понять, — произнесла Зоя. — У тебя есть жена, дети, любовницы... Я узнаю об этом случайно. И после всего этого я ещё должна тебе верить? Извини. Как-то не получается. Да и вообще, начинать серьёзные отношения с такой чудовищной лжи — плохой знак. Я в тебе ошиблась. И очень крепко.

Денис вскочил. Лицо его побледнело.

— Ну, знаешь, подобной глупости я от тебя не ожидал. Другого такого шанса у тебя может и не быть.

— Как и у тебя. Однако жить в ожидании измен я не хочу. Так что прощай.

Денис стиснул зубы и молча ушёл в посёлок.

'Вот и всё, — подумала Зоя. — Был Диомед — и нет. С мечтами о принце покончено'.

Она медленно брела на квартиру. Целое скопище мыслей одолевало её. Зоя думала, что ещё недавно в характере Дениса её устраивало почти всё. И лишь последние двое суток вернули ей былую зоркость. Сейчас за его привычками: высоко держать голову, всё время поглядывать по сторонам, вплотную подходить к собеседнику, она усмотрела его жадное желание доминировать над всеми, понравиться всем и каждому. Это манеры соблазнителя. А его цинизм, вывихнутая логика, раньше существующие как бы сами по себе, теперь естественным образом дополнили и прояснили его сущность.

'А какой симпатичный малыш у той женщины... и подумать только, Денис — его отец. Если бы мы с ней случайно не встретились (а, может, всё и не случайно?), то я бы, вероятно, трепетала сейчас в его объятиях. Ужас! Не дай Бог такой слепоты... Единственный, кто меня понимает, так это Володя. С полунамёка уловил моё настроение. И в который уже раз! А спорщик он ещё тот. Сегодня я почти не участвовала в их разговоре? Откуда такая странность?.. Может быть, от уверенности, что Володя поставит его на место? Или от наивной фантазии, что предмет их спора не армия, не политика, а я. Признаться, мне нравилось, что они спорят.

Пожалуй, хорошо, что всё так закончилось. Может, это и не потеря вовсе?.. А как там бабушка? Не попробовать ли позвонить Даше?'

В три часа пополудни из поселковой почты Зоя дозвонилась до бухгалтерии своего бывшего колхоза. Там работала её знакомая, Нина Викторовна. Она оказалась на месте и с готовностью согласилась пригласить Дарью на переговоры. Договорились, что минут через сорок Зоя перезвонит. Побродив по улочкам, в условленное время она снова зашла на почту. На её звонок в конторе подняли трубку.

— Мохова. Слушаю вас.

— Это Зоя. Здравствуй, Даша.

— Здравствуй.

— Даша, твоё письмо я получила. Спасибо, что написала.

— Не за что.

— Как там бабушка?

— Сейчас специально забегала взглянуть на неё: жива пока. Кто-нибудь приедет из вас?

— Да. Я приеду. Она очень слаба?

— Слаба. Она ведь почти ничего не ест.

— Даша, я сейчас в командировке, но постараюсь что-нибудь придумать. Спасибо тебе. А бабушке передай, что я скоро буду.

— Хорошо. Но поторопись, пожалуйста. К моим словам она уже не прислушивается.

Зоя ещё не пришла ни к какому решению, а ноги уже несли её к санаторию. Нужно выяснить: есть ли у них возможность уехать уже завтра. Да и, конечно, поговорить об этом с Володей.

В администрации удивились такой спешке, но вошли в её положение и пообещали к десяти утра все документы подготовить, а броня на билеты у них имеется.

Поиски Володи затянулись. Зоя вдруг подумала: 'Уж не купается ли он?' Через десять минут она подходила к лодочной станции. Пляж был пуст. Коляска Владимира стояла возле будки, обвешенной пробковыми спасательными кругами.

— Э-эй! — прокричала Зоя.

Из будки вышел инструктор. Он, как и в первую их встречу, был в синей выгоревшей на солнце майке.

— Весь во внимании.

— Здравствуйте. Не у вас ли Некрасов?

— День добрый. Здесь он. Уже больше часа на волне. Скоро будет.

— Извините, где он? И на чём?

— В море, конечно. На лодке.

— С кем-то катается?

— Он всегда ходит на вёслах один.

— Как один? Разве в лодке можно усидеть без ног? — с сомнением спросила она.

— Выходит, можно. Я думал, вы в курсе, что он уже больше месяца регулярно выходит в море.

— Нет. Я уезжала отсюда. И то, что я сейчас слышу, меня крайне удивляет.

На лице инструктора проявилось удовлетворение.

— Этот парень, кого хочешь, удивит. Я, по совести говоря, и сам не верил, что это возможно. За мою практику Митрофаныч — первый, кто без ног сел за вёсла. Он сам продумал, где и как устроить крепёж.

— Так он что, привязывается к скамейке?

— Если точнее, то к скамейке мы привинчиваем останки креслица из кинозала, а уж в нём с помощью страховочного пояса и капронового шнура фиксируется Володя.

— Но там же такая нагрузка... а если кресло не выдержит?

— Не беспокойтесь: Митрофаныч на всякий случай ещё четыре упора из хоккейных клюшек сотворил. Они тоже на болты прихвачены к шпангоутам, то есть к поперечным рёбрам. Так что там всё надёжно.

— А вдруг лодка перевернётся, что тогда?

— Этого я больше всего боюсь. Говорю ему, утонешь, а я из-за твоей прихоти в тюрьму сяду. Кстати, давайте присядем, — он указал на скамеечку, врытую под самым окошком будки.

Они сели.

— Так вот, — продолжил инструктор, — говорю ему, что с такой перспективой я не согласен. Тогда Митрофаныч надел на шею нож в чехле, зафиксировался и говорит: 'Переворачивай лодку. Если через полторы минуты не выберусь из-под неё, то начинается твоё время: хватай меня за жабры и тащи на берег'. Я и перевернул. Отсек время. На сорок пятой секунде он вынырнул.

— Как вы могли согласиться на это?

— Вы что, брата своего не знаете? Если ему что-то втемяшится в голову, то его и пять инструкторов не переубедят. Да и я хлеб недаром ем: кое-что умею. Ну, а уж потом деваться мне было некуда: капитулировал. И очень рад этому. Сегодня я в нём уверен, как в себе.

То, что инструктор хвалил Володю, Зое почему-то льстило. Ей захотелось услышать о нём что-нибудь ещё.

— И что же, он всегда благополучно возвращался? И с ним никогда и ничего не случалось на воде?

— Вообще-то был один случай.

— Тонул?

— Нет, Бог миловал. Произошла история несколько иного рода. Но Володя просил меня до поры до времени никого не посвящать в неё. Так что я не знаю, как и быть с вами.

— В ней что-нибудь предосудительное, чего можно стесняться?

— Что вы, напротив. Но он всё равно не хочет огласки.

— Ну, сестре-то можно рассказать по секрету?

— Ладно уж, уговорили. — Он задумчиво почесал затылок. — Однажды... где-то дней двадцать назад, передали мне штормовое предупреждение. Часам к одиннадцати на море — волна до трёх баллов. И вдруг Вова нарисовался. Говорит, мне надо в море. Я, естественно, отказал ему. Так он как взял меня в оборот. Но, поймите, и мне в тюрьму не охота. Наорались мы друг на друга до полного удовлетворения. В конце концов, плюнул я в сердцах, говорю, плыви хоть в Турцию, глаза б мои тебя не видели. И он уплыл. Иду на обед и думаю: 'Чем сегодня день закончится?'

Дома сел за стол — ложка в рот не лезет. Повалялся на диване, взял с собой бутылку водки — и на работу. Жду его, а его всё нет и нет. И вот где-то на исходе третьего часа смотрю, заходит Володя в пролив, и представьте себе, в лодке у него русалочка — в море выловил. Кожа у неё голубая, в гусиных пупырышках. Девчонка настолько озябла и устала, что на ногах стоять не может. Вынес я раскладушку, переложил на неё девочку. И пока я не перевёл на её растирку всю свою водку, Митрофаныч с меня не слазил. Позже я ему говорю, об этом надо непременно рассказать, чтобы у ребят боевой дух поднять. А он: 'Когда моего духа здесь не будет, тогда и рассказывай. А сейчас ни мне, ни девочке это не к чему'. Представляете? Я, вот честное слово, за всю жизнь ещё не встречал таких мужиков.

— Да. Любопытная история, — сказала Зоя. — Он не рассказывал об этом.

— Ещё расскажет. Только вы уж не подавайте виду, что в курсе дела. Не зря я вам сболтнул?

— Нет-нет, не беспокойтесь. И спасибо за доверие.

— Кстати, теперь уж по секрету от него, — у меня на посту всегда есть фотоаппарат: подрабатываю немножко. Так вот, в тот день, когда они причаливали, я увидел в лодке надувной матрац и, сообразив, что это неспроста, сфотографировал их. Так что у меня есть документальное подтверждение этого факта. Когда он уедет, я напишу заметку в нашу газету. А передам её его знакомой, Марье Ивановне.

— Хорошая новость. Володя умеет находить себе друзей. Спасибо.

— А вот и он сам на подходе, — инструктор указал на лодку, огибающую мысок на входе в заливчик. Косые лучи солнца то и дело соскальзывали с налитых силой рельефных мышц гребца, поглядывающего через правое плечо на кромку берега. Зауженная и укороченная спинка стульчика не скрывала крепкого, затянутого в оранжевый пояс смуглого торса гребца. Володя согнулся вправо, достал из-под скамьи бухточку верёвки. Мощный гребок, и лодка у самого причала наползла на берег.

— Стёпа, принимай швартовый!

Тётя Маша перебирала козий пух. Известие о завтрашнем отъезде Зои и Владимира застало её врасплох. Оно весьма огорчило её. Но хозяйка тут же всё убрала и немедленно принялась за стряпню. К вечеру запах сдобы витал и на кухне, и в доме. Как ни отказывалась Зоя, но стараниями тёти Маши огромный пакет был доверху наполнен фруктами и выпечкой. А потом Мария Ивановна и её гостья допоздна пили чай и разговаривали.

Ночью Зою одолевали впечатления прожитого дня. Мысль о том, что она может опоздать к бабушке, с постоянством почтового голубя возвращалась к ней и возвращалась. 'Нет. Этому не бывать, — решила она. — У меня в запасе как-никак целая неделя, так что еду в Ольховку. А там уж — по обстоятельствам'.

Тётя Маша, провожая их, напомнила ей: 'Не забывай, что здесь тебя ждёт письмо'.

Глава 9. В ОЛЬХОВКЕ

Володя, узнав, что они заедут в Ольховку, радовался как дисциплинированный ребёнок. Сердце Зои тоже сладостно щемило: ведь у бабушки она не была целых семь лет.

Её посёлок расположен в тридцати пяти километрах от райцентра, где остановился поезд. Дорога туда не асфальтирована, и автобусное сообщение по многим причинам нерегулярное. Поэтому она сразу после выгрузки пошла искать попутку. И, к счастью, тут же нашла её. Водитель ЗИЛа, только что посадивший свою семью на поезд, ехал в нужном им направлении и согласился подвезти. Радовало ещё и то, что не встретилось ни одного человека, кто бы им отказал в помощи.

К бабушкиному дому они добрались около пяти вечера. Выгрузившись и попрощавшись с водителем, остались у калитки одни.

Владимир с жадным любопытством осмотрелся.

— Уютное местечко.

Место было действительно завидное: окраина посёлка, но не дальняя, занятая под сады и огороды, а лицевая. Дома, стоящие по одну сторону улицы, словно заворожённые смотрят своими блестящими глазами на тихие воды красавицы-речки. По обеим сторонам дороги и кое-где по склону берега растут деревья. До воды от забора — метров двадцать. Напротив некоторых домов — дощатые мостки. Вода в реке светлая, с зелёными островками водорослей, течение едва заметное.

— Берег для езды на коляске крутоват, — пробормотал Владимир. — А ведь хорошо бы порыбачить!

— Порыбачим ещё, если настроение будет.

— Однако без снасти только блох ловить.

— Удочки — не проблема. Найдём, если надо будет.

Зоя отворила ветхую от времени калитку. Сердце болезненно сжалось. Основательно заросший травой двор; в конце его, вероятно, выросшее из брошенной косточки вишнёвое деревце; штакетины, прикрученные проволокой к покосившемуся забору; палисадник с единственным буйно разросшимся кустом розы, свесившимся во двор, — всё свидетельствовало о том, что хозяйка состарилась и давно отошла от всяких дел. Жалость и глубокая нежность захлестнули душу девушки. Подумать только, в этом дворе прошло всё её детство.

Оставив Владимира во дворе, Зоя вошла в тихий сумрачный дом. В коридоре пахло плесенью, и почти ничего не было видно. Она с опаской открыла дверь в комнату и первое, что увидела, — огонёк зажжённой лампадки под образами; от сердца отлегло — жива.

— Бабушка! — с нетерпеливой радостью позвала она.

Гнетущая тишина, начавшая было наваливаться на Зою и уже мурашково коснувшаяся спины, внезапно отпрянула. Нехитрые по своей природе звуки: шорохи, поскрипывание кровати и покряхтывания — наполнили дом жизнью. Зоя нашарила рукой выключатель, щёлкнула им — свет не зажёгся.

— Кто там пришёл? — послышался приближающийся старчески блеклый голос. — Ты чья будешь?

— Бабушка, это я, Зойка, — сдавленно проговорила девушка и шагнула к ней навстречу.

— Кто? Зойка?! О Боже! Внучечка ты моя родная.

Они обнялись. Бабушкино тщедушное тело, хрупкое, как у подростка, нервно подрагивало. Зоя гладила её невесомые волосы и улыбалась сквозь слёзы: успела.

— Бабушка, а я не одна приехала, — сказала она. — Пойдём во двор, я тебя со своим другом познакомлю.

— С другом? А чего ж это он в дом не заходит? Ну, пойдём-пойдём, — пробормотала она и неуверенными шажками зашаркала вслед за внучкой.

— И давно ты живёшь без света? — обернулась к ней Зоя.

— А почитай с осени. Крыша-то у меня прохудилась. Вот дождями всё и позаливало. Так видать что-то там и сломалось.

— Почему же не попросила кого-нибудь отремонтировать? Со светом же куда удобней.

— А на что он мне? Глядеть-то уж не на кого.

Зоя только вздохнула. Они вышли во двор. Бабушка, увидев Владимира в инвалидной коляске, направилась к нему.

— Здравствуй, внучек!

— Здравствуйте, бабушка.

— Знакомьтесь, — поспешила представить их Зоя, — это Володя, а это — моя любимая бабушка Анфиса Георгиевна.

— Рад с вами познакомиться, бабушка. Как у вас тут чудесно. Душа замирает.

— Да-а, у нас тут неплохо, — согласилась она.

И с непосредственностью, присущей ребёнку, поискала под пледом ноги Володи.

— Ах ты, горе моё! У тебя что же, совсем ножек нет, милый?

— Нет, бабушка. Отходил я своё, — с грустью сказал Владимир.

— А я ить тоже обезножила, вся сила ушла. Таскаюсь вот, как улитка. Уж думала, не увижу никого своих, — заморгала она сухими воспалёнными глазками. — А тут и вы, слава Богу. Господь услышал мои молитвы. А то и дочка четыре года глаз не кажет, и внучку... уж забыла, как выглядит.

Бабушка обидчиво поджала губки, всхлипнула и потянулась к Зое. А та стала гладить её худые острые плечи, реденькие лунного оттенка волосы, её бледные морщинистые щёки, и жалость непривычной дрожью отозвалась у неё в груди.

— Ты говорила, что, когда выучишься, вернёшься, — жалобно выговаривала старушка, — а сама и дорогу домой забыла. Ни письма, ни открыточки не шлёшь, будто я померла уже.

'Какая же я дрянь! — раскаянно думала Зоя. — Даже с Новым годом не поздравила её. Последний раз... когда же это было?..'

— Бабушка, а ты посылку мою прошлой осенью получила?

— Посылку? Какую посылку? Что-то не припомню.

— Да с орехами, мёдом и конфетами. Ты должна была получить её ко дню рождения.

— А-а-а. Была... была посылочка. Почтальонка приносила. Теперь помню. Я её тогда открыть не сумела да под койку и задвинула. Думала, кто зайдёт, я и попрошу его открыть. А никто так и не зашёл. А потом я захворала и забыла о ней. Вот ворона! А ведь я конфетки люблю. Забыла... Э-эх! Совсем обеспамятела, — засокрушалась бабушка Анфиса.

'А ведь она права, — размышляла Зоя. — В поисках своего счастья и благополучия мы все покинули её. Так будет и с нами'.

— Бабушка, давай думать: как нам гостя в дом доставить. Где бы мне пару досок найти?

— А в сеннику посмотри. Там шифер сложен — дедушка собирался крышу перекрывать, — так вот на шифере том и лежит несколько досочек.

Доски оказались впору: лёгкие и широкие. Стены бабушкиного дома, простоявшего около пятидесяти лет, сильно осели; и порожек, некогда высокий, сейчас был не более двадцати сантиметров. По доскам, перебирая пальцами спицы, Владимир самостоятельно въехал в дом. А Зоя вслед за ним внесла их вещи.

Первым делом решили разобраться с электричеством. Вы-крутили пробки, осмотрели их — одна оказалась сгоревшей. В кухне на вбитом в стену гвозде Зоя нашла моточек многожильной проволоки. Владимир, орудуя ножом, зачистил проводок и в пробку поставил 'жучка'. Вкрутили её, и тотчас появился свет.

Холодильник, стоящий тут же в коридоре, не проявил ни малейших признаков жизни. Заглянули в него, а там — царство плесени. Плесень зеленовато-чёрными шапочками возвышалась на тарелках и в кастрюле, лежала в целлофановых пакетах и грязными языками свисала со стенок холодильника. Пахнуло затхлой сыростью. Зоя и Владимир переглянулись. Захлопнули дверцу. Выдернули вилку из розетки.

В комнате картина была не менее удручающая. Углы запаутинились. Стёкла в посудном шкафчике, сама посуда, зеркало, лампочки сплошь засижены мухами; пыль повсюду.

— Бабушка, а газ-то у вас есть?

— А куда ж ему деться? Родители твои провели и газ, и воду. Плитка в кухоньке, а вода — в садочке, колонка там у нас.

В доме и на кухне ничего съестного не оказалось. И это ле-том-то?

'Боже мой! Какая ужасающая нищета, — думала Зоя. — Там, в городе, я покупаю свежий хлеб, выбираю по вкусу масло, сыр, колбасу. Иногда балую себя финиками, бананами, пирожными, а тут — ни картошины в доме, ни килограмма крупы. Ничего, хоть шаром покати. Не понимаю. Ведь получает же она пенсию. Что ж это, протест?' Стыд обжигал девушке щёки.

Она набросила старенькую кофточку, косынку и, взяв кастрюлю, метнулась в огород. Трава — по пояс, а местами и выше. Но деревья — яблони, сливы и груши — ещё сохранили свою силу и, словно бросая вызов лебеде, сурепке и крапиве, были почти все усыпаны плодами.

Протаптывая в зарослях дорожку, Зоя устремилась к яблоням. Под опустевшим белым наливом видны высохшие остатки неплохого урожая, зато краснощёкие яблоки все на ветках. Девушка сорвала одно из них, чуть потёрла его о кофточку и откусила кусочек. Сочное кисло-сладкое яблоко мгновенно вернуло её в детство. Тогда для неё это было самое доступное и любимое лакомство.

Нарвав яблок, слив — в саду растут две 'Венгерки', — груш и, перемыв всё это, Зоя принесла их в дом. Бабушка с интересом расспрашивала гостя о его прежней жизни. Она выглядела утомлённой, но, видно, любопытство брало верх. А Владимир обстоятельно рассказывал ей о детдоме, своей учёбе, о местах, где ему довелось побывать. Поставив на стол фрукты, Зоя пошла на кухню, вскипятить воду.

Минут десять спустя, возвращаясь с чайником в руках, она вдруг слышит: 'Так вы что ж, собираетесь расписаться?'

Зоя испуганно остановилась и попятилась за косяк. 'Господи, что она там несёт?!'

— Что вы, бабушка! Это невозможно, — взволнованно воскликнул Владимир. — Мы просто друзья. Она сопровождала меня в дом инвалидов, и ей вдруг очень захотелось проведать вас. Меня же не бросишь в поезде, вот и пришлось ей со мной тащиться.

Зое резануло слух ожесточение, с которым он сказал это.

— А почему невозможно? — допытывалась бабушка. — У тебя что же, уже семья есть, или Зойка тебе не нравится?

— Нет у меня никого. А Зоя?.. Она не может не нравиться. Честно скажу, такой девушки, как она, я ещё не встречал. Но предложить ей выйти за меня замуж не могу. Не по совести это. Нет, об этом я и не заикнусь.

— Ну да, ну да, понимаю тебя, миленький. Только вот Зойку жалко, не дай Бог свяжется с дурным человеком. А душа-то у неё хрупкая, как стебелёк. Девчушка она ласковая, заботливая. Я скучаю по ней больше, чем по дочке. Хорошо, что вы приехали. Забываю спросить, а надолго?

— Не знаю. Дней на пять, наверно.

— Как на пять? — всполошилась бабушка. — А кто же меня хоронить будет?

Зоя стукнула тапочкой о порожек и решительно вошла в комнату.

— Всё разговариваете? — как можно беспечней спросила она. — Давайте-ка кофе пить.

Стол Зоя накрыла быстро: заварила кофе, сделала бутербродов со шпротами, нарезала помидоров, огурцов, достала баночный сыр и халву. Пригласила всех к столу. Только вдруг замечает, что бабушка кофе не пьёт, а лишь смачивает губы, кусочки от бутерброда отламывает, но тоже не ест, за чашку прячет.

— Бабушка, а ты почему не пьёшь?

— Да, детка... кофе мне в голову ударяет. Я потом водички попью.

— А почему ничего не ешь?

Она нервно дёрнула сухоньким плечиком.

— Зубов у меня нет. Потом размочу хлебушек и съем.

— Ну, хлебушек можно и на потом отложить, а рыбку-то жевать не обязательно: положи её в рот, она и растает. Или сыр ешь ложечкой.

— Что-то не хочется мне, — призналась Анфиса Георгиевна. — Душа не принимает.

— Бабушка, а душу бутербродами и не кормят. Ты поешь для здоровья.

— Не могу я, Зоенька. Не неволь меня.

Зоя, уже догадываясь об истинной причине её отказа что-либо съесть, спрашивает:

— Бабушка, а что ты обычно ешь?

— Я? Хлебушек... хлебушек ем, молочко пью, водичку сладкую.

— А где ты молочко берёшь?

— Так невестка Моховых Даша приносит мне через день по литру. В первый день пью свеженькое молочко, а во второй — простоквашу.

— Ну и где твоё молоко?

Бабушка потупилась. Помолчала. Вздохнула.

— Отказалась я, внученька. Мне уже... не нужно.

— Как не нужно? Что ещё за новости?

— Зажилась я, Зоюшка. Никому от меня никакой радости. Даже ты, кровинка моя, дорожку ко мне забыла. Помирать я нынче наладилась. Ты бы задержалась, миленькая, похоронила бы меня по-людски. А-а? — пытливо заглянула она ей в глаза. — Ладно, внученька?

Зоя, уже глотавшая слёзы, заплакала в голос.

— Бабушка, ну что ты такое говоришь? Как же я могу тебя забыть? Ведь я же приезжала к тебе, и ещё приеду!

— Ах, Зойка, Зойка. Ты ко мне ехала, почитай, семь годочков, а я за тебя каждый день молилась, вспоминала тебя. Через пять денёчков ты снова уедешь, и уже навсегда. Не дождусь я тебя больше, голубонька моя, не дождусь.

Зоя горько плакала, сознавая, что бабушка-то права.

'Забрать её с собой? Но она совершенно слаба. И как их довезти обоих? Поезд останавливается всего на три минуты. А надо успеть найти свой вагон, погрузить вещи, посадить Володю, бабушку. Нет, это нереально. Допустим, сначала сопровожу Володю, потом вернусь за бабушкой и заберу её с собой. А там, в городе?.. Лифт уже месяца три не работает. Восьмой этаж — не второй. Конечно, если попрошу соседей, помогут. Бабушку поднять не такая уж и проблема. Но ведь Зое нужно работать. Значит, придётся оставлять её на весь день одну? А суточные дежурства?.. Сколько проблем'.

— Бабушка, родная, мы же не на похороны ехали, а посмотреть на тебя, чем-то помочь. Давай покушаем вместе, а потом сообща что-нибудь и придумаем.

— Вы, детки, не искушайте меня, нельзя мне, а то я опять в силу войду. А на что мне это? Приготовилась я уже.

— Нет, бабушка, хоть я и голоден, — вмешался Владимир, — но без вас больше и крошки в рот не возьму.

— И я тоже не буду есть. Умру вместе с тобой! — с ожесточением заявила Зоя.

— Свят-свят! Бог с вами. Хватит мне и своих грехов. Ладно уж, покушаю немножко.

Так уговорами и, можно сказать, шантажом они и добились того, что бабушка немного поела. Почувствовав слабость, она прилегла отдохнуть.

Зоя ещё раз окинула взглядом комнату: работы здесь непочатый край. 'Сбегаю к соседке, — решила она, — и за уборку. А гость пусть нашим воздухом подышит'.

— Володя, — обратилась она к нему, — ты пока почитай, пожалуйста, во дворе, а я кое-что по хозяйству сделаю и порядок наведу.

— Хорошо, — ответил он.

Владимир самостоятельно вырулил из дома, правда, свалил при этом одну из въездных досок и, расположившись у розового куста лицом к закату, открыл купленный им в дороге роман Никитина. А Зоя, прихватив пару вещиц, специально приобретённых для Моховой, направилась к ней.

Даша была дома. Она сидела под вишней и чистила картошку. Увидев Зою, она зазывающе махнула ей рукой.

— Заходи, заходи, соседка. Давненько тебя не было.

Даша поднялась со скамеечки и шагнула навстречу. Девушки поздоровались. Зоя протянула ей сувениры.

— Это тебе.

— Спасибо. Я видела, как вы приехали. Уже и курочку зарезала для вас, а то, я знаю, у бабушки ничего нет.

— Спасибо за заботу.

Они с интересом рассматривали друг друга. Короткая причёска Дарьи ещё больше округляла её и без того круглое лицо. Правильные черты лица, смоляные волосы и большие чёрные глаза делали её похожей на болгарку. Она лет на пять старше Зои. Та была ещё подростком, когда Даша куда-то уехала, потом уехала учиться и Зоя. И вот с их последней встречи прошло лет пятнадцать. Как же они обе изменились!

— Даша, ты, наверно, больше других знаешь, как жила моя бабушка. Расскажи, пожалуйста.

Соседки, не сговариваясь, оперлись о забор.

— А что рассказывать? — Даша повела рукой. — Пенсия у неё грошовая, а запросы — ещё скромнее. Года три назад бабушка попросила меня помогать ей. В первый же год мы с Витей вскопали ей сотки три, сделали несколько грядок и посадили для неё лучка, морковки, свёклы, картошечки. Сами же убрали. Она почѓти ничего не съела, овощи лежали в подполе больше года, потом пропали. Больше огородом мы не занимались. Зимой через день печку протапливали у неё. Иногда я готовила ей, чаще приносила из дому. Каждый месяц баба Анфиса даёт мне деньги за уход. А я что же, крохоборка, что ли? Всё отношу в сберкассу и кладу ей на книжку. А последнее время кроме хлеба ничего у меня не берет. Говорит, устала я, зажилась. И как я ни уговаривала её, и слушать не хочет. Характер. Вот я и написала вам.

— Даша, а как думаешь, может, мне её с собой забрать?

— Нет, Зоя, с ней в дорогу нельзя. Она сейчас так слаба, что вряд ли ты куда её довезёшь. Выход вижу только один — задержаться тебе на какое-то время.

— Но я не могу остаться — у меня же работа.

— Решай сама. Но если бабушку сейчас не выходишь, через пару недель приедешь на похороны. А ведь она могла бы ещё пожить.

— Да-а. Не знаю, что и делать. Пойду пока порядок наводить.

— Подожди, сейчас овощей дам. А холодильник-то у вас работает?

— Да нет.

— Ну, тогда полкурочки сейчас отдам, а вторую половину занесу завтра. Хорошо?

— Спасибо.

Заходя во двор, Зоя ещё раз внимательно взглянула на постройки — всё старое: и дом, и кухонька, и сарайчик. Вдруг ей подумалось: не станет бабушки, и дом, выстроенный руками деда, в котором выросла её мама и она сама, окончательно осиротеет. Он уже сейчас изменился. Раньше в нём пахло хлебом, яблоками, чабрецом, а сейчас только сыростью и плесенью. Дом тоже умирает. И что со всем этим будет?

Для всех Лихачёвых этот клочок земли — та самая родина, по которой душа тоскует и кости плачут; то место, которое свято памятью о предках. А для остальных — просто участок со старым домом и запущенным садом. Новые хозяева, конечно же, снесут ветхие постройки, всё перепланируют по-своему, построят что-то своё, и участок станет совершенно неузнаваемым. Как жаль!

Зоя подошла к Владимиру.

— Ну, как настроение?

Он захлопнул книжку.

— Какое тут настроение. Нет его. Как подумаю, что старушка морит себя голодом... места не нахожу. Нужно как-то поддержать её. Если бы хоть что-то было в моей власти...

Зоя беспомощно развела руками.

— Володя, я не знаю, что делать, просто ума не приложу. Только сейчас вдруг осознала, что жизнь бабушки во многом зависит от моего решения. Как страшно ошибиться... Я знаю, если задержусь, вероятней всего, останусь без работы. А уеду, и случится непоправимое... как мне потом жить с этим? Нет, выхода пока я не вижу.

Она помолчала и добавила:

— Уже восемь. Пара часов у меня есть. Ты ещё почитай, пожалуйста. А я приготовлю суп и в доме уберу.

— Хорошо-хорошо. Жаль, помочь не могу.

— Ты у нас — гость. Читай.

И Зоя ушла в дом. Уборка затянулась. Глядя на внучку, и бабушка взялась за тряпку. Убрали паутину, пыль, промыли стёкла. Бабушка быстро выдохлась и легла отдохнуть. Между тем суп сварился. Провозившись с холодильником около часа, Зоя наконец-то привела его в порядок. Протёрла пол и стала стелить постель. Спина девушки не просто одеревенела, а уже горела от усталости, каждая её клеточка молила о пощаде. Непреодолимо потянуло прилечь.

'Боже, как же я сегодня устала! — простонала Зоя. — Если я сейчас не выпрямлю позвоночник, то стану сестрёнкой Пиноккио. Мне нужна всего лишь одна минуточка покоя — и я буду спасена'.

Сон, как быстрое течение реки, мгновенно подхватил её и унёс... в детство. И всё там было так замечательно, радостно и беззаботно, что Зоя снова почувствовала себя счастливой. Но постепенно смутное беспокойство поубавило её счастья. И вдруг Зоя очнулась. С трудом приходя в себя, осмотрелась, взглянула на часы и испугалась: было около двух ночи.

Страх не оставил ей ни секунды на размышление. Она стремительно выскочила во двор. Живой, полный ароматов воздух тут же окутал её. Коляска, блестя никелированным ободом, стояла все там же: у куста вьющейся розы. А вокруг — темень и тишина.

На шорох её шагов Владимир обернулся.

— Володя, я уснула, — раскаянно призналась девушка. — Прости меня, дуру. Не обижайся, пожалуйста. Ладно?

— Да чепуха, — хрипловато ответил он.

— Я так уработалась сегодня, что не заметила, как это случилось. — Зоя обеспокоено провела ладонью по его голове. Волосы были влажные. Некрасов, конечно же, озяб. — Ты не замёрз? Не сердишься на меня?

— Не волнуйся. Всё хорошо. Даже напротив. Я благодарен тебе за то, что мне удалось увидеть такую чудную зарю — от начала и до самого конца. А ночь? Такого чистого звёздного неба я в жизни не видел. Всё как-то не было времени хорошенько рассмотреть его. И такой благодатной тишины я тоже не помню. Да и аромат розы — это настоящее чудо. Какое же счастье всё это видеть и чувствовать. Спасибо тебе, Зоенька, — и он губами коснулся её руки, — ты мой добрый ангел. Я ещё раз убедился, что жизнь стоит того, чтобы за неё держаться.

Девушка наклонилась и поцеловала его в небритую щёку. У неё суматошно мелькнула мысль: 'Что я делаю? Вот ненормальная'. И как-то по-домашнему сказала ему: 'Нам пора. Вот-вот роса упадёт, а ты ещё не ложился'. И покатила его в дом.

Бабушка спала в первой комнате на своём привычном месте — рядом с печкой. Во второй стояли панцирная кровать и старый диванчик с подложенными под него кирпичами вместо ножек. Решили, что на диване будет отдыхать Владимир, а Зоя — на кровати. Через пару минут они уже спали.

Глава 10. РЫБАЛКА

С утра пораньше Зоя сходила к Даше и договорилась с ней насчёт молока и яиц. Деньги она отдала ей заранее. Теперь Даша будет приносить им после утренней и вечерней дойки по два литра молока. Ещё Зоя успела сбегать в магазин за хлебом, крупой и маслом.

Завтракать сели в девять. Бабушку опять уговорили поесть. Куриный суп с добавлением специй волей-неволей разжигал её аппетит. Кажется, Зоина уловка удалась.

Убрав со стола посуду, Зоя по просьбе Володи нашла ему на смену кое-какую одежду. А за инструментом они отправились в сарай. Однако открыть его оказалось нелегко. Двери, едва приподнятые над землёй, заслоняла стена лебеды. Зоя минут десять орудовала лопатой, срезала траву вместе с дёрном. Замок, сломанный давным-давно, открылся лёгким рывком. Петли со стреляющим скрежетом неохотно поддались. Зоя, освободив от хлама проезд, бросила Владимиру: 'Осматривайся', — и ушла в дом.

Обстоятельно обследовав сарайчик, Володя вернулся в приподнятом настроении. Он вытащил из коляски старенькую телескопическую удочку с поплавком из гусиного пера и заявил:

— Рыбалка нам обеспечена.

— Замечательно, — отреагировала девушка.

— А твой дедушка был хорошим хозяином, — заметил Некрасов. — Там у него настоящая мастерская: и верстак с тисками есть, и ножовки, и рубанки, и стамески, и топорики. Есть даже нивелир и отвесы — хоть дом строй! И всё на своём месте. Да ещё и в смазке. Я всему этому цену знаю — любил бывать в мастерской.

— Пока дедушка был здоров, — сказала Зоя, — всё время что-то строгал, выпиливал. И наш дом, и все постройки — его рук дело. А теперь вот — горько это видеть — всё пришло в негодность.

— Я тут... клочок наждачной бумаги отыскал, и отвёрточку, — произнёс Володя. — Надо бы попробовать запустить холодильник. В коридоре сыро. Надеюсь, дело в контактах. Поможешь?

Больше часа Некрасов и Зоя провозились с холодильником. Над газовой горелкой они высушили реле — чёрную коробочку с контактами, зачистили наждачной бумагой все клеммы и контакты, осмотрели и привели в порядок электрическую вилку. Когда же, наконец, холодильник, включённый в сеть, усердно заворчал, Зоя поприветствовала этого ветерана вдохновенным 'ура'. Правда, любое прикосновение к нему было болезненно. Володя пояснил, что пока он сырой — будет 'кусаться', а как подсохнет — подобреет.

Эта маленькая победа воодушевила Зою на путешествие по магазинам посёлка. Теперь можно и продуктов подкупить. Она ушла и вернулась только через два часа. Встретила одного знакомого, второго, а потом ещё и свою школьную подружку. Так в разговорах незаметно и время пролетело.

Когда Зоя вернулась домой, Владимир сидел во дворе на самом солнцепёке, непривычно растрёпанный и, что совершенно необъяснимо, в сырой одежде.

Зоя удивлённо приподняла бровь.

— Что с тобой? Никак искупался?

— Так точно. Совершил пробный заплыв и промер глубин местной водной артерии.

— Ну и как впечатления?

— Подводная лодка не пройдёт, — пошутил он. — А в остальном речка подходящая.

'Между спицами застряли пучки водорослей', — отметила Зоя. — Похоже, Некрасов и в самом деле в реке побывал. Что же всё-таки произошло?'

— А ты, как я погляжу, время зря не теряешь, — усмехнулась она.

— Стараюсь.

— Ну, ладно, снимай рубашку.

Девушка сходила за полотенцем. Подала его Володе.

— Вытирайся. А рубашку пока на забор повесим.

Владимир вытер голову, тело.

— Ну, рассказывай, водолаз, что там за дно, — поинтересовалась Зоя, — и как ты умудрился в реку попасть?

— История, в общем-то, пустяковая, — стал рассказывать Некрасов. — Ты ушла и пропала. Я и выкатился за калитку. Смотрю, едет какой-то мальчишка на велосипеде. Махнул ему рукой. Подъезжает. 'Звали?' Говорю: 'Звал. Давай знакомиться, а потом о деле говорить будем'. — 'Давай, — отвечает. — Меня Василём зовут'. — 'Ну, а меня — дядей Володей'. Спрашиваю его: 'Ну, что, Василёк, новенького в посёлке?' Говорит: 'Мороженое привезли. Еду к мамке денег просить'. Спрашиваю: 'А сам на мороженое хочешь заработать?' Смотрю, глазёнки у паренька заблестели. 'А как?' Говорю: 'Очень просто. Ты мне красных червей накопай, а я тебе денег дам на мороженое'. — 'Ладно. Согласен, — отвечает. — Только, чур, не обманывать'. Говорю: 'А у нас не обманывают'.

Уехал Василёк. Через сорок минут привозит банку червей, и всё — первый сорт. Говорит, на ферме полно их, в навозе. Я, как и договаривались, дал ему денег на мороженое, и мы распрощались.

— Чей парнишка-то? Фамилию не спросил?

— Да вроде и не к чему это. Ну, так вот. В сарайчике беру бухточку верёвки — я ещё вчера её заприметил — удочку, и за ворота. Пересекаю дорогу и подруливаю вон к тому топольку, — показал он, — что чуть левее мостков растёт. Застёгиваю страховочный ремешок, чтоб не сползти ненароком, привязываюсь к стволу, верёвку пропускаю через правый подлокотник и, притормаживая левым колесом, благополучно спускаюсь к самой воде.

Колёса встали что надо, удобно. Спинку коляски обвязываю верёвкой, а её конец фиксирую на подлокотнике узлом. Ну, думаю, теперь всё надёжно. Наладил удочку, забросил снасть. Прошло минут пять-семь, не больше, и тут началась поклёвка. И только я стал выуживать, вдруг чувствую... коляска поехала. Думаю, от деревца отвязалась, и, если она в воде перевернётся на меня, то мало мне не покажется.

Я — дёрг за страховку, и отстегнулся. А коляска въехала в воду и тут — рывок. Ну, я и вылетел с сиденья, как с катапульты. Нырнул: глубина — более метра будет. Ради интереса проплыл немного под водой и прямо под мостки угодил. Думаю, как бы головой не удариться, осторожненько этак всплываю и слышу мат: '...Вот пенёк дубовый! Утоп, что ли? Ни хрена себе, пошутил!' Вижу одни босоножки. Ну, думаю, сейчас моя очередь шутить. Тихонечко так погружаюсь, плыву на глубину, выныриваю — и ну барахтаться: то на дно уйду, то снова всплыву. Слышу: бултых! И волна пошла. Я сразу и тонуть передумал.

Подплывает детина: шея — что нога слоновья, меня хвать за подмышку и тянет к берегу. Встал на ноги, и подставляет мне шею. Я ухватился за неё. Вынес он меня и прямо в коляску определил, даже чуть придержал, пока я страховочку застегнул. Глядит на меня и смеётся. Говорит: 'Интересно, что у тебя там за рыбища такая клюнула?' Подаёт мне удочку, вытаскиваю, а там — окунёк, размером с мизинец. Мой спаситель — ну хохотать. Потом смотрит на меня и ехидненько так говорит, каналья: 'Да, брат, не повезло тебе, видать, здорово ты за бабами ухлёстывал, что ножки так поизносились'. И опять хохотать. Весёлый парень.

Говорю: 'Похоже, и тебе не очень повезло'. — 'В каком это смысле?' — удивляется он. — Отвечаю: 'Это я о причине твоего веселья'. Наморщил он лоб, но тщетно. Говорит: 'Что-то мудрено ты выражаешься?' Говорю: 'Куда уж проще. Сделай-ка всё, как было'. Потоптался он ещё немного, потом выволок коляску из воды, привязал её и ушёл.

Ну, смотал я удочку, выбрался с помощью верёвки наверх. Да во двор заехал, чтоб людей не смешить. Вот и все дела.

— Так вы и не познакомились? Кто он?

— Зоя, а к чему мне эти знакомства? Ты лучше расскажи, что тебя так задержало?

— А я, представляешь, свою школьную подругу встретила, Любку, — оживлённо сказала она. — Наговориться не могли. Уже восемь лет замужем, двое детишек у неё: мальчик и девочка. Располнела. Сама учителем в начальных классах работает и заочно в Ростове учится. И хоть дальше райцентра считанные разы выезжала, живёт вполне счастливо. Приглашает нас в гости.

— Спасибо. Но, думаю, лучше сходить тебе к ним одной.

— Ну нет. Я уже ей пообещала, что мы вместе придём. Так что имей в виду.

— Тебе видней, — обронил Владимир.

— Да, — вспомнила Зоя, — Люба ещё на полставки в социальной службе подрабатывает, так мы с ней заодно проведали её подшефную старушку. Кстати, а чем наша бабушка занимается?

— Я вскрыл ей твою посылку, и она теперь разбирается с ней. По-моему, тонус у неё немного повысился, — отметил Некрасов, — хотя озабоченность, конечно, осталась. Прости, но я не знаю, что и сказать ей, чем обнадёжить.

— Ладно, ты тут досыхай, а я пойду, пообщаюсь с ней.

Девушка подхватила сумки и пошла в дом. Бабушка сидела за столом и задумчиво жевала финик. Зоя решила растормошить её.

— Только что видела Бабкину Лидию Тимофеевну.

— Да ну?! — не поверила бабушка. Мне говорили, что она уже не встаёт. Будто помирать собралась.

— Сильно преувеличивают. Сегодня она у дома на лавочке сидела. Я с ней сама разговаривала. Баба Лида наказывала мне непременно передать тебе привет и чтобы недели через две ты ждала её в гости.

— Вот так штука! Неужели придёт?

— Сказала: только ноги подлечит и придёт.

Глаза у бабушки потеплели.

— Это ж моя школьная подружка. Как мы с ней озоровали, когда детьми были... а потом и на танцы бегали, и травы лекарственные вместе собирали. И до сих пор ещё дружим.

Откровенно говоря, насчёт гостей Зоя присочинила ей, но и бабе Лиде передала ту же 'новость', с точностью наоборот. Пусть приободрятся подруги.

Затем она стала выкладывать на стол продукты и незаметно наблюдать за бабушкой. Реакция на них у неё была что надо. Особенно на солёную кильку. 'Ничего-ничего, бабуля, — думала Зоя, — мы ещё разбудим у тебя интерес к жизни'.

Владимир опять увидел своего маленького знакомого, зазвал его во двор и попросил его в чём-то помочь ему. Паренёк с готовностью согласился. Оставив велосипед во дворе, они направились в мастерскую, где долго что-то пилили и стучали.

Обедали все вместе. Оказалось, что Василёк — ученик второго класса, сын Зоиной сверстницы. Внешне он как-то не производит впечатления: узколиц, бледен, худощав, но чуть поговоришь с ним — начинаешь проникаться симпатией.

После обеда, поработав ещё пару часов, они наконец-то выбрались из мастерской. Как раз в это время для проветривания Зоя вынесла во двор целую охапку верхней одежды и стала развешивать её на заборе. В руках у Василька были две небольшие, но аккуратно сделанные скамеечки. 'Одна — для бабушки, — сказал Владимир, — а другая, Василёк, — твоя. Сам решишь, кому её подарить'.

Лицо паренька просияло.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Улыбка так и растягивала его тонкие губы. Он стал с гордостью привязывать своё приобретение к багажнику велосипеда. Покончив с этим, мальчик попрощался и уехал. А Володя и Зоя со своей скамеечкой направились в дом. Бабушка, получив этот незамысловатый подарок, была очень растрогана: гладила рукой по отшлифованной поверхности, с удивлением осматривала широкие ножки скамейки и, не скрывая недоумения, пробовала её на вес.

'Доска сухая попалась, — пояснил Некрасов, — поэтому и скамейка лёгкая получилась. А ножки такие сделаны для того, чтобы они были устойчивы и не проваливались даже на огороде'.

Бабушка с трудом опустилась на скамеечку, посидела на ней и осталась довольна. 'С ней хоть в гости ходить', — заметила она. Глядя на её смущённое лицо, молодые люди заулыбались. Подумалось, много ли нужно человеку для хорошего настроения?

Пошёл седьмой час, и Владимир уговорил Зою выйти с ним порыбачить. Он всё сделал сам: привязался к деревцу, спустился по склону к воде и ловко забросил леску. Зоя была уверена, что ей здесь быстро наскучит, но почти тотчас началась поклёвка.

— Окунишко балует, — флегматично предположил Некрасов. Подсек, и леска тут же вытянулась в струну, а конец удилища круто изогнулся и завибрировал. 'Ничего себе окунишко!' — воскликнул он. И стал подтаскивать рыбу к берегу. Но та сопротивлялась, как могла. Владимир повёл удилищем вправо. Рыбина медленно двинулась за ним, но на мелководье вытащить её не удалось. Тогда он, не ослабляя лески, медленно переложил удилище влево. И вот сквозь толщу воды стали видны смутные очертания рыбины, она казалась очень большой. 'Только бы не сорвалась', — как заклинание шептала Зоя.

— Зоенька, иди наподхват. Если вытащим, гони во двор, — пошутил Володя.

Она спустилась к самой воде. И вот над её поверхностью показалась рыбья голова. Берег все ближе, ближе.

— Сазан, сазан это, — заволновался Владимир.

И волоком вытащил рыбину на траву. Рыбина высоко подпрыгнула, забила хвостом о землю и сорвалась с крючка.

— Зоя, держи, уйдёт, — азартно проговорил Володя.

Девушка, понимая, что сейчас всё зависит от её сноровки, упала коленями на траву и, как сумела, прижала рыбину к земле.

— Молодец! Теперь хватай её за жабры, и она наша.

Нащупав скользкую голову, Зоя с трудом ухватила рыбину за жабры.

— Не бойся! Бери её поглубже, — отчаянно жестикулировал Некрасов.

— Ну, всё, рыбонька моя, допрыгалась! — Зоя торжествующе подняла над головой бьющегося сазана.

— Молодец, Зоя! Не будь сейчас тебя рядом, не было бы у нас и улова.

Зоя поднялась и подошла к Владимиру. Он с жадным восхищением рассматривал рыбину.

— В вашей речке и такая рыба водится? Удивительно.

— Так это точно сазанчик, не карась?

— Однозначно. А ты, что же, деревенская — и не знаешь?

— Если я жила в посёлке, так, по-твоему, и на лошади должна уметь скакать, и на тракторе ездить, так что ли?

— Ну, извини. Это доподлинно сазан. Видишь: усы, крупная, с ноготь тёмно-золотистая чешуя, ну и форма, конечно. Интересно, сколько же он весит?

Зоя расслабила руку и попыталась определить вес рыбины.

— Что-то около килограмма. Пойду бабушке покажу, пусть порадуется.

— Хорошо, — сказал Володя, — а я, если не возражаешь, ещё порыбачу.

Рыбка оказалась как нельзя кстати: бабушка была просто в восторге.

— Живая? Как же вы такую большущую рыбину поймать-то сумели? Ну, молодцы, — поглаживала она заскорузлой ладонью серебристый бок сазана. — Ох и давно же я не видывала чуда такого.

— Да, повезло нам. Вдвоём еле справились. Сейчас водички для неё принесу.

Через минуту сазан уже плескался в ведре. Чуть погодя, Зоя снова вышла к Некрасову. Он показал ей двух окуньков. В течение часа они поймали ещё пяток рыбёшек, самая крупная из них — краснопёрка, длиной с ладошку. До заката можно б ещё половить, но у комаров мотивация была сильнее, и рыбаки удрали домой. Уху решили сварить завтра. Рыбу сунули в холодильник. Попили чаю, поговорили о своих черноморских знакомых и вскоре улеглись спать.

Глава 11. ДАНИЛОВЫ

Минула вторая ночь, а решение всё не приходило. После завтрака Зоя пошла в магазин. В посёлке никакой привычной с детства активности. Некогда известный колхоз-миллионер, наполняющий трудовой жизнью три посёлка, съёжился до размеров полеводческой бригады. Люди остались без работы, без денег, без надежды. В магазине та же сонная одурь, что и в посёлке. Накупив муки, крупы, масла, Лихачёва вышла на улицу.

— Ба, Зоя Николаевна, неужто вы? Ра-ад, рад вас видеть.

Перед девушкой с бутылкой пива стоял матёрый человечище: грудь, плечи, ноги — всё мощное, как у памятника. Щекастая физиономия Федьки Журавлёва, старшего брата её одноклассницы Нинки, расплылась в радушной улыбке.

— Привет, Федя. И мне приятно земляка встретить. Ты стал ещё здоровее. Поделись опытом, как тебе удаётся так хорошо выглядеть? — пошутила она.

— Так меня же не в конце месяца зачинали в суете и спешке, а в самой серёдке, ну и зарабатываю хорошо. В Сибири работаю, шоферю.

— Молодец! Наверно, с роднёй приехал повидаться?

— Да ну их! — отмахнулся он. — Жениться хочу.

— Здорово. И на ком же, если не секрет? — сорвалось у неё с языка.

— Да хоть на тебе, и сегодня.

— Вот это номер! — опешила Зоя. — Ну, ты, Федя, и кавалерист. Представляю, как мои сейчас удивились бы: сбегала девка за мукой, а заодно и замуж выскочила. Да не за какого-то там заморыша, а за самого статного парня в посёлке.

Зоя деланно рассмеялась. Фёдор поморщился.

— Да слышал я, что ты с женихом приехала. — И, не замечая удивления девушки, продолжил. — Не понимаю: зачем свою жизнь ломаешь? Что, тебе здоровых парней не хватает? Вот я, к примеру, чем тебе плох? У меня всё на месте, и я к тебе ещё со школы хорошо отношусь.

— Федя, ты же, вроде, женат? По-моему, Нинка говорила, что у тебя и ребёнок есть, а? Или я что-то путаю?

— Путаешь, — заулыбался Фёдор. — У меня двое. Обе — девки.

— А говоришь, замуж.

— Так я свою Райку выгнал, начисто. Уже год, как развёлся. И дети с ней.

— Да, легко ты семейные дела решаешь. А что ж она? Чем тебе не угодила?

— Не подходит она мне: отсталая баба, несовременная.

— Вот как?.. А я, Федя, представляешь, тоже несовременная, и мы совсем не подходим друг другу. Ну, нисколечко.

— Да ладно тебе, Зойка! — согнув ручищу крюком, Фёдор обхватил её за плечи. — Не волнуйся, подходишь ты мне, подходишь.

— Стоп, стоп, стоп! — выскользнула она из его объятий. — Во-первых, не нахальничай! А во-вторых, сообщаю тебе: ты мне не подходишь, Федя. Ты.

— Это чем же?

— Прости за грубость, но ты мне очень напоминаешь Винни-Пуха.

— По характеру, что ли? — заулыбался он.

— Да нет, Федя. У тебя тоже в голове опилки.

Мгновение, и улыбка исчезла. Фёдор набычился.

— Ты что же это, меня за придурка держишь?! — рявкнул он, и вдребезги разнёс бутылку о тротуар.

Зоя, опасаясь его очередной выходки, неловко извинилась и заспешила домой.

'Ну и псих, — подумала она, — как бы чего спьяна не натворил. Всё же напрасно я поддержала разговор. Не отвяжется ведь теперь'.

Вернувшись из магазина, девушка с головой окунулась в работу и о встрече с Федькой тут же забыла. Владимир с утра не выходил из мастерской, а Зоя выстирала занавески, сварила уху, нажарила блинчиков. Когда был готов обед, позвала Володю. Он выбрался на свет весь в мелких щепочках и прозрачных серпантинках стружек.

— Чем ты там занимаешься? — спросила она.

Он с лёгкой тенью смущенья улыбнулся.

— Надеюсь, до завтрашнего вечера не сгоришь от любопытства.

— Не волнуйся, я терпеливая, — ответила она. — Могу и подольше подождать.

На что Володя заметил:

— Да тянуть-то, вроде, и некуда: всего лишь три дня впереди.

Бабушка села за стол в новой жёлтой блузке с черными лилиями, но отнюдь не с праздничным выражением лица. Глаза её выражали мучительную тревогу. Зоя и Владимир хорошо понимали её душевное состояние и ни о чём личном не спрашивали.

Говорили о соседях, давних знакомых, о погоде и урожае, и всё время осекались в разговоре, когда тема касалась будущего. Зоя даже и не предполагала, что оно занимает в их мыслях так много места.

Да, надо что-то решать. Эта проблема, что большая заноза, загнанная под ноготь, ни на минуту не позволяла расслабиться. Пообедав, они опять занялись каждый своим делом.

Около пяти вечера, когда Зоя снимала с верёвки белье, во дворе появилась миленькая русоволосая девчушка лет семи.

— Здравствуйте, — ласковым, как у кошечки, голосом поздоровалась она. — Вы — тётя Зоя?

— Да, девочка. Здравствуй. А ты кто?

— Я, Света Данилова. Мама велела передать, что мы ждём вас к себе в гости.

— А когда, Светочка?

— А прямо сейчас. Пока вы соберётесь и к нам дойдёте, мы как раз и управимся по хозяйству.

— Спасибо за приглашение.

— Ну, так мы ждём вас?

— Да-да, мы придём. Светланка, подожди, я тебя яблочками угощу.

— Не надо, тёть Зоя. У нас есть яблоки, — ответила девочка.

И, счастливая тем, что успешно выполнила поручение матери, выбежала на улицу.

Зоя тут же поставила Владимира в известность об их предстоящем визите. Спешно закруглив свои дела, они стали приводить себя в порядок. На всё ушло около часа. Вот тут-то и пригодился её запас сувениров. Для мальчика в нём нашлась модельная машинка, а для девочки — алый пластмассовый флакончик духов, выполненный в виде губ, сложенных поцелуем. Попросили бабушку не волноваться, если вдруг припозднятся, и отправились в гости. По пути Зоя забежала в магазин и купила пару шоколадок и коробку конфет.

Узкая улочка оказалась накатанной и короткой. Из огородов, обтянутых панцирной сеткой, свешивались над дорогой ветви абрикосовых деревьев. Возле нужного им дома с кучи песка проворно сполз мальчуган в синей панаме и подошёл к ним. Значительно посмотрел на них, вытер ладошку о крошечные трусики и протянул её Владимиру.

— Данилов... Ванюша.

Зоя чуть не прыснула. Владимир, тоже напустив важности, пожал ему ручонку, но представился просто:

— Дядя Володя. Что строишь, Ванюша?

— Гараж, как у папки.

— Нужное дело. А машины-то у тебя есть?

— Есть. Две машины и трактор.

— А на чём начальник гаража будет ездить?

Мальчуган озадаченно почесал затылок.

— Я пока не придумал.

— А вот тётя Зоя, мне кажется, уже придумала.

Владимир повернулся к ней.

— Ах, да! — воскликнула Зоя. — Ванюша, ты не будешь против, если начальник твоего гаража станет ездить на новом москвичонке?

И подала ему коробочку с моделькой.

Малыш счастливо улыбнулся.

— Не буду, — сказал он.

— Ну, Ванюша, веди нас в свой дом.

— Нет, это не мой дом, а папкин, — возразил мальчик. И пояснил: — Мой будет рядышком. Подождите, я собаку прикручу.

Малыш настежь распахнул калитку и направился вглубь двора. Загремела цепь, послышалось недовольное ворчание собаки.

— Заезжайте! — ликующе прозвенел голос Ванюши. — Она не достанет.

Гости с некоторым опасением проникли во двор. Блочный дом с высоким фундаментом и весёлыми окнами вблизи показался ещё более основательным. Пару раз гавкнула собака, и тут густой мужской голос прикрикнул на неё. Это навстречу им спешил хозяин. Чернявый, роста выше среднего, кавказской наружности. Лицо его весьма выразительно: длинные баки, усы подковкой вниз, большие, чуть навыкате, глаза с сонно подрагивающими веками. Он вытер о спортивные штаны руку и подал её Володе.

— Данилов... Сергей.

Тонкий шелковистый ус Владимира дрогнул.

— Володя. А это Зоя, — покосился он в сторону своей спутницы.

— Я уже понял, — улыбнулся Сергей, — проходите. Сейчас мы обитаем в старом доме, — кивнул он в сторону мазанки. — Летом в нём как-то привычней. В новом только спим.

Данилов откинул с двери тюлевую занавеску. Владимир преодолел невысокий порог. И гости очутились в просторной комнатке с печью, кухонным шкафчиком, диваном и уже щедро накрытым столом.

— Располагайтесь, где вам будет удобней. Люба вот-вот освободится. А я, чтобы не скучали, сыграю.

Сергей вышел, Зоя села слева от Владимира. Через минуту с гармонью под мышкой вернулся хозяин.

— Батино наследство, — с гордостью пояснил он.

Бросил ремень на плечо, пробежался пальцами по кнопочкам. Поковырял одну из них.

— 'Фа' залегает. Да ничего, я уже приноровился.

И заиграл 'На сопках Манчжурии'. Тут же появился Ванюшка. Его глазёнки сияли радостным любопытством. Было видно, что он боготворит отца и хочет абсолютно во всём походить на него. Западающее 'фа' изредка мешало, но Сергей, не прерывая игры, лихо выдёргивал ногтем задремавшую кнопку, и мелодия с прибалтийским акцентом звучала дальше. Во время 'Дунайских волн' вошли Люба со Светланкой.

Зоя познакомила их с Владимиром, и после обмена обычными в таких случаях любезностями и подарками началось застолье.

Рагу из индюшины, салаты, домашнее вино, ягодный пирог и многое другое свидетельствовало о радушии хозяев. Угощаясь, вспоминали школу, рассказывали друг другу смешные истории, анекдоты.

Ребятишки так и вились возле отца с матерью, то забирались к ним на колени, то что-то шептали родителям по секрету; а те лишь потискивали их и целовали. В этом доме явно царил культ ребёнка.

Уже тогда, в разгар веселья, Зою начал покалывать шип обиды на свою судьбу. Именно обиды, а не зависти. Потому что Зоя никогда не смогла бы полюбить такого мужчину, как Любин муж, и своих будущих детишек она видит похожими на себя, и свой дом представляет несколько иным. Словом, в её жизни всё должно соотноситься с её мечтами и представлениями. И как окоченевшему от холода человеку порой не справиться с ознобом у открытого огня, так и её взволнованной душе стало непривычно зябко возле чужого счастья, и в который уже раз с особой остротой захотелось своего.

А Любаше, конечно, повезло. Она смогла построить своё маленькое независимое государство, где все дорожат друг другом. Зоя смотрела на весёлую возню малышей, хлопоты подруги, довольное лицо о чём-то рассказывающего с решительными жестами Сергея, и ей вдруг захотелось заплакать.

'Боже мой! Чего это я так расслабилась, вино в голову ударило что ли? Надо что-то делать', — спохватилась она и тут же предложила:

— А давайте споём.

Все замолчали. И Зоя, чтобы не утонуть в своей тоске, запела: 'Гори, гори, моя звезда...' Взрослые стали неуверенно подпевать. Ванюша как заворожённый смотрел прямо в лицо гостье. А Светланка выбежала во двор и через два куплета влетела в комнату с гитарой. Лак на гитаре почти вытерся, но струны были на месте. Люба взяла рушник и поспешно вытерла её от пыли.

Песня окончилась. Девочка протянула Зое гитару и замирающим от волнения голоском проговорила:

— Под гитару будет ещё красивей.

Зоя в замешательстве взглянула на детей: они ждали чуда. 'О, святая простота! Я же не волшебница, чтобы всё уметь'.

— Светочка, прости...

И тут руку протянул Владимир.

— Вот чёртов рефлекс, сама потянулась, — оправдываясь, смущённо пробормотал он. — Позвольте. Вот не думал, что когда-нибудь ещё возьму её в руки.

Некрасов принял гитару, осмотрел её, подушечками пальцев легонько постучал по корпусу и удовлетворённо кивнул. Устраиваясь, чтоб инструмент не упирался в подлокотник, Владимир развернулся влево и взял несколько аккордов. Гитара была расстроена.

Минуты три он крутил колки: то в одну сторону, то в другую, натягивая и ослабляя струны, — и вскоре зазвучали чистые и стройные созвучия.

— Кажется, готово, — произнёс Некрасов.

Он взял аккорд и, как бы приглашая остальных, негромко запел:

'Светит незнакомая звезда...' Это под Зоин голос. И уже на второй строке она подхватила песню. Потом вторую, третью. Так одну за другой они спели ещё с десяток хороших добрых песен. И вдруг Зоя заметила, что поют только они с Некрасовым, а семейство Даниловых, обняв друг друга, слушает их. Потом Владимир исполнил свой романс на стихи Бунина 'Только камни, пески...' Хорошо получилось. И вот он запел песню, слов которой Зоя не помнила — 'У беды глаза зелёные...' Он пел её так, будто рассказывал им о своей неудавшейся судьбе, и некоторые слова отдавали такой горечью, такой болью, что подступали слёзы. Но вот песня закончилась, и Владимир протянул гитару девочке.

— Спасибо. Гитара хоть и старенькая, но очень удачная.

Несколько мгновений было тихо.

— У нас в доме давно не было такого замечательного вечера, — с подкупающей искренностью призналась Люба.

Гости, в свою очередь, поблагодарив хозяев за щедрое застолье и тёплый приём, выбрались во двор, а потом и на улицу. Сергей вынес сумку, наполненную продуктами.

— Здесь кое-что бабушке, да и вам в дорогу.

Солнце, словно оранжевый мяч, пересёкший линию горизонта, скатывалось в короткую ночь. Даниловы пошли проводить гостей. Люба придержала подругу за локоть, и когда они поотстали от мужчин, виновато спросила её:

— Зоя, ты меня, конечно, прости, но неужели ты ещё не почувствовала, что вы просто созданы друг для друга?

Та умоляюще взглянула на подругу, но Люба продолжала:

— Скажи честно, если бы вы встретились лет пять назад, ты бы вышла за него?

— Думаю, да.

— А если бы позже с ним случилось то, что случилось, ты бы бросила его?

— Ты что, Любка, в своём уме?

— А почему же тогда ты уходишь от него сейчас?

При всей нелепости вопроса Зоя не знала, что и ответить.

— Зойка, милая моя, оставайтесь здесь. Мы будем дружить, как и раньше; поможем огород вам посадить, дом отремонтировать.

— Ладно, Любаша, извини, — отстранилась Зоя. — У меня сейчас и так голова идёт кру́гом. Спасибо тебе за всё, и за совет тоже.

Даниловы остановились, распрощались и ушли.

— О чём это вы говорили с Сергеем? — спросила Зоя.

— Я попросил его, чтобы он бабушке пару тонн угля привёз. И на следующий год тоже, если будет необходимость.

Они замолчали. Ей вспомнились спетые им слова: 'И нельзя мне даже облаком плыть по небу над тобой...' И вдруг подумалось: не о себе ли он пел?

— Володя, а почему ты не говорил, что на гитаре играешь? — спросила Зоя.

— Я был уверен, что уже не захочу играть, — ответил Некрасов. И добавил: — И всё же... зря ты взяла меня к Даниловым.

— Почему?

— Потому, что это взаимное узнавание только осложняет жизнь. Так недолго и равновесие потерять.

Зоя вздохнула, он, конечно, прав. Ну, вот и калитка. Добрались.

Владимир, несмотря на вечер, переоделся и забрался в свой сарай что-то доделывать. А Зоя, пока кормила бабушку, делилась с ней впечатлениями о встрече. Потом взяла принесённые продукты и начала укладывать их в холодильник и, как со всеми случается, стала вспоминать самые интересные моменты этого яркого, как праздник, вечера.

И вдруг слышит: кто-то возится со щеколдой на калитке. Выходит на порог, и в сгущающихся сумерках с трудом узнаёт Фёдора Журавлёва.

— Это ещё что за новости?! — возмутилась Зоя. — Тебя сюда кто-нибудь приглашал?

Калитка распахнулась, чуть покачиваясь, во двор вошёл Фёдор.

— Не шуми! — 'хлопнул' он ладонью по воздуху, как по воде. — Я, может, извиняться пришёл.

— Извиняться надо на трезвую голову. Стой где стоишь! — прикрикнула она.

Он остановился.

— Ты знаешь, Зойка, я дома поскандалил. Хочу у тебя на квартире пожить. Не бойсь, не обижу.

— Я чуда не заказывала. Так что иди к своей сестре и удивляй. И свободного места для ночлега у нас нет.

— А мне много места и не надо. Ты там, в калидоре какую-нибудь пальтушку мне брось на пол и хватит.

Его настырность начинала злить Зою.

— Для особо сообразительных повторяю: на постой мы никого не пускаем. Коридоры у нас не для ночлега. И для чужих людей места у нас нет.

— Ну, так выходи за меня — стану родственником. Одену, как купчиху. Все... обзавидуются. За мной горя не будешь знать.

— Притормози, дальнобойщик. Я же тебе уже сказала: ты мне — не пара. Что ещё не ясно?

— Зойка, ты сама призналась, что я тебе понравился. Про Винни-Пуха я шутку понял. Ты мне будешь век благодарна...

— Фёдор, у меня нет попугая, чтобы он специально для тебя повторял одну и ту же фразу. Я буду благодарна тебе только, если ты сейчас же уйдёшь. Уходи, ради Бога.

— Зойка, — вдруг хохотнул Журавлёв, — я слышал, что твой квартирант чуть было не утоп. Чего же ты за ним так плохо смотришь, а?

— Так вот это чьих рук дело! Ох, лучше бы тебе, Федя, этого не говорить.

— Ну и чего? Чего ты мне сделаешь? — осклабился он. — Может, в объятьях задушишь?

— Сейчас я удовлетворю твоё любопытство! — разозлилась она.

Зоя вбежала в коридор и начала срывать с вбитых в стены гвоздей целые охапки верхней одежды. 'Вот оно где!' — обрадовалась она. В самом углу стволами вниз висело дедово ружьё. Зоя рванула двустволку с гвоздя, переломила её. В левом стволе желтел патрон.

Из-за куцей занавески выглянула во двор. Фёдор уже стоял посреди двора. 'Вот нахалюга!' С ружьём в руках она вышла во двор. Глаза Фёдора округлились.

— Ты это... чего?

— Федя, запоминай, последний раз тебе говорю. Во-первых, я тебе не пара. Во-вторых, места у меня в доме для всякой алкашни никогда не было и не будет. И последнее: если ты ещё раз сунешься в наш двор, я из тебя сделаю пугало огородное.

— Ты чего, Зойка, умом повредилась? Я вот сейчас отберу у тебя берданку, да как дам тебе ею по седалищу...

— Фёдор, не испытывай судьбу, уноси ноги подобру-поздорову.

— Да, знаю я тебя, — фыркнул он. — Хочешь на испуг взять? Не выйдет. У твоего деда патронов-то отродясь не было. Ты загляни в ружьё — оно уже давно ржавчиной заросло.

— Ну, всё, Фёдор, моё терпение на исходе. У тебя — пять секунд на всё. А это — последнее предупреждение.

И она, взяв правее, нажала на курок. Сноп огня оглушительно ударил в землю. По всей округе мгновенно всполошились собаки. Фёдор попятился.

— Ты что делаешь?! — приседая, истошно завопил он. — Вот сучка! Ты же меня чуть не убила!

Зоя демонстративно взвела второй курок и повела стволом в сторону калитки.

— Пять секунд, — сказала девушка.

— Всё... всё понял, — Фёдор вскинул пятерни перед грудью и как бы издали стал отталкивать её. — Вижу. Вижу, ты мне не пара, точно не пара. Дура полоумная.

— Три секунды...

Фёдор, словно вспугнутый зверёк, шарахнулся в калитку, остервенело толкнул её, затем рванул на себя и, ударившись об неё, с отчаянным воплем исчез в темноте.

С невиданной доселе сноровкой в проёме двери показалась бабушка. Из сарайчика поспешно выкатился встревоженный Владимир. Увидев Зою с ружьём, спросил:

— Что случилось?

— Федя Журавлёв свататься приходил, — сказала она. — Кстати, Володя, ты его тоже знаешь: вы вчера вместе купались.

— И что? — спросила бабушка.

— Отказала, — будто всё ещё в раздумье ответила Зоя.

Владимир ухмыльнулся.

— Да, Зоя Николаевна, претендентам на вашу руку не позавидуешь. Даже чуточку жаль их становится. Ещё на одно объяснение хватит пороху?

— Нет. Патроны кончились.

— Вот и хорошо, — сказала бабушка. — А то доозоруешься — потом по селу одни заики будут бегать.

Все рассмеялись. Бабушка немного постояла и ушла в дом. Собаки вскоре успокоились, и стало слышно, как в тёмных кронах деревьев посвистывает ветер.

Глава 12. ЗОВ МОРЯ

Зоя опёрлась о спинку коляски.

— Володя, а что за письмо ты оставил для меня у тёти Маши? Ведь она мне его так и не отдала. Сказала, приедешь лет через пять, тогда и отдам.

— Тётя Маша держит слово.

— Ну так что в нём?

— Помнишь наш последний разговор о литературе? — спросил Некрасов.

— Помню, — ответила Зоя.

— Денис тогда раззадорил меня. Вот я и задумал сочинить поэмку. Пока я обдумывал её замысел, ты уехала. Твой отъезд окончательно привёл меня в нужное состояние. Загадал, если справлюсь с этим, то и другие проблемы не страшны.

— Ну и как, справился?

— Вроде бы, да. Но я никому её не читал. Написал и положил в тот конверт — для тебя.

— О чём она?

— О море. Последние дни я часто ходил на вёслах, и многое узнал о нём. Мои впечатления, мысли, переживания — всё в этой поэмке. Я представил себе, что когда-нибудь, лет через пять-семь ты со своей семьёй заглянешь к тёте Маше, и там найдёшь моё письмо. Вскроешь его, и тогда моя поэмка напомнит тебе о твоём первом путешествии к морю.

— Ты мне её прочитаешь?

— А стоит ли? Ведь тогда сюрприза не будет.

— Ничего. То письмо я всё равно прочту.

— Твоя воля. Тогда, сделай одолжение, принеси мой диктофон.

Зоя сходила за ним, подала его Володе. Некрасов пояснил:

— У поэмки полиметрическая композиция, так что не удивляйся, что отдельные её части написаны разными размерами. А эту запись я сделал там, на берегу, у лодочной станции.

Он положил диктофон сбоку от себя и нажал клавишу. В ту же секунду их ночь наполнилась дыханием далёкого моря. Скандально покрикивали чайки, погромыхивали друг о друга борта лодок, изредка похлопывали о берег волны, перекатывалась галька.

Владимир приглушил звук и начал читать. С первых же слов этой поэмы Зоя ощутила своё присутствие в ней. Узнала и посёлок с развешенными рыбацкими сетями, и паруса яхтсменов, и песни Рафаэля. И чуть ли не физически почувствовала нежность, с которой автор относится к морю и, в конечном счёте, к ней. И всё поняла: эта поэма о ней. Вот она.

ЗОВ МОРЯ

Наш посёлок, лежащий навзничь,

словно выброшенный на берег,

Занавешенный весь сетями,

жил нелёгкой рыбацкой жизнью.

И немало давало море...

Ещё больше с нас брало дани,

Отбирая не только снасти,

но и счастье, круша о камни.

Так однажды отец в путину

вышел в море и не вернулся.

Не завидна и вдовья доля,

и сиротская жизнь не слаще.

Вечерами смотрели оба

В даль морскую, порой без слова,

Каждый в рабстве своих фантазий,

пока гасли зари оттенки.

Но просыпалось струйкой время...

стало маленьким жёлтым пляжем.

Я уже поокреп и вырос,

часто грезил, как выйду в море

И поймаю большую рыбу

или даже добуду жемчуг.

То-то матушка будет рада,

что и к нам заглянуло солнце.

И однажды с надеждой смелой

поделился я с ней мечтами

Белый парус поднять на воле.

...Не дала мне благословенья.

А уж горечи было, гнева...

— Не хочу о море и слышать!

Ничего от него не надо.

Не вода в нём, а вдовьи слезы.

Даже если морская буря

вдруг на берег валы обрушит,

А потом, погасивши ярость,

все усеет вокруг дарами,

Не возьму ни его кораллов,

ни жемчужных его ракушек.

Отнимает оно любимых,

что дороже всего на свете.

— Как же ты не поймёшь, родная,

я не знаю, как жить у моря,

Торопливые видеть волны,

его кипенно-белый пояс,

Слышать этот неясный ропот,

ветерок, словно вздох свирели,

И не знать ничего о тайнах,

что в зелёных глубинах скрыты?

Я порой так хочу на берег,

что в груди замирает сердце.

Гомон чаек и шум прибоя —

моя музыка с колыбели.

Полюбил я и сны морские —

их считают все миражами.

Как прекрасно юное море!

Я хотел бы в нём черпать силы.

— Если ты его не разлюбишь,

то и счастья тебе не видеть.

В нём ты ищешь источник силы,

а найдёшь лишь непостоянство.

В море тонут не только зори —

не найди и себе погибель!

Отбирая чужие жизни,

никогда оно не стареет.

— Я хотел бы все песни моря,

каждый всплеск его переслушать,

Каждый шорох волны по гальке

и встречать все его приливы.

— Но на это не хватит жизни,

и не будет оно послушно

Рассыпаться прозрачной пылью

пред тобой с длинногривых гребней.

И, быть может, ты выйдешь в море,

как всегда — поискать удачи,

В дикий шторм попадёшь, и вскоре

мрак закроет желанный берег.

Твои губы иссушит жажда,

Соль глаза твои скоро выест,

И поглотит тебя пучина

или лодку снесёт на скалы.

Что смогу для тебя я сделать?

Не спасу ни мольбой, ни плачем.

Моё сердце послушай, милый,

уезжай, уезжай от моря!

И поверь, это лучший жребий,

чем, запутавшись, гибнуть в тине.

И... уехал я в дальний город —

только б матушку успокоить.

Нас однажды свела случайность,

удивился я этой встрече,

Грустный взгляд её, отрешённость,

Что-то было мне в них знакомо.

Меня память вернула в детство.

Я понять не мог, в чём тут дело.

Может, что-то глаза подскажут;

заглянул в них и... засмотрелся.

А там плескалось ласковое море.

Меня встревожил его лёгкий бриз.

Не надышусь. И счастлив поневоле —

Опять судьбы исполнился каприз.

Не спрятать мне нечаянную нежность,

В душе моей не погасить огня.

Нельзя предотвратить, как неизбежность,

Стихию чувств, что увлекла меня.

Волною смыло все мои печали,

И все заботы отогнало прочь.

А время шло. Мы с морем всё молчали,

Так умолкают, встретясь, день и ночь.

Оно моей души постичь не в силах,

А я — его волшебной красоты,

Что взволновала и заворожила,

И унесла от всякой суеты.

И вдруг мелькнули искры озорные,

А, может, это отблески зари?

Чтоб вспомнить их во времена иные,

Мне хочется шепнуть ему: 'Замри!'

В разлуке с ним я снова затоскую,

Напрасно вглядываясь в сумрачную даль.

Любимую мелодию морскую

Не слышать долго мне. Увы, как жаль!

За счастьем вслед всегда крадётся горе,

И мне уже не миновать беды.

Я не забуду, но забудет море,

Смыв навсегда с песка мои следы.

Я обречён мечтать о нём и бредить.

О, если б море было только сном

И не будило колоколом медным

И чувств моих, и дерзких мыслей сонм.

Всё повторится. Я увижу вскоре

Блеск изумрудный, радостный рассвет.

И я тогда воскликну: 'Здравствуй, море —

Мой самый лучший солнечный сонет!'

И ушла она в тихий вечер,

Мне, едва шевельнув рукою.

Заскучал я и начал поиск

глаз, в которых плескалось море.

И нашёл их. И были после

расставанья и снова встречи.

А теперь я стою напротив

и в глазах её утопаю.

О, как пьянит меня твой запах, море.

И я опять на милом берегу.

Ты не со мной. С судьбою не поспоришь...

Но и тебя забыть я не могу.

Ведь ты — моя любовь и испытанье,

Надежда и отчаянье моё,

Безмолвный крик, кричащее молчанье,

Моя беда с кружащим вороньём.

Ты — целый мир моих противоречий,

Волшебных снов, несбывшейся мечты.

Я столько раз спешил тебе навстречу,

И столько же вдруг убегало ты.

Хотел бы знать, как долго будут длиться

Моя любовь и вечный твой уход.

...Но блики солнца, словно перья птицы,

Рассыпались по зыбкой глади вод...

Неподвластны любовь и время

никому в этом грешном мире.

И спустя много лет, под осень

шла с другим она, напевая.

И я видел в глазах счастливых,

как мерцало, смеялось море.

Побежать бы к нему навстречу!..

Да оно меня не узнало.

Прощай, зеленоглазое! Мне больно

Смотреть на этот сумасшедший блеск,

На эти разметавшиеся волны

И полный страсти неустанный плеск.

И на твоё взметнувшееся счастье

Из памяти таинственных глубин.

Ты в своём прошлом, я же — в настоящем,

Ты в юности, а я — в снегу седин.

Я рад услышать твои песни, море,—

Как превосходно пел их Рафаэль! —

В них каждый звук, с хрустальным звоном споря,

Туманит голову, как запоздалый хмель.

Настало время, и пора проститься.

Прошу тебя, ты больше не зови.

Я ухожу. Ведь улетают птицы,

Когда тускнеет свет твоей любви.

Придёт весна, и все они вернутся.

Оттает нежность, растворится грусть,

И ты опять захочешь улыбнуться...

И только я к тебе уж не вернусь.

Говорят — время лечит раны.

Так ли это? Не знаю, право.

Каждый день я забыть стараюсь

Своё море и тёплый берег.

Чередою проходят годы,

Сны морские всё чаще снятся,

И надеждой неясной, тщетной,

отчего-то душа томится.

Мне оно не даёт покоя —

в чём секрет его притяженья?

Уж хочу не любви — свободы

в своих помыслах и поступках.

Я, пожалуй, отправлюсь к морю,

чтоб избавиться от сомнений,

Поискать в нём свою монетку

и вернуть ему горсть ракушек.

Всё утеряно безвозвратно.

Но я всё же зачем-то еду.

Вот уже забелел посёлок,

утопая в садах зелёных.

Не войдя даже в дом родимый,

я ступаю на милый берег.

Что-то сильная нынче дымка...

— Здравствуй, море! Зачем ты звало?

Паруса, словно крылья чаек,

как и раньше, вдали мелькают;

На песок наползают волны,

в белый пояс сбивая пену.

Ничего здесь не изменилось.

Так же море спокойно дышит

И беспечно порой смеётся...

Не узнать мне его ответа.

— Грустная история, — сказала Зоя. — Но мне понравилась. Спасибо.

— Пожалуйста.

Некрасов включил диктофон на полную громкость, и они дослушали запись шума волн до конца.

— Море каким-то странным образом влияет на мою психику, — сказал Володя. Я становлюсь недопустимо сентиментальным для мужчины.

— Ничего. Это характер не портит.

Глава 13. ВЕРОЧКА

Владимир поднялся ещё до восхода и засобирался на рыбалку. Зоя, разбуженная его вознёй, вышла вслед за ним во двор. Было зябко. На востоке пламенела заря. Девушка не удержалась от восклицания:

— Боже мой! Какую же красоту мы каждый день просыпаем!

Они вышли на берег. Володя занял своё привычное место, настроил удочку и забросил леску в воду. Поплавок едва виден. Заря завораживала. Какой-то невидимый гениальный художник во всю ширь горизонта рисовал волшебную картину. На сумеречном холсте мазок за мазком появлялись самые неожиданные и нежнейшие краски: светло-зелёная, лимонная, малиновая, светло-оранжевая.

И тут начался клёв. Рыбаки тотчас забыли об этой чудной заре. И к семи утра рыбы на уху уже наловили. Всё портили окунята: хватали наживку, как ошалевшие, а сами-то со спичечный коробок, одним словом, вредители.

Зоя немного озябла и, оставив Володю, пошла на кухню начистить картошки для ухи. Вспомнила о вчерашнем впечатлении от прочтения им, как он выразился, поэмки. Захотелось ещё раз послушать живой шум Чёрного моря, крики чаек. Зоя сходила за диктофоном. Нажала на кнопку 'Плэй' и спохватилась. 'Ах да, плёнка же закончилась'. Вынула кассету и поставила её другой стороной. И снова включила диктофон.

Медленная и величественная мелодия заполнила тесное пространство кухоньки. Зоя мгновенно вспомнила её. Эта музыка звучала в машине родителей той девочки. Мелодия просто божественная. Она так взволновала Зою, что та слушала её, забывая дышать. Мелодия представлялась ей большой гордой птицей, кружащей среди гор в предгрозовой сини. Но вот птица устала и села на одну из вершин.

'Дядя Володя, — неожиданно раздался голос девочки, — это моя любимая мелодия: 'Адажио' Альбинони. Я дарю её тебе. Помни обо мне'. Раздался звук щелчка. Затем послышался шорох торопливых шагов; и снова голос девочки:

— Здравствуйте, дядя Володя.

— Здравствуй, Верочка, — ответил голос Владимира.

— А я пришла прощаться.

— Грустное известие.

— Уезжаем прямо сейчас. Еле уговорила маму. Сказала, если сейчас не остановитесь, сбегу в дороге.

Володя рассмеялся.

— Ты не уговорила их, а шантажом вынудила сделать это. Нельзя так, Верочка.

— Я знаю. Но уехать, не увидевшись с тобой, я не могла. Дядя Володя, я дарю тебе этот диктофон с записью одной мелодии, и не вздумай отказываться. Кладу тебе в карман, позже послушаешь.

— А я и не собираюсь отказываться — давно о нём мечтал. Кстати, и у меня для тебя есть подарок. Держи.

— Вот это да! — радостно воскликнула девочка. — Профессиональный?

— Говорят, что да. У него в комплекте есть выносной микрофон.

Послышались несколько кнопочных щелчков и звук поцелуя.

— Делаю первую запись. Спасибо, дядя Вова.

— И тебе, Веруня, спасибо.

И опять звук поцелуя.

— Как я понял, ты всё конфликтуешь с мамой?

— Да. Она постоянно унижает меня своими придирками. И вообще, она жестокая.

— Верочка, хочешь знать, что я об этом думаю?

— Да.

— Ты мне поверишь, что я честен с тобой?

— Я тебе верю больше, чем кому-либо на свете.

— Ну, так слушай, девочка. У плохих и жестоких матерей очень, очень и очень редко вырастают добрые, способные к любви и состраданию дети. Сейчас она ведёт себя, как любая растерявшаяся мать: ревнует тебя ко всем, и больше всего на свете боится потерять тебя.

— А чего ей бояться? Я уже большая.

— Верочка, о том, что ты выросла, знаешь пока только ты. А мама нервничает оттого, что не поймёт, что же вдруг изменилось? Ведь ты, если вдуматься, снова сползаешь в детство: ведёшь себя как строптивый ребёнок. Не правда ли?

— Не знаю.

— Ну, хорошо. Я вот что тебе посоветую: ты сделай так, чтобы твоя мама заметила, что ты повзрослела, и вскоре увидишь — ваше непонимание исчезнет.

— Дядя Володя, но она и слушать меня не хочет. Всё психует и психует.

— Вера, а ты поставь себя на её место. Ведь то, что она сейчас видит, не понравилось бы ни одной матери: её родная кровинка целых две недели подряд не отходит от безногого, в два раза старше её дядьки. Кого это не встревожило бы? Разве что плохую мать. Так что ты уж не обижайся на неё.

Девочка глубоко вздохнула.

— Я помирюсь.

— Вот и молодчина. Это уже взрослый поступок.

— Дядя Володя, я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

— Верочка, ты сделала для меня не меньше. Ко мне вернулась уверенность, что я живу не напрасно, понимаешь?

— Нет. Это всё равно меньше, чем жизнь.

— Чтобы ты не чувствовала себя уж слишком обязанной мне, я кое в чём признаюсь тебе. Но ты услышишь об этом, и сразу забудешь. Договорились?

— Ладно.

— В тот день, когда меня потянуло выйти в море, я подумал — это зов смерти. И на всякий случай у своего товарища оставил для одного человека письмо. А моря я не боялся — тогда я уже всё знал о нём. И потому грёб и грёб, пока не начал терять берег. Я не был уверен, что мне хочется вернуться. Понимаешь? И в тот момент, когда наши с тобой жизни висели на волоске, мы встретились. Кто к кому был послан? Я не знаю.

— А я знаю: ты — ко мне. Это я звала, я умоляла кого-нибудь прийти ко мне на помощь! И ты один услышал меня. Понимаешь, один! И нашёл меня и спас.

— Однако же трудно тебя в чём-то убедить. Ну да ладно.

— Дядя Володя, ты думай, что хочешь, но я уже давно всё решила: когда мне исполнится восемнадцать, я найду тебя и заберу к себе.

— Ничего себе новости! — воскликнул Володя. — Это ж надо придумать такое. Веруня, милый ты мой человечек, теперь уж послушай меня. Если когда-нибудь по какой-то минутной слабости я приму от тебя такую жертву, то, как только опомнюсь, тотчас покончу с собой. Обещаю.

— Ты что?! — с болью в голосе воскликнула девочка. — Так нечестно.

— Верочка, а ты и думать об этом не смей. Выброси все эти глупости из головы раз и навсегда. Смело влюбляйся в сверстника, выходи за него замуж и живи на радость себе и своим близким. И я за тебя порадуюсь.

— Дядя Володя, но я не смогу быть счастливой, зная, как тебе плохо одному.

— Верочка, ты меня прости, но трудности, пожалуй, самое последнее, что может огорчить меня в жизни. А моё счастье?.. Ты меня не спрашивала, но я уже влюблён в одну девушку. Кстати, тогда именно для неё на берегу я и оставил своё письмо.

— А что она? Только, пожалуйста, не ври.

— Она?.. Ну, если честно, она без ума от одного ловеласа, буквально ослеплена им. И поэтому она больше никого и ничего не замечает вокруг.

— Как же это? — с отчаянием в голосе спросила девочка.

— Видишь ли, такое случается: сердцу ведь не прикажешь.

— Дядя Володя, а кто эта девушка?

— Она моя знакомая. Её здесь нет. Уехала.

— Навсегда?

— Да. Навсегда.

— Она красивая?

— Очень. Но, главное, душа у неё чистая, что родник: сколько ни пей — жажды не утолишь.

— Ты тоже очень хороший. Как она не почувствовала, что ты её любишь?

— Всё дело в привычке, Верочка. Эта девушка всегда смотрела на меня глазами медсестры. И кого она, по-твоему, могла увидеть во мне? Только больного, и это естественно. Даже я и сам стал ощущать себя чем-то вроде вещи, за которой нужно присматривать.

— Зачем ты так, дядя Вова?

— Затем, чтобы не привыкать к этому жалкому состоянию. Я должен вернуть себе статус уважающего себя человека.

— Ты вернёшь его, я знаю. Конечно, вернёшь. Ты такой сильный, находчивый. Я помню, как ты меня спасал.

— Да, обязательно верну. Я настырный.

— Мне пора, дядя Вова. А можно, я всё своим расскажу? Мне не нравится, что они плохо думают о тебе.

— Конечно, можно. Это же не тайна. И помни: не я тебе жизнь подарил, а твоя мама.

— А ты?

— Ну, а я лишь помог тебе её сохранить. Будь счастлива, моя дорогая.

— И ты... Я так хочу, чтобы она вернулась и всё-всё поняла о тебе.

— А что? Вот возьмёт да и вернётся. Ладно, милая, до свиданья.

Приблизилось чьё-то горячее дыхание.

— До свиданья, — всхлипнула девочка.

— Береги себя, Веруня.

— И ты — себя.

Послышался удаляющийся шорох шагов. А дальше — шелестовое дыхание рощи, жужжание пчёл, птичий щебет. Приближающийся стук каблучков... и уже её, Зоин, голос: 'Извините...'

'Боже мой, — прошептала Зоя. — Что же мне со всем этим делать?'

Подготовив всё необходимое для ухи, Зоя снова вышла к Владимиру. Они порыбачили ещё немного. А когда клёв прекратился, Володя смотал снасть, сложил удочку и выбрался на дорогу. И тут прямо перед ними останавливается проезжающий мимо 'Москвич'. Из него вылезает священник, невысокий, бородатый, в тёмной приталенной рясе, и широкими шагами топает прямо к ним. Подходит и, улыбаясь откуда-то знакомой улыбкой, протягивает к Зое свои руки, берет её скулы в тёплые ладони...

— Ну, здравствуй, лягушонок.

И чмокает её в лоб. Рот у Владимира по-детски приоткрылся.

— Батюшка?.. — едва справляясь с изумленьем, Зоя вглядывается в лицо своего школьного друга.

Геляев улыбается ещё шире.

И она, как привычный отзыв на пароль, нерешительно шепчет ему:

— Привет... мандаринчик, — и целует его в щёку.

— Здравствуйте, сын мой, — священник подаёт руку Некрасову.

— Здравствуйте, батюшка, — в некотором замешательстве отвечает тот.

— Будем знакомы: Анатолий — друг детства этой очаровательной дамы. Все школьные годы мы опекали друг друга, как брат и сестра.

— Владимир, — коротко представился Некрасов.

— Вы не удивляйтесь нашему столь экзотичному приветствию. Как-то лет двадцать тому назад наша молоденькая учительница, Любовь Николаевна, спросила нас: какими сказочными героями нам хотелось бы побыть в течение одного дня. Мы с Зоей без особых претензий заявили, что она хотела бы побыть лягушкой-путешественницей, чтоб увидеть хоть что-нибудь новенькое, а я — китайским мандарином, мудрым и молчаливым.

— Какими же мы тогда были наивными, простодушными, — вспомнила Зоя.

— Да-да, — улыбнулся Геляев. — И всё же в какой-то степени мы осуществили свои намерения. К слову сказать, большая часть ребячьих кличек появилась у нас именно после того урока. Не так ли, Зоя?

— Да, Толя, всё так и было. Если бы ты знал, как я рада тебя видеть!

— Не сомневайся, знаю. Ведь я рад не меньше тебя. Как-никак с выпускного вечера не виделись. Мы с тобой так хорошо дружили, что даже странно, почему не наладили хоть какую-то переписку? Чем это объяснить?

— Я думаю, мы с самого раннего детства привыкли смотреть друг на друга глазами близких людей, почти родственников. И наше общение, взаимопомощь были настолько естественными, что мы не отдавали себе отчёта, насколько дороги друг другу.

— Пожалуй, — согласился батюшка. — Но и ещё моя ранняя женитьба сыграла свою роль. Она решительно пресекла все наши возможные отношения.

— Да. Так оно и есть, — заключила Зоя. — Но это всё в прошлом. А что будет завтра — всё в наших руках.

— В руках Господа, — уточнил Анатолий.

— Толя, ты зайдёшь к нам? Мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

— Зоечка, сейчас никак не могу, меня ждут на складе. Нужно кое-какие материалы получить для ремонта церкви. А вот через часик заеду. Обязательно.

— Ну, хорошо, ждём, — обрадовалась Зоя.

— Не прощаюсь, — махнул рукой Анатолий, прыгнул в автомобиль и уехал.

— Любопытный характер, — задумчиво произнёс Владимир. — Ещё, по сути, ни о чём не говорили, а уже располагает к общению.

— Он с детства такой, — заметила Зоя. — С ним всегда и всем хотелось дружить.

Бабушка, узнав об ожидаемом госте, разволновалась. 'Отец Анатолий приедет ко мне чай пить, а у меня и вареньица-то нет. Вот незадача'. Её было просто не узнать: она словно внезапно помолодела. И пока не приехал Анатолий, всё суетилась: что-то вытирала, поправляла и перекладывала с места на место.

Батюшку встретили во дворе.

— Всё, располагайте мной. Да, забыл спросить: вы надолго приехали?

— Мы проездом, — виновато сказала Зоя. — Я созвонилась с Дашей, а она сказала, что бабушка морит себя голодом, вот по пути мы и заехали проведать её. Не завтра, так послезавтра уезжать надо. Только она так плоха, не знаю, что и делать.

— Печально всё это, — погрустнел батюшка. — А я, признаться, надеялся насладиться общением с вами. Ах, как бы мы славно задружили! Ан не судьба.

— Толя, и мне жаль, честное слово. Но хватит о грустном. Расскажи лучше, как ты стал священником? Увидела тебя — глазам не поверила. Ведь ты был, как я слышала, преуспевающим журналистом. И вдруг... Что тебя подвигло на это?

Отец Анатолий, приподнимая пальцами свои длинные темно-русые пряди, задумчиво сгрёб их на затылке. Медленно возвращая руку назад, он смешивал их с волосами своей густой округлой бороды.

— Все та же жажда постижения сути бытия. Видишь ли, журналистика — азартная сфера деятельности. Тебе до всего и до всех есть дело, ты стремишься влезть в личину то одного, то другого. Что он, кто, откуда у него всё? Вначале мне казалось: окунаясь в самую гущу событий, я полнее познаю мир. Но однажды это ощущение исчезло. И чем глубже я проникал в психологию общества, особенно политической элиты, тем большее разочарование постигало меня.

Лицемерие, алчность политиков, сатанинский энтузиазм, с которым они глумились над всем, что ещё недавно было свято для страны, опошление всего без разбора обескураживали. Они все, каждый на свой лад, стали переписывать историю России, лишая её заслуженной славы. Помню, ещё подумал: сколько же иуд в моём несчастном Отечестве!

Вот тогда-то меня и потянуло в христианство. Библию заново не переписывают и не выбрасывают из неё имён. Всё остаётся, как было.

— И вы довольны своим выбором? — спросил Володя.

— Да, сын мой. Вместе с верой в Бога ко мне вернулась и вера в людей. Я понял: избегать надо не их самих, но пороков, ими творимых. Господь согрел моё сердце теплом благодати своей, и в служении ему, в отличие от журналистской практики, мне ни разу не пришлось сожалеть о чём-то сделанном или сказанном мною.

— Анатолий, а где ты сейчас обитаешь и что у тебя за семья?— поинтересовалась Зоя.

— Мой дом в Подгорном, служу иереем. Жена Елена. Двое парней. Живём хорошо, хотя и не без трудностей. Ну, а у вас как дела? — осторожно спросил Анатолий.

Зоя несколько сконфузилась.

— У меня пока всё без перемен: живу в городе, в родительском доме, работаю медсестрой. В июне мне довелось сопровождать Володю в санаторий на реабилитацию, а вот теперь — из него. В запасе у нас было несколько дней, вот мы и свернули к бабушке. Ну, хватит нам тут секретничать. Пойдёмте в дом, а то она заждалась.

Глава 14. СОВЕТ, КОТОРОГО ОНА ЖДАЛА

Войдя в комнату, батюшка перекрестился на образа, благословил бабушку. После обязательных в таких случаях слов приветствия и пожеланий началось чаепитие. Бабушка потчевала гостя конфетами и финиками и жаловалась, что не была в церкви по причине нездоровья уже три года. Батюшка увещевал её не роптать на судьбу и уверял, что Господь в своих милостях её не оставит. Бабушка умиротворённо слушала отца Анатолия. И вдруг он спросил Некрасова:

— Ну, а как вы, Владимир, относитесь к вере?

— С уважением и только, — ответил тот. — Встречая хороших людей, думаю, Бог есть. Но видя несовершенство мира, царящую в нём несправедливость, делаю вывод, что его нет.

— Но всё-таки вы ищете веры?

— Скорее да, чем нет. С ней ведь и жить, и умирать легче. Идеалы, к которым мы ещё недавно стремились, мне до сих пор близки. И прежняя перспектива — доведение земной жизни человечества до совершенства, при всей её неопределённости, меня устраивала. А в религии для меня всё ново. И вопросов столько, что, пожалуй, и целой жизни не хватит найти ответы на них.

— Владимир, не вы, а лишь Господь может приоткрыть свою тайну. И чтобы уверовать в него, вам будет достаточно и одного его знака. А пока подумайте, много ли доказательств, и какие вы находите в том, что у человека есть душа и совесть?

— В этом мне и не нужно никаких подтверждений. Я сам не раз ощущал укоры совести, когда ненамеренно обижал кого-нибудь, и сам чувствовал боль души, когда у меня на глазах гибли мои товарищи. В том, что есть совесть и душа, лично я не сомневаюсь.

— Хорошо. Лично вы убеждены в том, что они есть. А теперь, пожалуйста, поразмыслите: можно ли убедить в этом человека, который ни разу не испытал угрызений совести и не почувствовал в себе ни единого движения души?

— Вряд ли, — ответил Некрасов.

— Вот так обстоит дело и с обретением веры: вы не придёте к Богу до тех пор, пока сами не будете готовы к этому.

— Батюшка Анатолий, — бабушка умоляюще сложила ладони на груди, — вы бы что посоветовали ему? Он ведь, сердешный, и во сне покоя не знает, всё воюет.

— Не волнуйтесь. За тем я и здесь, чтобы со всеми вами по-говорить. И спасибо вам, матушка, за хлеб-соль да за ласковое слово. — Он поднялся из-за стола.

— И вам спасибо, батюшка, что угощением не погнушались. Вы приехали, и у меня такое просветление на душе, что плакать хочется. Храни вас Господь!

— Оставайтесь с Богом, — осенил он её крестом и вышел из дому. Зоя и Владимир последовали за ним. Солнце только набирало силу. Розовый куст так и манил к себе. Они подошли к нему, опёрлись о забор и залюбовались им. Бледно-розовые лепестки, ещё влажные от росы, источали такой тонкий и нежный аромат, что, вдыхая его, они улыбались от радости.

— Когда я вижу такое безукоризненное, непогрешимое творение природы, — нарушил молчание Владимир, — я не могу не думать о вопиющем несовершенстве человеческой души. Если и то и другое создано Богом... так почему же цветок тысячелетиями остаётся источником чистоты и наслаждения, а душа человека — источником всех его бед? Почему?

— Душа подчинена воле человека. Бог, создавая его по своему подобию, оставил ему полную свободу воли. И в том, что мы не можем правильно распорядиться этой свободой, и часто используем её во зло, виноваты только мы сами. Бог здесь ни при чём.

— Знаете, батюшка, я не могу забыть эту проклятую войну ни на один день. И почти каждую ночь мне снятся однополчане в их самые трагические минуты. Снятся и совершенно чужие мне люди: то незнакомый солдат с остановившимся взглядом и виноватой, остывающей на губах улыбкой, то наполовину придавленное бетонной плитой крохотное тельце девочки, то вытащенные из горящего дома обожжённые старики.

И ещё мне снится, как я с Витей Мирошниченко, моим случайным знакомым, откапываю его отца, наспех похороненного знакомым чеченцем в воронке от снаряда. Это было в самом Грозном в одно из перемирий. Тут мы с Виктором и познакомились. Парень вернулся домой из Таганрога, куда увёз подальше от войны своих родных: мать, жену и двух дочерей. У них собственный дом на Советской, напротив здания суда. Приехал, а отец пропал.

Мы поспрашивали соседей, нашли очевидцев гибели отца и, наконец, раскопали его. Его изуродованное тело было завёрнуто в одеяло и засыпано землёй прямо в воронке. Виктор попросил меня поискать в левом кармане брюк отца документы — так было условлено. Там они и оказались.

Но похоронить отца нам ни на одном из городских кладбищ не удалось, они оказались заминированными. И тогда мы похоронили его перед кладбищем, рядом с памятником.

Эти и другие воспоминания давят на меня, взвинчивают нервы. Иногда кажется, что от этого непрерывного, страшного своей реалистичностью ролика я сойду с ума.

И ещё я нередко спрашиваю себя: как могут санкционировать убийства и разрушения люди нравственные? И не слишком ли часто у руководителей государств возникает необходимость в кровопролитии?

— Владимир, я вполне понимаю вас и сочувствую вам, — задумчиво произнёс Анатолий, — и будьте уверены, разделяю ваши сомнения и тревогу. Полагаю, что вера в необходимость решения вопросов военным путём у государственных деятелей должна быть такой же сильной, как у Авраама, готового принести в жертву собственного сына.

— Золотые слова, батюшка. Думаю, что у нас резко поубавилось бы 'патриотов', если бы каждый голосующий за участие страны в конфликте обязан был отправить на войну своего сына или внука. А нет таковых — то и лично съездить в командировку.

— Вот с этим я согласен. Это бы заставило их чаще вспоминать о цене человеческой жизни. А по поводу ваших кошмаров у меня есть один совет: найдите себе такое дело, которое захватило бы вас целиком.

— Хорошо. Спасибо. Я что-нибудь придумаю.

Стало слышно лёгкое посвистывание ветерка. Все смотрели на розочки, доверчиво подставляющие горячим лучам свои атласные лепестки, и, находясь в плену их влажного упоительного благоухания, молчали.

— Ребята, а, между прочим, роза — символ молчаливости, — блеснула эрудицией Зоя.

— Вот оно что! — воскликнул Владимир. — А я всё в толк не возьму, почему мне так хорошо возле этого куста?

Зоя, понимая, что Анатолий вот-вот засобирается в обратную дорогу, предложила ему:

— Толя, а пойдём-ка в сад за яблочками сходим. Своим ребятишкам возьмёшь.

— Не откажусь, дорогуша, — озорно улыбнулся он.

Девушка бросила Владимиру: 'Не скучай', — и увела своего друга в сад. Они подошли к яблоне. Анатолий ласково взял Зою за подбородок.

— Ну, что, лягушонок, если я не разучился угадывать твоё настроение: тебе уже не хочется путешествовать?

— Я не знаю, — с отчаянием сказала Зоя. — Мне пора уже прийти к какому-то решению, вероятно, самому трудному в моей жизни, а я никак не отважусь. Ты мне поможешь?

— Конечно. Насколько я понимаю, речь идёт о Владимире?

— Да. Только я не знаю, что и сказать тебе.

— Это неважно. Вы давно знакомы?

— С середины зимы, — ответила она.

— У тебя была возможность прекратить с ним общение?

— Конечно. Но он очень интересный человек...

— Я заметил. Очевидно, за время знакомства вы о многом переговорили, многое узнали друг о друге и, по всей видимости, духовно сблизились. Я прав, Зоенька?

Зоя кивнула.

— И ты, девочка, привезла его в родительский дом...

— Это вышло случайно, — возразила она.

— Вряд ли. Думаю, в глубине души тебе хотелось познакомить его хотя бы с бабушкой. Уверен, все, кроме тебя, давно поняли, что ты привезла его на смотрины.

— Нет! Но... Федька именно так и подумал. И к Даниловым мы ходили вместе...

Анатолий ласково потрепал её волосы.

— Вот видишь.

Зоя вздохнула.

— А знаешь, Толя, я пыталась изменить ситуацию, старалась устроить свою жизнь иначе, но у меня ничего-ничего не вышло. А Володя полон достоинств: чуткий, умный, решительный, словом, у него есть всё, что я искала в мужчине. У него всегда есть, чем удивить. Но если бы ты знал, Толя, как я панически боюсь, что однажды не выдержу трудностей. Я в таком смятении, просто жуть. Понимаешь, у меня до сих пор практически не было ни забот, ни серьёзных проблем. И вдруг такая ответственность.

— А ты, Зоя, не страшись: я уверен, Божие содействие тебе не изменит. И потом, не нужно особой проницательности, чтобы заметить, что Некрасов так влюблён в тебя, что ревнует ко всем без исключения, — усмехнулся Анатолий. — А любовь питает души. Она для счастья — самое важное. Да и бабушка воспрянет духом. Она ещё и тебе поможет, вот увидишь.

— Спасибо, Толя. У меня прямо камень с души. А то я вся извелась в сомнениях: сердце желает одного, а рассудок требует другого. Страшно ошибиться.

— А ты верь, Зоя, своему сердцу и мужеству Володи, и у вас всё будет замечательно. Я это чувствую.

— Хорошо. Спасибо тебе, Толя. Мне стало немножко спокойней.

— Ну, тогда давай так, — сказал Геляев, — сегодня ты посоветуешься с бабушкой и поговоришь с Владимиром, а завтра около полудня я заеду к вам. Если вы решитесь, я готов обвенчать вас хоть завтра. На всякий случай я приглашу своего друга с машиной, у него микроавтобус.

В ответ Зоя не смогла произнести ни слова, только благодарно уткнулась в его плечо.

Когда с пакетом яблок они вышли из сада, Володя внимательно посмотрел на них и чему-то улыбнулся. Прощаясь, Анатолий благословил всех и уехал.

Владимир укатил в сарай, а Зоя отправилась к бабушке. Она стояла на коленях под образами и молилась. Услышав шаги Зои, бабушка ещё два-три раза перекрестилась и, опершись о стул, с трудом поднялась.

— Ну, что, Зоенька, проводили батюшку?

— Да, бабушка. Он велел спросить у тебя совета.

— О чём же это, внученька?

— Бабуль, Володю ты уже немного знаешь, что он, по-твоему, за человек?

— Хороший человек, внучка, добрый, уважительный, — ответила бабушка и ободряюще взглянула на Зою.

— Бабушка... я хочу выйти за него замуж. Что ты на это скажешь?

Лицо старушки осветилось улыбкой. Она подошла к Зое, непослушной рукой погладила её волосы.

— Ну и умница. Надумала-таки. Знаю-знаю, нелегко тебе это далось. Но я одобряю. И где же ты жить с ним собираешься? — дрогнул её голос.

— Здесь, — ответила Зоя, — вместе с тобой.

Бабушка всхлипнула и судорожно обняла её.

— Спасибо, спасибо, внученька. Слава Богу!

— Бабушка, только Володе пока ни слова.

— Ну, конечно, милая, конечно.

Пошёл третий час. Зоя заканчивала варить уху, когда у двери летней кухни раздался голос Владимира.

— Зоя!

Она выглянула из дверного проёма. Одежда, голова и коляска Володи были припудрены белой пылью, а в руках он держал увесистую, безукоризненно отшлифованную ложку грушевидной формы. Девушка вышла к нему.

— Это для бабушки. Из липы, — пояснил он. — Спешил закончить.

Зоя взяла ложку в руки. Её ручка была достаточно удобной и длинной, с вырезанным на ней орнаментом и отверстием для гвоздя.

— Здорово сработано, Володя. Молодец.

— Но работа не закончена: осталась ещё одна операция. Я бы тебя не беспокоил, однако порожек здесь крутоват. Ты мне поможешь?

— Что за вопрос? Конечно.

— Тогда разогрей, пожалуйста, немного растительного масла и обработай им её. Смачивай ложку до тех пор, пока не появится у неё золотистый оттенок. Только не обожгись.

— Всё понятно.

Через две минуты, держа липовую ложку за самый кончик черенка, Зоя аккуратно поливала её из столовой ложки горячим маслом. Оно пенилось, шипело и сбегало на сковородку. Обдав черенок, Зоя поинтересовалась:

— Ну, как, годится? — показала она ложку.

— Подходяще, — сказал Владимир. — Пусть пока на тарелочке посохнет.

Вскоре все сели обедать. Уха получилась наваристой, душистой. Владимир подмигнул девушке.

— Зоя, принеси, пожалуйста...

Она принесла ложку и подала бабушке. Та осторожно взяла её и с удивлением стала рассматривать.

— Что за чудо такое? Вся гладенькая. А пахнет-то как! Откуда она?

— Ещё вчера была липовым поленцем, — пояснил Некрасов, — в сарае нашёл. Думаю, хватит ему валяться, пусть вам послужит. Теперь как станете варенье мешать, так и меня вспомните.

Бабушка с восхищением ощупывала пальцами резьбу, гладила по отшлифованной поверхности ложки, словом, радовалась подарку, как дитя.

— Такого красивого черпачка я ещё и в руках не держала. Спасибо тебе, внучек. Значит, это из липки, — понюхала она ложку. — Ну-ну.

Молодые люди улыбались и были довольны ничуть не меньше, чем бабушка.

Глава 15. ВТОРОЙ ШАНС

День прошёл в хлопотах. Уже в сумерках Зоя с Владимиром выбрались во двор. Западный небосклон был ещё светел — цвета морской волны с розовыми наплывами, а восток уже затянуло черным бархатом, и на нём чистым светом сочились тяжёлые жёлтые звезды. Тёплый ветерок, пропахший ароматом цветов и скошенного сена, лениво шевелил пряди волос.

Владимир и Зоя снова остановились у куста розы.

— Володя, ты можешь рассказать мне, как познакомился с Верочкой? — спросила Зоя.

— Да так же, как и с тобой — случайно. Когда люди нужны друг другу — судьба их сводит; нужда пропадает — разъединяет. Кто или что нами руководит, не знаю.

— А Степан сказал...

— Ах, вот в чём дело. Степа всё-таки проболтался.

— Он только мне, как сестре, по секрету. Ты же помнишь...

— Помню.

— Или ты не хочешь говорить об этом?

— Да, в общем-то, нет здесь никакой тайны. Если тебя, конечно, это интересует... отчего не рассказать. Только сходи за скамеечкой.

Зоя вынесла из дома скамейку, поставила её к забору и, удобно расположившись на ней, сказала Владимиру:

— Я готова.

Он, словно вдруг озябнув, поёжился.

— Ну, так вот. В тот день у меня было самое что ни на есть прескверное настроение. То, чем я стал, вылилось в какую-то смутную ярость, которая искала выхода. Тогда я и отправился на лодочную станцию. Решил: выйду в море и не вернусь... — Владимир взглянул на Зою и добавил: — пока вся дурь из головы не выветрится.

Инструктор — свой парень. С тех пор, как мы вместе с ним оборудовали вёсельную лодку для меня, мы подружились. Однако в этот раз на море штормило, и он не хотел рисковать своим местом. Но я был упрям, как осёл, и начал орать на него. Он тоже вышел из себя. Тыкал мне в нос лист бумаги, и костяшками пальцев вколачивал в мой лоб каждое своё слово: 'Вот этой самой инструкцией при шторме мне категорически запрещено выдавать кому бы то ни было все виды плавательных средств'.

А я ему: 'Не трать силы, хорошая наковальня молота не боится'. В конце концов, он уступил мне. Мы договорились, что в случае чего, я самовольно взял лодку во время обеденного перерыва, о чём и написал в записке. Лодку он выдал, бросил в неё спасательный круг, помог мне забраться, пристегнуться; сделал необходимые наставления, всё закрыл и ушёл. А я стал выгребать в море.

Мой опыт на то время составил тринадцать успешных морских прогулок. Сел я, как всегда, лицом к корме. И, глядя на удаляющийся берег, грёб, грёб и грёб. Когда он сузился до размеров пояска, понял, пора решать: поворачивать или плыть дальше.

Должен заметить, что, сидя прикованным к скамье, управлять лодкой не очень удобно, а разворачиваться при хорошей волне, тем более. Однако манёвр прошёл успешно. Теперь перед моим взором было только море — безбрежное, серое, я бы даже сказал, гневное. Но страха не было, как, впрочем, и прежнего настроя.

Только подналёг на весла, вдруг вижу: справа и сзади от меня на достаточном удалении что-то мелькнуло, какая-то жёлто-красная полосочка. Я стал вглядываться: что бы это могло быть? Пришла мысль, не иначе как деревянный обломок. И, рассудив так, погрузил вёсла в воду, сделал один гребок, второй. Потом — нет, думаю, для обломка слишком яркая окраска. А что, если это надувной матрац? Решаю: всё-таки надо подплыть поближе.

Ну, осторожненько так развернулся и, забирая в нужную сторону, поплыл в направлении предмета. Минут через десять поднял вёсла, стал осматриваться. Нигде ничего. Что за чертовщина? Померещилось что ли?

Из-под скамейки достал алюминиевый ковш и отстучал им по борту несколько серий ударов. Так, на всякий случай. Прислушался — ни одного постороннего звука. Всё, пора к берегу, — решил. И в тот же миг увидел красный бочок какого-то небольшого предмета. Только теперь он оказался на одном уровне с лодкой, уже слева от меня — метрах в пятидесяти. Держась против волны, стал забирать влево. И вот, наконец, приблизился к предмету. Он был похож на спящего мотылька. Им оказался полуспущенный надувной матрац, поперёк которого кто-то лежал.

— Эй! Эй, на матрасе! — крикнул я. — Вы меня слышите?

— Дяденька, — слышу в ответ слабый голосок, — спаси меня!

Эта фраза, честное слово, на какое-то мгновение парализовала меня. Однажды, ещё в Грозном, во время боя, я уже слышал её. Тогда я пробегал по двору мимо рухнувшего подъезда, выѓстроенной углом пятиэтажки. И тут из-под завала меня позвал ребёнок. Отыскать его не составило труда. Это была худенькая темноволосая девочка лет восьми. Нижнюю часть её туловища зажало лестничным маршем. Без техники приподнять его и думать нечего.

Я наклонился к ребёнку.

— Тебя как зовут? — спрашиваю.

— Рошанка.

— Рошаночка, — говорю ей, — мне нужно сбегать за помощью. Потерпи, милая, я сейчас что-нибудь придумаю.

— Дядя, не уходи, — взмолилась она. — Если тебя убьют, то меня здесь никто не найдёт.

— Не убьют, — отвечаю. — Ты жди, я скоро вернусь.

И побежал за товарищами. Догнал их только квартала через три. Бой уже заканчивался. Но он, что карточная игра: если уж ввязался — уйти, когда захочешь, тебе не дадут. И мне пришлось немного задержаться. Найдя своего зама, я передал ему полномочия. Взял одного из бойцов и побежал выручать девочку. По дороге из обгоревшего бэтээра мы прихватили лом и два домкрата. Немного покружив по дворам, отыскали то место. Девочка, вся измученная и заплаканная, ждала.

— Вот я и вернулся, Рошаночка, — говорю ей. — Сейчас мы тебя вытащим. Потерпи ещё чуть-чуть.

— Костя, — говорю напарнику, — будем поднимать левую сторону. Ищи упор понадёжней и подводи домкрат.

В общем, подготовили домкраты к подъёму конструкции, вплотную подтащили к плите несколько железобетонных осколков, чтобы при необходимости тут же подложить их под неё. Начали подъём. Девочка вдруг и говорит:

— А дядя сказал, что мне уже никто не поможет, только Аллах, — заплакала она.

— Так, наверно, Аллах и прислал нас к тебе, — говорю ей. — Кстати, а куда тот дядя подевался? Пригодилась бы и его помощь.

— А он сказал: 'Засаду надо делать' и ушёл.

— Какую ещё засаду?.. Вот ещё не хватало, — проворчал я. — Не на нас ли? Надо бы...

И тут автоматная очередь заставила нас упасть и отползти за развалины. Стреляли из уцелевшего крыла дома.

— А вот и дядя нашёлся, — в сердцах сплюнул я. — Сразу видно: за народ воюет.

— Ну, отморозок! — возмутился солдат. — Знает, чем заняты, и стреляет. Сейчас я разберусь с этим гадом.

— Не время, говорю, Костя. Вот освободим девочку, тогда и до него черёд дойдёт. А пока прикрывай меня. Да не высовывайся, смотри.

Солдат занял позицию, а я подполз к домкрату, лёг на бок и давай рычагом орудовать. Тут и перестрелка началась. Но я не прекращаю работы, знаю — уж теперь-то прицельной стрельбы у этой вражины не получится. Чуть приподниму лестничный пролёт, сразу подкладываю под него опору. Обдирая руки, колени, ползу ко второму домкрату. Девочку подбадриваю, как могу. Но по её затуманенным глазкам вижу, что она на пределе своих сил.

Левый край конструкции удалось приподнять сантиметров на двадцать. А ножки ребёнка всё ещё что-то держит. Правая сторона пролёта в любое мгновение могла просесть. И тогда всё будет кончено. Я напихал под пролёт камней, влез под него и высвободил ножки. Минуту спустя и девочку вызволил.

Из-под обстрела вытащил её на бушлате. Девочка обняла меня и прошептала: 'Спасибо, дядя'. Я достал аптечку, говорю ей: 'Рошаночка, сейчас мы сделаем укольчик и вмиг донесём тебя до госпиталя'. Она улыбнулась и... умерла. Почему?! Я попытался запустить её сердечко. Ничего не получилось. Тогда сделал ей противошоковый укол, и снова старался оживить её. Всё напрасно. Я не смог её спасти, понимаешь, — голос Некрасова дрогнул. — Почему она умерла, я так и не понял. Меня это до сих пор мучает.

— Володя, это могло произойти от отравления ядами, — сказала Зоя, — которые накапливаются в размозжённых мягких тканях. И как только прекращается их сдавливание, яды тотчас разносятся по организму. Тут вины твоей нет.

— Возможно... — Некрасов глубоко вздохнул и продолжил: — Ну так вот. Когда я вернулся к напарнику, тот бинтовал плечо. Я помог ему и говорю: 'Вот теперь пора с этой гнидой разобраться'. Прикинули план действий. Когда минут через двадцать я оказался возле двери, за которой отсиживался тот 'народный заступник', ярость моя ещё не улеглась. Первой гранатой высадил дверь, второй угодил в косяк той комнаты, из которой велась стрельба. Заскакиваю в неё, смотрю: в углу сидит раненый мужик, под рукой автомат, весь пол — в гильзах. Увидел меня, заулыбался поганенько так: мол, сейчас твоя взяла, сдаюсь, а завтра ещё посмотрим, чья будет. Стал поднимать здоровую руку. Я качнул головой: 'Нет... Рошанку тебе не прощу'. И всадил в него остатки обоймы. А сам сел и заплакал. Думаю, девочка умоляла спасти её, а я так и не смог. Как с этим жить?

И вот сейчас я опять услышал те же самые слова, как будто Бог дал мне ещё одну попытку спасти ребёнка. И тут я, веришь ли, испугался: на такой волне подобрать человека очень трудно. При сближении с ним его может оглушить бортом, и он сразу пойдёт ко дну. А мне и отстегнуться нельзя, всё равно не успею.

— Держись! — кричу.

Достал из-под скамейки бухту швартового каната — надёжная такая верёвочка, — сделал на конце петлю и ору во всю глотку:

— Эй!! Приготовься! Сейчас брошу верёвку! Как поймаешь, наденешь её вот так, — показываю ребёнку, — под мышки.

И бросил конец верёвки. Неудачно. Бросаю ещё раз и ещё. Верёвка намокла и стала тяжелей. Но всё равно мешает ветер. Тогда я зашёл с наветренной стороны и снова бросил её. На этот раз удачно. Она хлёстко стегнула по крыльям матраца — хорошо, что они приподняты были. И тут ручка ребёнка судорожно схватилась за верёвку. Я подгрёб поближе. И, перекрывая шум моря, ещё раз крикнул:

— Петлю под мышки надень! Подтяни! И держись за верёвку!

— Ладно, — кричит ребёнок в ответ.

Когда матрац был подтащен мною совсем близко, по жёлтому купальнику я понял, — девочка. Крикнул ей:

— Прикройся матрацем... и держись!

Выждал, когда волна приподняла её над кормой, и, словно выуживая большую рыбу, плавным рывком дёрнул её на себя. Девочка, скользнув по корме, упала на донную решётку. Я схватился за вёсла и выправил лодку. Затем выловил матрац, бросил его за спину в носовой отсек и подналёг на весла.

Девочка, худенькая, черноволосая, всё лежит и лежит без движения. И тут мелькнула мысль: 'Уж не зашиблась ли она до смерти?' Грешным делом подумал: 'Если и она умерла — всё к черту! Переверну лодку'.

— Ты не сильно ушиблась? — кричу ей.

В ответ она всего лишь шевельнула рукой. У меня и от сердца отлегло.

— Ну, отдыхай, отдыхай, милая, говорю.

И такая тяжесть с моей души свалилась, что у меня, веришь ли, даже слёзы потекли. И как-то сразу устал я, ну просто до изнеможения. Но потом обозлился на свою слабость, взял себя в руки. Гребу.

Минут через пять она подползла ко мне, села, увидела меня на скамейке в приспособлении, похожем на ходунки ребёнка, и обомлела.

— Не бойся, — кричу, — я не пират! Без этих штук я бы не смог выбраться в море. Как зовут?

— Вера, — с усилием отвечает она.

— А я — Володя.

— Как вы нашли меня? — перекрывая шум, кричит она.

— Случайно, Верочка. В море потянуло.

— А вы моряк?

— Нет. И долго ты плавала?

— Очень.

— Ну, отдыхай, Верочка, — говорю.

— Отвязаться можно? — показывает она на причальный канат.

— Да, — засмеялся я, — теперь можно.

В тот раз я устал как никогда. Моё безразличие к исходу морской прогулки сменилось таким страстным желанием вернуться, что я сам был удивлён. Нелегко же мне это далось. К концу путешествия мышцы судорогой сводило.

Степан, увидев озябшую девочку, её полуспущенный матрац, всё понял. И молча пожал мне руку. А девчонку растёрли докрасна и смазали ей разбитые коленки йодом. Маленько отдохнула она. Потом Степан дал ей 'пофорсить' свою рубаху, и мы с Верой отправились в жилую зону.

По дороге спрашиваю:

— Ты кому-нибудь сказала, что пошла купаться?

— Нет, — отвечает. — Я рассердилась на маму и ушла без разрешения.

— Как видишь, тебе это чуть не стоило жизни.

— Да, вижу. Спасибо вам.

— Будь здорова.

После этой прогулки мои мышцы трое суток болели.

Вот так мы с Верочкой и познакомились. Всё как я говорил: возникла необходимость — мы и встретились...

Глава 16. БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Девушка поднялась со скамеечки, встала за спиной Владимира, положила руки на спинку коляски.

— Володя, а почему встретились мы? — вдруг спросила она.

— Ну, возможно потому, что я без тебя просто не выжил бы.

— Но оперировали-то тебя врачи, — заметила Зоя.

— Врачи, — подтвердил Некрасов. — Но, не мне объяснять, от чего может зависеть выздоровление. Я знаю определённо: ты мне очень помогла, очень...

И тут девушка негромко сказала:

— Ну, хорошо. А теперь скажи мне: долго ли ещё мне ждать от тебя предложения?

Некрасов замер. Помолчал. Обернулся к ней.

— Ты это... серьёзно? — спросил он.

— Конечно, — ответила она. — Или меня в твоих мечтах вовсе нет?

— Что ты говоришь? Зоенька! Ты же знаешь... Я... я запретил себе даже думать об этом.

— Почему?

— Ну это же ясно. — Некрасов чуть развернул коляску — Что я могу тебе предложить? Жизнь, полную неудобств? А зачем она тебе... такой молодой, умной, красивой? Ведь я не смогу тебе дать и половины того счастья, что ты заслуживаешь.

— Володя, я к этому готова.

— А что скажут твои родные? — спросил он. — Мне кажется, я не имею на это права.

— Я надеюсь, ты не отказываешь мне в праве самой решать свою судьбу? Так вот, я уже всё решила.

— У меня нет слов, — растерянно произнёс Владимир.

— Ну уж нет, Некрасов, отныне никаких тебе снисхождений. — Ты для меня больше не больной, я для тебя — не медсестра. Так что, будь добр, убеди меня в том, что я не ошибаюсь.

Владимир снял со спинки кресла руку девушки, взял её в свои прохладные ладони и стал целовать.

— Милый ты мой человек! У меня к тебе столько любви, сколько может вместиться в одном сердце. Если б ты знала, что я только ни придумывал, чтобы сдерживать её. Но из этого ничего ровным счётом не вышло.

Зоя обняла Некрасова за шею, щекой прикоснулась к его виску. Он приподнял голову и, сделав движение ей навстречу, легко-легко потёрся щекой о её щеку. Оба негромко рассмеялись.

— Это следует считать за предложение?

— Да, моя жизнь, — дрогнувшим голосом ответил он. — Прости, что я не нашёл тебя раньше.

Осторожно придержав её голову рукой, Владимир потянулся к ней и поцеловал.

Строя планы, привыкая к новым словам и ощущениям, молодые люди проговорили до глубокой ночи.

На следующий день бабушка благословила их.

Было около одиннадцати. Зоя с Некрасовым находились возле дома. Вдруг на УАЗе, именуемом в народе буханкой, вероятно, с тем самым своим другом за рулём, мужчиной лет сорока, среднего роста и плотного телосложения, приехал Геляев. Он энергично вылез из кабины и вошёл во двор. В этот раз батюшка был при галстуке и в хорошем сером костюме.

Тепло поздоровались. Смущённо улыбаясь, Владимир рассказал Геляеву об их с Зоей решении: вступить в брак и остаться жить в этом доме. Анатолий поздравил их и поинтересовался: будут ли они венчаться?

И тут Володя удивил невесту своей позицией.

— Я думаю, пока довольно с нас и регистрации. Не будем сжигать за собой мосты. Поживём, а там видно будет.

— Я предполагал это, — сказал Анатолий. — Ну что ж, это ваш выбор. А что вы решили с датой официального вступления в брак?

— У меня мало времени, — заявила Зоя. — Отпуск на исходе. Надо съездить уволиться с работы, оформить Володины бумаги, закрыть вопросы с квартирой, пропиской, словом, утрясти все дела. Без факта регистрации некоторые проблемы вообще не решить. Так что, если возможно, то хорошо бы оформить наш брак уже сегодня или завтра.

— Ну что ж, — Геляев в задумчивости огладил бороду. — Раз решение принято, мы с Евгением едем в администрацию, на разведку. А вы, на всякий случай, приоденьтесь.

Они уехали. А Зоя с Владимиром, наскоро приведя себя в порядок, стали прикидывать свои возможности. К завтрашнему дню кое-как подготовиться ещё можно, — подумали они, — но расписываться сегодня — чистый авантюризм. И, осознав своё катастрофическое бессилие, ужаснулись. Без помощи Дарьи никак не обойтись. Зоя бросилась к ней.

Примерно через час на подъезде к их дому засигналила машина. Молодые были на улице и видели, как, тяжело переваливаясь и недовольно урча, к самой калитке подрулил микроавтобус. Открылись все дверцы, и из него стали вылезать гости: невысокая исполненная величия шатенка, худенькая девушка с глазами встревоженной серны, чета Даниловых, Анатолий с приятелем и красивый русоволосый парень лет двадцати или чуть более.

Зоя поспешила им навстречу. Когда гости вошли во двор, Анатолий представил их хозяевам. Его приятеля звали Женей Шевченко, главу поселковой администрации — Васильевой Ольгой Ивановной, её секретаря — Анной, а парня — Сашей Соколовым. И тут возникла лёгкая заминка. Оказалось, что к столь решительному повороту событий вступающие в брак всё же готовы не были и не знали, что делать.

Инициативу взяли на себя Даша и Анатолий. Через десять минут к церемонии всё было готово. Прямо во дворе выставлены и накрыты свежими скатертями два стола, расставлены стулья. Из привезённой ребятами коробки извлечены и разложены на столах продукты.

К невесте подошла Анна.

— Зоя Николаевна, у вас кольца готовы?

— О Боже! — смутилась она. — Мы как-то про них и не вспомнили. Моё осталось в городе... Подождите минуточку. Сейчас что-нибудь придумаем.

Взглянув на пальцы рук присутствующих, отметила: у Любы — колечко с камушком, у председательши — перстенёк, у Даши... и вдруг замечает, что бабушка манит её к себе.

Зоя, ожидая каких-то наставлений, подошла к ней. Бабушка молча взяла её за руку и, как-то по-особому улыбаясь, вложила ей в ладонь что-то почти невесомое.

Не может быть?! — На Зоиной ладони золотым теплом сияли два узеньких колечка.

— Эти обручальные кольца мы с твоим дедушкой надевали друг другу во время венчания, — сказала она. — Ох, и давно же это было! И всё-таки мы свою жизнь прожили хорошо. Проживите и вы так.

Зоя порывисто обняла её, расцеловала.

— Бабуля, спасибо. Ты нас так выручила.

— Носите на счастье! Они вам должны подойти.

Зоя примерила: так и есть. Чмокнула её ещё раз и, подойдя к Володе, протянула ему кольца, шепнула:

— Это нам от бабушки.

И кивнула Анне, мол, мы готовы. Та что-то шепнула председательше, и церемония началась.

Всё было так, как у всех, только проще. Свидетелем с Зоиной стороны была Любаша, а со стороны Владимира — приятель Анатолия, как оказалось, в прошлом 'афганец', Женя. Позже Некрасовы подружились с ним, и он стал для них одним из самых близких и преданных друзей.

После короткой церемонии откупорили бутылки с шампанским, начали застолье. Зоя смотрела на искрящееся в бокалах вино, слушала тосты в их честь и уже ничего не боялась. Жребий брошен.

Их первая осень выдалась нелёгкой, впрочем, как и две последующие. Проездив почти весь сентябрь, Зоя вернулась домой. Вопросы, зависящие от неё, она решила; осталось выхлопотать Володе пенсию, но это уже здесь — в райцентре.

В день Зоиного приезда, делясь новостями и впечатлениями, Некрасовы проговорили допоздна. Зоя была удовлетворена тем, что Володя и бабушка в порядке. Из мебели он сам кое-что поправил, в том числе и диванчик, а ребята отремонтировали им крышу. Но заготовок на зиму у них пока не было. Решили: завтра же начнут навёрстывать упущенное.

С помощью друзей они закупили достаточное количество овощей, соли, сахара; приобрели бочку под капусту и с трудом разжились десятком стеклянных банок.

Овощи заложили в подвал, а из собственных фруктов начали делать варенье. У бабушки появилось второе дыхание. Она суетилась не меньше молодых. Вот тут-то молодожёнам и пригодились её опыт и липовая ложка.

До самого конца октября Некрасовы варили, закатывали и солили. А в двух десятилитровых баллонах они поставили бродить вино.

Даниловы частенько бывали у них. Однажды, придя к Некрасовым, они принесли гитару, да так и оставили у них. Говорят, теперь у нас есть постоянный повод заходить к вам 'на песни'. Приезжали и Геляевы всей семьёй. Познакомились и подружились.

Зоя, с детства зная характер Анатолия, рассчитывала увидеть рядом с ним очень спокойную кроткую женщину, но Елена, напротив, оказалась бойкой и энергичной дамой с командирскими замашками. Со своими ребятами она была достаточно строга. И как-то, заметив Зоино осуждение, сказала ей: 'С детьми иначе нельзя. Ведь ребёнок, что деревце. Если не следить за ним — на нём вырастет не одна кривая ветка. И чтобы не пилить потом по живому, я стараюсь вовремя удалить почки, а порой и побеги их дурных наклонностей'. Её взыскательность поразительным образом сочеталась с набожностью и любовью к пению.

Сама она — худенькая, коротко стриженая брюнетка. У неё скуластенькое остроносое лицо, карие глаза и весёлые ямочки на щеках. Будто ничего особенного, и всё же есть некий шарм. Геляевы женились рано. Парни у них симпатяги, оба шустрые, старшему — около десяти, младшему — лет пять. Поглядывая на этих ребят, Зоя не раз думала: 'Интересно, а кто будет у нас: мальчик или девочка? Надо будет подобрать подходящие имена мужское и женское на всякий случай для нашего ребёночка'.

Перед самыми холодами Некрасовы закончили ещё одно важное дело — привели огород в порядок. Если бы не череда дождей поднять их целину было бы намного трудней. Но влага сделала своё дело, а девятиклассники — своё. Они взяли шефство над их семьёй, и за неделю их участок стал образцовым. А Володя в свою очередь пообещал обучить всех желающих игре на гитаре.

С тех пор как Некрасовы узнали, что Зоя в положении, у них появилась семейная традиция: петь песни. Решили: малышу это необходимо. Кроме того, Зоя убедилась, что песня способствует и их с Володей взаимопониманию и чудесным образом гасит возникающие иногда беспокойство и раздражение. Бабушка не пела, но слушателем была идеальным.

Родителям о своём замужестве Зоя сообщила с большим опозданием. Узнав все обстоятельства, связанные с этим, они, разумеется, обиделись на дочь. Это было заметно по их более чем сдержанному поздравлению.

Поздняя осень — время не самое благодатное. Окончание уборочных работ и неизбежная в эту пору распутица снижают жизненную активность посёлка. Самые деятельные натуры, не желая подчиниться этой вездесущей липкой дремоте, пускаются в разгул. А где пьянка — там и драки, и всякого рода глупости и происшествия.

Однажды, забежав к своей давней знакомой Оле Камаевой за десятком яиц, Зоя с изумлением увидела целую стаю совершенно голых гусей, печально бродивших по её двору. Накануне выпал первый снежок, и на фоне белой пушистой каймы, лежащей вдоль забора, они выглядели ещё более жалко и сиротливо.

На её стук вышла Ольга и между делом рассказала эту нехитрую историю. Её отец из тех ревностных поклонников Бахуса, кто не упускает ни малейшего шанса разжиться спиртным. Вот в одном из сараев потихоньку от всех он и поставил брагу. Мать говорит: не пойму, отец уходит управляться трезвый, как стёклышко, а возвращается каждый раз на бровях. Где он успевает нахлестаться, в толк не возьму.

А два дня назад она зашла в дальний сарайчик: яиц по гнёздам поискать, и по хмельному запаху нашла две стеклянные ёмкости: десятилитровку с неперебродившей ещё сливой и четверть с готовой бражкой. Недолго думая, мать выволокла их наружу и выплеснула всё содержимое на ворох листьев. Говорит, хороший натюрморт получился.

Вечером вышла управляться, а гуси все до последней птицы по двору мёртвые валяются. Она и схватилась за голову: 'Оцэ комэдия! Видать, гадости этой наклевались, вот им и каюк пришёл'. Вызвала отца из дома, и ну его чихвостить. Ругала, ругала, да только этим дело не исправишь. Жалко ей стало, что столько пера и пуха пропадает. Мать усадила семью в кружок, и через пару часов все погубленные гуси были ободраны начисто. Побросали их на тележку, чтобы на следующий день за огороды увезти и прикопать где-нибудь в балке.

Утром Камаевы проснулись от шума. Что там ещё за напасть? А гуси, голубые от холода, ходят по двору и возмущённо гогочут. Выходит, пьяные они были вчера. И смех и грех. Вот такая путаница приключилась. Теперь, пока у гусей не отрастут перья, придётся их в тепле держать. Морока, да и только.

Эта птичья драма позабавила Зоиных близких. Прежнюю жизнь Володи заполняли происшествия другого рода, куда более серьёзные и печальные. И поэтому он с живым интересом слушал подробности маленьких поселковых трагедий и приключений.

В их Ольховке, если и появляются новости, то, как правило, криминального свойства. Так было и в этот раз. Когда по всем признакам у особо нетерпеливых Ольховских выпивох заканчивались запасы молодого вина, и должно было наступить трезвое затишье, произошло дерзкое ограбление магазина. Дерзость заключалась в том, что содержимое всех украденных семи ящиков водки было добросовестно разбросано по дворам и палисадам Ольховки, а тара аккуратно сложена у дверей магазина.

Лихоносов — владелец магазина, узнавший об этом, как водится, одним из последних, с ситуацией не справился. Всю водку у населения отобрать не смог.

Участковый — один на четыре села, по счастливой случайности их односельчанин, осмотрел двери, взломанные со стороны грузового двора, и посоветовал пострадавшему этот дверной проём заложить кирпичной кладкой. Злоумышленника не отыскали. Свидетелей, как показал следственный эксперимент, не менее чем полуторачасовой 'раздачи подарков' тоже не оказалось.

Народ строил всякие фантастические предположения и втайне сочувствовал похитителю. Участковый Загорулько в интересах дела предпринял психологическую акцию — выступил по местному радио сам и дал слово потерпевшему. Последний жаловался на несправедливость и пугал жителей тем, что он свой магазин скоро закроет. Загорулько высказал недоумение по поводу мотива ограбления: то ли оно совершено из хулиганских побуждений, то ли из личной мести? Если к Лихоносову есть какие-то претензии, — сказал он, — то хорошо бы ему сказать об этом прямо. И тут, словно бы ненароком, из чистого альтруизма, участковый сделал такое предложение: на недельку он вывесит у почты свой личный почтовый ящик для записки от Ольховского Робин Гуда. Если, конечно, тот не сдрейфит, то пусть напишет, за что он так жестоко поступил с их уважаемым земляком.

Вскоре результат этой 'недели доверия' — исключительно через самых близких и надёжных людей — стал известен всему посёлку.

Загорулько в первую же ночь установил личное наблюдение за почтовым ящиком. Охапка сена, поднятая на второй этаж недостроенного крыла школы, и бинокль вселяли надежду на успех.

После полуночи козырёк почтового ящика взвизгнул. И какая-то тень заскользила по улице в южном направлении. Участковый осторожно спустился со своего НП, пробрался между кучами строительного материала и, соблюдая предосторожности, пошёл было вслед неизвестному. Но вдруг он услышал, что козырёк ящика опять взвизгнул. Это озадачило и остановило Загорулько. Покараулив ещё немного, он вытащил из почтового ящика два послания и ушёл отсыпаться. До конца заявленной недели он получил ещё пять записок. Все они были написаны разным почерком, а смысл их содержания сводился к одному: Лихоносов — ловчила и жмот. И в этом причина его несчастий.

Загорулько понял, что план его провалился, ибо интуиция подсказывала ему, что автор ограбления в эпистолярном конкурсе не участвовал. Вскоре интерес ольховцев к происшествию пропал.

Глава 17. ОЖИДАНИЕ

За зиму у Некрасовых было несколько интересных встреч и знакомств. Но они ждали ребёнка, и это ожидание преобладало над всеми другими событиями.

Когда Володя узнал, что в их, в общем-то, приличном по размерам посёлке нет больницы, а лишь фельдшерско-акушерский пункт со штатом в три человека, занервничал.

В Максимыче, их фельдшере, Зоя была уверена. Он уже много лет успешно принимал роды у всей женской половины Ольховки, в том числе и у своей жены, и поэтому Зоя была относительно спокойна.

Но случилось непредвиденное: Максимыч ввиду семейных обстоятельств внезапно рассчитался и отбыл к себе на родину — под Саратов. А взамен ему прислали нового — молодого и красивого фельдшера с полугодовым стажем. В то время Зоя была на пятом месяце беременности, и эта весть её очень огорчила. И тогда Некрасовы решили, что рожать Зоя будет в райцентре. А фельдшера они поставят в известность позже.

Наступила необычайно ранняя весна. В середине марта растаял последний снег, а уже к концу месяца подсохли дороги, потеряли свою прозрачность кусты и деревья. Из-за испарений влаги, распустившихся на них и пылящих серёжек и проклюнувшихся листочков казалось, что они окутаны лёгким золотисто-зелёным туманцем.

Как только позволила погода, Зоя с Володей начали бывать на улице. Однажды, прогуливаясь так, они и натолкнулись, как оказалось, на фельдшера. Юноша встал у них на пути, как вкопанный и с откровенным бесстыдством уставился на живот Зои.

— Вы ждёте ребёнка? — задал он нелепейший в данной ситуации вопрос.

— Электричку, — съязвила она.

— Ой, извините, — смутился парень. — Дело в том, что я ваш фельдшер.

Его манера сутулиться и напускная серьёзность свидетельствовали о том, что он очень старался выглядеть взрослым.

— Салтыков Юрий, — представился юноша.

— Некрасовы Зоя и Владимир.

— Зоя, а почему о вашей беременности я узнаю случайно? Вы и сами рисковали, и меня могли подвести. В вашем положении нельзя быть столь беспечной.

— А вас, конечно, упрекнуть не в чем, — парировала Зоя. — Вероятно, вы уже обошли все дворы, кроме нашего, разумеется, познакомились со всеми, выяснили, кто и чем болен на вашем участке, и теперь полностью владеете ситуацией. Так?

Фельдшер озадаченно посмотрел на Зою.

— Мне это как-то и в голову не приходило.

— А жаль. Ведь Ольховка — не город. У большинства людей нет телефонов, а у некоторых нет ни родных, ни близких, и помощи им ждать не от кого и неоткуда. Здесь ваши обходы просто необходимы.

— Наверное, вы правы. Прямо с завтрашнего дня и начну.

С тех пор фельдшер Салтыков стал регулярно заходить к Некрасовым.

В середине апреля в воскресенье, несомненно, сговорившись, к ним нагрянули Даниловы и Соколовы, а спустя полчаса приехали чета Шевченко и семейство Геляевых. Друзья нанесли и навезли посадочной картошки, лука, всевозможных семян, и всей гоп-компанией навалились на огород. А Зоя на пару со Светланкой посеяла в палисаде цветы и занялась приготовлением обеда. Желая оставаться в курсе дел, она частенько навещала их ударную команду.

К трём пополудни посадка была окончена. Во дворе поставили столы, стулья; от Моховых принесли пару скамеек, расселись и стали обедать.

Только теперь в спокойной обстановке Зоя заметила, насколько Соколовы подходят друг другу. Оба русоволосые, с чистыми, кремового оттенка лицами. Он немного выше её, зато она моложе. На его лице никаких особых примет — всё правильно и соразмерно — лишь в межбровье три вертикальные морщинки: у Александра частые головные боли. Во второй год своей срочной службы он попал в Чечню. Там и получил контузию. Таблетки помогают всё меньше. Работает в столярке; более подходящей работы нет. Учится на дорожника в Волгоградском техникуме. Заочно. Он немногословен, но эмоционален, часто смеётся добрым негромким смехом. Его жену зовут Варей. Её вздёрнутый носик, по-детски сочные губы и озорные карие с золотинкой глаза выдают в ней вчерашнюю школьницу. А её обаяние не сравнимо ни с чьим другим: она всеобщая любимица — и взрослых, и детей, и животных. Живут они за счёт своего хозяйства и помощи её родителей. Его заработок — чисто символический. Варя рассказала, что в последний раз вместо зарплаты он принёс колёсико колбасы. Только и проку с такой работы, что стаж идёт.

Шевченко — тоже пара замечательная. Евгений широкоплеч, крепок, с пышной шевелюрой пепельных волос. Его речь напоминает неторопливую, но уверенную поступь моряка. Голос сипловатый. Верность — одно из проявлений его твёрдого характера. Майор запаса, бывший вертолётчик, а ныне известный пчеловод. Татьяна с него ростом, белолица, склонна к полноте. Длинные тёмно-каштановые волосы, спадающие на плечи, превосходны. Образованность и холеричный темперамент сделали её непревзойдённой спорщицей. В дополнение к сказанному, Татьяна и Евгений чрезмерно политизированы.

Обед был ещё в разгаре, когда Зоя почувствовала себя неважно. Рассчитывая вскоре вернуться, она извинилась перед гостями и ушла в дом. Но дурнота не проходила. Зоя прилегла и, прислушиваясь к отголоскам их беседы, внезапно уснула.

Недели за четыре до родов Некрасова начала испытывать сильную одышку и невероятную тяжесть в животе. К этим неприятностям добавился и вернувшийся вновь токсикоз. Что бы она ни съела, тошнота выворачивала её желудок наизнанку. В эти минуты Зоя ненавидела весь белый свет.

За ограду она уже не выходила, смущала большая округлость живота. Ходить Зое вообще не хотелось. Но она принуждала себя к этому.

Однажды, обследуя её, фельдшер высказал предположение, что у неё будет двойня. Ничего более ошеломляющего в их беспомощном положении сообщить им было нельзя. Его слова ввергли Некрасовых в шок.

Когда дня через три эта догадка переросла в убеждение, ибо прослушивалось два сердцебиения, юный эскулап вмиг растерял остатки своей уверенности. Зоя вместе с ним перелистала его конспекты и справочники по акушерству и убедилась, что это очень похоже на правду. Чтобы окончательно рассеять все сомнения, нужны дополнительные обследования.

Фельдшер, как он сам выразился, поднял волну и уговорил заведующую райбольницы за десять дней до срока взять Зою на сохранение.

Настал день отъезда. Некрасовы нервничали. Разлука для них в этой непростой ситуации ощущалась какой-то глубинной болью и обоюдным страхом потерять друг друга.

К дому подъехала 'скорая', посигналила. Володя, прощаясь с женой, сказал ей:

— Милая, ты, пожалуйста, не волнуйся и ничего не бойся. Всё у нас будет хорошо. Я в тебя верю. И жду не одну. До свиданья, душа моя. Ты уж постарайся.

И поцеловал её. Она ответила ему шуткой.

— И ты, дорогой, постарайся — блюди себя.

Так они и расстались тогда.

Некрасову поместили в 'патологию'. На вторые сутки Зоя уже точно знала, что у неё должны родиться мальчик и девочка. Здесь были опытные врачи, и её настроение заметно улучшилось.

Ею занимались: водили на занятия, сеансы УФО, обучали навыкам рождения ребёнка. И всё это давало уверенность, что всё будет хорошо. Пятого июня на самосвале с Даниловым приезжал Володя. Сергей вплотную подъехал к Зоиному окну, и ей с мужем удалось поговорить.

А шестого после обеда у Зои начались схватки, и её перевезли в родильное отделение. Уже наступил вечер, а она всё мучилась. Страх опять навис над нею. 'А вдруг все врачи разойдутся по домам, — думала она, — кто тогда мне поможет?' Но зашла заведующая отделением и успокоила её словами: 'Пока ты не родишь, я не уйду!'

Около девяти вечера Некрасова родила. Сначала девочку, а через двадцать минут и мальчика. Ей показали младенцев — оба здоровенькие. Малышей положили на пеленальный столик. Зоя, повернув голову набок, сквозь слёзы старалась как можно лучше рассмотреть своих малышей. На их пупках, обработанных зелёнкой, висели металлические зажимы. Девочка плакала, а мальчишка икал, да так, что зажим подпрыгивал. Мальчик светленький, девочка темноволосая, оба красноватые и смешные. 'Ах вы мои мучители! Как же мы вас долго ждали!' — с глубокой нежностью прошептала молодая мать.

Зоя чувствовала себя бесконечно уставшей и растерзанной, но вместе с тем и счастливой. Чувства и мысли переполняли её. 'Я смогла. Теперь и у нас есть дети, и сразу двое: доченька и сынуля... Боже, какое счастье!.. У меня есть семья. Но как же я с ними со всеми справлюсь? — с тревогой думала она. И тут же успокаивала себя: — Ничего, это не трудней, чем рожать. Мы будем их растить, учить и воспитывать. И всегда-всегда будем их жалеть и любить... Нет, всё-таки это здорово! Теперь у нас с Володей настоящая семья'.

Позже, уже в палате, Зоя с трудом нашла удобное положение для тела и уснула. Первое, о чём она подумала при пробуждении: 'Неужели весь этот кошмар позади?' А потом ей принесли детей на кормление. Зоя опасалась, что кто-нибудь из них останется голодным. Но напрасно, молока им хватило. Мальчик оказался молчуном и соней. Пока она кормила его, он частенько отвлекался и подолгу молча рассматривал её, а то и вовсе засыпал. Зато девочка была более нетерпелива, проявляла недовольство и любила похныкать. Приспосабливаясь к их характерам, Зоя стала кормить её первой.

В палате лежали пять рожениц. И у двух мамаш были большие проблемы с избытком молока. Младенцы не могли всё высосать, и груди их матерей каменели. Девчонки, сцеживая молоко, плакали от боли. Испытывая острую жажду, они боялись каждого глотка жидкости. Жаль девочек. Зою чаша сия, слава Богу, миновала.

Вошла нянечка, раздала кому записки, кому передачи. Вот где Зоя позавидовала женщинам, живущим в райцентре. Приезжим встретиться со своими родными не так легко. На душе стало тоскливо. Зоя достала из тумбочки тетрадку в клеточку, ручку и стала писать письмо.

'Здравствуй, дорогой мой Володька! Если бы ты знал, как я скучаю по тебе. Ты стал отцом, поздравляю. Я уже немного пришла в себя. С малышами пока сложно, но мало-помалу мы начинаем понимать друг друга. По всем приметам, дочурка будет похожа на тебя, по крайней мере, я так хочу. Да, купи, пожалуйста, шоколадку. Здесь есть одна хорошая нянечка: она так умело заворачивает малышей, аккуратно подаёт их, что хочется и ей сделать что-нибудь приятное. Зато другая хватает малюток как щенков. И откуда в ней столько стервозности?

Ты приедешь к нам в лучшем случае завтра, а я начинаю говорить с тобой уже сейчас. Сегодня обхода ещё не было: что скажут врачи, напишу. Володя, мне ничего не привози: ни сгущёнки, ни печенья, ни огурцов, ни яблок. Правда, можно парочку лимонов. Ты лучше привози мне большие письма, чтоб я могла подольше 'разговаривать' с тобой. Договорились?

Температура у меня нормальная. При схватках сильно искусала губы, но они уже заживают. Я в основном лежу, подниматься пока не разрешают, да к тому же и больно ещё очень. Детей на руки пока не беру, боюсь уронить. Так что нянечки и кладут их мне, и берут их от меня. Всё, выдыхаюсь уже, не могу писать. Ну, ничего, возможно ещё допишу. Целуем. Ждём'.

На третий день приехали Володя с друзьями. Зое передали большущий букет пионов. Навезли продуктов и среди них: изюм и орехи. Ещё была записка:

'Милая моя! Спасибо тебе за малышей!!! Ты — моя жизнь, моё счастье, моя богиня! Целую тебя от макушки до пяточек. Володя'.

В ответной записке Зоя предложила назвать их ребят Артёмкой и Алёнкой. И попросила поискать для них в магазинах ванночку и кроватки, а к выписке привезти необходимые малышам вещи. И передала их список.

Чуть погодя из приёмной принесли ещё одну записку:

'Зоенька, имена чудесные. Ты умница. Всё что надо купить, мы купим и привезём. Будьте здоровы, мои дорогие. Целую. Ваш батяня'.

Девчонки из их палаты передружились. Зоя ближе всего сошлась с Машей — пухлощёкой конопатенькой хохотушкой. От неё веяло добротой и оптимизмом. Они рожали в один день, у неё — девочка. Сама Маша из местных, приглашала в гости.

Наступил день выписки. Все необходимые бумаги уже оформлены. Вот-вот подъедет Володя. Зоя чувствовала себя ещё не совсем здоровой и, собирая вещи, пошатывалась от слабости. Маша, наблюдая за ней, мечтательно фантазировала:

— Может быть, уже сегодня Президент оглядится и заметит, что в России-то народу раз-два и обчёлся. 'Что за беда?' — спросит он. А ему в ответ: 'Бабы рожать перестали — заботы не чувствуют'. И он тут же свой президентский указ — бац! на стол. 'С завтрашнего дня роды человека считать делом, достойным всяческого поощрения. Всех рожениц награждать по-настоящему ценными подарками. А родившим двойню или тройню вручать медали 'За Любовь и Отечество'. И всех без исключения баб из роддомов развозить по домам исключительно на правительственных машинах с открытым верхом. А министерствам и ведомствам товары для новорожденных удешевить в десять раз. Дата, подпись'.

Девчонки рассмеялись. Одна из женщин, которая вынашивала четвёртого ребёнка, заметила:

— Размечтались, дурёхи. Он, если и оглядится в Москве, то не заметит, что окраины опустели. А наградой нам будет пособие, на которое только котёнка можно прокормить. Так что, девоньки, надейтесь-ка лучше на себя и своих мужей.

И тут в палату внесли два узла детских вещичек. Володя приехал. Вскоре принесли и малышей. Зоя сама их перепеленала в новые пелёнки и завернула в одеяльца. Все 'присели на дорожку'. Начали прощаться. Машка полезла целоваться. 'Ну, пока, героиня! Давай помогу зятька донести'.

Возле ступенек стоял запылённый уазик. Володя вручил Зое букет, принял у неё дочурку, Артёмку взял Женя и благополучно переправил его в салон на руки Саши Соколова, их доброго друга и помощника. Поблагодарили медсестру. Зоя села на переднее сиденье, прощально помахала рукой, и машина осторожно тронулась в путь.

Время от времени оглядываясь на своё семейство, Зоя отмечала на лице Владимира появление то радости и отцовской гордости, то любопытства и даже испуга. Когда подъехали к дому, оказалось, что их палисадник весь в цветах, появилась новая более широкая калитка, а возле их любимого куста розы — широкая скамейка. Все благополучно выгрузились. Зашли в дом. Глаза бабушки лучатся счастьем. Она определённо помолодела.

Занесли малышей в спальню, а там — сюрприз. Комната выбелена, стоят две новые застеленные кроватки, над каждой из них по полукруглому бра с мягким серебристым светом. А на столе разложены погремушки, термометры, тарелочка с сосками, рядом стоят мерные бутылочки, ковш и ещё до десятка нужных вещей. Из-под кроватки виден краешек детской ванночки. 'Нас тут ждали, — отметила Зоя. — Это приятно'.

Минут через пятнадцать ребята уехали. С друзьями Некрасовым, несомненно, повезло.

— Наконец-то вся наша семья в сборе, — улыбнулся Володя. — Зоенька, ты даже не представляешь, какая ты у нас умница. И детки у нас сим-па-тичные. Все в тебя.

— Да, Вова, они очень милые. Я их с первой же минуты полюбила. Если б ты знал, как долго я о них мечтала.

Малыши лежали в кроватках и осматривались. Пусть привыкают. А Зоя с Володей, обнявшись, сидели на диване и смотрели на них. Счастливый день.

— Зоенька, я сейчас вот о чём подумал...

— О чём, Вова?

— Эти два-три предстоящих года для всех нас будут очень трудными, особенно для тебя, милая. Но всё же я рискну предложить тебе ещё кое-что.

— Не тяни, Володя, а то идея прокиснет.

— Хорошо, следи за мыслью. Несколько деревьев мною уже посажено, сына и дочку ты мне родила, осталось...

— ...Построить дом?

— Вот именно! Это и будет моим делом. Тем более, что нашей семейке здесь, прямо скажем, будет тесновато. Нам определённо нужен новый дом. Ты как на это смотришь?

— Положительно смотрю. Ещё как положительно. А из чего будем строить?

— Я всё уже продумал. Фундамент будет из камня, цоколь — из кирпича, а дом сделаем из сосны. Воздух будет чистый, как в лесу. План дома вместе составим. Согласна?

— Конечно. Только у нас на стройку совершенно нет денег.

— Это не беда. На строительный лес для сруба — хватит. На доски — у Даниловых займём. А там и мою страховку получим. Так и достроим.

Глава 18. 'ДЕНЬ ПЕРВОГО КАМНЯ'

Субботний день, как и любой другой, Зоя начала со стирки. Через час две верёвки, протянутые поперёк двора, были увешаны распашонками, подгузниками и пелёнками. Пока она стирала и кормила ребят, Володя нажарил картошки. Звякнула щеколда на калитке: Дарья принесла молока. Навстречу ей вышла Зоя. И только они присели на скамейку, как чуть ли не в забор уткнулся уазик. Это, поставив их перед фактом, пожаловали друзья. Увидев вылезающего из машины Данилова, Зоя поняла: Женя привёз всех. Она ошеломлённо поднялась.

— О Боже! У меня сегодня такой беспорядок... просто кошмар. Времени ни на что не хватает. Даша, не уходи.

А в калитку с огромным букетом белых пионов уже входил улыбающийся Анатолий. Сегодня он был в костюме.

— Ну что, хозяюшка, принимай поздравления! C пополнением семейства!

Ребята все по очереди обнимали Зою, целовали, говорили ей комплименты, а она с замирающим сердцем думала: 'В доме совсем не убрано. Вот опозорюсь'.

— Зоя, — прозорливо взглянула Елена, — ты будто не рада? Не хочешь нам показывать новых жителей Ольховки?

— Рада я, Лена, рада, — чуть не плача сказала она. — Но я ещё не успела убраться.

— Эка невидаль! И мы прошли через всё это. Сама Земля из хаоса создана. Так что веди в дом, подруга, а то возьмём его на абордаж.

— Дайте мне всего одну минуточку, — взмолилась Зоя.

— Нет, минуты я не вытерплю, — заявила Елена. — У тебя — тридцать секунд.

Зоя в панике метнулась в дом. На пороге остановилась: постели уже заправлены, вещи сложены — одним словом, порядок. Володя и бабушка сидят за столом.

— Веди гостей, внучка.

Зоя немного успокоилась и вышла на порог.

— Прошу.

Анатолий погрозил ей пальцем.

— Я подозревал, что ты волшебница... с самого первого класса.

Когда поутихли восторги, ребята подарили малышам по гирлянде погремушек, кипу пелёнок, отрез марли. А молодой матери — трёхлитровую банку мёда, пакет кураги и мешочек грецких орехов для улучшения состава молока.

Расселись, где смогли, от угощений наотрез отказались.

— Мы на двадцать минут, — пояснил Женя. — Отработали пробный выезд. А настоящие подарки и застолье будут на крестины. Не забудьте пригласить.

— Может, какая помощь нужна? — спросила Татьяна.

— Спасибо. Пока вроде бы справляемся, — ответила Зоя. — Хотя у Володи есть кое-какие мысли, посоветоваться бы не мешало.

— Ну так выкладывайте их на обкатку, — подбодрил Данилов.

— Ребята, я думаю, нам нужно строить новый дом, — сказал Володя.

— Вот это правильно! — поддержал Анатолий. — Ребятне нужен свет и простор.

— Дело это хлопотное, — озабоченно отозвался Женя, — и замечу, не каждому оно по плечу. Думаю, лет пять уйдёт на стройку, а то и больше. Но выбор у вас невелик. Одобряю.

— Поможем, чем сможем, — подал голос Саша Соколов. — А из чего строить-то хотите?

— Идея пока сырая, — сказал Владимир, — но в общих чертах я уже знаю, что хочу. — Это невысокий фундамент, цоколь из красного кирпича, кухня — из белого, сруб из сосны. Да. И рубить его я хочу сам.

— Что ж, неплохая задумка, — сказал Женя. — Однако нужно прикинуть, что в первую очередь нужно сделать. Есть соображения на этот счёт?

— Есть, — заявил Сергей. — Самое главное — раздобыть строительный лес и доски, я ещё не забыл, как это делается. У Володи есть льгота, вот на неё и будем рассчитывать. Это нам облегчит задачу.

Мужчины, обсудив ещё несколько проблем, тему строительства закрыли. И тут же гости начали прощаться: у всех были дела.

Прошёл месяц. Благодаря стараниям и настойчивости друзей, Некрасовы приобрели сосновые брёвна, брус и струганые доски для пола. Ещё им пообещали в течение года установить телефон, для жителей посёлка — это событие.

Малыши понемногу подрастали. Их молодая мать ещё не полностью оправилась после родов и очень уставала. И хотя она была занята как никогда раньше, ощущение счастья не покидало её. Она была не просто нужна, а жизненно необходима своим детям и мужу. Именно в это время ей стал совершенно понятен священный смысл семьи. Хорошая семья — это и самая здоровая клеточка общества и эталон счастья. Потому что здесь оно наиболее бескорыстное. Зоя теперь доподлинно знает: счастье — это когда рядом есть люди, которых любишь до самозабвения и, вместе с тем, всем своим существом ощущаешь их взаимное доверие и обожание.

В середине июля у Некрасовых состоялись крестины. И теперь у их ребятишек есть крёстные — по одному из каждой семьи друзей. Ещё малышам подарили бесценный по нынешним временам подарок: коляску для двойняшек. В провинции найти её попросту невозможно. Отныне мечты молодых родителей о регулярных семейных прогулках стали реальностью.

Даниловы принесли им в подарок крохотного поросёночка, Соколовы — пару кроликов и пять утят, а Моховы — десяток цыплят. Так нежданно-негаданно Некрасовы в одночасье обзавелись своим хозяйством: смехотворным по общему весу, но весьма серьёзным по хлопотам. Тогда же, обсуждая их дела, друзья пришли к выводу, что топливо на зиму нужно завезти уже сейчас, пока не загромождён двор.

Спустя неделю Данилов привёз Некрасовым три тонны угля. Так что холода их семье теперь не страшны.

Подготовка к строительству продолжалась. Владимир и Зоя уточнили план будущего дома. В нём предусмотрели поѓстройку трёх комнат: двух спаленок и зала, а в перспективе — достройку из кирпича столовой, санузла, ванной и прихожей. Да и крылечка.

Решили, что дом будет располагаться не вглубь участка, как принято, а параллельно улице. И займёт он часть двора и кусок огорода перед кухней. Другого места пока нет. Пусть это не типично, зато в комнатах будет много солнца.

Как-то вечером Некрасовы возвращались с прогулки. Зоя шагала рядом с Володей и впереди себя толкала коляску с детьми. Говорили о том, что этой осенью им во что бы то ни стало нужно раздобыть сортовых саженцев, всё хорошо распланировать и заложить сад.

— Эх, взглянуть бы хоть одним глазком, каким он будет лет через десять, — сказал Володя.

— Вот уж не надо, — возразила Зоя. — Если мы будем знать будущее — пропадёт интерес к настоящему. А у нас впереди столько работы, прямо жуть берёт. Давай радоваться тому, что имеем.

— Ты права, Зоенька, давай. А то, что с нами случится, пусть будет нам сюрпризом.

Некрасовы уже собирались повернуть во двор, как вдруг услышали позади себя сиповатый голос Федьки Журавлёва:

— Привет семейству!

— А вот и первый сюрприз, — с досадой пробормотала Зоя и, предполагая неприятный разговор, обернулась к Фёдору.

И одного взгляда хватило, чтобы понять, что выпито им сегодня немало. Его бордовые щёки и нос с сиреневым отливом выразительно свидетельствовали об этом.

— Привет, голубь сизый.

Володя, не скрывая своего отношения к нему, тоже неохотно буркнул:

— Привет.

— Что праздновал, Федя? — спросила Зоя.

— Женюсь. Сегодня предложение сделал.

— Да-а? — не удержалась она от возгласа. — И кто же эта счастливица?

— Наташка Трибушная.

— И она согласилась?

— Конечно. Дом без хозяина — сирота. А у меня, сама видишь, руки — во! — показал он свои кулачищи.

— А как с этим? — постучала Зоя пальцем по своему лбу.

— Крепкий, не волнуйся. Любую преграду преодолею. Бутылку о лоб запросто разбиваю.

— Могучий ты человек, Федя, но всё же хвастун, — не поверила Некрасова. — Врёшь, себя не помнишь!

— Это я вру? Спорим на пол-литра! — разгорячился он.

— Нет-нет. Никаких споров, — решительно отказалась Зоя. — Ты удиви лучше кого-нибудь другого. А нас дела ждут посерьёзней. Видишь? — Зоя кивнула на груду брёвен. — На глупости, извини уж, денег нет.

Фёдор с досадой отмахнулся, повернулся к Володе.

— Слышал, будто сруб хочешь делать? Это верно? — спросил он его.

— Собираюсь.

— И когда думаешь закончить его?

— На будущую осень.

— Ага, годов через восемь! — съязвил Федька. — Ты эту сказку своим детям рассказывай, а не мне. Я уже три дома срубил в Сибири — выкинул он вперёд четыре пальца. — Кстати, лучшего специалиста, чем я, в Ольховке нет. И потому реальное дело предлагаю: дадите хорошую цену, плюс по чекушке на завтрак, до холодов сруб у вас будет. Ну, как?

— Нет слов — одни буквы остались, — пошутил Володя.

— Ну, ты, Фёдор, и раскатал губы! — разозлилась Зоя. — И цену ему подавай, да ещё по чекушке на завтрак. Совести у тебя ни на грош.

— А я что, даром работать должен? — выпятил он губу. — Нашли дурака.

— Федя, а мы дураков не ищем, кому они вообще нужны? Так что не напрягай свою голову пустыми фантазиями. Наш дом — не твоя забота. Когда построим, тогда и хорошо, хотя мужу своему я верю.

— Вы оба чокнутые. Вас нужно в психушке держать.

— Может, мы и фантазёры. Но я знаю одного олуха, так его дела куда безнадёжней! Понимаешь, Федя, он — вообще ошибка природы. Кстати, ты его каждый день видишь.

— Это кто, Лёха, что ли?.. — гыгыкнул он. — Ил-ли Колька?..

— Нет, не они. Но пока дойдёшь до дома, наверняка вспомнишь. Ты с ним чаще всего по утрам встречаешься. А потом работа, культурный отдых... Ну, иди, жених, иди.

Журавлёв спотыкающейся походкой стал удаляться.

— Зоенька, ну у тебя и язычок. А ведь он сейчас вспомнит, что брился сегодня.

— Конечно, только не сразу.

Фёдор миновал второй столб, и тут Некрасовы услышали его негодующий вопль: 'Вот же зараза!'

— Вспомнил, горемыка.

Некрасовы дружно рассмеялись. А Федька потоптался на месте и пошёл дальше.

Однажды Владимир надолго уехал в мастерскую. Результат этой поездки — изготовленные по его замыслу тележки, оборудованные тормозами: обе для него. Одна — низенькая и короткая, пока на шарикоподшипниках. Вторая — длинная, высокая, на колёсах, с выгнутыми буквой 'П' осями. Точнее говоря, это были ещё не тележки, а их остовы, сваренные из ржавых велосипедных рам и подобного хлама. Тележками они стали выглядеть спуѓстя сутки, когда Володя обработал их наждачной бумагой, сделал на них деревянные настилы с матрацами из негодных фуфаек.

Зоя, несмотря на своё любопытство, вопросами мужа не донимала. Позже всё и так становилось совершенно понятным. С подготовкой к строительству Некрасовы начали прямо-таки обрастать знакомыми. Зоя заметила одну любопытную особенность: люди, к которым обращался Владимир по каким-то вопросам, словно прилипали к нему. Вероятно, видя его приготовления, и в какой-то мере участвуя в них, им и самим становилось интересно, что же из всего этого выйдет.

Приведя в порядок тележки, Володя настелил 'узкоколейку' — что-то вроде дощатых тротуаров с небольшими бортиками. И, сноровисто передвигаясь по ним, сначала выровнял участок, а затем сделал разметку под фундамент будущего дома.

Подогнав под свой рост инструменты, Владимир начал рытье траншей. Это было его первым серьёзным испытанием. Копать ему было не с руки, но от помощи Зои он решительно отказался.

— Это мужское дело. Не беспокойся. Окапываться под огнём противника не легче.

Зоя возразила ему:

— Здесь не фронт, и ты уже не командир, а, извини, инвалид, и жилы тут рвать тебе ни к чему.

Владимир потемнел лицом, помолчал. Потом, с трудом перебарывая себя, размеренно и жёстко проговорил:

— Зоя, давай договоримся — это слово ты забудешь раз и навсегда.

— Хорошо, — поспешно согласилась жена. Чувствуя свою вину, подошла к нему и присела на краешек его тележки, рядом с ним. — Извини.

Некрасов кивнул ей и сказал:

— И ещё, пожалуйста, запомни: для меня эта работа так же важна, как бой. Я должен доказать, что не побеждён. Сделаю сруб — мне одна цена, а не сделаю — другая. Добьюсь ли я самоуважения или нет — всё зависит от результата. И поэтому, если ты мне желаешь добра, никогда меня не жалей и не мешай мне. Там, где мне одному не справиться, я буду просить тебя о помощи сам. Договорились?

— Хорошо, муж мой, — улыбнулась Зоя. — Но знай: лично мне ты давно уже всё доказал. Иначе бы я тебя не полюбила.

Сумрак, накрывший было дорогое ей лицо, отступил, и глаза Володи, словно оттаявшие лужицы, ласково заблестели. Он потёрся головой о её плечо.

— Ну что ж. Значит, мне осталось разобраться только с самим собой.

Лето установилось тёплое. Дожди не докучали. Но Некрасов, опасаясь непогоды, работал как одержимый. Вскакивал с первыми петухами и, приведя себя в порядок, выбирался на улицу. Односельчане, выгоняющие в стадо коров, всякий раз заставали его за работой.

Не раз и не два Зоя пыталась остановить его.

— Куда ты в такую рань? Пусть хоть воздух прогреется. Зачем себя так неволишь? Мы же не под открытым небом живём. Времени впереди полно. Когда сумеем, тогда и построимся. Вон сосед здоровее тебя будет, а не спешит: уже шестой год дом строит.

— Зоенька, это его дело, его жизнь. А я уже и так многое потерял, и лень свою пестовать мне некогда. Нужно спешить жить. Уверен, что людей, которые сумели осуществить всё задуманное, куда меньше тех, кто что-нибудь да не успел.

В эти дни Владимир был более чем когда-либо безжалостен к себе. И поэтому проявления его нежности к жене и детям были особенно заметными. Но руки Некрасова грубели день ото дня. До глянца стёрся рисунок на его ладонях и пальцах, появились заскорузлые мозоли.

До обеда вся одежда мужа становилась сырой от пота. И Зоя, заставляя его переодеться, с удовольствием стаскивала с него рубашку, давая взамен ему всё сухое.

Суетясь по хозяйству и между делом поглядывая на Володю, она не переставала удивляться неиссякаемому запалу, с которым он рыл траншею. 'Уж не подхватил ли он вирус доселе неизвестной строительной лихорадки?' — усмехалась она. И тут же её сердце пронзала до времени притаившаяся жалость. 'Как без боли смотреть на эту противоестественную картину? — думала Зоя. — Строитель, ростом с первоклассника, среди огромных куч стройматериалов снуёт на своей тележке с топором или лопатой в руках. Привыкнуть к такому невозможно'.

Сергей и Саша навещали Володю почти ежедневно и, как они выражались, готовили ему фронт работ. Места для обработки брёвен во дворе не было, и они сняли забор со стороны улицы. Однажды, придя в один из вечеров и проработав у Некрасовых до самой ночи, ребята в глубине двора сложили доски и прикрыли их рубероидом. Теперь доступ к брёвнам был обеспечен.

Прошло восемь дней, и траншея под фундамент была готова. На следующий же день Владимир снова отправился в мастерскую и надолго задержался там. Вернулся в хорошем настроении. 'Мы с ребятами делаем подъёмное устройство, — сообщил он. — А то без малой механизации мне никак не справиться'.

Успехам Володи Зоя была рада, а его уверенности даже завидовала. Лично ей смотреть на эти завалы брёвен, кучи песка, штабели досок было страшновато. Сколько же нужно времени и усилий, чтобы всё это стало домом?!

Но не менее этого страшили предстоящие расходы. Нужно купить кирпич, цемент, гвозди, оборудование для системы отопления, сантехнику и ещё многое-многое другое. Денег ката-строфически не хватает. Долги тоже хорошему настроению не способствуют. Но пути назад уже нет. Может, это и к лучшему.

В сумерках заехал Женя. Привёз Володе ручную лебёдку, взятую напрокат у знакомых. Некрасову она потом здорово пригодилась для подтаскивания брёвен.

На следующее утро с первыми лучами солнца Володя был во дворе. Ему не терпелось испытать лебёдку. Но, едва выбравшись наружу, Некрасов вернулся. 'Зацепиться не за что, — подосадовал он. — Надо столбы вкапывать. Ну, ничего. Сегодня эта проблема решится сама собой: я жду трактор. А пока инструмент заточу, как следует'.

Около десяти во двор Некрасовых въехал колёсный трактор с подвесным буром. За пятнадцать минут тракторист пробурил в указанных местах несколько отверстий, свернулся и уехал.

Владимир попросил Зою принести полведра цемента, воды и старенькое корыто. Сказал, скоро понадобится.

И точно, минут через двадцать возле них остановился грузовик и задом въехал во двор. Из машины вылезли трое мужчин. Они привезли детище Некрасова — подъёмное устройство. К Володе подошёл рябенький улыбающийся мужчина. Он был небольшого росточка с редкими седыми волосами и ровными исключительно белыми зубами.

— Привет, Митрофаныч! — сказал он и пожал Некрасову руку.

— Здравствуй, Кузьмич. Привет, ребята, — поздоровался Володя с молодыми парнями.

— Ну, что, готов к труду и обороне? — спросил Кузьмич.

— Как штык. С пяти утра.

— Ну, ладно. Тогда принимай работу.

И мужчины выгрузили из кузова нечто похожее на огромный карандаш, на котором в метре от конца был сделан железный поясок. Они тут же вставили эту конструкцию в одно из пробурённых в земле отверстий, а по бокам вокруг неё вбили несколько обрезков труб. Затем нанизали на карандаш роликоподшипник. Вслед за этим достали из кузова торчащую над бортом ажурную стрелу. Один её конец был оснащён какими-то колёсиками, а второй оканчивался серьгой в виде полукольца. И в последнюю очередь вытащили цилиндр, напоминающий сразу и шляпу, и кофейник, ибо шляпа была с массивной треугольной ручкой.

Кузьмич пропал на несколько секунд и вышел, держа на ладони плоский промасленный пакет.

— Смотри, Митрофаныч, — с торжественным видом откинул он край промасленной бумаги, — ради тебя завсклад пошёл на должностное преступление: из своего личного НЗ под честное слово выдал мне упорный подшипник — дефицит страшный.

— Спасибо, Кузьмич. Как освободится — верну. Теперь башня будет вращаться как волчок! А Петру Ивановичу передай мою сердечную благодарность.

— Хорошо. Мы сейчас всё установим как надо, а когда добудешь канат, стрелу тебе любой мужик поможет снять.

— Не тяжёлая?

— Да нет. Всего пуда три весит, а крепится двумя стержнями: одним фиксируешь конец стрелы в проушине цилиндра, а вторым устанавливаешь угол подъёма стрелы. Заправишь канат, стрелу — на место, и работай в своё удовольствие.

— Спасибо.

Кузьмич с упорным подшипником в руках подошёл к торчащему из земли 'карандашу' и церемонно, словно корону, возложил подшипник на его гладкую, как плешь, поверхность.

— Вася, забетонируй сваю, — кивнул он напарнику.

— В пять секунд, — ответил тот.

Подтащил корыто, сделал в нём раствор и аккуратно вылил его под 'карандаш'.

В это время другой парень принёс баночку солидола и густо смазал им подшипники. Потом ребята со всей осторожностью надели сверху цилиндр. В приспособление ловко вставили стрелу и зафиксировали её металлическими пальцами.

Сооружение отдалённо напоминало колодезный журавль. Подъёмник легко крутанули вправо, влево, вокруг оси.

— Всё, Митрофаныч, ходовые испытания прошли успешно. Если будут проблемы, обращайся, — сказал Кузьмич. — Да, чуть не забыл. Тут ещё кое-что есть для тебя.

Мужчина сходил к машине, с грохотом вытащил из кабины, принёс и с оттяжкой бросил на землю довольно увесистый крюк с тонкими тросиками.

— Это тебе для полного комплекта. Сколько нужно, столько и пользуйся.

— Ну, вы, ребята, молодцы! — воскликнул Володя. — С меня причитается.

— Не спеши, Митрофаныч, построишь дом, тогда и выпьем. Ну, бывай.

Он махнул рукой, прыгнул в урчащую машину и уехал.

Зоя оглядела механику и удивлённо спросила:

— Володя, а зачем ты установил этого журавля прямо посреди двора?

— Всё просто, Зоечка. На этом месте я буду выкладывать и подгонять друг к другу венцы, а журавлик мне поможет в этом. Если, конечно...

— Что если? — напряглась Зоя.

— Если мы приобретём метров сорок надёжного, лучше альпинистского каната.

Зоя так и ахнула.

— Сколько же это будет стоить?

— Не знаю. Думаю, не очень дорого. Но ведь он послужит нам не раз и не два.

— Слабое утешение. У нас и денег-то осталось только на питание.

— Ничего, дорогая, вот построимся и заживём как все, — попытался он подбодрить её.

— Это с твоим-то неугомонным характером? Очень сомневаюсь.

Вечером к ним заглянули Саша и Сергей, полюбовались журавликом; вставили в два пустующих отверстия вблизи траншеи под фундамент столовой подходящие столбы и к ним приделали турник. Зоя недоумевала: зачем это? Но вскоре всё стало понятно. Володя вытащил из сарая обрезок толстой верёвки, с одного её конца привязал палку, с другого — небольшое кольцо. Перебросил её через турник и получился ещё один подъёмник, с помощью которого, садясь на палку и подтягивая себя за кольцо, он свободно пересаживался с коляски на тележку и наоборот.

Эту же и другую пару столбов впоследствии Некрасов стал использовать для подтаскивания брёвен с помощью ручной лебёдки.

Уже лёжа в постели, Володя сказал:

— Ох и быстро же время летит. Завтра последний день июля, а мы ещё и не начали строить.

— Ничего подобного, — возразила Зоя. — Начали. Ты уже расчистил стройплощадку, сделал на ней разметку плана дома, отрыл траншеи под фундамент. — Разве это не строительство? А сколько завезено материалов? А ведь прошло всего-то полтора месяца.

— И всё-таки мало у меня времени. Вот если бы завтра проснуться, а на календаре тридцать первое мая.

— Ну, уж нет! — категорично возразила Зоя. — Мне куда больше нравится в июле.

— Прости, милая, — погладил он её волосы. — Я имел в виду только стройку. Боюсь, не успею до холодов.

Первая неделя августа оказалась весьма напряжённой. Известие, которое привёз Евгений, заставило и Некрасовых, и всех их друзей и поволноваться, и от души потрудиться. Оказалось, что он поговорил с начальником стройтреста о Володиной затее, и тот пообещал через трое суток прислать к ним бетоновоз с готовой смесью для заливки фундамента. Это давало им приличный выигрыш во времени и в деньгах.

К исходу третьего дня ребята, уставшие и порыжевшие от пыли, привезли из заброшенного карьера две машины бута. Путь был неблизкий, да и кувалдами мужчинам пришлось помахать на славу. Пока Сергей отвозил первую машину, Саша с Женей заготовили камни на второй рейс.

Володя заканчивал сооружать опалубку для фундамента. Зоя, частенько сбегая от своих малышей, кое в чём помогала ему. Он охотно вводил её в курс дела, и она, к своему удивлению, с увлечением постигала азы строительства, всё более и более проникаясь уверенностью, что у них всё получится.

Как только речным песком выстелили дно траншей, Володя поднял два камня, один из них подал Зое и сказал:

— Ну, что, девочка, начнём строить дом?

— Начнём! — с вызовом ответила она.

И они, улыбнувшись друг другу, бросили в основание фундамента по камню. Именно с этого момента Зоя почувствовала свою вовлеченность в начатое дело и ощутила себя единомышленницей своего мужа.

Когда на следующий день им привезли бетонную смесь, их основные помощники были на месте. И уже через полчаса фундамент и отмостки для отвода воды были полностью залиты раствором.

Вечером, когда все участники аврала и их близкие собрались у Некрасовых, Женя, подняв бокал вина, произнёс патетическую тираду, суть которой сводилась к тому, что этот день нужно считать памятной датой и достаточным поводом для вечеринки. Все с воодушевлением поддержали его. И после небольшой дискуссии этот день назвали 'Днём первого камня'.

Глава 19. РАДУГА — К УДАЧЕ

С этих пор весь жизненный уклад Некрасовых был подчинён интересам стройки. Завтраки у них превратились в планёрки, ужин — в подведение итогов. И первоочередными статьями расхода стали траты на малышей и стройку.

Уже на следующий день они решали отнюдь не пустяковый вопрос — как рубить стены: 'в лапу' или 'с остатком'? В первом случае углы красивее, а во втором — теплее. Ещё полтора года назад Зоя посчитала бы своё участие в решении этой проблемы полнейшим бредом, но не теперь. Сейчас она — мать, и продуваемые углы её ничуть не устраивают. Поэтому практичность взяла верх.

Не менее десяти дней потребовались Володе на то, чтобы вымерить и обтесать заготовленные для сруба брёвна. А их концы помогли ему опилить ребята. Зоя не переставала удивляться, откуда у мужа столько терпения и упорства. Ведь каждое бревно ему нужно было выволочь из кучи, подтащить к своей узкоколейке и ровнёхонько уложить его вдоль неё. А потом, скользя вдоль всего бревна на тележке, через каждые полметра то ставя её на тормоз, то снимая с него и орудуя штыковой лопатой, ему нужно было очистить бревно от коры настолько, насколько возможно. Затем, используя лом, лебёдку и свою смекалку, Володя повоѓрачивал бревно к себе неотёсанной стороной, и всё повторялось снова.

Зою очень раздражало то обстоятельство, что возле их дома, как бы невзначай, подолгу задерживались односельчане. А некоторые вообще приходили как на оплаченный аттракцион и откровенно пялились на то, как работает Володя. 'Вот кого не мешало бы пугануть ружьём!' — думала она.

Бабушка с удовольствием возилась с правнуками, но её немощь не позволяла Зое полностью полагаться на неё. Да и работы ребятишки задавали столько, что и трём нянькам не управиться. А тут ещё и хозяйство.

Когда у них появился канат, стрелу 'журавлика' тотчас сняли, снарядили её и водрузили на место. И тут же опробовали подъёмник. Механика творила чудеса. С её помощью даже Зоя сумела поднять над землёй огромное бревно.

В то утро для вырубки первого венца всё было готово. Во дворе стоял стойкий сосновый дух. Настроение было под стать моменту — приподнятое.

И вдруг в течение каких-то двадцати минут погода переменилась, и пошёл сильный дождь. Некрасовы спрятались в коридоре. Зоя с тревогой глядела на Володю. У того был вид обманутого ребёнка. Но постепенно взгляд мужа стал теплеть, в нём просыпался лирик.

— Зоенька, неси-ка сюда наших малышей. Пусть посмотрят на этот замечательный ливень.

Сначала Зоя собрала Артёмку и вынесла его Володе, а потом поставила рядом с коляской стул, сходила за Алёнкой и тоже села. У малышей на личиках читалось сильное удивление, особенно у Артёмки. Он забавно хмурил свои едва обозначившиеся бровки и смешно таращил глазёнки. А Володя рассеянно гладил ребёнка своими мозолистыми исколотыми щепой руками и целовал его в макушку. О чём он думал?

Между тем с неба протянулись к земле тысячи бледно-серых нитей. Их становилось всё больше и больше, пока они чудесным образом не сплелись в колышущийся полупрозрачный занавес, который постепенно отгородил их от всего мира.

Некрасовы сидели и смотрели на этот ливень. И Зое вдруг вспомнились море и первая встреча Владимира с тётей Машей.

— Да, всё забываю тебя спросить, — сказала она, — при встрече с тёть Машей вы как-то по-особому тепло улыбнулись друг другу. Что это было?

Володя посмотрел на неё. Лицо его посветлело.

— Видишь ли, — ответил он, — для воспитанника детдома слово 'сынок' носит глубоко личностный оттенок. Я невольно отреагировал на него. Тётя Маша удивилась моей реакции, а потом всё поняла, и мы, снимая это недоразумение, улыбнулись друг другу. Вот и вся тайна.

— Теперь ясно. Володя, а ты бы хотел найти свою мать? — спросила Зоя.

— Да. Я с детства мечтал об этом. Мне казалось, что ей было так же плохо без меня, как и мне без неё. И только непреодолимые обстоятельства мешают ей приехать за мной. В отрочестве у меня был период ненависти к ней. А теперь, когда я нашёл своё счастье, мне снова хочется увидеть её. Вот такой парадокс... Да когда же этот дождь закончится? — забеспокоился Володя.

И тут... выглянуло солнце. И снова стали видны тысячи ниточек, но уже не блёклых, а по-праздничному ярких, светоносных, с оранжево-жемчужным оттенком.

— Это же грибной дождик, — обрадовалась Зоя. — Дай-ка мне сюда и Артёмку.

Она подхватила малышей на руки и, выскочив с ними под дождь, весело запрыгала.

— Дождик, дождик, не зевай, ребятишек поливай! А вы, милые, растите! Папку с мамкой удивите! — приговаривала Зоя.

— Вот шалунья! Довольно прыгать! Дети все повымокли, — весело кричал Володя. — Прячь их под крышу!

— Повезло нашим крошкам, — всё ещё смеясь, сказала Зоя, возвращаясь на место. — Уж теперь-то они быстро вырастут.

А дождь, словно у него только и было заботы, что окропить их малышей, тут же стал стихать и вскоре прекратился вовсе. Солнце продолжало улыбаться. Над крышей Моховых стелился голубоватый парок. От запаха земли, острого аромата цветов и промытой листвы пощипывало ноздри.

Некрасовы всем колёсным транспортом выкатили на волю. Воздух, полный испарений, солнца и отблесков мокрой листвы, на время стал заметнее глазу. И тут за рекой, словно цветной фонтан, ударил в небо сноп радуги. Он стал расти, насыщаться светом и, будто от тяжести, неотвратимо клониться к земле, пока где-то вдали за лесополосой не коснулся её.

Души молодой семьи наполнились тихой радостью. Минут двадцать Некрасовы наблюдали за этим нерукотворным великолепием, удивляясь богатству красок и гармоничности их перехода от одного цвета к другому. Постепенно заречный край арки стал утолщаться, и вот уже целые пространства вблизи земли оказались заполненными сказочно цветным воздухом: оранжевым, зелёным, фиолетовым. Красота непередаваемая!

— Хороший знак для нашего почина, правда, Володя?

— Надеюсь, что так.

По тротуару к ним неспешно приближался Терентий Пасько. Этот невысокий благообразный совершенно седой, но ещё крепкий старик с большими жилистыми руками доводился им дальним родственником. У него было умное, располагающее к общению лицо и доброжелательный характер.

Дойдя до завалов брёвен, дед Терентий остановился. Некрасовы поприветствовали его:

— Здравствуйте, дедушка!

Дед приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, здравствуйте, хозяева. Как дела на вашей стройке?

— Продвигаются понемногу, — ответил Володя.

— Может, помощь нужна какая? — заботливо осведомился дед. — Скажи.

— Спасибо. Пока сами справляемся.

— Смотри. А то мужики уважают тебя, придут. Ты им, лежебокам, добрый пример подаёшь. Молодец.

— Нет, дедушка, помощников у нас хватает.

— Эти, что ли? — смеясь, кивнул он на ребятишек. — Или Анфиска?

— Мне друзья помогают. Ну и, конечно, все мои помаленьку.

— Ты уже срубы ставил?

— Не приходилось пока, но поставлю.

— Смотрю, отважный ты человек. Однако пригласил бы кого знающего. В таком деле помощь не зазорно принять. Стены рубить — не шутки шутить.

— Я знаю, Терентий Григорьевич, это нелегко. Но, думаю, что у меня всё получится. Однажды я наблюдал, как это делают, хотя и недолго. Да и книжку в своё время полистал о строительстве — кое-что запомнилось. Раз начал — бросить характер не позволит.

— Похвально. Характер здесь нужон. Но советом не пренебрегай.

— На это и надеюсь. Я ведь не в пустыне буду строить. Здесь есть, у кого спросить и кому поправить меня.

— Согласен, — улыбнулся старик. — Мне твой настрой нравится. — И без всякого перехода спросил: — Как собираешься тесать брёвна на окладный венец?

Володя, ни на секунду не задумавшись, ответил:

— На два канта: одним — вовнутрь, другим — к фундаменту.

— А где будешь выбирать пазы для сплачивания венцов?

— С нижней стороны брёвен, сантиметров по пятнадцать шириной в виде полуокружности.

— В простенки замки будешь ставить?

— Да. По три шипа поставлю один над другим.

— Хм. Хорошо. А когда начинать думаешь?

— Да вот немного пообветрится, и начну.

— Ну, ладно, внучек, удачи тебе.

— Взаимно, дедушка.

Старик с тёплой улыбкой оглядел их малышей и сказал:

— Славные у вас ребята растут. Ну, прощайте.

— До свиданья, Терентий Григорьевич, — попрощались Некрасовы.

Старик потихоньку тронулся дальше.

С полудня Владимир приступил к работе.

Признаться, я, как автор, в некотором затруднении оттого, что не знаю, как мне сейчас поступить. То ли больше не утомлять вас техническими подробностями строительства, которыми до предела был насыщен каждый день Некрасовых? То ли сохранить их, чтобы наиболее стойкие из вас смогли хоть приблизительно осознать трудности, с которыми пришлось столкнуться этой молодой семье? Не знаю. Ну уж, как Бог даст.

Прошло немного времени, и Владимир приноровился к топору и своей высокой тележке, способной проезжать над бревном. Он ложился на неё грудью и орудовал топором. Опыт только нарабатывался, и в ход шли все подручные средства.

Когда у Зои случалась свободная минутка, она с интересом наблюдала за работой своего любимого мужчины. Он же, принимая её внимание за любопытство, спешил рассказать ей об особенностях строительного процесса. Так, сама того не желая, Зоя была в курсе всех его дел.

Чтобы можно было использовать лебёдку с любой стороны сруба, понадобилось в разных местах вбить в землю ещё до десятка железных клиньев, великодушно сделанных знакомым Володе кузнецом. К ним же при необходимости закреплялся тяговый конец журавлика с поднятым им бревном. В конце концов, на строительной площадке всему нашлось своё применение. А к исходу месяца из самых толстых брёвен Некрасовым был выложен нижний венец.

Последний августовский денёк был ярким и безоблачным. Володя в мокрой от пота линялой футболке и пляжной кепочке примеривал бревно на второй венец. В глубине двора в тени вишнёвого деревца на скамейке дремала бабушка. Рядом с ней в коляске спали малыши. Зоя не переставала удивляться тому, что близкое соседство брата и сестры не только не мешало им, но напротив, действовало на них успокаивающе.

На улице послышались крики. По голосам она узнала одну из самых скандальных пар посёлка: здоровяка и красавца Максуда и его сожительницу, тоже красивую и непутёвую Лидку Глазунову. Этот узбек несколько лет подряд с небольшой бригадой наезжал в посёлок на сезонную шабашку, да однажды влюбился в Лидку и остался у неё. Но их любовь оказалась несчастной. Максуд своими крупными кудрями напоминал знаменитого мавра. Ревность его, подогреваемая вином и сплетнями, не имела себе равной.

Когда Зоя вышла на улицу, Лидка уже пробежала мимо их двора. За ней, разгорячённый погоней, размашисто шагал Максуд. В руках у него был топор.

— Лидка, стой! — сквозь зубы кричал он. — Поговорить надо. Чего ты всё убегаешь, дура? Ты же знаешь, я тебя не трону.

— Как же, не тронешь! А зачем топор с собою тащишь? — срывалась на визг Лидка. — Брось его! Тогда остановлюсь.

— Максуд! — крикнула ему Зоя. — Оставь топор. Я потом тебе его верну.

Преследователь, словно споткнувшись, на миг остановился. Через плечо косо взглянул на Зою и, клокоча от ярости, бросил:

— Не встревай, женщина. Дешевле будет.

Лидка, затравленно оглядываясь и стараясь во что бы то ни стало удержать безопасную дистанцию, то и дело переходила на бег. Дойдя до угла, повернула в сторону пруда.

'Бедная Лидка, она слишком обольстительна, чтобы быть счастливой. Хоть бы этот Отелло не догнал её. Чем же помочь ей?'

— Володя, я к Загорулько сбегаю, вдруг он дома?

— Хорошо. Только будь осторожней. Помни, мы тебя ждём.

— Ладно.

Загорулько дома не оказалось. И Зоя не смогла просто так взять да и вернуться домой. Её неудержимо повлекло вслед за этой парой. Переулок окончился. И тут метрах в трёхстах от себя Зоя увидела сидящую возле пруда Лидку.

'Слава Богу! Жива!' — успокоилась Некрасова и, уже не спеша, продолжила путь. Девчонка на шорох Зоиных шагов испуганно оглянулась.

— Ну и где твой изверг? — спросила Зоя. — В пруду, что ли охлаждается? А ему бы это не повредило.

Лидка, размазывая по лицу слёзы, молча смотрела на неё.

— Где Максуд? — повторила Некрасова.

Лидка медленно, как под гипнозом, подняла руку и указала пальцем на воду. Зоя осторожно подошла к обрыву. До поверхности воды — метра три. Вода спокойная — ни пузырька. У неё мгновенно ослабели ноги. Зоя начала было нерешительно стаскивать платье.

— Не надо, — жестом остановила её Лидка. — Это опасно. Он с топором... и глубоко здесь.

Зоя огляделась: до пологого берега далеко, а здесь его не вытащить, это точно. Она присела на корточки.

— Что же вы, дураки, наделали?

— Я его не толкала, честное слово, — зарыдала Лидка. — Он сам свалился!

— Да верю, верю, — устало отмахнулась Зоя. — Успокойся. Запомни это место. Вставай и пошли отсюда.

Некрасова приобняла её, и они направились в посёлок.

— А ведь он мог и меня утопить, — вздохнула Лидка.

— Как так?

— Сегодня Максуд загонял меня до изнеможения, — утомлённо сказала она. — Уже никаких сил не было. Я бежала вдоль обрыва, по самому краешку, и мечтала, чтобы он свалился в воду. А когда вдруг он упал, мне стало жалко его. Я сразу же захотела спрыгнуть к нему. И тут он кричит: 'Лидка, чёртова шлюха, это ты меня сюда заманила! Теперь точно зарублю!' Представляешь? Я ему кричу: 'Сначала выберись!' А он матерился, матерился, а потом давай орать: 'Вытащи меня, я плохо плаваю!' Говорю ему: 'Врёшь ты всё! Ты сам вчера говорил, что как рыба плаваешь. Вот и плыви к тому берегу!' А он, дурак, взял да утонул. И что мне теперь делать?

— Иди к Загорулько, сядь на скамейку возле его двора и жди, пока не вернётся. Приедет, всё расскажешь, как было.

— Зоя, а что мне теперь будет?

— Не знаю. Думаю, всё обойдётся. Ты только лишнего не болтай, сообщи факты и всё. И скажи, что помочь ему не могла. Тут, пожалуй, и мужик бы ничего не смог сделать.

— Хорошо, — сказала она.

Владимир в ожидании жены и сам испереживался, и бабушку всполошил.

— Зоенька, родная. Ну, разве можно так поступать? Убежала — и думай что хочешь. Надеюсь, всё обошлось?

— Нет, не обошлось, — вздохнула Зоя. — Максуд утонул. В пруду.

— Вот проклятье! — воскликнул Некрасов.

— Ой, божечко! Беда-то какая! — всплеснула руками бабушка. — А ведь он был таким молоденьким.

Вся эта история закончилась тем, что Максуда похоронили по христианскому обычаю, а его гибель отнесли к несчастному случаю. Что, в сущности, и было. Несчастная любовь сама по себе уже несчастный случай.

Строительство дома продолжалось. У Владимира появился навык. И дело пошло веселей. Он поднимал бревно на примерку, очерчивал места вырубок и, опустив его, 'брал в работу'. С каждым таким бревном он работал с раннего утра и допоздна, а иногда и дольше, делая всё основательно и аккуратно. Много времени уходило у него на подготовку любой самой незначительной операции. Видя, каких усилий стоит ему это, Зоя не только не торопила, но нередко и сдерживала его.

Однако сруб вскоре подрос, и Владимиру пришлось сооружать строительные ко́злы — подставку под его 'узкоколейку'. На дальнем конце настила он закрепил блочок — колёсико с желобком, перекинул через него верёвку, а Зоя заправила её. И с помощью этой верёвки по наклонной доске Некрасов легко въезжал наверх.

Впоследствии ко́злы приходилось то и дело перетаскивать, наращивать им ножки, придумывать что-то ещё и ещё. И что поразительно, это его не раздражало. Зоя с удивлением замечала, что Володя творчески подходит ко всякой работе. Например, к этим самым ко́злам он сделал четыре комплекта ножек, которые то привинчивал к первым, делая их всё длиннее и длиннее, то снова скручивал их. Он словно не строил, а играл в стройку. И чем больше возникало всякого рода трудностей, тем задорнее он становился. Было заметно, что ему нравится преодолевать их.

Во вторую субботу сентября внезапно нагрянули их друзья. Целыми семьями. И до четырёх часов выкопали всю картошку. И это притом, что у них самих ещё не убран урожай на огородах.

Собрали на стол, разместились. Пища не отличалась особым разнообразием: борщ, белое вино, салаты да кое-что принесённое гостями. Однако все были довольны. И дело было не столько в угощении, сколько в хорошем настроении. Как известно, аль-труисты живут дольше, но, возможно, из гостей Некрасовых никто об этом и не слышал. Просто помогать другим — это их образ жизни. В этот день Некрасовы с друзьями хорошо, по-доброму посидели, пообщались и от души напелись песен.

Малыши тоже не сидели без нянек. Татьяна и Варя, как следует, рассмотрев малюток, сошлись во мнении, что сынок похож на Зою, а Алёнка — вся в отца. Для Зои с Владимиром это не новость.

Выложив пять венцов, Владимир пометил номерами каждое из брёвен и раскатал их. На площадке он вновь собрал верхний венец. И снова бесчисленные примерки, врубки, выборка пазов и сплотка венцов. И так всё светлое время суток. Иногда без перерыва на обед. Когда Зоя чувствовала, что не удастся уговорить мужа сесть за стол, подавала ему миску с едой прямо наверх. Владимир, наскоро поев, продолжал работу. Причём съедал он, как правило, что-нибудь одно. Иначе, говорит, отяжелею и свалюсь.

Заканчивался сентябрь. Друзья, видя, что Некрасов всерьёз надеется сложить сруб уже в этом году, стали наведываться чаще. В воскресенье с утра приехал Женя и с УАЗа выгрузил два тюка рубероида. Через полчаса подошли Серёжа с Сашей и вместе с Володей уже к исходу дня из красного кирпича выложили цоколь. Сделали его невысоким и аккуратным.

За ужином ребята обсуждали проблемы стройки.

— Митрофаныч, — подал голос Женя, — твои успехи налицо. Но хорошо бы до затяжных дождей поставить сруб на его законное место и укрыть. Признавайся, чем тебя можно стимулировать?

Володя только усмехнулся.

— А давайте ему присвоим почётное звание 'мастер', — предложил Саша.

— Хорошая мысль, — согласился Женя. — Одобряю. Кто 'за'? — Единогласно. Поздравляем. Отныне ты, старина, — мастер-избушник. Носи, но не заносись, — с шутливым предостережением пожал он руку Володе.

— Гордись, — поздравил его и Саша.

— Ну и трудись, — добавил Сергей. — Ох и работы же у тебя, Володька, просто жуть.

— Чепуха, — отмахнулся тот, — страха нет — один задор.

С этого момента ребята стали называть Володю мастером. Всё началось с обычной дружеской шутки, но вскоре иронический оттенок как-то само собой исчез, и осталось вполне уважительное обращение.

Некрасов, поверив в точность своего глаза и силу рук, работал куда рациональней, чем вначале. За неделю он теперь успевал выложить два венца. Зоя замечала, как по утрам Владимир растерянно разминал ослабевшие за ночь руки. А когда сила возвращалась в них, заметно веселел.

В это время Зое тоже скучать не приходилось, — она занималась консервированием. И, снуя как угорелая между домом, кухней и садом, она лишь успевала отмечать про себя те или иные перемены. Уже было довольно прохладно, временами моросил дождик, но Некрасов работу не прерывал. И Зоя, обнаружив Владимира внизу, тут же заставляла его переодеться в сухое бельё.

В середине недели Данилов привёз и сбросил с кузова четыре огромных тюка пакли и несколько больших кусков битума. А накануне выходных Володя с Сашей, дымя на всю округу, растопили этот битум. И на фундамент из рубероида и досок, покрытых смолой, они уложили гидроизоляцию. Вымазались как черти.

В субботу после обеда собралась вся мужская компания, и уже к пяти вечера половина сруба, лохматая от пакли, стояла на своём законном месте. А верхний венец оставили на площадке в качестве основы для последующих.

Осень в этом году была удивительно мягкая, пронзительно ясная. Всюду было такое великолепие, что душа замирала от восторга. Казалось, что каждый листочек, перенасыщенный солнцем, сам становился источником некого волшебного свечения. Зоя часто гуляла с малышами. Иногда к ним забегала Светланка и предлагала свою помощь.

А Володя все эти дни работал как одержимый. Он похудел, лицо его обветрилось. Но глаза были весёлые. Он уже понял, что успевает. Ближайшие соседи просыпались, а иногда и спать укладывались под стук его топора. И вот двадцать третьего октября Владимир закончил рубить последний венец. Этот момент ребята держали на контроле, и в тот же вечер их усилиями стены сруба были возведены.

Глава 20. НАГРАДА

На следующий день около одиннадцати утра во двор вбежал невысокий кудрявый паренёк. Некрасовы в это время занимались каждый своим делом: Володя, удобно расположившись на доске, подвешенной на канате, конопатил один из верхних швов сруба, Зоя снимала с верёвки бельё — вот-вот мог пойти дождь, — а малыши, недавно накормленные и перепеленатые, сладко посапывали в коляске. Мальчишка, задрав голову, сказал Володе:

— Дядя, вам просили передать записку, — и, высоко подняв над собой, показал листок бумаги.

— Спасибо, мальчик. Отдай её тёте, — ответил ему Володя. И уже ей: — Зоенька, прочитай, пожалуйста.

Мальчуган поспешно подошёл к Зое, протянул голубоватый квадратик, тут же живенько заглянул в коляску и довольно хихикнул. В намерении что-то спросить распахнуто посмотрел на Зою, но смутился и, на ходу прошептав: 'Я пойду', умчался.

На развёрнутом листке настольного календаря было набросано несколько торопливых строк. Она пробежала их глазами, потом вслух прочитала:

'Уважаемый товарищ Некрасов! Пожалуйста, наденьте свою форму. Приехал представитель военкомата с целью вручения вам правительственной награды. Васильева'.

Владимир хмыкнул.

— Хм. Спектакль им подавай! Вот ещё не хватало. Перетопчутся как-нибудь.

Через полчаса подъехал военный вездеход. Дружно открылись дверцы, и вылезли очень официальная Ольга Ивановна, достаточно упитанный военный, и легко, словно козочка, выпрыгнула Анечка.

Васильева как-то пренебрежительно по-орлиному взглянула на всё сразу. Увидев Володю в таком откровенно будничном виде, да ещё и наверху, за работой, она удивлённо подняла свои тонкие председательские бровки. Военный поморщился. Его тоже что-то огорчило: то ли отсутствие оркестра, то ли прессы, а может быть, и боль в пояснице. Он свеженьким зелёным платочком вытер лицо, лысину, шею и решительно водрузил на свою голову фуражку с высоченной тульёй.

— Товарищ Некрасов, ну я же просила вас надеть форму...

— Пардон, мадам, — перебил председательшу Володя. — Но я сейчас занят серьёзным делом. И, собственно говоря, о какой форме идёт речь?

— Разумеется, о военной.

— Ольга Ивановна, я уже давно гражданский человек. И формы у меня нет. Я её уже износил, извините, — улыбнулся Володя.

— Майор Павленко, — с достоинством представился военный. — Здравствуйте, товарищ Некрасов.

— Добрый день, товарищ майор.

Зоя, почему-то вполголоса, тоже поздоровалась.

— В наш военный комиссариат, — хорошо поставленным голосом начал майор, — на ваше имя поступила правительственная награда и к ней соответствующие документы: выписка из приказа и орденская книжка. За мужество и самоотверженность, проявленные при исполнении служебного долга, Указом Президента России вы награждены орденом Мужества. Я уполномочен вручить вам эту награду.

— Вон оно как, — раздумчиво проговорил Володя. — Выходит, награда нашла героя.

Военный недоумённо посмотрел на него.

— Вы бы не могли спуститься пониже?

— А вам, товарищ майор, так общаться со мной неудобно?

— Да, знаете ли, как-то неловко: шею можно свихнуть.

— Вот именно. Представьте себе, мне тоже неловко так смотреть на людей.

— Сочувствую, капитан, но я-то тут при чём?

— Понимаете, какая штука, всё, что сегодня происходит вокруг меня мне непонятней, чем Бермуды. Родина нас, здоровых парней, отправила на войну. Не спорю, так оно и должно быть. Но вот мы вернулись, замечу, далеко не все, и порой без рук или ног, и теперь от нас отмахиваются как от надоедливых мух. Сейчас вдруг все оказались ни при чём.

— В чём, собственно, вопрос? — с досадой спросил майор.

— Видите ли, прошёл год, как я выслал вам письмо с просьбой направить меня в один из медицинских центров на протезирование. И что же? От вас ни строчки, ни буковки в ответ, ни звонка.

— Это не в нашей компетенции, — раздражённо ответил майор. — Вам нужно было обращаться в Министерство социальной защиты.

— А вы не могли сообщить мне об этом или переадресовать им в их моё письмо?

— Лично я перепиской не занимаюсь.

— Может, тогда проясните ситуацию с моей страховкой? За полтора года ни малейшей подвижки.

— Вашей страховкой я тоже не занимался.

— Ну и правильно, товарищ майор! Забивать себе голову всякой ерундой противно и скучно. Так недолго и здоровье подорвать.

— Что вы себе позволяете, капитан? По-вашему, я дурака валяю? Была мне охота на ваших ольховских горках кувыркаться. Но мне приказано вручить вам награду, поздравить вас как положено, и я поехал. А вы тут митинг устраиваете.

— И вам это не нравится, — с сарказмом констатировал Владимир. — Понимаю. Мои проблемы — лишние хлопоты. То ли дело медальку или звёздочку за полсотни километров отвезти. Доставить человеку радость. Приколоть ему на грудь — и пусть себе дальше... ползает. Вот это по-человечески! Сердечное вам спасибо!

Майор едва сдерживал себя. Он достал ручку, открыл папку с бумагами.

— Ладно, капитан, расписывайтесь в получении награды и продолжайте свою... стройку века.

Заглянул в бумагу, непонимающе насупил брови.

— Да, вот, кстати, Ольга Ивановна, — обернулся он к Васильевой, — передайте, пожалуйста, эту справку на льготы ветерану войны Богомолову Василию. У него есть все основания на получение повышенной пенсии, пусть оформляет.

Васильева с недоумением взяла в руки протянутый ей листок, вчиталась в текст.

— Но ведь этой справке больше двух лет...

— Да, где-то задержалась, но она действительна. Её же как-никак из Центрального госархива прислали.

— Майор, — твёрдо сказал Володя, — Василий Николаевич умер ещё в феврале.

— Жаль, — сконфузился военный. — Видимо, нам не сообщили.

— Если бы так обошлись с вашим отцом, я уверен, у вас бы сейчас проявились более сильные чувства, — заметил Володя.

— Да, вероятно. Я разберусь с этим. Ну, всё. У меня уже нет времени расшаркиваться с вами. Принимайте награду, и я поехал.

Владимир сделал протестующий жест.

— Нет, майор, я её не приму. Чтобы в полном смысле слова ощутить себя человеком, мне, чёрт возьми, сейчас нужен не орден, а протезы. И страховка! — Строить не на что. Так что везите его назад.

— Ну, ты, капитан, и гусь.

— Да и вы, майор, редкая птица. В таких фуражках в деревне только гусей дразнить.

Майор, возмущённо пыхтя, направился к машине. Зоя с Анечкой и вконец обескураженная всем происшедшим Васильева последовали за ним. С трудом залезая в кабину, майор, глядя на Зою, осуждающе произнёс:

— Ну, у вас и муженёк.

Зоя, придержав дверцу, простосердечно сказала ему:

— А мне он нравится. Представьте себе, я горжусь им.

Майор удивлённо стрельнул в неё глазами.

— До свиданья.

И захлопнул дверцу. Уазик недовольно фыркнул и уехал.

Васильева поджала губки и нервно дёрнула плечиком.

— Ну, знаете, Зоя Николаевна, от вашего мужа я этого не ожидала.

— Я тоже. Но, согласитесь, ведь по существу он прав. Не в Москву же нам ехать со своими проблемами. Тем более что государство начинается здесь: в посёлке, в районе. Значит, здесь и нужно учиться ответственности и человечности. Или вы думаете иначе?

Васильева с каким-то мистическим трепетом посмотрела на Зою, задумчиво покивала головой.

— Да, да. До свиданья.

И, подтолкнув Анечку, пошла с ней прочь, унося на лице обнажённую мысль: 'Эти Некрасовы — опасные люди. С ними надо держать ухо востро'.

На улице стало холодно и сыро. Строительные работы Володя прекратил. Последние деньги Некрасовы поистратили на тёплую одежду для ребятишек. У Зои уже не было никакой уверенности, что к весне они смогут раздобыть хоть какие-то деньги для продолжения строительства. Но у Володи оптимизма не убавилось. Он не сомневался, что выход будет найден.

Уже вторую неделю шли обложные дожди. С потолка начало капать. Светланка Данилова, принёсшая бидончик молока, увидела подставленный под капель таз и рассказала родителям. Ближе к вечеру появился Сергей. Он взял небольшой тюк с остатками рубероида и влез на чердак. Минут через двадцать спустился вниз.

— Ну, как там крыша? — поинтересовался у него Некрасов.

— Больших дыр нет. А трещин много и щели во фронтоне. Подоткнул, где можно было. Крышу повело, тут уж ничем не поможешь.

— Я так и думал. Ну, ничего, — махнул рукой Володя, — скоро заморозки. А течь — ещё один аргумент в пользу продолжения стройки.

Вскоре дожди прекратились.

Внезапно приехало семейство Геляевых. В доме стало шумно и тесно. Мальчишки принялись обследовать жилище Некрасовых, Елена взялась нянчить малышей, Зоя с бабушкой — накрывать на стол, а мужчины засели за шахматы.

Владимир почувствовал, что его противник достаточно сильный. И чтобы отвлечь Геляева от игры, спросил его:

— Ну и как ваши прихожане?

— Осуетились люди, — посетовал отец Анатолий. — Все хотят заработать. Но чем больше они стремятся разбогатеть, тем беднее становятся. Души оскудевают.

— А у нас пьют без меры и каждый день, — сообщил Некрасов.

— Это грех. Предаваться пьянству или унынию ещё пагубнее.

Володя заметил, что проигрывает, и сосредоточился на игре. Однако это ему не помогло. Растеряв половину фигур, Некрасов уже через двадцать минут получил мат. Игроки начали расставлять фигуры для новой партии.

— Мы вчера посмотрели один фильм, — задумчиво сказал Владимир, — да дело собственно и не в нём, а в тенденции нашей творческой элиты буквально всё выворачивать наизнанку. Как-то мерзко и гадко это. Такое впечатление, что они задались целью опорочить всё, чем ещё дорожит Россия, плюнуть на каждую святую могилу, перелицевать всю нашу историю. Я думаю, кто эти люди: враги или недоумки? Что ими движет: ненависть, зависть или глупость?

— Да, — сказал Анатолий. — Всё это не похоже на поиск истины, на заботу любящих детей о добром имени своей матушки. Мы ведь не копаемся в характерах своих домочадцев в поисках их несовершенств и дурных привычек? Нет! Мы отмечаем в них хорошее, и за это ценим их. Так же или ещё бережнее следует относиться к именам людей, стяжающих славу России. Нужно помнить об их беспримерном подвижничестве. А с их грехами Господь разберётся.

— Это верно, батюшка. И ещё я думаю, как бы ни были велики прегрешения наших знаменитых соотечественников: художников, писателей, поэтов, полководцев, всё же результирующая составляющая их жизни — польза, принесённая Родине. За это им и честь.

— Согласен, — сказал Геляев.

— А по поводу поиска истины, — продолжил Некрасов, — я бы сказал — не всякую правду нужно вытаскивать на свет божий: об одной следует умолчать ради себя, о другой — ради будущего своих детей. Нужно всегда думать о детях. И смотреть: что им на пользу, что во вред? К примеру, они бред какого-нибудь писаки или пошлые фантазии режиссёра могут принять за истину, и потом жить с их установками всю жизнь.

— Меня это тоже очень обеспокоит, — сказал Анатолий и вдруг спросил: — Владимир, ну а как у вас продвигается поиск ответов на главную тему?

— Без особого успеха, — ответил Некрасов.

— Ну и что там у вас за вопросы? Давайте вместе поразмышляем над ними.

— Что ж, можно, — согласился Владимир. — Вот один из них, только не удивляйтесь: он из разряда дискуссионных. Почему христианские церкви живут не по-родственному?

— Лично я так не думаю, — сказал Геляев. — Просто они разные: у каждой свой характер, свой опыт, свои предпочтения.

— Но это не похоже на обычную размолвку трёх сестёр, — возразил Володя. — Раз они уже чуть ли не тысячу лет не могут собраться вместе — это ссора и, должен заметить, глубокая. Почему они не помирятся? Ведь это может укрепить семью и даже не утроить её силу, а умножить многократно.

— Не спорю. Но боюсь, они не готовы к этому. Ведь каждой из сестёр придётся чем-то пожертвовать, например, своими принципами, традициями, самостоятельностью.

Некрасов, задумчиво потирая пальцем белого ферзя, сказал:

— Когда я чего-то не понимаю, то не могу двигаться дальше. Я должен найти для себя хоть какое-то разумное объяснение. Если, скажем, для всех христиан Библия — священное писание и руководство к действию, то что может помешать им проявлению христианской терпимости и милосердия в отношении друг друга? Конечно, борьба за чистоту веры, за свою паству, за спасение их душ — обязанность каждой церкви. Не спорю. Но чего больше в этом противостоянии: мудрости или фанатизма, святости или корысти?

Анатолий встал со стула, оперся о его спинку и с горечью произнёс:

— Кто из нас не думал над этим? Но укрепление веры каждый понимает по-своему. Меня, например, тревожат упадок морали и сокращение верующих на всём пространстве христианского мира. Сейчас почти два миллиарда христиан... Это мощнейшая моральная сила. Представляю, какой стойкий оптимизм могло бы вызвать у населения слияние церквей. Но справиться с той грудой непонимания и противоречий, что накопились между нами, вряд ли кому под силу. Разбирать их — сизифов труд.

— А нужно ли растаскивать эти валуны?..

— Вы предполагаете возможность компромисса?

— Да, батюшка. А разве любовь к Христу не достаточный для этого повод?

— Разумеется, достаточный. Но компромисс предполагает взаимные уступки. А значит, нужно будет отказаться от чего-то очень и очень важного. Потому что в религии всё важно. Например, в культе православия важны все семь христианских таинств, для католиков значимо особое почитание Богоматери, для протестантов — право каждого на собственное толкование Библии, и прочее, прочее.

— Да-да, я понимаю, насколько всё это важно для вас, — сказал Владимир. — Но давайте в своих рассуждениях сделаем пару шагов назад. На мой взгляд, ситуация вовсе не безнадёжная. И расхождения не так уж велики. Я смею предположить, что драматизм столь долгого противостояния церквей состоит в том, что все они в основном правы в способах проявления любви к Богу. Потому что ему угодны любые проявления любви. А не правы церкви-сёстры лишь в том, что каждая из них считает собственную практику доказательств этой любви исключительно верной и единственно возможной. Или вы не согласны?

— Если абстрагироваться от всего, то да, согласен, — ответил Анатолий.

А Володя, глядя как-то особенно глубоко, продолжал развивать свою мысль.

— Вот скажите, пожалуйста, почему почти каждый из нас способен правильно истолковать даже мимолётный любящий взгляд, брошенный в нашу сторону, ласковое слово, сказанное нам, лёгкое прикосновение?

— Язык общения душ всем понятен, — сказал Геляев.

— Вы правы. Мы легко понимаем его. И кто хоть однажды любил глубоко, по-настоящему, тот знает: сила этого чувства зависит не от обстоятельств, обрядов или символов, а лишь от свойств души человека, от его способности любить. Так отчего же наши великодушные, чуткие сёстры, ревностно настаивая каждая на своей истине, отказывают Богу в способности самому разобраться в чистоте помыслов молящихся, в искренности их веры? Кроме того, упорствуя в своей правоте, каждая из них тем самым утверждает, что две другие ветви мощной мировой религии кривые или вообще бесплодны. А это, как вы понимаете, отнюдь не способствует усилению христианства.

— Владимир, вы меня, право, удивляете.

— Отец Анатолий, я уже размышлял над этим вопросом и не раз. А толку — чуть.

— И всё-таки к чему-то вы пришли? — спросил Геляев.

Некрасов смущённо улыбнулся.

— Вы случайно не припомните, что явилось причиной войны между Лилипутией и Блефуску у Свифта? — неожиданно спросил он.

— Я только фильм видел, и то в детстве, — ответил Анатолий. — Не помню.

— Я тоже многое не успел прочесть. Ну, так вот, причиной войны стали взаимные обвинения в церковном расколе путём нарушения основного догмата о варёном яйце, а точнее — позволю себе процитировать — насильственное толкование текста, подлинные слова которого гласят: 'Все истинно верующие да разбивают яйца с того конца, с какого удобнее'. А вот какой конец признать более удобным и вызвал непримиримые споры. Это вам ничего не напоминает?

Геляев улыбнулся.

— Это в наш огород камешек.

— Очевидно, — сказал Володя. — Но непросто камешек, а подсказка к решению проблемы. В нынешних обстоятельствах нужна новая точка отсчёта, новое понимание ситуации. Сейчас, на мой взгляд, правильней всего было бы из прошлого вынести главное: то, что все христиане — единоверцы, и не им самим, а Богу решать, кто из них более прав. А все существующие противоречия между церквями можно снять одномоментно...

— И как же именно? — подался вперёд Анатолий.

Владимир, тщательно подбирая слова и помогая себе жестами, достроил скучную казённую фразу:

— ...Совместным заявлением о признании правомерности отправления верующими религиозных обрядов любым удобным для них способом.

— В соответствии с уставами их объединений и традициями? — уточнил Геляев. — Так?

— Верно, — подтвердил Некрасов.

— Да-а. Вам, человеку со стороны, легко рассуждать, — сказал Геляев. — Но, быть может, здесь и нужна беспристрастность? Не знаю, не знаю... Во всяком случае, это любопытно...

И словно ставя точку в разговоре, припечатал ферзя к доске.

— Владимир, а вы интересный собеседник.

— Вы тоже, батюшка, — заметил Некрасов. — Однако игру я продул.

Зоя, почти доподлинно зная, чем закончатся и последующие их партии, поспешила пригласить всех за стол.

Нет приятнее чаепития, чем за неспешной беседой с близкими сердцу людьми. Хозяева и гости делились новостями, рассказывали друг другу о своих удачах и перипетиях. В конце концов, мальчишки стали позёвывать, и Зоя попросила Владимира показать им свою мастерскую. Делать нечего. Он без лишних слов собрался и увёл ребят 'на экскурсию'. Лена взяла опустевший чайник и отправилась на кухню вскипятить водички. Бабушка тоже сползла со стула и, похрустывая суставами, пошла в спальню, проведать Артёмку и Алёнку.

Когда Анатолий и Зоя остались наедине, он поманил её пальцем. Она склонилась к нему, он тоже внезапно приблизился. Глаза Зои сами собой распахнулись, и она испуганно отпрянула от него. Он непонимающе взглянул на неё, и стыдливый румянец лёг ему на лицо.

— Зоя Николаевна, что это вы меня в конфузию вгоняете? — понизив голос, спросил Анатолий. — Или вы забыли, что я священник?

— Мне показалось... — в замешательстве пролепетала она.

— Креститься надо. А мне, Зоя, нужен от тебя дельный совет.

Тут уж покраснела она.

— Извини, Толя. Слушаю тебя.

— Тут вот какое дело. Пустяки, конечно. Но всё-таки... У нас возникли осложнения с Ромкой. Пацаны задёргали его, поповичем дразнят. Он это очень переживает. Стесняется. С уроков пока не сбегает, но дома ведёт себя крайне нервозно. Не терпит ни ласкового слова, ни малейшего прикосновения. И никакой помощи от нас с Леной не принимает. В общем, уходит в обструкцию. Уж не знаем, что и делать. Может, поговоришь с ним?

— А ты не пробовал повозить Романа по своим друзьям? Пусть бы увидел, как они дорожат твоей дружбой. Шепни им о своих проблемах. Думаю, они сумеют тебе помочь. Да и я, разумеется, поговорю с ребятами. Дай только время.

— Спасибо, лягушонок, ты прелесть.

— Бабушка! — позвала Зоя. — Займи гостя, пожалуйста. Мне к Володе сходить нужно.

— Иду-иду, — с горячей готовностью отозвалась Анфиса Георгиевна.

А Зоя на четвертушке тетрадного листа набросала: 'Рома стыдится работы отца. Нужна помощь'. Свернула её, накинула Володин бушлат и пошла в мастерскую.

Мальчишки не скучали. Антошка держал в руках деревянный молоток, а Ромка небольшим рубаночком пытался выстрогать доску.

— Как успехи? — осведомилась Зоя.

— Неплохо, — отозвался Володя. — Инструменты осваиваем.

— Молодцы!

Антошка растерянно посмотрел на неё.

— А где мама с папой?

— Мама на кухне — чай заваривает, а папа с бабушкой разговаривает. Вот я и вышла, чтобы им не мешать.

— А я подумал, что они куда-то уехали, — сказал Антон.

— Ну, что ты. Скоро чай пить будем. Володя, тут в кармане какие-то записи твои. — И протянула ему записку. — Тебе нужен этот листочек?

Он с любопытством взял его и прочёл.

— Да-да, — закивал он и сунул бумажку в карман. — Мне это ещё пригодится.

Ромка отложил рубанок в сторону и, осторожно приступая к мучившим его вопросам, спросил её:

— Тётя Зоя, а это правда, что вы с нашим папой в одном классе учились?

— Да, Ромочка. Я не только училась, но и дружила с ним целых десять лет. Он был очень эрудированным мальчиком. Хорошо учился, много читал. И вообще, у нас в классе он был самым умным. Бывало, как начнёт рассказывать какую-нибудь интересную историю, так ребята все перемены за ним по пятам ходят, пока он всю им не расскажет.

Антошка довольно усмехнулся.

— Папа и сейчас много читает. Мы выписываем пять журналов и две газеты.

— Ну, вот видите? Значит, он и сейчас один из самых образованных людей района. Кстати, и в шахматах ему не было равных во всей школе.

— А я подумал, что в шахматы он у меня случайно выиграл, — задумчиво пробормотал Володя, — да вынашиваю планы отыграться.

— О реванше, дорогой мой, и не мечтай. Даже учителя не могли его обыграть.

— А его кто-нибудь дразнил в школе? — по-прежнему зажато спросил Ромка.

— Конечно, — как можно более беспечно ответила Зоя. — В нашем классе почти у всех прозвища были. Вашего папу... только это секрет, договорились?

Ребята заговорщицки кивнули.

— Его дразнили мандаринчиком.

Мальчишки изумлённо захлопали ресницами.

— Почему? — спросил Ромка.

— А потому что мандаринами в Древнем Китае называли советников, иначе говоря, придворных мудрецов, — пояснила Зоя. — А меня, например, дразнили лягушкой-путешественницей.

У мальчишек озорно заблестели глаза.

— Я вообще-то была симпатичной девчонкой, и вскоре меня стали звать просто — путешественницей. Только один ваш папа до сих пор лягушонком меня дразнит.

Ребята весело прыснули.

— И вы не обижались? — поразился Ромка.

— Вот ещё, — фыркнула Зоя. — На такую чепуху? Конечно же, нет. С чувством юмора у меня всё в порядке.

— А вы всегда откликались на прозвище? — спросил Роман.

— Ну нет. Если случалось, что мне уж очень не хотелось от кого-нибудь слышать это, то я или вообще переставала его замечать, или придумывала ему в отместку такую обидную кличку, что он уже на другой день начинал звать меня только по имени.

— А какие клички, например, придумывали вы? — заинтересовался Ромка.

— Да самые простые. Что-нибудь с намёком на человеческие несовершенства. Ну, например: доходяга, лилипут, желудок, толстолобик, полено — да всё, что в голову приходило.

— А вам за это не попадало?

— Мне — нет. Я всё-таки девчонка.

— Рома, — вступил в их разговор Володя, — я думаю, мальчишке негоже бояться драк.

— А если враг намного сильнее?

— Не беда. Суворов со своим войском часто бывал в меньшинстве и всё равно побеждал. Смекалка, терпение и упорство — вот что ему помогало. Победа не всегда решается одной схваткой. Главное — не сдаваться. Отвагу и мужество ценят все, даже враги.

— Но драка — это такое же крайнее средство, как хирургиче-ская операция, — вмешалась Зоя. — Самое правильное в сложной обстановке из врага сделать друга. Здесь, ребята, нужен особый талант. Кстати, ваш папа умел это делать, да и сейчас умеет. У него нет врагов: все — или его хорошие знакомые, или друзья. Он в любой ситуации всегда находит единственно верное решение. Теперь знайте, что и у вас, как у китайского императора, тоже есть надёжный советник и чаще советуйтесь с ним. Только насчёт мандаринчика... — предостерегающе погрозила пальцем, — ни гу-гу.

Ребята заулыбались.

Вдруг чей-то женский голос прокричал во дворе: 'Зоя!'

Некрасова поспешила на улицу. У калитки стояла бабка Степанида — соседка Лидии Тимофеевны.

— Здравствуй, Зоя.

— Здравствуйте.

— У вас батюшка Анатолий?

— Да, у нас.

— Лида Бабкина помирает. Как узнала, что батюшка в посёлке, сейчас же попросила сходить за ним. Вы уж извините, что вашего гостя увести хочу.

— Смерть — веская причина. Что тут поделаешь?

Анатолий облачился в рясу, засобирался. Бабушка напросилась с ним. Усадили её в машину, и они уехали. Вернулись через час. Геляев привёл бабушку, забрал семью и уехал.

— Умерла Лида, — прошептала бабушка. — Поплакать хочется, да все слёзы выплакала. Говорит, ты своим нужна, вот и живи, а я даже себе в обузу. Жалко мне её, Зойка, и себя тоже. Все мои подруги умерли. Одна я осталась.

— Ты не одна, бабушка!

Внучка порывисто обняла её. Ласково погладила её тусклые покорные волосы.

— У тебя есть я, Володя, Артёмка, Алёнка, дочка. Мы ещё с тобой в новом доме поживём. Вот увидишь! Знаешь, как там будет хорошо! Воздух — как в лесу.

В эти дни Некрасовы старались надолго не оставлять её наедине со своими мрачными мыслями. Впрочем, это было и не трудно. По правде сказать, правнуки — отменное средство от скуки и одиночества. Бабушка их любила и с большим удовольствием нянчилась с ними: развлекала их, баюкала, кормила, подавала им игрушки, меняла ползунки и пелёнки.

Работы по дому Зое хватало с лихвой: стирка три раза в день, сушка и глажка белья, кормление, пеленание, готовка еды, уход за животными и ещё тысяча всяких мелочей. Просто нескончаемый круговорот дел.

Володя чаще всего пропадал в мастерской. Когда же у него было время помочь ей, то он гладил бельё, готовил и тоже нянчился с ребятами. Читал им сказки, рассказывал стихи, пел песни. Малышам уже исполнилось по полгода, и они с любопытством слушали его.

Глава 21. ДЕРЕВЕНСКИЕ БУДНИ

Зима подступала нерешительно. Ночью морозец накрепко прихватывал землю, сковывал лужи, а днём опять отпускал. Однако снег уже не стаивал.

Однажды по пути в магазин Зоя встретила Наташку Трибушную. Та спросила её:

— Ну, как живёшь, подруга? Справляешься с обязанностями?

— Всё нормально, справляюсь.

— Не тоскуешь по прежней жизни?

— Что ты? Другой мне и не надо.

— Но ведь трудно же... врёшь, наверное?

— Нисколечко. Хочешь — верь, а хочешь — нет, но мне нравится такая жизнь. Она наконец-то наполнилась реальными вещами. А трудности преодолимы. Да и ребята подрастают. Скоро полегче будет. А у вас как с Федей?

Наташка досадливо поморщилась.

— Да ну его. Если бы не зима, выгнала бы паразита.

— Что так?

— Пьёт, подлец. Как только работы нет в гараже — обязательно упьётся. Когда шли расписываться, попросил меня купить ему сто граммов водки для храбрости. А я ему тогда и сказала: 'Мне алкаша не надо. Если собираешься пить — регистрация отменяется'. Упросил ведь негодяй бутылку пива купить. Выпил и говорит: всё, это последняя. И хрясть ею себе по лбу. Бутылка вдребезги. А на лбу — ссадина. Я и поверила ему. Посчитала: видать, проняло человека. И что ты думаешь, теперь он домой через день с таким шишаком приходит. Понравилось дурню лбом орехи щелкать! На водку спорит. Вот обормот несчастный!

Вчера жду с работы, а его нет и нет. Ну, думаю, и Бог с ним: проспится — придёт. Утром привели его мужики еле тёплого в одних носках. Рассказывают, идут на работу, видят, прямо на дороге из колеи белое изваяние торчит. 'Что за чудеса?' Подходят ближе — Федька. Провалился в лужу и вмёрз в неё, как мамонт. Подумали: пропал человек. А он спит, мерзавец.

Мужики говорят, такую величественную позу даже нарушать было жалко: он словно герой на амбразуре вражеского дота. Начали вытаскивать, с трудом штаны отодрали — благо новые, не порвались. А сапоги так и остались во льду. Протрезвеет — пусть сам идёт вырубать их. Другой бы уже всё себе поотморозил, а этому хоть бы что. Сейчас все на работе, а он спит. Вот так-то, подруга: ны було баби заботы — та купыла порося.

Дома эта история всех развеселила.

Новый год Некрасовы встречали за праздничным столом в кругу семьи, но не по московскому времени, а по читинскому, то есть в шесть вечера по Москве. Они решили, что следующее новогодье будут встречать по-иркутски — в семь вечера и так далее. Так им удобней.

Ребята сидели у родителей на руках и радостно колотили по столу ложками. Бабушка, помолодевшая за этот год, словно у неё начался обратный отсчёт времени, восседала тут же. Она нетерпеливо посматривала на испечённый Зоей шоколадный торт с весёленькой кондитерской посыпкой.

Свечи уже были зажжены. В углу на табуретке, загадочно поблёскивая своими украшениями, стояла небольшая пластмассовая ёлочка. Под ней стояли Дед Мороз и Снегурочка из шоколада.

Для малышей были выставлены соки, яблочное пюре и под тряпичным петушком — манная кашка. Кстати, молодёжь начала обзаводиться собственными зубами: у Алёнки уже прорезались три зуба, у Артёмки — два. И Зоя при кормлении их грудью повизгивала от их задумчивых прикусов. Это была ещё та пытка.

Часы пробили восемнадцать, и у Некрасовых начался пир.

Зима — пора благодатная. Володя восстанавливал свои силы после стройки, Зоя отдыхала от огорода, бабушка — от детишек. Молодые родители более основательно занялись развитием малышей: возобновили ежедневное пение, чтение детских книжек, совместные игры.

Володя любил детей самой нежной любовью. Как-то раз, неслышно войдя в комнату, Зоя увидела такую картину. Он склонился над лежащей в кроватке Алёнкой — ей шёл восьмой месяц — и, легонько поглаживая её животик, говорил ей:

— Ах ты, доченька наша милая! Солнышко наше ненаглядное! Песенка наша звонкая! Мы с мамой любим тебя.

Алёнка широко-широко улыбнулась ему. Причём не бессознательной улыбкой ребёнка, а по-взрослому мудрой. Как бы соглашаясь с ним: 'Конечно, я хорошенькая. Что с вами поделаешь? Любите уж'.

В свободное время Зоя распускала свои шерстяные вещи и вязала малышам шапочки, шарфики и носочки.

Однажды Володя попросил её сходить в библиотеку и по-искать там что-нибудь по вышиванию крестиком. Зоя была удивлена, но принесла ему увесистую книгу по художественному вышиванию. Он весь вечер с интересом листал её, что-то высчитывал. А через сутки показал ей орнамент, которым он собирался украсить стены их будущей столовой. Это было неожиданно и оригинально. Зое понравилось.

В начале марта к Некрасовым заявился связист.

— Будем телефон подключать. Аппарат имеется?

— Да. Купили кнопочник.

— Хорошо. Ждите.

И пропал на неделю. Но зато на восьмой день он пришёл и за полчаса провёл в дом телефонный кабель, привинтил розетку и подключил телефон. Зоя переписала на почте немногочисленный список абонентов, с которыми они могли общаться. И, прежде всего, установили связь с друзьями — Геляевыми и Шевченко. Это значительно разнообразило их жизнь.

И вдруг Зое жгуче захотелось позвонить родителям. Неделю она терпела, борясь с соблазном, но чем дальше гнала эти мысли, тем больше хотелось позвонить им. За всё время её замужества они получили от них только телеграмму и одно письмо без единого тёплого слова. Это было демонстрацией их неодобрения её выбора. Зоя, в свою очередь, уязвлённая их отношением к её семье, не захотела сообщить им о рождении внуков. И вот именно теперь её душевный дискомфорт обострился и стал мешать ей быть счастливой.

Ночью Зоя лежала и думала: 'Ну, почему у меня всё так плохо складывается с родителями? Ведь я никогда не была для них проблемным ребёнком. Но они всегда держали меня на расстоянии, словно я чем-то провинилась перед ними. Может, я своим появлением на свет спутала их планы?

Странное детство. У меня были новые платья, туфли, игрушки. Но я совершенно не помню ощущений родительской ласки. Да. Моя судьба их никогда всерьёз не интересовала'.

Прохладная заскорузлая ладонь легла на её разгорячённый лоб, чуть подрагивающие пальцы скользнули по мокрым щекам.

— Зоенька, ангел мой, что случилось? — встревожился Володя. — Ты устала, милая? Или я тебя чем-то обидел?

— Нет, — качнула она головой. — Всё нормально.

— А слёзы? Уж не клянёшь ли ты судьбу, что связалась со мной?

— Вот дурачок. И как только тебе такое в голову могло прийти?! — возмутилась Зоя. — Запомни: до тебя у меня ни-че-го не было. Я даже и не подозревала, что могу так сильно любить — тебя, Алёнку, Артёмку, бабушку.

Зоя прижалась к Владимиру и, горячо поцеловав его, сказала:

— Ты дал мне то, чего у меня никогда не было.

— И чего же?

— Семью и счастье. Таких симпатичных и смышлёных ребят ни у кого нет. Спасибо тебе.

— А чего же тогда плакала?

— По родителям соскучилась. А они ведут себя словно чужие.

— Я бы от отца с матерью любую обиду стерпел. Только бы они были. У твоих есть телефон?

— Да, есть.

— Так чего же ты мучаешься? Завтра же с утра и звони.

И Зоя решилась. С трудом дождавшись утра и почти не надеясь, что ей удастся по коду дозвониться до Сибири, а тем более застать родителей дома, она всё же позвонила. Чуть ли не минуту в трубке слышались коммутационные попискивания и щелчки. Бабушка, предупреждённая о возможном разговоре, сидела рядом и недоверчиво посматривала на внучку. И вот пошёл вызов. Страх быть непонятой внезапно вернулся, и тотчас возникла невидимая глазу стена.

— Нет, не могу, — смалодушничала Зоя. И протянула бабушке трубку. — Если ответят, поговори ты, пожалуйста.

Та приложила трубку к уху и сразу же спросила:

— Тамара?.. — помолчала. — Ты что ж, дочка, уже и мать не узнаёшь?.. Из дому звоню... Да, поставили... Зоя твоя с мужем... Хорошо живут: дом строят, огородом занимаются... Новый, конечно. Уже стены поставили из сосны. Как только деньги появятся, кирпича купим на пристрой... Кто строит? Да Володя же и строит. И друзья ему помогают... Ну, и что же, что безногий. Зато у него голова на месте и руки работящие...

На полях газеты Зоя крупно написала номер их телефона и, положив её перед бабушкой, пошла в спальню, утихомирить расшалившихся ребятишек.

— ...Зоя? Да здесь она, в спальне. Ребятишек усмиряет... Хороша бабка! Даже не знает, что у неё двое внучат есть... Ходить начинают. По десять месяцев уже... А вот приедь, да сама на них и посмотри... Э-э-эх! Мать называется. Коза городская. Ты, Томка, доскачешься: растеряешь и то немногое, что у тебя есть... Ладно уж, записывай телефон.

И продиктовала в трубку номер их телефона.

— ...Зою? Сейчас позову.

Зоя выглянула из спальни. Бабушка поманила её пальцем.

— Когда в отпуск-то приедете?.. Ну-ну. Зятю поклон от меня.

Бабушка улыбнулась и вложила трубку в повлажневшую ладонь Зои.

— Мама? Это я, здравствуй.

— Здравствуй, дочка, — услышала Зоя усталый голос матери. — Больше года не пишешь. Обиделась? Так ты тоже хороша: не посоветовалась, не предупредила. Раз — и замуж вышла. Мы что же тебе, чужие?

— Извини, мама, но ты меня давно уже приучила всё решать самой. И вот результат.

— Ладно, дочка. Мы обе виноваты. Слишком увлеклись своими личными делами. Это неправильно. Ведь жизнь пролетает, и ничего не возвращается.

— К сожалению, да, мама, — вздохнула Зоя.

— Удивляюсь, как ты решилась остаться в Ольховке?

— Так сложилось.

— Понимаю. Спасибо, что маму поддержала. У неё такой бодрый голос, даже не узнала её.

— Да она и в самом деле помолодела.

— У тебя близнецы?

— Двойняшки: Артёмка и Алёнка.

— Поздравляю. Ты молодец, дочка.

— Спасибо, мама. Я так соскучилась по вам. Когда мы увидимся?

— Отпуск за этот год мы уже отгуляли в январе. Никуда не ездили. А наш контракт заканчивается через два года. Тогда и приедем. Потерпим?

— Потерпим. Папе привет. Ну, пока, мама.

— Будь счастлива, дочка.

Зоя положила трубку, подошла к бабушке. Разговор был настолько прозрачен, что им ни о чём не нужно было расспрашивать друг друга. Глаза бабушки лучились задором и счастьем.

— Спасибо, что помогла мне, — сказала Зоя.

— Тебе тоже, внучка. Вот уж не думала, что доживу до такого. Из собственной хаты звоню в Сибирь и говорю с дочкой, как с тобой. Чудеса. Теперь, чую, она напишет нам.

Недели через три от Зоиной матери пришёл внушительный по нынешним временам перевод на семьсот тысяч рублей. На почте к таким переводам не привыкли. И когда через два дня деньги доставили из района, кассирша, дородная тётка с причёской под мальчика, выкрашенной в морковный цвет, выдавала их так официально и торжественно, словно вручала Некрасовой государственную премию. Кассирша ликующе певуче считала: десять тысяч, двадцать, тридцать... И когда Зоя, пересчитав деньги и буднично поблагодарив её, выходила из почты, вид у женщины был почти оскорблённый. В письменном сообщении гоѓворилось, что эти деньги — для новостройки и на подарки детям.

Володя тут же начал действовать, и до весеннего бездорожья Некрасовы успели завезти так необходимые им цемент и кирпич. Малыши свои подарки тоже получили. Артёмке купили мягкую обезьяну с него ростом, а Алёнке — целую коллекцию кукол.

Третьего апреля у Соколовых родилась дочка. В этот раз их фельдшер принял роды безукоризненно. Зоя несколько раз бегала к Варе и кое в чём помогала ей, по себе зная, как важны в эту пору хороший совет и дружеская поддержка.

Снега за зиму выпало не так уж много, но таял он медленно. И вот пошёл дождь, тихий, продолжительный. Земля ещё не успела оттаять, и через двое суток весь посёлок стоял в снежнице. А скользко было так, что на ногах не устоишь. Разгулявшийся ветер неистово раскачивал деревья, усыпая землю обломками сухих веток.

В одну из таких ненастных ночей и был взломан всё тот же злополучный магазин. Эту новость принесла Лидка, вероятно, давно подыскивая подходящий повод, чтобы зайти в гости к Некрасовым. Рассказывать она умела.

Оказывается Лёнька Воротников, запоздно закончив ремонт, приехал домой на тракторе. Сходил в баньку, попарился, потом поужинал с баночкой первача — и в отключку. А ночью на его тракторе кто-то подъехал к магазину, зацепил тросом засов и дёрнул. Засов не сорвался, но двери вместе с дверной коробкой вывалились наружу.

Злодей вынес из магазина все запасы водки — если не врёт Лихоносов: девятнадцать ящиков, — погрузил их на двери и как на санях утащил в сторону реки. Трактор оставил там же. Но ни дверей, ни ящиков нет и следа. Видно, водой унесло.

Когда это обнаружилось, Лёнька ещё дрых без задних. На пороге магазина нашли резиновые сапоги самого Загорулько, унесённые кем-то из его сарая. Люди говорят, что это опять Робин Гуд хулиганит. А Лихоносов, совсем ополоумевший от постигших его убытков, побежал вдоль речки искать свою пропажу.

С этих самых пор Лидка стала часто бывать у них.

Как только подсохла земля, Владимир зачастил на стройку. Он взялся за подготовку к рытью ямы для подвала под будущей столовой. Ещё было холодно, особенно по утрам, и Зоя, беспокоясь о муже, присматривала за ним: поила его горячим чаем, иногда заставляла отдохнуть или одеться потеплей. Похоже, он ещё зимой всё продумал и сделал для козырной и совковой лопат по три черенка разных размеров: от короткого до длинного. Это позволило ему, не опускаясь в яму, а лишь сменяя черенки, углубляться в землю до метра. Вырыв небольшую по диаметру, но глубокую ямку, он, постепенно отступая назад, продолжал расширять её до размеров котлована.

В то же время и Зоя работала на земле. Следила за вспашкой огорода, докапывала нетронутые плугом островки с фруктовыми деревьями, сооружала грядки и сажала всё, кроме картошки. Ибо по уговору с друзьями, на её посадку и копку они наваливались всей артелью.

Откопав котлован до метровой глубины, Володя перекинул ремни через турник, установленный ещё в прошлом году, и вместе с лёгкой тележкой спустился в яму. Подчистил её и, постепенно углубляясь, выбрасывал и выбрасывал порыжевшую землю на поверхность. Это было нелегко. И когда к десятому июня Владимиру удалось закончить работу, с его лица не сходила улыбка.

— Представляешь, — сказал он Зое за ужином, — каждый день, залезая в яму, я опасался грунтовых вод. Если бы наткнулся на них, а по весне это в порядке вещей, то все мои планы полетели бы кувырком. Но фортуна и в этот раз ко мне благосклонна.

— Так это ты ей разулыбался? Смотри, дорогой, приревную.

Малышам исполнилось по годику. Они уже сносно ходили, но предпочитали ездить в коляске. Родители накупили им новых игрушек и пополнили их гардероб вещами.

Чтобы не терять времени, для возведения стен пристроя Владимир пригласил двух опытных каменщиков. Сначала они за-нялись подвалом. Оборудовать его оказалось не так быстро, как предполагалось. В ход пошли и жирная глина, и бетон, и битум, и рубероид, и, конечно, кирпич. И всё ради того, чтобы подвал всегда был сухим.

Затем каменщики взялись за стены. Работая с ними, Володя принялся воплощать свои замыслы в реальность. Мужчинам художественная кладка понравилась, и они работали с большой охотой. Володя смотрел на схему и командовал им:

'Этот ряд выкладываем ложком, каждый третий кирпич — красный. А этот ряд — тычком. Красные — четвёртый, седьмой, десятый... Не забывайте, углы двухцветные'.

Через месяц, несмотря на непогоду, стены стояли: чистые, с безукоризненно ровными швами и весьма затейливым орнаментом. К столовой была пристроена небольшая котельная.

С мастерами Володя рассчитался и пригласил их поужинать. Разговаривали о стройке. Старший из них, Аркадий, мужчина с крутым лбом и жёстким ёжиком седых волос, говорил Володе:

— Ты, Митрофаныч, с нами не спеши расставаться. Тебе русскую печь надо сложить?

— Надо, — согласился Некрасов.

— А стены изнутри оштукатурить?

— Тоже надо.

— Вот именно. А ведь и по плотницкой части мы тоже всё умеем. Верх тебе поставим. Опять же, лаги для пола тебе одному несподручно укладывать.

Володя смущённо улыбнулся.

— Спасибо, мужики. Но, честно говоря, за ту работу мне пока нечем платить. И досок у меня тоже нет ни на фронтон, ни на чердачное перекрытие.

— А это не беда. Деньги, когда появятся, тогда и отдашь. Лично я в тебе не сомневаюсь. А материал на первое время у тебя есть. Поставим стропила, сделаем обрешётку, накроем шифером — вот вам и крыша. Потом выложим печь, оштукатурим стены, бросим лаги. Ты станешь заниматься внутренней отделкой, мы пойдём по своим делам. А когда разбогатеешь и закупишь всё остальное, снова позовёшь нас.

— Ребята, а если в этом году мне не удастся расплатиться?

— Расплатишься в следующем.

— Вы это серьёзно?

— Совершенно. Видишь ли, Митрофаныч, у нас тоже свой интерес имеется. Нам важно прочувствовать весь объём работы. Мы ведь таких домов, как у тебя, ещё не делали. Вот на твоём и будем учиться. Если мы своими руками смонтируем систему отопления и канализации, нашей бригаде цены не будет. До этого дня мы как работали? Брали подряды в основном на возведение стен, а после твоего запросто сможем сдавать весь дом под ключ. Так что мы не в накладе останемся.

— Да, мужики, что ни говори, а соблазн велик. Однако надо подумать.

— Да что тут думать? Митрофаныч! — закипятился Аркадий. — Это же выгодно и тебе, и нам. Вот смотри сам. Вы, если не в этом году, так уж точно в следующем сможете справить новоселье, а мы приобретём ценный для нас опыт, и не будем мотаться по шабашкам. Станем бригадой экстра-класса.

— Ох, и не люблю же я долгов, мужики,— сказал Владимир. — Я ведь не зарабатываю, а у меня, сами видите — семья. Дом может и подождать.

— Хозяйка, ну хоть ты воздействуй на него, — обратился к Зое Аркадий. — Вы только посмотрите: где живут ваши дети? Ведь ваш дом вконец обветшал. Гвоздь без молотка в стену лезет. А случись ураган какой или землетрясение, устоит ли?

Зоя не выдержала.

— Володя, соглашайся! Мы уже так устали от этой стройки.

Некрасов чуть помедлил и решительно махнул рукой.

— А, была не была! Ладно, ребята, согласен. Помощь мне действительно нужна. Берёмся за крышу.

— Ну вот, давно бы так, — улыбнулся Аркадий.

На следующий день Аркадий с напарником привели с собой ещё двух парней. 'Стажёры', — пояснил он. И всё пошло своим чередом: зазвенел топор, завжикала пила и зазвучали обычные в таких случаях солёные шутки и перебранка. А Зоя самым серьёзным образом занялась огородом.

Некрасовская стройка постепенно принимала очертания дома. На крышу начали укладывать шифер. Некрасов, как всегда, работал на равных. Его страховочный ремень канатом был привязан к штырю, вбитому в брус на самом коньке крыши. С альпинистским хладнокровием Володя с дрелью в руках сноровисто передвигался по крыше и в серых гребнях окаменевших волн сверлил отверстия для шиферных гвоздей.

Спокойно смотреть на всё это Зоя не могла, и лишь мимоходом взглянув на мужа, тотчас придумывала себе новую работу в доме или на хозяйственном дворе.

Лето было тёплым. Как-то в один из вечеров, покончив с работой, Зоя с Володей сидели возле розового куста и отдыхали. И тут в их калитку вошёл Саша Соколов. А следом за ним — крепкий, выше среднего роста молодой человек. Оба навеселе. Незнакомец выглядел экзотично. Одет в майку-борцовку и джинсовые шорты. Голова гладко выбрита, в мочке левого уха — толстая в виде гайки серьга. Фигура мускулистая. На его плечах татуировки раскинувших свои капюшоны кобр. Их глаза, оберегая хозяина, опасливо уставились по сторонам.

Поздоровались. Саша представил своего товарища.

— Это мой одноклассник Никита. Пять лет не виделись.

— Зоя, — кивнула хозяйка.

— Володя, — представился Некрасов. — Рад знакомству. Присаживайтесь.

Володя развернул коляску к скамейке. Ребята сели напротив него. Саша сказал:

— Никита мне про своих друзей рассказал, а я ему — про своих. Вот он, — указал жестом на парня, — и захотел познакомиться с вами.

— Ну что ж, это приятно, — сказал Володя. — Жизнь интересна своим разнообразием. Ну и где вы, Никита, сейчас обитаете?

— В области.

— А чем живёте?

— Инженером работаю на заводе. Живу в общаге.

— А в городе сейчас все так ходят? — с лукавинкой спросила Зоя.

— Нет, — улыбнулся парень, — только те, кому это нравится.

— А кому это нравится?

— Мне и моим друзьям. У некоторых очень даже прикольные татушки.

— А вы что-то проповедуете или просто модничаете? — спросила Зоя.

— А вы как думаете? — насмешливо воззрился на неё парень.

— Не знаю. Ваших одиноких змеек ещё как-то можно отнести к боевой раскраске, но уж и это надругательство над собой, над природой человека. Считаю, ухоженное тело не нуждается в украшениях, тем более в таких. Куда важнее то, что у вас в головах.

Молодой человек поморщился.

— У нас тут, — стукнул он пальцем по черепу, — всё в порядке. Мы так же, как и вы, живём своими мозгами, только и всего. И могу сказать: я, например, считаю себя русским патриотом.

— О! Приятно слышать! — воскликнул Некрасов. — Заявление смелое и, признаюсь, неожиданное. Но поясни мне, на чём замешан ваш патриотизм? Какой смысл вы вкладываете в это понятие?

— Легко. Я и мои товарищи стремимся возродить величие нашей страны, остановить её колонизацию и грабёж её природных ресурсов. Мы хотим вернуть людям основные гарантии и защитить достоинство русского человека везде, где бы он ни был.

— Никита, мне это нравится, честное слово. Странно, но пока наши позиции совпадают.

— А что же тут странного? Ведь и ты отстаивал интересы России, причём, с оружием.

— Да, был такой факт. Я и сейчас неравнодушен к будущему страны. Но интуитивно чувствую, что мы с тобой разные.

Никита хмыкнул.

— Так это естественно. Ваше поколение позволило разрушить нашу державу, а мы хотим возродить её могущество и величие.

— Судя по всему, вы сторонники крайних мер в решении проблем...

— Ну да. А разве ты не чувствуешь, что Россия у пропасти? Что возникла ситуация, когда думать уже поздно. Пришла пора действовать.

— Да, ситуация экстремальная, согласен, — заметил Володя. — Но бегать с дубьём за африканцами, выключив мозги, или ходить со свастикой на рукаве, зная, что ещё лет пятьсот русские люди будут связывать её с фашизмом, лишено всякого смысла. И кроме дурной славы России это ничего не принесёт. А репутация страны дорого стоит.

— А что не лишено смысла? — с возмущением спросил Никита.

Некрасов, медленно выстраивая фразу, сказал:

— Только то, что не вызывает у нормального русского человека отторжения и протеста.

— Это просто слова, — сказал Никита. — Вот если бы дело предложил...

Володя усмехнулся.

— Есть простенькая идейка. Только вам, молодым и горячим, это не по зубам. Здесь нужно время и терпение, а их-то у вас и нет.

— Нам всё по зубам, — с вызовом возразил Никита.

— Ну, хорошо, — сказал Владимир. — Вот, к примеру, у вас в городе есть двадцать соратников...

— Сотня, — уверенно, словно забил гвоздь с маху, уточнил Никита.

— Тем лучше, — сказал Некрасов. — Так вот. Если ваши ребята заведут семьи и за десять-пятнадцать лет родят по десятку крепеньких ребят, то на целую тысячу русских людей станет больше. И это только в одном городе. А если вы ещё вырастите их на русских традициях, дадите им достойное образование да воспитаете в них такую пробивную способность, что никакие преграды их не остановят, тогда вам вообще цены не будет. И большинство проблем, которые вы поднимаете, станут решаться сами собой. Вот такой патриотизм естественен и понятен. Потому что ответственность за судьбу Родины начинается с готовности взять ответственность за свою семью. Только тогда наполняется смыслом это высокое понятие. Здесь нужно выкладываться, напрягать мозги и волю.

— Можно организовать общину, — предложил Саша, — или обосновать город, который лет через пятьдесят может превратиться в мегаполис. И на каждом доме плакат: 'Если ты патриот — даёшь стране гражданина!'

— От ваших фантазий обалдеть можно, — сказал Никита. — Нет, ребята на это не пойдут. Да и мне жениться рано.

— Конечно, не пойдут, — сказал Владимир. — Ведь, чтобы прокормить такую семью, нужно и учиться, и работать всерьёз. А это уже не гипотетические, а реальные трудности. Ну а насчёт женитьбы... знаешь, Никита, для многих одиноких людей личное благополучие становится важнее всего. Если исчезает их род, то и понятие Родина для них теряет священный смысл. Чтобы острее чувствовать её, беспокоиться о ней, повторяю: нужна семья. Делай выводы.

Послышался плач Алёнки, Зоя извинилась и ушла в дом.

Глава 22. ЦЫГАНСКИЕ ГАРАНТИИ

Была уже середина лета. И тут позвонил Женя Шевченко и предложил Зое, съездить с ним в райцентр. Она немедленно согласилась. Ей давно уже нужно было побывать в поликлинике и военкомате. Кроме того, по заказу Володи нужно купить колосники для печи, а ещё хотелось бы пробежаться по магазинам.

Хорошо накатанная дорога не утомляла, а интересная беседа делала поездку ещё приятней. Вскоре они подъехали к поликлинике и, уговорившись встретиться у автовокзала в пятнадцать часов, расстались.

Хирург, за консультацией к которому она обратилась, опасения её развеял, а свои рекомендации написал на листе бумаги.

В военкомат Зоя попала за пятнадцать минут до перерыва на обед. Дежурный порекомендовал ей обратиться к Сизову Петру Нилычу в четырнадцатый кабинет. Пухленький, словно сдобная булочка, старичок с шикарными гусарскими усами, выслушав её вопросы о пособии и страховке, кокетливо улыбнулся.

— Милая девушка, если бы к нам поступили какие-нибудь сведения по поводу денежных выплат вашему мужу, мы бы тотчас поставили вас в известность.

Он встал, демонстративным жестом поправил стул, давая понять, что разговор окончен.

— Как я понимаю, вы тоже бывший военный?

— Да, — горделиво кивнул мужчина. — Я тридцать два года прослужил в военных комиссариатах.

— Славный боевой путь, — пробормотала Зоя. — И ни разу не терялись бумаги?

— У нас никогда ничего не теряется! — с нескрываемым раздражением отчеканил старичок.

'Услышал, таракан напудренный', — с удовлетворением отметила Некрасова.

— Извините, — с нажимом выговорил он, — у нас перерыв на обед.

— Вы тоже извините, но я приехала из Ольховки и тоже дорожу своим временем. У вас до перерыва ещё десять минут, так что потрудитесь найти документы моего мужа Некрасова Владимира Митрофановича и, опираясь на факты, ответить мне на мои вопросы.

Старый служака зарумянился, немного постоял в раздумье, качнулся с пяток на носки и ровным бесстрастным голосом произнёс:

— Ничем не могу помочь. Ключи от сейфа с документацией у моего начальника, а он уже ушёл.

— Он вам не доверяет... Ну, хорошо, — едва сдерживаясь от негодования, проговорила Зоя. — Тогда запишите для своего начальника суть моего вопроса и поставьте сегодняшнюю дату. А на словах ему передайте, что если по истечении десяти дней нам не выдадут страховку, то я через центральные газеты задам Министру обороны неприятный, но конкретный вопрос: 'Кто украл деньги нашей семьи?'

У старичка начало подёргиваться веко.

— Телефон у нас есть. До свиданья, Пётр Нилыч.

— До свиданья, — едва выдавил он.

Зоя вышла. Вскоре весь её воинственный пыл улетучился, а магазинные цены окончательно лишили её оптимизма. Ей не удалось сделать и половины необходимых покупок. Колосника для печи тоже не оказалось.

'До встречи ещё полчаса. А я уже никуда не хочу. Опять никакой надежды, — неторопливо вышагивая, думала Некрасова. — Этих бронежилетных ничем не пробьёшь. Третий год на исходе, а им хоть бы что. Может, действительно написать в газету? Но как не хочется склоки'.

— Женщина! У вас можно спросить?

Зоя подняла голову и, увидев жаркие глаза цыганки, инстинктивно отшатнулась.

— Нет, не попросить, а спросить, — зачастила та. — Вы не скажете, где здесь аптека подешевле? А то у меня сынок заболел.

'Ну вот. У неё беда, а я шарахаюсь от человека. Да и чего собственно плохого она мне может сделать?'

Зоя начала рассказывать ей, как отыскать аптеку, а цыганка, глядя на неё во все глаза, всё уточняла и уточняла.

— Ой, моя дорогая! — трагически заломила она пальцы. — Я так волнуюсь, что ничего не могу запомнить. Вы ж тоже мать, правда же?

— Да-да, — подтвердила Зоя.

— Может, у вас с собой какие лекарства есть?

Зоя выхватила из сумки косметичку, в которой давно уже лежали одни лекарства. Предложила цыганке. Та, рассыпаясь в благодарности и лести, стала выбирать лекарства, и всё бестолково переспрашивать Зою. И всё говорила и говорила без умолку.

— Ты такая добрая, как ангел, — она взяла её за руку.

'Ох, что же это с моей головой? Тяжёлая, что пудовая гиѓря... — Зоя потёрла виски и с удивлением огляделась. — Боже! Где это я? Что за улица? Куда это меня занесло? Бреду неизвестно куда. Сколько же там времени?'

Взглянула на часы. Пятнадцать десять.

'Ничего себе, гулёна'. Некрасова подхватила с земли сумку и бросилась к автостанции. Но, добравшись до перекрёстка, поняла, что не знает, куда идти.

'Что со мной? — встревожилась она. — Неужели склероз?'

Увидев на одном из огородов старика, Зоя расспросила его, как пройти к автостанции. Подняла сумку с покупками и вдруг обратила внимание на свою руку. На пальцах нет ни перстенька, ни обручального. Зоя так и обмерла. 'Что же это?' Постояв в раздумье, пошла к автостанции. На пути к ней и вспомнила цепкие глаза цыганки, её прохладную руку и опутывающую сладкой лестью торопливую речь.

'...У тебя сегодня был не самый удачный день. Но ты встретила меня, и теперь счастье придёт в твой дом. Я тебе наворожу, и все, кого ты любишь, будут здоровы. У тебя золотое сердце. Таких женщин, как ты, — одна на миллион. Ты такая красивая. Зачем тебе все эти украшения? У тебя самые правильные ушки. А серьги такие тяжёлые, вредно их носить в ушах. Сними их! Сними поскорей'.

Зоины руки потянулись к серьгам и вынули их из мочек.

'А пальчики твои? Нельзя же их сутками сдавливать всякими колечками и перстнями. Сними ты эти безделушки, сними-сними, освободи свои пальчики. Они так устали. Пусть отдохнут'.

Зоя послушно сняла перстенёк и обручальное кольцо.

'Вот молодец. И цепочку, моя ласковая. Крестик-то нужно на простой верёвочке носить, отцепи его, положи в кошелёк, чтоб не потерялся. Вот умница. Давай мне эти побрякушки, милая. Тебя муж и так любит. Ты такая хорошая!'

Зоя всё покорно отдала ей.

'Вот и правильно. И не печалься. Теперь у тебя всё будет хорошо. Спасибо тебе, дорогая, за доброту твою. И благодари судьбу, что меня встретила. Иди, золотая моя, иди. Счастья тебе!'

И Зоя пошла в ту сторону, куда она её направила.

'Боже! Что же я натворила?'

Опоздав на полчаса, вся зарёванная и вспотевшая, она подошла к ожидавшему её уазику. Женя сидел за рулём и читал газету. Увидев её в таком живописном виде, он мгновенно выскочил наружу.

— Что с тобой, Зоя? Что-то случилось?.. Ладно, давай сумку и залезай в машину. Попей водички, успокойся.

Зоя, тяжело вздохнув, полезла на сиденье. А, отдышавшись, рассказала Евгению о своём несчастье.

— Вот же чертовка! — выругался он. — Она ещё и гипнозом владеет. Представляю, скольких людей отучила она от добросердечия. Отзовутся ли они теперь на чужое горе? Думает, на простаков нарвалась. Ну уж нет, этого я так не оставлю. Погоди, сейчас мы что-нибудь сообразим.

Он завёл автомобиль, подумал и поехал вглубь посёлка.

— У меня здесь в милиции фронтовой друг работает. Думаю, он поможет.

Минут через сорок они уже ехали на окраину посёлка к барону — оказывается, здесь имеются и такие. На руках у Зои лежала портативная рация. Они медленно въехали в узкую улочку и остановились в трёх метрах от калитки, утопающего в листве фруктовых деревьев дома.

Женя посигналил и вылез из кабины. Через минуту ожиданий на калитку облокотился полный, холёный, не лишённый шарма цыган.

— Чего шумишь?

— Знаешь, что это за женщина в машине?

Цыган лениво взглянул на Зою.

— Нет. И мне это не интересно.

— Это жена моего друга — фронтовика, вернувшегося с войны без ног, мать годовалых двойняшек.

— Ну и что?

— А то, что одна из твоих сестрёнок, самая глазастая, разгуливающая сегодня в жёлтой шали, принудила её снять с себя серьги, перстенёк, цепочку — вот крестик с неё, — разжал он кулак, — и даже подаренное бабушкой обручальное кольцо.

— Я-то здесь при чём? Кто где гуляет, не моё дело.

— Зря ты так. Мы своих в обиду не даём. Предлагаю на выбор: или всё перечисленное мною вы возвращаете ей с извинениями, или, слово фронтовика, гарантирую большие неприятности.

— Да пошёл ты!

— Это тоже ответ.

Женя вытащил записную книжку, открыл её и показал цы-гану.

— Вот телефоны моих братков, почти все десантники. Сейчас мы вместе с ними будем искать у вас пропавшие предметы. И пока их не найдём, отсюда ни ногой.

Он подошёл к машине, взял рацию, щёлкнул переключателем. Раздался ровный шум. Женя приблизил её ко рту.

— 'Колибри', я — 'Суховей', приём.

Сквозь шум эфира послышался чёткий басок.

— 'Суховей', слушаю вас.

— Подготовьте наряд из трёх человек и оповестите по списку фронтовиков. Всех пришлите по адресу: Школьная, семь. Жду.

— Слушаюсь.

Женя переключил рацию на приём. Цыган, ошеломлённый стремительностью происходящего, подался вперёд. А Женя, прогуливаясь возле машины, пояснил ему.

— Ну, вот, те самые неприятности и начинаются. Сейчас мы с ребятами устроим вам ревизию честно нажитого вами имущества.

Цыган о чём-то сосредоточенно думал. А Женя продолжал развивать свою мысль.

— Предполагаю, что именно этих золотых вещичек сейчас мы не найдём. Но не исключено, что мы всё же отыщем что-нибудь любопытное для правосудия. Ну, мало ли, что у кого дома лежит. А там и по другим адресочкам пройдёмся. И твою ловкую сестрёнку отыщем. Посадим её в КПЗ, пусть там охранникам глазки строит.

— Слушай, ну зачем сразу милицию вызывать? — не вытерпел цыган. — Скажи им, что мы и так всё уладим. Я её сейчас сам разыщу и всё привезу, куда скажешь.

— А не придётся ли мне в управлении ещё и собачку просить, чтобы тебя найти? Где гарантии?

Цыган снял с пальца массивный золотой перстень, протянул Шевченко.

— Здесь семь граммов. Вернёшь?

— Не сомневайся.

— Куда приехать?

— К отделению.

Цыган глянул исподлобья.

— Не посадишь?

— Фронтовик на всё способен, кроме подлости.

— Ну, тогда договорились.

Женя включил рацию.

— 'Колибри' — 'Суховею'.

— 'Колибри' на связи.

— Старшина, как дела?

— Наряд заканчивает экипировку, а мой помощник — оповещение ветеранов.

— Спасибо. Всем — отбой. Извинись за меня перед братками, что зря потревожил.

— Всё вернули?

— Пока нет. Но дана гарантия. Выезжаю к вам. Конец связи.

Цыган тыльной стороной ладони смахнул со лба пот.

— Пошёл коня запрягать, — сказал он.

— Только не тяни дотемна, у меня ещё дорога впереди.

Тот тяжело кивнул и скрылся во дворе.

Через час к зданию милиции подъехал на сухо покашливающем 'Урале' цыган. Подошёл к машине с Зоиной стороны и в окно просунул руку с целой горстью ювелирных изделий.

— Выбирай любые, красавица.

Зоя без труда отыскала в них свои.

— Вот они, — показала ему свою пропажу.

— Бери ещё что-нибудь в качестве компенсации за обиду.

— Нет-нет, — словно обжёгшись, отдёрнула она руку. — Мне ничего чужого не надо.

Цыган легко рассмеялся.

— У всякого свой замес. А если бы ты выросла в цыганской семье, сейчас бы прихватила ещё пару колечек. Ну, тогда извини за худое.

— Да ладно уж, — махнула она рукой.

— И ты, парень, зла на нас не копи, — поднял он глаза на Женю. — Мы живём, как умеем.

Евгений бросил ему перстень.

— Держи!

Цыган ловко поймал его и тотчас надел на палец; немедля оседлал свой мотоцикл, кивнул им и умчался. А Женя сходил попрощался со своим другом и завёл машину.

Припоминая детали всего происшедшего, Зоя спросила его.

— А что, вы действительно собирались делать обыск у цыгана?

— В данном случае это был спектакль. Но фронтовики — народ дружный, всякое могло случиться. Наш брат терпелив до зачина.

Через восемь дней позвонили из военкомата и попросили сообщить им номер банковского счёта Некрасова для перечисления на него денег. Фантастика! Зоя тут же продиктовала им номер давным-давно открытой на Володю сберкнижки. Её корректно поблагодарили. На следующий день — новый звонок. Женский голос торжественно известил Зою, что государство все свои финансовые обязательства в отношении капитана Некрасова Владимира Митрофановича выполнило. Единовременное пособие и выплаты по страховому обеспечению на его лицевой счёт переведены.

Это известие ошеломило Зою, лишило дара речи. Взволнованный голос потребовал от неё подтвердить, что сообщение принято. Зоя подтвердила и поблагодарила. 'Может, зря я на них собак спустила? — подумала она. — Или как раз не зря?'

Владимир работал в срубе. Когда Зоя заглянула к нему, он подгонял очередную половицу. Целый ворох стружек лежал на выстеленной половине пола. Зоя, словно отдавая воинскую честь, приложила руку к голове и громко отрапортовала:

— Товарищ капитан, докладываю, государство по отношению к вам все свои финансовые обязательства выполнило!

Володя удивлённо приподнялся, озорно блеснул глазами, приосанился и рявкнул: 'Ура! Ура! Ура!' Они оба засмеялись и тут же завалились на кучу стружек. Стали размышлять о том, как бы им с наибольшей пользой для дела распорядиться этими день-гами.

— Володя, а о какой сумме идёт речь?

— Точно не знаю, но есть чему порадоваться: более сотни окладов.

— Может быть, тогда попробуем оплатить протезирование?

— Нет, милая. Даже эти сумасшедшие деньги не идут ни в какое сравнение со стоимостью протезов. Я узнавал: немецкие, на микросхемах, стоят около шестидесяти тысяч долларов. Это стоимость крутого джипа. Так что давай-ка, девочка, будем реалистами.

— Они очень хорошие?

— Говорят, на них и танцевать можно. В общем, по деньгам и качество.

— А как же нам быть? — спросила Зоя.

— Подождём ещё немного. Авось, и наши умельцы скоро научатся их делать. Ведь народу перекалечено на Руси тьма-тьмущая.

— Так что, будем тратить?

— Обязательно, — решительно ответил Владимир. — Мне нужно отдать долги, закупить доски, заказать оконные и дверные блоки, ёмкость и газовое оборудование, и ещё кое-что по мелочи. Ты не против?

— Разумеется, нет, — сказала Зоя. — А мне нужно: для бабушки купить бурочки и радио она попросила, для тебя — костюм на меху и шапку, мне — зимние сапоги, ну и возок одежды для малышей. Видать не зря их грибной дождик поливал, они у нас быстро растут. Если всё это приобретём, то мы всей семьёй сможем выбираться на зимние прогулки.

— Здорово! — восхищённо воскликнул Владимир. — Мне этого так не хватает.

— Ну, вот и договорились.

В начале августа Некрасовым привезли и с помощью ковшового трактора врыли в землю огромную ёмкость для канализационных стоков.

И тут зачастили дожди. Непролазная грязь сделала своё чёрное дело: всякое транспортное сообщение прервалось. Прекратилась доставка почты, хлеба, сигарет. Володя не мог завезти доски и оборудование. Малая родина цепко держала редких отпускников.

В воскресенье пришла Даша Мохова.

— Ребята, к нам на выходные приехал дядя Виктора с приятелем, оба застряли у нас. Мечтали порыбачить, а теперь вот киснут от скуки. Пойдёмте к нам, посидим по-соседски. Я торт испекла.

— Спасибо, Даша, — сказала Зоя. — Я чуть отдохну и буду готова. А ты как, Володя?

Он коснулся щетины на скуле, усмехнулся.

— Ходить по гостям — моё любимейшее занятие.

— Бабушка, ты посидишь с ребятишками? — спросила Зоя.

— Посижу, Зоюшка, посижу. Сходите, развейтесь. А то Володя со своей стройки не вылазит, а ты — из огорода.

— Ну, так мы ждём вас? — улыбнулась Даша.

— Да. Минут через сорок будем, — ответила Зоя.

Глава 23. В ГОСТЯХ

В доме у Моховых Некрасовы оказались впервые. Чистота, простота и уют приятно удивили их. Виктор, муж Дарьи, был по-хмельному радушен. Он помог вкатить коляску в дом. Пока Зоя протирала её шины, Володя спросил:

— Витя, что за гости у вас, кем работают, чем интересуются?

Тот махнул рукой.

— Да мужики как мужики. Дядька — иностранную литературу преподаёт в Ростове, а его приятель — русскую литературу в Америке. Американец он.

— Вот так компания! — воскликнул Володя. — Как бы языком не намолоть чего лишнего. А то и гостям вашим будет встреча не в радость, да и мне за помол перепадёт.

— Ничего-ничего, — успокоил его Виктор. — Говори, что думаешь. Лицемеров они и в городе наслушаются.

В зале посреди комнаты стоял празднично накрытый стол. Фото с него украсило бы любую кулинарную книгу. Трёхъярусный бисквитный торт поражал своим великолепием.

— Ай да хозяйка! — не удержался от восторженного возгласа Володя. — Не торт, а сказка!

Даша от его похвалы зарделась. С дивана поднялись два господина. Первый, если бы не белый костюм, вполне мог бы сойти за Чингиз-хана в свою серебряную пору: невысокий, слегка сутулый, седеющие пряди собраны в короткий хвост, лунные струи обтекают его бакенбарды, подбородок, глаза с усталым прищуром. 'Сразу видно: американец', — решила Зоя.

Второй, лет на десять моложе своего приятеля, одет более подходяще для села: в потёртый джинсовый костюм. Мужчина выше среднего роста, с тёмно-рыжими волосами и такими же рыжими усиками, с бровями цвета спелой пшеницы, нависающими над золотыми ободками очков. Оба приветливо улыбались. Виктор представил им гостей.

— Наши соседи: Зоя и Владимир. А это — мой дядя Семён Викторович, — коснулся он рукава Чингиз-хана.

'Вот как!' — удивилась Зоя. Тот галантно кивнул ей и пожал руку Владимиру.

— И Джимми Филдс, — Виктор указал на американца, — наш гость.

Джимми взял Зоино запястье в ладонь.

— Вы очаровательны. Я потрясён, — с лёгким акцентом произнёс он.

И, склонившись, губами коснулся её руки. Затем пожал руку Володе.

Обменявшись любезностями, Некрасовы сели поодаль от стола. Виктор предложил Зое стакан компота, мужчинам налил по рюмке водки. Мужчины выпили, взяли по ломтику солёного сала.

Семён Викторович несколько смущённо сказал:

— Владимир, когда мы с Джеймсом услышали о вашей семье, то, не сговариваясь, захотели увидеть вас. Как говорится, какого гостя позовёшь, с тем и побеседуешь.

— Спасибо за честь. Рад случаю пообщаться с вами.

— Владимир, я льщу себя надеждой, что у нас будет интересный разговор.

— Надеюсь, — ответил тот.

— Да-да, я тоже, — Джимми приподнял пальцем дужку очков. — Мы были очень удивлены, что вы, получив такое серьёзное ранение, своими руками начали строить дом. Откуда взялось это решение?

— Да от скуки, пожалуй, ну и от нужды, конечно.

— Но это же вам, как бы точнее выразиться, не с руки, — вступил в беседу Мохов-старший. — Можно же было подождать более благоприятной ситуации, так?

— Пока ноги отрастут? — пошутил Некрасов. — Пустое дело. А благоприятную ситуацию следует создавать самим.

— Похвально, — щипнул свой ус Джимми. — Владимир, не за горами то время, когда вы сможете свободно путешествовать по миру. Вы рады этому?

— С нашим достатком можно будет совершать турне разве что в пределах области.

— Возможно. И всё-таки начать реформы — смелое решение вашего руководства. Мы возлагаем большие надежды на него.

— Решение-то смелое, не спорю, а вот исполнение, — вздохнул Владимир, — хуже не придумаешь.

— Но ведь перестройка сделала Россию другой. Или нет?

— Да, страна изменилась. Но это всё, — в лице Некрасова появилось ожесточение. Он широко раскинул руки, — не перестройка, а разорение всего нашего дома, всей экономики. А всего-то и нужно было — перемен в сознании. Мы лишились, чуть ли не всего, что у нас было. Нет, этот процесс не перестройка, а преступление.

— Владимир, по-настоящему революционные преобразования в экономике, — старался быть убедительным американец, — всегда болезненны. Вам сейчас, бесспорно, трудно, но и мы, и наши друзья в Европе — с вами. Только держитесь за нас.

— Ага. Держалась и кобыла за оглобли, пока не упала, — усмехнулся Володя. — Вы нам сплавляете всякий ширпотреб. А об условиях кредитов и говорить не хочется. Что вы, что ваши друзья... кстати, а есть ли они у вас? На мой взгляд, Германия — просто ваша заложница. Золото у неё отобрали, да ещё ствол к виску приставили. Триста военных баз! — Уму непостижимо. А в Италии, Японии их тоже, что чесноку в добром куске сала. Это дружба, по-вашему? Нет, извините, полагаться на вас было бы непростительной глупостью.

Семён Викторович от этих слов беспокойно завертел головой, Джимми взъерошился. И тут вмешалась Даша:

— Извините, горячее остынет. Прошу всех к столу. Пообедаем, а потом будем разговоры разговаривать, — распорядилась она.

Дискуссия замерла. С полчаса царило беззаботное оживление: провозглашали тосты, закусывали, хвалили кулинарное искусство хозяйки, шутили. Но вот все наелись, и мужчины снова стали оценивающе присматриваться друг к другу.

Зоя наклонилась к Даше и едва слышно сказала ей:

— Мне кажется, Володя слишком жёстко говорил с вашими гостями. Может, намекнуть ему, чтобы поделикатней был с ними?

— Не надо. Они хотели что-нибудь остренькое — пусть наслаждаются. Витьку моего за три дня совсем затюкали. Пусть маленько и сами поёрзают.

— Ну, ладно. Смотри, они уже к сшибке готовятся.

Начал Филдс.

— Мы с вами не договорили, — обратился он к Володе. — Как я понял, вы не удовлетворены ни нашей помощью, ни переменами в вашей стране.

— Верно, — сказал Некрасов и сложил руки на груди.

— И что же вас не устраивает? — придвинулся ближе Семён Викторович.

— Мне не нравится, что упившиеся до беспамятства браконьеры разорвали мою страну на лоскуты, точно шкуру прирезанной оленихи.

— Вы намекаете, что такая держава могла рухнуть из-за поспешного решения трёх подвыпивших мужиков? — саркастически прищурился Семён Викторович.

— В роковые минуты истории всё возможно. А сговор этих честолюбивых князьков — это удар исподтишка, предательский удар.

— Владимир, не будьте пессимистом! — воскликнул Семён Викторович. — Поверьте, страна уже поднимается.

— Угу. Из положения лёжа... на четвереньки, — уточнил Владимир. Джеймс елейно улыбнулся.

— А вы бы предпочли, чтобы ничего не менялось?

— Вовсе нет, — ответил Некрасов. — Добрые перемены никому не вредят.

— Ему, наверное, уже завтра хотелось бы без потерь и огорчений жить в Ольховке, как в Америке, — ухмыльнулся ростовчанин. — Угадал?

— Ну уж нет! — возразил Владимир. — Чего-чего, а их образ жизни мне совсем не по душе. И американская мечта меня тоже не вдохновляет.

У Джеймса лишь на мгновенье приподнялись брови, зато лицо его друга приняло вызывающее выражение.

— Вы считаете, что мечты наших народов имеют принципиальные различия? — спросил Филдс.

— Я уверен в этом, — сказал Некрасов. — Мечта американца известна: выявить свои таланты и, пользуясь ими, разбогатеть. Русский же человек устроен чуть по-другому. Он менее практичен и более сентиментален. Поэтому, обнаружив свой дар, он старается возвысить его до творчества и, развивая его, стремится не столько к выгоде, сколько к общей радости и удовольствию.

— Хм, любопытно, — изрёк американец и, жестом пресекая попытку ростовчанина перебить его, спросил Некрасова:

— Владимир, так вы желаете, чтобы Россия так и осталась вольной медведицей?

— ...Худой, дикой и дурно пахнущей, — со вкусом добавил Семён Викторович.

Владимир с весёлым изумлением взглянул на него и проговорил:

— Кажется, на одного американца стало больше.

Мохов-старший с кислой гримасой на лице произнёс:

— Я совершенно не разделяю причину вашей неприязни к Америке. По моему убеждению, у русских сейчас просто нет почвы для недоверия к ней. Она уже не раз оказывала нам свою бескорыстную помощь.

— Угу. У корысти всегда рожа бескорыстна, — заметил Владимир. — А моя нелюбовь, Семён Викторович, легко объяснима. В отличие от вас, я не забыл, что развалом моей страны и всей этой бузой мы обязаны не только нашим недоумкам, но и цэрэушникам.

— И хорошо, что помогли! — чуть ли не подпрыгнул ростовчанин. — Можно сказать, что нам повезло! Крупно повезло! Наше общество стало гораздо открытей. Раньше пригласить кого-нибудь или съездить, скажем, во Францию было не легче, чем попасть в отряд космонавтов. А теперь? Поезжайте, пожалуйста. И всё благодаря тому, что мы вступили на путь демократии. И заметьте, Америка в числе первых протянула нам руку. Кстати, вспомните её историю: скольким беженцам она стала родиной. Нет, эта страна — воистину колыбель демократии!

Владимир хмыкнул.

— С чего она начиналась, мы все помним. Судя по всему, дух авантюризма так и не выветрился из неё. Но если она — колыбель демократии, прибежище изгнанников и талантов, так пусть бы и жила по этим принципам. А то ведь с настойчивостью маньяка она старается уложить в свою люльку всех без исключения, а потом борется с искушением кого-то укоротить.

— Это в вас говорит военный, — продирижировал пальцем Семён Викторович.

— Возможно. Но русский военный.

— Владимир, — американец нервно щипнул свой ус, — вы же понимаете, что моя страна, как реальный гарант демократии, просто обязана лезть в драку. Такова природа, если хотите, тактика поведения любого вожака, будь то звериной стаи или человеческого сообщества.

— Кстати, о зверях, — оживился Володя. — Америка у меня давно уже ассоциируется с огромным вепрем.

— С вепрем? — с удивлением переспросил американец.

— Ну да, — подтвердил Некрасов, — с диким кабаном.

— О-о! — оскорблённо воскликнул Джимми. — Какие у вас странные представления о моей стране. Не вижу ничего общего.

— Это с непривычки, — улыбнулся Владимир.

— Ну, это уж слишком, — стиснув зубы, заметил Семён Викторович.

— А я не дипломат, поэтому и говорю без обиняков. Если, конечно, это оскорбляет вас...

— Нет-нет, — запротестовал Джимми. — Я предпочитаю острый диалог. Мне важно знать, о чём вы на самом деле думаете в России. Говорите, Владимир, не стесняйтесь. Я тоже буду откровенен, обещаю.

— Хорошо, Джимми. Так вот о вепре. Это по-настоящему огромный, уверенный в своей силе зверь: мощный, бесцеремонный и патологически ненасытный. И поэтому он сует своё рыло и в муравейники, и в норы, и в чужие корыта. Подрывает корни редких деревьев, жрёт выпавших из гнёзд птенцов, опустошает огороды. И ест, ест, ест.

Если же с ним что-нибудь случается, то визгу — на весь белый свет. А когда вепрь замечает, что его перестают бояться, тогда он затевает драку. Клыками и своим дурным норовом он может устрашить многих, но обуздать свою жадность — никогда.

У Джеймса непроизвольно появилась брезгливая гримаса.

— Однако неприглядную картинку вы нарисовали, — произнёс он. — Вы по-прежнему считаете нас врагами?

— Не врагами, но потенциальным противником, безусловно, — ответил Некрасов. — Так же как и вы нас.

— И это несмотря на все наши шаги навстречу друг другу?

— Но ведь это ваши конгрессмены не дают нам забыть об этом. У них, что на уме, то и на языке. И потом, Джимми, позвольте уточнить: вы лишь повернулись в нашу сторону и только, а шагали-то мы. Это мы, а не вы сделали десятки односторонних уступок. А теперь, когда наша страна ослаблена, ваша Америка приложит максимум усилий, чтобы удержать нас в том интересном положении, в котором мы находимся, как можно дольше. Ведь правда?

Джимми конфузливо усмехнулся.

— Не знаю. По логике вещей, чтобы оставаться чемпионом, не обязательно всякий раз драться, можно быть и единственным в своей весовой категории.

Семён Викторович сломал ноготь и достал перочинный нож.

— И с этой точки зрения, — подперев скулу большим пальцем, размышлял Володя, — нищими мы вам нравимся куда больше, чем прежде.

Джеймс чуть пожал плечами, мол, не спорю. Все с интересом слушали их непривычно откровенный разговор. Оппоненты немного раскраснелись.

— Джимми, — спросил Владимир, — а что вы думаете о китайских реформах? Ведь успехи у Китая внушительные. Вас это не воодушевляет?

— Нет, не особенно. Понимаете, у них всё слишком по-китайски, — коротко рассмеялся Филдс. — И потом, их переустройство затронуло не все сферы. Они так и не сменили свои идеологические ориентиры.

— Ну и что? По-моему, социализм не так уж и плох.

— Владимир, — американец подался вперёд, — пока Китай остаётся приверженцем коммунистического учения, противостояние не исчезнет.

— У государств с амбициями всегда найдётся повод для разногласий, — возразил Некрасов.

— Это правда, — сказал Джеймс. — Но почему вы уверены, что социализм неплох?

— Почему? Да потому, что социализм — это не просто альтернативная система, а попытка идеалистов создать общество, в котором основа человеческих отношений — бескорыстие. В таком обществе естественны и органичны порядочность, прямодушие, доброта, то есть всё то, что мешает преуспеть при капитализме. И практика показала, что у нас кое-какие успехи уже были. Если же порой нас и одолевала корысть, то мы стыдились этого и стремились пересилить свою слабость. И в том, что алчность не может быть нормой человеческого существования, идеалисты, безусловно, правы. В этом отношении данные системы полярны друг другу. Я думаю, что пройдёт несколько поколений, и люди вернутся к ценностям социализма. Иначе капитализм рано или поздно уничтожит планету.

— Любая попытка создать совершенного человека обречена на провал, — с горячностью заметил Семён Викторович. — Нельзя идти против натуры человеческой.

— Можно и нужно! — решительно возразил ему Некрасов. — Подавить в человеке низость и жадность — задача ещё сложней, чем вырастить демократию. Потому что в основе большинства процессов, происходящих в обществе, лежат деньги. А деньги питают жадность.

— От стремления удовлетворить свои желания избавиться невозможно, — продолжал упорствовать Мохов-старший.

— Не уверен, — задумчиво проговорил Владимир. — И, согласитесь, научить человека жить заботой о других — всё равно, что научить его летать. А возвести в абсолют его эгоизм, дать волю его алчности и амбициям — значит оставить его барахтаться в грязи. А для человека это позорно.

Джеймс, выдержав паузу, с запинкой спросил:

— И всё-таки мне странно и не понятно, почему вы, Владимир, сегодня, зная всю правду о гибельном пути, которым прошла Россия, остаётесь в уверенности, что социализм не так уж и плох.

Взгляды всех присутствующих скрестились на Владимире.

— Да потому, что его цель — мечта по совершенному обществу и человеку, — ответил он. — И пусть она недостижима. Но движение к такой цели гораздо достойней, чем бег наперегонки к вожѓделенному корыту. А мне претит животное благополучие. Поэтому я и считаю социализм перспективней, гуманней и духовней.

— Духовней?! — так и подскочил Семён Викторович. Краска бросилась в его лицо, глаза округлились. — Меня, уважаемый, удивляет ваша зашоренность. Общество, позволившее уничтожение своих граждан, ничуть не духовней дикарей, приносящих в жертву своих соплеменников. Оно десятилетиями бросало на жертвенный камень своих самых лучших людей — учёных, инженеров, писателей, военачальников, крестьян. Что вы на это скажете?

— Репрессии вовсе не атрибут социализма, а его болезнь. Суть же этого строя — в идее справедливости для всех. И она замечательна. Но вот методы её реализации, к сожалению, не оправдали себя. Они её и погубили. А впрочем, у каждого общества свои ошибки и свои пороки.

— Лихо! Так вы, что ж, предлагаете простить преступления Советов?

— Важно правильно оценить их и не забыть этого. Кстати, в истории США подлости и преступлений уж никак не меньше. Вспомните хотя бы миллионы коренных жителей страны, индейцев. Где они сейчас? Последние из них умирают за колючей проволокой. И это в самой демократической стране! Из демократии там сделали идола, силой тащат к нему всех на поклон, а сами-то давно уже в него не верят. А сколько раз США вмешивались во внутренние дела других стран? — Сотни. Это демократия по-американски? Джимми, разве она не аморальна?

Американец взъерошил волосы.

— Да, в нашей истории были и есть позорные факты. Не всё я одобряю. Но, должен сказать, я всё же люблю Америку.

— Родину любить — это нормально, — успокаиваясь, откинулся на спинку кресла Владимир.

— А мне любить свою не за что! — с вызовом сказал Семён Викторович. — Она мне ничего не дала. Я проработал на неё всю жизнь и остался нищим. За что мне любить её?

— Вы извините, конечно, — сказал Владимир, — но любовь по расчёту никогда не оправдывает надежд. В моей детской жизни было не всё благополучно, да и сейчас, как видите. Но я горд тем, что родился в России и что служил ей. Где ещё! есть такой великодушный народ, гостеприимство, добросердечность... А раздолье? А поэзия, песни? Кто не замечает всего этого... в общем, мне жаль его. Моя родина мне понятна во всём, даже в жестоѓкости.

— А много ли, друг мой, вы знаете о природе жестокости? — спросил Семён Викторович. — До вас мы с Джеймсом рассуждали о причинах терроризма. Что вы думаете о них?

— Да тут всё на поверхности, — пожал плечами Некрасов, — жажда власти, всё та же избитая жадность и неприятие чужеродного образа жизни: как светского, так и духовного.

— Вот, о последнем факторе мы как-то и не вспомнили, — сказал Джеймс. — Поясните, что вы имеете ввиду?

Владимир задумчиво потёр переносицу и проговорил:

— В общем, известно, что свою религиозную жизнь каждый народ организует по-своему. Одни благочестивы только в храме, а вне его живут, как хотят. Это удобно. У вторых вера более глубокая: они стремятся соблюдать заповеди и посты. У третьих и вовсе фанатичная: весь их жизненный уклад подчинён вере.

Я разделяю мнение, что если Бог есть, то он один на всех, а религии — всего лишь тропинки, ведущие к нему. И не так уж важно, кто по какому пути идёт. Но верующие примириться с такой мыслью не могут. Большинство из них насмерть сжилось со своей верой, и покушение на неё воспринимает чрезвычайно остро. Потому что она — одно из немногих достояний любого народа, пусть даже самого нищего, самого малого.

— Да никто на их веру и не посягает! — воскликнул Джеймс.

— А я вот подумал, — сказал Виктор, — что фанатичная вера для отдельных народов может быть благом, а для человечества в целом — беда. От столкновений религий — шаг до войны.

— Это да, — согласился Некрасов. — Но о различиях. Восток и Запад — два общественных полюса. У них всё разное: и вера, и образ жизни, и образ мысли. Одни живут строже, другие — развязней. Их взаимовлияние, в определённом смысле, пагубно для обоих. Сегодня с одной стороны хлынули наркотики, способные превратить в животное любого интеллектуала, с другой — напористая пропаганда пошлости, лояльность к всякого рода извращенцам, глумление над чужими святынями, оскорбляющие чувства верующих. Они и воспринимаются Востоком, как покушение на их веру. А отсюда и их безрассудная реакция.

— Но позвольте, а кто принуждает их, к примеру, смотреть эротику? — спросил Семён Викторович. — Не нравится? Переключи канал. И там не нравится? Выключи телевизор или вообще вынеси его на свалку!

— А вам нравится? — холодно спросил Владимир.

— Мне нравится сама возможность смотреть и читать то, что хочется. Это одно из завоеваний демократии! — повысил голос Семён Викторович. — И я категорически против любых ограничений.

— А я убеждён, ограничения здесь естественны и разумны, — возразил Володя. — Если человеку дать все желаемые им свободы, думаю, это неминуемо развратит его и отучит жить для общества, приносить пользу ему. По моему разумению, демократично лишь то, что не вредит народу, то есть большинству, не разрушает его общественные устои.

— Дядя, а ведь он прав, — поддержал Некрасова и Виктор, — много лишнего показывают. Порою такую откровенную пошлятину показывают, что одному смотреть стыдно, а не то что с детьми.

— Для тебя, племянник, я могу повторить то же самое: не нравится передача — выключи телевизор.

— Семён Викторович, — понизил голос Володя, — а ведь вы разрушитель. Я не поверю, что вы не осознаёте, что мораль — единственная в своём роде вещь, которая способна удерживать демократическое общество от распада.

Мохов сцепил руки и промолчал. А Виктор, желая уточнить, заметил:

— Почему же демократическое? Мораль в любом обществе необходима.

— Ну, это да, — согласился Володя. — Просто при демократии можно рассчитывать, главным образом, на сознательность людей. Я так думаю.

— У демократии свои механизмы саморегуляции, — отметил Семён Викторович, — как в любой семье. Ведь справляется же она со своими проблемами без высокой морали.

— А если в семье нет единодушия, ответственности, уважения, разве она жизнеспособна? — произнёс Некрасов. — То же самое и государство. С такими нормами поведения и принципами оно деструктивно. Джимми, а что вы думаете по поводу нравственности?

Американец отреагировал неохотно:

— Следить за ней, разумеется, надо. Литература, киноиндустрия, периодика, по общему мнению, во многом предопределяют будущее. У нас, например, слишком откровенных фильмов днём не увидишь.

— Кстати, а из русского кино, что у вас сейчас идёт? — спросил Владимир.

Джеймс смутился.

— Откровенно говоря, у нас мало ваших кинокартин показывают.

— Я так и думал. Зато у нас сплошное американское кино: триллеры, боевики, непристойные комедии. Наши подростки насмотрелись на ваших вампиров, колдунов и прочую нечисть, и сами стали уродовать себя под них. Такая мерзость. А вот интересно, кто заказывает фильмы-катастрофы — уж не отцы ли терроризма? Ведь я полагаю, если сценарии трагедий и катастроф написаны — дело за исполнителями. А там жди беды.

— Ну, это вы уж хватили! — отмахнулся американец. — Повсюду вы ищете злой умысел. А люди просто-напросто делают деньги.

— Нет уж, позвольте. Они делают их вопреки здравому смыслу и во вред человечеству. Потому что и здесь главный аргумент целесообразности у вас — сиюминутная выгода. Выходит, создатели таких фильмов сознательно программируют не менее половины будущих катастроф. Авторы сценариев фактически подсказывают террористам: вы, ребята, на правильном пути, делайте как мы, и у вас тоже получится. И будьте уверены, такие фильмы для кого-то станут опорой в действиях.

— Ну, не обязательно, — уже не столь твёрдо сказал Джеймс.

— В дураке и царь не волен, — бросил реплику Семён Викторович.

— А не надо вбивать в бедную голову этого самого дурака опасные вещи, тогда и он будет безопасен.

— Что же делать? Прикажете вернуться к цензуре? — с игрой в голосе спросил Мохов-старший.

— Я бы приказал...

— Вот вам цензуру! — Семён Викторович неожиданно для всех показал кукиш. — Свобода должна быть неприкосновенна! Поступиться ею — значит потерять демократию.

Владимир улыбнулся.

— Семён Викторович, зачем же так горячиться? Политичеѓские свободы никому терять не хочется. И не о них речь.

— Нет! Нет! И нет! — категорично произнёс он.

— Ну и чёрт с вами! — отмахнулся Володя. — И с вашим разлюбезным капитализмом.

— Однако при всех изъянах, — заметил Джеймс, — этот строй всё же более динамичен. Он приучает человека быть активным, воспитывает в нём инициативу и умение любой ценой добиваться успеха.

— Джимми, вы меня словно не слышите. Ведь именно о цене я и говорю. Вместе с предприимчивостью вы пробуждаете в человеке эгоизм, его первобытные инстинкты: властвовать и рвать из чужих рук добычу. Неужели вы не понимаете, стремление к наживе уродует души людей. Она делает из человека примитива и возвращает его в каменный век. Я бы предпочёл куда более медленное развитие цивилизации, чем эта гонка, разрушительная для личности и природы.

— Владимир, может быть, тогда объясните нам, какова была истинная цель общества недавних мечтателей? — с издёвкой произнёс Семён Викторович. — Разве не благоденствие?

— Да, благоденствие, — ответил Некрасов. — Но не в ущерб нравственности. Общество — ещё более сложный механизм, чем самолёт. И оно должно опираться на два крыла: на мощную экономику и на моральный дух народа. Если вы помните, предполагалось воспитать человека, для которого справедливость приоритетна.

— Ну, как вы не понимаете, это же чистая утопия! А у них! — Мохов-старший указал на американца, — реальный пример настоящего процветания и демократии. Их страна — страна дей-ствительно равных возможностей. Там совершенно иное качество жизни. И никакой абстрактной заботы — всё эксклюзивно. Не нужно изобретать ничего нового: делай как они и живи себе по-человечески.

— Недомыслие тоже эксклюзивно, — раздражённо заметил Некрасов. — А вам не приходило в голову, что возможности одного человека купить целый комбинат и распоряжаться им могут обернуться лишением возможностей нормально жить для десятка тысяч людей? Потому что в полной власти этого владельца сократить их рабочие места или вообще закрыть всё предприятие. Вам не кажется, что цена свободы предпринимателя преступно высока? И что подобное равноправие вступает в противоречие со справедливостью. Да нет, вообще, со здравым смыслом. И это, по-вашему, демократия?

— А что ж вы хотели? — развёл руками ростовчанин. — На то он и хозяин.

— Я бы хотел, чтобы он был хозяином своей судьбы, но не чужой. Демократия, попирающая интересы народа, — фальшивка. А что касается американского образа жизни, то это не что иное, как потакание человеческим слабостям и порокам. Известно же, хочешь преуспеть в бизнесе — похорони совесть. У любителей наживы всегда в ходу сноровка, хитрость и подлость. В большинстве случаев именно они обеспечивают им успех. А мне бы хотелось жить по-русски: честней, чище, душевней. И то, что меня вынуждают жить по правилам хищников, мне не по сердцу.

— Но так все живут! — теряя хладнокровие, вскричал Семён Викторович.

— В этом и беда, не по-божески это. Наши деды вслепую, с большой кровью искали путь к более справедливому общественному устройству. Да, пока не нашли. Но я надеюсь, что Россия поднимет экономику и снова поищет его.

— Опять вы за своё! Джимми, что я вам говорил? Ну, посмотрите на него! Идеалисты — это какое-то проклятье России.

Владимир усмехнулся.

— Идеи, что зерна из фараоновой гробницы, силы своей не теряют. Попадая в благодатную почву, они непременно про-растают. Так что хоронить их — пустая затея.

— Но позвольте! Какой же ещё путь нужен России? — начал выходить из себя Семён Викторович. — Ведь ничего лучшего пока не придумано!

— Вот именно, пока. Вы же согласны, что общество несовершенно?

— Да, согласен. Но в мире нет ничего идеального.

— Правильно. Именно поэтому и надо искать. Мы сейчас из одной крайности бросились в другую. А, между тем, у каждой из систем есть как слабые стороны, так и сильные.

— И что ж вы хотите, чтоб мы опять упёрлись лбами?

— А смысл? — спросил Некрасов. — Коль мы теперь в одном лагере, неплохо бы вместе поискать модель государства, которая устроила бы всех. Если лучшие аналитики земного шара, используя всё самое удачное из мирового опыта, возьмутся за дело...

— Очередная утопическая чушь! — с едким сарказмом перебил Семён Викторович. — Вы думаете, что кто-то всерьёз отнесётся к такому бреду и станет корректировать своё государственное устройство?

— Семён Викторович, а у вас нет ощущения, что мы все давно уже на одной дрейфующей в Гольфстриме льдине. И безопасность сосуществования в данных условиях — не столь глупая вещь, чтобы пренебрегать ею.

Семён Викторович утомлённо откинулся на спинку стула и с игрой в голосе произнёс:

— Как из Васюков не получилось центра Европы, хотя перспективы у этого городка, по утверждению Бе́ндера, были ослепительные, так не получится и оптимальной для всех модели государства. Я в этом уверен, — категорично заявил он. — А лучшего примера, чем Штаты, не вижу.

— Семён Викторович, а ведь вы лукавите: жить как Америка не сможет никто. Даже Европа.

— Это ещё почему? — разыграл он удивление.

Владимир вместо ответа бросил взгляд на американца.

— Джимми, ваш коллега не понимает, что такое Америка. Поясните ему.

— Нет уж, вы и объясняйте.

— Хорошо. Я буду краток, — сказал Некрасов. И, неторопливо загибая пальцы, стал выкладывать свои аргументы. — Америка — это доведённые до абсурда амбиции, намертво, по-бульдожьи схваченный рынок, импортные мозги и мощный военный кулак. А, кроме того, богатые ресурсы, благоприятный климат и завидное географическое расположение. Не всем так везёт.

Семён Викторович растерянно посмотрел на Джеймса. А тот досадливо заметил:

— Умных голов у нас и своих в достатке.

— Джимми, а что, по-вашему, сегодня представляет собой Россия? — спросил у американца Владимир.

Тот слегка порозовел. И, подумав, сказал:

— Россия? Необоснованная претензия на некую исключительную духовность, страсть к воровству, нищая и потому опасная армия, непредсказуемая финансовая политика, огромная экоѓномически запущенная территория и вымирающее население.

— Сильно сказано! — воскликнул Володя. — Но почему вымирающее? Разве у вас или в Европе рожают больше?

— Нет. Но там это ещё не проблема. А в России с такими темпами деторождения уже через столетие останется около тридцати пяти миллионов жителей. Это население Польши. А кто будет владельцем ваших территорий?

— Да какая нам разница? — раздражённо сказал Семён Викторович. — Нас-то уже не будет!

— Зато будут наши внуки и правнуки, — с нажимом возразил Некрасов.

— Вот пусть они и решают свои проблемы.

— А они решат их, я уверен, — только и смог вымолвить Некрасов.

И как-то сразу стало заметно, что взаимный интерес у собеседников пропал. Даша, воспользовавшись паузой, вновь пригласила всех к столу.

В эти ненастные дни от укуса змеи умерла Раиса Семёновна — бывшая заведующая клубом. Чуть распогодилось, и она выгнала гусей на травку. Сама села присматривать за ними. И среди выброшенного кем-то хлама вдруг увидела, как ей показалось, кусок шланга, как раз такой, какой ей нужен был в хозяйстве. Она подошла, попыталась поднять его, и тут же была укушена змеёй, гревшейся на солнце. Противозмеиной сыворотки у фельдшера, конечно же, не оказалось. И никакого транспорта под рукой. Всё закончилось трагедией. Вот она, вторая сторона медали райского захолустья.

Как только просохли дороги, всё необходимое для стройки было завезено. Тут же появился Аркадий со своей командой, и работа пошла полным ходом.

Володя чуть ли не каждый день сообщал жене какие-нибудь новости. Подвели воду, проложили электропроводку, установили радиаторы для обогрева, дооборудовали канализацию. Зою это радовало. В дополнение ко всему за каждым таким сообщением неминуемо следовали подробности. Она этому не противилась, потому что тоже заболела стройкой. И когда, например, в доме заканчивали делать чердачное перекрытие, то Зоя уже не хуже какого-нибудь прораба знала, что это не что иное, как связка из чистого потолка, прибитого к балкам снизу, и пола, настеленного сверху, со слоем утеплителя между ними. Словом, она охотно вникала во все вопросы, которыми занимался Владимир.

Осень своим сказочным великолепием и задумчивым шелестом листопада сначала завораживает вас, увлекает, а потом и властно подчиняет себе. И однажды вы замечаете, что просыпаетесь с иными мыслями. Теперь для вас архиважно собрать урожай, подготовить его к хранению, а часть продуктов — законсервировать.

Малышей Зоя поручила бабушке и Лиде, а сама окунулась в свои заботы. И в этой суете ей нет-нет да и вспоминалось её безмятежное житьё. Раньше осень ничем не нарушала привычного ритма её жизни. Возьмёшь зонтик, переоденешься в плащ, и нет проблем. Сейчас другое дело. Но даже в эти горячие, хлопотные денёчки ей совершенно не хотелось той прежней полусонной жизни. К вечеру тяжелели руки, побаливала поясница, шумело в голове, но в груди широко расправляла свои сияющие крылья радость.

Зоя говорила себе: 'Всё, что мне удалось сделать сегодня, я сделала ради благополучия моей семьи. Завтра у меня тоже всё получится'. И получалось.

К двадцатому сентября Аркадий и его команда завершили монтаж всего оборудования, закончили фронтон, вырезали со стороны улицы ещё два проёма для окон, поставили перегородки в срубе, рамы и двери и засобирались домой. При расставании Некрасовы заранее пригласили их на новоселье, намечавшееся на следующее лето.

Глава 24. ВАСЕНЁВ

В среду принесли телеграмму. Зоя прочитала её и ничего не поняла.

'Еду из командировки. Заскочу повидаться. Буду в воскресенье. Георгий'.

Принесла её Володе. Он, о чём-то задумавшись, сидел на краю люка подвала. Зоя прочитала ему текст. Володя прямо расцвёл от счастья.

— Это же Жорка Васенёв, летёха. Воевали вместе, — пояснил он. — Помнишь, я ему этой зимой писал? Вот молодец, не забыл.

— Ничего, что он прямо на уборку картошки угодит? Откладывать её уже некуда. В этот раз мы и так припозднились.

— Ничего. Зато с нашими друзьями познакомится. Да, Зоя, как тебе нравится эта лестничка?

Он опустил руку вниз, щёлкнул выключателем. Зоя тут же шагнула к люку и полезла в подвал. Лестница оказалась удобной. Её проступь была сделана из досок, выпиленных в виде буквы 'Р' без прорези. Ступеньки расширенной стороной уложены поочерёдно то в одну, то в другую сторону.

— Мне очень нравится. А что это за конструкция такая?

— 'Утиный шаг' называется. По ней даже ребёнок сможет лазить. Видишь, и перильца надёжные.

— Здорово! А где ты хочешь расположить полочки?

Лидка, узнав, что за гость едет к Некрасовым, всполошилась. Она забросала Зою вопросами: 'А какой он — старый или молодой? Что у него за семья? Есть ли в вашем альбоме его фотокарточка?'

Снимка у Володи не оказалось, но о своём друге он рассказал охотно.

— Парень симпатичный. Лет ему этак... двадцать пять. Собирался жениться.

Лидка сначала приуныла, а потом поразмыслила и решила, что шанс у неё ещё есть.

Настало воскресенье. День выдался солнечным, тёплым. Сладковатый ветерок в углу двора то и дело кружил пожухлую листву. Все испытанные друзья Некрасовых по традиции собрались к восьми утра и сразу же направились на огород. Не было пока только двоих: у Анатолия по выходным служба, а у Вари — пятимесячная Дашутка на руках. Зоя заканчивала кормление своих озорников, когда на пороге появилась Лидка. В своём коротком алом сарафанчике она выглядела весьма импозантно.

— Привет, Зоя! Как ты думаешь, понравлюсь я ему или нет?

— Привет, Лидуша! Тебя сегодня не узнать — прямо фотомодель. Боюсь, своими чарами ты не только заезжего молодца покоришь, но и ещё кое-кого ненароком зацепишь. Ты там, смотри мне, поосторожней глазками стреляй.

— Да брось ты, Зоя, издеваться. — Она подошла к зеркалу и со страдальческой миной на лице стала пристально рассматривать себя. — Посмотри, какой у меня ужасный нос. А уши? — Повернулась чуть влево, чуть вправо. Огорчённо вздохнула. — Нет, не понравлюсь.

Зоя рассмеялась.

— Глупая ты, Лидка. Ещё как понравишься. Вот увидишь. Только б он неженатым был.

Её появление на огороде, конечно же, не осталось незамеченным. О, природа человеческая! Ничего-то в ней не меняется. Все мужчины, вплоть до мальчишек, ничего не могли с собой поделать. Их глаза то и дело приобретали несвойственный им алый блеск. Это плескалось в них отражение Лидкиного сарафанчика.

Первой не выдержала Люба.

— Лид, а, Лид, — с весёлыми искорками в голосе позвала она.

— Чего? — подняла та голову от картофельной россыпи.

— Может, ты пока на кухне что-нибудь сготовишь, а? А то ведь своим пляжным костюмом всю нашу ударную силу деморализовала. Работа встала. Вон Антоха все губы искусал, да и у Ваньки моего рот не закрывается.

Взрослые заулыбались. Уши у Антошки покраснели, а Ванюша непонимающе заморгал.

Лидка кокетливо пожала плечиками.

— Могу и на кухне поработать, мне что, только с хозяйкой, конечно.

И они с Зоей отправились готовить обед. После двенадцати появился их долгожданный гость. Лидка, услышавшая во дворе радостные восклицания, пулей вылетела на улицу. Пока хозяйка мыла руки и поправляла волосы перед зеркалом, её подруга из уст насквозь пропылённого старшего лейтенанта уже дослушивала комплимент.

Когда Некрасова подошла к гостю и поздоровалась, а Владимир представил её, Георгий ошеломлённо посмотрел на Лидку. Очевидно, он принял её за жену своего друга. Зоя усмехнулась. Лидкино нетерпение и безрассудство любого в тупик поставят.

Георгий отнюдь не выглядел принцем. Но спортивная фигура, тёплый взгляд, открытая улыбка и, разумеется, его молодость располагали к себе.

Едва успели познакомиться, подъехал Анатолий. А спустя несколько минут он, прихватив Георгия, отправился на огород. Зоя с Лидой с удвоенной энергией стали готовить обед.

С Дашуткой на руках и большим пакетом ещё тёплой выпечки появилась Варя. Кстати, и другие друзья Некрасовых приехали не с пустыми руками. Геляевы привезли огромную миску вареников с творогом, Шевченко — лукошко яиц и аппетитный с мясной прослойкой кусок сала, Даниловы — кастрюльку голубцов с индюшатиной.

Столы поставили во дворе, и Варя, передав Лидке дочурку, занялась их сервировкой. Вазы наполнили фруктами, кувшины компотом, а графины — домашним вином. Зоя сходила к Моховым и пригласила их. Заодно принесли от них большую скамью.

Покончив с уборкой картофеля, и приведя себя в порядок, вся немалая компания стала усаживаться за столами. Георгий сходил в дом за своим чемоданчиком и, приоткрыв его, показал Володе содержимое. Тот не удержался от восклицания:

— 'Старка?!'

— Она самая. Это от нас с Петром и Димкой.

— Спасибо. Офицерский подарок, — улыбнулся Володя. — Жора, представь себе, совсем недавно снится мне, что мы все вместе сидим в уютном кафе за столиком. На столе — графинчик, в тарелочках — холодная закуска, салатик, и мы говорим о жизни. Вспоминаем чеченскую кампанию, своих товарищей, мечтаем о будущем, конечно, более спокойном и справедливом.

— Ротный, — удивлённо привстал Георгий, — так мы же с ребятами неделю назад за таким графинчиком и сговорились порадовать тебя этой настоечкой. Вот и не верь в чудеса.

— Здо́рово. Ну, ладно, пора начинать, — деловито потёр ладони Владимир.

Обед затянулся надолго. Ещё целая вереница блюд ожидала своей очереди. Ребятишки вылезли из-за стола и отправились в дом смотреть мультфильмы. А те, кто постарше, взялись присматривать за маленькими непоседами. Бабушка осталась со всеми.

Беседа, словно переполненная паводком речушка, протекала широко и неспешно, затопляя всё вокруг, омывая редкие островки разговоров. Порой она разделялась на два-три рукава и снова сливалась, а иногда меняла и русло.

Заговорили о проблемах армии. Сергей, услышав от Георгия, что на новое вооружение, технику и связь нет денег, воскликнул:

— И ещё долго не будет! Если не тряхнуть самых богатых, хотя бы их первую сотню.

— А неплохая мысль, — подхватил идею Евгений. — Госу-дарство на первых порах позволило им ловчить и жульничать. Теперь оно имеет моральное право рассчитывать и на их участие. Лет за пять на их деньги можно всю армию перевооружить.

— Это было бы разумно, — согласился Владимир. — У нас сейчас тысячи дремлющих заводов. Если их разбудить, то на них можно собирать не только радиостанции, не знающие преград, но даже и 'Скифы' — лучшие в своём роде суперкомпьютеры.

— Георгий, а не подскажешь, отчего это ныне генералы косяками во власть повалили?— спросил его Сергей.

— Не знаю. Может, оттого, что всё рушится? — ответил Васенёв. — Скажу лишь, повода для беспокойства не вижу. И думаю, неплохо бы, чтоб служба в армии стала обязательным условием работы во власти.

— Ну, это да. Тут никто не спорит, — согласился Сергей.

Татьяна завела разговор о нескромности парламентариев, на первом же заседании дружно голосующих за свои льготы.

— Я считаю, в нищей стране следует быть скромнее. Рвались в депутаты воплощать высокие идеи — воплощайте! А уж по заслугам и привилегии.

— Это правильно, — согласился Владимир. — А не смогли ощутимо улучшить жизнь народа — возвращайтесь в реальность.

— С вами трудно спорить, — заметил Анатолий. — Только скажу вам: зря вы свои сердца ожесточаете. С тем, чего нельзя изменить, лучше смириться.

— Ты, батюшка, своих прихожан призывай к смирению, — отреагировала Татьяна. — А нам не пристало пескарями по норкам прятаться. За справедливость бороться нужно.

— Ладно, Таня, не горячись, — успокоил её Женя. — И с Анатолием не спорь.

— Ребята, — подал голос Владимир. — У России сейчас много проблем. Но у меня не выходит из головы диагноз, поставленный ей американцем. Он месяц назад гостил у Даши с Виктором.

— Ну и что за болезни заметил у нас этот 'доктор из-за бугра'? — спросил Саша.

Владимир обвёл присутствующих взглядом. И, вздохнув, сказал:

— Основные из них: утрата духовности, власть воров и вымирающее население. Каково, а?

— Мрачноватый взгляд на действительность, — сказал Женя, — но, по сути, верный. В Подгорном сейчас умирает людей раза в полтора больше, чем рождается. Вероятно, такая же картина повсюду. И мне непонятно, почему выходцы из Советского Союза годами не могут получить наше гражданство. Считаю, оно должно быть безоговорочное.

— А насчёт воров я не согласен, — сказал Саша.

— Это об олигархах, — перебил его Женя. — Ведь реальная власть у них. В той когорте отыскать порядочного человека — проблема. В одночасье прибрать к рукам плоды труда миллионов людей и стратегические ресурсы государства могли только ловкачи и прохиндеи. И я не удивлюсь, если теперь, блюдя свои интересы, они ещё станут шантажировать его, а то и пытаться поставить на коѓлени.

— Бог не допустит, — заметил Анатолий. — А тому американцу я бы посоветовал беспокоиться о своей стране. И Америка, и Европа, поощряя сексуальных извращенцев, превратились в Содом и Гоморру. Они рубят сук, на котором сидят — пресекают род людской. Чую, накличут они себе беду.

Татьяна обвела присутствующих испытующим взглядом.

— С этим я согласна. А вот как думаете, — сказала она, — какими качествами должен обладать человек, которому для самоутверждения нужны гигантские заводы, фабрики, огромные площади земли, целые месторождения?

— Да уж, известно, не от щедрости богатеют, — сказал Сергей.

— В самую точку! — подытожила Татьяна. — Так вот я и спрашиваю: кто сказал, что это амбициозное, фантастически жадное и тщеславное существо может быть хорошим хозяином? По отношению к кому и чему... к рабочим, стране, природе? По-моему, это чушь! Некомпетентного или нечистого на руку директора сменить можно, а олигарха или его наследников как урезонить?

— Да. Эти быстрее предприятие прикончат, чем согласятся признать себя неправыми, — заметил Саша.

— Вот именно! — подтвердила Татьяна. — И поэтому их аппетиты нужно ограничивать. А ведущие отрасли должны быть, как минимум, под контролем государства. Ведь министры без рычагов управления кто? — Просто статисты.

— Таня, тебя послушаешь, точно на митинге побываешь, — с лёгкой укоризной сказала Зоя.

— Извини, Зоечка, привычка, — смутилась Татьяна. И тут же воскликнула: — Ребята, но ведь надо же исправлять ошибки! И ещё о чиновниках хочу сказать. Среди них не должно быть ни бизнесменов, ни взяточников. Выдать им шкалу взяток и сроков, пусть знают, на что идут.

— У нас что, тюрьмы пустуют? — проговорил Георгий. — Предателей надо в тюрьмах держать, рецидивистов там и прочих. А этих, образованных и в остальном неплохих людей, сажать себе дороже. Попался на крупной взятке? Значит, любит собственность. Вот и конфискуйте её у него до уровня пенсионера. Дайте ему вместо элитного жилья квартиру по норме, джип замените на 'Жигули', оставьте необходимое имущество, и гуд бай, пролетарий! Да, ещё пять лет условно и пожизненный запрет на руководящие должности. И всё. Взяток брать он больше не будет.

— Молодец, Жора, — хлопнул его по плечу Некрасов. — Твой вариант мне больше нравится. Руки рубить и в тюрьмы сажать — это и в самом деле непрактично.

— А я вот не пойму, — сказал Данилов, — почему у нас и мальчишке, угнавшему мотоцикл покататься, и финансовому воротиле, укравшему сотни миллионов, дают одинаковые сроки. Ведь последствия их преступлений совершенно не сопоставимы. Где логика?

— Да тут и козе понятно, что логики нет, — произнёс Саша Соколов. — А вот дай этому парню месяц, да прополощи ему мозги как следует, и выпусти. Так он от радости как ёжик на шарике прыгать будет.

Геляев, привлекая внимание, постучал пальцами по столу.

— Друзья мои, мы все говорим правильные вещи, — сказал он. — Но на что мы опираемся? На крупицу своих знаний, на свой крохотный опыт. Мы видим и слышим лишь то, что нам дано увидеть и услышать. Однако истину может знать один Господь. И не нам считать преступниками тех, кто не осуждён законом. Многие пришли к святости через грехи свои, через покаяние. И затем оправдались делами богоугодными.

Татьяна досадливо повела плечиком.

— Тебе, Анатолий, я вот что скажу: если ты прав, что есть жизнь после смерти, то разорители России встретятся там не с ангелами, а с палачами Ивана Грозного и Петра Великого. Или вообще нет справедливости ни на земле, ни на небе.

Наступило короткое затишье. Пока Зоя с Лидой готовили стол к чаепитию, вниманием друзей завладела Люба.

— А я хочу поговорить о детях. Ну, вот скажите, можно ли воскресить духовность общества, если в школе мы пытаемся привить ребятам веру в добро и справедливость, а с экрана их ежедневно убеждают в том, что легче отобрать, чем заработать; прав тот, кто богаче. Разве в такой атмосфере сознание детей можно исправить? Хотя, если честно, уже и учить-то некого.

— А это правда, что у нас десятилетку скоро закроют? — спросила Варя.

— Правда, — ответила Люба. — Стройку уже заморозили. Нас предупредили, что в следующем году, вероятней всего, оставят только начальные классы. А дети, которые постарше, будут учиться в Подгорном.

— Это за семь-то километров?! — ужаснулась Зоя. — И в зной, и в холод... И за что нам такое наказание?

— Проблема глубже, ребята. Скоро не то что учить будет некого, — заметил Владимир, — но и работать станет некому, охранять границы, двигать науку.

— Да, позабыли люди первый завет Господа, — заметил Анатолий.

— Да разве в этом дело, — возразил Георгий. — Кому не хочется продолжить свой род? Но прежде чем обзавестись семьёй, семь раз подумаешь, а стоит ли это делать? Нет никаких гарантий, что жильё получишь. А ведь семье нужна крыша, ребёнку — уют.

— Да и беспризорников на улицах нынче больше, чем после войны, — сказала Татьяна. — Мы их теряем. Содержать нескольких детей для многих семей стало просто не под силу. И это вина не только родителей.

— Вот это верно, — поддержал её Анатолий. — Таким семьям, безусловно, помогать надо. Да ещё процедуру усыновления детей упростить. Вот их и заберут не только с улиц, но и из детдомов.

— Кроме материальной поддержки им ещё нужно обеспечить и должное воспитание, — заметила Зоя.

— Чтобы вообще говорить о каком-то воспитании, — сказала Елена, — обществу нужно определиться, кого оно хочет вырастить из наших детей: созидателей или циников и разрушителей? Годы духовной летаргии, видит Бог, для страны не прошли даром. Она многое утратила. А нравственность нужно оберегать так же тщательно, как и саму жизнь. Она для общества — что молоко для младенца. Я уверена, только в нравственной среде и можно вырастить настоящего человека. Без неё общество обречено на деградацию.

— А я бы хотел спросить вас, — задумчиво обвёл глазами присутствующих Женя, — правильно ли то, что лучшие книжки нашего детства вытесняются совершенной безвкусицей и ерундой?

— Это тоже ошибка, — согласилась Люба, — безусловно.

— Вот и я так думаю, — сказал Женя. — А ведь они бы ещё могли послужить воспитанию в наших детях настоящей дружбы и патриотизма. Согласитесь, помыслы их маленьких героев были ясны и бескорыстны. Они дети мечтателей. Наши газетчики нашли оправдание и царскому режиму, и белой гвардии. Думаю, пора оправдать и Красную Армию. Не бандитов, палачей и фанатиков, которых с обеих сторон было в достатке, а идейных противников, сражавшихся за счастье русского народа. И тогда всё встанет на места.

— То, что безнравственность — причина большинства преступлений, это ясно, — вернулась к высказанной мысли Татьяна. — И, кстати, хотим мы этого или нет, но во многих семьях основным воспитателем детей сегодня стал телевизор. А там — дикий ужас! И, что любопытно, за единичное совращение малолеток срок определён, а за массовое — нет. Это какой-то правовой инфантилизм! Неужели так сложно понять, что для страны нравственное воспитание — по важности задача равноценная её экономическому возрождению? Или это непонимание намеренное? Так вот я и думаю: коли так уж случилось, нужно добиться того, чтобы этот 'незваный воспитатель' не был ни дураком и ни извращенцем.

— Но телевидение сплошь частное, — заметила Люба, — и, похоже, руководят им не патриоты. Поэтому в нужные рамки поставить его вряд ли возможно.

— А я думаю, для государства это не проблема, — возразила ей Татьяна. — Нужно лишь законом очертить границы дозволенного, а потом крупными штрафами обанкротить любого, кто будет их нарушать. И выкинуть их вообще с информационного поля.

— Однако такого закона нет, — произнёс Женя.

— Друзья мои, — произнёс Володя. — После беседы с ино-странцем у меня тоже возникло немало острых вопросов, связанных с Россией. Например, почему у нас до сих пор нет национальной идеи? Отчего нас постоянно одёргивают, учат и навязывают нам абсолютно неприемлемые для нас вещи? Почему мы подчиняемся диктату доллара? Ну и так далее. И знаете, где я нашёл причины для такого отношения к нам? (Взгляды друзей сосредоточились на Владимире) — В Конституции России.

— В главном законе страны? — опешил Евгений. — Да брось.

— Знаешь, я и сам удивился, — вздохнул Владимир. — Но там и впрямь есть статьи, позволяющие держать нас на поводке, да ещё и понукать. А кроме того, безнаказанно клеветать на нашу страну и грузить нас негативом. Мало того, есть статья, которая утверждает, что мы имеем право обсуждать в обществе любые идеи, взгляды, но вот свести их в систему и руководствоваться ими нам нельзя.

Лицо Татьяны побледнело от негодования, жестом она попросила внимания.

— Володя, ты хочешь сказать, что наш народ сам себе запретил думать над тем, что за государство мы строим, какие у нас приоритеты и цели? Так что ли?

— Примерно так. Дело в том, что размышлять-то можно, а вот делать выводы и увлекать всех к цели нельзя, потому что система идей и взглядов — это уже мировоззрение или, что то же самое, идеология. А вот её-то устанавливать нам в качестве государственной и нельзя.

— Но это же абсурд, — растерянно произнесла Татьяна. — Брести, не зная куда, и кружить по сорок лет, как Моисей со своими земляками, мы не можем — не то время. А лететь, не зная курса... вообще, самоубийство. Нет, теперь пока досконально не перечитаю конституцию и не вникну в смысл всех статей, я не успокоюсь.

— И сколько там таких троянских статей? — спросил Женя. — И, вообще, как они могли туда попасть?

— Тех, что напрямую подрывают наш суверенитет, четыре или пять, — сказал Владимир. — Иван Дмитриевич, наш историк, сразу обратил на них внимание и уверяет, что это — 'бескорыстная помощь' иностранных консультантов и заслуга наших либералов. В общем, здесь нужна коррекция.

— Выходит, мы сейчас живём по конституции, написанной для нас нашим вероятным противником, — пробормотал Женя. — Да. Это неожиданно.

— Ребята, ну, допустим, мы уже выправили эти статьи, — сказала Зоя. — Какую миссию, по-вашему, в условиях, в которых мы живём, вы могли бы предложить России? Какой образец будущего она должна нести миру?

— Я думаю, нашими приоритетами должны быть милосердие, духовность и справедливость, — сказала Люба, — этому и надо учить детей.

— Согласен, — произнёс Владимир. — По-моему, искать справедливое мироустройство — это крест России. Кроме возвращения независимости во всех смыслах, на мой взгляд, есть только одна национальная идея, достойная нашей Родины — это создание высоконравственной цивилизации. Я убеждён, на её реализацию с радостью будут работать все здравомыслящие люди. Потому что только нравственность способна изменить и человека, и общество. Цель бесконечного совершенствования, я считаю, вполне естественна и привлекательна.

— Ты прав, Владимир, — воодушевился Анатолий, — чем Россия воистину может послужить миру, так это сохранением очага высокой культуры, традиционных человеческих отношений и духовных ценностей; и ещё новыми успехами в искусстве и литературе. И пусть несколько по-разному мы понимаем суть духовных поисков, но все они подразумевают работу с душой. И я, как священник, знаю, что душа — это сосуд, который содержит в себе дух, а в духе обитает Бог. Так что разница наших подходов не велика. И всё же я хочу напомнить, друзья мои, что у России есть та чудесная сила, что способна скрепить общество — это наша православная вера, она истинное сокровище страны и оберег.

— Да, ребята,— думая о своём, сказал Женя, — украли мечту у народа.

Внезапный порыв ветра, как бы напоминая всем об осени, швырнул на стол несколько жёлто-багряных листьев. Стало хорошо и празднично. Несколько мгновений тишины вернули покой в смятенные души.

— Ох и чудный же сегодня день! — в восхищении сказал Некрасов. — А не пора ли нам что-нибудь спеть?

Его поддержали. Зоя подала ему гитару. Он, прикрыв глаза, задумчиво взял несколько аккордов и с чувством запел: 'Осенние листья шумят и шумят в саду...' Песню подхватили. Осеннее настроение быстро овладело всеми. Потом пели: 'На тот большак', 'Деревня моя', 'Ямщик, не гони лошадей', 'Ты сама догадайся' и другие песни.

Владимир пел, поглядывал на просветлённые лица друзей, их счастливые увлажнённые глаза и размышлял о чудодейственной силе песен: 'Не их ли величественная грусть, от которой так сладостно замирают наши сердца, и есть настоящая отрада для русского человека? Кто знает...'

Наступил вечер. Все друзья Некрасовых, кроме Лиды, благополучно разъехались и разошлись по домам. Женщины убирали со стола, а Володя и Жора, разместившись у самой стены сруба, о чём-то разговаривали. Когда Зоя с Лидией, наконец, освободились, они подошли к мужчинам.

— Не помешаем? — спросила Зоя.

— Нет-нет, садитесь, — ответил Владимир. — У нас самый обычный разговор. Мы так давно не виделись, что никак не наговоримся.

— Володя вот интересуется исходом боя, в котором был ранен,— пояснил Жора.

— Это и мне интересно,— сказала Зоя. — О войне он не любит рассказывать.

— Ну, так заодно и вы послушайте, — предложил Жора. — Накануне той заварухи в составе полуроты я находился на спецзадании. Возвращаемся через сутки, и вдруг нам преграждают дорогу морпехи. Говорят, проезд запрещён. В городе банда. Включаем рацию: в эфире наши работают открытым текстом и звуки боя слышны. По всем признакам — дело дрянь.

Я к морячкам: 'Ребята, нам своих выручать надо'. А они: 'Приказано никого не пропускать'. Спрашиваю их офицера: 'По своим-то стрелять не будете?' — 'Нет, конечно', — отвечает. 'Ну, тогда бывайте, — говорю. — Идём на выручку'.

Тараним шлагбаум и жмём на всю железку к городку. Останавливаемся в лощинке. Уточняем задачу, определяем взаимодействие, место встречи. Договариваемся: в эфире до поры до времени ни звука. И разъезжаемся.

Взяли южный сектор города в клещи, проехали по улицам, встретились на центральной площади. Нигде никого: ни бандитов, ни наших. Вдруг слышим стрельбу в районе железнодорожной станции. Мы туда. В бандгруппе два бэтээра, долбят из пулемётов по станции. А тут и мы подскочили. Спешились, ввязались в перестрелку. Такой расклад им не понравился. И они по-быстрому очень грамотно свернулись и умотали.

Ищу ротного — не нахожу. Лёшка, командир третьего взвода, говорит: 'Погиб он. Мой боец видел, как всё было. По его машине прямо на перекрёстке из гранатомёта шарахнули, та и перевернулась. Комроты только успел выбраться, его тут же из пулемёта срезали, да ещё и бэтээром проехали по нему'.

Взял я провожатого и поехал с ним к тому перекрёстку. Подъезжаем, смотрим, машина есть, а ротного нет. Кто и куда его увёз, и главное — зачем, неизвестно. Теперь-то уж ясно, что какая-то добрая душа подобрала его и доставила прямо к вертолёту. А тогда мы решили, что его кто-то просто похоронил.

Вот и всё. Через месяц меня перевели в другую часть на новую должность. И узнал я о Володькином спасении только из его письма, что он послал на адрес моих родителей. Это лучшая из новостей, полученных мною.

— Жора, скажите, а на войне страшно? — спросила Лида.

— Не очень. Но всякое бывает. Всё зависит от случая. В бою иногда спасают инстинкты, но чаще — товарищи.

Стемнело. Было уже около десяти, когда Лидка заявила, что ей пора домой, и потребовала себе провожатого. Взяла Георгия под руку и, предупредив Некрасовых, чтобы зря не беспокоились, увела его в противоположную от своего дома сторону.

Вернулся Жора к завтраку. Виновато улыбаясь, извинился. Наскоро привёл себя в порядок, сел за стол. Рядом с собой положил какую-то вещичку в целлофане.

— Как самочувствие? — спросил Володя. — Устал, наверное?

— Всё нормально. В дороге отосплюсь.

— Какие впечатления?

— С этой девчонкой обо всём на свете забудешь.

— Ты в курсе её дел?

— Конечно. Она что открытая книга: читай, не ленись. Да, Володя, вчера не нашлось подходящего момента передать тебе вот этого зверька.

С этими словами он достал из пакета и протянул ему небольшого плюшевого кенгурёнка.

— Узнаёшь?

Володя как-то нерешительно взял его. Пристально осмотрел игрушку и, прикрыв глаза, то ли ощупал её, то ли погладил.

— Хм. Узнаю. Как-то раз заведующая давала мне его поиграть. Если не ошибаюсь, мне было тогда лет пять. А как он у тебя оказался?

Жора улыбнулся.

— Не так давно зашёл я в детдом твоего крестника проведать...

— Какого крестника? — поразилась Зоя.

— Алёшку.

И, вынув из нагрудного кармана рубашки фотографию, он коротким жестом подал её Некрасовой.

— Вот он какой!

На фото — потешный головастый малыш. Его русые волосы коротко подстрижены. Карие глазки выражают некое ожидание. Зоя перевернула фотографию обратной стороной и прочла: 'Некрасов Алёша, 2 года'.

'Уж не сын ли его?' — перехватило у неё дыхание. Ошеломлённо глядя на Володю, она передала ему фотографию. Тот со спокойной улыбкой посмотрел на неё, прочитал надпись на обороте.

— Некрасов? Это хорошо. Там всё как и раньше: кто принесёт ребёнка, фамилию того человека и дают ему.

— А где ты нашёл этого мальчика? — спросила Зоя.

— Да в самом Грозном. Иду как-то мимо трёхэтажки и вижу, что из одного окна старуха машет рукой, подойди, мол. Подхожу ближе, жестом показывает: зайди в дом. Оказалось, что её постоялица рожала дома без чьей-либо помощи. Ребёнка родила и умерла. Муж её ещё раньше погиб, дом сгорел, вот бабушка и приютила женщину. Старушка сама на ладан дышит, а тут ещё и новорожденный. Пристрой, говорит, куда-нибудь, а то ведь помрёт малый. Вот я и отнёс его в свой детдом. Выходили, значит, мальчишку.

Володя взглянул на Жору.

— Ну и какой он сейчас, Алёшка?

— Смышлёный парнишка. Я ему медвежонка подарил. Обрадовался. Бегает, тормошит всех. Теперь у них там новый заведующий — мужчина. По нынешним временам это неплохо. На случай, если захочешь написать, он дал свои точные координаты. Адресок — в сумке у кенгурёнка.

— Жора, а зачем он мне эту игрушку передал?

— Ты так и не понял? Это твой семейный талисман. Заведующий, принимая дела, поинтересовался, что за вещи лежат в шкафу рядом с сейфом, и записал всё в тетрадку. Когда я назвал твою фамилию, он вспомнил об игрушке, заглянул в свои записи и отдал мне её для тебя. А на словах передал, что принесла тебя молодая худенькая брюнетка. Сказала, что ребёнок не её. Оставила сумочку с детскими вещами. А в ней была эта игрушка и записка с твоим именем и датой рождения. Тебе тогда был один год. Вместо подписи стояли инициалы: 'Е. М.'. Вот такие дела.

— А почему же мне раньше об этом не рассказали? — удивился Некрасов.

— Говорит, очевидно мал был, а когда уезжал поступать в училище, об этих нюансах не вспомнили. Ну а потом, сам знаешь, служба и война.

Володя помолчал.

— Спасибо, друг. Это неплохие новости. Есть над чем поразмышлять. Я обязательно напишу туда.

Через полчаса Георгий попрощался и уехал.

Лидка недели две ходила тихая, задумчивая. Иногда напевала что-то вроде: 'Как мне тебя не хватает' или 'Приезжай! Хоть на минуту приезжай'. Сразу видно: влюбилась девчонка.

Однажды она пришла и, зарумянившись от удовольствия, показала Зое конверт.

— Жора письмо прислал. Тут есть кое-что и для вас.

Лида вытащила и развернула голубоватый лист бумаги, исписанный размашистым почерком. В глаза бросилась первая фраза: 'Здравствуй, моя Лидуся! Я ужасно скучаю по тебе...'

— Вот, читайте, — указала она Некрасовой на один из абзацев.

Зоя, увидев надпись 'Для Некрасова', прочла вслух:

'Володя, на собрании личного состава части я предложил посодействовать тебе в приобретении хороших протезов. Ребята поддержали меня. Теперь, опираясь на решение собрания, мы с друзьями всесторонне изучаем этот вопрос, пишем ходатайства в инстанции, ищем источники финансирования. Надеемся на успех. Будь здоров. Жора'.

Чудесная новость.

Однажды, когда уже стояли холода, нежданно-негаданно приехали на микроавтобусе Женя с Анатолием. Они привезли для Владимира десятка два досок. Занесли их в летнюю кухню, аккуратно сложили. Одну показали Володе.

— Неужели это липа?

— Она самая, — сказал Женя.

— Так это ж такой дефицит. Как вам удалось её раздобыть?

— Да так, достали по случаю. Мы рассудили, что только мастер способен извлечь из неё красоту. Так что тридцать пять погонных метров твои. Украшай свой терем.

— Вот это подарочек! Как вы догадались, что я мечтаю об этом?

Ребята хитро улыбались. Глаза у Владимира сияли.

— Ну, теперь-то мне есть чем заняться, эта зима для меня не пройдёт впустую. В лепёшку расшибусь, а к маю декор сработаю. Спасибо, мужики.

Зима в этот раз Некрасовым показалась короткой. Много времени они посвятили детям: читали им сказки, разучивали с ними считалки, стишки. Все вместе ходили на прогулки. Однако особо расслабиться не удавалось: хлопот по хозяйству было по-прежнему немало.

Некрасов, как и обещал, занимался резьбой по дереву. Он сам делал себе резцы, разрабатывал сюжет рисунка, долго и терпеливо выпиливал лобзиком и всевозможными ножовками сложные орнаменты. Владимир сделал обрамление для слухового окна, карнизы для фронтона и крыльца, наличники для окон и входных дверей и одни ставни. А из обрезков досок он вырезал украшения в виде накладных розеток для крылечка.

Бабушка любила слушать радио. Как-то, вернувшись с прогулки, Владимир спросил её:

— Ну что там сегодня за новости?

— Опять экскремисты что-то взорвали, — взволнованно ответила она, — и народу погибло, не дай Бог, сколько. Володя, что они за люди, чего хотят?

— Экстремисты, — поправила Зоя.

— А по мне так эта оговорка очень удачная, — сказал Владимир. — От латинского слова 'экскременты', что означает испражнения, потому что они только гадить умеют. А хотят они, бабушка, изменить мир под себя, ни больше ни меньше. Только вот сами ничего не строят, не создают — у них нет на это ни терпения, ни таланта. Им давай всё и сразу. По сути, это вредные люди. И ты права в том, что они экскремисты.

Весна началась с приятной для всех новости. Жора вызвал Лиду на переговоры и сделал ей предложение. Она, разумеется, согласилась. И, спешно приведя в порядок свой гардероб, через двое суток покинула посёлок. Некрасовы были рады за друзей и, конечно же, желали им счастья.

Глава 25. ПОМНИ О НАС

Как только растаял снег, и немного потеплело, Владимир зачастил в новый дом. Работы там, разумеется, было ещё предостаточно. Прошло недели полторы. И тут Володя почувствовал недомогание. Измерили температуру: тридцать семь. Простудился, решили они. Рамы не остеклены — вот и результат. Зоя достала малиновое варенье. Заварила чай на травках. Ну, думает, дня на три муженёк в моей власти. На ночь растёрла его водкой, дала аспирин.

На следующее утро Зоя тихо встала, оделась и выскользнула за дверь. Сделав кое-что по хозяйству, приготовила завтрак и вернулась в дом. Её встретила обеспокоенная бабушка.

— Что-то с Володей неладное: бормочет, а что, не разберёшь.

Зоя, полная дурных предчувствий, поспешила к нему. Владимир, весь укутавшись в одеяло, лежал на боку с запрокинутой головой. Она с испугом заметила несвойственную ему бледность. Пощупала лоб.

'Боже! Да он горит весь. Что же я наделала? Столько времени упустила'. Зоя затормошила его.

— Вова, Володенька! Ты меня слышишь?

Страх, вызванный тем, что она может потерять мужа, на какое-то время лишил её самообладания. Но вот он с видимым усилием разлепил будто сросшиеся ресницы и долго неузнавающе смотрел на неё. Его непривычно замутнённый взгляд постепенно обретал осмысленность.

— А, Зоенька, — прошептал он спёкшимися синюшными губами.

— Володя, что с тобой?

— Не знаю.

— Как ты себя чувствуешь?

— Голова как чужая, и тошнит.

— Сейчас вызовем скорую помощь. Только температуру измерим. Потерпи, пожалуйста.

Она сунула ему под мышку градусник. Через пять минут смотрит — тридцать девять и семь. Позвонила фельдшеру — никого. Набрала телефон районной больницы. Дежурный врач выслушал её, уточнил симптомы, дал несколько советов и предложил попытаться доставить к ним больного своим транспортом — их легковушкам по бездорожью всё равно в Ольховку не пробиться. Зоя задумалась. Рука сама набрала номер. Гудки бесстрастной вереницей устремились в неизвестность.

— Слушаю, — раздался ровный женский голос.

— Извините, это Некрасова. Вы не скажете, куда я попала?

— Зоя, что с тобой? Не узнала меня? Это Таня.

— Таня?.. Вот хорошо. У нас Володя заболел. Температура под сорок. Нужно в больницу, а 'скорую' не обещают. Вся надежда на Женю. Он дома?

— Дома. Да как на грех с утра весь двигатель разобрал: кольца меняет. Подожди, сейчас я позову Женьку.

Как странно. Время будто бы противодействует нашим желаниям. Иногда чудится, что целые часы прямо-таки сливаются между собой, и ты физически ощущаешь непрерывность и стремительность времени. Зато эта пара минут ожидания выявила его явную дискретность. Секунды, словно капельки медвяной росы, просто зависали на своих тонких прозрачных ниточках. Зоя, почти не дыша, напряжённо вслушивалась в загустелую тишину. Наконец, в трубке зашуршало.

— Алло, Зоя! — раздался энергичный голос Евгения.

— Да, Женя.

— Я в курсе дела. Часа через полтора машина будет на ходу. Заправлюсь — и сразу к вам. Разыщи фельдшера, пусть прихватит санитарную сумку и носилки. У меня же списанная 'скорая', весь крепёж на месте — на носилках и повезём. Захвати документы и на всякий случай резиновую обувь. Да, Зоя, позвони в бригаду, может, трактор дадут для сопровождения. Там есть одно паршивое место, где застрять — раз плюнуть. Ну, всё, ждите.

Солнце было в зените. Машину то и дело подбрасывало, швыряло из стороны в сторону, заносило. Несколько раз её разворачивало поперёк дороги. У Зои от страха и жуткой тряски судорогой сводило мышцы. Вероятно, то же самое испытывал и фельдшер, намертво уцепившийся за ремень. Носилки с Володей были закреплены с правой стороны. Для подстраховки его прихватили ремешками. Он был в беспамятстве. Зоя как могла поддерживала его, поправляла ему подушку, одеяло. Перед развилкой на один из хуторков УАЗ остановился.

— Вот невезуха! Посмотрите, что этот варвар с дорогой сделал.

Зоя с Юрием выглянули и ужаснулись: дорога была раздавлена на три рваные вихляющие полосы.

— 'Кировец' прошёл. После него нам не проехать, в момент на мосты сядем.

— Что же делать? — вырвалось у Зои.

— Будем пробиваться окольными путями.

Женя съехал с грунтовки и повёл уазик по целине, держась дороги. Ехали и по лугам, и вдоль лесопосадок, и по склонам оврагов, случалось, и по краю озимей. Перед глубокой лощиной Женя остановился. Вышел из машины, осмотрелся.

— Зоя, ну как там Володя?

— Ему очень плохо. В сознание не приходит.

— Значит, у нас нет времени искать объезд, тем более, его может и не оказаться. Если нам удастся перемахнуть эту балочку, то без особых проблем проедем ещё километров семь. Рискнём?

А балочка — ямища глубиной с десятиэтажный дом, оптимизма не вызывала. Она напоминала русло достаточно широкой реки. Однако выбора не было.

— А назад сможем выбраться? — спросила Зоя.

— Этот склон более пологий, так что выберемся, — ответил Женя.

— Ну, тогда надо ехать, — Зоя обречённо вцепилась в носилки.

Евгений кивнул и полез в машину.

— Поехали. Где наша не пропадала!

Уазик, оставляя за собой два жёваных следа, начал медленно сползать вниз. Пассажиры, будто со стороны, оцепенело наблюдали за происходящим. Когда он преодолел две трети пути, Женя отпустил тормоза. Автомобиль, вмиг набравший сумасшедшую скорость, благополучно завершил спуск и начал свой отчаянный взлёт на противоположный склон. Но вскоре запас инерции иссяк, и уазик, ярясь и выдыхаясь, стал усердно карабкаться вверх по мокрому изумрудному ковру.

Когда до горизонта оставалось метров двадцать, крутизна подъёма увеличилась. Колёса стали пробуксовывать всё чаще и чаще и, наконец, движение вперёд прекратилось вовсе, и автомобиль начало неудержимо стаскивать назад.

— Боже! — неожиданно для себя Зоя перекрестилась. — Только б не перевернуться.

— Спокойно. Всё обойдётся, — сказал Шевченко.

И, действительно, обошлось: уазик стащило на дно балки. Быть игрушкой слепого случая довольно страшно!

— Меняем тактику, — твёрдым голосом заявил Женя. — Будем карабкаться по склону наискось.

И автомобиль, опасно накреняясь, медленно пополз наверх. К надрывному рокоту двигателя примешались не слышные ранее жалобные скрипы и повизгивания всего корпуса. От каждого покачивания немело сердце. Такого мучительного и постыдного страха Зоя ещё не испытывала никогда.

Но вот, наконец, они наверху. Перед ними залитая солнцем серо-зелёная степь. Дурнота отступила. Женя заглушил мотор, приоткрыл дверцу, закурил.

— Пусть мой конёк-горбунок отдышится. Я сегодня на двигателе кольца поменял, и вместо щадящей обкатки дал ему такую нагрузку, что и сам удивляюсь, как его ещё не заклинило.

Юра нетерпеливо выскочил из салона. Ему явно захотелось походить по твёрдой надёжной земле. Зоя с тревогой всматривалась в лицо Володи. Оно начало приобретать чуждые, незнакомые ей черты.

'Бедная моя половинка! Как же тебе сейчас трудно приходится. Я едва пережила этот страх, а у тебя противник куда серьёзней — сама смерть'.

Чаем из термоса она смочила его сухие, выбеленные жаждой губы. Положила руку на его горячий лоб.

'Потерпи, родной. Мы уже скоро приедем. В больнице хорошие врачи. Они обязательно тебе помогут. Только ты, пожалуйста, не сдавайся. Я знаю, ты сильный. У тебя получится. Держись, милый'.

И опять их, словно принесённую морским прибоем мыльницу, остервенело швыряло на бесчисленных кочках и промоинах. Через полчаса их автомобиль уткнулся в развороченную колёсами 'Кировца' дорожную насыпь.

— Всё, ребята, приехали, — вздохнул Женя. — Вот этого самого места я и опасался. Его не обойти, не объехать. Сразу за дамбой вполне проходимая дорога. До райцентра — рукой подать: километра четыре. Машину придётся оставить здесь, а Володю понесём на носилках. Другого выхода у нас нет.

Все стали готовиться к пешему походу. Зоя укрыла Володю одеялом. Выгрузились. Женя взялся за ручки носилок впереди, она с Юрием — сзади. И пошли. Двести метров сплошного жидкого месива. Ноги то и дело расползаются, спина в горячем поту, руки немеют. Передохнуть — никакой возможности. Это была настоящая пытка. И вот победа: они всё-таки добрались до дернистого места. Поставили носилки, обессилено опустились рядом с ними. Перевели дыхание.

— Надо было кого-нибудь из мужиков ещё прихватить на подмену, — посетовал Женя. — Не додумали. Ну, да ладно теперь. Жаль, в такую грязь здесь никто не ездит, так что попутки ждать бесполезно.

— Женя, может быть, мне сходить за машиной? — спросила Зоя.

— Верно. Нам нельзя терять время. Только иди не в саму больницу, а до первого телефона. Вызови 'скорую', и езжайте нам навстречу. Договорились?

— Конечно. Я буду спешить.

— Ну, вот и молодец. А за нас не беспокойся. Если у них нет машины, донесём и на руках, правда, Юра?

— А куда мы денемся? Донесём.

Зоя приблизилась к Володе. Он, напряжённо запрокинув голову, лежал на боку. Склонившись к нему, она шепнула: 'Держись, милый. Я пошла за помощью. Жди меня'.

В этот раз 'скорая помощь' приехала быстро. Рядом с шофёром легковой машины сидела седоволосая коротко стриженая женщина. Её лицо было озарено каким-то внутренним счастьем. В ответ на слова Зои она кивнула: 'Садитесь'. Взмокших от пота и пошатывающихся от усталости ребят они встретили на полпути к райцентру.

Погрузили Володю в 'скорую'. Юра сдал свои полномочия врачу. Зоя растроганно попрощалась с ребятами, и они расстались. Им нужно было засветло вернуться в Ольховку, а ей, разумеется, остаться.

Ещё в дороге врач измерила температуру тела Владимира, дотошно расспросила Зою, как проявилась его болезнь. Ощупала мышцы шеи, попыталась наклонить его голову к груди. Помрачнела. Озабоченно посмотрела на Зою.

— Неважны ваши дела. По всем признакам — менингит, проще говоря, воспаление мозговых оболочек. Болезнь чрезвычайно коварная. Сейчас сделаем все необходимые тесты, но от вас нужно согласие на поясничный прокол для исследования спинномозговой жидкости больного.

— Я знаю, это опасно...

— Опасней не сделать этого. У него состояние очень тяжёлое. Отказавшись, вы можете лишить его последнего шанса.

— Я даю такое согласие.

— Ну, вот и хорошо. Стало быть, мы ещё поборемся за его жизнь.

Меньше чем через час Володя был помещён в реанимационную палату. Зоя, оглушённая несчастьем, сидела в пустом полутёмном коридоре и глотала слёзы. Ей было жалко и Володю, и своих ребятишек, и себя. Чья-то дружеская рука легла ей на плечо. Зоя подняла голову — врач. Она присела рядом.

— Плачем?

Зоя шмыгнула носом, мол, что мне ещё остаётся?

— Я уверена, сейчас ему значительно легче. Мы снизили ему внутричерепное давление и ввели лекарства.

— Так он выздоровеет?

— Мне очень хочется сказать вам что-нибудь обнадёживающее, но делать какие-либо прогнозы преждевременно.

— Извините, а, исходя из вашей практики, когда можно ожидать улучшения здоровья? — спросила Зоя.

— Если бы мы начали лечение часов двенадцать назад, — сказала врач, — то через три-четыре дня он бы уже просился на прогулку. А в данном случае болезнь может принять затяжной характер. Возможны головные боли, различные осложнения со зрением, слухом; припадки, паралич. Короче говоря, нужно быть очень сильным и удачливым человеком, чтобы победить эту болезнь.

— Я знаю, он победит её. Только... ему нужно помочь. Ведь он очень устал, — сказала Зоя, и с надеждой посмотрела в лицо врача. — Пустите меня к нему, пожалуйста.

Врач отшатнулась.

— Даже и не думайте об этом. Болезнь инфекционная. Нам и так предстоит взять всю вашу семью под особое наблюдение. Входить в ту палату можно только медперсоналу. И ещё... ваше присутствие в ней ничего не может изменить. Ваш муж в коме и не реагирует даже на болевые раздражители. Он никого и ничего не слышит.

— Он может не чувствовать боли. Это так, но я знаю, что мне достаточно взять его за руку и он станет в два раза сильнее.

— Почему вы так уверены в этом?

— Потому что я буду бороться вместе с ним.

— Но он даже не узнает, что вы взяли его за руку, — заметила врач.

— А я убеждена, что узнает.

— Позвольте спросить, каким образом?

— А как мать узнаёт, что её ребёнок в беде? — спросила Зоя.

— Хм. Мне представляется, что такая духовная связь возникает у матери в период вынашивания ребёнка.

— Да. Но с его рождением она ведь не теряется. Почему?

Врач беспомощно развела руками.

— Ну, этого я не знаю...

— А я думаю, всё объясняет взаимная нужда друг в друге или, говоря иначе, любовь. И если она возникает между взрослыми, то это не просто духовная близость двоих, а полное взаимо-проникновение их мыслей и чувств.

— Возможно, вы и правы. Вырастая, ребёнок обрывает эту ниточку, — тяжело вздохнула врач, — потому что начинает любить других. А мы-то ещё долгое время чувствуем, когда с нашими детьми происходит что-нибудь скверное, в то время как они, увы, наших бед не чуют.

— Я не могу без него, — сказала Зоя.

— Вы... своего мужа давно знаете? — по-домашнему тепло поинтересовалась врач.

— Около четырёх лет. Как-то раз в нашу больницу доставили из Чечни партию раненых. Хуже всех обстояли дела у моего Володи...

И Зоя так же откровенно, как могла бы рассказать и своей матери, поведала врачу их нехитрую историю. В процессе её рассказа с Галиной Васильевной они и познакомились.

— Бедный мальчик, — вздохнула она, — смерть за ним прямо по пятам ходит. Что ж делать? Остаётся уповать на вашу любовь и Божью милость.

— А я не теряю надежды, — сказала Зоя. — Но мне очень хочется ему помочь.

— Значит, вы тоже медик. Ну, что ж. Тогда мы с вами попробуем немножко схитрить. Сейчас вы где-нибудь устройтесь, отдохните, а утром приходите к восьми часам. Переоденем вас в халатик, и 'поработаете' у нас сиделкой.

Маша встретила Зою как сестру. Насильно усадила её за стол и накормила. Для отдыха подруга отвела ей маленькую спаленку и, перенеся туда же один из телефонов, сказала: 'Звони, куда надо и сколько хочешь. Муж уехал в отпуск. Так что никто тебя не стеснит'.

Оставшись одна, Зоя села возле телефона и задумалась. Кому звонить? Кроме Маши, у неё здесь никого. Да и кто ей вообще в этой ситуации помочь может? За что же им это наказание?

Веки начало пощипывать. Но ведь нужно же что-то делать. Может быть, Толя что-нибудь посоветует?

Анатолий поднял трубку. Выслушал её и немного успокоил.

— Наедине с горем не оставим. Девочки уже взяли шефство над твоими ребятишками. Дежурят по очереди. А мы всем приходом будем молиться за Владимира. И всё образуется. Вот увидишь!

Утром, наспех позавтракав, Зоя направилась в больницу. Дежурная медсестра была в курсе дела. Халат и маска для Некрасовой были уже приготовлены. Она переоделась, и её проводили в реанимацию. Володя, всё такой же бледный, с ещё более запавшими глазами, лежал под капельницей. Когда они остались одни, Зоя села подле него, погладила его лицо.

— Ну, здравствуй, родной! Это я — твоя Зойка. Тебе трудно сейчас, милый, — стала она говорить ему вполголоса, — и, наверно, ничего не хочется, кроме покоя. Но я тебя не хочу отдавать... ему.

Она взяла его руку в свои ладони.

— Ты не должен забывать о нас, не должен. Я знаю, ты меня слышишь. У меня сегодня такое ощущение: словно мы вдруг провалились в тот самый день, когда я впервые увидела тебя. Но на самом деле всё уже не так. Тогда ты принадлежал только самому себе, а сейчас — всем нам. Ты должен помнить главное: у тебя есть Алёнка, Артёмка, я и бабушка. Помни о нас.

Тихие слёзы заволокли мир. Роем кружились обрывки мыслей.

— Володя, ты, пожалуйста, не сдавайся. Умереть просто. Стоит лишь забыть о нас, о наших с тобой мечтах, и тебя уже ничего здесь не удержит. Но мы с тобой ещё не достроили свой дом, не поставили на ноги наших малышей. Мне одной с этим не справиться. Помни: все наши надежды связаны с тобой. Ты ведь любишь нас, я знаю. А мы любим тебя. И поэтому покидать этот мир тебе никак нельзя.

Зоя как могла, старалась удержать его в этой жизни: голосом, руками.

— Володя, ты не теряй веры в нас. Может, это испытание послано нам, чтобы лучше узнать себя и по-настоящему оценить подаренное нам судьбой счастье? Кто знает. Володенька, милый, гони прочь все чёрные мысли. Думай о нас, только о нас, о наших с тобой планах. Помни о ребятишках. Помни, что ты нам нужен, очень нужен!

Она гладила его лицо, руки, грудь и говорила, говорила, говорила.

В одиннадцать сорок пять Володя пошевелился, судорожно сглотнул, пошарил правой рукой по одеялу. Она тут же взяла его за руку. Он на какое-то мгновение замер и открыл глаза. По её щекам заструились слёзы.

Когда к вечеру Зоя вернулась в свою комнату, Маша подала ей целый лист, исписанный фамилиями и номерами телефонов. Эти люди интересовались состоянием здоровья Володи и предлагали ему свою помощь.

От одного из них Маша узнала, что во время утренней службы в церкви местный священник рассказал своим прихожанам о беде Некрасовых и призвал их помочь им. А потом они молились за исцеление Владимира. Всё это глубоко тронуло Некрасову.

На следующий день она показала этот листок Володе.

— Все эти люди предлагают нам свою помощь. А Люба с Варей присматривают за нашими ребятишками. Всё-таки здо́рово, что мы не одни, правда?

— Да, милая. Я уже думал об этом.

На пятые сутки болезнь начала отступать, и Володе пообещали, что уже завтра его переведут в общую палату. Необходимость в её присутствии пропала, и Зоя стала думать о доме. После тревог и бесконечных терзаний в её душе воцарилось полное умиротворение. Днём она хорошо отоспалась, сходила на рынок, побродила по магазинам. Купила для Владимира мёда, орехов, фруктов и отправилась в больницу.

Болезнь заметно преобразила Володю. Увидев жену, он заулыбался.

— Я уже соскучился.

— Это хорошо.

Зоя присела рядом с ним, провела ладонью по его влажному лбу, щеке, заросшей колючей щетиной.

— Ну, рассказывай, как дела?

— Представляешь, мне сегодня приснилось, что мы с тобой танцуем.

— Приятно слышать, милый. Значит, идёшь на поправку. Володя, а что ты испытывал в тот момент, когда очнулся?

— Чудовищную сухость в горле, я ещё подумал: окаменело оно, что ли? И тут же справа повеяло таким нежным теплом, что я сразу понял — ты, ты здесь рядом. И каждая клеточка моего тела затрепетала от счастья.

— Вовка-Вовка, — Зоя взъерошила его чуб, — оно ведь и меня тогда захлестнуло. Как хорошо, что ты вернулся!

— Зоенька, я вот сейчас подумал, меня всегда кто-нибудь спасает, в чём-то помогает мне. Я уже стольким людям обязан. Когда только я смогу им вернуть долги? И в первую очередь — тебе, ангел мой.

Некрасов взял её руку и несколько раз поцеловал. Зоя сказала:

— Ты забыл, что мы давно уже одно целое. Спасая тебя, я спасаю и себя. А долги вернуть, надеюсь, ещё успеем. Знаешь, мне сейчас так хорошо: я по-настоящему поверила и в Бога, и в людей.

— Ну и молодчина.

— Володя, я вижу, ты на пути к выздоровлению, и теперь начала беспокоиться о детях. Как там они без нас?

— Тебе действительно пора домой, — согласился он.

— Так ты справишься без меня?

— Ну, конечно, милая? Я и сам скучаю по малышам. Интересно, о чём они сейчас там чирикают?.. Тебе надо ехать. Кстати, как там дорога?

— Подсохла. Вчера рейсовый пошёл на Ольховку.

— Замечательно. Купи ребятам гостинцев и отправляйся. У тебя не так много времени осталось. Давай прощаться. Ребят от меня поцелуй. И всем нашим друзьям приветы передавай. Я лишний раз убедился, что дружба столь же бесценна, как и жизнь, свобода, любовь.

— Ну, выздоравливай, половинка моя, — Зоя поцеловала его и поднялась со стула.

— Вот именно — половинка, — горько улыбнулся он.

Глава 26. ДОМ, В КОТОРОМ ПОСЕЛИЛОСЬ СЧАСТЬЕ

Дома Зою ждала телеграмма: 'Дядя Володя, как у вас дела? Сообщите номер своего телефона. Вера'. Зоя так и села.

— Вот уж чудеса... Видно, эта девочка не шутила. Она бы точно забрала моего Вовку к себе. И ведь почувствовала неладное. Ай да Верочка! Надо ответить ей.

В субботу зашли Даниловы, узнать, как дела? Они сели на скамейку у дома, разговорились. Через четверть часа пожаловали Шевченко с Геляевыми. Зоя начала волноваться: 'Надо думать, чем гостей кормить'. И тут у калитки появился ещё и Аркадий со своей командой. 'Нет, видно не случайно всё это', — поняла хозяйка.

— Всем доброго здоровья! — поприветствовал он.

— И вам доброго здоровья! — ответила Зоя.

— У вашего дома пора скамейки в три ряда ставить, а то некуда и присесть, — пошутил Аркадий.

Все заулыбались: гостей и впрямь было многовато.

— Зоя Николаевна, я вот что подумал, — сказал Аркадий, — хороший у тебя муж, только уж больно самостоятельный. Дом-то ваш почти готов. Осталась, можно сказать, косметика. Мы пришли поработать немного. Давай-ка, голубушка, нам ящик с инструментом, краску, ну и всё прочее.

Зоя растерялась.

— Спасибо вам, конечно. Но Володя меня за это не похвалит.

— А ты что же, без его похвалы и жить не можешь? — прищурился Аркадий.

— Не могу, — улыбнулась Зоя.

— А если он, толком не окрепнув, опять полезет недоделки устранять, это будет лучше?

— А ведь полезет, — усмехнулся Женя. — Этого гусара хоть привязывай. Хорошее дело вы задумали, мужики. Мне это по душе. Сейчас артелькой и навалимся.

Все его поддержали. Через полчаса работа в доме кипела. Бригадирствовал Аркадий. Одновременно красили, белили, стеклили и обрабатывали швы; что-то прибивали и остругивали, а санузел и печь выкладывали кафелем.

Зоя бросилась на кухню. Критически осмотрела свои запасы и пришла к выводу, что без покупок не обойтись. Стала собираться в магазин.

Вдруг подумала: надо же и Соколовым сообщить об этом 'вавилонском столпотворении', иначе обидятся. Попросила сходить к ним Данилову Светлану и рассказать тёте Варе о том, что здесь творится. Так, на всякий случай.

Из магазина Зоя вернулась вместе с Варей. Она и стала помогать ей на кухне. Саша пришёл позже и присоединился к мужчинам.

Часам к пяти все начатые работы были практически завершены. Аркадий, приглаживая свои короткие волосы, пригласил Зою в дом.

— Принимай работу, хозяйка. Делали всё по уму — как себе: надёжно и красиво. Когда всё хорошо высохнет, вам нужно будет ещё разок покрасить пол — для блеска. А стены обшивать вагонкой рано, дом ещё осядет маленько. Ну, Митрофанович это всё и сам знает. Он у вас по части строительства дока. Домов не строил, а делает как надо. Молодец! Честно признаюсь, это второй человек после отца, которого я зауважал по-настоящему.

Прямо с крылечка Зоя заглянула в комнату. Как всё хорошо, светло, чисто. Пахнет, правда, сейчас не сосной, а краской и сырой побелкой. Зоя обернулась к бригадиру.

— Мне всё очень нравится, Аркадий. Спасибо вам за помощь и за добрые слова.

Тот счастливо крякнул.

— Мне и самому здесь всё по душе. Сразу видно: задумано с любовью. А это, — кивнул он вниз, — 'съездные' из дубовой доски и специальное перильце — для удобства.

— Спасибо. Без вас бы мы ещё долго тут возились. Теперь, как только Володя вернётся и немножко придёт в себя, устроим новоселье. Вас приглашаем первым. Приходите с женой.

— Премного благодарен. С большой охотой.

Зоя уважала Аркадия. Конечно, очень многое в доме сделано руками этого человека. Минут пятнадцать спустя она слышала, как он пояснял Геляеву, почему они не вытащили штырь, вбитый в коньковый прогон рядом с трубой.

— Эта штука — весьма удобная вещь. С помощью шнура, продетого сквозь выкованное в штыре кольцо, протаскивается канат. А уж по нему можно в два счёта на крышу забраться. Да что и говорить, здесь всё продумано до последней мелочи, — подытожил Аркадий.

Во вторую пятницу мая Владимир вернулся домой. Зоя так соскучилась по нему, что ей ни на минуту не хотелось оставлять его. Да и Алёнка с Артёмкой, похохатывая и повизгивая от нетерпения, оба лезли к нему на руки. Володя, пощекотав Алёнку своими короткими усиками и несколько раз чмокнув в щёчки и шейку, опускал её на пол, тут же беря на руки Артёмку. И опять всё повторялось.

Дом Володя осматривал и ощупывал со счастливой улыбкой, иногда приговаривая: 'Я так и хотел сделать... Это неплохо... Здорово придумано... Толково... Кафель я собирался положить в центре посветлей. Ну, ничего. В этом тоже что-то есть'.

— Знаешь, Зоенька, я доволен. По-моему, этот домик нам подходит. Ты как считаешь?

— Ещё как подходит! Здесь нам будет хорошо, правда, Володя?

— Обязательно, — согласился он.

А Зоя, не меняя тона, продолжила:

— Найдём работу, тебе выхлопочем протезы, вырастим и выучим детей. Потом Алёнку выдадим замуж, Артёмку женим, понянчим внуков, а уж тогда поживём и для себя.

Оба рассмеялись.

— Кстати, бабушка от нашего дома тоже в восторге, ей не терпится переехать. И ребятам нравится. Как только зайдут, сразу начинают носиться по комнатам — хохочут, топают. Володь, а не пора ли подумать о мебели?

— Зоя, не лукавь. Ты уже всё обдумала, я знаю. И я с тобой согласен.

— Вот так ты всегда, даже не выслушаешь. Тебе что, неинтересно?

— Ужасно интересно, но я страшно люблю сюрпризы.

— Ну, ладно. Постараюсь удивить. Только и ты уж, пожалуйста, меня не огорчай, будь осторожней. И пока не окрепнешь — никаких работ.

— Договорились. С завтрашнего дня буду делать всё по твоей команде.

— Хорошо... А почему не с сегодняшнего? — спохватилась Зоя.

— А сегодня нам с тобой ещё нужно будет кое-что сделать.

— Что именно? — с подозрением спросила она.

— Дом украсить.

— Даже не думай!

— Зоенька, как не думать, если об этом я уже неделю мечтаю. Операция эта простейшая. У меня давно уже всё вымерено и подогнано. Фрагменты небольшие, лёгкие. Осталось только поднять и прибить, кое-где взять на шурупы. Нам понадобится не больше часа. Ну, согласна?

— А тебе уже можно?

— Ты ещё спрашиваешь. Ну, конечно же, можно. Я совершенно здоров. Ты же знаешь меня, пока не сделаем — не усну.

Отговаривать его было бесполезно. И вскоре Владимир висел на канате и, опустив концы второй верёвки, продетой сквозь то же самое кольцо, командовал Зое, какие фрагменты и в каком порядке подавать ему. Сам же с подвязанным к руке молотком, подтаскивал их на нужную высоту и закреплял.

Сначала к фронтону прикрепили карниз, а слуховое окно одели в красивый орнамент. Затем к окнам дома прибили наличники, похожие на кружева, а к тому, что в кирпичном пристрое, — привинтили ещё и резные ставенки. Последним украшали крылечко.

Когда Некрасовы посмотрели на всё это великолепие с улицы, были и сами немало удивлены, более того, восхищены. Дом приобрёл прямо-таки щёгольскую изящность.

— Вот и недооценивай после этого значения одёжки, по которой тебя встречают, — задумчиво произнесла Зоя.

— Как только раздобудем липы, — мечтательно сказал Володя, — так сразу же и на остальные окна сделаю ставни, причём на каждой паре створок будет свой сюжет. И трубу украшу. Ну и ещё что-нибудь придумаю.

Зоя засмеялась.

— Ладно уж, мастер, пойдём во двор.

Вечер был тих и прохладен. Сиреневые сумерки смягчили очертания лица Владимира. Счастье переполняло Зою.

— Побудем ещё немножко у нашего дома?

— Конечно, милая.

— Володя, неужели мы его построили? — погладила она смолистую стену дома.

— Да я и сам с трудом в это верю. Если бы ты только знала, как мне хотелось сюда вернуться — к тебе, к нашим ребятам, бабушке, друзьям, к дому, в котором поселилось счастье...

С улицы послышался чей-то говор. Вдруг голос Аркадия воскликнул:

— Ребята, Володька вернулся!

— Где? — спросил его товарищ.

— Да ты на дом посмотри! Ишь, как он его изузорил. Ну, что я говорил? Как только приехал, так и полез, — удовлетворённо засмеялся Аркадий.

— А домик-то с декором словно воздухом наполнился! Ну прямо 'Летучий голландец'. Того и гляди улетит.

— Такой бы ещё на высокий фундамент поставить — терем, а не дом. Только петушка на спице не хватает.

— Всё, мужики, решено, — сказал Аркадий. — Будем звать Митрофаныча в бригадиры, и звать до тех пор, пока не согласится. Халтуру гнать я больше не смогу. С ним поработал — красоты захотелось. Представьте себе, это мой первый дом, о котором я теперь с гордостью смогу сказать: 'А ведь и я его строил'.

Голоса стали затихать.

— А что, можно и петушка посадить, — сказал Володя.

— Ну, тогда и мне нужно кокошник сделать, — сказала Зоя, — чтобы у нас было всё, как в сказке. Открою ставенки, задеру нос и буду семечки лузгать.

Представив всё это, они рассмеялись.

Глава 27. УЗЕЛКИ НА НИТЯХ СУДЕБ

Петушка на спицу Некрасов так и не посадил. А вот конскую голову из липовых обрезков он смастерил и водрузил её, как и положено, на конёк крыши. Летом чьими-то стараниями в редакции районной газеты узнали о некоторых подробностях постройки дома Некрасовых. Приехала корреспондентка — женщина высокая, худая, с острым грубоватым лицом, и неожиданно деликатная. Она попросила у них разрешения сфотографировать их дом для газеты и немного рассказать о его конструктивных особенностях.

Володя воспринял этот визит с раздражением. Но её такт и умение вести беседу сделали своё дело. Увлёкшись техническими нюансами, он, в конечном счёте, рассказал корреспондентке всё, что ей хотелось узнать. Напоив её чаем и снявшись всей семьёй на фоне нового дома, Некрасовы попрощались с ней.

Через неделю в газете на целой полосе дали её статью с названием 'Осталось построить дом'. Снимок, сделанный ею последним, поместили здесь же. Эта Алексеева умела не только расспрашивать, но и писать.

К осени интерес к благоустройству дома у Владимира поубавился. И Зоя уже начала было опасаться, что без настоящего дела он заскучает. Но тут обрело силу его новое увлечение: теперь уже литературой. И слава Богу!

От бригадирства Володя отказался. Однако по первой же просьбе Аркадия он выехал со строителями к строящемуся дому и на месте помог им найти решение возникшей проблемы. Кроме того, он пообещал им, что они всегда могут рассчитывать на его помощь.

В воскресенье, уже под вечер, к ним пришёл фельдшер. Зоя пригласила его в дом. Он вошёл, поздоровался со всеми и сказал:

— Зоя Николаевна, у меня к вам и вашему мужу серьёзный разговор.

— Тогда раздевайтесь, Юра, присаживайтесь: будем чай пить.

— С удовольствием.

Через пятнадцать минут все взрослые сидели за накрытым столом. На столе: масло, конфеты, баранки. Пили чай, разговаривали. Вдруг фельдшер и говорит:

— Зоя Николаевна, а ведь ссылка моя заканчивается. Я скоро уеду из Ольховки.

— Вот это да! — воскликнула Зоя. — Мы только привыкать начали... А разве у нас плохо?

— Скучно здесь. В райцентре — другое дело. И работу я себе присмотрел там подходящую. Обещали перевести, но с услоѓвием: работать здесь до тех пор, пока не найдут мне замену. Вот я и подумал: пока буду ждать выпускников из медучилищ, обещанное мне место могут занять, а если я сам найду себе замену — моё будет. Зоя Николаевна, должность фельдшера я предлагаю вам.

— Мне? — поразилась она услышанному.

— А кому же ещё? Конечно, вам. С таким опытом, как у вас... да лучшей кандидатуры, чем вы, во всём районе не найти. Ребята ваши уже маленько подросли. Вот скоро захочется вам поработать, а такой удачной вакансии уже может и не случится. С работой на селе, сами знаете, как. А на этом месте можно хоть всю жизнь работать. Подумайте.

— Но я была операционной сестрой, а здесь совсем другая специфика.

— Это не проблема. Есть учебники, справочники, конспекты. И курсы повышения квалификации у нас обязательны.

— А что, если я не справлюсь?

— Справишься, Зоенька, — погладил её руку Владимир. — Уж я-то знаю. А предложение действительно интересное. Его стоит обдумать.

— Зоюшка, соглашайся, — поддержала его и бабушка. — Не в район же тебе ездить на работу.

— Юра, может быть, вы селёдочки хотите? — спросила Зоя. — Сами солили.

— Не откажусь, — ответил он. — В вашем доме я могу пить чай, есть вашу еду без всякого стеснения, честное слово. Потому что у вас всё от души, всё по-настоящему: и работаете, и любите, и... вообще, вы — настоящие люди.

— Спасибо, — улыбнулась Зоя.

Через три недели, до одури начитавшись конспектов, Зоя была готова к собеседованию. В районную больницу они с Юрием добрались к десяти утра. После сорокаминутного ожидания их пригласили в кабинет главврача. Хозяин встретил их у двери. Это был красивый мужчина, роста выше среднего, шатен. Лицо круглое, с широким носом, глаза зоркие, табачные, губы в полуулыбке. Он пожал их руки: Юрию коротко и сильно, ей бережно и сердечно.

— Присаживайтесь, — указал он на стулья и сам сел.

Заглянул в свои записи, уточнил некоторые данные по Ольховке и попросил документы Некрасовой. Внимательно рассмотрел их и вернул ей. А потом, отправив их фельдшера погулять, обстоятельно побеседовал с Зоей. Прощаясь, он протянул ей записку и визитку.

— Вы меня очень порадовали. О более достойном медработнике для Ольховки я и не мечтал. При возникновении серьёзных проблем звоните мне лично. Я не только ваш начальник, но и наставник, и друг. Буду рад помочь. К начальнику аптеки всегда обращайтесь от моего имени, мол, Михаил Фёдорович распорядился... — он улыбнулся. — А записку и трудовую книжку отнесите в отдел кадров. Получите у них выписку из приказа — и можете принимать дела.

Он поднялся и протянул руку:

— До свиданья, Зоя Николаевна. И удачи вам.

Так неожиданно для себя Зоя стала человеком нужным и желанным для многих семей посёлка. Как пошутил Володя: 'Ты влилась в поселковую элиту'. Отныне телефон Некрасовых стал выполнять не только домашние, но и служебные функции.

Зима подходила к концу. Но уже во всём: в разбухших почках смородины и сирени, в приносимых ветром дразнящих запахах, в бессмысленно надсадных криках ворон, даже в удушливых скрипах калитки чувствовалась весна.

Как-то сразу после восьми утра позвонили из районной администрации и попросили к телефону Владимира Митрофановича. Зоя передала ему трубку, шепнула: 'Из района'. Володя представился: 'Некрасов... Да, капитан запаса... Машину?.. Да, вожу... Смогу... Хорошо. Приеду. Спасибо'. И вернул ей трубку.

— Что? — спросила Зоя.

— Представляешь, замглавы администрации сообщил, что пришла партия машин с ручным управлением для ветеранов Великой Отечественной войны. Один из очередников, до недавнего времени проживавший в нашем районе, выбыл. И на заседании комиссии было решено эту машину передать нам.

Зоя с трудом справилась с удивлением.

— Что за добрая фея появилась у нас? Откуда вообще они узнали о нашем существовании? Может быть, из Минздрава?

— Не из газеты ли? — предположил Володя. — Как бы то ни было, но за машиной нужно ехать через два дня. Вот это подарок! С такой техникой жить станет куда интересней. Теперь, наконец-то, можно будет и посёлок разглядеть, и наших друзей навестить.

— Володя, а права твои все кровью залиты. Там почти ничего нельзя рассмотреть.

— Это из раны в плече. Ну, ничего. Думаю, простят... Не вином же... А позже дубликат сделаю.

В пятницу в сопровождении 'УАЗа' к самой калитке дома подъехала оранжевая 'Ока'. Шевченко открыл калитку. Володя стал медленно въезжать через неё во двор.

— Вот это номер! — воскликнул Женя. — И расширять не придётся. Делали её для двойняшек, а теперь и батя будет проезжать на своём авто. Везёт же вам, Некрасовы. Да, первый визит — к нам. Обязательно.

К середине мая дороги просохли, и Володя тут же предложил съездить к Шевченко в гости. Некрасовы позвонили им и заручились их согласием. В обед Зоя испекла два пирога (один — для дома), а после работы собрала малышей, и Некрасовы отправились в путь. Село Подгорное недалеко. Володя ехал очень аккуратно, объезжая каждую выбоину на разбитой асфальтовой дороге. Зоя с ребятами расположилась сзади. Они, очень смирные и нарядные, сидели на туго набитом соломой белом мешке и с весёлым любопытством рассматривали дорогу. Зоя придерживала их рукой. Некрасовы миновали развилку, омоложенную листвой лесополосу и, преодолев гулкий мост, въехали в село.

Хозяева встретили их у ворот своего дома. Таня была в красном с белым горошком сарафане, а Женя застёгивал на животе клетчатую безрукавку. При их приближении они распахнули ворота, и гости оказались в просторном дворе. Тонкий аромат огромного цветущего сада тотчас проник в салон автомобиля. Дышать таким воздухом — уже праздник. В бело-розовой кипени яблонь, свесивших свои ветви во двор, деловито копошились пчёлы. Зоя с Таней высадили ребят.

— Ну-ка, малыши, побегайте, — сказала Зоя.

Алёнка с Артёмкой с радостными возгласами побежали по двору.

Женя взял на руки Володю и, посадив его на капот автомобиля, повернулся к нему спиной.

— Держись за шею, пойдём наше хозяйство осматривать.

Зоя осталась во дворе, а позже Таня увела её с детьми в дом. В нём было чисто и уютно. Больше всего ей понравились кухня с множеством самодельных шкафчиков, сделанных с большой выдумкой, и двуспальная кровать, накрытая вышитым голубыми цветами покрывалом. Ещё её приятно удивило обилие книг в доме, и несколько озадачил прибитый над входом в зал, вычеканенный из латуни герб Советского Союза. Хозяйка угостила ребят яблоками и пирожками. Налила им по кружке компота. Потом позвонила Геляевым, сообщила Елене о своих гостях. Минут через пятнадцать Артёмка взял Зою за руку и прошептал:

— Хочу к папе.

— Что он просит? — поинтересовалась Татьяна.

— К отцу хочет.

— Ну, правильно, ему с мужчинами интересней, — с иронией заметила хозяйка. — Пойдёмте, поищем их, заодно и пирожками угостим.

Татьяна наполнила ими большую эмалированную миску, и повела гостей в глубь двора. Мужчины были за домом. Они сидели в стареньких обитых дерматином креслах и беседовали. В руке у каждого было по глиняной кружке. Между ними на низком дощатом столике стояла большая запотевшая банка. Артёмка подбежал к отцу и вопросительно посмотрел ему в глаза. Володя ласково улыбнулся и, придерживаясь за спинку кресла, поднял сына, усадив рядом с собой.

— Ну, посиди, посиди с папкой, — погладил он его по головке и предложил ему свою кружку: — На-ка кваску попробуй, кисленький, холодный.

Алёнка смотрела на брата во все глаза. А тот сделал один глоток и, сморщив носик, оттолкнул кружку. Сестрёнка удовлетворённо улыбнулась. Татьяна поставила миску с пирожками на стол. 'Угощайтесь', — сказала она. Женщины сели на скамейку, накрытую ковровой дорожкой, и стали ожидать завершения мужчинами их прерванного разговора.

— ...Так вот всё и случилось, — после недолгой паузы сказал Женя.

— А у тебя есть его расписка? — спросил Володя.

— На слово поверил. Мы же одноклассники. Теперь-то я уж понял, что в бизнесе — как в подземном лабиринте Крита: если ты вошёл в него без подстраховки, хотя бы тоненькой, как ниточка, и упёрся в тупик — считай, пропал.

— А он имел право рисковать твоими деньгами?

— Нет, конечно. Договаривались только о реализации мёда. Да, собственно, мне не столько денег жалко, сколько труда своего. С пчёлами ой-ёй! сколько работы. А чтобы накачать четыре фляги.... Понимаешь, Вовка, я никак не могу приноровиться к этой, извиняюсь, подлой жизни. В ней нет ни одного надёжного ориентира. А ведь до сего времени я не мог понять психологию белогвардейцев: за что они так отчаянно дрались, что питало их ненависть? А теперь вот чувствую себя так, словно и у меня родину отняли. И, знаешь, самое скотское то, что мне тоже хочется бить морды. Я иногда думаю, если весь мир покроется этой коростой, где деньги важнее совести, чести, справедливости, важнее ответственности перед грядущими поколениями, то его снова следует утопить. И землю нашу хорошенько так, тщательно прополоскать! Такой мир не жалко.

— Ну, ты, Женька, и душегуб! — возмутилась Татьяна. — Ему, видите ли, никого и ничего не жалко. А своего лба тоже не жалко? Вот сейчас как тресну по нему ковшом! — в шутку замахнулась она. Алёнка звонко рассмеялась.

— Да, Женя, жадность — страшный порок, — заметил Володя. — И если его не обуздать, он и без участия Высших сил приведёт нашу цивилизацию, как, вероятно, и все предыдущие, к самоуничтожению. Войны, разрушение среды обитания, оружие, наркотики — всё от неё, от жадности. Это правда. Но, я думаю, пока человечество живо — жива и надежда на его исцеление.

В сад вошла улыбающаяся Елена. Она была в зелёном шёлковом платье с рассыпанными по его полю весёлыми цветочками. Кажется, она ещё больше похудела. Блеск её добрых глаз словно прибавил света. В руках у неё пакет, наполненный орехами.

— Привет тёплой компании!

Она обняла Зою, расцеловала малышей.

— Симпатичная у вас машинка. А почему нам вчера не позвонили?

— Да мы только сегодня и решились. Смотрим, погода установилась...

— Жаль. Если бы нас поставили в известность, то и Толя бы пришёл. А так вот уехал допоздна.

— Ничего. Зато будет повод ещё раз приехать в Подгорное, — сказала Зоя.

— Ловлю на слове. С чем пирожки? — спросила Елена.

— Сама попробуй, — предложила ей Татьяна.

— А что за разговор я перебила? — спросила Елена. Она взяла один из пирожков, откусила кусочек и зажмурилась от удовольствия. — Начинка из тыквы с абрикосами. Вкусно...

— Да о нашей неразумной жизни говорили, — ответил Женя.

— Создаётся впечатление, — сказал Володя, — что мы перенимаем у Запада преимущественно дурной опыт и ещё по-русски усугубляем его, а хорошими вещами пренебрегаем.

— И о чём только думают наши политики? — медленно про-изнесла Елена.

— О карьере, — ответил Некрасов, — об имидже, честолюбии, благополучии.

— Вообще-то, политика — вещь интересная, — отозвался Женя, — вроде сеанса одновременной игры в шахматы на нескольких досках. И гроссмейстеры в России есть, но мест нет. А действующие политики ведут себя как чужестранцы. И вроде бы дискутируют по делу, а уничтожение страны продолжается. Ликвидируются уникальнейшие цеха, заводы, научные центры. Чьих это рук дело? Во всяком случае, не друзей России.

— Ребята, как всё-таки болит сердце за неё, — сказала Елена. — Я вижу её милой босоногой девушкой. У неё длинная красивая коса, глубокие синие глаза и чудный голос. Неистощимое терпение этой приветливой хозяйки, кроткой певуньи, часто принимают за слабость, а её добросердечность — чуть ли не за глупость. Но мы-то знаем, что они ошибаются, и знаем, за что её любить...

Все замолчали. Стало слышно хлопотливое жужжание пчёл и лёгкое посвистывание ветерка.

— Володька, на улице ты и у себя сможешь посидеть, — сказал Женя и поднялся. — А я хочу показать тебе наш дом.

— А библиотеку? — лукаво спросил Володя.

— Обязательно. Ведь это предмет моей гордости.

— Я — 'за', — сказал Некрасов.

— Отлично, — Женя подставил спину. — Пойдём-ка со мной, друг ты мой...

— ...Заплечный, — добавил Володя и положил руки ему на плечи.

Глава 28. ПОГРУЖЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРУ

Володя всерьёз занялся самообразованием: штудирует книги о писательском ремесле, журналы 'Литературная учёба', 'Вопросы литературы', систематизирует знания. Задался целью прочесть четыреста лучших книг. По его просьбе Зоя перерыла полки библиотек и книжных отделов всех магазинов в округе. Их друзья и знакомые, узнав о его новой страсти, стали помогать им, разыскивать нужные Некрасову книги. Кроме того, он списался с некоторыми литераторами и сам начал писать.

Толчком к этому, очевидно, послужила переписка Владимира с одним из его знакомых по санаторию, учителем литературы с Кубани. Зовут его Герман Васильевич. Несмотря на его почтенный возраст, он заядлый путешественник и неутомимый краевед, человек весёлый, контактный. Его энергия и оптимизм располагают к общению.

Ещё зимой Владимир написал ему и вместе с письмом отослал свой новый стих, как он сказал, на рецензию. И вскоре получил от своего приятеля ответ. Усадив Зою рядом с собой, Володя прочёл его послание вслух. Вот оно.

'Здоров будь, Владимир!

Слава Кубани! Это клич наших казаков. Я был тронут твоим письмом, плюс к нему прекрасной одою, посвящённой твоей очаровашке — иначе и не скажешь (оказывается, он видел её с Володей). Ежели муж создаёт шедевр жене?! То это да!

Оная ода нам с женой понравилась. Мы её читаем своим друзьям, срываем аплодисменты. Есть ощущение, что тебе останавливаться нельзя, ты уже 'взялся за гуж...' Давай твори, выдумывай! Формируй сборник. Чувствуется твоя тонкая наблюдательность, а это в лирике великая вещь. Дерзай!

Заведи особую тетрадь, куда будешь заносить всё подмеченное твоим зорким глазом, всё услышанное и придуманное тобою: удачные сочетания слов, образы, рифмы. Они-то и будут тебе подспорьем. У меня, например, большая коллекция юмора, и я продолжаю её наращивать.

Кроме всего, жми на классику! Вспомни, чего тебе так и не удалось прочесть? Ищи, читай и перечитывай. Одно дело — читать школьником, другое — уже будучи зрелым мужем, обнаружишь много нового и интересного, чего раньше, не имея эрудиции, не воспринимал. Не гнушайся драматургией. Анализируй всё, что читаешь. Это сильно обогащает лексику.

Зима у нас тёплая, ещё зелень срываем с грядок. Сейчас рассказываю по телевидению историю своей станицы — у нас есть свой минителецентр, работает он успешно и даже процветает. Я веду на нём тридцатиминутную передачу по средам. 'Не надо мне бронзы многопудья!' — писал Маяковский. Мне тоже не надо. Однако приятно, что прохожие не шарахаются от меня, некоторые даже узнают. Да и собаки за своего принимают, приветливо так хвостами повиливают...

Купить в станице сегодня можно всё, кроме здоровья. От обилия бульварной литературы голова кругом — десяток развалов. Станица не угасает. Наши виноделы создали церковное вино 'Благодать', поставили линию разлива. Ну, это Кубань. На дегустации в Москве вино получило приз. Увидишь 'Благодать', загони последнюю сотенную, но купи бутылочку — прелесть. Создала такое чудо моя ученица.

Ну, прощаюсь. Снег падает и тает — Кубань всё же.

Герман'.

— Хорошее письмо, — сказал Володя. — Зоенька, что думаешь по поводу его оценок, пожеланий? Не лукавит?

— Думаю, нет, — ответила она. — Там же видно, когда он шутит.

— Это хорошо. Ведь я что-то вроде этого и ожидал от него. Ты знаешь, в последнее время меня стало беспокоить, что я живу, едва-едва напрягая мозги. И вот недавно появилось какое-то томление, смутное желание поднагрузить их. Не поверишь, тут же, как-то сами по себе, стали возникать некие замыслы, рифмы. И всё чаще приходит мысль: а ведь и я могу кое-что написать, и надеюсь, неглупое.

— Я знаю. Ты напишешь, обязательно напишешь.

И Некрасов стал писать, но уже не от случая к случаю, как было до этого, а почти ежедневно. Это были стихи и рассказы. И половина из них о любви. Теперь, чем бы он ни занимался, за ухом у него всегда зажат простой карандашик (плотницкая привычка), а из нагрудного кармана торчит блокнот. Кроме того, Володя продолжает читать всякого рода литературоведческие книги и хрестоматии. Мало того, он их конспектирует.

Однажды Зоя поинтересовалась у него, зачем ему это. Он ответил:

— Чтобы изредка перечитывать то, что меня особенно заинтересовало. А что из этого выйдет, пока и сам не знаю. Но я, понимаешь, вдруг обнаружил, что мне нравится учиться и не чему-нибудь, а ремеслу хорошо писать.

— Я рада за тебя. Но не проще ли сделать пометки и перечитывать прямо из книг.

— Может, и проще. Но, конспектируя, я укладываю всё по-своему и в конспект, и в память. И не исключено, что я ещё не раз перетрясу этот материал. Любые знания требуют систематизации и переосмысления.

— Ну, дерзай! — как призывает тебя к свершениям твой друг.

Как-то раз Володя попросил Зою взять для него в библиотеке 'Войну и мир' и потом дней десять почти не расставался с ней. Дочитал и говорит:

— Зоенька, видно, мне нужно было дожить до возраста Христа, чтобы суметь по-настоящему оценить всю мощь таланта Толстого. Потрясающее впечатление. Эта книга побуждает и к размышлениям, и к действиям весьма активным.

— Я читала её. И всё же... чем, по-твоему, она оригинальна? — спросила Зоя.

— Видишь ли, — ответил он, — литераторов иногда называют художниками слова. Так вот, читая произведение мастера, начинаешь не только видеть всё, о чём он пишет, но и вдруг ощущать себя среди его героев. Толстой — великий мастер. И я испытал тот самый эффект присутствия.

— Ты на самом деле почувствовал гений Толстого? — спросила Зоя.

— Представь себе, да. И, мне кажется, я понял природу творчества.

— Любопытно. И как же, по-твоему, это всё происходит?

— Ну, примерно так. Вначале появляется желание создать некий сюжет. Уверяю, это не прихоть, а неотступная потребность и способ избавиться от части накопленных мыслей, образов, впечатлений. Хороший мастер в своём воображении, подобно Творцу, создаёт маленькую планетку, живущую по своим законам. Населяет её людьми, зверями, птицами. Наполняет бытом, мыслями, чувствами. Он обязан заглянуть в каждый уголок этого загадочного мира и всё устроить в нём по своему усмотрению. И тут многое, конечно, зависит от фантазии автора, его желания и любопытства.

— Мне это нравится, — сказала Зоя. — Однако слишком отвлечённо... и ни слова о том, каких усилий стоит автору создать роман или повесть.

— Ладно. Ты права. Что стоило Творцу создать мир и что побудило его сделать это, знает только он. А вот о труде автора можно и поразмышлять. Создание им произведения, на мой взгляд, напоминает работу тутового шелкопряда. Да-да. И не улыбайся, это ещё тот работяга! Ведь он выпускает шёлковую нить длиной до тысячи метров. И прежде чем взяться за это деликатное дело, самое важное в его жизни, он готовится к нему. И готовится серьёзно. Словно примеряя новые образы, он четырежды сбрасывает свою шкурку, и после каждой линьки продолжает накапливать силу (в нашем случае — творческую). И вот, наконец, он готов. Начинается таинство. Сначала шелковичный червячок разбрасывает по древесным прутикам своеобразную сеть, где и располагается как в гамаке (будто набрасывает план). А затем, выпуская шёлковую нить, начинает завивать кокон. Это его произведение. Ниточка событий тесными кольцами укладывается червячком вокруг своего тела. И так сотни и тысячи витков. Здесь прошлое встречается с будущим, а будущее пересекается с настоящим (всё точно, как в сюжете). Повествование должно быть ровным, а стиль изящным. Прядильщик этой волшебной нити, растрачивая себя, уходит внутрь кокона. Пространство, в котором развивается произведение, отделено от реальности тонкой шёлковой стенкой. Червячок в пятый раз сменяет кожу и выходит из шкурки уже не гусеницей, а куколкой, которая, если ей ничто не помешает, обязательно превратится в бабочку. Вот примерно такие же метаморфозы претерпевает и писатель. Он тоже непрерывно меняется.

— Я это замечаю, Володя. Так на что тебя вдохновил Толстой? — спросила Зоя.

— Хочется поработать с материалами о второй мировой войне. Уж больно много прилипал у нашей победы! Это раздражает. Боюсь, умрут ветераны, и правда о ней быльём порастёт. А наши капитулянты завезут учебники какого-нибудь иностранного прощелыги, и станут пичкать наших детей правдоподобной ложью. Этого допустить нельзя.

— Володя, но о последней войне уже немало написано хороших книг. Например: 'Блокада', 'Война', 'Живые и мёртвые'...

— Ты права, милая. Эти книги замечательные. Но пока никому не удалось, как Толстому, уложить все основные события войны и жизни противоборствующих стран в рамки одного художественного произведения.

— Может, это просто невозможно? — спросила Зоя.

Володя неожиданно расхохотался.

— Зоенька, мне показалось, что ты усомнилась в моем психическом здоровье. Пока всё нормально, не волнуйся. А задача эта и в самом деле наитруднейшая. И я осознаю, что она мне не по плечу. Тем более что эта война гораздо насыщенней событиями, чем поход Наполеона на Москву. Здесь совсем иной масштаб. Несколько театров военных действий, множество крупнейших операций, десятки миллионов участников, целые армады техники, годы войны... Чтобы переосмыслить весь этот материал, увязать его с судьбами героев, нужен недюжинный талант и долгие годы кропотливой работы. А я ещё только ликбез прохожу. И всё же мемуары я начну собирать.

— Уж не для Артёмки ли? — сузила глаза Зоя.

— А что, всё может быть, — усмехнулся Владимир. — К серьёзной цели следует готовиться смолоду. Глядишь, и увлечётся.

— Интересно будет понаблюдать за вами, — мечтательно улыбнулась Зоя.

В середине ноября с Кубани пришло очередное письмо. Зоя была занята хозяйством, и Владимир с большим сожалением отложил в сторону холодный влажный конверт. 'Оно должно быть интересным, я подожду тебя'.

Когда Зоя, основательно озябнув, вернулась в дом, Володя пригласил её за стол. Из литрового термоса налил ей стакан горячего чая. Тут же на колени к ней взобралась радостная Алёнка. Её волнистые волосики щекотали подбородок. Зоя ласково прижала её голову к своей щеке — сердце наполнилось щемящей нежностью.

— Ну, давай уж, читай, — сказала Зоя. — Вижу, истомился.

Некрасов не спеша вскрыл конверт, поудобней уселся и начал читать.

'Владимир, здравствуй!

С ответом тебе я ужасно опоздал. Он был написан, но внуки — любители копаться в бумагах деда — где-то загубили твой адрес. Ты сам это познаешь, когда их заимеешь, а у меня их пятеро.

С работы уволился, а то прибавку к пенсии не начисляли. Вот уже месяц живу один. Жена (твоя поклонница) гостит у дочери. Денег не оставила. Торгуй, говорит. Я и кручусь, как поросёнок на вертеле. Продаю всё, вплоть до моста через Кубань (но не берут пока — не по карману). Уборку урожая закончил на девяносто процентов. Осталось убрать капусту и виноград. Капуста ещё терпит. А виноград срезаю понемногу. Давлю его, делаю вино и пробую: должен признаться, спрос опережает изготовление.

Погода ужасная. Уже месяц дует с востока, сильно дует. При плюс семи мёрзнешь, как суслик. Зима (по приметам) будет суровая, зипун готовить надо, а я ещё в плащике мечусь по станице.

Распорядок дня у меня почти не меняется. Утром, совершая героическое усилие, поднимаю себя с постели. Затем бег трусцой за хлебом. У нас торговых точек уйма (капитализм), около меня целых три. Растут они, как поганки, а покупателей всё меньше и меньше. После этого я долго думаю, чем сегодня прокормиться. Затем один-два часа стряпаю (у жены здорово это получается), и с мечтами о кулинарных изысках ем то, что сумел приготовить, заодно пробую вино (Кубань, месье). Далее решаю два-три сканворда (умственная зарядка). Затем выкидываю в форточку кота, блудню и вора Обломова, и отправляюсь на прогулку.

Совершаю рейд по лавкам, любуюсь красивыми женщинами, заскакиваю в школы, беседую со знакомыми, закупаю и проглатываю газеты и кое-что из литературы. Возвращаюсь домой. Работаю с рукописью по истории станицы. Читаю. Режу виноград, давлю его. Решаю два-три сканворда. Пробую вино. Смотрю новости по телевизору. И жду приезда жены.

А по выходным ещё и торгую. Такова жизнь.

Владимир, хорошо, что ты пробуешь себя в прозе. Удачный дебют. Кажется, ты нашёл свою нишу в жизни. Дар у тебя есть, и приличный, но материального благополучия не жди. Однако флаг не спускай! Время принесёт 'имя', а может быть, и славу. Есть талант — твори. Грех им пренебрегать.

Заканчиваю сию эпистолу. Не обижайся на старика. Привет твоей красавице и чадам.

Твой Герман'.

Зоины посещения библиотеки, поиски тех или иных книг не остались без внимания односельчан. Вскоре новость о том, что Владимир занялся литературой, стала известна всем заинтересованным лицам. И к Некрасовым стали заходить люди: кто просто поговорить о литературе, а кто и со своими рукописями за советом. Зое было странно узнать, что в их посёлке тоже есть сочинители. Приносили они, как правило, очерки или заметки для газеты. Но случались и более любопытные встречи.

Как-то в первый выходной после Крещения около двух пополудни к Некрасовым в окно постучали. Зоя выглянула на улицу. Там стоял незнакомый ей плохо одетый мужчина. Он вымученно улыбнулся и поманил её рукой. 'Заболел, наверно', — решила она. Набросила пуховый платок и вышла во двор. День был морозный. У калитки, притопывая кирзовыми сапогами, ожидал худощавый, на взгляд лет около шестидесяти, весь заиндевелый дядька. Серое потёртое пальто с искусственным воротником, облезлая кроличья шапка, толстые стёганые брюки свидетельствовали о бедности гостя.

— Здравствуй, хозяйка, — чуть ли не промычал он непослушными от холода губами.

— Здравствуйте, — ответила Зоя. — Извините, что-то вас не припомню. Что случилось?

— Я с хутора, — жестом он указал в направлении 'Цветного', — Лосев моя фамилия. Мне бы с Митрофановичем поговорить, посоветоваться.

Он сунул руку за пазуху и вытащил оттуда толстую коричневую тетрадь, свёрнутую в трубку.

— Вот, — показал он её, и снова спрятал.

— Вы на чём-то приехали?

— Да пешком я. Так можно с хозяином повидаться?

— Да, конечно, — поспешно сказала она. — Проходите в дом.

Вошедший у двери в комнату замешкался. Зоя поняла его проблему.

— Обувь можете не снимать, только вытрите о тряпку, и проходите.

Он старательно вытер подошвы сапог и вошёл в зал.

— Доброго вам здоровья, — снимая шапку, поприветствовал он Володю. — Вы и есть тот самый Владимир Митрофаныч?

— Здравствуйте, — ответил Некрасов. — Да, это я. Чем обязан?

— С хутора я, Цветного, Лосев Иван Петрович, — представился мужчина. — Дело у меня к вам.

— Ну так, раздевайтесь, присаживайтесь, — Владимир жестом пригласил его к столу.

— Благодарю.

Гость разделся и, одёргивая старенький свитер, неловко сел, очевидно, из-за боли в коленях. Из спальни вышли малыши, поздоровались, Алёнка — с книжкой в руках. Лосев ответил им и сконфуженно провёл ладонями по карманам.

— Тут детки... а я без гостинца. Вы уж простите деда, — сказал он.

— Ничего-ничего, — успокоила его Зоя, — у них есть конфеты. Это они за мной, я читала им сказку.

Зоя подошла к детям, привлекла их к себе, погладила.

— Ребята, поиграйте пока. Я скоро приду и мы с вами дочитаем эту сказку, и ещё одну прочитаем. Хорошо?

— Хорошо, — в один голос ответили они и, с любопытством оглядываясь на Лосева, ушли в спальню.

— Что за дело привело вас ко мне? — спросил Некрасов.

— Я слышал, что вы хорошо разбираетесь в литературе...

— Не знаю, — Володя пожал плечами, — хорошо ли? Мне это неизвестно. А что вас интересует: стихи или проза?

— Стихи. Вы бы не могли мне сказать, что в них не так?

И Лосев положил на стол тетрадный рулончик.

Володя взял тетрадь, распрямил и затем закрутил её в другую сторону, немного подержал так и расправил. И, наконец, он открыл её и начал читать.

Зоя поставила перед гостем чашку горячего чая и блюдце с вишнёвым вареньем.

— Вам нужно согреться. Попейте чайку.

— Зря беспокоитесь, но спасибо, — сказал он и взял чашку.

— Что за нужда по такому морозу ходить? — спросила Зоя у гостя.

— Охота пуще неволи, — в иронической улыбке скривил он губы и, прижмурив глаза, отхлебнул чая. — Вот захотелось повидаться с человеком, послушать, что скажет.

— И давно вы пишете? — поинтересовалась Зоя.

— С весны. Газета со стихами попалась — хорошо пишут. Я и решил: буду писать, всё равно делать нечего. Читаю жене, соседям...

— Ну и как им?

— Нравится. А в газету посылаю на конкурсы — даже не печатают. В чём тут дело? Думаю, разобраться надо.

— А кто вам посоветовал к Владимиру обратиться?

Володя оторвался от рукописи и тоже с интересом посмотрел на гостя.

— Учительница внучки моей, Катюшки — Надежда Ивановна.

— А ей вы показывали свою тетрадь? — спросил Володя.

— Тут вот какая история приключилась, — точно уклоняясь от надоевшей мухи, качнул он головой. — Сперва эту тетрадку я дал Катюшке и попросил показать её учительнице по литературе. Мне важно было, что она скажет. А та прочитала немного и на другой переменке вернула её внучке вместе со своей запиской. А в ней написано: 'Стихи нуждаются в доработке'. На другой день я сам пришёл к учительнице. Спрашиваю: 'Какая такая доработка нужна?' А она мне: 'Извините, но, по правде говоря, они вообще никуда не годятся. Я просто пожалела вас. Стихи нельзя так писать'. — 'А как их писать?' — спрашиваю. И как стала она рассказывать мне про какие-то там харлеи-варлеи... Главное, слушаю, слушаю, а сам дурак дураком. Специально она так, что ли? Думаю: как же её дети поймут, если даже я не понимаю?

Некрасовы, встретившись глазами, невольно улыбнулись.

— И что было дальше? — спросила Зоя.

Лосев обескураженно развёл руками.

— Ну, я и спросил её, может ли кто мне объяснить всё это попроще? Она, то есть Надежда Ивановна, и направила меня к вам, — церемонным жестом указал он на Владимира.

— Что ж, я, конечно, попытаюсь. Только не лучше ли вам попробовать писать прозу?

— Нет. Я хочу писать стихи. Мне это нравится, — проявил он упрямство.

— Дело ваше, — поскучнел Володя, — только... М-да. Иван Петрович, а чем вообще приходилось вам заниматься в своей жизни? Что вы хорошо умеете делать?

— Пахать, сеять, колодцы копать, печи ложить, бани строить. Умею технику чинить, — он застенчиво улыбнулся, — на гармони играть...

— Ну и замечательно. Вот на всё это и будем опираться. Сначала вам понадобится опыт музыканта. Вот скажите, какая, по-вашему, разница между стихами и прозой?

Гость озадаченно, как-то по-щенячьи склонил голову на бок.

— Точно не знаю, но некоторые стихи, как только начинаешь читать, так почти сразу и петь хочется.

— Вот именно! — оживился Володя. — Это всё потому, что стихи от прозы отличаются ритмом. И у каждого стиха он свой. Причём, заметьте, Иван Петрович, заданный вами ритм должен соблюдаться на всём протяжении стиха. Это вам понятно?

— Ну, а чего ж тут непонятного? Каждое произведение играется по-своему: вальс, скажем, в одном ритме, полька — в другом...

— Всё верно. А как вы его удерживаете?

— Так басовыми кнопочками отбиваю, — гость проимитировал пальцами игру левой руки.

— Правильно. Но когда пишешь стихи, басовых кнопочек под рукой нет, и ритм можно отстукивать мысленно. Сбой ритма — это и есть ваш первый грех. Тут у вас и полька и вальс в одном четверостишии.

— Вот тебе и на, не замечал, — озадаченно почесал затылок Лосев. — Выходит, я не стихи делаю, а винегрет?

— Что-то вроде того.

— Значит, у каждого стиха должна быть своя мелодия, так что ли?

— Так, Иван Петрович. И я вам вот что скажу: человек, читающий ваши стихи, в местах сбоя ритма тоже будет сбиваться. Вот попробуйте, дайте их кому-нибудь почитать вслух, и вы сами убедитесь в этом.

— Ладно, Владимир Митрофаныч. А что в моих стихах ещё не так?

— Ещё одна ваша оплошность: строки, которые вы рифмуете между собой, совершенно разной длины.

— Так у меня в тех строчках длинных слов много.

— А кто их туда натащил? Вы или сосед? Вы же строитель. Понимаете, стих — это не грачиное гнездо, где ветки набросаны как попало. Это — изящное ласточкино гнёздышко, вылепленное со знанием дела, заботливо, кропотливо, комочек за комочком. Со словами нужно работать.

— Да что с ними сделаешь, если они длинные, как гусеницы?

— Смените их, переставьте местами, измените мысль... Вы, кажется, говорили, бани умеете строить?

— Умею.

— Хорошо. Представьте себе, что вам нужно срубить баньку, примерно два на три. А строительный материал, прямо скажем, неважный. В общей куче: дуб, сосна, липа и прочее, и все хлысты разной длины и толщины. Что вы станете делать и как?

— Осмотрю всё, отсортирую, перемеряю, — ребром ладони стал делать невидимые зарубки Лосев. И куда только делась его неуверенность? — Потом выберу из крепких пород брёвна потолще. Это в основание. Подгоню их друг к другу...

— Подгоню, это как?

— Да очень просто: лишнее отрежу.

— А если у четвёртого бревна из тех, что отобраны вами в основание, не будет хватать длины, скажем, этак сантиметров десять?

— Так заменю бревно.

— Ну, а если нечем?

— Тогда или уменьшу ширину основания баньки или поищу дубовое бревно по родичам, по соседям. В общем, сделаю всё возможное.

— Хорошо. Предположим, вы нашли нужное вам бревно и выложили первый венец. А что дальше?

— Так вы же сами строили. К первому венцу подгоню второй, ко второму — третий...

— Иван Петрович, почти всё то же самое нужно делать и со стихами. Давайте-ка попробуем провести аналогию, на первый раз без всяких тонкостей. Предположим каждое бревно вашей баньки — это строчка, а вырубленный венец — четверостишие или, говоря иначе, строфа, готовый сруб — стихотворение. Допустим, венец выкладывается из двух длинных и двух коротких брёвен. В вашем четверостишии тоже две строки длинные и две короткие. Если вы первую строку рифмуете с третьей — это перекрёстная рифмовка, то они должны быть одинаковой длины. Но их длина измеряется не сантиметрами, а стопами.

— Детскими, что ли? — усмехнулся Лосев.

— Стиховыми. В них один ударный слог и один-два безударных. Точно как в музыкальном такте, где одна сильная доля и несколько слабых. Для упрощения в рифмуемых строках можете считать только гласные: их должно быть одинаковое количество. Первое четверостишие, как окладный венец баньки, — основа всего сооружения. С ним, как с эталоном, сравнивается и подгоняется к нему каждое брёвнышко, а в стихах — каждая строчка. Да, и рифма подбирается не на глаз, а на слух. С ней у вас тоже не всё благополучно. Она должна быть интересной и не затасканной.

— А где ж её найти такую?

— Вот в этом-то как раз и есть вся сложность стихосложения и... радость победы над собой. Для семьи можно писать, как напишется, но для читающей публики... тут уж надо работать со стихом до его полного совершенства. Ведь стихи читают люди с утончённым вкусом, умеющие ценить искусство слова. А что вы им хотите продемонстрировать? То, как вы не умеете писать? — Согласитесь, это лишено смысла. Так что стихи надо исправлять. Возьмите в библиотеке несколько поэтических сборников наших классиков и, читая их, анализируйте каждый стих. Считайте количество стоп, ищите в рифмуемых словах звуковой повтор, примечайте разнообразие рифм, слушайте музыку стиха. Только так и можно чему-нибудь научиться.

— Хорошо. Я всё понял. Спасибо за науку. Теперь я и сам на свои стихи по-другому смотрю. А то думал было, придираются ко мне. Уж больно премию получить хотелось.

— И большую премию установили? — спросил Володя.

— Да нет, — смутился Лосев, — гроши. Но для меня и это деньги. У нас ведь в хозяйстве уже девять лет не платят. Дадут тонну зерна по осени, и живи, как хочешь. Подлое время. Каждый думает только о себе. Вожди колхоз порушили и бросили нас: карабкайтесь, мол, к новой жизни сами. А мы не умеем толкаться локтями, не приучены. У нас только один и поднялся. Молодые разъехались, остались одни непутёвые да старики. Техника сгнила уже. А новый комбайн нынче стоит, что тебе самолёт. Кто его купит? У нас половина земель сурепкой заросло. Без государства ничего не получается. Нам бы ферму построили, птичник там или цех какой — и работали бы с душой. Но до нас никому дела нет. Крестьянин — бездельник... это ж надо, глупость какая. Стыдно так жить...

— А вы личное хозяйство не держите?

— Только птицу. Без денег и здоровья кормов не заготовишь. А значит, и скотину держать не сможешь. Ну да ладно, заговорил я вас. Спасибо за чай, — сказал он и поднялся. — Если позволите, я как-нибудь ещё к вам приду.

— Приходите, конечно, Иван Петрович. И всё-таки попробуйте написать рассказ, у вас ведь много чего в жизни случалось.

— Да, всякое было. Хорошо, попробую, — сказал он. Оделся, попрощался и вышел.

— Жаль старика, — огорчённо вздохнул Владимир. — А ведь госхозы, артели какие-нибудь могли бы уберечь деревни от вымирания. Сколько их таких сейчас: полупустых посёлков, хуторов, где едва теплится жизнь? Тут нужны не разговоры, а реальный план возрождения села, с конкретными стройками и деньгами.

— Кто спорит, — глядя в окно, сказала Зоя. — Беда эта каждому видна, да что-то не спешат к нам на помощь.

Что с Некрасовым не заскучаешь, Зоя давно поняла. С той встречи с Лосевым прошло полтора года. За это время усилиями Владимира создано литобъединение 'Пчела'. Володя вспомнил санаторный разговор о поэзии и написал на эту тему стихотворение, строфа из которого стала визиткой 'Пчелы':

Что такое стихи? — Это сотовый мёд.

Содержание их — светлый сгусток эмоций.

Ну, а форма — конструкции точные сот.

Что ж поэзия в них? — Запах ветра и солнца.

На сегодняшний день у Владимира обширная переписка с литераторами района и области. Почта стала столь же посещаема Зоей, как и магазин. А их почтовые расходы увеличиваются тревожными темпами. Володе приходят письма, журналы, рукописи, изданные книги. Он всё основательно прочитывает, правит, пишет отзывы, пересылает авторам рукописи, общается с ними по телефону. Временами Некрасовы ездят к ним, но чаще наоборот.

Нужно признать, что Зоя так и не смогла привыкнуть к внезапным приездам его новых друзей. Они почти всегда застают её врасплох. Наезжают целой компанией, иногда с ночёвкой, все весёлые, шумные, порой бесцеремонные. Тут уж суеты у неё хоть отбавляй. Надо и накормить их, и напоить, и постели им подготовить. Да и самой с гостями посидеть хочется, послушать их стихи, рассказы, размышления о литературе. В творческом отношении они, безусловно, люди интересные, и это обстоятельство примиряет Зою со многими неудобствами. Надо заметить, что гости приезжают самые неожиданные: от школьников до пенсионеров, и не только мужчины. Даже странно, что все они одержимы одной страстью — сочинительством.

На последних посиделках Володя прочёл своё новое стихотворение, посвящённое одной из поэтесс. Следует признать, гостья — особа умная и весьма привлекательная, а стихи Володи оказались хорошими. Это Некрасову задело.

Вечером, когда, наконец, были завершены все хозяйственные дела, Зоя подсела к Владимиру. Он сидел за столом и с интересом читал сборник стихов, подаренный ему одним из гостей. По обыкновению он делал на полях книжки пометы. Восклицательные знаки изредка сменялись вопросительными, а иногда галочками или пропущенными буковками. К слову сказать, он уже давно ничего не читает без карандаша. Но в отличие от юного Маркса, который считал попавшие к нему книги своими рабами, Володя относится к книгам, как к своим друзьям. Рядом со сборником на столе лежала тетрадка в клеточку, уже порядком исписанная замечаниями. Зоя, опершись локтем о стол, мягко взяла в ладони скулы Некрасова и, повернув его голову в свою сторону, посмотрела ему в лицо. Он, склонив голову, прижал её ладонь к своему плечу и улыбнулся. Зоя, сузив глаза, спросила

Владимира:

— А кто сегодня проштрафился?

Он, кукольно захлопав ресницами, с удивлением посмотрел на неё.

— Я-я-я?

— Нет, я, — едва сдерживая смех, смотрела она в ласковую ночь его глаз. — Это я при всём честном народе прочитала некой хорошенькой фифе 'Прогулку в листопад' и тем самым, можно сказать, призналась ей в любви. И заметь, без малейшего стеснения. А ты, конечно, здесь ни при чём.

— Ласточка моя, никак ты ревнуешь? Тьфу на меня! — воскликнул он. — Экий же я счастливец! Но мне кажется, ты несколько сгущаешь краски... Хотя в симпатии к этой солнечной женщине меня, конечно, упрекнуть можно — грешен. И, кстати, не к ней одной...

— И как это понимать, радость моя? — сдавила она его скулы.

— О, радуга души моей! Пощади! — смеясь, воскликнул Владимир. — Мне так хорошо жить с тобой. Позволь оправдаться.

— Говори, — милостиво разрешила Зоя.

— Я пытаюсь быть художником. И ни-че-го более, — ответил он.

— Они тебе интересны? — продолжала допытываться она.

— Да. Но интерес у меня, можно сказать, почти что профессиональный. Пока я не позволю себе немножечко, самую чуточку влюбиться в своих героев, они не оживают, хоть умри. И у меня ничего не получается.

— А я, мой дорогой муженёк, не хочу, чтобы ты влюблялся в них хоть на столечко, — двумя пальцами показала она толщину тетрадного листа.

Он расхохотался.

— Зоенька, милая, как ты не понимаешь, это же всё несерьёзно. Ты же не станешь спорить, что почти каждый мужчина одновременно любит нескольких женщин: жену, бабушку, мать, сестёр, дочерей, подруг. И слово 'любовь' в отношении к каждой из них имеет свой смысл, своё определённое чувство. Или, к примеру, мать... любит же она сразу всех своих детей...

Зоя иронически взглянула на него.

— Хм, тоже мне мать-героиня! Я всё понимаю, милый, не дура. Но я не хочу, чтобы ты целыми вечерами думал о ком-то ещё, кроме меня, и делить тебя, с кем бы то ни было, ни в каком смысле, тоже не хо-чу.

— Ух, какая же ты у меня собственница, оказывается, — озадаченно улыбнулся Владимир. — Ну, хорошо, так и быть, меняю тактику. Теперь всё будет именно так, как ты желаешь, душа моя. Отныне все свои творческие удачи я буду складывать только к твоим ножкам.

Зоя прильнула к его горячим насмешливым губам. Он ласково погладил её волосы, вечно тоскующие по его руке щёки. Потом вдруг отстранил её и уже серьёзно сказал:

— Знаешь, милая, никакое солнце меня не согревает так, как твоё присутствие. И, по большому счёту, никакой другой любви, кроме твоей, мне не нужно. Но от хорошей и верной дружбы мы ведь тоже не откажемся, правда? Ты согласна со мной?

— Согласна.

И они с нежностью прижались друг к другу. А потом он с воодушевлением стал говорить о литературе.

— Я вот сейчас думал, что сознание человечества формируется преимущественно литературой. И поэтому у всякого, кто садится за рабочий стол, мысли должны быть созидательны и благотворны. И, конечно, должна бодрствовать совесть, чтобы сверять по ней каждое своё слово. И если люди после прочтения наших 'шедевров' не становятся хоть чуточку счастливее и чище, то грош нам цена в базарный день.

И тут Зоя обратила внимание на лихорадочный блеск его глаз и глянцевый румянец, проступивший на щеках. 'Когда же я его таким видела?.. — задумалась она. И сразу вспомнила: — На стройке нашего дома в самые ударные и удачные дни. Точно. Та же рабочая лихорадка, то же пренебрежение пищей. Теперь он начал осваивать новое ремесло, только начал, и оно уже затягивает его, как в воронку. Да. Он опять увлёкся работой. Пожалуй, нет, не то слово — воспламенился!'

Глава 29. НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Вот и подошла очередная новогодняя ночь. Для семьи Некрасовых она особенная. Главная новость: Володя уже целых десять месяцев ходит с одной тросточкой на протезах, причём, на качественных. — Не подвёл его фронтовой друг Жора. Вторая, тоже достаточно значимая для них: они начали оформление документов на усыновление Алёшки. Третья новость: Некрасовы решили обвенчаться. И последняя — их ребята будут встречать нынешний праздник уже по московскому времени — вместе с взрослыми.

За эти годы у Некрасовых многое изменилось. Друзей стало ещё больше. Наладили переписку с родными и знакомыми. Кстати, Верочка выросла и уже заканчивает журфак. Полгода назад она со своим женихом Мишей прислала им приглашение на свадьбу, а чуть позже — и свадебные фотографии. Красивая пара. Она — изящная, словно сказочная королева, с густой шапочкой чёрных блестящих волос и большими выразительными глазами. Он — под стать ей: стройный, крепко сложенный брюнет, взгляд открытый, добрый. Сегодня Некрасовы ждут их в гости.

Уже трижды приезжали к ним отец и мать Зои. Но сближения их семьи с родителями почему-то так и не случилось. И к внучатам они по-прежнему относятся весьма сдержанно. Старый дом Некрасовых снесён. На его месте посажены три ёлочки. А вокруг них разбита большая клумба. Весной Зоя с Алёнкой засеивают её цветами, высаживают луковицы гладиолусов, тюльпанов, клубни георгинов, приводят в порядок многолетники. Каждый цветок цветёт в своё время. И поэтому у них всегда красиво. Бывшая летняя кухня переделана под гараж для 'Оки'. Заложен хороший фруктовый сад. А в нём с весны стоят три улья с пчёлами — подарок семьи Шевченко.

Володя уже не первый год сотрудничает с бригадой строителей. Он согласился участвовать в разработке проектов будущих строек. Аркадий, извиняясь за свои визиты, однажды сказал Зое, что все застройщики хотят чего-то оригинального, а Митрофаныч и не любит повторяться. Поэтому ему без труда удаётся разработать свой или улучшить уже готовый проект. Он может украсить практически любой реконструируемый дом стилизованными под старину башенками, арками, полукруглыми окнами, балкончиками или колоннами.

Ребята ценят его участие в их работе и по окончании строительства очередного дома дарят Владимиру что-нибудь существенное. Сначала ему преподнесли увесистую вязанку книг, преимущественно словарей — настоящий филологический набор. Вторым подарком был музыкальный центр. А месяц назад, выстроив за два года в Подгорном чуть ли не замок, бригада Аркадия купила Володе хороший компьютер с редакторскими и архитектурными программами.

Володя был потрясён.

— Ребята, — сказал он им, — вы меня вооружили, что называется, до зубов. Теперь я вообще не имею права на оплошность.

А когда они ушли, он сказал:

— Нет, кто бы что дурного ни говорил о русских, я со всей уверенностью утверждаю: люди у нас в большинстве своём замечательные.

В подтверждение этому Владимиру с друзьями удалось с помощью спонсоров издать два коллективных сборника: поэтический и прозаический. Выходит, не всё так и безнадёжно в нашем Отечестве.

Нынешний год знаменателен ещё и тем, что Некрасовы, оставив бабушку на хозяйстве, впервые на своей машине съездили на море. Это было здорово. Остановились они, конечно же, у тёти Маши. Она всё та же: улыбчивая, подвижная и радушная. С Артёмкой и Алёнкой мгновенно нашла общий язык. Баловала их сырниками, пирожками, варениками, виноградом. Целыми днями гуляла с ними.

Как-то после прогулки, накрывая на стол, тётя Маша сказала:

— Зоя, у вас с Володей подрастают замечательные дети. Сами ещё маленькие, а уже заботливые. В них есть и уважение, и сострадание. И всё потому, что они видят проявление вашей любви друг к другу, чувствуют её. Любви не нужно учить, её нужно выказывать. И я уверена, что эти ребята — она нежно прижала их к себе, — никогда не скажут, что нет любви. Они уже убедились: ОНА ЕСТЬ.

— Спасибо, тёть Маша, за добрые слова. Но, если честно, меня немного беспокоит то, как мы их воспитываем, по сути, совершенно не готовим их к реалиям сегодняшнего дня. А ведь мир жесток...

— Ничего-ничего, милая, этот опыт к ним ещё придёт. И уж поверь мне, вы делаете для своих детей куда больше, чем большинство родителей. А своими познаниями в ботанике, зоологии, литературе ребята меня просто изумили. И как вам только удалось напихать в их крохотные головки столько всякой всячины?

— Верите ли, нет, тёть Маша, но с нашей стороны нет и малейшего принуждения. Просто мы пытаемся как можно полнее удовлетворить их любопытство.

— Только и всего? Ой, лукавите!

— Ну, может, чуть-чуть, — улыбнулся Володя. — Всё дело в том, что наши объяснения оканчиваются не тупиками, как принято, а развилками.

— То есть ваши ответы таят зародыши новых вопросов, я так поняла? — спросила хозяйка.

— Да, — подтвердил Володя. — Мы стремимся поддержать их интерес и путешествуем по коридорам знаний и хранилищам тайн вместе с ними. В поисках ответов мы листаем атласы, срисовываем картинки, лезем в учебники и справочники. Изучаем предметы, так сказать, изнутри и снаружи. Если это, предположим, птичка, то нас интересует её оперение, форма клюва, окраска яиц. Чем питается эта птаха, где и как она вьёт свои гнёзда? Продолжительность её жизни. Какая у неё система кровообращения? Из чего состоит птичий скелет и прочее. Мы ищем истории с участием этих птиц, сказки, стихи, песни. И всё это читаем, учим, поём.

Тётя Маша долго и тепло смотрела на них и, наконец, задумчиво сказала:

— Молодцы. Какие же вы молодцы...

У Некрасовых было ни много ни мало десять дней сказочного безделья. Купались по два, а то и по три раза за день, объедались арбузами и фруктами, вели задушевные беседы с тётей Машей, иногда прогуливались.

Вечерами все вместе, как и дома, по заведённой ими традиции что-нибудь читали. В этот раз Зоину душу неожиданно глубоко тронули стихи Бориса Пастернака, а его 'Зимний вечер' просто околдовал её. Она вновь и вновь перечитывала эти строки, представляя себе заснеженный посёлок, старую полутёмную избу, а в ней — пару влюблённых, почему-то их с Володей возраста.

— Волшебные стихи, не находишь? — спросила она его.

— Бесспорно. Я ими уже переболел в своё время.

— А я почему-то всё не могу ими начитаться.

— Магию этого стиха я могу объяснить лишь одним: за каждой строкой — не только рука мастера, но и энергетика его высокого чувства. Читая стихотворение, мы прикасаемся к самой любви. А это так приятно.

— Володя, а как ты полагаешь, что стало с теми людьми?

— Думаю, они прожили счастливую жизнь и уже состарились.

— А с их детьми?

— С их детьми... должно быть, тоже всё в порядке, — улыбнулся он.

— А ты бы мог сочинить про них?

— Я? — изумился Владимир.

— Да. Продолжить эту историю. Так хочется знать, что и у них всё сложилось.

— Зоенька, у людей, умеющих любить, иначе и быть не может. Считай, что у них всё как у нас: новый дом с непродуваемыми углами, отопление, электричество. И свечи зажигают только на Новый год. Ну, а метели? Метели, конечно, случаются.

— Так ты напишешь?

— Прости, милая, но на это имеет право только автор.

— А если автора уже нет?

— Зоенька, этого не стоит делать. Я знаю, что подражательство не в чести у поэтов. И потом, кто бы что ни написал, это будет лишь бледным подобием шедевра.

— А 'Тамбовская казначейша' Лермонтова — разве она слабее оттого, что написана в стиле 'Онегина'?

— Не слабее. Но, во-первых, это самостоятельное произведение, а во-вторых, его написал тоже гений!

— А ты мой гений. И я хочу продолжения! — потребовала она.

Владимир расхохотался.

— Зоенька, ну ты и упрямица. Ладно уж, попробую. В конце концов, меня извиняет то, что я даже не пытаюсь затесаться в ряды поэтов. Статус любителя меня вполне устраивает.

— Вовка, я буду ждать, — многозначительно шепнула Зоя.

— Только, чур, не торопить! — сделал он предостерегающий жест. — Во-первых, мне нужно найти отправную точку сюжета, а во-вторых, дождаться подходящего настроения.

— Я согласна. Будем ждать.

— Будем.

Нельзя сказать, что Зоя совсем не думала о возможной встрече с Денисом. Думала и даже готовилась к ней. Но уже без волнения. Просто хотелось удовлетворить своё женское любопытство: узнать, как он устроил свою жизнь, добился ли своей мечты. Вероятно, да, раз он больше не купается в море: раскатывает где-нибудь на своём белом Шевроле.

За день до отъезда Владимир захотел пройтись по санаторному парку, полюбоваться цветниками, заглянуть к Степану на лодочную станцию. И Некрасовы, прихватив с собой фотоаппарат, отправились в санаторий.

В парке, как и прежде, покой, прохлада и тишина. Но тишина особая, живая, состоящая из шелеста листвы, птичьего пения, поскрипывания деревьев и близкого дыхания моря. При ней даже воспоминания лишены всякой грусти.

Степана на лодочной станции не оказалось. И дружное семейство, сделав на память несколько снимков, направилось к цветочным клумбам. Цветники были их слабостью. И Некрасовы долго с наслаждением бродили среди них. Ребята, удивляясь изобилию и пестроте цветов, то и дело звали родителей посмотреть на то или иное чудо. Пока Артёмка с видом знатока нюхал цветы, Алёнка заботливо набивала их семенами свои кармашки. В их Ольховке она уже вполне известный цветовод.

Израсходовав последние кадры фотоплёнки, в самом бла-годушном настроении Некрасовы тронулись в обратный путь. Владимир и Зоя шли под руку, а ребятишки от избытка энергии и задора бегали вокруг них. И вдруг прямо у ворот санатория Некрасовы встретились с Денисом. Зоя испытала настоящее потрясение: 'Но это невозможно?!' — Он сидел... в инвалидной коляске, а за спиной у него стояла рыженькая круглолицая женщина. Эта встреча ошеломила всех. Некрасовы остановились. Денис, не умея справиться с удивлением, таращился то на Владимира, то на ребятишек. А Зоя смотрела на него. Перед ней был уже не молодой греческий бог, а слабый обрюзгший человек, хотя и по-прежнему красивый. Его спутница, видя всеобщее замешательство, приветливо улыбнулась.

— Здравствуйте.

Все поздоровались. Зоя, понимая всю бестактность своего вопроса, всё же не удержалась и задала его:

— Что случилось?

Денис криво улыбнулся.

— Судьба наказала. Я считал, что у меня хватит ума уберечься от глупости. Видать, ошибся.

— Попал в аварию? — предположила Зоя.

— Ага. Производственная травма, — с полуулыбкой сказала женщина. — Мост обрушился. Вы уж извините, нам пора. На процедуры опаздываем. Ещё увидимся.

И толкнула коляску. Денис разжал кулак, мол, пока.

— До свиданья, — попрощались Некрасовы.

Владимир о чём-то разговаривал с ребятами, а Зоя тупо и напряжённо думала: 'Вот тебе и Шевроле. Всё-таки что-то странное происходит вокруг меня. С Володей тут всё ясно — война. Но Денис-то тоже в коляске! И если бы я тогда простила его, то сейчас на месте этой рыженькой была бы я? Боже! Как это страшно. Более чем за десять лет никаких других вариантов. Видно, это судьба'.

— А он изменился, — проронил Володя.

— Да. Беда многих меняет.

Когда Некрасовы вернулись из санатория, Владимир, как бы между прочим, сказал тёте Маше:

— Мы тут встретили местного парня на коляске. Семь лет назад он был на ногах. Его спутница сказала, что мост обрушился, это правда?

Тётя Маша усмехнулась.

— Да нет. Валентина шутит. История с Дениской произошла самая заурядная. Зина, жена его, года два по больницам путешествовала. То в одной полечится, то в другой. А он тем временем в такой блуд ударился, что и сказать неловко. Кстати, Валентина своего Борьку тоже от него родила. Теперь у них вышло что-то вроде семьи.

А всё это случилось недели через две после вашего отъезда. Зина поняла, что ей осталось совсем немного, и пошла к врачу. Сказала ему, что мол умереть я и дома смогу, подписала бумаги и поехала домой.

Соседка увидела Зину и пригласила её зайти, чайку попить. А я, говорит, Дениску предупрежу, чтобы порядок навёл и тебя встретил. Зина всё поняла. И заявила: 'Я же его, кобеля, предупреждала, чтобы в мой дом никаких баб не водил!' И пошла домой. Минут через пять соседка слышит выстрел. Вызвала милицию, 'скорую'.

Зина потом рассказывала участковому, что зашла она в дом, а там — музыка и спальная сцена со стонами. Она взяла ружьё, зарядила в него патрон, вошла к ним, приставила ствол к заду Дениски и выстрелила. Заряд был такой, что, как пошутил один мой знакомый, из его тазика получилась воронка. И дамочке досталось. А Зина после этого и говорит ему: 'Надеюсь, я тебя удовлетворила на те несколько месяцев, пока жива буду'. Увезли обоих. Грешить, говорят, теперь он точно не будет, а вот на ноги встать сможет или нет — ещё вопрос. Говорят, нервы какие-то перебиты.

На следующий день Некрасовы уехали.

Уже семнадцать. Владимир в ожидании гостей разметает снег во дворе. Сегодня вьюжит, и он опасается, как бы не перемело дороги. Но вот и стук в окно, значит, приехали. Зоя набрасывает полушубок и толкает дверь на крыльцо. И тут же слышит радостные возгласы:

— Здравствуй, дядя Володя!

— Здравствуй, Верочка! Здравствуй, моя дорогая.

Спускаясь по ступенькам, Зоя с усмешкой думает: 'Теперь они навсегда останутся друг для друга Верочкой и дядей Володей'. Выходит из-за угла дома и видит, как Володя пожимает руку Михаилу, а Верочка задорно смеётся. Увидев Зою, она идёт ей навстречу. Они безо всякого стеснения рассматривают друг друга, и тепло, по-родственному обнимаются.

К десяти вечера подошли и остальные их ближайшие друзья: Шевченко, Геляевы, Даниловы, Моховы, Соколовы. Не было только Васенёвых — служба. Бабушка тоже была со всеми. Создав полумрак в зале, зажгли гирлянду и свечи. Детям накрыли стол отдельно, в Артёмкиной комнате. И начался праздник. Провожая уходящий год, Некрасовы и их гости по традиции вспомнили всё хорошее, что он принёс им. А потом Владимир включил магнитофон. Зазвучала всеми любимая мелодия 'История любви'. Тут же вбежали в комнату малыши и сгрудились у двери.

— А сейчас танцы! — объявил Некрасов. Подошёл к Зое, улыбнулся. — Потанцуем?

Со смешанным чувством радости и тревоги Зоя приняла его предложение. С первых же их шагов поняла, что все её опасения излишни: его движения были уверенны. И Некрасовы, поглядывая друг на друга, с упоением танцевали. Танец окончился. Володя достал носовой платок и вытер вспотевшее от напряжения лицо, а Зоя смахнула с ресниц неожиданную слезу. Присутствующие, заворожено наблюдавшие за ними, зааплодировали.

Минут через двадцать все снова сидели за столом. Володя напомнил, как, находясь в отпуске, они увлеклись творчеством Пастернака. И тут он попросил Зою прочесть стихотворение 'Зимний вечер'. Она с большим воодушевлением прочла его. Лишь только отзвучали её слова, Володя произнёс:

— Есть ещё одна похожая история. И я хочу прочитать её.

— Просим, — откликнулась Верочка.

Владимир, глядя жене в глаза, сказал:

— Она о сегодняшней новогодней ночи, о вас, друзья мои, и о счастье; и посвящена моей любимой жене Зоеньке. — Он взял её ладонь в свою руку и поцеловал. Скользнув по лицам гостей, задержал взгляд на ёлке, провёл рукой над пламенем свечи и, понизив голос до простуженного шёпота, стал декламировать:

И снова вьюга по земле кружит бесцельно.

Свеча сгорает на столе. В душе метельно.

Мерцает отблеск в хрустале, в стекле богемском,

Искрится в бусах и колье на шейках женских.

Горит рубиновым огнём вино в графине.

Гирлянда. Шпиль блестит копьём. Ель в серпантине.

Бьёт мотыльковый снегопад в экран оконный.

Амур стрелой бьёт наугад позолочённой.

Шалит жестокий сорванец. Сразит — не сетуй.

Свеча играет в мишуре волшебным светом.

Судьбы своей никто из нас, друзья, не знает:

Что обретёт в урочный час, что потеряет

И чьё однажды в забытьи прошепчет имя,

Кого удача окрылит, кого покинет.

Храни нас Бог от всех тревог и от лишений,

И дай прожить нам этот год без прегрешений.

И помоги сберечь друзей среди неверья,

Не знать невежд и дикарей, и суеверий;

Не растерять любви своей и память сердца,

И на любимых нам людей дай наглядеться!

Легко ступают каблучки, кружатся пары.

Ведут мелодию смычки и бас-гитары.

Поют 'Историю любви'. Стук сердца слышен.

И мы истории свои ещё допишем.

Пусть ярче будут наши дни огней гирлянды,

И эру счастья и любви пробьют куранты.

Чтоб не пропали к жизни вкус, очарованье,

Пусть остаются в меру грусть и расставанья.

...Мороз узоры на стекле вьёт канителью.

Свеча сгорает на столе, сражаясь с тенью.

Воск, истомившийся в тепле, навяжет кружев.

И верьте: каждый на земле кому-то нужен!

Шампанским головы вскружим — любви настоем,

И до утра мы закружим, как ветер в хвое.

Свеча, как чуткая душа, горит, волнуясь.

А мы стоим, едва дыша, зарей любуясь.

Лес дремлет в розовом дыму, в морозной лени.

И вот рассвет — как робких губ прикосновенье.

Мир в ожидании затих, как в изначалье.

Последний тост, последний стих уж отзвучали.

Подсвечник пуст.

С грустинкой смех и взгляд лучистый.

А за окном, как в чудном сне, — в сугробах искры.

На этой доброй странице Книги Судеб мы их и оставим. В жизни Некрасовых будут ещё и огорчения, и потери, но будут и праздники. Я в этом уверен. Дай им Бог счастья!

1999-2005

ОГЛАВЛЕНИЕ

Карпов И. П. Поиск настоящего человека

Глава 1. Я — жизнь

Глава 2. На юге

Глава 3. Диомед

Глава 4. О счастье

Глава 5. 'Сотовый мёд'

Глава 6. Отъезд

Глава 7. Возвращение

Глава 8. Разрыв

Глава 9. В Ольховке

Глава 10. Рыбалка

Глава 11. Даниловы

Глава 12. Зов моря

Глава 13. Верочка

Глава 14. Совет, которого она ждала

Глава 15. Второй шанс

Глава 16. Благословение

Глава 17. Ожидание

Глава 18. 'День первого камня'

Глава 19. Радуга — к удаче

Глава 20. Награда

Глава 21. Деревенские будни

Глава 22. Цыганские гарантии

Глава 23. В гостях

Глава 24. Васенёв

Глава 25. Помни о нас

Глава 26. Дом, в котором поселилось счастье

Глава 27. Узелки на нитях судеб

Глава 28. Погружение в литературу

Глава 29. Новогодняя ночь