Крестоносец: Железная Земля

— То есть, фламеньеры используют черную магию?

— Се ма нуайн, какой же ты смешной, Эвальд! — расхохоталась Элика, но быстро смолкла, видимо, побоявшись, что я могу обидеться всерьез. — Прости. Плохо же ты думаешь о фламеньерах. Их магия основана на принципе противопоставления, одном из базовых принципов прикладного волшебства. Чтобы объяснить попроще, скажу тебе так: представь, что ты владеешь любыми заклинаниями, и на тебя напала тварь, состоящая из льда и снега. Какое заклинание ты применишь против нее?

— Огненное, конечно.

— Не надо быть магистром магии, чтобы догадаться, да? Именно так. Принцип противопоставления используется в боевых разделах любой магической школы — Стихийной, Имитационной, Хрономагии, Психомагии, Магии Сопряжения и далее. Когда-то виари активно применяли все эти умения и знания на войне. Есть даже древняя виарийская детская считалочка:

"Ты лед, я пламень.

Ты ножны, я меч.

Ты море, я камень.

Ты мысль, а я речь.

Ты берег, я море,

Ты тьма, а я свет,

И ты не сумеешь

Догнать меня, нет!"

Именно благодаря боевой магии мы выжили в сражениях с Нашествием, и, хотя потеряли свою землю, не исчезли без следа, как народ. А потом фламеньеры позаимствовали у нас некоторые наши методы борьбы с Навью. Например, они узнали от виари тайну фламенанта. Дай мне свой медальон!

Я снял медальон с шеи и протянул Элики. Эльфка, прежде чем взять вещицу, сняла с руки перчатку.

— Всего лишь кусочек алхимически чистого серебра, — сказала она. — И вправленный в него кристалл, осколок древних виарийских световых пинаклей. Такие вот, серебряные медальоны носят рядовые рыцари, большинство персекьюторов и шевалье. Говорят, Гугону де Маньену такой медальон подарила сама святая Арсения, ученица Матери. У старших братьев ордена фламенант-медальон может быть из алхимического золота, потому что золото солнечный металл, насыщенный стихией Света. По традиции его тоже называют фламенант-медальоном, хотя фламенант это чистое серебро. Но противоречия нет: такое определение связано с одной из главных моральных заповедей фламеньеров. Помнишь: "Моя церковь восторжествует по всей земле, неся людям свет и правду. Пусть слова ваши будут как чистое серебро, а поступки — как чистое золото"? Но главное — это кристалл. Смотри!

Элика вытянула руку в перчатке, пальцами вверх, и что-то произнесла на байле. На кончиках пальцев вспыхнули язычки оранжевого пламени, будто плоть Элики загорелась.

— Проведи рукой над огнем! — велела чародейка. — Чувствуешь тепло?

— Да. Это не иллюзия, настоящий огонь.

— Именно так. Самое настоящее пламя, и я могу сейчас поджечь... — тут она посмотрела в сторону фермы, мимо которой мы в этот момент проезжали, — вон ту хату вместе со всем содержимым. А теперь смотри дальше!

Эльфка поднесла мой фламенант-медальон к язычкам пламени, и они в несколько секунд исчезли. После этого она вручила медальон мне.

— Теперь надень, — велела она.

Как только медальон лег мне на грудь, я сразу ощутил живительное и очень приятное тепло. Фламенант-медальон будто аккумулировал жар огоньков, плясавших на пальцах Элики, и теперь отдавал этот жар мне, согревая и наполняя мое тело бодростью и энергией.

— Как ощущения? — с самой лукавой улыбкой осведомилась магичка.

— Классно, — ответил я. — Так ведь и в лютый мороз не замерзнешь.

— А теперь попробуй сам поколдовать, — предложила она. С удивительной ловкостью свесилась с седла, подхватила с верхушки сугроба на обочине дороги горсть снега и протянула этот снег мне, сказав:

— Держи снег в руке, поднеси руку к медальону и представь, что он наполняется холодом зимы!

Я так и сделал. Прошло несколько секунд, и я почувствовал, что от медальона пошла волна леденящего холода. Я тут же отбросил снег. Элика засмеялась.

— Получилось? — осведомилась она.

— Как это возможно, Элика?

— Фламенант-медальон очень быстро накапливает физическую или ментальную энергию Силы. Это результат взаимодействия фламенанта и виарийского хрусталя. Ты воздействуешь на него волевым импульсом, остальное он делает сам. Своего рода, это исполнитель желаний, но только магических. Именно такими магическими амулетами пользуются и магистры Суль. Только они изготовлены из других материалов, способных накапливать энергию смерти. Например, из кости дракона, селлура или чумного стекла.

— Так просто! — Я вздохнул: медальон снова начал нагреваться, хотя тепло стало заметно слабее. — А что еще можно сделать с его помощью?

— Превратить его в щит. Или в компас. Или в детектор магии. С его помощью можно восстановить прежний вид или утраченный магический потенциал предмета — это особенно полезно в работе с вещественными доказательствами. Я слышала, что некоторые фламеньеры закрепляют заряженный Силой медальон на эфесе меча, и клинок начинает наносить элементальный урон — огнем или морозом.

— Да, сэр Роберт в Баз-Харуме восстановил сгоревшие записи Вортана. — Я положил ладонь на медальон. — Черт, здоровская штука!

— Не одними мечами сильны фламеньеры, — изрекла Элика. — А вон уже и башни Левхада на горизонте. Первый урок окончен. Я устала. Ужасно хочу принять ванну и выспаться....

* * *

— Милорд?

— А? — Я вздрогнул. — Что вы сказали, Ганель?

— Простите, вы что-то про свой сон говорили.

— Пустое, — я потянулся к своей кружке, еще полной наполовину. — Давайте лучше выпьем.

Музыканты в конце зала заиграли что-то мажорное, бодрое и довольно эпичное, вроде марша. Запевал перец с цитолой, и на припеве ему с энтузиазмом и фанатичным блеском в глазах подпевала вся капелла и большинство сидевших в зале горожан. При этом некоторые из них выразительно так поглядывали в нашу сторону. Я спросил Ганеля, что они поют.

— Я не очень хорошо знаю местное наречие, но это что-то вроде написанной весьма простонародным языком баллады о победах королевы Вендры, — ответил всезнайка. — Что-то о том, как бодрит ветер свободы, и как славно хрустят на зубах Волков кости имперских подонков. Остальное, извините, толком не разберу.

— Ну, меня этим не проймешь, — ответил я и допил пиво. В это мгновение к столу подошел тот самый стриженный в скобку парень, что так долго не хотел нас замечать. Он принес наше горячее.

— Пахнет замечательно, — сказал Ганель, вооружившись ложкой, потянув носом и закрыв глаза. — Давно я хотел попробовать местное пастушье жаркое!

Я кивнул, зацепил ложкой аппетитный кусочек мяса, из горшочка отправил его в рот — и понял, что не смогу съесть ни ложки этого жаркого.

Блюдо было дико, зверски пересолено. Случайно так пересолить невозможно. Значит...

— Так, — протянул я и посмотрел туда, где благообразный крепкий бритоголовый и красномордый хозяин заведения разговаривал с девицей-подавальщицей и обслужившим нас долговязым говнюком. Они заметили, что я смотрю на них — и на их рожах появились довольные ухмылки.

— Милорд, — попытался остановить меня Ганель, но я уже его не слышал. Взяв в руки горшочек с жарким, я встал и направился к стойке.

— Ты, как я понимаю, владелец этой харчевни? — спросил я красномордого.

— Не понимать сударь— заявил мне краснорожий с самой наглой усмешкой. — Сударь говорить виссенге?

— Ганель! — крикнул я, заставив лабухов прекратить свою погудку.

Профессор тут же присоединился ко мне.

— Переведи этому.... что я люблю, когда много мяса, и не люблю, когда много соли. Быстро!

— Это такой рецепт, — заявил ничуть не смутившийся наглец, выслушав Ганеля. — Мы любим много соли в еде. Наша еда не для хилых имперских желудков.

— Правда? — Я оглядел зал и встретил внимательные и любопытные взгляды, направленные на нас. — Ага, вон у тех ребят тоже пастушье жаркое на столе. Отлично, сейчас попробуем!

Сидевшие за столом горожане распахнули варежки, когда я подошел к ним, запустил ложку в горшочек с жарким и снял пробу. Естественно, что с солью был полный порядок.

— Эти господа — мои постоянные клиенты, — прогнусавил трактирщик, когда я рассказал ему о результатах дегустации. — Они любят недосоленное.

— А у нас в империи не любят, когда нас принимают за дураков, — ответил я и выплеснул содержимое горшочка прямо в физиономию трактирщика.

Это было эффектно. Жаркое было недостаточно горячим, чтобы причинить серьезные ожоги, но ошпарило чувствительно, и трактирщик взвыл дурным голосом, а миг спустя и девица-подавальщица завопила вместе с ним. Стриженный в скобку, выкрикнув что-то, двинулся на меня, сжав кулаки, но я охладил его порыв, направив ему кинжал прямо в кадык.

— Спокойно! — сказал я негромко, но в наступившей тишине меня услышали все. — Не будем проливать кровь. Или будем?

Трактирщик, мотая головой и отплевываясь, что-то вопил, и завсегдатаи начали собираться вокруг нас с Ганелем, сбившись в молчаливую недружелюбную толпу. Некоторые из них были вооружены и не только бутылками и тяжелыми кружками — у пары парней были тяжелые окованные металлом трости, а еще один держал в руке нож. Глядя на них, я понял, что мой кинжал их вряд ли испугал. Похоже, придется вооружаться по полному наряду и малой кровью обойтись не получится. А тут и Джарем подоспел — встав справа от меня, он вытащил на ладонь фальчион из ножен и смотрел на обступивших нас мещан очень нехорошим взглядом.

Может, мне и пришлось бы доставать меч и брать грех на душу, но тут из-за спин обступивших нас людей к стойке протолкались стражники. Если уж совсем точно, четверо были городскими стражниками — на их коттах красовался герб города, волчья голова на золоте. А вот их командир, крепкий голубоглазый блондин скандинавского типа, был в превосходной, крытой узорной алой дама бригантине и в черном бархатном берете с павлиньим пером. На левом боку у него висел отличный меч в красных сафьяновых ножнах, и вообще, этот перец имел очень представительный и спесивый вид.

С его появлением наступила секундная настороженная тишина, потом бархатный берет что-то спросил у толпы. Трактирщик тут же завизжал, правой рукой вытирая с физиономии жирную подливу, а левой тыча в мою сторону. Подавальщица тоже начала истерить, брызжа слюной, но берет, страдальчески сморщившись, недовольно рявкнул, и трактирщик с девицей немедленно заткнулись. После этого офицер повернулся ко мне:

— Это вы Эвальд де Квинси, маркиз Дарнгэм? — спросил он на безукоризненном имперском языке.

— Да, это я.

Офицер ответил мне учтиво-холодным кивком.

— Я Алвес Корада, лейтенант гвардии их величеств, — представился он. — Их величества узнали о вашем визите и желают встретиться с вами.

— В самом деле? — Я убрал кинжал в ножны и тоже поприветствовал гвардейца политичным кивком. — Я, право, польщен таким вниманием и любезностью. Но я не уведомлял их величеств о своем прибытии в Левхад и не просил о....

— Это неважно, — с многозначительной улыбкой ответил лейтенант Корада. — Мне поручено препроводить вас во дворец Вильзичь сей же час.

— К вашим услугам, сударь. — Я подумал, что этот франт появился тут очень кстати. Прямо посланник Божий. Я и впрямь погорячился, и разборки с трактирным сбродом могли закончиться плачевно.

— Прекрасно. — Тут лейтенант посмотрел на трактирщика, который застыл с самым несчастным видом, молитвенно сложив руки. — Зачем вы облили этого человека?

— Он неудачно пошутил, — ответил я. — Наверное, я поступил, поддавшись секундному порыву. Мне жаль. Не беспокойтесь, гуляш не был обжигающе горяч.

На губах лейтенанта Корады появилась мимолетная слабая улыбка. Но он тут же стер ее, выкрикнул что-то, и собравшаяся вокруг нас толпа начала расходиться. Трактирщик опять начал лепетать, мало-помалу повышая голос, но гвардеец хлопнул ладонью по стойке — и корчмарь заткнулся и склонился в самом почтительном поклоне.

— Идемте, — велел Корада. — Ваши спутники останутся здесь.

— Мэтр Иустин, — сказал я Ганелю, который, судя по его бледности и выражению лица, был сильно напуган происходящим и еще не вполне пришел в себя, — последите, чтобы никто не заходил в наши комнаты и позаботьтесь о наших вещах. Джарем, ступай на конюшню и будь там. Не бойтесь, никто не посмеет причинить вам вред. Я скоро вернусь.

* * *

На входе во дворец оружие у меня забрали — даже маленький мизерикорд из фламенанта. Начальник охраны заверил меня, что все будет возвращено мне в целости и сохранности Название дворца Вильзичь, как мне было сказано по дороге, означало на старинном наречии "Место столов". Столов в интерьерах дворца, между тем, оказалось совсем немного, а вот что было тут повсеместно — так это коллекции великолепного оружия и доспехов, и неплохо выполненные мурали, главной темой которых были сражения виссингов с имперцами во всех кровавых и самых натуралистичных подробностях. Неполиткорректные картины, я бы сказал. Кроме того, повсюду были гвардейцы — вооруженные кривыми ятаганами бородатые ребята в шапках из волчьего меха с непременным хвостом, свисающим на плечо, и в красных мундирах, расшитых золотом. Сам дворец был весьма примечательным местом: он впечатлял размерами, богатством и изысканностью убранства залов и ухоженностью. Ни малейшего намека на варварство — все на уровне императорского дворца в Рейвеноре.

. Поводив меня по чертогам, лейтенант Корада привел меня в огромный зал со стрельчатыми окнами и полом из разноцветных гранитных плит и здесь, велев ждать, оставил меня одного. Я походил по залу, рассматривая резные дубовые панно по стенам. Они выглядели очень старыми. Резчики очень искусно изобразили все растущие в этих землях растения, сплетая их в удивительно красивый орнамент. По стилистике эти панно совершенно отличались от того, что я уже видел во дворце, и мне почему-то подумалось, что это виарийская резьба. От разглядывания панно меня отвлек дворецкий, появившийся в дверях. Глянув на меня холодно и без малейшей симпатии, дворецкий застыл по стойке "смирно" и торжественно провозгласил:

— Их величества, король Эдельфред и королева Вотана!

Я не имел понятия, как вести себя в присутствии короля виссингов (Корада не дал мне на этот счет никаких указаний), поэтому склонился в самом учтивом поклоне, не поднимая глаз. А потом услышал приятный, грудной и звучный, женский голос:

— Добро пожаловать, шевалье Эвальд!

Я выпрямился. Несколько секунд мы рассматривали друг друга.

Королеву Вотану я бы назвал очень красивой женщиной. Она уже явно перешагнула свое сорокалетие, но краски ее лица были свежими — и это при минимуме косметики. Высокая, где-то моего роста, очень стройная и без всякого намека на полноту, с гордой посадкой головы. Светло-русые волосы королевы были заплетены во множество тонких косичек и собраны в сложную прическу, которая очень ей шла. Серые как зимнее небо широко расставленные глаза Вотаны на ее тонком лице казались огромными. Вообще, лицо королевы можно было бы назвать идеальным в смысле правильности черт, если бы не резкая линия рта, которая выдавала властность и жесткость характера. Вотана была облачена в опушенное мехом соболя платье из лилового бархата, колье на ее шее и перстни на пальцах искрились разноцветьем драгоценных камней. Король Эдельфред был ниже матери на голову и не унаследовал ни материнской красоты, ни материнского изящества. Юноша был одет по имперской моде, в лиловый пурпуан, лосины и берет с пером цапли. Светлые волосы короля были тщательно завиты, в ушах висели жемчужные серьги. Несмотря на юный возраст, король виссингов уже обзавелся заметным брюшком, а его широкое одутловатое лицо с двойным подбородком покрывал толстый слой белил, призванный скрыть усеивающие кожу угри. Если королева смотрела на меня вполне доброжелательно, то в выпуклых золотисто-янтарных глазах Эдельфреда были неприязнь и настороженность. Августейшую пару сопровождало несколько придворных обоего пола, роскошно разодетых — и ничем более не примечательных. Обычная кучка придворных бездельников.