Сфинкс на скале

-...спишь на ходу. Эй, очнись! Спрашиваю — понравилась тебе цацка?

-Какая, хозяин? — привычно притворился дураком Ифигения, теряясь в догадках, что может скрываться за этим, на первые взгляд, невинным вопросом.

-Браслет с грифонами.

-Очень красивый.

-Хорошо его запомнил?

-Да, — Ифигения сам не знал, когда боялся Верреса больше, то ли в минуты, когда у того стекленели глаза от ярости, то ли когда он от безделья вполне миролюбиво затевал с рабом пустячную беседу.

-Добудь мне его завтра.

Ифигения обомлел. Им расплачивались за проигрыши, оставляли в табернах в качестве залога, но даже в самом кошмарном сне ему не могло привидеться, что хозяин потребует от него совершить кражу — а иного способа заполучить украшение не существовало.

-Но я не умею, — беспомощно промолвил он. — Меня поймают. Я не умею...

-Было бы очень досадно узнать, что мой раб — воришка, — обронил Веррес. Ифигения не понял, как следует толковать эту фразу. Возможно, подразумевалось, что Гай и не предвидел, что у него обнаружится преступный опыт, хотя многие из домочадцев могли оным похвастать, но с куда большей вероятностью хозяин намекал на то, что не станет заступаться за Ифигению, если того схватят за руку.

Вечером Гай кликнул к себе Никифора и, едва тот переступил порог, начал разговор с зуботычины. Управитель и сам был дюж, от его оплеух порой опрокидывался навзничь даже толстяк — повар, но то, что Никифор не мог навесить Гаю в ответ, сильно ограничивало его возможности в споре. В итоге грек наскреб по сусекам триста сестерциев на нужды молодого хозяина и вручил их Верресу со вселенской тоской во взоре.

Ифигения недоумевал — быть того не могло, чтобы Гай решил все-таки честно приобрести побрякушку и красоваться без опаски. Воображение решительно отказывало при попытке угадать, что снова удумал Веррес, но все же Ифигения был совершенно уверен — деньги, полученные от Никифора, не отменяют приказа украсть. Всю ночь Ифигения проворочался на своем жиденьком тюфячке, прикидывая, как бы половчее ухватить и куда бы спрятать вожделенную хозяином безделушку. Однако во всех случаях исход был один и тот же — торговец немедленно замечал пропажу, Веррес подтверждал обвинение; торговец требовал возмещения, Веррес предлагал раба в обмен на браслет; торговец негодовал, Веррес посмеивался... Ифигения же стоял, взмокший от ужаса и пунцовый от стыда, пока его не выволакивали из лавки на улицу, где уже успели приготовить крест для незадачливого воришки. Он отчетливо видел молот и короб с гвоздями, корчился, воображая, как его приколачивают к перекладине чьи-то волосатые лапищи, и беззвучно всхлипывал, понимая, что у него нет ни единого шанса на успех.

Покой благородного Гая Верреса подобные размышления не смущали, так что он поутру поднялся с постели свежим и бодрым. У несчастного же Ифигении так тряслись руки, когда он подавал хозяину умыться, что вода выплескивалась из широкого горлышка кувшина.

-Осторожнее, бестолочь, — беззлобно прикрикнул Веррес вместо того, чтобы отвесить неловкому рабу затрещину, и тот решился высказать вслух терзающие его сомнения.

-Будет ли мне позволено обратиться с просьбой? — по обыкновению, Ифигения был церемонен, как жрец преклонных лет.

-Валяй, — милостиво позволил Гай, склоняясь над мятым медным тазом и подставляя ладони неровной струе теплой, стоялой воды.

-Это о поручении, которое ты дал мне вчера, — осторожно промолвил Ифигения, разглядывая поверх его головы змеящуюся по штукатурке трещину.

-Ну? — поощрил Веррес.

-Всю ночь я размышлял о том, как наилучшим образом выполнить его, не навлекая позора и...

-Быстрее, мне надоедает тебя слушать, — молодой господин небрежно обтерся полотенцем и отбросил его на постель. Ифигения проводил его взглядом, вздохнул и привычно потупился:

-Прошу тебя дать мне совет, как должно повести дело.

Гай закинул руки за голову, с удовольствием потянулся всем телом, прежде чем натянуть рубаху и взяться за гребень, дабы привести в подобие порядка непокорные влажные пряди. Ифигения терпеливо дожидался, пока хозяину надоест валять дурака, ибо все поведение Верреса говорило о том, что он уже надумал что-то дельное, просто держит паузу, как актер — пусть зрители попробуют сами догадаться...

-Знаешь, мне нынче снился чудной сон, — промолвил он, наконец. — Что там по календарю — следует понимать его как благоприятный или лучше позабыть быстро и навсегда?

Ифигения сделал вид, будто старательно припоминает, какой сегодня день, прежде чем ответить. Он тоже любил и умел молчать со значением.

-Сегодняшние сны сбываются скоро и обыкновенно предвещают успех, — солидно изрек он, — возможно, я смогу его истолковать, если ты расскажешь, что же тебе приснилось, — запоздало припомнив, какие видения сегодня тревожили его самого, Ифигения внутренне содрогнулся. Их весьма затруднительно было расценивать как добрые знамения.

-Не то чтобы приятное, — Гай вздохнул, — во сне я был болен. Точнее, дело было так: я был в давешней лавке и рассматривал товар. Ты, как и на самом деле, тоже при этом был. И все бы ничего, но вдруг будто бы приключился со мной приступ падучей. Которой я вроде как с детства страдаю, но это большая тайна, известная только отцу и доверенным слугам. Так вот, пока я бьюсь в корчах, ты, болван, поднимаешь такой крик, что в лавку сбегается пол-Аргилета, и еще немножко Субуры. Шум, толчея...

Веррес снова выразительно помолчал, потом полюбопытствовал:

-К чему бы такой сон, а?

Ифигения прекрасно понял, что от него потребуется — учинить такой переполох, в котором торговец не заметит не то что пропажи браслета, но и всего своего ларца с драгоценностями, а когда спохватится, станет слишком поздно — поди узнай, что за людишки набежали на вопли о помощи.

-Я полагаю, что он обещает тебе приятное известие. А также обладание чем-то желанным.

-Ловко у тебя получилось, — одобрительно кивнул Веррес, — убедительно объяснил, и быстро, глазом не моргнул. Хвалю.

В лавке их снова приняли самым любезным образом, словно хозяин нисколько не усомнился в платежеспособности юного нобиля, с искренним интересом расспрашивающего о каждой безделице. Вчерашний ритуал повторился едва ли не до мельчайших подробностей. Ифигения наблюдал за руками торговца так же внимательно, как площадный ротозей — за ловкачом, гоняющим бусинку под тремя ореховыми скорлупками.

Когда тот вынул браслет с грифонами, Ифигения заранее подобрался, ожидая, что именно в этот момент Веррес забьется в обещанном припадке. Однако Гай почему-то невозмутимо осмотрел браслет со всех сторон, задал пару пустячных вопросов ни о чем и отложил прочь, давая понять, что эта вещица все же не в его вкусе.

Случилось все совершенно неожиданно и получилось так естественно, что Ифигения испугался на самом деле и вполне искренне заблажил, призывая на помощь людей и богов. Веррес вдруг закаменел лицом, уставившись в одну точку прямо перед собой и судорожно вцепившись пальцами в край стола, а потом страшно захрипел, запрокидывая голову, будто чьи-то невидимые руки начали его душить. Хотя Ифигения знал, что его хозяин здоров, как бык, ему стало совсем не по себе, когда Гай грянулся с табурета наземь, хорошенько приложившись о пол затылком, на мгновение у раба даже промелькнула мысль, будто это не пантомима, а настоящая падучая.

Ифигения голосил, как по покойнику, брякнувшись на колени прямо там, где стоял, благо, ноги сами собой подогнулись при виде того, как Веррес содрогается в крайне правдоподобных конвульсиях. Творящееся безобразие, очевидно, пришлось капризной Фортуне по нраву, поскольку в лавку тут же сунулись ротозеи, дабы выяснить, кого здесь убивают. Этому немало способствовало и то, что зашедшийся в истерическом лае сторожевой пес был заперт в выгороженном закутке по случаю визита благородного Верреса.

Первым на крик Ифигении явился колченогий нищий, который и вчера, и сегодня просил подаяние, сидя в канаве напротив лавки. Судя по скорости, с которой он поспешил поглазеть на чужое несчастье, из него был такой же хромой, как из Верреса — припадочный. То есть весьма убедительный, поскольку Гай метался и выгибался так, будто ему под тунику залетел пчелиный рой, жалящий его куда ни попадя.

Вслед за этой первой ласточкой в лавку, как по команде, набились домочадцы уважаемого торговца, соседи и любознательные прохожие, общим числом не меньше дюжины. Видя, что от Ифигении помощи или совета ждать не приходится, его потихоньку оттерли в сторону, ближе к столу с завлекательно поблескивающими украшениями, чтобы не мешал зевакам таращиться. Зрелище, конечно, было захватывающее, однако долго продолжаться не могло... Пока нищий, хозяин и какая-то сердобольная матрона хлопотали вокруг Верреса, пытаясь претворить в жизнь ценные советы зрителей, Ифигении следовало сделать то, ради чего все и было затеяно. Ему запоздало подумалось, что браслет под шумок может прибрать еще кто-нибудь, рассчитывая просто поживиться и не придавая никакого значения, что именно красть.

Ифигения опасливо протянул руку, будто опасался, что серебряные грифоны цапнут его за пальцы, но ничего такого не случилось и он, подавив порыв воровато оглянуться по сторонам, спокойно взял браслет со стола и сунул в кошель на поясе. Веррес то ли заметил это его движение, что было крайне сомнительно, то ли просто устал подвывать и дергаться, а потому распластался на полу, шумно, с хрипом дыша. Кто-то схватил Ифигению за шиворот, толкая к нему со словами:

-Поставили щенка за щенком смотреть... а помер бы?

Ему слабо припоминалось, как он кое-как поднял хозяина на ноги, подставил плечо и потащил в сторону дома — ему уже пару раз доводилось проделывать подобное, в тех редких случаях, когда Гай переоценивал свои силы по части выпивки. Тот честно шаркал ногами, наваливаясь на Ифигению всем весом, хрипел и стонал до самого порога своей комнаты, и лишь там позволил себе сбросить маску.

-Дай сюда, — потребовал он, толкая Ифигению в то самое плечо, к которому недавно так доверчиво приникал. Само собой, горько подумалось тому, никакой похвалы и поощрения... Он, наконец, задался вопросом, на кой Гаю понадобился браслет — ведь не станет же Веррес открыто носить ворованное? А если дело было в деньгах, то почему нельзя было украсть любую другую вещь, не все ли равно, что продавать?

Дома Гай положил браслет на постель, а сам плюхнулся на пол, положив подбородок на край ложа и внимательно глядя на свою добычу, словно кот над полузамученной мышью — а вдруг шевельнется, порскнет из-под пушистой лапы, поминай, как звали...

Ифигения чувствовал себя очевидно лишним, но не решался потихоньку выскользнуть из комнаты, так что пришлось наблюдать за любовным свиданием Верреса и браслета. Точнее сказать, это походило на рукоблудие — Гай бережно поводил по спинам клювастых чудищ, сложил пальцы колечком, будто измеряя толщину серебряного обруча, продел в них браслет, подвигал туда-сюда, сладко жмурясь, опять обвел каждый завиток чеканки, как слепой, запоминающий предметы на ощупь, и снова погладил. Наверное, если бы Веррес любил кого-нибудь, он именно так прикасался бы к предмету своей страсти.

Это предположение было весьма недалеко от истины, поскольку Гай предназначал браслет своему Сокровищу, а чувства, которые он испытывал к Квинту, с некоторыми оговорками вполне можно было называть любовью. Она ведь бывала и такой, подавляющей, властной, жаждущей полного и безраздельного обладания...

Гай понимал, что его логика достойна гуртоправа, положившего глаз на первую красавицу в деревне: "Подарю побрякушку — станет приветливее". Однако, по его наблюдениям, это срабатывало куда чаще, чем можно было бы предположить, вопрос лишь в ценности подарка. Ну, в случае с Квинтом — еще и в том, как правильно его преподнести, чтобы это не выглядело откровенным подкупом. Гай уже воображал, как сам наденет браслет на запястье Сокровища, и мысль об этом заставила его половину ночи беспокойно провертеться с боку на бок, пока он не догадался позвать на ложе Ифигению и кое-как успокоить распаленное воображение хорошо испытанным способом.

Поутру Ифигения был послан в дом Гортензия с просьбой навестить его внезапно занемогшего хозяина, жаждущего дружеской беседой облегчить свои страдания. Впрочем, и Гай, и Квинт превосходно знали, что скрывается за витиеватыми словесами, которые так ловко сплетал раб Верреса, так что Ифигению выслушали до конца исключительно потому, что излагал он свое поручение едва ли не слогом Гомера.

Квинт не находил иного выражения, кроме "берлога", для описания жилища Верресов, так угнетающе действовала на него общая неопрятность дома и прислуги. Он не мог без внутреннего содрогания смотреть на заросшие пылью маски предков, на пятна копоти и разводы плесени, безнадежно изуродовавшие настенные росписи, на местами осыпавшуюся мозаику ... Впечатление было совершенно жуткое, но Гай смотрелся среди этого запустения вполне естественно, как лесной божок, поселившийся в руинах чужого храма.

Веррес завел разговор издалека, надеясь, что подвох будет не слишком очевиден для Квинта, который по временам выказывал сколь тонкую, столь и неуместную проницательность. Исподволь Гай перевел беседу на удивительную способность Красса притягивать к себе деньги — это стало недурным поводом достать из-под подушки браслет и показать его Сокровищу.

-Мне за него дают триста сестерциев — не хотел бы продешевить. Что думаешь?

Квинт положил браслет на ладонь, так, чтобы взглянуть в глаза взбесившимся серебряным грифонам, и мечтательно улыбнулся — Гай на их месте тут же заурчал бы от удовольствия.

-Нравится тебе? — небрежно спросил Веррес. Он очень хорошо знал этот блеск во взгляде Квинта, означавший, что Гортензий уже влюбился в изысканную игрушку. Гай мысленно поздравил себя с тем, что сумел угодить взыскательному вкусу приятеля.

-Никогда не видел ничего подобного, — восхищенно признал Квинт. — Где ты его раздобыл?

-Украл, — коротко отозвался Гай.

-Вечно ты со своими шуточками!... Я примерю?

-Да он тебе велик будет, — лениво протянул Веррес, — это и на глаз можно определить. Впрочем, примеряй, если хочешь...

Ифигения мог только поразиться скорости, с которой Квинт сунул лапку в силок. Варварское украшение на удивление хорошо смотрелось на его точеном запястье, хотя, конечно же, предназначалось мастером не для палатинского белоручки, а для какого-нибудь косматого степняка, что ходит по локоть в крови. И повергая врага в смертельном поединке, дикарь поил бы ею орлиноголовых тварей, принося жертву своим богам, тогда как благородный Гортензий мог бы насытить грифонов разве что вином или чернилами.

-Надо же, впору, — Гай взял ладонь Квинта в свою, приподнял повыше, будто желая получше разглядеть, как сидит браслет на руке приятеля. — Возьми его себе. Дарю.

Квинт вскинул на него взгляд так быстро и с таким изумлением, будто Веррес заговорил по-парфянски.

-Спасибо, нет. Не надо.

Он сдернул браслет прочь и протянул обратно владельцу. Ифигения ухмыльнулся про себя — ну надо же, сообразил, кому и за что преподносят такие подарки.