Крестоносец: Железная Земля

Андрей Астахов

КРЕСТОНОСЕЦ: ЖЕЛЕЗНАЯ ЗЕМЛЯ

Я долго бродил по зимним дорогам и сохранил тепло сердца

( Матьен де Соррен "Максимы и мысли")

Моему доброму другу и читателю

Олегу из Донецка

посвящается эта книга.

Часть первая. Рейвенор

• День Вочеловечения.

Сегодня шестнадцатый день после Солнцеворота. В моем мире это седьмое января. Рождество. А в Ростиане в этот день празднуют Благословенное Вочеловечение, то есть день рождения Матери-Воительницы. Главный праздник империи. Совпадение это, или проявление какой-то мистической закономерности, актуальной для всех миров? Вот уж не знаю. Важно другое — каждый год по случаю празднования Дня Вочеловечения в Рейвеноре проводится торжественный парад ордена фламеньеров. Говорят, первым парадом командовал сам Гугон де Маньен, основатель братства. И в этом году мне предстоит участвовать в этом шествии, я получил — вот уж не ждал, не гадал! — официальное приглашение.

Еще затемно явился мой новый оруженосец Джарем, приданный мне взамен бедняги Лелло, и сообщил, что наши лошади готовы к параду. После этого я почти час при помощи Джарема и Назарии облачался в доспехи, полный фламеньерский наряд. Прежде я его не надевал. Устав ордена требует, чтобы участвующий в торжественном шествии фламеньер являлся на него в парадном облачении, том самом, за которое я заплатил кучу золотых оружейнику Рейсу.

Наконец, с туалетом покончено: я вижу удовлетворение в глазах Назарии, и понимаю, что старый слуга доволен моим обликом. Да и висящее на стене моей спальни зеркало демонстрирует, что фламеньерские доспехи мне определенно к лицу. Вид у меня воинственный и весьма грозный. Даже приятно. Интересно, что бы сейчас сказала Домино, глядя на меня?

Ах, Домино, Домино, ну почему ты сейчас не со мной? Ладно, хоть в праздник не буду думать о печальном...

После легкого завтрака, поданного Назарией, мы с Джаремом выходим в задний двор, где уже стоят под седлами мой Шанс в полном барде (черт, просто великолепно он в нем смотрится!), и жеребец оруженосца. С помощью Джарема я сажусь в седло, и мы неспешно едем по заснеженной темной улице к замку Фор-Маньен, главной резиденции фламеньеров в столице — именно там, у Церемониальных ворот, должны собраться братья, участвующие в параде.

Рассвет еще не наступил, но город понемногу просыпается: в некоторых окнах уже теплятся огоньки, из труб поднимаются белые султаны дыма, исчезающие в ночном небе. На улице прохладненько так: здешние зимы снежные и холодные, но все же намного мягче, чем в России — сейчас, наверное, градусов пять ниже ноля, не больше, и это по местным меркам сильный мороз. А мне тепло: тяжелый подбитый соболем фламеньерский суконный плащ и надетые под доспехи стеганый дублет и штаны отлично защищают от холода. Клеймор я в этот раз повесил на пояс — носить оружие на спине, по-походному, в парадном строю запрещено. Шлем и щит в чехле везет Джарем.

Доехав до конца заснеженной улицы, мы сворачиваем направо и оказываемся на Малом Имперском рынке, где торгуют провизией, тканями и скорняжными товарами. Здесь уже появились торговцы — они отпирают свои лабазы, сметают метелками снег с прилавков, раскладывают на них товар и развешивают на столбах праздничные гирлянды и фонарики. Завидев нас, начинают кланяться, и я слышу со всех сторон:

— С Вочеловечением, милорд! С праздником вас!

— И вас с праздником, почтенные, — отвечаю я, и мы едем дальше.

Сбор в Фор-Маньен назначен на время окончания четвертой стражи — это примерно шесть утра. Поскольку ни я, ни Джарем города толком не знаем (мой оруженосец всего две недели назад прибыл из Элькинга), вполне реально заплутать в этих узких улочках, похожих одна на другую, как близнецы, и опоздать в замок. Но нам везет. В нескольких кварталах от рынка мы встречаем группу фламеньеров, следующих к месту сбора. Прекрасно, вместе ехать веселее. И еще, теперь мы с Джаремом точно не заблудимся.

— А я вас знаю, собрат рыцарь, — говорит один из спутников, пожилой человек с раздвоенной бородой. — Вы ведь приемный сын сэра Роберта де Квинси?

— Все верно, вы не ошиблись.

— Славным воином и прекрасным товарищем был ваш батюшка, упокой Матерь его дух в лоне своем! Я воевал вместе с ним в Роздоле во время войны с кочевниками. Мало я знавал воинов, в которых так безупречно уживались рассудок и отвага.

— Благодарю за теплые слова, милорд.

— Впервые участвуете в параде, собрат рыцарь?

— Да, — признаюсь я. — И немного волнуюсь.

— Признаться, и мы тоже здесь впервые, — рыцарь глазами показал на своих спутников. — Благодарение Матери, наши невеликие заслуги перед орденом были отмечены, нам выпала честь поучаствовать в таком величественном действе! Сегодня Золотым Путем пройдут не только рейвенорские братья. Самые прославленные из фламеньеров прибыли в Рейвенор со всех концов империи. Вы должны гордиться, собрат, что вас пригласили участвовать в шествии.

Да уж, думаю я, в самом деле, невероятно, как это Ногарэ де Бонлис позволил мне принять участие в параде. Он с самого начала терпеть меня не мог, а уж после событий на Порсобадо и выборов гроссмейстера вообще должен меня возненавидеть. Ну да Бог с ним, с маршалом. Не он один управляет орденом...

— Вы из провинции? — спрашиваю рыцаря.

— Да, Эбельбурк, наша прецептория находится в Нейфе на самой границе с Роздолем. Бывали в наших местах?

— Увы, не приходилось.

— Глухомань у нас еще та, но охота знатная, — с усмешкой говорит фламеньер. — Славное это, скажу вам, собрат мой, развлечение — загнать тура или лося. И медведи в наших лесах настоящие великаны. Сам однажды убил зверя двенадцати футов в длину. Когти у него по восемь дюймов были, а шкурой можно было накрыть трех лежащих рядом взрослых мужчин. Клянусь именем Матери, что не лгу! Приглашаю к нам, собрат, поохотимся вместе.

— Спасибо за любезность.

-После наших диких мест пребывание в столице особенно волнительно, — говорит бородатый рыцарь. — Рейвенор великолепен. Великая честь служить вере, именем которой воздвигаются такие города!

— Рейвенор действительно прекрасен, — отвечаю я, думая о своем. — Особенно сейчас, когда грязь на улицах замерзла.

— Хорошая шутка! — засмеялся бородач. — А вон и замок!

Действительно, за крышами домов в предрассветном зимнем сумраке угадывались массивные башни Фор-Маньен. Мы между тем выехали на Золотой Путь, одну из главных улиц Рейвенора, ведущую от цитадели фламеньеров к императорской резиденции Марценция. Именно по ней пройдет сегодняшнее праздничное шествие. Городская стража заблаговременно подсуетилась: вдоль улицы ярко горели фонари на столбах. И вдоль всей улицы уже появились люди, ожидавшие шествия. Нас встречали приветственными криками, многие кланялись. Я заметил в руках стоявших по сторонам улицы женщин и девушек бумажные и живые розы и маленькие букетики фиалок — цветы, посвященные Матери-Воительнице.

На большом мощеном плацу за воротами замка собралось несколько сотен всадников — сами фламеньеры и их оруженосцы, — и участники парада продолжали прибывать. Зрелище было впечатляющее: я еще недостаточно хорошо знаю имперскую геральдику, но на первый взгляд здесь, в этом дворе, собрались, казалось, выходцы всех знатнейших домов Ростианской империи, если судить по гербам на щитах и вымпелам на копьях. Я проезжал мимо них, обменивался приветствиями и поздравлениями, но все эти собратья по ордену были мне незнакомы. А потом кто-то хлопнул меня по плечу, и я, обернувшись, увидел Тьерри де Фаллена.

— Ага, с прибытием! — воскликнул он радостно. — Поедешь со мной в одной колонне, Лунатик.

— Слушай, сколько здесь знати! — шепнул я. — Я вообще туда попал, или нет?

— Все шутишь, друг мой? О, гляди, сам мессир Робер уже тут!

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал де Фаллен-младший и увидел Робера де Кавальканте, великого госпитальера братства и самого молодого из командоров Высокого Собора. Я уже видел его во время выборов гроссмейстера и потому сразу узнал, даже несмотря на полутьму и дымную пелену от факелов, накрывшую плац — мессир Робер обладает весьма запоминающейся внешностью. Рослый красавец с лицом античного героя, гривой смоляно-черных волос, завитых мелкими кудрями и бородкой, заплетенной в косицу, спадающую на грудь. Золотая насечка, покрывавшая его великолепной работы доспехи, посверкивала в свете факелов. Его сопровождали два оруженосца: один вез штандарт с фламеньерским крестом-маскле на оранжевом поле, второй — с гербом дома Кавальканте, серебряным соколом на лазури. Великий госпитальер ехал в нашу сторону, отвечая на приветствия, и очень скоро приблизился к нам.

— С праздником, шевалье! — воскликнул он с улыбкой, глядя на меня. — И вы здесь? Очень рад, что вас тоже пригласили участвовать в шествии. Впрочем, чему я удивляюсь? Герой Порсобадо заслужил подобной чести.

— Благодарю, милорд командор, — ответил я, кланяясь. — С праздником!

Командор милостиво кивнул и поехал дальше, оставив меня размышлять над тем, чего же больше было в его словах — искренней радости или не менее искреннего изумления тем, что безродного выскочку пригласили на подобное действо...

— Скоро прибудут великий маршал и сам гроссмейстер, — зашептал Тьерри, — и парад начнется. Ты чего такой хмурый?

— Ничего, — я выдавил кривую улыбку. — Все отлично, друг мой. Все просто супер.

* * *

Да, трудновато будет описать эту картину!

Едва только солнце взошло над крышами Рейвенора, над цитаделью взревели сигнальные трубы и большие медные рога, и загрохотали десятки барабанов — праздничную процессию начали конные литаврщики, попарно выезжавшие из Церемониальных ворот на Золотой Путь. Следом шли девушки-дароносицы в белых накидках, разбрасывая на снег листья лавра и лепестки роз. К слову сказать, живые розы в Рейвеноре зимой большая редкость и стоят кучу денег. За дароносицами из замка выступила торжественным маршем сотня пешей стражи Фор-Маньен в черных расшитых золотым позументом куртках и волчьих шапках, вооруженная полэксами и алебардами, древки которых обвивали шелковые ленты и гирлянды. А потом из замкового собора Фор-Маньен двенадцать послушников ордена, облаченных в оранжевые одежды, вынесли носилки со статуей Матери-Воительницы, изображенной во фламеньерской броне и с мечом в руках, тоже увитой цветочными гирляндами и окруженной рядами горящих свечей. И вот тут я увидел такое, что забуду нескоро.

Когда носилки внесли на плац все бывшие тут рыцари и их сквайры немедленно спешились, преклонили одно колено и запели "Мечом Твое Слово исполним" — один из самых красивых и величественных хоралов, которые я когда-либо слышал. Еще во время искуса в Данкорке я выучил его слова, слышал и сам пел его много раз: этот псалом, по сути, гимн братства фламеньеров, всегда исполняли в дни больших праздников. Но теперь его пел весь цвет ордена, несколько сотен лучших воинов империи, и звучало это пение так, что мороз шел по коже. И теперь я вместе со всеми рыцарями пел его, встав на колено, чувствуя невероятную торжественность минуты, ощущая, как звуки псалма наполняют дрожью все мое тело:

Мечом Твое Слово исполним,

Смерти не устрашимся.

Коли Твой клич позовет нас —

В битву мы устремимся.

Мечом Твое Слово прославим

От края земли и до края,

Чтобы гордилась ты нами,

Как сыном матерь родная.

Смерть суждена нам — погибнем,

Выпьем из смертной чаши,

Зная, что в вечных чертогах

Примешь Ты души наши.

Слово за нас замолви

Перед Отцом небесным!

Пусть будет меч наш чистым,

Пусть будет сердце честным.

Ты от грехов нас очисти,

Боль утоли немного,

Сподобь нас, Мать Пресвятая,

Следовать верной дорогой!

Гимн был спет, прозвучала команда садиться на коней, и рыцари, составленные по землячествам, начали выезжать в колонну по два из замка, отряд за отрядом, к неудержимому восторгу тысяч заполонивших Золотой Путь горожан. Люди стояли по обочинам, на балконах домов, высовывались в окна и даже сидели на крышах, рискуя сорваться со скользкой обледенелой черепицы и переломать кости. Когда носилки со статуей вынесли из ворот Фор-Маньен, тысячи собравшихся вдоль улицы людей вставали на колени прямо в снег, бросая под ноги послушников живые и бумажные цветы, и стояли так, пока изображение проносили мимо них — а потом поднимались и восторженными криками встречали орденские колонны, которые следовали за статуей Матери. Увечные, больные, нищие продолжали ползти на коленях за статуей, рискуя попасть под копыта рыцарских коней, нестройно и жалостливо распевая молитвы и псалмы и пытаясь коснуться руками носилок или хотя бы одежд несущих статую послушников, а некоторые целовали следы, оставленные ими на снегу.

— Au forter a Matra Bei! — кричали горожане. — Слава! Слава!

Шествие орденских отрядов открывал сам великий магистр Берни де Триан — без шлема, в броне из темной стали без всяких украшений, в оранжевом плаще с вышитым на нем алмазным крестом. Нижнюю часть его лица скрывал массивный латный горжет с прорезанными в нем крестами-маскле, а серые глаза сверкали огнем. За магистром лорд-знаменосец вез величайшую святыню ордена и всей Ростианской империи — алую с золотом орифламму, с которой Матерь и ее воинство одержали победу над полчищами Зверя у ворот Мирны. В Данкорке отец Амори рассказывал нам, что этот штандарт своими руками сшили святые Арсения и Болдуин в ночь перед битвой. Увидев орифламму, народ вновь начал вставать на колени и петь псалмы. За лордом-знаменосцем следовали двадцать четыре сквайра, каждый со знаменем одного из конвентов братства.

Следом за великим магистром ехали рыцари из Рейвенора, их возглавлял маршал Ногарэ де Бонлис. Я был во второй колонне, вместе с рыцарями из Аверны, под началом Оливера де Фаллена. Тьерри встал в строй слева от меня.

— Здорово, да? — шептал он, глядя по сторонам. — Здорово?

Я кивал, соглашался. Происходящее и впрямь захватило меня. Я чувствовал что-то вроде эйфории, радостного возбуждения, то, что творилось вокруг меня, было похоже на сон. Мог бы я, человек двадцать первого века, представить себе, что стану свидетелем и участником такого истинно средневекового шествия? Это тебе не карнавал, не костюмированная реконструкция — все по-настоящему, все так реально, что реальнее не бывает. Все здесь настоящее — оружие, доспехи, святые реликвии, знамена, гербы, титулы. Никакой бутафории. И по-детски искренний восторг и вера всех этих людей, знатных и простолюдинов, рыцарей и горожан, по-настоящему впечатляют...

Я будто впал в транс — дружное пение и крики горожан, грохот барабанов, стук множества копыт и мерное лязганье брони всадников действовали на сознание гипнотически, — и даже не заметил, как мы доехали до пересечения Золотого Пути с другой улицей. На перекрестке стоял памятник императору Винцению Златорукому, разгромившему флот вольных корсаров в битве у острова Тирай двести лет назад. Здесь тоже были сотни людей, и они встретили нас восторженным ревом. Мы продолжали ехать, и вот тут ко мне подбежал какой-то парень в простой темной одежде и капюшоне, ухватился рукой за луку моего седла. Свободной рукой он сделал мне знак наклониться к нему, что я сделал, немного озадаченный его поведением.

— Шевалье, император ждет вас после парада, — шепнул мне парень. — Следуйте к Серебряным воротам резиденции Марценция. Я буду ждать вас. Это приказ.

— Я понял, — ответил я. Парень тут же юркнул в обступившую нас толпу. Все это показалось мне странным, но тут я вспомнил слова де Фаллена о том, что его величество Алерий проявил ко мне интерес, и очень скоро меня вызовут во дворец. Оказывается, приглашение к императору может быть неофициальным, что интригует.

Знать бы только, к добру это все, или к худу.

• Вопрос о северных провинциях

Комната, куда меня привели телохранители, была маленькой и очень уютной — низкий сводчатый потолок, выбеленные красно-коричневой охрой стены, печка в углу, деревянные стеллажи с керамической посудой вдоль стен. У стрельчатого окна сидел за столом крепкий пожилой человек с крупным бритым немного простоватым лицом, одетый в простую одежду из темного сукна и меховую душегрейку, и расписывал тонкой кисточкой глиняный кубок. Было заметно, что это нехитрое занятие доставляет ему большое удовольствие. На столе, кроме красок и кистей разного размера, стояли стеклянная ваза с фруктами, бронзовый письменный прибор и лежали несколько свернутых в трубку пергаментов.

Один из телохранителей, тот, что забрал на входе мое оружие, сделал мне знак остановиться. Я покорно встал, глядя на занятого росписью человека.

— Ступайте, — приказал человек в телогрейке, и телохранители, поклонившись, вышли. Человек отложил кисточку, посмотрел на меня.

— Рад вас видеть, шевалье, — сказал он.

— Государь, — я поклонился.

— Мне нравится расписывать керамику, — сказал император Алерий. — Простое и очень доброе занятие. За ним забываешь обо всем. Жаль, что мне не достичь в росписи истинных высот.

— Я плохо разбираюсь в искусстве, государь.

— Поздравляю вас с праздником.

— Благодарю, взаимно.

— Мне рассказали вашу историю, — Алерий жестом предложил мне сесть на свободный стул, но я остался стоять. — Вы ведь из другого мира, верно?

— Да, государь.

— Любопытно. Расскажите, сделайте милость.

-= Да, государь, — я начал рассказывать все, что произошло со мной и с Домино с момента нашей встречи в книжном магазине и до встречи с сэром Робертом. Император внимательно слушал.

— В самом деле, удивительная история, — сказал он, когда я закончил. — И затем вы встретили рыцаря-капитана Роберта де Квинси, и он стал опекать вас, не так ли?

— Полагаю, ваше величество знает мою историю не хуже меня самого.

Алерий улыбнулся.

— Всего лишь навел о вас справки, — сказал он. — Ваше появление в нашем мире удивительно, но еще удивительнее то, что многие высокопоставленные люди прониклись к вам симпатией. К примеру, мессир Оливер де Фаллен очень высокого мнения о вас, юноша. Он уверен, что вы можете принести Ростианской империи большую пользу.

— Мне лестно это слышать, государь.

— Однако не все считают так же. Некоторые в братстве считают, что приняв вас в ряды ордена, Высокий Собор совершил ошибку.

— Государь, для меня гораздо важнее знать, что вы так не считаете.

— Императором в Ростиане всегда становится командор ордена, — ответил Алерий. — Орден — это хребет империи, ее опора и украшение. Веками фламеньеры были той силой, на которой держался Ростиан и наша вера. Вам оказана огромная честь, шевалье. Помню, какую гордость я испытывал, когда получил фламеньерский плащ. Это было чувство, которое не забывается до самой смерти. Я мог только мечтать о вступлении в орден, ведь мой отец был простым межевым рыцарем из Элькинга. Он представить не мог, что его сын взлетит так высоко.

— Своим возвышением я всецело обязан сэру Роберту де Квинси, — произнес я. — Он...

— Стал вашим покровителем и передал вам эрлинг де Квинси? И вас это удивляет, не так ли?

— Да, государь. Я ничем не заслужил такой чести.

— Вы скромны, и это славно. Но вы, как мне кажется, начисто лишены честолюбия, и это уже хуже. А какой вы боец?

— Неважный, государь, — я покраснел. — Мне многому придется учиться.

— Похвально, что вы лишены гордыни. Смирение — обязательная добродетель для фламеньера. — Алерий устремил на меня пристальный изучающий взгляд, и несколько мгновений мы смотрели друг на друга, что называется, глаза в глаза. — Впрочем, нет, вы не робкого десятка. Вы вполне уверены в себе, и это хорошо. Догадываетесь, зачем я вас пригласил во дворец?

— Нет, государь.

— Я многое хочу с вами обсудить. Вначале о вашей миссии на Порсобадо. Там было пролито много крови.

— Это не моя вина, государь.

— Когда вы поняли, что за всем стоят магистры Суль?

— Я попал в пространственно-временную ловушку, устроенную Дуззаром, и оказался в плену у магистров. Благодаря госпоже Сонин, мне удалось избежать смерти и вернуться обратно на Порсобадо.

— Так просто? — Алерий посмотрел на меня с недоверием. — Вы хотите сказать, что магистры не смогли — или не захотели, — убить вас?

— Они пытались, но я победил их бойца. Тогда они выпустили против меня нежить. Я был бы убит, если бы не госпожа Сонин. Она смогла разобраться с порталом Дуззара.

-Верховный инквизитор и маршал де Бонлис считают, что вы превысили на Порсобадо данные вам полномочия. Спровоцировали восстание хойлов и последующую резню.

— Мятеж устроил Дуззар, исполняя волю своих сулийских хозяев. Да, я применил силу, но у меня не было выбора.

— Вы же понимаете, что хойлы теперь долго не успокоятся?

— Понимаю, государь.

— Будь у нас в запасе больше времени, я бы объяснил вам вашу ошибку. Но сделанного не поправишь. Впрочем, у вас есть доброжелатели, и они считают, что вы действовали правильно. Сказать по чести, это меня не радует. Это говорит о том, что в ордене имеет место несогласие.

— Государь считает, что причиной этого... несогласия стал я?

— Матерь, какой вы забавный, шевалье! — Алерий улыбнулся губами. — Пожалуй, я ошибся, посчитав вас скромным. Вы и впрямь считаете, что это из-за вас командоры ордена порой не могут проявить единодушие?

— Нет, государь.

— Тем не менее, результат последних выборов гроссмейстера мог бы стать иным, если бы не ваши... хлопоты.

— Я выполнял свой долг, государь.

— Да. Я не порицаю вас, будьте спокойны. — Тут Алерий помолчал. — Мы все время говорим о пустяках, а о главном не сказали пока еще ни слова. О вашей даме сердца. Ведь она Блайин О"Реах, дитя королевской крови, по сути — наследница виарийского престола. И еще маг, очень могущественный. Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр.

— Для меня это ничего не меняет, государь. Я люблю ее.

— И эта любовь взаимная? — Алерий бросил на меня быстрый взгляд.

Я кивнул. Во рту у меня пересохло — переход беседы на Домино встревожил меня.

— Превосходно. А ваша возлюбленная — как получилось, что она не вернулась с вами в Ростиан?

— Это был ее выбор, государь. Она пожелала быть со своим народом.

— Презрев присягу мага, которую приняла при поступлении в Академию? Это преступление, шевалье. Государственная измена.

— Я прошу о снисхождении, государь. Моя жена ничем не провинилась перед империей. И я готов взять ее вину на себя.

— Как у вас все просто и легко получается! — Алерий взял кубок, кисточку, обмакнул ее в краску. — Мне вот, к примеру, не дается этот орнамент.

— Государь?

— Скверно, — Алерий внезапно швырнул кубок в угол, и хрупкая чаша разбилась вдребезги. — Как трудно достичь совершенства!

— Я прогневил вас, государь?

— Нет. Я всего лишь хочу сказать, что простые решения иногда не самые лучшие. Видите, я мог бы попытаться исправить узор, но я разбил кубок. Ни кубка, ни узора, ни возможности что-то поправить.

— Не понимаю, государь.

— Любовь человека и виари — надо же! — Алерий покачал головой, взял со стола пергаментный свиток и жестом подозвал меня поближе. — Вот, взгляните.

Я шагнул к столу. Алерий развернул свиток, и я увидел карту Ростианской империи и окрестных земель, весьма искусно начертанную в красках.

— Сулийцы давно пытаются сделать виари своими союзниками в возможной войне с Ростианом, — сказал император. — Пока виари удавалось сохранить нейтралитет. Дорогой ценой, но удавалось — вы знаете, шевалье, о чем я говорю. Но неизбежно придет день, и у Морского народа не будет выбора. Им придется определиться, с кем они. Или погибнуть.

— Вы говорите печальные вещи, государь.

— Вот, — император быстрым жестом очертил на карте северо-западные прибрежные районы империи, — земли, некогда принадлежавшие Морскому народу. Нынешние имперские провинции Калах-Денар, Кланх-О-Дор и Марвентские острова. Почти семьсот тысяч квадратных миль земель, десятки городов и поселений, в которых уже сотни лет живут только люди. Ни единого виари. И эти люди — мои подданные, шевалье. Вы думаете, мои предшественники не пытались вести переговоры с виари? Пытались. Но всякий раз, когда речь заходила о союзе, немедленно вставал вопрос о северных провинциях. О землях, которые являются неотъемлемой частью империи и не могут быть просто так подарены тем, кто когда-то бросил их на произвол судьбы. Даже ради самой благой цели, даже во имя самых насущных политических интересов. Плох тот правитель, который раздает земли, завоеванные кровью предков, направо и налево. Мы никогда не откажемся от этих земель, и значит, у виари будет повод для войны с нами, и повод очень серьезный. Понимаете?

— Я не верю, что виари враги империи, — сказал я убежденно.

— Время покажет. Теперь давайте взглянем на юг и восток, — император показал на обширную область карты, закрашенную желтым цветом. — Это Терванийский алифат, и он все ближе и ближе подбирается к нашим пределам. Мост Народов под контролем терванийцев. Они строят крепости в Дальних степях, и племена урулов принимают учение Шо-Джарифа. Число последователей Аин-Тервани растет с каждым днем. Никто не возьмется предсказать, чем это может обернуться для империи.

— Я не политик, — ответил я, облизав пересохшие губы. — Но война с Терванией будет на руку только магистрам Суль.

— Вы не понимаете, шевалье. Есть вопросы политики, а есть вопросы веры.

— Конечно, государь. Но позвольте мне высказать свое мнение: война с Терванией будет стоить огромных усилий и жертв и неизбежно ослабит обе империи. Мы будем не в состоянии отбить новое Нашествие, если оно начнется.

— Да, если война с алифатом будет неудачной, — Алерий сверкнул глазами. — А если Матерь поможет нам, и мы сломим их мощь? Сбудутся слова Золотых Стихов: "И падут города оскверненных, и будут переломаны руки их и ноги, и возопят они в тоске и сокрушении духа, потому что меч благочестивых вождей и Слово правды Моей победит их". Разве не об этом должен мечтать каждый фламеньер? Скажите мне, шевалье!

— Да, государь, — я с тоской подумал, что император Алерий, похоже, такой же упертый фанатик, как и маршал де Бонлис. — Очевидно, что так.

— Хорошо. Я вижу, что вы добрый верующий и достойный рыцарь ордена. Но ведь у вас есть свое мнение, не так ли?

— Разве оно что-нибудь изменит, государь?

— Я бы охотно выслушал вас. Любопытно, что может думать человек из другого мира о наших делах.

— Тогда... — Я набрался решимости, глянул Алерию прямо в глаза. — Мой мир, государь, тоже далек от единства. Люди в нем исповедуют разные религии, и было время, когда религиозные войны были обычным делом.

— Ну и что?

— Эти войны не принесли ничего, кроме страдания и бесчисленных жертв.

— В них не было победителя?

— Были. Но победа всегда оказывалась иллюзией и вела лишь к новой войне.

— У нас немного времени, но все равно, расскажите, — велел император.

Я подчинился. Постарался быть кратким и точным, излагать только суть. Рассказал Алерию о наших религиях, о крестовых походах, о наших рыцарских орденах, Реформации, войнах католиков и протестантов, Варфоломеевской ночи. Вспомнил Тридцатилетнюю войну и реформы Никона. И постарался описать нынешнюю ситуацию с религиями в нашем мире.

— Вы говорите опасные вещи, шевалье, — заметил император, выслушав мой рассказ. — Никогда не рассказывайте даже в дружеской беседе того, что рассказали мне сейчас.

— Я понимаю, государь. Однако мы говорим о политике и вере, а вы, позволю напомнить, предлагали мне побеседовать о моей жене.

— Да, вернемся к началу. Нам стало известно, что виари собираются созвать Совет домов, на котором будет принято важное решение. Очень важное во всех смыслах.

— Кажется, я понимаю. Виари будут решать вопрос о союзе с сулийцами.

— Из-за неумелых действий магов Охранительной Ложи у виари оказался могущественный волшебный артефакт. Если он окажется у сулийцев, это может причинить империи непоправимый вред.

— Государь желает дать мне в этой связи какое-нибудь поручение?

— Я наслышан, что лично у вас сложились с виари неплохие отношения. После событий на Порсобадо некоторые дуайены Морского народа расположены к вам. Кроме того, наверняка вожди виари знают о вашей любовной связи с Брианни Лайтор. Все это можно использовать для блага империи. — Алерий сделал паузу. — Вы могли бы встретиться с дуайенами и изложить им позицию империи. К тому же, как я думаю, вы не прочь встретиться с вашей возлюбленной, не так ли?

— Если я верно понял, вы предлагаете мне стать имперским послом?

— Скорее, неофициальным представителем Рейвенора. Посольский статус предполагает несколько другие... задачи.

Я понял, что хочет мне сказать Алерий. Это было предложение — ясное и недвусмысленное, хоть и высказанное в самой туманной и обтекаемой форме, — отправиться к виари и, используя нашу с Домино любовь, убедить виари не вступать в союз с сулийцами. Это во-первых. А во-вторых, сделать так, чтобы Харрас Харсетта оказался в магическом хранилище Охранительной Ложи...

— Виари очень недоверчивы, — сказал я. — Мне все время придется доказывать, что я говорю не от своего имени, а от имени ордена и империи. А для этого мне придется что-то обещать.

— Обещайте, что хотите, — улыбнулся Алерий, и улыбка показалась мне презрительной. — Помнится, в Данкорке вы были весьма многообещающим учеником. Покажите тем, кто в вас сомневается, что вы достойны своей репутации.

— Понимаю, государь, — я внезапно решил, что должен это сказать. — Что случится, если моя миссия окажется успешной?

— Все будут в выигрыше. Мы не допустим нежелательного союза между виари и Суль. Будет выиграно драгоценное время, необходимое для подготовки похода против Тервании. А если нам повезет, мы вернем артефакт, о котором я уже говорил.

— А Брианни и ее народ?

— С вашей дамы будет снято обвинение в государственной измене. И если главы домов не примут решения передать ее магистрам Суль, вы сможете быть вместе. Разве не этого вы желаете всей душой?

— Именно этого, государь.

— Вот видите. Лично вам я обещаю свою милость и повышение по службе. Думаю, Высокий Собор по достоинству оценит ваши дипломатические успехи.

— Высокий Собор обязал меня отправиться на Порсобадо и продолжить службу.

— Вам найдут замену в Фор-Авек, не сомневайтесь. — Алерий так посмотрел на меня, что я понял: он не выпустит меня из дворца, не получив ответ, причем именно тот, которого ждет. — Что скажете, шевалье?

— Государь, я вынужден отказаться, — ответил я.

Императора, казалось, оглушили мои слова. Его губы растянула улыбка, но глаза остались серьезными. Очень серьезными. Мне даже показалось, что он вот-вот кинется на меня и голыми руками разорвет на части.

— Вот как? — спросил он, наконец, с неискренним удивлением. — Почему вы отказываетесь?

— Это очень просто объяснить, государь. Я люблю Домино. Всем сердцем, всем душой. И я не могу делать нашу с ней любовь заложницей политических игр, пусть даже это игры на благо империи. Это выше моих сил.

— Уж не хотите ли вы сказать, мой друг, что я приказываю вам совершить бесчестный поступок? — спросил Алерий, и я буквально всем телом почувствовал, какая в нем клокочет ярость.

— Государь, я всего лишь хотел сказать, что личные и государственные интересы не всегда сочетаются. Уверен, у вас найдется более умелый и беспристрастный слуга, которому можно поручить переговоры с Морским народом.

Алерий сделал шаг назад и будто случайно, невзначай, смахнул с полки сразу несколько кувшинов. Сосуды упали и разбились. Я стоял, чувствуя, что меня все больше и больше охватывает дрожь.

— Бедняга Грегор! — сказал император, глядя на усыпавшие пол черепки. — Он так старается, делая для меня эти горшки, вкладывает в них душу, а я... Надо будет сказать, что это вышло случайно.

Я молчал и ждал. Я был уверен, что сейчас Алерий позовет телохранителей, и меня возьмут под стражу. Все будет кончено здесь и сегодня. Но я ошибся.

— Хорошо, я понял вас, шевалье, — наконец, вымолвил император. — Я сохраню на сердце ваши слова, хоть и недоволен ими.

— Мне жаль, государь.

— Возможно, я был недостаточно убедителен. Но у императора может быть еще одно желание, и вы его исполните, — Алерий взял со стола второй свиток. — Скажи мне, Эвальд Данилов, эрл де Квинси, добрый ли ты сын Матери-Церкви?

— Да, государь.

— Готов ли ты служить императору и Ростиану до конца своих дней?

— Готов, государь.

— Тогда клянись мне на Золотых Стихах, — тут император протянул мне свиток, который держал в руке, — что никогда, даже в самый трудный час своей жизни, ты не предашь дела, которому служишь, не изменишь нашей Матери-Церкви, святому братству фламеньеров, императору и народу Ростиана!

— Клянусь, государь, — я коснулся пальцами свитка.

— От сердца ли ты говоришь?

— Да.

— Ты дал страшную клятву, юноша. Уверен ли ты, что сдержишь ее?

— Уверен, государь.

— Я запомню этот день. И ты его запомни. А сейчас ступай. Аудиенция окончена.

Я не поверил своим ушам. Еще минуту назад я был уверен, что не выйду из дворца Марценция живым. Но Алерий сказал свое слово. Император повернулся ко мне спиной, и я понял, что должен уйти как можно быстрее.

Пока владыка Ростиана не передумал.

* * *

Домой мы с Джаремом вернулись далеко за полдень. Меня ждали роскошный стол, накрытый Назарией по случаю праздника, и два письма, доставленные курьерами в мое отсутствие. Первое было от Тьерри де Фаллена:

"Мы с тобой не обсудили планы на вечер, мой друг. Праздник есть праздник, и надо его хорошенько отметить. Если у тебя нет неотложных дел на этот вечер, приезжай сегодня после заката в таверну "Кабанья голова", что на Площади Святых Воителей. Останешься доволен, клянусь своим плащом!

Твой друг Тьерри".

Второе письмо оказалось куда как интереснее. Упакованное в изящный чехольчик из малинового бархата, оно еще испускало аромат знакомых мне духов. Улыбнувшись, я распустил шнурки чехла, завязанные аккуратным бантиком, и прочитал следующее:

" Аррамен, шевалье Эвальд!

Не пугайся, эта маленькая записка вовсе не признание в любви — я всего лишь хочу пообщаться с тобой немного и сообщить кое-какие новости, которые должны тебя заинтересовать. После наших с тобой приключений на Порсобадо Охранительная Ложа поступила со мной совсем как любящий отец, который сечет свое чадо розгой и одновременно гладит по голове. Конечно, архимагистр Сэй ужасно недоволен тем, что Кара и ее практикант погибли, и Харрас Харсетта оказался у виари, но, как он сам мне признался, это все равно лучше, чем если бы артефакт попал к сулийцам. Поэтому я, конечно же, схлопотала выговор, но одновременно получила недельный отпуск, и теперь наслаждаюсь тишиной и природными красотами вдали от грязи и шума столицы. Единственное, чего мне не хватает — это общения (ты же знаешь, я девушка очень общительная!). В пансионе, где я сейчас живу, одни скучные богатые старики и старухи, которые называют меня "милочка" и при встрече со мной скалят в неискренних улыбках вставные зубы, что раздражает. Впрочем, уже послезавтра мой отпуск закончится, и я вернусь в Рейвенор, где мы с тобой обязательно встретимся, я снова начну тебя соблазнять и обязательно затащу тебя в постель, даже не сомневайся.

Теперь о серьезном. У меня есть новости об особе, которая тебя интересует. Она все еще на корабле Варина, и ей ничто не угрожает — по крайней мере, сейчас, и так будет еще самое малое два месяца, поскольку открытие Совета домов виари назначено на День весеннего равноденствия. Пока Совет не примет окончательного решения, сулийцы ничего и никого не получат, ни угрозами ни уговорами. Информация точная, можешь мне верить. Думаю, до этого времени мы найдем способ встретиться с этой особой (знаю, что об этом ты мечтаешь днем и ночью, лежа в холодной холостяцкой постели!), либо с кем-нибудь из дуайенов или мистиков, которые примут участие в Совете. Поскольку ты, как я слышала, волею командоров отправляешься после зимних праздников на Порсобадо, я попробую сделать так, чтобы корабли влиятельных вождей виари НЕВЗНАЧАЙ зашли в гавань Фор-Авек — ну, ты понимаешь. Остальное зависит от тебя. Но есть вариант получше. Я могу уговорить твоего лютого друга де Бонлиса и свое начальство отправить меня выполнять некую миссию на Порсобадо, поскольку один глуповатый влюбленный шевалье вряд ли справится со своими обязанностями без помощи опытного мага. Я уверена, что мое обаяние, мой ум и мои прелести могут сделать этого ценителя эльфийских женщин немного умнее и взрослее, и он не запорет окончательно данное ему поручение, ха-ха. Впрочем, мы еще ничего не решили окончательно, не так ли? Одно я могу обещать тебе совершенно определенно — безотносительно того, станешь ты моим любовником или нет, я буду присматривать за тобой. Уж коли ты всерьез решил играть во взрослые игры, я и впредь останусь неизвлекаемой занозой в твоей фламеньерской заднице, будь уверен.

Э.С".

Несмотря на игривый тон письма, я почувствовал тревогу Элики. Похоже, она не меньше меня переживает за судьбу Домино и всего Морского народа. Сразу вспомнились слова императора Алерия: "Мы никогда не откажемся от этих земель, и значит, у виари будет повод для войны с нами, и повод очень серьезный". Я почти начал жалеть о том, что отказался от предложения императора отправиться к виари. Во-первых, навлек на себя императорскую немилость — не думаю, что Алерий привык к тому, чтобы ему отказывали, тем более какой-то свежеиспеченный рыцарь с сомнительной родословной! — во-вторых, лишился возможности встретиться с Домино и...

Нет, все верно. То, что предложил мне Алерий, было бы предательством. Мне пришлось бы поставить Домино перед выбором — или я, или ее народ. И кого бы она предпочла?

Хотелось бы думать, что меня. На такой выбор все равно разбил бы Домино сердце.

Я посмотрел на клеймор Энбри, который лежал на стуле в нескольких шагах от меня, и сразу вспомнил крестины меча — и ту легенду, которую рассказала нам Домино. О Последней Надежде. Еще вспомнил мой разговор с Эликой о Домино, о том, кем она приходится легендарному Зералину. Домино, прямая наследница дома Зералина, вместе с королевской кровью унаследовала и священную волю Первого капитана. Мечту о грядущем возвращении после долгого кровавого странствия домой, на тот берег, который виари когда-то потеряли. На землю, которую Ростианская империя уже века считает своей собственностью и никогда не отдаст эльфам. За которую виари, возможно, придется воевать с империей, и ради этого заключить союз с самой зловещей силой, которую только можно себе представить — с вампирами Суль.

Домино станет рабыней этих отродий. Они вкусят ее королевской крови, пробудят ее темную силу Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр, превратят мою возлюбленную в глайстиг — чудовищную нежить, обладающую невероятной силой. Случится то, о чем предупреждал меня сэр Роберт. И если начнется война с Суль, не придется ли мне самому сойтись в смертельном бою с той, кто для меня дороже жизни, кого я люблю, любил, и буду любить до своей смертной минуты?

Кто знает...

За моей спиной вежливо покашляли. Я вздрогнул, обернулся. В дверях стоял Назария.

— Милорд, обед совсем остыл, — сказал он с некоторой укоризной в голосе.

— Я не голоден, — ответил я. Мне и впрямь совсем не хотелось есть. — Дайте мне вина, пожалуйста.

— Если желаете, могу сварить пунш.

— Не стоит, Назария. Просто кубок вина.

В кубке был хороший трехлетний имперский фианель, но этот добрый напиток показался мне кислее уксуса. Сделав пару глотков, я поставил кубок на стол и кликнул Назарию. Слуга тут же возник в дверях.

— Помогите мне снять эти доспехи, — попросил я.

Мне не в чем себя упрекнуть, думал я. Император сделал мне бесчестное предложение. Может быть, именно поэтому наша встреча проходила так странно — без свидетелей, без обязательного протоколирования. Император Алерий сам стыдился того, что собирался мне предложить. И я ответил отказом. Сэр Роберт гордился бы мной, узнай он о случившемся. Хотя не исключено, что я лишусь головы за свою принципиальность.

— Вы очень бледны, милорд, — лицо Назарии было встревоженным.

— Пустяки, — ответил я. — Я немного устал. Посплю немного, и все пройдет.

Я хотел добавить "кроме сердечной боли", но удержался. Не стоит огорчать доброго старика, он и так трясется надо мной, как курица над яйцами. Мне и впрямь надо поспать пару часов, а потом ехать в "Кабанью голову", куда меня пригласил Тьерри. И напиться до розовых слонов. А там будь, что будет.

* * *

Эх, какой кайф вот так запросто, душевно выпить с друзьями! И не беда, что из всех присутствующих я близко знаком только с Тьерри — вино всех быстро подружит. Уже сейчас чувствуется, как тает тот легкий ледок, который был в начале посиделок, когда Тьерри только-только познакомил нас. Еще бы — десять бутылок отличного белого котри выпиты до донышка, а трактирные служки уже выставляют на наш стол еще дюжину. И жареная кабанятина тут просто божественная — мммммм...

— Нет, ты молодец, что пришел, — в двадцатый раз за вечер говорит мне Тьерри. — Я так рад тебя видеть!

— Благодать! — сказал я, сорвав сургучную пробку с бутылки и разливая вино по кружкам.

— За Матерь-Воительницу! — провозглашает Титус де Клейнер, фламеньер из Элькинга, самый старший в нашей компании.

— Au forter a Matra Bei!

Девушки — уж не знаю кто они и как оказались в компании фламеньеров, но хорошенькие все, просто милашки! — весело хохочут: их глазки блестят, от их звонкого чистого смеха хорошо на душе.

— Эй, чего замолкли! — кричит Тьерри музыкантам таверны, постному носатому парню с фиделью и толстяку с большим барабаном. — Сыграйте что-нибудь веселое, а то больше не нальем!

Лабухи, испуганные такой ужасной перспективой, тут же начинают наяривать что-то в высшей степени зажигательное. Одна из девчонок, хорошенькая грудастая шатенка с бедовыми синими глазками и пухлыми губками, грациозно вскакивает на стол и начинает выбивать великолепную чечетку среди блюд, бутылок, подсвечников и ваз, приподняв свои юбки и показывая стройные ножки, обутые в шнурованные высокие ботиночки. Хмельные фламеньеры пытаются ухватить ее за лодыжки, но девушка не дается, уворачивается с хохотом — и смотрит на меня взглядом, от которого начинает ныть сердце и слезы наворачиваются на глаза...

— Давай, давай! — ревут в восторге рыцари, размахивая руками, обливая друг друга вином из полных братин. Титус выхватывает из ножен меч, поднимает над головой и начинает скакать на одной ноге, прочие рыцари тоже обнажают оружие, отчего девушки визжат в притворном ужасе.

— Ага, ага, ага, ага! — ревет Титус, выплясывая фламеньерский вариант танца с саблями. Глаза его лезут из орбит, на лице написано блаженство.

— Твое здоровье, Лунатик! — Тьерри чокается со мной и жадно пьет, проливая вино на свое сюрко. А мне котри что-то уж очень сильно шибануло в башку: чувствую, еще пара кружек, и я отрублюсь напрочь.

Чьи-то пальцы мягко погружаются в мои волосы. Я вздрагиваю, поднимаю глаза — синеглазая шатенка смотрит на меня сверху вниз, и в ее взгляде призыв.

— Эй-эй! — орет Тьерри и шутливо бьет девушку по руке. — Руки прочь от Лунатика! Ему нельзя, он девственник.

— Ха! Так за это надо выпить!

— Или лишить его девственности! — кричит одна из девушек.

— Лишить! Лишить!

— Нель...зя! — Тьерри уже напился. — Нельзя лишать невинности... ик... фламеньера. Грех...это великий!

— Как же так? — слышу девичий голосок, полный притворной печали. — Так, значит, мы великие грешницы, да?

— Ха-ха-ха-ха!

— Где тут лишают невинности? — Раскрасневшийся Титус едва не валится на стол, обводит нас расфокусированным взглядом. — Я первый в очереди!

— У меня... есть жена, — говорю я прямо в синие глаза, полные призыва. — Любимая.

— Женатику штрафная! — орет кто-то из рыцарей.

— Милорд!

Я оборачиваюсь — это хозяин таверны. Ему-то что от меня нужно?

— Вас там спрашивают, милорд, — шепчет трактирщик и почему-то опускает глаза.

— Кто... спрашивает?

— Пойдемте, сами увидите.

Синеглазая все еще гладит меня по волосам. Я мягко отвожу ее руку, и в глазах девушки появляется недоумение и печаль. Прости, милая, я не могу...

Морозный воздух на улице обжигает мне разгоряченное лицо, врывается в легкие. Рядом с входом в таверну стоят пятеро — человек в темном плаще и четверо стражников, двое с вульжами, двое с арбалетами.

— Шевалье де Квинси? — спрашивает меня темный.

— К вашим услугам, — я ощущаю, как неприятный холод разливается по коже, и это уже не из-за мороза.

— Вы пойдете с нами.

— Что за...

— Приказ его величества императора, — темный положил мне руку на плечо. — Отдайте мне ваше оружие, и прошу вас, будьте благоразумны. Не заставляйте меня прибегать к насилию!

• Тюрьма Бельмонт

Кажется, мы пришли.

В каменном каземате без окон была устроена самая настоящая, стопудовая комната пыток. Конечный пункт моего печального ночного путешествия по Рейвенору и переходам имперской тюрьмы Бельмонт в обществе судейского и четырех стражников. Просто образцовая камера пыток, освещенная коптящими факелами и снабженная всеми необходимыми девайсами — дыбой, пыточным станком с раздвигающейся рамой, жаровней, полной раскаленных углей, длинным столом, на котором присутствующий тут же палач, качок со зверской рожей и в кожаном переднике, заботливо разложил весь свой тщательно заточенный и отполированный инструментарий. Интересно — антисептику сделал, или нет?

За вторым столом, поставленным под прямым углом к палаческому, сидели двое. Первый, одетый во все темное пожилой мужчина с худым, болезненным лицом и седой бородой, сцепил пальцы рук и смотрел на меня не мигая, как змея. Второй, видимо, секретарь-протоколист, уткнулся в свои бумаги.

Палач подошел ко мне, велел вытянуть руки и со сноровкой настоящего профессионала надел мне на запястья тяжелые железные наручники. Теперь руки у меня были скованы. Оглядев "браслеты", палач хмыкнул и отошел к столу со своими садистскими штукенциями.

— Ступайте, — велел седобородый приставу и стражникам. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга.

— Что все это значит? — спросил я.

— Ваше имя, — ответил седобородый

— Полагаю, вы его знаете, — ответил я.

— Ваше имя.

— Гассан Абдурахман ибн-Хаттаб, — ответил я. — Национальность: чатланин. Пол деревянный. Возраст не помню. Наверное, мне около тысячи лет от роду. Родился в селе Большие Говнищи Большеговнищенского района.

— Это вы так шутите, шевалье? — ответил человек со змеиными глазами. — Совсем не смешно. Хотя, вы, кажется, желаете посмеяться? Отлично. Тогда позвольте, и я немного пошучу, — он встал, подошел к столу с живодерским инструментом и взял нож с длинным и очень узким лезвием. — Очень острая вещица, куда острее ваших шуточек. Знаете, как называется эта милая игрушка? Бритва Безбрачия. Ей очень удобно отрезать у мужчины член вместе с яичками. Причем она позволяет резать быстро или медленно, в зависимости от силы нажатия. А вот этот интересный механизм, — седобородый положил нож и взял со стола что-то вроде ручного коловорота с длинным зубчатым цилиндром, — мы зовем "Крот в норе". Им можно пытать и мужчин, и женщин. Мужчины всегда кричат страшнее. Кроме того, у нас есть Маска Удушения и длинные гвозди, который наш палач, любезный мэтр Тома, замечательно умеет забивать в коленные и локтевые суставы. С чего желаете начать?

— Чего вам нужно? — ответил я, чувствуя, что покрываюсь ледяным потом.

— Для начала назовите свое имя.

— Для начала снимите с меня это железо.

— Имя!

— Эвальд Данилов, эрл де Квинси, маркиз Дарнгэм.

— Прекрасно. Теперь и я представлюсь, как того требует процессуальный кодекс. Арно де Бейлер, судья-следователь Святой инквизиции. Я назначен расследовать ваше дело, шевалье.

— Какое дело, черт возьми? Я ни в чем не виноват!

— Вы обвиняетесь в государственной измене.

— И кто же меня в этом обвиняет?

— Империя и пресвятая Матерь-Церковь. Вот, ознакомьтесь, — де Бейлер вручил мне свиток. Я с трудом развернул его, пальцы у меня дрожали.

— Это ложь, — ответил я, бросив свиток на стол. — Я не вступал ни в какие сговоры с целью свержения законной власти.

— Нам виднее, вступали вы в них, или нет, — сказал следователь с мерзкой улыбкой. — Поэтому не вижу смысла устраивать с вами препирательства и предлагаю сразу перейти к сути. Матьен, дайте мне признание!

Секретарь тут же вручил де Бейлеру свиток, и следователь передал его мне.

— Мы все написали за вас, друг мой, — сказал инквизитор со все той же гаденькой ухмылкой. — Вам остается лишь поставить свою подпись.

— Я ничего не буду подписывать!

— Вам придется это подписать. Вы же не хотите поближе познакомиться с мэтром Тома и его игрушками?

— Повторяю, я ни в чем не виноват и ничего не буду подписывать.

— Вы даже не прочли свиток.

— И не собираюсь! — Я швырнул бумагу к ногам следователя.

— Хмель, который еще не выветрился из вашей головы, добавляет вам куража, шевалье. — Следователь спокойно, даже как-то лениво подобрал свиток с пола. — Послушайте доброго совета, не доводите дело до пытки. К тому же, чистосердечное признание и раскаянье смягчит вашу участь. Святая инквизиция помнит о ваших заслугах и сожалеет о вашем падении, посему мы готовы проявить максимальное милосердие.

— Милосердие? Какое, к дьяволу, милосердие?

— Вы же не хотите умереть тяжело, шевалье? В муках и страданиях?

— Еще раз повторяю, я ни в чем не виноват!

— Ну до чего же вы упрямы! — Инквизитор вздохнул, развел руками. — Мэтр Тома, вы готовы?

— Да, монсиньор, — ответил палач и шагнул ко мне. Я невольно отшатнулся от него, вжался в стену.

— Назад! — крикнул я. — Вы не имеете права так со мной поступать. Я фламеньер и знатный человек!

— Тем горше то обстоятельство, что вы так низко пали, — ответствовал инквизитор. — Вам была оказана великая честь, а вы отплатили за нее изменой! Вы предали императора и орден, вступили в сговор с врагами империи, спровоцировали мятеж на Порсобадо, убили имперское должностное лицо и пытались путем подлога посеять раскол среди командоров.

— Это ложь.

— Ваша вина доказана, отпирательства бессмысленны.

— Я требую адвоката!

— Кого? — Инквизитор засмеялся. — Ах да, вы же свалились в наш мир с Луны. Я совсем забыл. Может быть, на Луне у вас принято другое судопроизводство. Но мы живем по нашим законам, шевалье. Мэтр Тома!

— Я хочу написать прошение императору!

— Нет, шевалье. Император даже не станет читать то, что написала рука изменника.

— Стойте! — Я отчаянным усилием попытался взять себя в руки. — Что будет, если я подпишу этот лист?

— Вы признаете свою вину, и Святая инквизиция, как я уже сказал, проявит к вам снисхождение.

— Что это значит?

— Вместо квалифицированной казни за государственную измену вы будете приговорены к публичному покаянию, лишению чести и ссылке, как это установлено нашими законами для знатных особ, совершивших менее опасное деяние.

— Квалифицированной казни? — Волосы зашевелились у меня на голове.

— Да. Государственная измена — самое тяжкое преступление против империи. Согласно статье 49 Уложения о наказаниях за него предусмотрено колесование для простолюдинов, сожжение на костре для духовных лиц и четвертование для знатных особ. Поскольку вы фламеньер, то есть лицо, облеченное правами и привилегиями как рыцарского сословия, так и духовенства, к вам будет применена комбинированная казнь — публичная пытка огнем и только после нее четвертование. Перед этим вы будете отлучены от святой Матери-Церкви, имя ваше будет предано проклятию, а герб публично опозорен.

— Герб дома де Квинси? — Во рту у меня пересохло. Странно, в этот момент я, хоть и охваченный паническим ужасом, подумал не о своей судьбе, а о сэре Роберте, имя которого будет опозорено.

— Да, — подтвердил инквизитор. — Будете подписывать признание?

— Сначала несколько вопросов, а там я решу.

— Конечно, — мне показалось, что де Бейлера удивили мои слова. — Что вы желаете узнать?

— Где доказательства моей измены? Вещдоки, как у нас принято говорить? Письма, расписки о получении денег от врагов империи, свидетельские показания, изобличающие меня?

— Они будут предъявлены вам на суде.

— Я бы хотел видеть их сейчас. Немедленно.

— Это невозможно, — нахмурился инквизитор.

— Отлично, — сказал я, ободренный его словами. — То есть вам нечем подкрепить обвинение против меня. Доказательств у вас нет. Я знаю точно, что их просто нет. Вы лжете, нагло и неуклюже. Вы пытаетесь пыткой вырвать у меня признание и на этом обвинить меня в вещах, которые я не совершал. Рассчитываете, что я под страхом пытки подпишу ваше сфабрикованное признание. Забыли одну вещь — я на суде запросто могу отречься от признания, полученного под пыткой. Но не это главное, господин законник. Желаете, я вас сейчас очень удивлю? Не вы один знаете Уложение о наказаниях Ростианской империи. Я еще в Паи-Ларране неплохо его изучил. И там есть Статья 68, где сказано: "Ежели подданный империи, дворянин, духовное лицо, либо человек подлого сословия, будет обвинен некоей стороной в преступных деяниях, и таковому обвинению не будет прямых доказательств, видоков и послухов, готовых дать показания под присягой, либо письменных документов, обличающих вину оного подданного перед короной, обвиняемый имеет право требовать суда Божьего и выставить своего защитника на поединок со стороной, обвинившей его в совершении противозаконного деяния, либо самому защищать свое доброе имя и репутацию, ежели к тому будет охота и способность". Я правильно цитирую закон, сударь?

Это был удар в самое сердце. Чистое туше, как сказал бы Пал Палыч Сычев, наш инструктор по рукопашному бою из клуба "Лориен". По лицу инквизитора я понял, что сукиному сыну нечем крыть. Он, гадина, блефовал, а я побил всю его мелкую шваль старшими козырями.

— Истинно так, — медленно заговорил инквизитор, видимо, пытаясь прийти в себя, — но это правило не распространяется на виновных в государственной измене.

— Покажите мне статью, где это сказано!

— Я не уполномочен это делать, шевалье.

— Я требую Божьего суда и сам буду защищать свою честь и доброе имя!

— Мэтр Тома! — позвал инквизитор жестяным голосом.

— Да, иди сюда, мордатый! — заорал я в том порыве отчаяния, когда уже ничто не имеет значения и хочется только одного — чтобы происходящий ужас побыстрее закончился. — Иди, тащи свои гвозди и жоповерты! Ссыкло ты, а не палач, только и можешь мучить безоружных и беззащитных. Попался бы ты мне в другом месте, я бы тебе самому яйца отрезал и на нос повесил! Гниды вы, подлюки и лжецы! Пиндосины сраные! Плевать я на вас хотел! Сдохну, а не подпишу вашу фальшивку!

Я ждал самого худшего, но де Бейлер внезапно жестом остановил палача, уже готового вцепиться мне в глотку, взял со стола колокольчик и позвонил. В каземате тут же появилась стража.

— Отведите шевалье в камеру, он, верно, еще не понял своего положения, — велел инквизитор. — Идите, мой друг, и хорошенько подумайте над тем, что вас ждет. Может быть, милостивая Матерь надоумит вас, и вы раскаетесь в своей гордыне. А утром мы поговорим с вами немного в другом ключе. Более... жестком.

* * *

Этот проклятый вой просто выворачивает меня наизнанку.

Вначале я подумал, что это сторожевой пес, но потом понял — нет, человек. Какой-то бедолага, который рехнулся в этом застенке от одиночества или пыток, и теперь воет в своей камере. Мне и без этого вытья тошно так, что словами не выразить, а уж когда слышишь такое...

Когда меня привели в эту камеру и оставили одного, я определенно был не в себе. Странное состояние, раньше со мной такого не случалось. Мне казалось, что это кошмар, дурной сон, что все это происходит не со мной, и вот-вот окружающие меня мучители расхохочутся и скажут: "Парень, это шутка! Все нормально, вали отсюда с Богом!" Но с меня сняли наручники, закрыли в камере и ушли. Спать я не мог, меня мучили сердцебиение и дрожь во всем теле. Мне было очень трудно думать связно, разобраться в происходящем — разум не воспринимал то, что меня окружало и что со мной происходило. Постепенно я понял, что лежу на деревянном лежаке, у каменной стены, в маленькой камере, такой темной, что разглядеть что-нибудь было невозможно. Тьма была такая густая и плотная, что меня охватила клаустрофобия — меня будто погребли заживо в этом мраке. Промозглый холод и смрадная вонь мучили меня едва ли не больше, чем этот могильный мрак.

Впрочем, время шло, мой страх улегся, безумец на время перестал выть — то ли выбился из сил, то ли успокоился, то ли уснул, — и я попытался встать и осмотреться, точнее ощупаться. Вытянув руку, я по стенке дошел до мощной окованной железом двери, потом до противоположной стены, споткнулся о кадку — местный эквивалент тюремной параши, — потом дошел до внешней стены. Под самым потолком было крошечное окошко: я смог нащупать тесно вмурованные в стену прутья. Может быть, днем в камере будет чуть светлее, подумал я. Камера была крошечной — три на три метра, не больше. Кроме лежака и бадьи никаких предметов в камере не было, и я решил, что в этот склеп меня посадили временно, возможно, до утра.

— "Утешай себя, утешай! — шепнуло отчаяние. — Они просто забудут о тебе, и ты сдохнешь в этой камере от голода, или рехнешься тут без света и надежды. Это же средневековье, будь оно..."

Я постарался взять себя в руки, сел на лавку и довольно долго сидел, обхватив плечи ладонями. Укрыться мне было нечем — плащ у меня отобрала стража, как, впрочем, шапку и пояс. Хорошо еще, теплый камзол с меня не сняли — без него я бы задубел насмерть. Я начал раскачиваться взад-вперед и вскоре почувствовал, что чувство холода уходит, и даже дрожь в теле стала как будто слабее. Потом я почувствовал голод.

— Покормят, как же! — буркнул я, продолжая поглаживать себя ладонями по плечам. — Суки!

За дверью вновь раздался вой — сумасшедший узник начал вторую часть концерта. Выл он долго, душевно, душераздирающе. Я надеялся, что стражникам, которых я видел по дороге сюда, надоест этот рок-н-ролл, и они заткнут парню рот, но никто не пришел, и безумец продолжал драть себе глотку в жутком концерте.

Ничего, думал я, пытаясь побороть дрожь, друзья не оставят меня в беде. Де Фаллен что-нибудь придумает. Тьерри наверняка сообщил отцу о том, что случилось в таверне. И Берни де Триан мне немного обязан своим возвышением. Хотя, я же осмелился ослушаться самого императора...

Снова накатил ледяной безнадежный ужас, сжал сердце, начал противно ворочаться в животе. Мне захотелось закричать, завыть, подобно безумцу, воющему там, за дверью, и я с трудом сдержался. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Они хотят сломать меня, напугать, раздавить, превратить в безвольную дрожащую тварь, в медузу, заставить оклеветать самого себя.

Нет, я буду бороться! Буду, буду, буду, буду! Не дождутся, падлы, не на того нарвались. Бог мне поможет, Домино мне поможет, правда на моей стороне. Все будет хорошо, только надо гнать от себя панику, нехорошие мысли, надо быть мужиком....

— Ауууууууаааааааа! — разнеслось по всей тюрьме.

Господи, кто-нибудь заткнет этому уроду глотку, или нет?!

Когда я услышал шаги за дверью, то решил, что стражникам, наконец, опротивел этот кошачий концерт, и они решили успокоить чокнутого узника. Но я ошибся. Шаги пролязгали по коридору и стихли прямо у моей двери. Я напрягся. Раздался металлический стук, открылось окошко в двери, и свет факела на какое-то мгновение ослепил меня. Я зажмурился и услышал издевательский смех.

— О-о, наш лунатик не спит! — сказал голос.

— Эй! — крикнул я. — Откройте дверь!

— Непременно, — ответил голос и снова заржал.

Я кинулся к двери, глянул в коридор и увидел фламеньера в оранжевом плаще. Рядом с ним стоял стражник с факелом в руке. За спиной фламеньера еще кто-то. Я сразу узнал этого рыцаря — Дитрих де Хох собственной персоной. Мой старый лютый друг еще по Паи-Ларран.

— Дит, ты?

— Не Дит, собака, а мессир Дитрих, шевалье Морензак. — Лицо Дита расплылось в улыбке. — Как тебе новые покои, Лунатик? Самое место для грязной плебейской свиньи.

— Что происходит?

— Происходит очищение ордена от швали. Сержант!

— Три шага назад! — скомандовал тюремщик.

Я подчинился. Застучал ключ в замке, и дверь открылась. Дит встал на пороге, уперев руки в бока. Вид у него был самый довольный. За его спиной стояли солдаты в форменных коттах вспомогательных войск.

— Ну не мог я отказать себе в таком удовольствии! — захихикал Дит. — Как тебе покои, Лунатик? Хороши, да?

— Какого черта?

— Ах, ты не понимаешь? Истинным сынам империи надоело терпеть изменников и мужланов в своих рядах, — Дит шагнул в камеру. — Мы вычистили орден от мусора. А уж когда я узнал про тебя, просто не мог не воспользоваться случаем. У меня к тебе счетец, если помнишь.

— Помню, я тебе нос поправил. Чего лыбишься, мажор? Говори, зачем пришел.

— А вот зачем, — Дит вытащил из-за пояса смятый свиток. — Видишь этот приказ? Теперь ты в моем распоряжении и пойдешь со мной.

— Куда?

— Не твое дело.

— А все-таки?

— Я сказал — идешь со мной! — рявкнул Дит, свирепея.

— Да ну? — Я отступил вглубь камеры. — А рожа не треснет?

Ответом мне был удар в лицо. Рукой в латной перчатке. К счастью, Дит не попал по носу, смазал по скуле. Второй удар пришелся в живот — он согнул меня пополам и заставил упасть на колени.

— Научился... драться! — прохрипел я.

— На еще! — Удар ногой в плечо опрокинул меня на пол. Встать-то я встал и даже собрался дать поганцу сдачи, но один из солдат Дита очень профессионально двинул мне по коленной чашечке. Я снова оказался на полу, и на меня накинулось сразу трое шакалов. Их удары сыпались градом, а я прикрывал ладонями голову и вопил. Истошно, яростно, не хуже сумасшедшего соседа по застенку, вообразившего себя волком. Впрочем, избиение продолжалось всего несколько секунд — эта крыса явно не собиралась забить меня до смерти.

— Совсем неплохо! — Голос Дита дрожал от ярости. — Еще?

— Уроды! — выговорил я, оторвав щеку от пола и сплюнув кровь. — Кучей на одного, рыцари за...траханные...

— А может, поступить с тобой так, как я поступил с твоим цветочком? Обоссать тебя, лунатик? — Я услышал, как залязгали доспехи над моей головой. — Да, сейчас я тебе...

— Развлекаетесь? — вошел в мое сознание негромкий, спокойный и будто бы знакомый мне голос. — Кажется, я успел к началу танцев.

— Ты? — В голосе Дита было удивление. — Ты как тут оказался?

— Эй, а на этом парне все еще символы братства, — сказал спокойный голос. — Ты же не хочешь, молодой барчук, обоссать святой крест? Или хочешь?

Превозмогая боль, тошноту и головокружение, я все же поднял голову и увидел тощего долговязого человека в черной коже и смушковом полушубке. Я сразу узнал его и почувствовал такую радость — словами не выразить.

— Защищаешь изменника, Суббота? — прошипел Дит.

— Выполняю приказ, — дампир подошел ко мне, ухватил за плечо и помог подняться. — А ты его нарушаешь. Это во-первых. А во-вторых, никто не смеет бить фламеньера. Или устав забыл?

— Он не фламеньер! Он предатель!

— Да, — Суббота вытащил из рукава какой-то свиток, кинул Диту. — На, прочти.

Стало тихо. Потом Дит выругался.

— Магистр де Бонлис отдал этого изменника мне! — выпалил он.

— Мальчик, ты умеешь читать, или нет? — ответил Лукас Суббота. — Видишь, кем подписан приказ?

— Ты сам изменник, потому и защищаешь изменника! — пролаял лотариец.

— Послушай, сопляк, мое терпение на исходе. Еще немного, и оно лопнет, — дампир сверкнул глазами. — Сам уйдешь, или тебя вышибить отсюда пинком под зад?

— Я тебе это припомню, проклятый мельник. Ты у меня...

— Пошел вон! — лениво и устало ответил дампир.

Я видел, в каком бешенстве был де Хох. Но бросить вызов Субботе он не решился. Трус всегда трус. Я слышал, как он, уходя, бормочет угрозы, а мне хотелось плюнуть ему вслед. Но я не мог, разбитые губы не слушались.

— Спасибо, Лукас, — сказал я.

— Не надо меня благодарить, — ответил дампир. — Я не освободитель.

— Ты...

— Пришел за тобой. Приказом императора ты отправлен в бессрочную ссылку в Хольдхейм. Мне поручено сопроводить тебя.

— Так значит...

— Идем, — дампир вытолкнул меня в коридор и знаком велел тюремщику запереть дверь. — Нам предстоит долгая и трудная дорога...маркиз де Квинси!

Часть вторая: Хольдхейм, Пограничная марка, Мертвецкие равнины

• По этапу

Все мы люди. И все надеемся до последнего. Но моя надежда не оправдалась. Еще в башне Лукас показал мне подписанный императором приказ о моей ссылке.

— Я ни в чем не виноват, — только и смог сказать я, глядя дампиру в глаза. — За что?

Лукас не ответил. Просто посмотрел на меня, равнодушно и холодно, как на пустое место. И этот взгляд был красноречивее любых слов. Так что спрашивать что-то не имело смысла.

Во дворе тюрьмы нас ждала большая крытая повозка, запряженная четверкой лошадей, эдакий иномирский автозак. Вокруг повозки стояли арбалетчики — судя по форме, рейвенорская имперская стража, не орденцы. Лукас велел мне сесть в нее.

— А мои вещи? — запротестовал я. — Ты отправишь меня черт знает куда без пищи, без теплой одежды, без оружия?

— Оружие тебе не понадобится, — заявил дампир. — Кормить тебя будут, можешь не сомневаться. Лезь в повозку, шевалье!

— Ладно, сволочь, — ответил я. — Однажды мы с тобой поговорим по-другому.

Ответом мне была мерзкая ледяная ухмылка. Странно, подумал я, за что Лукас меня так ненавидит? Ведь он и сэр Роберт были друзьями.

Были...

Забравшись по лесенке внутрь фургона, я плюхнулся на широкую неструганную лавку вдоль борта — ноги меня больше не держали. Все тело адски болело, особенно нога и левое плечо, куда пришелся удар стальным сабатоном, но душа болела куда сильнее. Я чувствовал себя слабым, беспомощным и одиноким, и ненавидел себя за эту слабость.

Между тем в повозку посадили еще одного несчастного. Это был человек лет тридцати, грязный, измученный, с давно не стриженными спутанными волосами и отросшей бородой. Мой товарищ по несчастью был, похоже, не расположен общаться со мной — он даже не глянул на меня, прошел мимо и сел на лавку, кутаясь в рваное одеяло, заменявшее ему плащ. Я, было, собрался заговорить с ним, но тут возле фургона вновь раздались голоса, звон цепей, и минутой позже в фургон забрался еще один человек.

— Доброго дня, господа! — поприветствовал он нас и развел руки в приветственном жесте.

Лохматый что-то промычал сквозь зубы — я не расслышал, что именно, — и уткнулся взглядом в пол. Новый узник сел напротив меня, и первым делом начал массировать запястья, на которых тюремные цепи оставили кровоточащие ссадины и синяки. Я мог хорошо его разглядеть в свете подвешенного к потолку фургона масляного фонаря. Пожилой, щуплый, лицо интеллигентное, бледное, узкое, с выдающимися скулами и тонким крючковатым носом. Из-за лысины и без того высокий лоб казался огромным. Волосы над ушами и козлиная бородка были совсем седыми, так что я не мог определить возраст этого человека: ему могло быть сорок, могло быть и шестьдесят. Чем-то новоприбывший сразу напомнил мне бедного Андрея Михайловича. Простая темная одежда была хоть и добротной, но грязной и сильно поношенной. И еще — у незнакомца была небольшая кожаная сумка через плечо.

— Холодный сегодня день, — сказал с улыбкой незнакомец, продолжая разминать запястья.

Я ничего не сказал. Неизвестный улыбнулся еще шире.

— Сильно вас побили, — произнес он, разглядывая меня. — Пытки?

— Всего лишь один ублюдок, — я машинально коснулся пальцами разбитых губ. — Жаль, что не смогу вернуть с процентами.

— Предаетесь отчаянию? — спросил он. — Зря. В "Золотых Стихах" сказано, что отчаяние — великий грех.

— Это мое дело, — ответил я.

— Фламеньер?

— Да. А вы?

— Иустин Ганель, к вашим услугам.

— Вы знаете, куда нас повезут?

— В Хольдхейм. Не самое скверное место, если хотите знать.

— Ага, курорт для государственных преступников, — сказал я. — Филиал рая на земле.

— Не совсем, но и не Бездна Неназываемая. Поверьте, есть места куда хуже. Например, таверна "Под мостом". Тамошний повар не моет рук, а от подавальщиц разит потом.

— Кошмар, — я попытался улыбнуться. — Есть идеи, что нас ждет в Хольдхейме?

— Ничего радостного, я думаю. Но хорошо уже то, что эшафот и каменный мешок где-нибудь в тюрьме Мон-Пале нам точно не грозит.

— Я ни в чем не виноват!

— Охотно верю, — Ганель улыбнулся. — Я по вашему лицу вижу, что вы порядочный человек.

— Вы тоже не похожи на преступника.

— Тем не менее, я преступник.

— Что же вы совершили?

— Я безбожник. Ужасное преступление, не так ли?

— Я не смею осуждать вас.

— И это говорите вы, фламеньер? — Ганель был удивлен моими словами. — Не ожидал.

— Просто было бы нелепым в моем положении судить другого человека.

— Благородно с вашей стороны, добрый сэр. Но мое преступление очевидно. Я поставил под сомнение правдивость легенды о Матери-Воительницы, — заявил Ганель, и я уловил иронию в его тоне. — Я несколько лет провел в Мирне, где проводил свои изыскания, и не нашел ни единого доказательства того, что описанные в "Золотых Стихах" события действительно происходили. Все свои выводы я аккуратно записывал в свой дневник. Конечно, я не собирался публиковать свои записки, это было бы верхом глупости. Однако мой слуга, которого, заметьте, я сам научил читать и писать, тайком прочитал мой дневник и донес на меня в Святой трибунал. Меня приговорили к смерти, но потом решили, что мои способности могут пригодиться империи, и смертную казнь заменили ссылкой.

— Ваши способности?

— У меня их много! — Ганель засмеялся. — Я скорее ученый, но и маг тоже. В юности изучал медицину в Рейвеноре, получил степень магистра, потом обучался в Рейвенорской академии магии, заслужил лиловую мантию мага-стража и так себя зарекомендовал, что получил приглашение стать домашним лекарем и учителем у императора Орланда Шестого, предшественника его величества Алерия. Это был весьма плодотворный период моей жизни. Мне удалось составить генеалогию дома Орланда и доказать, что он восходит к императору Лиану Великому, за что государь щедро меня одарил. На эти деньги я много путешествовал, побывал в Тервании, в Гуджаспане и Хиланджи, погостил у кочевников в Дальних степях и несколько месяцев плавал на корабле виари — представьте себе! Все эти годы я усердно осваивал самые различные науки. Мне кажется, особо я преуспел в алхимии, астрономии и минералогии, но также изучал скульптуру и архитектуру, математику, строительное дело, историю, философию, богословие и многое другое. Всего не перечислишь. В империи найдется немного людей, способных соперничать со мной в некоторых областях знаний.

— Интересно, — беседа с Иустином Ганелем и впрямь меня увлекла. А еще мне понравилось, как беззастенчиво этот парень сам себя расхваливает. — А Мирна?

— Ах да, о Мирне....Когда императором стал его величество Алерий, командоры Высокого Собора поручили мне отыскать захоронения тринадцати Святых воителей — тех рыцарей, которые по легенде, сражались против полчищ Зверя рядом с Воительницей и Гугоном де Маньеном и пали в битве. Их останки, будь они найдены, стали бы священными реликвиями для всех верующих империи. Я несколько месяцев работал в библиотеках ордена и Священной Ложи, добросовестно изучил старинные рукописи и нашел упоминание о том, что погибшие рыцари-герои якобы были захоронены в катакомбах под Небесным храмом Мирны. А потом отправился на место событий.

— И ничего не нашли?

— Ничего, — Ганель покачал головой. — Два года я рылся в древнем городе мертвых под Золотым храмом и находил только останки тех, кого захоронили в этом некрополе еще до начала Четвертой эпохи. Как-то раз даже натолкнулся на вампира, который почти тысячу лет пролежал в замурованном и защищенном особыми оберегами склепе — это было забавное приключение.

— Ничего забавного не вижу. И как вам удалось спастись?

— Немного магии и везения.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Мне надо было оправдать расходы на экспедицию в Мирне, и я отправил в Рейвенор...эээ... кое-какие свои находки, выдав их за подлинные.

— То есть, вы обманули командоров?

— Я добавил к ним очень туманные описания — получалось так, что я вроде как бы уверен в подлинности останков, но окончательное решение должны принять эксперты из Священной Ложи и Высокий Собор.

— Вы не нашли останков Тринадцати и решили, что священная история просто вымысел?

— Не совсем так. Просто у меня появились сомнения. Я еще год продолжал исследования в Мирне и нашел очень много противоречий между "Золотыми Стихами" и своими открытиями. Например, Писание говорит, что Небесный храм был построен еще до появления Матери, и свою первую проповедь Она произнесла именно там. Я же обнаружил, что храм имеет фундамент из армированного бетона, который стали использовать только в Четвертую эпоху. Честный Меч Матери, который хранится в том же Небесном храме, выкован из гуджаспанского булата — в Третью эпоху самого государства Гуджаспан еще не существовало, стало быть, Честный Меч тоже подделка.

— Вы опасный человек, Ганель.

— Всего лишь ученый, пытавшийся найти ответы на свои вопросы, — "безбожник" презрительно фыркнул. — Конечно, я никогда бы никому не рассказал о своих открытиях и выводах. Непроверенных выводах, заметьте. Если бы не подлец-слуга... Позволю спросить, а вы что натворили, добрый сэр?

— Понятия не имею, — я решил, что не стоит рассказывать этому веселому и словоохотливому умнику о моем разговоре с императором. — Поверьте, я правду говорю.

— Возможно, — тут Ганель как-то странно на меня посмотрел. — Мне кажется, у вас есть влиятельные враги.

— Да уж, — вряд ли мне стоит откровенничать с этим человеком и признаваться в том, что я пошел против воли императора. — Впрочем, какое это имеет значение?

— Не стоит отчаиваться, — сказал Ганель и зевнул, прикрыв рот рукой. — До Хольдхейма неблизкий путь, думаю, мы еще успеем поговорить о наших грехах.

— Полагаете, от таких разговоров станет легче? — спросил я.

— В Писании сказано: "Человек падает для того, чтобы подняться и идти дальше", — ответил ученый. — Неплохо сказано, добрый сэр.

— Спасибо, что пытаетесь вернуть мне надежду, — сказал я.

Ганель не ответил. В следующее мгновение наша повозка тронулась с места, и у меня возникло странное чувство — ощущение рокового мгновения, то, что должен испытывать каскадер за миг до выполнения опаснейшего трюка, или солдат перед атакой. Но беспросветное темное удушающее отчаяние, которое владело мной еще четверть часа назад, прошло, внезапно и бесследно. Я успокоился. Будь что будет, сказал я себе. Бог не оставит меня, не должен оставить. А если так, я еще повоюю. Я еще повоюю...

* * *

Путешествие от Рейвенора до Хольдхейма, орденской крепости на самой границе с Кланх-О-Дором, растянулось на десять дней, и все эти дни были похожи как братья-близнецы. С рассвета до заката повозка медленно тащилась по заснеженному пустынному тракту, окруженная четверкой конвойных: с закатом мы останавливались, разбивали что-то вроде походного лагеря, нас выводили из повозки, надевали наручники, кормили остатками ужина стражи. Командир конвоя, пожилой аверниец с иссеченным шрамами лицом, был мрачен и неразговорчив. Общался он с нами исключительно императивами: "Встать!" , "Протянуть руки!", "Марш в палатку!", но я, признаться, и не ожидал, что он будет с нами любезен. Дальше ночлег в палатке, несколько часов тяжелого сна — я постоянно просыпался от холода, — побудка, утренняя трапеза. Стража снимает с нас наручники, приказывает забираться в фургон — и снова многочасовое сидение в раскачивающейся, отчаянно скрипящей повозке до самого вечера. Впрочем, беседовать в дороге нам не запрещалось, и я был по-настоящему рад тому, что свое печальное путешествие совершаю в обществе Иустина Ганеля.

Наш молчаливый товарищ по несчастью, как оказалось, просто не мог говорить — у него был отрезан язык. Локс (так звали этого парня) был студентом Рейвенорского университета и оказался в тюрьме за то, что в таверне, приняв на грудь лишку, распевал непристойные песни об императоре. Приговор был неожиданно жестоким: усечение языка, битье кнутом у позорного столба и вечная ссылка из столицы. Все это Локс поведал нам с Ганелем на первой же вечерней стоянке. Говорить он, понятное дело, не мог, поэтому писал пальцем на снегу. История бедняги впечатлила меня, а вот Ганель заявил, что Локсу еще повезло — за оскорбление императора вполне могли приговорить к повешению. Услышав это, Локс внезапно улыбнулся, и я понял, что Ганель прав. Блин, этому парню вырезали язык и выслали черте куда, а он считает это везением!

Очуметь...

Так что Локс поговорить с нами не мог, зато Ганель говорил за двоих. Не скажу, что его болтливость раздражала. Когда едешь в телеге по этапу и ожидаешь от жизни самого худшего, уходить в себя скверный выбор, так что болтовня Ганеля оказалась для меня чем-то вроде психологической разгрузки. Маг оказался большим умницей. Когда-то в Паи-Ларран и позже в учебке Данкорка я узнал массу вещей о мире, в котором оказался, но Ганель за десять дней рассказал мне куда больше. История мира Пакс, география, политика, магия, предания и легенды — Ганель знал решительно все. Прямо энциклопедия ходячая. Глядя на Ганеля, я все чаще вспоминал бедного Андрея Михайловича, нашего Энбри — и думал о том, что я навсегда лишился последней памяти об этом милом человеке. Клеймора, который теперь мне уже точно не вернут. С другой стороны, общительность и душевность Ганеля казалась мне слегка подозрительной: кто знает, может этот умный и располагающий к себе человек приставлен ко мне моими лютыми друзьями из Капитула и инквизиции и пытается выведать у меня мои тайны? Еще меня смущала сумка Ганеля — в ней оказались какие-то книги и снадобья, в том числе и порошок от блох, который нам очень пригодился: выданные нам в Бельмонте тюремные войлочные одеяла просто кишели паразитами. Почему Ганелю разрешили взять с собой снадобья еще можно было как-то объяснить, но вот книги.... Он сам признался, что безбожник, и по закону всю его писанину следовало изъять и сжечь. Впрочем, Ганель никаких подозрительных вопросов мне не задавал: у меня сложилось впечатление, что я его интересую только как слушатель, которому он может часами демонстрировать свою необыкновенную осведомленность по любому вопросу. Так что я слушал и мотал на ус. И время от времени задавал вопросы. В частности, спросил, почему нас ведут именно в Хольдхейм.

— Хольдхейм — столица Пограничной марки, самой западной части Ростиана, — пояснил Ганель. — А дальше начинаются земли Кланх-О-Дора, древней отчизны виари, оставленной ими во времена Нашествия. Собственно, эта территория тоже имперские владения, но имеет статус вассального королевства — там правит своя, местная династия. Сам я там не бывал, но слышал о Кланх-О-Доре много удивительных историй.

— Например?

— О Тьме, пришедшей в эти земли. Слышали о ней, сэр?

— Вы имеете в виду магию Суль?

— Тьма поселилась в Кланх-О-Доре еще до того, как магистры Суль бросили Ростиану вызов. Весь этот край, кажется, пропитан магией, оставшейся еще со времен, когда там жили виари. Она во всем — в камнях, деревьях, земле, воде, звуках. Сама природа там будто проверяет тебя на прочность. Плодородной земли очень мало, а небо там все время серое, будто затянутое дымом. Много воинов и миссионеров погибло в свое время в болотах и лесах Кланх-О-Дора страшной смертью. Это дикая земля, и она что-то делает с людьми.

— Что значат ваши слова, почтенный?

— Сотни лет империя пыталась освоить Кланх-О-Дор. Строила замки и поселения имперских колонистов, большей частью из Элькинга, размещала гарнизоны. Но эта земля не благоволит пришельцам. Новые поселки быстро пустели, люди уходили оттуда, и все они говорили почти одно и то же — древнее проклятие еще действует.

— Какое проклятие?

— Проклятие виари, конечно. У Морского Народа есть пословица: "Наши исконные земли будут принадлежать или нам, или никому". Возможно, в этом что-то есть. Когда-то остроухие вынуждены были покинуть эти земли из-за Нашествия. Десятки лет Кланх-О-Дор был вотчиной нежити. Потом пришли виссинги, дикари с юго-востока. Их воины прекрасно владели оружием и отличались отвагой, а маги были сильны — почти так же сильны, как виарийские. Виссинги отвоевали западную часть Кланх-О-Дора и создали свое королевство со столицей в Левхаде. Кстати, Левхад до сих пор является резиденцией виссенского короля. Но Нашествие продолжалось, эта земля продолжала сводить виссингов с ума. Постоянные сражения с ордами нежити измотали пришельцев. Их герцоги обратились к империи за помощью. Попросили принять свой народ в подданство империи. Слышали о Дарайской Хартии?

— Не приходилось.

— Сегодня виссенская знать не любит вспоминать свою историю. А зря. В те темные времена империя спасла виссингов от уничтожения.

— Ничего удивительного, — сказал я. — Какой благодарности вы ждали бы от дикарей?

— Виссинги не считают себя дикарями. На их языке слово Weassyng означает "свободный человек", а нас, уроженцев Ростиана, они за глаза называют свиньями и рабами, задавленными владычеством императоров. Их национальная героиня — королева Вендра, которая триста лет назад подняла против империи восстание. Слышали о "людях в волчьих шкурах"?

— Ни разу.

— Так называли себя восставшие. К этому времени в Кланх-О-Доре материанство уже вытеснило культы языческих богов-демонов. Ну а Вендра и ее двор продолжали поклоняться языческим богам. Они объявили, что древние боги разгневаны отступничеством виссингов. Объявили войну Лжематери имперцев и всем Ее последователям. Восстание охватило почти весь Кланх-О-Дор и продолжалось долго, полных двадцать лет — говорят, это были страшные времена. Времена Истинной Тьмы, так их называют в хрониках. Тысячи и тысячи мирных людей были зверски убиты восставшими. Особо жестоко убивали служителей Матери и пленных солдат империи. В конце концов, фламеньеры разбили главную армию бунтовщиков и пленили королеву-мятежницу. Вендру судили в Рейвеноре, признали изменницей и ведьмой. Она была принародно обезглавлена в Левхаде, тело ее сожгли и развеяли по ветру. Кузен королевы Тевдерик покаялся, принес присягу императору Армилаю и был коронован на царство. Любопытно, что первым указом Тевдерика был указ о наследовании, по которому запрещалась передача престола по женской линии. С тех пор восстаний больше не было. Но приязни между виссингами и имперцами нет и поныне. Многие виссинги считают Тевдерика предателем, продолжают почитать "великую королеву", некоторые даже не скрывают этого.

— Грустно это все, — не выдержал я. — Как я погляжу, имперцев нигде не любят. На Марвентских островах местные жители тоже не очень дружелюбны.

— Проклятие сильных в их силе, молодой сэр. Слабые и подчиненные всегда будут ненавидеть тех, кто сильнее и влиятельнее их. И вдвойне сильней будут ненавидеть именно тех, кому они обязаны своим спасением.

— А вот это точно, — согласился я.

Ганель ответил мне учтивым поклоном.

-Почти все колонисты сегодня живут в Тинкмаре, это имперская столица провинции и большой порт, — продолжал он. — Кроме Тинкмара и Левхада больших городов в Кланх-О-Доре нет, только форты Империи и крейссы — виссенские укрепленные поселения. У каждого рода свой крейсс, и чужаков, особенно ростианцев, туда они не пускают. Хороших дорог в провинции построено немного, земли, как я уже сказал, скудные, так что земледелием там не прокормишься. Зато есть огромные месторождения отличной железной руды, особенно в горах на границе с империей, как раз близ Хольдхейма. Из-за этого Кланх-О-Дор еще называют Железной землей. Когда-то из этой руды в кузницах Хартанда виари выплавляли свою знаменитую шеренскую сталь, острую как когти дракона, гибкую, как ивовый прут, звонкую как хрусталь и неуязвимую для ржавчины. Ее секрет был утерян много веков назад, но нашелся тот, кто почти разгадал его.

— И кто же это?

— Я! — выдохнул Ганель, и в глазах его замерцали огоньки безумия. — Я перевел один древний манускрипт, написанный на байле еще до начала Нашествия, и действительно много узнал о шеренском узорном булате, но не все. Может быть, мне повезет, и я еще найду ответы на свои вопросы.

— Вы забываете одну простую вещь, мэтр — мы ссыльные, государственные преступники. Вряд ли у нас будет возможность заниматься... гм... исследованиями. — Я помолчал. — Скорее всего, в Хольдхейме нам предстоит работа в шахте с этой вашей хваленой железной рудой.

— Кто знает, добрый сэр, кто знает! — Ганель заложил руки за голову, потянулся. — Возможно, вы правы. Но не мечтать... нет, нет, я не могу! Ох, как бы я хотел увидеть эти земли своими глазами. Эти леса, над которыми некогда летали драконы, руины, что остались от городов Сухопутной Эпохи! Сколько интересного, необычного можно там найти!

— И опасного, — я вспомнил призраков в Порсобадо, рассказ Элики о Сосудах Покоя и поежился. — Хотя, может быть, в ваших словах есть истина.

— Я раскрою секрет булата, — с апломбом сказал Ганель. — Это для меня вопрос чести.

У меня мелькнула мысль, что парень заигрался в свои научные игры и совершенно не понимает, в какое дерьмо мы вляпались. Очень скоро нас привезут в Хольдхейм, и там... Даже не хочется думать, что нас там может ожидать. Уж наверняка ничего хорошего.

Ганель будто угадал мои мысли.

— В шахту нас не отправят, — заявил он. — Ну, разве только Локса — он у нас крепкий молодец. Вы воин, сэр, а империя дорожит воинами. Будете охранником на железных копях. Совсем неплохо. Меня же сделают инженером. Или начальником шахты.

— Ой ли! — Я с недоверием посмотрел на умника. — Не пробовали будущее предсказывать?

— Представьте себе, пробовал. Год назад даже составил для императора докладную записку, где предупреждал о... Впрочем, неважно, о чем. Император мне не поверил — или не захотел поверить. Но я не в обиде.

— Мне бы вашу уверенность, — я поперхнулся слюной, закашлялся, перевел дыхание. — Скоро все определится.

— Да уж, — Ганель повернулся к Локсу, который смотрел на нас из глубины фургона злым взглядом. — Через каких-нибудь пару дней. Все у нас, господа, будет хорошо.

• Прими свою участь

Голоса были громкие, молодые и пьяные. И веселые. Ржут, как лошади. Да еще и музон в машине врубили на полную мощь. Может, оно и хорошо, что молодежи весело. Плохо то, что уже третий час ночи, и мне утром на работу.

Встать что ли, крикнуть им в окно, чтобы громкость прикрутили?

Сбрасываю одеяло, подхожу к окну, и тут слышу, как мой сосед с третьего этажа, дядя Леша Кубынин, в самых простонародных выражениях озвучивает веселой компании свои претензии. Эмоционально, надо сказать, озвучивает. И, что самое интересное, на гуляк подействовало — гугнивая рэп-речевка из хрипящих от перегрузки динамиков тут же затыкается на полуслове, голоса разом стихают, слышно, как хлопают дверцы машины. По двору ползут световые полосы от фар, и веселая компания сваливает, оставляя за собой звенящую тишину.

Уф, хорошо, можно теперь завалиться и...

Внезапно по спине пробегает морозная волна. Волосы начинают шевелиться. Неожиданная, странная, непонятно откуда пришедшая в голову мысль, заставляет забыть о ночных гуляках.

У МЕНЯ В КУХНЕ ГОРИТ СВЕТ!

Блин, я ведь отлично помню, что перед тем, как лечь спать выключил свет везде. Тогда какого черта...

На цыпочках подбираюсь к двери своей комнаты и выглядываю в зал. Точно, в кухне светло. И мне почему-то становится страшно.

Даже не одевшись, выхожу в зал и прохожу по коридору до кухни. Закрытая остекленная дверь в кухню в темноте кажется сияющим туннелем, тем самым, в который, по свидетельству очевидцев, уходит душа. Толкаю дверь и застываю на пороге.

За столом сидят три женщины. Мама, Домино и незнакомая мне особа в белом платье и с вуалью на лице. На столе чашки из маминого любимого сервиза, красного в белый горошек, но они пусты. И вообще, в кухне почему-то ужасно холодно.

— Мама? — Что-то странное с моим голосом, он звучит, будто издалека. — Домино?

— Удивлен? — Мама даже не шелохнется, продолжает сидеть неподвижно и смотреть на меня чужими глазами. — Ты, наверное, соскучился?

— Ты, наверное, соскучился? — эхом повторяет Домино.

Белая женщина ничего не говорит, но я вдруг понимаю, что она в этой странной компании главная.

— Я всегда говорила тебе, чтобы ты был осторожен, — говорит мама. — Видишь, к чему все привело?

Это не мамин голос. Мама никогда не стала бы говорить со мной таким мертвым, безразличным голосом. Все становится понятно. Ну, уж нет, думаю я, глядя на эту неподвижную маску, копирующую лицо самого близкого, самого родного мне человека. Не обманешь меня, тварь. Ты не моя мать. Ты морок. И эта ряженая, псевдо-Домино рядом с тобой — тоже морок. Было уже со мной такое, когда оказался в гостях у магистров Суль.

— И к чему все привело? — отвечаю я. — Я вообще-то дома. Все отлично. А вот вы, похоже, дверью, ошиблись.

— Ой! — "Мама" в притворном ужасе хватается за сердце. — Ошиблись дверью? Да что же это такое! Что с тобой сделали эти фламеньеры!

— Откуда ты знаешь про фламеньеров? — Я продолжаю стоять в дверях, уперевшись рукой в косяк. — Я ведь ничего тебе не рассказывал про Пакс, про свои приключения.

— Хватит! — Белая женщина встала со стула. — Ты ведь знаешь, зачем мы тут. И не стоит делать вид, что это тебя не касается.

— Понятия не имею, зачем вы тут. Так что вам лучше объясниться.

— Тебе надо вернуться домой, сыночек, — причитает "мама", — мы тут по тебе все глаза выплакали, не знаем, что и думать...

— И обо мне ты забыл, — в голосе лже-Домино не упрек, а злорадная радость. — Предал меня. Поверил этим салардам, которые называют меня ведьмой и нечистью? А я-то тебе верила.

— Знаете, вам лучше уйти, — я, превозмогая темный страх, подхожу к входной двери и отпираю замок. — Ступайте с...

Я едва не договариваю "с Богом", потом понимаю, что не стоит. Они подчиняются, выходят из кухни, обдавая меня холодом, проскальзывают мимо меня, как тени и скрываются во тьме за дверью. Беззвучно и бесследно. Но белая женщина не торопится уходить следом за ними. Она поворачивается и поднимает вуаль. Ее лицо...

Я уже видел ее, эту.... Это существо. В замке Халборг. Иштар, королева вампиров, убитая сэром Робертом.

— На этот раз мы уйдем, — говорит она с ледяной улыбкой, и мне кажется, что ее голос звучит печально. — Но рано или поздно мы встретимся с тобой, Эвальд. Это неизбежно.

— Я знаю. Но я не боюсь.

— Разумно. К чему бояться неизбежного, верно? Более того, ты мне нравишься. Мы с тобой враги, но твой путь честен, а честность всегда вызывает уважение. Скажу одно — этот путь будет долгим, Эвальд. Очень долгим, и настоящая истина откроется лишь в самом его конце. Поверь мне.

— Дверь открыта, — я показываю в темноту, поглотившую двух призраков. — Уходи.

— У тебя еще остается возможность выбрать, юноша. Твой выбор решит все.

— Я уже выбрал.

— Домино? Она на нашей стороне. Такова ее судьба, изменить Предназначение никто не в силах. Даже ты. Не забывай об этом.

— Я не позволю забрать ее у меня.

Белая усмехается.

— Однако ты сам только что велел ей уйти, — отвечает она.

— Это не Домино. Это...

— ...ее будущее, — перебивает белая. — То, чем она станет однажды. Верно, Эвальд. Но сейчас мы говорим о тебе, а не о ней. Не страшно взглянуть в будущее?

— Пустая затея. Тебе меня не напугать.

— Я вижу три дороги, открытые для тебя. Первая давно определена. Ты проживешь долгую жизнь, — говорит белая женщина с невыразимо страшной усмешкой, — и умрешь глубоким стариком, пресыщенным жизнью и окруженным почетом. Простая жизнь простого человека. Так живут тысячи и умирают тысячи. Но стоит ли так умирать? Может лучше отправиться дорогой войны, вспыхнуть, как яркая звезда, и уйти молодым? Или обмануть смерть и встать на путь Вечности? Все в твоих руках... фламеньер.

— Смерть не обманешь.

— Это верно, — глаза белой вспыхивают искрами. — Она всегда права. И последнее слово всегда за ней.

— Тогда к чему этот разговор? Просто так, языком почесать?

— Я всего лишь напомнила тебе о своем существовании.

— Убирайся!

— Твое счастье, что высшие силы покровительствуют тебе, — отвечает белая. Ее глаза вспыхивают алым пламенем, и все во мне застывает от темного животного ужаса. — Пока покровительствуют. Помни мои слова...

— Эй ты, вставай!

Толчок в плечо. Ночная темнота складывается в нависшую надо мной фигуру. Я слышу лязг металла и ощущаю крепкий запах кожи, мокрой шерсти и пота. Это тюремщик, надзиратель за каторжниками, приписанными к шахте.

— Встать!

Встаю не без усилия — ставшая за последние недели привычной ноющая боль в пояснице сразу напоминает о себе, пронзает, как забитый в крестец раскаленный гвоздь. Всовываю ноги в уродливые войлочные чуни, надеваю куртку. Бессмысленно спрашивать, какого хрена меня подняли среди ночи — надсмотрщик не ответит. Хотя я ему почти благодарен за то, что разбудил меня. От виденного сна до сих пор по коже гуляют мурашки.

— Руки! — негромко, чтобы не разбудить спящих, командует надсмотрщик.

Я протягиваю руки, и стражник ловко надевает на меня "браслеты". Значит, не на работу. Тогда куда?

— Пошли!

На улице морозно, и такой чистый, такой сладостный после спертой удушливой вони каторжного барака ледяной воздух, ворвавшись в легкие, заставляет меня закашляться. В небе тесно от звезд, и луна полная. Красиво. Надсмотрщик вынимает из поставца у дверей коптящий факел, приглашающе тычет меня рукоятью плети в спину. Мол, давай, шевели ногами.

От каторжного барака до железорудной шахты "Уэстанмеринг" минут пять неторопливой ходьбы по извилистой, петляющей между кучами выброшенной породы тропе. Я шел по скрипящему снегу, дрожа от холода, и думал о своем сне. За последние три недели мне часто снились кошмары, но такого скверного сна я не видел никогда. Конечно, этот сон к худу. Все, что со мной происходит, все к худу. Хотя...

Если это пустое видение, обычный ночной кошмар, стоит ли грузиться из-за него? Если же вещий сон, предупреждение от темных сил, у которых я встал на пути в этой реальности, есть повод для оптимизма — враг все еще не списал меня со счетов. Пытается завладеть моей душой, воздействовать на меня. Зачем?

Мне вдруг вспомнилось стихотворение Сергея Калугина, на которое я случайно наткнулся в Интернете, и которое меня поразило своим трагизмом и своей обреченностью. Каждое его слово легло мне на сердце. Я даже собирался положить его на музыку, но потом оставил эту идею. Может, эти стихи не про меня, но... Близко так, до щеми в сердце:

Удары сердца твердят мне, что я не убит.

Сквозь обожжённые веки я вижу рассвет.

Я открываю глаза — надо мною стоит

Великий ужас, которому имени нет.

Они пришли как лавина, как чёрный поток,

Они нас просто смели и втоптали нас в грязь,

Все наши стяги и вымпелы вбиты в песок,

Они разрушили всё. Они убили всех нас...

И можно тихо сползти по горелой стерне,

И у реки, срезав лодку, пытаться бежать,

И быть единственным выжившим в этой войне,

Но я плюю им в лицо, я говорю себе: "Встать!"...

Я вижу тень, вижу пепел и мёртвый гранит,

Я вижу то, что здесь нечего больше беречь,

Но я опять поднимаю изрубленный щит,

И вынимаю из ножен свой бессмысленный меч...

Я знаю то, что со мной в этот день не умрёт:

Нет ни единой возможности их победить,

Но у них нету права увидеть восход,

У них вообще нет права на то, чтобы жить!

И я трублю в свой расколотый рог боевой,

Я поднимаю в атаку погибшую рать,

Я кричу им: "Вперёд!", я кричу им: "За мной!".

Раз не осталось живых, значит — мёртвые, встать!

Невольно, дрожащими губами, я начал читать эти стихи. Надсмотрщик услышал.

— Эй, что ты там бормочешь? — буркнул он.

— Молюсь, — прохрипел я, не оборачиваясь.

Еще через пару минут мы подошли к резиденции констебля рудника, огромному двухэтажному срубу с окошками-бойницами. Надсмотрщик отворил дверь, втолкнул меня внутрь. Провел в просторный пустой зал, слабо освещенный полудюжиной масляных фонарей, развешанных на подпирающих стропила столбах и горящим в камине пламенем. У камина стоял человек, спиной ко входу, заложив руки за спину.

— Снимите с него наручники, — не оборачиваясь, скомандовал человек. — И оставьте нас вдвоем.

Надсмотрщик быстро выполнил приказ и выскользнул в дверь. Неизвестный все же соизволил обернуться. Я вздрогнул: лицо человека скрывал черный палаческий колпак с прорезями для глаз А потом неизвестный заговорил.

— Вы плохо выглядите, — сказал он, не меняя позы. — Болеете?

— Нет, — ответил я. — Я здоров.

— Я так не думаю. — Он шагнул ко мне. — Сегодня, кажется, ровно месяц, как вы в Хольдхейме?

— Я не считал дни. Наверное, да.

— Что-нибудь хотите мне сказать?

— Кто вы такой?

— Друг. — Он помолчал. — И все-таки, мне не нравится ваш вид. Вы знаете, что у вас появилась седина?

— Слушайте, давайте по существу. Какого черта...

— Я читал ваше дело, — перебил он. — Знаете, что там написано в примечаниях? "Особо опасный мятежник, не заслуживающий снисхождения. Подлежит особо строгому обращению".

— Мне все равно, что там написано.

— Эта формулировка не случайна. Это негласный приказ констеблю сделать все возможное для того, чтобы вы не прожили в Хольдхейме долго.

— Меня казнят? — Я подумал, что этот человек и есть палач, который пришел сюда за моей жизнью.

— Зачем? Существует много других способов. Случайно упавший камень, сорвавшаяся с рельс вагонетка. Нечаянная, вспыхнувшая по пустяковому поводу ссора с каким-нибудь каторжником, у которого опять же случайно окажется заточка или обломок бритвы. Словом, случайная смерть. А еще есть плохое питание и рудничный кашель. Мучительная неизлечимая болезнь, которая убивает каждого второго работающего на руднике заключенного.

— Неплохо для трусов, — я презрительно скривил губы. — Что, смелости не хватает казнить по закону?

— Хватает. Но ваша официальная казнь вызвала бы огласку, а это никому не нужно.

— Подумайте, какие церемонии! — Я плюнул себе под ноги. — Я-то думал, у вас все куда проще делается.

— Государь проявил к вам милосердие. Многим оно кажется ненужным. Есть высокопоставленные люди, — и их немало, поверьте, — которые жаждут вашей смерти.

— Чего вы хотите?

— Хочу спросить вас: насколько дорого вы цените свою жизнь, шевалье?

Я ответил не сразу. Понял, что от моего ответа будет зависеть, выйду ли я из этого зала живым. Скорее всего, не выйду. Внутри все противно сжалось, рот пересох. Жалкое все-таки существо человек! Хорохорься, храбрись, изображай из себя героя, но проклятый страх смерти, заложенный на генном уровне, никуда не денешь...

— Жизнь не имеет цены, — ответил я, стараясь смотреть этому призраку прямо в глаза. Мой ответ, похоже, ему понравился.

— Именно этих слов я и ожидал, — сказал он. — Вы благоразумный человек с душой воина. Это располагает к вам других людей. Но если я все же попробую поторговаться с вами? Попробую купить вашу душу?

— Полагаете, я готов к такому торгу? Ну-ну.

— Империя переживает нелегкие времена, — произнес человек в маске. — Сила в единении, а этого единства нет. Каждый из тех, кто облечен властью, считают себя единственно правым. И это тревожит.

— О чем вы? Не понимаю.

— Нас ждет война. Где она начнется — на востоке или на западе, — не так уж и важно. Гораздо важнее другое: устоит ли Ростиан? Сможем ли мы выполнить предначертание, данное нам свыше, или потерпим поражение?

Это не палач, подумал я, глядя на незнакомца. Слишком образован и красноречив для палача. Говорит, как благородный человек. Но кто же он?

— Зачем вы говорите мне это? — поинтересовался я.

— Затем, что империи нужны люди, которые смогут ее защитить. Сегодня достойных все меньше и меньше.

— У империи есть фламеньеры. Есть армия и маги.

— Еще не так давно фламеньеры были великой силой. Но с тех пор орден изменился. Когда-то Гугон де Маньен любил говорить, что император Ростиана сердце империи, а фламеньеры ее десница, сжатая в могучий кулак. Ныне этот кулак разжался, в растопыренных пальцах нет силы. Но не это самое страшное. В нашем сердце погас огонь веры.

— Больно мудреные речи ведете, милорд. Нельзя ли попроще?

— Знать недовольна императором Алерием. За время своего правления он не принял ни единого мудрого решения. Он не делает того, чего от него ждут все. Пять лет он говорит о крестовом походе против терванийцев, но дальше слов дело не идет.

— Это право императора. Не мне его судить.

— Страна, между тем, на грани гибели. С запада на нас упала тень Суль, с востока напирают неверные. Престол должен занимать воин, решительный, мудрый и храбрый. Тот, кто спасет империю.

— Странно, что вы решили обсудить это со мной, милорд. Я всего лишь каторжник, приговоренный к вечной ссылке.

— Все можно изменить. Достаточно лишь принять наше предложение.

— Наше?

— Да, — незнакомец несколько раз хлопнул в ладоши. Открылась боковая дверь, и в зал вошли еще двое — в таких же капюшонах и при оружии, их длинные плащи оттопыривали ножны мечей. Они неслышно подошли к нам и встали по сторонам от моего собеседника, безликие и зловещие, как привидения.

— Император Алерий должен быть смещен, — заговорил мой собеседник. — Это будет нетрудно сделать: гвардия императора на нашей стороне и не станет его защищать. Мессир Берни де Триан тоже подаст в отставку, и маршал Ногарэ де Бонлис возглавит орден. Ростиан снова станет могучей державой, и вы, шевалье, займете в ней достойное вас место.

— Понимаю. Есть заговор против императора, и мне предлагают вступить в него. — Я оглядел всю троицу. — Но на кой черт я вам сдался?

— Во-первых, император поступил с вами жестоко и несправедливо. Вас осудили по его прихоти, шевалье. Это нам известно лучше, чем кому либо. Во-вторых, чем больше надежных людей окажется в наших рядах, тем лучше. Не все братья внушают нам доверие. Вы же успели заслужить уважение в ордене. Благодаря вам орден узнал о кознях сулийцев. Некоторые ненавидят вас, но многие считают героем. Даже говорят, что вы были бы лучшим командором, чем болтун де Лассене или выживший из ума Пьерен де Гаст.

— Из каторжников в командоры? Недурная карьера.

— Именно, — человек в маске не услышал или не захотел услышать моей иронии. Запустил руку в кошель на поясе и вытащил свиток пергамента. — Если вы с нами, то немедленно подпишете эту хартию. Она будет предъявлена императору от имени всех, кто хочет спасения отечества. Ознакомьтесь, шевалье.

Я развернул свиток. Это был ультиматум. Императору предлагалось отречься от престола в пользу претендента, указанного Тайным Советом, в который входят следующие высокие персоны (далее в листе стояли несколько подписей без расшифровки).

— И кто будет новым императором? — спросил я, продолжая держать в руке лист.

— Мессир Робер де Кавальканте, — ответила маска. — Он будет коронован под именем Робериуса Первого.

— А если император не захочет отречься?

— Матерь пресвятая, шевалье, ну зачем вы задаете такие глупые вопросы!

— Я понял. — Сразу вспомнилась моя встреча с Алерием, его последняя воля, клятва, которую я дал императору. Неужели уже тогда Алерий подозревал, что его собираются свергнуть? А если так... — Что будет, если я откажусь подписать эту... хартию?

— Еще один глупый вопрос, шевалье, — мой собеседник шагнул ближе и шепнул: — Но я отвечу на него. Очень трудно найти тех, кто имеет несчастье упасть в шурф рудника "Уэстанмеринг"!

От этого шепота у меня ослабли ноги. Я понял, что моя судьба решена — или я подпишу бумагу, или...

— Подумайте хорошо, — добавил черный капюшон все тем же зловещим шепотом, — мы знаем, что вам есть ради чего жить. У вас ведь есть жена, не так ли?

— Слушай, ты, если с ней что-нибудь случится...

— Это не я сказал, это вы сами, — ответил мерзавец. — Итак?

— НЕТ!

Они не ожидали этого ответа. Все трое. Их будто гром ударил. Я отдал бы все сокровища мира за возможность увидеть их лица. Насладиться их шоком.

— Нет! — повторил я, стерев рукавом со лба обильно выступивший пот. — Никогда!

— Вы... шевалье, вы хорошо подумали? — Черный капюшон все же овладел собой.

— Да! — Мне хотелось плюнуть ему в рожу, но я не мог: рот пересох от страха. Дрожь наполнила тело, ноги ослабли, сердце начало биться с перебоями и поползло к горлу, будто собиралось вылезти из груди. — Да!

Черный вырвал у меня из пальцев хартию, медленно свернул в трубку и спрятал в кошель.

— Хорошо, шевалье, — сказал он, и мне послышалось странное, непонятное и неподобающее ситуации одобрение в его голосе. — Ступайте, и да пребудет с вами Матерь!

Они ушли неслышно, как тени, в боковую дверь, оставив меня одного. А потом появился надсмотрщик.

— Живой? На-ка! — Он протянул мне флягу. Я взял ее, поднес к губам. Во фляге был дешевый ром, вроде того пойла, что нам выдавали по воскресеньям. Но сейчас эта бурда с резким запахом сивухи показалась мне райским напитком. Я сделал несколько жадных глотков, закашлялся, рукавом вытер рот. Надзиратель одной рукой выхватил у меня фляжку, другой похлопал по спине.

— Ну-ну! — буркнул он. — Полегчало?

— Немного.

— Тогда подставляй руки, — надзиратель приложился к фляжке, крякнул и зевнул. — Из-за тебя, щенка, полночи не спал...

* * *

В Хольдхейме я часто думаю над тем, что жизнь человека, имевшего несчастье попасть сюда, измеряется не в часах или днях.

Она измеряется в вагонетках с рудой. Десять вагонеток руды в день на троих — такова цена жизни.Или, точнее, цена очередной, на один день, отсрочки от мучений и смерти.

Битва за новый день начинается утром. Еще до рассвета, мы все, несколько сотен заключенных отряда, приписанного к руднику "Уэстанмеринг", идем в шахту под охраной сонных надзирателей и спускаемся под землю в ржавой скрипящей хрупкой клети группами по шесть человек. Оказываемся в рудничном дворе — огромной темной пещере, освещенной только факелами и тусклыми огоньками рудничных ламп. Здесь стражники сковывают нас одной цепью по трое. После этого наверху бьет сигнальный колокол, мы берем из шкафов инструменты, и нас под охраной разводят в жаркие, едва освещенные рудничными лампами тесные туннели работать. Наполнять вагонетки.

Рудник "Уэстанмеринг" древний. Ганель говорит, еще эльфы добывали тут железо. Может быть, мне от этого не легче. Весь рудник — это гигантский лабиринт природных и рукотворных пещер и тоннелей, где воет ледяной ветер, а в закутках ужасно жарко. Так жарко, что в минуты покрываешься потом, даже не работая. Тебя окружают тьма, мглистый спертый воздух, пропахший плесенью и окалиной, твердый серый камень с проплешинами рыжей железной руды, мостки, леса и крепеж из неструганого дерева и ржавого железа, будто декорации огромного чудовищного театра абсурда. Рудник похож на гигантский муравейник, в котором копошатся сотни подневольных душ, кашляя и обливаясь потом, наполняя туннели стуком своих кирок, ломов и обушков, криками и ругательствами. И кругом вода — она стекает со сводов, струится по стенам, каплет на голову, заставляя ежиться и вздрагивать, натекает на полу лужами, сливается в шумный поток, бешено несущийся в глубине пещеры, под нами — мы слышим этот рев каждую секунду. Может быть там, на дне этого потока, нашли успокоение те непокорные, те жертвы императорского гнева, о которых говорил мне ночью черный капюшон. Но я пока жив. И я наполняю вагонетки.

Каждая из вагонеток — железный ящик на колесах, метра полтора в длину и по метру в высоту и ширину. Не знаю точно, сколько руды в него входит. Думаю, не меньше тонны. Вагонетку тянет по рельсам, проложенным по туннелю, пара смирных печальных зашоренных пони, которых ведет за повод заключенный — на местном жаргоне "откатчик". Пока мы наполняем вагонетку рудой, этот самый откатчик сидит где-нибудь рядом и наблюдает за нами, иногда прикалывается, отпуская в наш адрес какие-нибудь плоские и большей частью не смешные шуточки. Поначалу, конечно, я злился, что эта козлина не работает и еще издевается над своими же товарищами по несчастью, но потом привык. Хрен с ним, пусть подкалывает.

Ганель изменился. В первые дни он говорил много и возбужденно — о том, что это ошибка, что нас обязательно уберут с этой работы, что мы не шваль, предназначенная для черной работы и прочее, — теперь больше не болтает. Он сильно похудел и осунулся, в глазах у него тоска, и он все чаще говорит о смерти. Я вижу, что он очень устал, но помочь ему не в моих силах — я сам еле таскаю ноги. Третьим в нашей связке раньше был Локс, но две недели назад его заменили на новенького — молодого виссинга по имени Зерам Ратберт. Парень рослый, крепкий, жилистый, длиннорукий, весь покрытый затейливыми, прекрасно выполненными татуировками — руки от плеч до кисти обвивают ветви дикого винограда, плюща и колючки терна, на груди какие-то звезды, изображения солнца, на спине звери и птицы. Ратберт молод, может, чуть постарше меня, но волосы и заплетенная в косу борода у него совсем седые, как у глубокого старика. Свою шевелюру он убирает под грязную бандану. Я не знаю, за что его упекли сюда, на рудник, а сам он ничего не рассказывает. Парень работает очень хорошо, он в одиночку делает больше, чем мы на пару с Ганелем, и при этом всеми силами пытается показать нам, что презирает имперцев и общаться с нами не намерен. По сути, одного немого в нашем трио сменил другой. Так что работаем мы молча. Откалываем руду кирками, лопатами засыпаем в вагонетку. Обычно до завтрака удается засыпать пять вагонеток, иногда шесть. Потом раздаются удары колокола, и три тюремщика приносят большую медную флягу с капустной или луковой похлебкой и корзину с хлебом.

В этот раз принесли не похлебку. Серый разваренный горох без малейших признаков мяса или жира выглядит и пахнет очень неаппетитно, а главное — успел остыть, пока его сюда тащили. Наверное, оконная замазка и та вкуснее этого месива. И. я, ковырнув его ложкой, понимаю, что съесть это не смогу.

— Возьми, — говорю я и подталкиваю свою миску Ганелю.

— А ты? — Профессор смотрит на меня с недоумением.

— Я не хочу.

Ганель слишком долго думает. Ратберт, встретившись со мной глазами, забирает миску, вываливает ее содержимое в свою и начинает жадно есть гороховое пюре, сопя и чавкая. Покончив с пюре, он вылизывает ложку и, глянув на меня с совершенным равнодушием, растягивается во весь рост на куче породы, заложив ручищи за голову. Я пытаюсь жевать оставшуюся у меня краюху — хлеб кислый и воняет какими-то грязными тряпками, точно муку для него мололи вместе с дерюжными мешками, в которых она хранилась. Отпущенные на обед полчаса проносятся слишком быстро — снова бьет колокол, и мы снова начинаем рубить руду, наполняя вагонетки. В любой момент может появиться мастер рудника или старший штейгер, или еще какой-нибудь начальник: кроме того по туннелям прохаживаются вооруженные хлыстами и крепкими дубинками надсмотрщики, которые следят, чтобы каторжники работали как положено.

Я уже не раз и не два ловил себя на мысли, что работа в шахте превращает меня в зомби. Каждый день, двенадцать часов подряд, движешься как автомат, выполняешь одни и те же однообразные движения, обливаясь потом и откашливая забивающую горло красную пыль. И все реже думаешь о том, что все может измениться к лучшему...

— Фу! — Ганель отбросил кирку, схватил кувшин с водой и жадно отпил из него. Второй глоток он сделать не успел: Ратберт вырвал у него кувшин и пальцем показал на брошенную кирку. Он еще что-то буркнул на своем языке, наверняка что-то не очень лестное в адрес Ганеля.

— Надо работать, — шепнул я ученому, который, казалось, вот-вот расплачется от досады и жалости к самому себе. — Еще три вагонетки.

У меня самого адски болит натруженная спина, в глазах пляшут огненные зайчики. Но нам еще нужно наполнить три вагонетки. Точнее, три с половиной...

— Эй, парень! — Откатчик подзывает меня движением руки.

— Чего тебе?

— Подойди!

Я, продолжая сжимать кирку, шагнул к нему.

— Ты плохо выглядишь, — сказал он, разглядывая меня.

— Это все, что ты хотел сказать?

— Все.

— Тогда отстань и не мешай работать.

Ратберт смотрит на меня со злобой — он видимо считает, что я сегодня работаю хуже обычного. Наверное, это так. Тяжелая была ночь, да еще и чувствую я себя неважно. Проклятый откатчик прав — боль из спины перекинулась на бедра, правая нога горит огнем, я толком не могу на нее опереться. Чтобы не дать боли и отчаянию власти над собой, начинаю долбить стену киркой — яростно, зло, обреченно. На зубах хрустят крошки породы, воздуха в жарком душном штреке не хватает, он с трудом вползает — не входит, а именно вползает, — в запыленные легкие, пот заливает глаза, но я продолжаю работать, и, странное дело, на время мне будто становится легче...

Наполненная вагонетка уходит в темную глубину штрека, и тут же появляется новая. Времени на отдых нет, продолжаем рубить руду. Я уже не осознаю, что происходит, бью, как заведенная машина.

Вспоминается нынешний сон. Наверное, он не к добру. Высшие силы — если они есть, конечно, что-то в последнее время я стал сомневаться в существовании Бога, — предупреждают меня о чем-то страшном. Хотя что может быть страшнее вот такой рабской участи? Я каторжник, раб империи, и мне остается лишь одно — бесконечно бить киркой в сырой от грунтовых вод камень, наполнять, как в горячечном бреду, бесконечные вагонетки бесконечными грудами грязно-ржавой железной руды изо дня в день, пока смерть не выпишет мне освобождение от работы. И я сам приблизил этот момент, отказавшись от участия в заговоре. Очень скоро гудящий в глубине рудника поток примет меня и освободит от унижения и рабства.

Может, оно и к лучшему.

Еще одна вагонетка полна — девятая. А вот последняя что-то запаздывает. Но день, слава Богу, еще не окончен, и мы, похоже, выполним норму по-любому. Хорошо, хоть можно передохнуть минуту. Вытерев пот, заливающий глаза, я посмотрел на Ганеля. Между нами было метра два, но я хорошо видел, как у него дрожат руки.

Я сделал несколько наклонов вправо и влево, чтобы размять спину, и боль вроде стала чуть потише. Тут я заметил, что Ратберт смотрит на меня с усмешкой.

— Чего лыбишься? — спросил я.

— Любуюсь, — ответил виссинг. — Нравится мне смотреть на ваши муки.

— Сдохни, урод! — ответил я.

— Нет, это вы все скоро сдохнете, ростианские свиньи, — Ратберт положил кирку на плечо, сверкнул глазами. — А мы будем наслаждаться свободой, вином, женщинами и властью.

— И рубкой руды. Заткни пасть, блаженный.

— Империя сделала тебя рабом, — виссинг плюнул мне под ноги. — Прими свою участь раба, свинья.

— И ты прими свою, дикарь.

Виссинг зверски осклабился, шагнул к стене и на ходу сильно толкнул Ганеля в плечо. Тот ойкнул и начал подниматься с щебнистого пола. У меня появилось сильнейшее желание въехать виссингской крысе киркой по башке. А что мне за то будет? После ночного разговора я вообще не жилец. Расправа надо мной — дело нескольких дней. И кто знает, может, именно Ратберту поручено меня пришить, неспроста же он заменил Локса в нашем каторжном трио. Этот малый люто ненавидит империю и имперцев, типа произошла внезапная ссора на национальной почве между каторжным отребьем...

Тут я вдруг вспомнил Домино. И на меня накатил острый приступ слабости — и жалости к самому себе. Печально так закончить свою жизнь. Черт бы со всем остальным, но я буду перед смертью лишен возможности увидеть свою любимую, услышать ее голос, взглянуть в ее удивительные искристые глаза, взять в свои ладони ее точеные пальчики. Обнять ее, почувствовать, как замирает сердце от счастья, как согревает мою душу тепло ее тела. Образ Домино так ярко и живо возник в моем сознании, что ноги мои ослабли, а глаза заволокло слезами. Ах, если бы я только мог, если бы я только мог!

— Чего стоишь? — Злобно-насмешливый голос Ратберта разрушил мои грезы. — Шевелись, проклятый имперский клоп.

Я глубоко вздохнул, чтобы перебороть накатившую слабость, с ненавистью глянул на виссинга. Ганель уже поднялся на ноги, его глаза лихорадочно блестели в окружавшей нас полутьме.

— Да, ты права, чертова обезьяна, — сказал я. — Надо работать.

— Вагонетки до сих пор нет, — произнес Ганель.

— Это неважно, — я начал бить в торчащий выступ породы, откалывая от него куски. И тут раздался крик. Он заставил всех насторожиться, замереть, а пару мгновений спустя повторился, уже подхваченный десятками глоток.

— ВОДА! ВОДА ИДЕТ!

Признаться, я вначале не понял, что происходит. Просто стоял на месте, сжимая в руках кирку и ловя воздух ртом. А потом Ганель схватил меня за руку: его чумазое лицо было искажено ужасом.

— Шахту затапливает! — заорал он, брызжа слюной.

Ратберт торжествующе рыкнул и, занеся над головой кирку, ударил по сковывавшей нас цепи. Один раз, второй, третий — и цепь распалась. Миг спустя виссинг бросился вглубь туннеля, в темноту.

— Черт, сбежать, что ли, хочет? — пробормотал я, еще не соображая толком, что происходит.

— Давай! — заорал Ганель, схватив меня за руку. — Бежим!!!

Отбросив инструмент, мы побежали мимо брошенных вагонеток и пони к выходу из штрека, куда уже неслись десятки перепуганных людей — надсмотрщики и каторжники вперемежку. С шипением гасли брошенные в лужи факелы, в пещерах стало совсем темно. Меня охватил ужас, мне казалось, что низкий свод вот-вот рухнет мне на голову. Спотыкаясь и вопя, мы с Ганелем бежали дальше, спотыкаясь о камни, гремя башмаками на дощатых настилах, шлепая по воде. В меня врезался какой-то ошалевший от ужаса каторжник, сбил наземь. Удержавшийся на ногах Ганель помог мне подняться.

— Быстрее! — взмолился он. — Быстрее, шевалье!

Ах ты, мать твою — ну не могу я быстрее, нога проклятая не дает. Даже если бы цепь не мешала. Резкая боль в спине пронизывает все тело при каждом шаге. Последний десяток метров до выхода из штрека я буквально тащил за собой ногу. Дальше мы по мосткам поднялись наверх, к главному туннелю, куда бежали охваченные паникой люди. Несколько тюремщиков еще пытались остановить бегущих, но одного из них сбили с мостков, и несчастный с диким воплем рухнул вниз, в пропасть, на дне которой бушевал водный поток. Еще несколько человек сорвались следом за ним, но на это никто даже не обратил внимания.

Я сам не помню, как мы добрались до рудничного двора, влились в обезумевшую от ужаса толпу, которая напирала на цепь охранников, вставших между людьми и проходом к подъемнику. Сзади напирали новые беглецы, и нас с Ганелем буквально вытолкали вперед, в первые ряды. Кто-то схватил меня за ворот куртки: я вначале не понял, кто это, а миг спустя узнал старшего штейгера Беруса.

— Вперед! — заорал штейгер, вытягивая нас с Ганелем из толпы — В клеть, быстро!

Я и сам не понял, как оказался внутри клети, забитой каторжниками. У меня еще промелькнула мысль — подъемник не сможет поднять переполненную клеть, трос обязательно порвется, и нас всех ждет страшная смерть. Ноги у меня подкосились, и решетчатый потолок клети начал с неописуемой скоростью уходить вверх, в темноту.

— Шевалье! — Крик Ганеля звучал снизу, из черной непроглядной бездны, раскрывшейся под моими ногами. — Шевальееееееееееее!

Теперь они не схватят меня, подумал я. Не смогут. Ничто не остановит этот полет, даже цепь. Я ухожу.

И это была последняя мысль.

* * *

Языки огня в костре пляшут бесконечный прекрасный танец, гипнотизирующий, зачаровывающий, непредсказуемый. Искры летят в ночное небо как светляки, присоединяясь к тысячам тысяч звезд. И еще голоса. Знакомые до боли, но я не могу вспомнить, где и когда я их слышал.

— Донн-Улайн. Это по-эльфийски.

— Да? В самом деле? И что это значит?

— Так назывался меч из легенды о Зералине. Он был Первым капитаном народа Денар. Когда его сын Улайн и дочь Донн погибли в сражении с нечистью, он приказал кузнецу выковать меч и назвал его в честь погибших детей. Он поклялся, что однажды вернется на берега Калах-Денара и освободит страну от врагов.

— Красиво. Это что за автор?

— Автор?

— Я хотел спросить — у кого вы это прочитали?

— Это легенда. Всего лишь легенда.

— Ага, это квента, Энбри! Домино, хорошее начало!

— Донн-Улайн. Это что-нибудь значит?

— У эльфов принято менять имя ребенку при достижении им совершеннолетия. Улайн был последним ребенком Зералина, потому и получил это имя. По-эльфийски Uhlainn значит "последний". А Donn на языке эльфов означает "надежда".

Голоса. Они говорят издалека, тихо, едва различимо, но сердце мое замирает, когда я слушаю их. Особенно один — говорит девушка. Это она рассказывает легенду о Зералине.

Боже, какой знакомый, родной, теплый голос!

Языки огня все ближе. Они сливаются в зыбкий узор, напоминающий изображение дракона. Дракон извивается в зловещем танце, но я понимаю, что чудовище не настоящее — это всего лишь татуировка на женской спине. Это совсем молодая женщина, почти девочка, танцует в языках пламени, обступивших ее со всех сторон. Приятное тепло сменяет пышущий жар, который наполняет все тело. Искры, летящие в ночь, начинают кричать на все голоса, и мне почему-то страшно от их криков.

-Знаешь, что бывает с магами, которых осудила имперская инквизиция?

— Нет.

— Им оставляют жизнь, но лишают разума. Для этих несчастных есть особая крепость-приют, где они прозябают как животные, до самой смерти...До самой смерти! До самой смерти, ха-ха-ха-ха!

Голоса все громче и громче, они врываются в мой разум. Они утверждают, что говорят правду, и я не могу возразить им. Они обвиняют, насмехаются, издеваются, жалеют.

— Твой мир сделал тебя беззубым, Эвальд!

— Твой мир сделал тебя беззубым, Эвальд!

— Твой мир сделал тебя беззубым, Эвальд!

— Ха-ха-ха-ха! Жалкий, жалкий, жалкий!

Нет, нет, нет, все совсем не так! Вы не знаете, вы не понимаете. Вы не можете меня осуждать за то, что я люблю ее!

— Enne Salard a`ditet a verien, noe Glennen aiette uthar Laenne ap`Flamenier!

— Да, все верно! Я говорю правду. Я люблю ее, люблю всем сердцем, и буду любить, пока существует этот мир...

* * *

— ... Истинно говорят, и я этому верю безоговорочно, что кость утопленника может быть сильным талисманом, оберегающим от урона сглазом и порчею, ежели оправить кусочек оной кости в серебро и носить постоянно на руке или на груди под одеждою, — бубнит тихий голос. — Равным образом сообщается, что кость утопленника помогает прорицать и предсказывать будущее, ибо не раз и не два наблюдал я, как прорицатели из числа так называемых stryheroi, этих безбожных языческих колдунов, коих еще возможно встретить в землях Нейфа, предсказывали людям будущее, держа во рту обломок кости утопленника... тьфу, мерзость какая!

Языки пламени перед моими глазами гаснут. Остается лепной узор на почерневшем от дыма сводчатом потолке, и бубнящий и вроде бы хорошо знакомый мне голос, в котором нет ничего жуткого:

— Львиный язык, он же тенелистник обыкновенный, растущий по всем имперским землям, от Запустья до Роздоля, как сообщается, равно обладает чудодейственным свойством защищать от черной порчи, ежели пять гран порошка его корня настоять в кварте красного вина и пить оный настой поутру и после вечерней молитвы... Чепуха, я сам это делал, и никакого эффекта! Пресвятая Матерь, сколько идиотов выдают себя за ученых!

— Ганель! — позвал я, узнав этот голос.

— Шевалье!

— Ганель, что происходит?

— Лежите, шевалье, лежите, вам нельзя делать резких движений, — Иустин Ганель смотрит на меня, и в его глазах искренняя радость. — Силы Добра, наконец-то! Уф, благодарение Матери, вы очнулись!

— Ганель, это вы?

— Конечно, я! Да, напугали вы нас на славу, сэр фламеньер. Сколько живу, никогда не видел такой скверной горячки. Но я тоже не заштатный докторишка, хе-хе! Мой бальзам...

— Где я, Ганель? — Я приподнял голову с подушки и попытался оглядеться.

— Мы в Эшевене, в Пограничной марке, добрый сэр.

— Как мы оказались... тут?

— Вас перевезли сюда из Хольдхейма на повозке. А я сопровождал вас, мне было так велено.

— Ганель, я хочу пить.

— Конечно, милорд. Сей момент!

— Ганель... помогите мне встать.

— Лучше вам...

— Черт вас возьми, помогите же!

С помощью ученого я попытался встать на ноги. Получилось. Легкое головокружение прошло быстро, и я смог оглядеться. Комната явно не тюремная камера. Что-то вроде спальни и кабинета одновременно. Нахлынувшая радость отняла силы, и я поспешил сесть на край кровати.

— Сколько времени я был болен? — спросил я.

— Пять дней. Вы еще легко отделались, хе-хе! Я много раз видел, как люди отдавали концы после таких приступов горячки. Как чувствуете себя, шевалье?

— Слабость. И голова кружится.

— Ничего, это не фатально. Позвольте, я посмотрю ваш пульс. — Ганель прислушался. — Сердце у вас подорвано болезнью, но это пройдет, уж поверьте мне. Вот только слабость еще долго будет вас мучить.

— Значит... мы больше не в тюрьме?

— Сейчас я позову мессира де Фанзака, он вам сам все объяснит. И принесу воды. А вы ложитесь и отдыхайте. Это самое лучшее, что вы сейчас можете сделать.

• Окончание легенды

Целебное питье, собственноручно приготовленное Ганелем (он с гордостью мне это сообщил), было мерзким на вкус, но слабость и тяжесть в теле стали меньше. Я смог с помощью Ганеля надеть чистую камизу и штаны и даже рискнул глянуть на себя в зеркало. Да, неплохо меня уделали два месяца каторги! В отросших волосах и бороде появилась седина, на лбу стали заметны морщины, глаза окружали болезненные тени. Я будто постарел на десять лет.

— Прекрасно, шевалье, вижу, вы вполне оправились от хвори, — мужской и смутно знакомый мне голос за спиной заставил меня вздрогнуть и обернуться.

Худощавый длинноволосый человек, одетый в охотничий костюм из бурой замши, стоял в дверях, заложив руки за спину, и не сводил с меня внимательных голубых глаз. У меня вдруг засосало под ложечкой — я понял, кто этот господин.

— Вы...

— Граф Кристен де Фанзак, ваш друг и единомышленник, шевалье. — Человек учтиво поклонился, шагнул в комнату. — Я представляю здесь, в Эшевене, его величество императора Алерия.

— Это вы говорили со мной в доме констебля!

— Совершенно верно. Император не ошибся в вас — вы не поддались на провокацию, хотя, я, признаться, сомневался в вашей стойкости. Присядьте, шевалье, вы слишком слабы, чтобы говорить со мной стоя. Нам предстоит долгий разговор.

— Я... я не понимаю.

— Я пришел, чтобы объяснить вам суть всего, что происходит. Но вначале позвольте мне от имени его величества и от моего собственного имени извиниться перед вами, маркиз Дарнгэм, за те испытания, которые вам пришлось пережить в последние месяцы. Уверяю вас, это было необходимо.

— Я провел больше двух месяцев на каторжных работах, едва не погиб при затоплении шахты, чуть не умер от болезни — за это вы хотите извиниться?

— Именно, — де Фанзак сделал Ганелю знак закрыть дверь, сам взял свободный стул и сел напротив меня. — Мы испытывали вас. На всякий случай, приставили к вам мэтра Ганеля, которому дали поручение следить за вашим здоровьем.

— Бред какой-то. Зачем вы устроили весь этот балаган?

— Ваше неожиданное и чудесное появление в Ростиане, ваше участие в событиях в Халборге и на Порсобадо, не остались незамеченными. И заметили вас не только ваши друзья, такие как мессир де Фаллен, но и враги. Император Алерий давно подозревал, что среди высших царедворцев Ростиана есть шпионы, подкупленные магистрами Суль. Вскоре после вашего возвращения с Порсобадо мои агенты перехватили в порту Агерри курьера с шифрованными грамотами. Нам удалось прочесть их. В одной из них магистры Суль прямо поручают своему эмиссару в Рейвеноре убить вас, и чем скорее, тем лучше.

— И кто же этот эмиссар?

— Увы, этого мы не знаем.

— Значит, ради того, чтобы спасти мне жизнь, вы навесили на меня ложное обвинение в измене и упекли на каторгу, так?

— Это было необходимо. У врагов империи должна быть создана уверенность, что вы более не представляете для них опасности.

— Ага, понятно, — я с ненавистью посмотрел на де Фанзака. — Грязные игры спецслужб, как сказали бы в моем мире. Но я едва не погиб при затоплении шахты, как вы это объясните... милорд?

— Никакого затопления не было. Мои люди организовали побег Ратберта — так было нужно, и вы вскоре поймете, почему. Кроме того, в Рейвенор отправлено донесение, что вы пропали без вести при аварии в "Уэстанмеринг". То есть, вы как бы мертвы. Это даст вам хорошую фору, шевалье.

— Бред, чертов бред! Вы...

— Давайте обо всем по порядку. Ваши враги по достоинству оценили ваши действия на Порсобадо — вам удалось разоблачить их успешного агента и заодно подавить антиимперский мятеж, который, учитывая слабость нашего гарнизона в Фор-Авек, мог причинить огромный вред Ростиану. Вы с честью вышли из трудной ситуации и заслужили вполне обоснованную ненависть тех, кто стоял за всеми этими кознями — сулийцев. Далее, ваша роль в том, что магистром ордена стал мессир де Триан, добавила, скажем образно, масла в огонь. Думаю, решение о вашей ликвидации было принято уже в конце прошлого года. Я уж не говорю о том, что артефакт, ради которого затевалась вся сулийская операция на Порсобадо, не попал к магистрам, и в этом тоже есть ваша заслуга. Теперь скажите — долго бы вы прожили, если бы не наша опека?

— То есть, вы следили за мной?

— Именно так, сударь. Это я организовал вашу встречу с императором и слышал ваш разговор — с согласия и по поручению его величества, разумеется. Именно я посоветовал императору дать вам то поручение, которое вы отвергли. Признаюсь, меня приятно удивила ваша отвага: не каждый осмелится сказать в глаза императору то, что сказали вы.

— Я поступил по совести, граф.

— Конечно. И ваша прямота понравилась императору. Но у нас были основания думать, что ваш визит во дворец не прошел незамеченным и для врагов — поверьте, я знаю, что говорю. И я предложил императору идею с арестом. Ваши враги в Рейвеноре были в восторге, узнав о том, что вы арестованы. Вместе с вами — для отвода глаз, — были арестованы еще несколько братьев под разными предлогами. Мы хотели создать у врагов видимость чистки наших рядов от врагов — вы должны понимать мою мысль, шевалье. Разумеется, всех потом выпустили и восстановили в братстве.

— Знаю, — я вспомнил скотину де Хоха. — Но пока не вижу никакого смысла.

— Смысл есть. Император не случайно взял с вас клятву верности. Вам предстоит выполнить задание, которое мы могли бы поручить только абсолютно преданному и отважному человеку.

— Льстите мне?

— Нисколько. Вы уже доказали, на что способны. В братстве фламеньеров предостаточно доблестных и преданных воинов, но иногда доблести и верности не всегда бывает достаточно. Необходимы — как бы это правильнее назвать, — непредсказуемость и необычность образа мысли. Отвергнув предложение его величества, вы показали, что как раз эти качества у вас присутствуют.

— Слишком много учтивых речей и туманных фраз, милорд. Не соблаговолите ли говорить по существу?

— Хорошо. Ситуация в Кланх-о-Доре в последние годы очень нас беспокоила. Это земли империи, и виссинги являются ее подданными, хоть и имеют своего собственного монарха. Однако среди виссингов есть немало тех, кто желал бы создать свое государство. Мэтр Ганель рассказывал вам про "людей в волчьих шкурах". Конечно, после тех событий виссинги не пытались восставать, но сейчас ситуация может измениться. Заговорщики могут воспользоваться возможными событиями на востоке и нанести подлый удар в спину.

— Я что-то никак не соображу, причем тут я и этот виссинг Ратберг.

— Примерно полгода назад орденские персекьюторы и Святой Трибунал выследили и уничтожили в Кланх-о-Доре преступную группу, в которой этот самый Зерам Ратберт состоял. Ее члены неожиданно для нас оказались вампирами-оборотнями, таких в этих землях называют лу-гару. Теми самыми "людьми в волчьих шкурах", которые во времена восстания Вендры ввергли эти земли в бездну ужаса. — де Фанзак помолчал, будто наслаждаясь тем, что сказал. — До этого подобные твари не появлялись в имперских землях добрые полвека, и нам казалось, что мы их окончательно истребили. Но самым странным было то, что Ратберг оказался человеком, что он не заражен вампирским проклятием, хотя просто обязан быть зараженным, и поэтому вопросов возникло еще больше. Было и еще одно странное обстоятельство — Ратберт охотно рассказывал на допросах, что братья-волки всячески оберегали его и окружали его величайшим почтением, однако, по его словам, совершенно не помнил, как и когда оказался в этом зловещем сообществе. По его словам, он провел с братьями-волками всю жизнь. Кроме того, наши боевые маги определили, что у Ратберта очень сильная магическая аура, но при этом практической магией он не владеет и никаким заклинаниям не обучен. Это было и вовсе непонятно. По окончанию разбирательства Инквизиция заключила загадочного узника в особую тюрьму для магов в Ардессе, близ Рейвенора. Ратберт был доставлен в тюрьму в первых числах Месяца Дождей, и его охрана была поручена одному из самых опытных наших охотников. Охотника, кстати, вы прекрасно знаете — это Лукас Суббота. Вы, кажется, с ним друзья?

— Я не испытываю к этому господину ни малейшей симпатии, скорее, наоборот.

— Понятно, — де Фанзак улыбнулся краешками губ. — Я продолжу: за следующие два месяца было совершено семь попыток освободить Ратберта, и каждый раз в деле были замешаны вампиры. К счастью, в тюрьме для магов это не так-то просто сделать, да и Суббота отлично справился со своей задачей. Ну а потом мы перевели Ратберта в Хольдхейм, чтобы познакомить его с вами, шевалье и устроить вам обоим побег.

— Вы запутали меня окончательно.

— Вампирам зачем-то нужен Ратберт, — Де Фанзак сверкнул глазами. — Они очень дорожат им, но вот почему, непонятно. Вам предстоит выяснить это, шевалье. Не в одиночку, конечно, вам помогут ваши друзья.

— Почему я?

— Потому что Ратберт был вместе с вами в заключении. Он знает вас. Для него вы враг империи, и это может сработать. Мы примерно знаем, куда мог направиться Ратберт после побега. Но сейчас об этом рано говорить — вам надо отдохнуть и набраться сил. Ганель позаботится о вас.

— С превеликим удовольствием, — ученый поклонился нам обоим.

— Я распорядился приготовить для вас горячую ванну, шевалье, — продолжал де Фанзак. — Если есть желание и силы, можете помыться. А потом отдыхайте. И еще раз простите нас за то, что мы поступили с вами не совсем честно. Так было надо. Поверьте, империя найдет способ загладить свою вину перед вами. При условии, конечно, что вы сделаете то, чего ждет от вас император. Чего все мы ждем.

* * *

В последующие дни я ел, спал — и приходил в себя. То, что случилось со мной в минувшие два месяца, стало казаться ужасным кошмаром, который хотелось поскорее забыть, но никак не получалось. Больше всего я думал над тем, зачем де Фанзаку нужно было подвергнуть меня таким испытаниям: объяснения царедворца казались мне неубедительными, неискренними. Но каким же счастьем после всего пережитого было чувствовать себя свободным, спать в уютной чистой хорошо протопленной комнате, а не в вонючем вшивом бараке, где гуляли ледяные сквозняки; есть нормальную пищу, а не баланду, и не думать о зловещей даме с белой вуалью из моего сна, которая на этот раз, кажется, прошла мимо меня — то ли пожалела, то ли перенесла наш окончательный разговор на потом. И, может быть, — я очень хотел в это верить, — я смогу сделать то, о чем мечтал днем и ночью в Хольдхейме, и что держало меня на плаву. Я наконец-то встречусь с Домино. От этих мыслей становилось так хорошо на сердце, что мне хотелось кричать от счастья, и благодарить Бога за то, что Он не судил мне страшнейшее из наказаний для человека — несвободу и бессилие.

Ганель оказался неплохим лекарем. Его болюсы и особый массаж, который, как заявил мне профессор, он изучил у мудрых старцев в Хиланджи, сделали свое дело — я перестал просыпаться среди ночи от болей в спине, мог свободно опираться на правую ногу и согнуться в пояснице. Ганель со свойственным ему апломбом заявил, что моя болезнь была вызвана перенапряжением и переохлаждением мышц спины, и что очень скоро я буду совершенно здоров. Слабость тоже начала постепенно проходить; я начал ходить по комнате и самостоятельно одеваться и есть, радуясь тому, как возвращаются ко мне силы. А главное, появилось желание жить, которое, как мне казалось совсем недавно, покинуло меня навсегда.

В день моей встречи с де Фанзаком меня навестил и лорд-прецептор Эшевена, барон Массим л"Аверк — одетый во все черное статный суровый старик с лицом святого подвижника и фанатичным блеском в глазах, настоящий крестоносец. Он принес мне корзину с фруктами и несколькими бутылками очень хорошего красного вина с местных виноградников Кот-Арбон, и заявил, между прочим, что был знаком с сэром Робертом де Квинси.

— Мы вместе служили в Бречице, я тогда состоял в копье мессира де Грикара, а ваш благодетель был у де Грикара старшим оруженосцем, — поведал он. — Ему только-только исполнилось семнадцать. Печально было узнать, что он оставил наш мир, однако в Ее небесном воинстве сэру Роберту уготовано место в первых рядах, а мы сохраним память о нем в наших сердцах.

— Вы очень добры, — ответил я.

— Странно, что вы прибыли к нам из другого мира, шевалье, — внезапно сказал л"Аверк. — Очень трудно поверить в подобное. По мне, так вы обыкновенный юноша, каких много.

— Я таков и есть, милорд барон.

— Мне по сердцу ваша скромность. Если вам что-нибудь понадобится, просите безо всякого смущения, — с этими словами старый прецептор по-дружески потрепал меня за плечо и вышел, пожелав мне скорого и полного выздоровления.

После визита прецептора я поспал, разнеженный теплом и душевным покоем. Сколько я спал, не знаю: разбудил меня Ганель, как всегда возбужденный и невротичный. Он принес мне лекарство, а заодно рассказал о новостях Эшевена.

— Прецептор попросил меня помочь разобраться с эшевенскими архивами, — заявил он. — Они нуждаются в кодификации. Его писцы, что один, что другой, настоящие олухи, безграмотные, зато важные и глупые, как биллафарские гуси. Я лишь мельком глянул, как они оформили свод капитуляриев прецептора за последний год — это безобразие! Коммендации вперемешку с указами, хронология не соблюдается. Руки им за это оторвать мало. Как вы себя чувствуете?

— Неплохо, благодарю, — я вылез из-под одеяла, сел на постели. — Я вполне готов к новым неприятностям.

— Отрадно это слышать.... Только бы лорд-прецептор не попросил меня еще и прекарные грамоты отредактировать! Могу себе представить, каков там слог!

— Иустин, — я впервые назвал профессора по имени, — вы даже не представляете, как я вам признателен. Я...

— Ах, пустое, шевалье! — Ганель махнул рукой. — Я делаю то, что на моем месте будет делать любой костоправ. Правда, как вы могли заметить, делаю это хорошо и с душой.

— Тем не менее, я едва не умер. Бесчеловечно было так поступать со мной только ради того, чтобы проверить мою лояльность императору.

— О-о, вы и понятия не имеете, как императоры Ростиана подчас изощрялись, чтобы испытать своих слуг! — Ганель уселся напротив меня. — Помнится, император Эйтан Пятый, правивший четыреста двадцать лет назад, велел своему первому министру убить собственную жену.

— И министр подчинился?

— Да, но после этого отомстил тирану — отравил его и привел к власти нового императора.

— Мерзкая история.

— Вы верите в судьбу, шевалье?

— Иногда верю, иногда — нет.

— Странный ответ. Я ведь понимаю, что вы хотите сказать — испытание неволей показалось вам жестоким. Если вас хотели использовать, то зачем нужно было так рисковать вашим здоровьем и жизнью, верно? Однако вы забываете, что сказано в Золотых Стихах: "На ком благоволение Мое, тот сохранит дыхание даже в пучине огненной".

— И это говорите вы, безбожник?

— Гм, — Ганель покраснел. — Меня обвинили в безбожии, но это не совсем справедливо. К тому же, понятие глубины веры весьма и весьма субъективно, вы не находите?

— Хватит об этом. Вы вылечили меня, а остальное неважно.

-Я старался. И не только из желания показать вам свое искусство. Скажу откровенно, шевалье, за эти два месяца я очень к вам привязался. Вы славный человек, мне давно не приходилось общаться с людьми, подобным вам. Вы сочетаете в себе качества истинного рыцаря с незаурядным умом, и вы умеете выслушивать других.

— Да, это есть, — я усмехнулся. — Вы ведь пришли ко мне не только затем, чтобы пожаловаться на прецептора и его архивы?

— Я ученый, как вы уже имели возможность заметить. И я очень не хочу, чтобы мне поручали разбирать все эти бесчисленные, пропыленные, пропахшие мышиным пометом тома и свитки. Да еще и безграмотно написанные, заметьте. Очень мало удовольствия в том, чтобы читать списки должников, прекарии, чиншевые отчеты, ведомости об уплате гафоля и тому подобный вздор. Не затем я покинул Рейвенор...

— Добрый вечер, шевалье! — Де Фанзак стоял в дверях, улыбаясь. — И вам, мэтр, доброго вечера.

Я кивнул, Ганель изобразил что-то вроде весьма неуклюжего книксена. Агент императора шагнул в комнату. За ним следовали два совсем юных пажа, и каждый держал в руках свернутую одежду.

— Это вам, — сказал де Фанзак.

Пажи немедленно положили свою ношу на стол, поклонились мне и вышли. Один из комплектов одежды был из сукна и черной кожи, усиленной сталью, кольчужной сеткой и заклепками. Что-то подобное я видел надетым на Лукасе Субботе.

— Фламеньерские доспехи вам пока не понадобятся, — пояснил де Фанзак, — а это снаряжение вполне вам подойдет. Это боевой комплект персекьютора. Примерьте.

Я подчинился. Натянул на себя короткие штаны из толстого сукна с пластинчатыми наколенниками и стальным бандажом, защищающим пах — они были вполне по размеру. К штанам шел широкий, в ладонь шириной, клепаный ремень из толстой вареной кожи, усиливающий защиту живота. Куртка была короткой, до середины бедер, с кольчужными вставками на плечах, груди и в верхней части спины, плюс имела вшитый кольчужный капюшон — судя по толщине и плотности, кольчуга была двойного плетения. Внутри капюшон был подшит суконной подкладкой, чтобы кольчужная сетка не выдирала волосы. Кафтан, или, точнее, кожаный плащ без рукавов, густо покрытый стальными заклепками, выглядел очень внушительно. И еще были перчатки с длинными крагами, тоже со стальной набивкой.

— Похоже, я угадал с размером, — с удовлетворением заметил де Фанзак, разглядывая меня. — Все впору.

— Солидная амуниция, — сказал я, наслаждаясь тем, как ладно сидит на мне подаренное снаряжение. — Но почему не доспехи?

— Помилуйте, шевалье, я считаю вас умным человеком, а вы говорите глупости, — де Фанзак с укоризной посмотрел на меня. — Вам предстоит тайная миссия, а не парад на День Вочеловечения. Но не волнуйтесь, этот доспех защитит вас немногим хуже, чем латный гарнитур от оружейных домов Рейс, Винга или Фраберг. Проверено не одним поколением персекьюторов. Это вываренная воловья кожа, набивка и кольчуга из холоднокованой стали. Посмотрите на капюшон — даже крупный оборотень с клыками в два с половиной дюйма длиной не прокусит его. Клыки и когти вампира тем более бессильны против такой брони. Конечно, стальные латы лучше защищают от оружия и стрел, но сковывают движения и весят гораздо больше, а в вашем опасном ремесле ловкость и подвижность куда важнее силы и степени броневой защиты. И сражаться придется большей частью не на коне, а пешим.

— Вампиров я уже видел. А вот что до оборотней....Жуткие, должно быть, твари.

— Жуткие, — согласился де Фанзак. — Хуже всего то, что они возвращаются.

— Почему это стало возможным?

— Кланх-о-Дор особое место. Возможно, во времена владычества виари здесь все было по-другому. Черная магия Нашествия отравила эти земли, заразила их Тьмой, которая никуда с тех времен не исчезла и уродует все, к чему прикоснется. Некогда предки виссингов, первыми пришедшие на эти земли, поклонялись божественной триаде, трем богам-хранителям — Оссу, Приану и Нэске. Посвященные им святилища до сих пор остались в лесах и среди болот Кланх-о-Дора, но что сталось с самими божествами?

— Так эти божества были... реальны?

— Так говорят сами висинги. Потом сюда, вместе с имперскими войсками, пришла вера в Матерь-Воительницу. Часть виссингов приняла ее, часть нет. Началось восстание королевы Вендры — чем оно закончилось, вы знаете. А сейчас кому-то очень хочется вновь разжечь в этой провинции религиозную войну. Неведомые силы избрали своим оружием самую худшую магию.

— Сулийцы?

— Возможно. А еще здесь есть те, кто мечтает отделиться от Ростиана и создать свое государство. И таких немало. Пока правящий дом Кланх-о-Дора кажется нам вполне лояльным. Нынешняя династия управляет в Левхаде с той самой поры, как было подавлено восстание Вендры. Король Эдельфред совсем еще ребенок, ему едва-едва исполнилось пятнадцать, и от его имени правит королева-мать Вотана — женщина весьма мудрая и прагматичная. Однако чужая душа потемки, верно? Мы не можем предугадать, что случится, если сила и влияние Ростиана в Кланх-о-Доре начнут ослабевать. Скрывавшаяся до поры нечисть немедленно воспользуется этой слабостью.

Я кивнул и посмотрел на второй комплект. Это была выходная одежда — лиловый пурпуан, подшитый куньим мехом, фетровая шляпа, черные шоссы и башмаки-пигаш из бурой кожи.

— Вы принесли мне доспехи и одежду. Но оружия я не вижу, — сказал я.

— Понимаю, о чем вы. Ваш меч сейчас находится в арсенале ордена, и забрать его оттуда пока нельзя — думаю, вы понимаете, почему, — де Фанзак многозначительно улыбнулся. — Вы получите другой меч, который вас не разочарует.

— Ясно. Что ж, спасибо и на этом.

— Я совсем забыл сказать вам, шевалье, что лорд-прецептор приглашает вас и мэтра Ганеля на ужин. Очень советую вам принять его приглашение.

— Благодарю, граф. С удовольствием принимаю.

— Тогда до вечера, — де Фанзак вновь улыбнулся и не спеша вышел из комнаты.

Я поймал себя на мысли, что улыбка де Фанзака мне очень не по душе. Что-то нехорошее есть во всех этих разговорах о тайной миссии. Ясно одно, что поиски беглого Ратберта лишь один из эпизодов моего задания и, как мне кажется, не самый сложный. А вот что будет дальше...

Об этом можно только догадываться.

* * *

За окнами начали сгущаться закатные сумерки, когда совсем еще молодой стеснительный паж пришел, чтобы проводить меня в большую трапезную Эшевена. Я был готов: Ганель пытался меня убедить, что мне следует надеть парадный костюм, но я решил идти на ужин в доспехе персекьютора, только вместо кафтана надел теплый суконный плащ. И хотя у меня не было никакого оружия, я почувствовал себя увереннее, надев эти доспехи.

— А ты можешь надеть это, — сказал я Ганелю, показав на пурпуан. — Тебя вроде тоже как бы пригласили.

— О, нет! — Ганель замахал руками. — Я не смею!

Следуя за пажом, мы вышли из гостевых покоев в большой мощеный двор, где слуги уже зажигали факелы. Было ветрено и холодно, быстро темнеющее багровое небо было пасмурным, и я подумал, что будет снег. Со двора мы прошли в донжон и оказались в гостевом зале, где нас уже ждали.

— Будь я проклят! — Пузатый бородач в малиновом бархате и мехах чуть ли не побежал мне навстречу с другого конца зала, раскрывая объятия. — Пан Эвальд, чтоб меня!

— Пан Домаш? — Я был удивлен.

Роздолец сдавил меня, расцеловал в обе щеки. На его румяном лице была написана самая искренняя, просто детская радость.

— Жив, здоров и бодр, как мартовский вепрь, разорви меня вампиры! — выпалил он. — Ну, вся наша непобедимая хоругвь в сборе. Ах, как же я рад этому, никакими словесами не высказать! Давно тебя не видел, твоя милость, и, по правде сказать, не чаял увидеть. Тут такие слухи про тебя ходили, что с тоски хоть в петлю лезь. Аж добрый мед в глотку не лез. Ан нет: все оказалось не так скверно, как думалось. Ну, теперь мы снова вместе, и пусть враги трепещут.

— Пан Домаш прибыл сегодня под вечер, — пояснил подошедший де Фанзак. — Он просто рвался увидеть вас, шевалье, и мне стоило большого труда уговорить его чуточку подождать. Хотя бы до ужина.

— Рад тебя видеть, пан Домаш, — сказал я, пожимая честному роздольцу руку. — Искренне рад.

— А меня?

Я вздрогнул и, обернувшись, увидел Элику Сонин. Эльфка, одетая в роскошное вино-красное блио, сверкающая драгоценностями, стояла у огромного пылающего камина и призывно манила меня ручкой.

— Аррамен, милый друг, — сказала она, улыбаясь.

— Аррамен, — выдохнул я.

— Вот мы и встретились, — она протянула мне руки, сверкнув изумрудами на пальцах. — Предками клянусь, что счастлива видеть тебя. Ты очень возмужал.

— Ты тоже тут, — я обнял ее, вдохнул идущий от эльфийки аромат экзотических цветов и почувствовал, как сладко замерло у меня сердце: я будто мою милую Домино обнимал. — Это уже слишком. Значит, крутая каша заваривается.

— Круче не бывает, — Элика зажмурилась, как довольная кошка. — Мы лучшее, что есть у империи, и мы это еще раз докажем, не так ли?

— Ура! — провозгласил пан Домаш, подбросив вверх свою шапку.

— Дамзель Сонин тоже приехала в Эшевен сегодня, отозвавшись на мое приглашение, — пояснил граф. — Видите, шевалье, ваши друзья не забыли о вас. Что ж, теперь осталось выпить по кубку вина и насладиться таким замечательным обществом.

Я взял Элику под руку, и мы прошли к обильно накрытому столу, возле которого нас ждали барон л"Аверк и фламеньеры гарнизона Эшевена. Старшего из братьев звали Верен де Фьерис: он был знаменосцем лорда-прецептора, то есть вторым человеком в Эшевене. С де Фьерисом пришла его супруга, некрасивая полная женщина в высоком чепце и лиловом бархатном платье со шлейфом. Это, кстати был первый случай, когда я видел жену фламеньера.

— Устав братства не запрещает рыцарям жениться, — пояснила мне Элика. — Когда-то Гугон де Маньен, основатель братства, предписал для фламеньеров обет целомудрия, но потом от этого правила отказались.

— В смысле?

— Родич де Маньена опозорил братство, вступив в противоестественную связь со своим оруженосцем. Об этом стало известно, и де преемник де Маньена, командор Лука де Фрезон, приказал изгнать обоих из братства. После этого фламеньерам разрешили иметь семьи.

— Ты знаешь о фламеньерах решительно все.

— Как и они о нас, магах, — просто ответила эльфка.

Из прочих рыцарей двое носили одинаковое имя Пейре (фамилии я не запомнил, больно мудреные оказались), а еще один оказался чуть ли не моим тезкой — его звали Эваль де Гриссон. Еще на пир пригласили замкового капеллана, мессира Брубо.

— На вашу долю выпали большие испытания, шевалье, — сказал мне капеллан, когда нас познакомили. — Цените то благоволение Матери, которое пребывает на вас.

— Ценю, ваше преподобие, — ответил я, думая о своем.

После церемонного обмена приветствиями, нам указали наши места. Элика села справа от меня, байор Домаш — слева.

— Ну что, удивила я тебя? — прошептала Элика мне на ухо.

— Черт, да я будто сплю, — ответил я совершенно искренне. — Прямо именины сердца.

— Я очень рада тебя видеть, — ее пальцы легли на мою руку. — Я скучала без тебя.

— Элика, ты же знаешь...

— Ты получил мою записку?

— Да, перед самым арестом.

— Хорошо, я рада...

— Добрые господа, позвольте мне сказать, — де Фанзак взял кубок с вином и окинул нас взглядом. — Ныне, за этим щедрым столом, я вижу тех, кому предстоит сослужить нашей общей державе — да хранит ее Матерь-Воительница! — великую службу. От нашего успеха зависит, что ждет Ростиан в ближайшие месяцы, и это не пустые слова. Но прежде чем мы будем говорить о деле, давайте выпьем за здоровье его величества, императора Алерия, и пусть высшие силы продлят дни его правления!

— Хэйл, император! — провозгласил лорд-прецептор.

— Хэйл, Ростиан! — поддержал пан Домаш. — За императора хоть на бой, хоть на погибель!

Я выпил свой кубок и ощутил, как Элика прижалась бедром к моей ноге. Черт, неужели роздольский рыцарь был прав, и эльфка действительно неравнодушна ко мне? Может быть, надеется на то, что я почти три месяца был один и не устою перед ее женскими чарами?

Нет, Элика, прости, но я...

— Задумались, шевалье? — перебил мои мысли де Фанзак.

— Нет, просто пытаюсь поверить в происходящее, — ответил я, сжимая в ладони пустой кубок. За моей спиной уже появился паж с кувшином, и я позволил налить себе вина. Почему-то появилась мысль сегодня напиться. Основательно так надраться, в хлам. Хотя с местного вина...

— Поверить во что? — спросил де Фанзак.

— Еще несколько дней назад я был одним из узников на руднике в Хольдхейме, — ответил я. — Мне казалось, что моя жизнь закончилась. А сейчас я сижу в таком чудесном обществе и... Мне даже выразить мои чувства трудно.

— Наш милый шевалье немного философ, — заявила Элика, — и всегда, говоря о своих переживаниях, краснеет как девица. Уж я-то знаю.

— Предлагаю тост за моего любезного друга, шевалье Эвальда! — рявкнул пан Домаш, поднимая кубок.

Мне ничего оставалось, как только выпить полный кубок, и парой минут спустя я почувствовал, что пьянею. Видимо, я еще не вполне выздоровел для таких обильных возлияний. Элика заметила это.

— Надо есть! — шепнула она. — Смотри, какая замечательная гусятина. Она просто исходит соком, ммммм!

— Прежде чем мы в полной мере насладимся яствами и напитками с этого стола, — начал де Фанзак, — я бы хотел поговорить о важном. Вы ведь не против, милорды?

Я понял де Фанзака. Представитель императора понял, что через полчаса любые серьезные разговоры будут пустой тратой времени. По себе понял — второй кубок очень чувствительно шибанул мне в голову.

— Вы собирались нам рассказать о воле императора, — сказал я.

— Да, шевалье. Его величество желает, чтобы дальние западные провинции Калах-Денар и Кланх-о-Дор оставались спокойными и процветающими при любом развитии событий. И главную роль император отвел дипломатам, вроде меня, и рыцарям братства — вам.

— Орден всегда обеспечивал в этих землях порядок, — заметил прецептор. — И в будущем продолжит это делать, уж не сомневайтесь.

— Никаких сомнений, барон, — ответил де Фанзак. — Уж кому, а его величеству нет нужды рассказывать о том героическом бремени, которое несет братство по всему Ростиану. Фламеньеры — гордость империи, ее крепкий хребет и главная драгоценность в имперской короне. Так говорит император Алерий.

— За фламеньеров! — провозгласил л"Аверк, фанатично сверкая глазами. — Au forter a Matra Bei!

Мы выпили кубки, как и за императора, стоя, сидеть остались лишь Элика и супруга лорда-знаменосца. Де Фанзак сделал слугам подать вторую смену блюд. Я так понял, в Эшевене с недавних пор всем распоряжался именно он, а не прецептор.

— Обстановка в Калах-Денаре сегодня достаточно спокойная, — продолжил де Фанзак, — там базируется большая часть нашего флота, в городах многочисленные гарнизоны и великий герцог Антомарки абсолютно предан империи. Здесь же не все так благополучно. У провинции две головы — местная династия в Левхаде и наш наместник в Тинкмаре. И есть еще те, кому не дает покоя слава королевы Вендры.

— Неужели кто-то до сей поры всерьез мечтает о Тысячелетнем Виссингетском королевстве? — спросила Элика. — Это даже не их исконные земли.

— Это земли империи, — жестко произнес де Фанзак, — и империя обеспечит здесь порядок. В противном случае полетят головы. Даже если на них надеты короны. Много голов.

— Император настроен так решительно? — промурлыкала Элика.

— Более чем решительно, миледи. Его взгляд устремлен на восток, и очень скоро мы узнаем волю императора.

— Стало быть, поход будет, — вздохнул л`Аверк. — Благодарение Матери, что я дожил до этих славных времен.

Я открыл было рот, чтобы сказать, что я думаю по поводу выбора времени для похода, но меня опередила Элика.

— Безусловно, пророчества Золотых Стихов должны сбыться, — сказала она с нескрываемой иронией, — но не кажется ли вам, граф, что священная война с Терванийским алифатом не может быть начата, пока империя не решила вопрос с моими соплеменниками?

— Ваша проницательность сравнима только с вашей красотой, дамзель Элика, — де Фанзак постно улыбнулся. — Именно так думает император. И потому я собрал вас тут, в Эшевене. Вам предстоит... хм... прояснить ситуацию. И не только относительно виари.

— Что именно нам нужно будет сделать? — спросил я.

— Найти вашего знакомого Ратберта. С ним связано очень много темных тайн, которые необходимо раскрыть. Все детали вам сообщат в Форт-Джерониме, куда вы отправитесь завтра утром. Там вас уже ждут. — Де Фанзак сделал пажам знак наполнить кубки. — А пока давайте есть и пить. Не стоит разговаривать о делах за дружеским застольем.

* * *

Я устал. Очень. Едва доплелся до своей комнаты и упал на постель, не раздеваясь. Не хотелось двигать ни рукой, ни ногой. Слишком много шуму, болтовни и громких пьяных разговоров за один вечер. И вино с виноградников Кот-Арбон — оно явно крепленое, чтоб его. Не может так разобрать с четырех кубков сухого вина...

Она появилась неслышно, как призрак. Встала между пылающим камином и кроватью, и лицо ее оставалось в тени.

— Ты даже не разделся, — сказала Элика. — Так опьянел?

— Чего ты хочешь?

— Не волнуйся, я не пришла соблазнять тебя. Хотя, это было бы пикантным приключением, — эльфийка села на край постели. — Нам надо поговорить.

— Может, потерпим до утра? Я ужасно хочу спать.

— Зачем ждать до утра, если можно сейчас? Мы одни. Твой чудаковатый приятель крепко спит в соседней комнате и не помешает нам. Храпит так, что занавеси колышутся.

— Ты что-то узнала о Домино?

— Мне показалось, ты был не особенно рад увидеть меня сегодня.

— Тебе показалось.

— Боишься собственных мыслей и желаний, Эвальд?

— Элика, я задал тебе вопрос!

— Лежи, — магичка остановила мой порыв, коснувшись пальцами моей груди. — Я все написала тебе в записке. Брианни в безопасности. Пока в безопасности. И у нас есть несколько недель для того, чтобы помочь ей.

— Помочь?

— Наверное, я должна тебе объяснить, почему напросилась сюда. Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Де Фанзак не говорит самого главного. Того, что знаю я. Знаю почти наверняка, Эвальд.

— И что же такое ты знаешь?

— Однажды в разговоре со мной ты упомянул, что Домино рассказывала тебе легенду о Зералине. Я тогда открыла тебе тайну ее происхождения. Помнишь?

— Было дело. И что из этого?

— В легенде упоминался меч Зералина, Донн-Улайн, не так ли?

— Ну и что?

— Зералин покинул Калах-Денар, но война после этого не закончилась. Он долгие годы сражался с Нашествием, пытаясь отвоевать земли виари у нежити. Он не проиграл ни единой битвы. Последнее свое сражение Зералин дал в Вергунардской долине, расположенной в землях Кланх-о-Дора. Виари тогда уничтожили огромную орду нежити, но сам Зералин победы не увидел — он был смертельно ранен в бою и умер на руках своего внука Эская, сына Донн. На третий день после Вергунардской победы Эскай похоронил своего великого деда, и виари навсегда покинули свои земли, став на века Морским народом. Народом без земли.

— Это правда или красивая сказка?

— Правда, истинная, — Элика сверкнула глазами. — Эскай был великим арас-нуан, магом и провидцем. Сохранились его пророчества, записанные на байле — я читала их, еще когда была девочкой. Эскай предсказал, что пройдет множество лет, прежде чем виари вернутся на земли предков, чтобы уже никогда не покинуть их. Начало Возвращения положит любовь человека-воина и эльфийки-нуани, их брак под сенью смерти, вопреки воле лицемерных владык человеческих королевств и законам мироздания. Победоносная сталь Зералина, скрытая на века в гробе короля, вновь увидит солнечный восход, бесприютный народ оставит свои странствия, обретя утраченное, и древняя Тьма будет окончательно повержена. Этого дня виари ждут уже века.

— Интересно. Об этом пророчестве знают в Рейвеноре?

— Конечно. Это, кстати, одна из причин, почему ваша с Брианни любовь не осталась незамеченной. Вы встретились с ней вопреки законам мироздания, ибо люди, рожденные в разных мирах, не могут встретиться. Ты воин, она маг. Возвращение началось. Вы с Брианни, сами того не желая, оказались в самом центре великой битвы, которая уже идет. Битвы, в которой решится судьба моего народа, Эвальд. Таково окончание легенды о Зералине.

— Хорошая легенда, — я не удержался и зевнул, хотя понимал, что веду себя невежливо. — Это все?

— Нет, не все. Де Фанзак не сказал тебе самого главного. Этот Ратберт — ключ к сокровищу, за которое император Алерий многое даст. Империи нужен Донн-Улайн, меч Зералина.

— Очередной меч-кладенец? Чушь какая. У императора достаточно мечей, вряд ли еще один ему пригодится.

— Ошибаешься. Донн-Улайн не просто оружие, он символ. Это меч последнего короля виари-наземников. Тот, кто владеет им, наследует земли Аэрдвиарна по нашим древним законам. Понимаешь, зачем это императору?

— Если честно, не совсем. Ну, получит он этот меч, и что? Калах-Денар и Кланх-о-Дор так и так принадлежат империи. Больно мудреные речи ведешь, радость моя.

— Законным владыкой, заметь. Тем, кого признают все виари, даже те, которые перешли на сторону Суль. Сакральный властелин из пророчеств виари о будущем — кому, как не ему присягнут все кланы? Это будет жестокий удар для сулийцев. Они утратят власть над виари, Ростиан получит преданного союзника и сильный флот. Мой народ наконец-то сможет освободиться от сулийского ига.

— Элика, ты сама хоть веришь, во что говоришь? Я говорил с императором. Алерий такой же фанатик, как и прочие фламеньеры. Он никогда не вернет вам ваши земли. Это даже не обсуждается. Ваш народ так и останется скитальцами вне зависимости, получит Алерий или его наследники меч Зералина, или нет.

— Кто знает! — Элика внезапно рассмеялась и провела ладонью по моей щеке. — Я старше тебя и больше знаю, Эвальд. Очень скоро мы узнаем наше будущее. А пока давай спать. Мы сегодня с тобой выпили, и на пьяную голову спорить с тобой я не хочу. Приятных тебе снов.

Она ушла, прикрыв за собой дверь. Оставила после себя тонкий аромат цветов и морской соли, до боли напомнивший мне о Домино — и множество вопросов, на которые я не мог найти ответа.

• Отец Лукаса

Остаток ночи я проспал, как бревно, без сновидений, и был на заре разбужен Ганелем, который выглядел так, будто всю ночь не смыкал глаз. Наступившее утро, не по-весеннему морозное и хмарное, не обещало приятного дня. Общей утренней трапезы не было — нам с Ганелем принесли простой, но сытный завтрак (пресная и чуть недоваренная овсянка на воде, холодная курица, яйца вкрутую, белый хлеб и сидр) в мою комнату, и компанию нам составил только де Фанзак, появившийся уже после того, как мы с профессором сели за стол.

— До Форт-Джеронима, менее дня пути, будете на месте к вечеру, — сообщил он, очищая от скорлупы яйцо. — Дорога достаточно безопасна, хоть и проходит по диким местам. Охрана вам посему не понадобится, но проводника вы получите.

Ганель неожиданно поддержал графа. Вроде как однажды ему довелось в здешних краях побывать. Дорога, заявил он, не вызовет у нас затруднений. Несмотря на свое зловещее название Мертвецкие равнины всего лишь пустынное болотистое всхолмье, по которому разбросаны небольшие сосновые рощицы. Через равнины, мимо небольших ферм, которых немало на равнинах, вполне проезжая дорога ведет прямиком к Форту-Джероним, так что заблудиться у нас никак не получится. В принципе, звучало все это обнадеживающе, но это были всего лишь слова, а что там дальше будет, я предугадать не мог. Прожевывая безвкусную кашу, я думал над тем, хватит ли мне сил впрягаться в дело, о котором я до сих пор мало что знал — полунамеки-полудогадки Элики и туманные речи де Фанзака только добавляли путаницы.

— Что будем, если мы найдем Ратберга? — спросил я, ковыряя овсянку в чашке и понимая, что не смогу съесть больше ни единой ложки этого лошадиного корма.

— Вы все узнаете на месте, — де Фанзак вытер рот салфеткой и встал из-за стола. — И прошу вас, поторопитесь со сборами.

— Вы обещали мне оружие, — напомнил я.

— Конечно. Вы получите его перед отъездом.

Сборы не заняли у нас много времени. У меня никакого багажа не было, а Ганель захватил только свою сумку, которая за время пребывания в Эшевене сильно разбухла. Что туда наложил этот всезнайка, я представления не имел. Потом за нами зашел паж и проводил во двор, где меня ждал очередной и очень приятный сюрприз.

Во-первых, Элика и Домаш уже ждали нас, сидя в седлах своих коней. Эльфка опять оделась по-мужски и сидела на своей изящной гнедой лошадке как заправский кавалерист. Я заметил, что седельные сумки ее лошади туго набиты, а к лукe седла приторочен вроде как магический посох. Домаш был в неизменном смушковом полушубке, накинутым на кольчугу, в стальном шишаке и с круглым щитом за спиной. Но вот чего я никак ожидать не мог — в Эшевене оказался мой оруженосец Джарем. Парень буквально ошалел от радости, увидев меня, да и мне встреча с ним была очень приятна.

— Милорд, так вы живы! — Я видел, что Джарем едва сдерживался, чтобы не броситься мне на шею. — Творец-Владыка, а мы вас уже оплакали.

— Рановато, — я решил отбросить условности и крепко обнял парнишку. — Рад тебя видеть.

— И я рад, милорд. Как же Назария обрадуется!

— Что с ним?

— Здоров, милорд, хоть и беспокоился за вас страшно. Судейские его дважды на допрос вызывали, так я потом лекаря к нему приглашал. Но старик крепкий, все обошлось... Эх, да как же я рад снова вам служить!

Я не стал интересоваться у парня, каким образом он оказался в Эшевене, да и в том не было нужды — и так понятно, что это де Фанзак все организовал. Так или иначе, появление Джарема меня ободрило. А известие о том, что старик Назария жив и не оказался из-за меня в тюрьме, и вовсе обрадовало.

Во-вторых, Джарем привез мне мои вещи. Странно было то, что оруженосец "не догадался" захватить мои доспехи, наверняка это было сделано по указке де Фанзака. Парень привез кое-какую одежду, мой шлем, подаренный когда-то сэром Ричардом, амулет с сердоликом, который я получил от Лео де Бургоньера в Паи-Ларран, но главное — привел в Эшевен моего жеребца Шанса. Конь не забыл меня и так воодушевленно и радостно начал фыркать и ржать, что мне пришлось его успокаивать при помощи ласк и припасенной Джаремом груши. Правда, конский доспех, по словам Джарема, остался в Рейвеноре — Шанса защищала лишь легкая попона из кольчужной сетки. Мол, де Фанзак распорядился доспех не брать. Я забрался в седло и сразу почувствовал себя сильнее и увереннее. И тут появился де Фанзак в сопровождении двух пажей.

— Возьмите, — де Фанзак подал мне орденский медальон, который у меня забрали в тюрьме. Потом мне подали оружие: длинный прямой меч весьма простой работы, а еще два кинжала, орденскую мизерикордию из фламенанта и широкий кинжал-мечелом с крестообразной гардой.

— Кузнец наточил клинки по моей просьбе, можете быть уверены, — с усмешкой добавил де Фанзак, видя, как я пробую пальцем лезвие меча.

— Спасибо и на этом, — ответил я, хотя был слегка разочарован. Подобные мечи и кинжалы я прежде видел у стрелков вспомогательных войск: их ковали из неплохой стали, но это была явная штамповка, не штучная работа. Де Фанзак угадал мои мысли.

— Этот меч не хуже других, шевалье, — сказал он. — Уверен, он хорошо вам послужит. И вот еще, — граф бросил мне кошель с деньгами. — Здесь тридцать гельдернов, должно хватить на расходы, хотя бы на первое время. Лукас говорил, что у него плохо с деньгами.

— Лукас? — Я вздрогнул. — Лукас Суббота?

— Именно к нему вы едете, — заявил де Фанзак. — Разве я не говорил об этом раньше?

— Неважно, — я не стал объяснять, почему мне неприятно слышать о Субботе. — Ваша власть, ваша воля.

— Лукас обо всем позаботится, шевалье, — заметил граф. — От вас требуется лишь беспрекословно выполнять его приказы. Он отвечает за успех предприятия.

Это была не та новость, которую я хотел бы услышать, но ничего отвечать графу я не стал. Просто промолчал. Прицепил меч к перевязи, а кинжалы к поясу и направил коня к воротам, где нас уже ждал всадник в окружении нескольких пехотинцев, видимо, наш проводник по Мертвецким равнинам. Де Фанзак окликнул меня.

— Что еще? — спросил я.

— Удачи вам, шевалье, — сказал граф. — Оправдайте доверие императора.

— Я постараюсь.

— Конечно. И... будьте осторожны, — добавил де Фанзак и, махнув мне рукой, повернулся и пошел к входу в донжон.

* * *

Проводника звали Матис, и это было все, что я от него смог узнать. На все прочие расспросы проводник отвечал либо "Посмотрите, ваша милость", либо вообще отмалчивался. Секретность, чего уж там.

Дорога начиналась прямо за воротами Эшевена и была хорошо различима на фоне чистых снегов окружающей равнины. Мы двинулись по ней за проводником и ехали довольно долго — часа, наверное, два-три, — пока не увидели впереди придорожную таверну.

Отдых получился коротким. Нам не понадобилось много времени на то, чтобы выпить по кружке горячего вина с пряностями, а кузнецу — осмотреть копыта наших лошадей. После этого Матис повел нас дальше. До полудня мы миновали несколько ферм, дальше дорога пошла между пологими холмами. Снег стал глубже, ветер крепче, лошади пошли тяжелее.

За моей спиной Элика и Ганель о чем-то говорили на языке виари. Домаш втихомолку ругался, когда ветер начинал дуть нам в лицо. Действительно неприятный был ветер, обжигал кожу и заставлял глаза слезиться. Так мы доехали до развилки, и дальше дорога повела нас через пустынную равнину с разбросанными по ней маленькими рощицами.

— Топи, — сказал Матис. — Держитесь прямо за мной.

Я только пожал плечами. Растянувшись цепочкой, мы ехали следом за проводником, и об опасности я не думал. Мне хотелось только одного — побыстрее попасть в тепло. Из прострации меня вывел Домаш.

— Так где же ты пропадал, сударь? — спросил он тихо, верно, не хотел, чтобы его услышал проводник.

— В аду, — ответил я.

— Скверно шутишь, твоя милость.

— Я не шучу. — Мне почему-то не хотелось откровенничать с байором. — Как-нибудь расскажу.

— Матерь пресвятая, сохрани и оборони нас, скорбных и болящих! — воскликнул Домаш и отстал от меня.

Элика не делала попыток заговорить со мной. Странно, но факт. Может быть, обстановка казалась ей неподобающей для душевного разговора. Было холодно, ветер усиливался, и по заснеженной равнине замела небольшая поземка. Здесь мы были как на ладони, и почему-то мне было очень неуютно от мысли, что укрыться от чужого недоброго взгляда нам просто негде.

Де Фанзак сказал правду — облачное небо начало темнеть, когда я увидел впереди, в какой-нибудь паре километров от нас, Форт-Джероним — бревенчатые стены и срубленные из дерева вышки, что-то вроде форпостов пионеров, осваивавших североамериканский континент. Признаться, на душе сразу стало легче. Я услышал, как облегченно выругался Домаш, а на красивых губках Элики появилась улыбка, которую я не видел с утра. Кажется, мои друзья не меньше меня желали оказаться под защитой стен и гарнизона форта.

На дороге перед воротами форта нас ждали три всадника. При нашем приближении один из них пустил коня шагом нам навстречу, двое остались на местах.

— Судари мои, — сказал встречающий, учтиво кивнув нам. Это был мужчина лет пятидесяти, облаченный в кольчугу и при мече. — Добро пожаловать в Форт-Джероним.

За воротами располагался обширный, очищенный от снега плац, с трех сторон замкнутый мощными двух— и трехэтажными бревенчатыми постройками под двускатными драночными крышами. У одного из них находилась коновязь, где нам предложили спешиться, и подоспевшие мальчики-служки забрали наших лошадей. Вообще, форт производил весьма внушительное впечатление, несмотря на то, что его укрепления не были каменными. Крепость окружал двойной частокол. Составленный из мощных сосновых стволов тын высотой никак не меньше десяти метров еще и был усилен железными коваными скрепами, а в крепостных воротах железа было вообще больше, чем дерева. Солдат в форте было не так уж и много — в основном, арбалетчики и алебардщики, причем не в орденских коттах, оранжевых с черным, а в ярко-алых, с изображением серебряной бычьей головы на груди. Тем не менее, юнцов среди них не наблюдалось: все воины гарнизона выглядели бывалыми солдатами, в отлично подогнанных доспехах и с хорошим оружием. На стенах я заметил гонфалоны с имперскими орлами, все той же бычьей головой на алом поле и черные, без всяких гербов.

— Вас ждут, шевалье, — сказал встретивший нас воин.

Я кивнул и направился к дверям комендатуры, но, к моему удивлению, воин не позволил моим спутникам следовать за мной.

— Таков приказ коменданта форта, шевалье, — сказал он, когда я спросил его, в чем дело. — Он хочет говорить с вами с глазу на глаз.

— Какое свинство! — воскликнула Элика. Она была разъярена, это отчетливо слышалось в ее голосе. — Что этот сельский вояка себе вообразил!

— Простите, сэра, но таков приказ, — ответил с самым почтительным поклоном воин и жестом предложил мне проследовать в комендатуру.

Я вошел внутрь, в пропахший кожей, дымом, сосновой смолой и конским потом полумрак огромного холла, который едва рассеивали чадящие факелы, установленные в железные поставцы на столбах, подпиравших кровлю. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли мимо воинов охраны, прогуливавшихся по галерее с арбалетами на плечах. Потом мне было предложено войти в комнату в самом конце галереи.

В комнате было еще темнее, чем в холле комендатуры, но зато гораздо теплее. Стоявший ко мне спиной рослый худой человек грел ладони у большого, жарко пылающего камина. Мой проводник немедленно вышел, оставив нас наедине.

Я шагнул вперед, но человек не обернулся.

— Де Фанзак тебе все рассказал? — спросил он.

— Кое-что. Остальное, по его словам, расскажешь ты.

— Мне нечем тебя угостить, — сказал дампир, наконец-то соизволив повернуться ко мне лицом. — К ужину вы опоздали.

— Де Фанзак просил передать тебе это, — я швырнул кошелек с деньгами на заваленный бумагами и книгами огромный стол между мной и Субботой.

— Прекрасно, — дампир взял кошель, подбросил на ладони и, развязав горловину кошеля, аккуратно и видимо наслаждаясь моментом, пересыпал монеты в свою мошну. — Этих денег должно хватить. Сядь, не стой столбом.

— Почему Элику, Ганеля и Домаша не пустили внутрь? — Я проигнорировал предложение Субботы.

— Потому что есть вещи, которые не должны слышать посторонние уши, — с легким раздражением в голосе ответило дампир. — Им не все полагается знать. Это особо секретное дело.

— Да неужели?

— Поухмыляйся, это не запрещено. Признаться, я бы предпочел видеть на твоем месте сэра Роберта. Или любого другого персекьютора с опытом.

— Я не напрашивался к тебе в компаньоны, сразу говорю. — Я сделал паузу, глянул дампиру прямо в глаза. — Ты мне не нравишься, Суббота.

— Я знаю. Я тоже не в восторге от такого напарника.

— Какого "такого"? — спросил я не без вызова.

Суббота хмыкнул.

— Неопытного и зеленого, — ответил он после короткой паузы. — Не бойца, не мага, наивного болтуна, воображающего себя рыцарем. Но такова воля императора, а она не обсуждается. Алерий считает тебя чем-то вроде талисмана, который должен принести империи удачу. Поэтому спрячь свою неприязнь себе в задницу и считай, что служишь не мне, а империи.

— Тогда говори по сути. Без красивостей.

— Хочешь по существу? — Суббота сел в кресло, положил перед собой руки на стол. — Хорошо, тогда обойдусь без предисловий. Зерама Ратберта помнишь? Он сбежал вместе с тобой с рудника Уэстанмеринг. Надо выяснить, куда и зачем.

— И только?

— Ага. Видишь, все просто, как на бабу залезть.

— Странно, зачем понадобилось устраивать парню побег. Он ведь очень хорошо сидел на руднике.

— Сидел. И сгнил бы там, если бы не одно обстоятельство. Сам этот долбанный виссинг — никто. Де Фанзак считает, что он связан с какой-то тайной, за которую сулийцы многое дадут.

— Меч Зералина, так?

— Возможно. — Субботу совершенно не удивили мои слова. — Но не обязательно. Сулийцам нужен не сам Ратберт, а что-то с ним связанное. — Дампир взял со стола свиток и протянул мне. — Прочти.

Я развернул свиток. Это было письмо без адресата, написанное на имперском языке.

"Парри, друг мой, ты провалил четыре попытки добраться до Татуированного, и пятого провала я тебе не прощу. Я предупреждал, что стерегут его на совесть, а теперь, из-за твоей нерадивости, его стерегут еще строже. Но я ценю тебя, друг мой Парри, и хочу дать тебе последний шанс. Податель этого письма опытный маг, он поможет тебе справиться с магическими печатями и замками. Вдвоем вы справитесь. Можешь нанять еще людей, только найди таких, с которыми потом не возникнет хлопот. Используй городскую клоаку — это лучший способ проникнуть в крепость. Учти, что Татуированный должен быть доставлен ко мне не позже, чем за три недели до дня Остара. Промедление недопустимо. Я жду от тебя безусловного выполнения задания."

— Что это? — Я свернул бумагу в трубку, поднял глаза на дампира.

— Перевод. Оригинал был написан на байле.

— Говори яснее, Лукас.

— Это письмо написал мой папаша. Его вампирская светлость граф Эмиль де Сантрай. И он написал это письмо барону Парри, своему фактотуму в Ардессе.

— Они хотели освободить Ратберта?

— Хотели, но я не позволил.

— С чего ты взял, что это письмо написал твой... отец? Тут нет ни подписи, ни печати.

— Вот оригинал, — Суббота протянул мне другой листок, измятый и потрепанный в уголках, написанный знакомыми мне виарийскими письменами. В углу листка под текстом я заметил вычурную, сделанную красными чернилами монограмму, сплетающую вместе буквы Е и С.

— Вампиры очень ревнивы, если речь идет об их персонах, — пояснил Лукас. — Ни один вампир не позволит кому-то использовать его подпись, печать, монограмму или оккультный знак. Я видел эту же монограмму на тех немногих вещах, которые де Сантрай дарил моей матушке — носовые платочки, кружева... Это во-первых. Во-вторых, Парри перед смертью признался, что работал на де Сантрая.

— Ты убил его?

— Я даровал ему покой.

— День Остара — это ведь весеннее равноденствие, так? А Татуированный это Ратберт?

— Соображаешь, парень, — с издевательской снисходительностью ответил Суббота.

— Тогда зачем нужно было его выпускать из Ардессы, устраивать весь этот дебильный спектакль с моим участием?

— Мы не могли ответить на вопрос, почему вампиры так упорно пытались освободить Ратберта. Предположений было много, но ни одно не объясняло такой настырности и такого интереса к узнику. Заметь, Ратберт не вампир, не маг, всего лишь дикий варвар из захолустья, но ради вызволения Ратберта агенты Суль вынуждены были засветить Парри, в которого даже я верил до последнего. Они начали нервничать, потому что Ратберт, согласно их планам, должен был в нужное время оказаться в нужном месте, а вместо этого он попал в имперскую тюрьму. В каком месте, в какое время? Вот этого мы не знаем, а это дьявольски важно, виконт.

— И как же планировалось вытащить виссинга из тюрьмы?

— Сначала пробовали подкупить стражу, потом пытались использовать одного молодого следователя, шантажируя его. Когда провалились все попытки подкупа и шантажа, решили напасть на тюрьму, используя катакомбы под замком Ардессы. Живых людей Парри не использовал, только солдат праха. И вот что интересно — маг, присланный в помощь Парри, был виарийцем из независимого клана. Нужны очень веские причины, чтобы заставить свободного виари служить сулийцам, или же Морской Народ ведет свою, никому неведомую игру. Слишком все запутанно.

— Хорошо. Я так понял, нам нужно выследить Ратберта. Но с чего начать?

— С этого, — Лукас показал на оригинал письма. — На бумагу обратил внимание?

— На вид будто старая. Надо думать, она особенная?

— На бумаге есть водяные знаки. Она изготовлена в Харемской обители.

— Мне это ни о чем не говорит.

— Сто лет назад это была процветающая обитель недалеко от Левхада. Большой и богатый монастырь. Но с началом войны за Марвентские острова на эти земли начали совершать набеги проплаченные сулийским золотом корсары. До них дошли слухи о скрытых в Харемской обители богатствах, и корсары осадили обитель. Их командиры поклялись, что не впустят в Харем ни одной повозки с продовольствием, пока монахи не отдадут им свое золото.

— Ну и что?

— Золота у монахов не было, и осада затянулась, — продолжал Лукас. — Незадолго до нападения корсаров в округе случился неурожай, поэтому в монастырские кладовые были пусты: харемские братья раздали все свои припасы голодающим. В обители начался голод. Вскоре умер настоятель. И тогда обезумевшие от голода монахи начали поедать трупы умерших собратьев.

— Все это интересно, но причем здесь...

— Осаду в конце концов удалось снять, но освободители, войдя в Харем, обнаружили лишь два десятка полубезумных истощенных людей и обглоданные человеческие останки. Когда стало ясно, что случилось в обители, наместник Кланх-о-Дора приказал заколотить ворота Харема, оставив безумцев внутри, по сути, замуровать их заживо, а саму обитель предали проклятию. С тех пор Харем стоял заброшенным многие десятилетия, а все, кто пытался попасть туда, исчезали бесследно.

— Значит, мы отправляемся в Харем. — Я пристально посмотрел дампиру в глаза. Он, верно, пытался меня напугать, но у него не получилось. . — Что ж, я готов.

— Нет, — неожиданно сказал Суббота. — В Харем отправлюсь я. Возьму с собой этого болвана Домаша. А ты вместе с нашей жеманной эльфийкой и всезнайкой Ганелем отправишься в Левхад. Нанесешь визит королю Эдельфреду и королеве-матушке.

— И что я должен буду делать там?

— Явишься ко двору и предложишь свои услуги. Попросишься на службу правящему дому виссингов.

— Полагаешь, меня ждет успех? Виссинги ненавидят имперцев, или я что-то упустил?

— Все верно. Но хорошими воинами король и его мамаша разбрасываться не станут. Их величества должны поверить, что ты не служишь империи, что ты изгой из братства, словом — убежденный враг Ростиана. Учти, что королева-мать женщина очень умная и проницательная, и твоя ложь должна выглядеть очень натурально. Если дела обстоят так, как думает де Фанзак, королева, сама или через Эдельфреда даст тебе некое поручение. И тогда мы сможем понять, кто сидит во дворце Левхада — враги или друзья империи.

— Больно мудрено это все, — вздохнул я. — Но тебе виднее.

— Я тебе больше скажу, — Лукас вытащил из поясной сумки небольшой округлый металлический предмет, показал мне. — Помнишь?

— Это же монета! — воскликнул я, присмотревшись. — Та самая, из Баз-Харума! Откуда она у тебя?

— Удивлен? — Дампир подбросил монету на ладони и положил обратно в сумку. — Когда Роберт умер, всем было не до этой штуки, верно. Все забыли, ради чего отдали свои жизни три хороших человека. А я вот не забыл.

— Думаешь, есть связь?

— Что-то сильно мне кажется, что Роберт, мир праху его, не довел тогда дело до конца, — сказал дампир. — Меня мучает мысль о том, что я не уберег Роберта, позволил ему пожертвовать собой, чтобы покончить с этой..... Надеяться на то, что важные рейвенорские шишки станут продолжать его поиски, у меня нет, так что я решил сам этим заняться. Да, верно, мне очень сильно кажется, парень, что все эти события взаимосвязаны. Но это только мои догадки, как ты понимаешь. А пока наша главная задача разобраться с Ратбертом и познакомиться с владыками Кланх-о-Дора.

— Хорошо, — я понял, что разговор окончен. — Когда мне отправляться?

— Завтра утром. Своим спутникам про де Сантрая не слова. Это наши с тобой дела. Семейные. — Тут Суббота осклабился в жутковатой, почти волчьей улыбке. — Будь осторожен с эльфкой. Она еще та штучка.

— О чем ты?

— Просто предупреждаю. Она слишком красива, чтобы не вызывать опасений. Все, свободен, солдат.

* * *

Разговор с Лукасом оставил у меня неприятное послевкусие. Вроде как бы упрекать дампира мне было не в чем — он командует операцией, изложил мне то, что счел нужным изложить, если и есть что-то сверх того, то мне это знать не полагается. Зато заинтриговал он меня по полной, надо сказать. Особенно эффектно он нарисовал тему с этой треклятой монетой, из-за которой погиб сэр Роберт. И как она оказалась у дампира — я вообще забыл о ее существовании!

Словом, я был уверен, что Суббота ничего по сути мне не рассказал. Так, верхушки. Отправил меня в Левхад. Ладно, черт с ним, надо так надо, поедем ко двору здешнего короля и его августейшей мамаши. Наверняка дополнительные указания придут позже.

Элика выглядела очень раздраженной. Она сидела в пустой таверне (обитатели гарнизона форта еще не подтянулись на вечерний расслабон), у большого жарко пылающего камина. Когда я вошел, она сделала вид, что пламя в камине занимает ее гораздо больше, чем мое появление. На столе рядом с ней стояла глиняная чаша с печеньем и стакан, до половины наполненный гретым красным вином.

— А где Домаш и Ганель? — спросил я, подойдя к ней поближе.

— Не знаю, — ответила эльфка, даже не глянув на меня. — Интересная была беседа?

— Чисто о делах. Почему тебя так рассердило то, что меня пустили одного?

— Не люблю, когда ко мне относятся как к шавке, которая путается под ногами. Впрочем, я слышала, что Суббота гнусный тип. Теперь убедилась в этом лично.

— Мы едем в Левхад, — сообщил я. — Ты, я и Ганель.

— Что тебе сказал Суббота?

— Как всегда, посетовал, что ему приходится работать с разными уродами. Это я о себе. По правде сказать, из его речей я ничего не понял. Слишком много "я".

— То есть, ты не желаешь пересказывать мне содержание беседы, так?

— Пересказывать нечего, — сказал я, вспомнив, что Суббота просил меня не распространяться о его папаше-вампире. — Он сказал, что нам всем придется искать Ратберта. Сам он собирается продолжить поиски в Хареме и берет с собой Домаша.

— Понятно. Здесь воля самого Алерия и высшие государственные интересы. Де Фанзак птица высокого полета, ради рядового дела не приехал бы в эти гибельные края. Итак, Суббота отправится в Харем. А нам надо будет искать этого сумасшедшего виссинга в Левхаде, под юбкой королевы-матери. Эти идиоты всерьез полагают, что беглец прямиком отправится в Левхад. Но ведь дело не в Ратберте, не так ли?

— Выходит, ты знаешь, больше меня.

— Ничего я не знаю, — эльфка вздохнула, бросила на лавку митенки из тонкой зеленой шерсти, провела ладонями по щекам. — Только подозреваю.

— Хорошо, тогда поделись подозрениями.

— Мы уже говорили с тобой о моих предположениях.

— Меч Зералина?

— Да, возможная цель всей операции. Но не только.

— Что еще?

— Люди в волчьих шкурах. Оборотни виссингов.

— О них Суббота ничего не сказал.

— Он и не скажет. Это как бы запретная тема, потому что братство фламеньеров уже несколько раз заявляло, что в Кланх-о-Доре последователей Триады не осталось, что культ уничтожен до основания. В первый раз это случилось после разгрома Вендры и ее сторонников. В правление императора Максимина о лу-гару заговорили вновь.

— Лу-гару — это оборотни-вампиры, не так ли?

— Не только. Это магия, Эвальд. Могущественная и древняя магия, пропитавшая самый воздух Железной Земли. Мы не знаем, где ее корни. Только можем предполагать. И виссинги используют ее, чтобы бороться с империей. Вендра умерла много лет назад, но ее безумная мечта жива, и у нее множество тайных сторонников. Виссинги только ждут момента, чтобы начать мятеж. Кровавый, неукротимый, цель которого — полный разрыв с империей. Это мечта последователей Вендры.

— Понимаю. Сулийцы могут использовать ненависть виссингов к Империи.

— Не просто использовать, Эвальд. Сулийцы давно пытаются восстановить против Ростиана соседние народы. Сделать так, чтобы ослабить империю, окружить ее врагами. Они мечтают уничтожить нас. Самое ужасное, что схватка неминуема. Между светом и тьмой не может быть мира. Или мы, или они. Ты не слушаешь меня?

— Лукас показал мне часть украшения Иштар, — произнес я, — ту самую, из-за которой погибли Джесон и Вортан.

— В самом деле? Вот это уже интересно.

— Что интересно?

— Я помню эту историю. Иштар и пробудивший ее маг были уничтожены, но мы так и не получили ответы на многие вопросы. — Тут она опустила глаза. — Извини, тебе, наверное, тяжело это вспоминать.

— Я думал, что в Халборге была поставлена точка. Но Лукас другого мнения. Он так и сказал мне: "Сэр Роберт не довел тогда дело до конца".

— Значит, Суббота знает то, чего не знаем мы с тобой, — ответила Элика, загадочно сверкнув глазами.

— Я это уже понял. — Я вдруг почувствовал, что голоден. — Закажем ужин?

— Я не хочу есть.

— Элика, — я коснулся руки волшебницы, — почему они так поступили со мной?

— Не только с тобой. Я тоже пострадала. Меня изгнали из Ложи.

— Что? — Я был удивлен. — Почему, за что?

— За провал на Порсобадо. Харрас Харсетта не был доставлен в Ростиан. Этого мне не простили.

— В письме ты сообщала совсем другое.

— В письмах подобные вещи не пишут, мой милый. Или ты совсем глуп?

— Что ж, получается, работа, которую нам поручили — это задание для неудачников?

— Получается так.

— Элика, но ведь это... Я слышал, магов, нарушивших присягу, или проваливших задание, ждет тюрьма.

— Ты, видимо, совсем глупенький, Эвальд, — Эльфка протянула руку, чтобы коснуться моей щеки, но я не позволил, отпрянул назад, и они хмыкнула. — Я и была в тюрьме. Вместе с Ратбертом. Он меня видел там.

— То есть, ты как бы...

— Да, черт тебя забери совсем! Он знает меня. И поэтому приказ Субботы неудачен, мой милый. Если Ратберт каким-то образом связан с королевой Вотаной, наше совместное появление во дворце сразу вызовет подозрения. Таких совпадений просто не может быть. Ты явишься ко двору Эдельфреда в обществе Ганеля. А я буду неподалеку.

— Если бы ты знала как меня.... Как мне надоели эти ваши хитрые коленца! — Я встал, едва не смахнув полой плаща стакан с остывшим вином. — Я иду спать. Спокойной ночи.

— Помни, у тебя есть цель, — бросила мне в спину Элика, заставив остановиться. — Ты знаешь, о ком я говорю.

— Мне нечего было сказать, и я промолчал. Просто смирился с тем, что Элика опять кольнула меня в самое больное место — и пошел искать хозяина корчмы.

* * *

Странное было чувство. Не сон, не явь — что-то посередине. На столе между моей кроватью и окном горела свеча, хотя я точно помнил, что задул ее прежде, чем лечь в постель. Темная фигура стояла неподвижно, спиной ко мне, но я знал, кто это, и потому страха не испытывал. Только интерес.

— Сэр? — позвал я, сев на постели.

Сэр Роберт обернулся. Он совсем не изменился с того момента, как мы встретились в Лашеве. Только борода его стала совсем седой.

— Ты возмужал, — сказал он, улыбнувшись. — А ведь еще недавно был сущий птенец. Очень скоро орден будет гордиться тобой, сынок.

— Вы мне снитесь, сэр?

— Какая разница? Давай считать, что это сон. Я не испугал тебя?

— Нет, сэр.

— Это плохо, — сэр Роберт сделал несколько бесшумных шагов: мне даже показалось, что он не идет, а парит над половицами. — Вспомни, как я умер. Ведь я мог стать вампиром.

— Братья сделали все, чтобы вас не постигла такая участь сэр. Комтур Ольберт сказал мне, и я...

— Ты слишком доверчив, — с печалью в голосе сказал призрак. — Это может стоить тебе жизни. Персекьютор должен всегда быть начеку, потому что его враги легко меняют свои обличья.

— Я учту это, сэр.

— К счастью, ты не совсем беззащитен, — призрак протянул руку и указал пальцем на полученный от де Бургоньера амулет, висевший на моей шее. — Этот оберег отгонит от тебя бестелесных врагов. Видишь, даже я не могу приблизиться к тебе ближе, чем на две сажени. А где твой медальон фламеньера?

— Здесь, сэр, — тут я вспомнил, что так и не надел медальон на шею, и мне стало как-то не по себе. — Он... в моей сумке, сэр!

— Ты должен научиться пользоваться им, сынок. Фламенант-медальон — один из главных инструментов персекьютора. Он позволит тебе определять принадлежность любого материального предмета к миру Нави. Это крайне важно, когда речь идет о снадобьях, письменах или артефактах.

— Вы пришли научить меня, сэр?

— Нет, — с какой-то грустью в голосе ответил призрак. — Это невозможно. Если бы я был частью Нави, неупокоенным духом, или вампиром, я бы имел возможность влиять на события в этом мире. В противном случае, я могу лишь иногда посещать тебя и говорить с тобой.

— Сэр Роберт, я был очень опечален вашей смертью. И я... я сжег письма Агнесс де Монмерай, чтобы никто не мог их прочитать.

— Я знаю. — Рыцарь издал звук, похожий на тихий тяжелый вздох. — Ты поступил правильно, сынок. И Агнесс благодарна тебе за это.

— Вы встретились?

— Да. Иногда любовь не прекращается за порогом жизни.

— Я рад за вас, сэр, — мне почему-то казалось, что я говорю ерунду, но рыцарь благодарно кивнул мне в ответ, и я понял, что ему приятно это слышать. — И хочу сказать вам, что всегда буду помнить вас.

— Я пришел предупредить тебя. Иногда нам это позволено. Очень скоро тебе придется сражаться с воинами праха. Я знаю, ты уже однажды встречался с ними в чертогах Суль. Тогда тебя спасло вмешательство Элики.

— Воины праха? Да, припоминаю. Их было шесть, и они взяли меня в кольцо. Я еще тогда подумал, что они именно так называются. Странно, откуда я мог это знать?

— Это могло быть внушение магистров. Они хотели внушить тебе ужас.

— Да, я был тогда уверен, что умру.

— Помнишь, как мы сражались с вампирами в Баз-Харуме? Воины праха очень похожи на них, но есть важное отличие. Они вооружены и часто имеют доспехи. Когда-то, в своей прежней жизни, все они были воинами. Вампирами их сделал не роковой укус, а магия — черная, смертельная магия Суль, корни которой уходят в глубокую древность, во времена первого Нашествия. Воины праха сохранили свои прижизненные навыки владения оружием. Лучших солдат и пожелать нельзя.

— Но ведь фламеньеры знают, как драться с ними?

— Конечно. Главным твоим оружием должна быть магия — и правильно построенная тактика боя. Когда-то меня учили первым делом выводить из боя их командиров.

— Забавно, — хмыкнул я: меня захватила эта странная беседа. — У них и звания есть?

— От латника до сенешаля.

— Очень интересно. Вы встречались с ними в бою, сэр?

— Только один раз. Это было в Роздоле, вскоре после войны с кочевниками. Я был бойцом группы, которую послали уничтожить маликара, поселившегося в древнем некрополе. Маликар оказался сильным чародеем и поднял против нас целый отряд нежитей во главе с кондотьером. К счастью, у нас в группе был боевой маг, обученный нейтрализовать команды кондотьера. Нам удалось внести замешательство в ряды врага, расколоть его на маленькие группы и перебить. Мы тогда потеряли одного человека — он был укушен. Поэтому я рад, что с тобой Элика. Она хороший маг и боец.

— Жаль, что вы не можете научить меня сражаться с ними.

— Действительно жаль. Помни три вещи, сынок: не позволяй себя окружить в бою — это верная смерть. Береги мага — без него вы будете уничтожены, и никакое оружие и никакие доспехи вас не спасут. Перед битвой обязательно запаситесь снадобьями, лечебными мазями в первую очередь. Клинки и стрелы воинов праха не заразят тебя вампирским проклятием и не отравят трупным ядом, но почти неминуемо нанесенные ими раны воспалятся, и ты умрешь от гангрены или раневой горячки. И еще одно: среди воинов праха очень часто могут быть гипновампиры. Это страшные противники, хоть и действующие всегда в одиночку. Поэтому защитная магия должна использоваться постоянно. Поговори с Эликой — она научит тебя.

— Хорошо, сэр.

— Ты так и не назвал меня ни разу отцом, — с неожиданной грустью в голосе сказал призрак. — Но я не порицаю тебя за это. Удачной тебе битвы, сынок.

Он исчез так быстро, что я не успел ответить. Не успел спросить про монету, которую видел у Лукаса. Растаял в одно мгновение, оставив только чувство щемящей тоски и понимание, что я всего лишь жалкий дилетант, которому еще очень многому нужно научиться.

Часть третья. Левхад. Харемская обитель. Заповедь.

• Воля их величеств

А славный город, этот самый Левхад. И таверны тут просто чудо. Народ, правда, хуже, чем таверны. Сволочной народец.

Мы с Ганелем поселились в корчме "У трех богомольцев" в двух шагах от городского рынка. Поначалу, помня какой любовью к уроженцам империи отличаются местные, я хотел остановиться в корчме у городских ворот, принадлежавшей имперцу, но Элика меня отговорила. Хоть виссинги и не любят ростианцев, рисковать репутацией своего постоялого двора ни за что не станут. Тем паче, что по действующему закону владелец гостиницы обязан выплатить постояльцу пятикратную сумму ущерба, понесенного под принадлежащей ему крышей. Так что я совершенно успокоился.

"У трех богомольцев" гостиница средней руки, но даже она в разы комфортнее и ухоженнее, чем заведения в имперских землях. Тут, кажется, вылизан каждый квадратный сантиметр. Полы из полированного камня, намыты и блестят чистотой, столы и лавки из мореного дуба. Нигде не увидишь ни жира, ни пролитого пива, ни объедков или просыпанной соли. Лампы на столбах не коптят, и потому можно наслаждаться созерцанием чудесной резьбы, которой покрыты потолочные балки — ее будто только вчера вырезали. Как им удается защитить их от копоти, совершенно непонятно. Света много, совершенно нет дурных запахов. Гостевые комнаты хоть и крошечные, но чистенькие, постельное белье свежее, пахнет корицей и лавандой, протертой с крупной солью, в медные тазики для умывания можно смотреться, как в зеркало. Красотища. А уж еда и напитки....

М-да!

После того, как мы приехали в Левхад, и стража выписала нам разрешительные грамоты на проживание в столице Кланх-о-Дора, Элика тут же поехала искать лучшую гостиницу в городе. Ее тщеславие требовало именно такого приюта, а деньги — деньги нам выделяла императорская тайная служба. По словам горожан, такой гостиницей был Висинг-Отель на улице Пастырей. Двухэтажное каменное здание с витражными окнами и весьма роскошными интерьерами. Добирались мы туда порознь и уже в отеле делали вид, что незнакомы — на этом настояла Элика. Так вот, в Висинг-Отеле мы попробовали местные блюда. Элика особо рекомендовала нам нарезку из сырой говяжьей печени с сыром, травами и грибами, левхадские овечьи сыры, белый и зеленый, и виссенское жаркое из кабанятины с острым черным соусом и базиликом. А еще местный ликер из лесных трав чудовищной крепости. Может быть, я за проведенное на каторге время отвык от вкусной пищи, но только традиционная еда виссингов показалась мне божественно вкусной. И светлое пиво здесь отличное. Теперь остается проверить, везде ли в Левхаде так вкусно кормят. Но только это, по-видимому, будет совсем непросто сделать. Половой уже несколько раз сделал вид, что не замечает моих жестов.

Все верно — имперцев тут не любят. И это мягко сказано.

Элика осталась в Висинг-Отеле, мы же с Ганелем и Джаремом нашли для себя пристанище здесь, в этой таверне. Мне было непонятно, почему эльфка так осторожничает, но спорить я не стал. А уж Ганель был, казалось, рад абсолютно всему, что с нами происходит. У этого парня определенно дар радоваться любой мелочи.

— Замечательно тут! — вздыхал он, оглядывая зал таверны, куда мы спустились поужинать после заселения. — Можно подумать, что население этого славного города живет только ради того, чтобы превратить свои дома в островки красоты и уюта.

— Но этот парень упорно не хочет нас видеть, — заметил я и несколько раз махнул рукой, привлекая внимание полового. Мне показалось, что парень все же глянул в мою сторону, но демонстративно отвернулся. — Может, мне встать и научить их вежливости?

— Для них мы имперцы, — заметил Ганель. — Хотят показать свою неприязнь.

— Болт я клал на их неприязнь, — сказал я и снова замахал рукой.

Половой все же направился к нам. Это был долговязый, тощий, стриженный в скобку черноволосый парень лет двадцати двух. На его постной физиономии я не прочел ни интереса к себе, ни расположения.

— Что нужно господам? — спросил он, окинув нас откровенно пренебрежительным взглядом.

— Пива. И чего-нибудь поесть. Мяса и побольше.

— Пиво темное или светлое? Гретое или холодное? С яйцами, жженым сахаром, сметаной? — На губах парня появилась издевательская улыбка.

— Клинского или Балтики у вас все равно нет, — ответил я с ответной улыбкой, — так что подай шесть кружек светлого лагера, дюжину раков для начала и соленых сухариков.

— Лагер какой? — Молодой наглец перестал улыбаться. — Есть Эссенский, есть Вазенкрус и Битлица.

— Вазенкрус, — я знал этот имперский сорт пива, который предпочитают фламеньеры в Рейвеноре. — И пошевеливайся, нас жажда мучит.

Парень кивнул, сделал знак официантке, которая обслуживала трех благообразных бюргеров за дальним столом, и они оба ушли на кухню. В дальнем конце зала появились музыканты — один с цитолой, другой с шалмеем, барабанщик с маленьким двусторонним барабаном, прицепленным к поясу и длиннобородый дед с колесной лирой. Встав полукругом, они заиграли что-то тягучее и заунывное, причем барабанщик все время лажал с размером. То отставал, то забегал вперед.

Минуты через три появилась официантка с подносом, на котором стоял наш заказ. В плане любезности она была не лучше своего сотрудника.

— Девять грошей с вас, — сказала она сквозь зубы, без тени улыбки.

— Прими заказ на горячее, мазелька, — ответил я, показывая ей серебряный сильверен. — Что есть мясного?

— Курица на вертеле, фриттер, мясные шарики в галантине, жареная колбаса и пастушье жаркое.

— Говяжье жаркое-то?

— Баранина.... сударь.

— Жаркое на двоих, — я бросил монету на стол. — И поторопись, мы голодны.

Девица мазнула по нас холодным взглядом и, приняв монету, отправилась к стойке хозяина. Я взял кружку и сделал глоток — пиво было отменным. До попадания в этот мир я даже не представлял себе, каким может быть вкус настоящего пива.

— Ваше здоровье, шевалье, — Ганель отведал пива, облизнул губы. — Ммммм!

— Еще три недели назад такое нам могло только присниться, — произнес я.

— Ваша правда. Посему давайте возблагодарим Матерь за наше спасение.

— Э, нет! — Я погрозил Ганелю пальцем. — Вы с самого начала знали, что это испытание и скрыли от меня.

— Поверьте, нет! — воскликнул ученый, прижав ладонь к сердцу. — Я, как и вы, был уверен, что оказался в заключении. Меня лишь просили позаботиться о вас. Сказали, что ваша жизнь напрямую связана с моей, и если вы умрете, мне тоже не жить.

— Однако! — Я сделал еще глоток пива, отломил у самого крупного рака на блюде клешню. — Наверное, не стоит об этом больше говорить.

— Я сам вспоминаю все это как дурной сон, — сказал Ганель.

— Да, как сон....

— О чем вы думаете, милорд?

— О своем сне, — ответил я, помолчав. — И о том, что сказала мне по поводу этого сна Элика....

* * *

— Так и сказал? — Элика аж зажмурилась от удовольствия. — Рад, что я рядом с тобой?

— И что в этом смешного?

— Ничего. Прости. Это и в самом деле необычный сон. Не сомневаюсь, что он вещий.

— И вряд ли он к добру.

— Ты ведь хочешь поговорить со мной о сэре Роберте, я угадала?

— Понимаешь, я его совсем не знал. Какой он был, Элика?

— Ты ошибаешься, считая, что я была с ним близко знакома. Я видела его несколько раз в Фор-Маньене, встречалась с ним на семинарах в Высоком Соборе. Но я знаю, что у него была очень высокая репутация в ордене. Он был рыцарем, и этим все сказано. Мы, виари, редко относимся к людям с симпатией, на то у нас очень много причин. Вы кажетесь нам грубыми, неуклюжими, крикливыми и тупыми варварами, живущими в грязи и убожестве. Но некоторые из вас, салардов, отличаются от своих собратьев в лучшую сторону. Мы видим внутренний свет, который горит в их сердце. — Элика очень выразительно посмотрела на меня. — Таким вот уникальным салардом был сэр Роберт де Квинси.

— Понимаю, — я почувствовал, что Элика врет. Она наверняка знала сэра Роберта лучше, чем говорит. — И чем же он тебя покорил?

— Ты ведь знаком со всеми командорами, Эвальд? Вот и я с ними знакома. Представь себе, что у сэра Роберта были лучшие качества всех семи командоров, и не было их недостатков. А он был всего лишь рыцарь-капитан.

— Похоже, ты была влюблена в него.

— Неправильная мысль, мальчик. Скорее, я видела в нем настоящего друга. Женщинам иногда нужен друг, а не любовник. Хотя, признаться, он вызывал у меня интерес, как мужчина. Я была очень молодой и любопытной, а маркиз Дарнгэм был одинок и окружен романтической аурой. Так что.... — Элика сверкнула глазами. — Но сэр Роберт был как неприступная крепость. Мне кажется, он всю жизнь любил только Агнессу де Монмерай. Я слышала, что после Агнессы он ухаживал за какой-то дамой из Рейвенора, но та обошлась с ним подло, и после этого сэр Роберт так и остался одиноким.

— Обошлась подло? Я не знаю этой истории.

— Говорят, эта дама изменяла ему с.... Впрочем, неважно. Сэр Роберт узнал о том случайно. После этого он уже не пытался найти себе супругу.

— Печально. Я сжег его письма к Агнессе.

— Ты поступил правильно. Ни одна сволочь не имеет права их читать.

— Я тоже так решил.

— По поводу твоего медальона. Во-первых, надень его на шею. Во-вторых, скажи мне, что ты чувствуешь.

— Ничего.

— Конечно, — Элика коснулась пальцами своих губ. — Для тебя это просто кусочек металла. Хотя ты, как мне помнится, уже видел, что может сделать при помощи фламенант-медальона опытный фламеньер.

— Я видел это в Баз-Харуме. Ну и что?

— Магия — вещь очень специфичная, Эвальд. Она похожа на плавание под парусами: все о ней знают, некоторые знают больше других, очень немногие могут применять это искусство на практике, но лишь единицам дано достичь особого мастерства. В древности магия была душой виари, и каждый из нас обладал способностями к магии. Любой виари появлялся на свет с навыками волшебника и целителя. Этому обучали в наших древних школах и университетах. Но потом пришла Тьма, и наше искусство управления Силой было утрачено. Теперь это Дар, которым наделены лишь очень немногие из моих соплеменников.

— Как ты и Домино?

— Да. Лишь один ребенок из тысячи обладает Силой, и обычно это девочки. Арас-нуан, магов мужского пола, гораздо меньше, за сотню лет их рождается не более полудюжины во всех кланах виари. Считается, что девочки с большей вероятностью принимают природу Силы и — увы! — больше подвержены проклятию. Всего же в одном поколении не бывает больше десяти детей, наделенных Силой, и всех их виари обязаны отдавать. Почти все они оказываются у магистров Суль, но некоторые оказываются в империи, и это счастье. В этом случае Дитя Силы может хотя бы надеяться, что не станет добычей Ваир-Анона, Неназываемой Бездны. Среди детей, отмеченных Силой, раз в столетие рождается ребенок, зараженный древним проклятием Нежизни. В древности виари знали секрет правильного Пути Силы, но ныне он утрачен. Природа магии хаотична, она разрушает мага и превращает его в безумца, а после смерти — в нежить, способную повелевать демонами.

— И Домино боится, что может стать такой нежитью, она говорила мне.

— И я этого боюсь, — на лицо магички будто упала тень, когда она это сказала. — Я тоже могу лишиться рассудка или стать глайстиг. Причем это может случиться в любой момент, внезапно. Если я погибну, то вы обязаны будете сжечь мое тело — этим вы избавите меня от Перерождения.

— Давай не будем говорить о таких печальных вещах.

— Давай. Однако наша деликатность не изменит сути, Эвальд. Никто не знает, какой из наделенных Силой детей может подпасть под действие проклятия. Семя проклятия носит в себе каждый из арас-гвур, детей Силы. Можно избавиться от Силы, подвергнув арас-гвур обряду Очищения — это очень болезненная и опасная процедура, которую должен проводить опытный маг. А еще нужен сильный магический артефакт, который примет на себя удар высвобожденной Силы, например, харрас. В Охранительной Ложе за последние двести лет лишь четырежды принимали решение о проведении обряда Очищения, и лишь однажды обряд закончился успешно — в прочих случаях подвергнутые Очищению маги погибли.

— Элика, мы уже говорили об этом, но.... Неужели империя не понимает, что собственными руками копает себе яму? Отдавать сулийцам этих детей — значит, многократно увеличить их и без того большую мощь.

— Империя не властна над виари, Эвальд.

— Да понятно все, но ведь можно договориться, заключить какой-то союз.

— Ты сам знаешь ответ на этот вопрос. Виари не будут служить империи, пока....

— Что пока?

— Пока не решится вопрос с землей. Или не произойдет нечто невероятное. Если даже меч Зералина окажется в руках императора Алерия, например.

— Странно все это. Неужели виари так слепо верят в предопределение и силу пророчеств?

— Ты не понимаешь. Это Знание, а не слепая вера.

— Мы о магии говорили, и о моем медальоне, — напомнил я, понимая, что сейчас мы с Эликой опять начнем говорить о политике, и я вновь не узнаю, что такого особенного в моем амулете.

— Ну да, извини.... Давай начнем с самых азов, ты не против?

— Нисколько.

— Хорошо. Первый вопрос: что такое магия?

— Магия? Волшба? Колдовство? Это использование разных заклинаний, которые дают магу разные уникальные способности, верно?

— В общем, правильно. Магия — это система действий, при помощи которых изучается, аккумулируется, обрабатывается и используется Сила. А что такое Сила, Эвальд?

— Черт его знает, — я посмотрел прямо в искрящиеся весельем глаза Элики. — Стихия какая-то?

— Сила — это особая энергия, рассеянная в мировом пространстве. Наши священные книги говорят, что именно при помощи Силы древние боги-создатели создали наш мир. Сила пронизывает все мироздание, она подобна соли в водах океана. Способность обнаруживать, аккумулировать и применять эту рассеянную Силу как раз отличает мага от остальных смертных. У виари такая способность врожденная, как у меня или у Домино. Среди людей врожденных магов нет, и это доказано исследованиями Охранительной Ложи.

— Тогда как же магистры Суль применяют магию?

— Человек может творить заклинания и пользоваться Силой лишь одним способом — научившись управлять потоками Силы между мирами при помощи магических артефактов. Маг как бы встраивает себя в энергетический обмен между мирами. Поскольку близких к нашему миру вселенных очень мало, и обмен с ними не может поддерживаться постоянно, есть лишь один неиссякаемый источник Силы — поток энергии между миром живым и миром мертвых, или, как говорят фламеньеры, между Явью и Навью. Находясь внутри потока, такой маг собирает Силу и использует ее для заклинаний. Вот почему древнейшим видом магии у людей является некромантия или черная магия, основанная на использовании энергии разрушения и смерти. Черные маги, такие как магистры Суль, умеют использовать силовые вспышки, возникающие при распаде связей между душой и телом. А еще они способны оживлять мертвую материю при помощи демонической энергии, которая проникает в наш мир из Ваир-Анона, царства теней и демонов. Могущество магистров Суль основано на магии смерти. В империи и в Терванийском алифате черная магия запрещена законами материанской церкви и учения Аин-Тервани, но Охранительная Ложа все равно изучает ее, ибо важно знать, каким оружием пользуются наши враги. Думаю, терванийцы тоже этим занимаются.

— То есть, фламеньеры используют черную магию?

— Се ма нуайн, какой же ты смешной, Эвальд! — расхохоталась Элика, но быстро смолкла, видимо, побоявшись, что я могу обидеться всерьез. — Прости. Плохо же ты думаешь о фламеньерах. Их магия основана на принципе противопоставления, одном из базовых принципов прикладного волшебства. Чтобы объяснить попроще, скажу тебе так: представь, что ты владеешь любыми заклинаниями, и на тебя напала тварь, состоящая из льда и снега. Какое заклинание ты применишь против нее?

— Огненное, конечно.

— Не надо быть магистром магии, чтобы догадаться, да? Именно так. Принцип противопоставления используется в боевых разделах любой магической школы — Стихийной, Имитационной, Хрономагии, Психомагии, Магии Сопряжения и далее. Когда-то виари активно применяли все эти умения и знания на войне. Есть даже древняя виарийская детская считалочка:

"Ты лед, я пламень.

Ты ножны, я меч.

Ты море, я камень.

Ты мысль, а я речь.

Ты берег, я море,

Ты тьма, а я свет,

И ты не сумеешь

Догнать меня, нет!"

Именно благодаря боевой магии мы выжили в сражениях с Нашествием, и, хотя потеряли свою землю, не исчезли без следа, как народ. А потом фламеньеры позаимствовали у нас некоторые наши методы борьбы с Навью. Например, они узнали от виари тайну фламенанта. Дай мне свой медальон!

Я снял медальон с шеи и протянул Элики. Эльфка, прежде чем взять вещицу, сняла с руки перчатку.

— Всего лишь кусочек алхимически чистого серебра, — сказала она. — И вправленный в него кристалл, осколок древних виарийских световых пинаклей. Такие вот, серебряные медальоны носят рядовые рыцари, большинство персекьюторов и шевалье. Говорят, Гугону де Маньену такой медальон подарила сама святая Арсения, ученица Матери. У старших братьев ордена фламенант-медальон может быть из алхимического золота, потому что золото солнечный металл, насыщенный стихией Света. По традиции его тоже называют фламенант-медальоном, хотя фламенант это чистое серебро. Но противоречия нет: такое определение связано с одной из главных моральных заповедей фламеньеров. Помнишь: "Моя церковь восторжествует по всей земле, неся людям свет и правду. Пусть слова ваши будут как чистое серебро, а поступки — как чистое золото"? Но главное — это кристалл. Смотри!

Элика вытянула руку в перчатке, пальцами вверх, и что-то произнесла на байле. На кончиках пальцев вспыхнули язычки оранжевого пламени, будто плоть Элики загорелась.

— Проведи рукой над огнем! — велела чародейка. — Чувствуешь тепло?

— Да. Это не иллюзия, настоящий огонь.

— Именно так. Самое настоящее пламя, и я могу сейчас поджечь... — тут она посмотрела в сторону фермы, мимо которой мы в этот момент проезжали, — вон ту хату вместе со всем содержимым. А теперь смотри дальше!

Эльфка поднесла мой фламенант-медальон к язычкам пламени, и они в несколько секунд исчезли. После этого она вручила медальон мне.

— Теперь надень, — велела она.

Как только медальон лег мне на грудь, я сразу ощутил живительное и очень приятное тепло. Фламенант-медальон будто аккумулировал жар огоньков, плясавших на пальцах Элики, и теперь отдавал этот жар мне, согревая и наполняя мое тело бодростью и энергией.

— Как ощущения? — с самой лукавой улыбкой осведомилась магичка.

— Классно, — ответил я. — Так ведь и в лютый мороз не замерзнешь.

— А теперь попробуй сам поколдовать, — предложила она. С удивительной ловкостью свесилась с седла, подхватила с верхушки сугроба на обочине дороги горсть снега и протянула этот снег мне, сказав:

— Держи снег в руке, поднеси руку к медальону и представь, что он наполняется холодом зимы!

Я так и сделал. Прошло несколько секунд, и я почувствовал, что от медальона пошла волна леденящего холода. Я тут же отбросил снег. Элика засмеялась.

— Получилось? — осведомилась она.

— Как это возможно, Элика?

— Фламенант-медальон очень быстро накапливает физическую или ментальную энергию Силы. Это результат взаимодействия фламенанта и виарийского хрусталя. Ты воздействуешь на него волевым импульсом, остальное он делает сам. Своего рода, это исполнитель желаний, но только магических. Именно такими магическими амулетами пользуются и магистры Суль. Только они изготовлены из других материалов, способных накапливать энергию смерти. Например, из кости дракона, селлура или чумного стекла.

— Так просто! — Я вздохнул: медальон снова начал нагреваться, хотя тепло стало заметно слабее. — А что еще можно сделать с его помощью?

— Превратить его в щит. Или в компас. Или в детектор магии. С его помощью можно восстановить прежний вид или утраченный магический потенциал предмета — это особенно полезно в работе с вещественными доказательствами. Я слышала, что некоторые фламеньеры закрепляют заряженный Силой медальон на эфесе меча, и клинок начинает наносить элементальный урон — огнем или морозом.

— Да, сэр Роберт в Баз-Харуме восстановил сгоревшие записи Вортана. — Я положил ладонь на медальон. — Черт, здоровская штука!

— Не одними мечами сильны фламеньеры, — изрекла Элика. — А вон уже и башни Левхада на горизонте. Первый урок окончен. Я устала. Ужасно хочу принять ванну и выспаться....

* * *

— Милорд?

— А? — Я вздрогнул. — Что вы сказали, Ганель?

— Простите, вы что-то про свой сон говорили.

— Пустое, — я потянулся к своей кружке, еще полной наполовину. — Давайте лучше выпьем.

Музыканты в конце зала заиграли что-то мажорное, бодрое и довольно эпичное, вроде марша. Запевал перец с цитолой, и на припеве ему с энтузиазмом и фанатичным блеском в глазах подпевала вся капелла и большинство сидевших в зале горожан. При этом некоторые из них выразительно так поглядывали в нашу сторону. Я спросил Ганеля, что они поют.

— Я не очень хорошо знаю местное наречие, но это что-то вроде написанной весьма простонародным языком баллады о победах королевы Вендры, — ответил всезнайка. — Что-то о том, как бодрит ветер свободы, и как славно хрустят на зубах Волков кости имперских подонков. Остальное, извините, толком не разберу.

— Ну, меня этим не проймешь, — ответил я и допил пиво. В это мгновение к столу подошел тот самый стриженный в скобку парень, что так долго не хотел нас замечать. Он принес наше горячее.

— Пахнет замечательно, — сказал Ганель, вооружившись ложкой, потянув носом и закрыв глаза. — Давно я хотел попробовать местное пастушье жаркое!

Я кивнул, зацепил ложкой аппетитный кусочек мяса, из горшочка отправил его в рот — и понял, что не смогу съесть ни ложки этого жаркого.

Блюдо было дико, зверски пересолено. Случайно так пересолить невозможно. Значит...

— Так, — протянул я и посмотрел туда, где благообразный крепкий бритоголовый и красномордый хозяин заведения разговаривал с девицей-подавальщицей и обслужившим нас долговязым говнюком. Они заметили, что я смотрю на них — и на их рожах появились довольные ухмылки.

— Милорд, — попытался остановить меня Ганель, но я уже его не слышал. Взяв в руки горшочек с жарким, я встал и направился к стойке.

— Ты, как я понимаю, владелец этой харчевни? — спросил я красномордого.

— Не понимать сударь— заявил мне краснорожий с самой наглой усмешкой. — Сударь говорить виссенге?

— Ганель! — крикнул я, заставив лабухов прекратить свою погудку.

Профессор тут же присоединился ко мне.

— Переведи этому.... что я люблю, когда много мяса, и не люблю, когда много соли. Быстро!

— Это такой рецепт, — заявил ничуть не смутившийся наглец, выслушав Ганеля. — Мы любим много соли в еде. Наша еда не для хилых имперских желудков.

— Правда? — Я оглядел зал и встретил внимательные и любопытные взгляды, направленные на нас. — Ага, вон у тех ребят тоже пастушье жаркое на столе. Отлично, сейчас попробуем!

Сидевшие за столом горожане распахнули варежки, когда я подошел к ним, запустил ложку в горшочек с жарким и снял пробу. Естественно, что с солью был полный порядок.

— Эти господа — мои постоянные клиенты, — прогнусавил трактирщик, когда я рассказал ему о результатах дегустации. — Они любят недосоленное.

— А у нас в империи не любят, когда нас принимают за дураков, — ответил я и выплеснул содержимое горшочка прямо в физиономию трактирщика.

Это было эффектно. Жаркое было недостаточно горячим, чтобы причинить серьезные ожоги, но ошпарило чувствительно, и трактирщик взвыл дурным голосом, а миг спустя и девица-подавальщица завопила вместе с ним. Стриженный в скобку, выкрикнув что-то, двинулся на меня, сжав кулаки, но я охладил его порыв, направив ему кинжал прямо в кадык.

— Спокойно! — сказал я негромко, но в наступившей тишине меня услышали все. — Не будем проливать кровь. Или будем?

Трактирщик, мотая головой и отплевываясь, что-то вопил, и завсегдатаи начали собираться вокруг нас с Ганелем, сбившись в молчаливую недружелюбную толпу. Некоторые из них были вооружены и не только бутылками и тяжелыми кружками — у пары парней были тяжелые окованные металлом трости, а еще один держал в руке нож. Глядя на них, я понял, что мой кинжал их вряд ли испугал. Похоже, придется вооружаться по полному наряду и малой кровью обойтись не получится. А тут и Джарем подоспел — встав справа от меня, он вытащил на ладонь фальчион из ножен и смотрел на обступивших нас мещан очень нехорошим взглядом.

Может, мне и пришлось бы доставать меч и брать грех на душу, но тут из-за спин обступивших нас людей к стойке протолкались стражники. Если уж совсем точно, четверо были городскими стражниками — на их коттах красовался герб города, волчья голова на золоте. А вот их командир, крепкий голубоглазый блондин скандинавского типа, был в превосходной, крытой узорной алой дама бригантине и в черном бархатном берете с павлиньим пером. На левом боку у него висел отличный меч в красных сафьяновых ножнах, и вообще, этот перец имел очень представительный и спесивый вид.

С его появлением наступила секундная настороженная тишина, потом бархатный берет что-то спросил у толпы. Трактирщик тут же завизжал, правой рукой вытирая с физиономии жирную подливу, а левой тыча в мою сторону. Подавальщица тоже начала истерить, брызжа слюной, но берет, страдальчески сморщившись, недовольно рявкнул, и трактирщик с девицей немедленно заткнулись. После этого офицер повернулся ко мне:

— Это вы Эвальд де Квинси, маркиз Дарнгэм? — спросил он на безукоризненном имперском языке.

— Да, это я.

Офицер ответил мне учтиво-холодным кивком.

— Я Алвес Корада, лейтенант гвардии их величеств, — представился он. — Их величества узнали о вашем визите и желают встретиться с вами.

— В самом деле? — Я убрал кинжал в ножны и тоже поприветствовал гвардейца политичным кивком. — Я, право, польщен таким вниманием и любезностью. Но я не уведомлял их величеств о своем прибытии в Левхад и не просил о....

— Это неважно, — с многозначительной улыбкой ответил лейтенант Корада. — Мне поручено препроводить вас во дворец Вильзичь сей же час.

— К вашим услугам, сударь. — Я подумал, что этот франт появился тут очень кстати. Прямо посланник Божий. Я и впрямь погорячился, и разборки с трактирным сбродом могли закончиться плачевно.

— Прекрасно. — Тут лейтенант посмотрел на трактирщика, который застыл с самым несчастным видом, молитвенно сложив руки. — Зачем вы облили этого человека?

— Он неудачно пошутил, — ответил я. — Наверное, я поступил, поддавшись секундному порыву. Мне жаль. Не беспокойтесь, гуляш не был обжигающе горяч.

На губах лейтенанта Корады появилась мимолетная слабая улыбка. Но он тут же стер ее, выкрикнул что-то, и собравшаяся вокруг нас толпа начала расходиться. Трактирщик опять начал лепетать, мало-помалу повышая голос, но гвардеец хлопнул ладонью по стойке — и корчмарь заткнулся и склонился в самом почтительном поклоне.

— Идемте, — велел Корада. — Ваши спутники останутся здесь.

— Мэтр Иустин, — сказал я Ганелю, который, судя по его бледности и выражению лица, был сильно напуган происходящим и еще не вполне пришел в себя, — последите, чтобы никто не заходил в наши комнаты и позаботьтесь о наших вещах. Джарем, ступай на конюшню и будь там. Не бойтесь, никто не посмеет причинить вам вред. Я скоро вернусь.

* * *

На входе во дворец оружие у меня забрали — даже маленький мизерикорд из фламенанта. Начальник охраны заверил меня, что все будет возвращено мне в целости и сохранности Название дворца Вильзичь, как мне было сказано по дороге, означало на старинном наречии "Место столов". Столов в интерьерах дворца, между тем, оказалось совсем немного, а вот что было тут повсеместно — так это коллекции великолепного оружия и доспехов, и неплохо выполненные мурали, главной темой которых были сражения виссингов с имперцами во всех кровавых и самых натуралистичных подробностях. Неполиткорректные картины, я бы сказал. Кроме того, повсюду были гвардейцы — вооруженные кривыми ятаганами бородатые ребята в шапках из волчьего меха с непременным хвостом, свисающим на плечо, и в красных мундирах, расшитых золотом. Сам дворец был весьма примечательным местом: он впечатлял размерами, богатством и изысканностью убранства залов и ухоженностью. Ни малейшего намека на варварство — все на уровне императорского дворца в Рейвеноре.

. Поводив меня по чертогам, лейтенант Корада привел меня в огромный зал со стрельчатыми окнами и полом из разноцветных гранитных плит и здесь, велев ждать, оставил меня одного. Я походил по залу, рассматривая резные дубовые панно по стенам. Они выглядели очень старыми. Резчики очень искусно изобразили все растущие в этих землях растения, сплетая их в удивительно красивый орнамент. По стилистике эти панно совершенно отличались от того, что я уже видел во дворце, и мне почему-то подумалось, что это виарийская резьба. От разглядывания панно меня отвлек дворецкий, появившийся в дверях. Глянув на меня холодно и без малейшей симпатии, дворецкий застыл по стойке "смирно" и торжественно провозгласил:

— Их величества, король Эдельфред и королева Вотана!

Я не имел понятия, как вести себя в присутствии короля виссингов (Корада не дал мне на этот счет никаких указаний), поэтому склонился в самом учтивом поклоне, не поднимая глаз. А потом услышал приятный, грудной и звучный, женский голос:

— Добро пожаловать, шевалье Эвальд!

Я выпрямился. Несколько секунд мы рассматривали друг друга.

Королеву Вотану я бы назвал очень красивой женщиной. Она уже явно перешагнула свое сорокалетие, но краски ее лица были свежими — и это при минимуме косметики. Высокая, где-то моего роста, очень стройная и без всякого намека на полноту, с гордой посадкой головы. Светло-русые волосы королевы были заплетены во множество тонких косичек и собраны в сложную прическу, которая очень ей шла. Серые как зимнее небо широко расставленные глаза Вотаны на ее тонком лице казались огромными. Вообще, лицо королевы можно было бы назвать идеальным в смысле правильности черт, если бы не резкая линия рта, которая выдавала властность и жесткость характера. Вотана была облачена в опушенное мехом соболя платье из лилового бархата, колье на ее шее и перстни на пальцах искрились разноцветьем драгоценных камней. Король Эдельфред был ниже матери на голову и не унаследовал ни материнской красоты, ни материнского изящества. Юноша был одет по имперской моде, в лиловый пурпуан, лосины и берет с пером цапли. Светлые волосы короля были тщательно завиты, в ушах висели жемчужные серьги. Несмотря на юный возраст, король виссингов уже обзавелся заметным брюшком, а его широкое одутловатое лицо с двойным подбородком покрывал толстый слой белил, призванный скрыть усеивающие кожу угри. Если королева смотрела на меня вполне доброжелательно, то в выпуклых золотисто-янтарных глазах Эдельфреда были неприязнь и настороженность. Августейшую пару сопровождало несколько придворных обоего пола, роскошно разодетых — и ничем более не примечательных. Обычная кучка придворных бездельников.

— Государь, — я отдельно поклонился Эдельфреду, потом перевел взгляд на королеву и вновь поклонился: — Ваше величество.

— Вы обижаете наших подданных, шевалье, — сказала королева. — Это нехорошо и недостойно рыцаря.

— Я сожалею, ваше величество, но скажу в свое оправдание — трактирщик бросил тень на репутацию Левхада, как гостеприимного и хлебосольного города, и это требовало безусловного порицания.

— Что-что? — Королева улыбнулась. — И как же он посмел?

— Он подал мне пересоленное блюдо. Намерено пересоленное, ваше величество.

— Это отвратительно, — Эдельфред поморщился. — Я ненавижу пересоленную еду. Трактирщика следует сурово наказать.

— Прошу вас, ваше величество, не стоит, — попросил я. — Думаю, он раскаялся в содеянном.

— Вы очень великодушны, шевалье, — заметила королева. И она, и ее сын говорили на имперском языке без малейшего акцента. Или это опять какая-то магия? Тогда почему мне казалось, что Зерам Ратберт говорит с акцентом? Странно, очень странно. — Но ведь вы прибыли в Левхад не ради жаркого и виссенского имбирного меда?

— Истинно так, ваше величество. Я с недавних пор свободный рыцарь и потому ищу приключений.

— И вы считаете, что эти приключения следует искать в Левхаде?

— Мир велик, и нужно откуда-то начинать, не так ли?

— Вы мне нравитесь, шевалье, — Вотана милостиво улыбнулась. — Пойдемте, я вам покажу кое-что.

Она сказала что-то сыну, и король, высокомерно глянув на меня, отправился к выходу, таща за собой живым шлейфом всех придворных. Мы с королевой Вотаной остались вдвоем, если не считать гвардейцев, застывших по углам огромного зала.

"Кое-что" оказалось смежной с залом галереей, на стенах которой были развешаны картины — вперемежку портреты и сюжетные работы, с точки зрения живописной техники весьма примитивные — создававший их художник (или художники) представления не имели о перспективе изображения, правильном освещении, пропорциях и композиции. Портреты, как я понял, были весьма условны, поскольку лица на них были очень похожи, и все они, видимо, не несли сходства с изображенными на них людьми. По раннесредневековой традиции все портреты были подписаны — что-то вроде "Вольгенрик, сын Блеокрома Заики, король Виссении". Многофигурные композиции вообще напоминали вышивку со знаменитого ковра из Байе. Думаю, ценителям раннего средневекового искусства или современной живописи эти картины понравились бы.

— Вы так и не сказали нам, зачем прибыли в наши земли, — начала королева, когда мы вошли в галерею. — А между тем мы, зная вашу исключительность, можем предполагать все, что угодно.

— Мою исключительность? И что во мне исключительного, ваше величество?

— Все. Вести о шевалье Эвальде де Квинси разнеслись уже по всей империи, и мы многое знаем о вас. Например, о том, что вы пришелец из другого мира. Ведь это правда?

— Истинная, ваше величество.

— Потрясающе, — тут королева посмотрела на меня с неподдельным интересом. — А знаете, это обстоятельство в какой-то степени сближает вас с нами, виссингами. Прародители моего народа, Осс, Приан и Нэске, тоже пришли в Пакс из сопредельного мира.

— Я этого не знал.

— Как называется ваш мир, шевалье?

— Земля, ваше величество. А страна, откуда я родом, называется Россия.

— Вот, взгляните, — королева подвела меня к картине, на которой была изображена накрытая мглой ночная болотистая равнина, над которой летели три всадника с пламенеющими мечами верхом на крылатых белых конях. — Вот так это начиналось. Три божества сошли на землю, чтобы помочь своему народу одолеть орды врагов, живых и мертвых. В то время эта земля была поражена Мертвой Порчей, и наши предки начали очищать ее от виарийского проклятия. Это был долгий и тяжелый труд. Битвы и походы были тогда обычным делом, и наши руки чаще держали меч, нежели серп! До сих в наших землях сохранились остатки древнего чародейства, а ведь прошло столько лет!

— Вы были пришельцами на этих землях?

— Это вам сказали в военной школе Ордена? — Королева презрительно хмыкнула. — Нет, мы на них жили испокон веков. Пришельцами были виари, прибывшие в конце Второй эпохи из Калах-Денара. Они сначала основали тут свои гавани, а потом и начали захватывать эти земли силой оружия и черной магии. Их злая волшба породила Нашествие, которое сперва уничтожило их города, а потом причинило столько бед моему народу. Эта земля наша, шевалье.

— Империя тоже сражалась с Нашествием, — заметил я.

— Вы, имперцы, пришлые здесь. Вы вообразили, что нам нужна ваша помощь и до сих пор ссылаетесь на Дарайскую Хартию — мол, без вас виссинги не справились бы с Нашествием. Однако вам не говорят всей правды: подлинная Хартия была уничтожена, а вместо нее вброшена подделка, где записано, что Виссения становится частью империи на вечные времена.

— А присяга Тевдерика — она тоже поддельная?

— Да, вот он, — с каким-то удовлетворением в голосе сказала Вотана, остановившись перед портретом лысеющего мужчины с висячими усами и нависшим над ними красным крючковатым носом. — Король Тевдерик Первый, кузен королевы Вотаны. Некоторые у нас считают его героем, некоторые — предателем. Я же думаю, что этот человек из двух зол выбрал меньшее. Поскольку вы, как мы поняли, знаете историю Тевдерика, нет нужды объяснять вам, о каком зле речь.

— Думаю, о союзе с империей?

— Не союз, шевалье. Поглощение. Виссения перестала быть независимой. Мы больше не были хозяевами своей земли.

— А большее зло?

— Посмотрите вот на эту картину, — сказала королева, сделав вид, что не слышала моего вопроса. — Это Совет Подвижников. Тот самый момент, когда Вендра призывает представителей всех сословий последовать за ней, и депутаты от знати и общин поддерживают ее единогласно.

— Она чем-то похожа на вас, — произнес я.

— Вы находите? Благодарю, приятно слышать. Но, увы, наша земля пока еще не рождала героинь, подобных Вендре.

— Я слышал, восстание Вендры сопровождалось страшной резней.

— Великие события часто связаны с насилием.

— Вы оправдываете жестокость и реки пролитой крови?

— Это была очищающая кровь, шевалье. Кровопускание, которое делают тяжело больному, чтобы он исцелился.

— Восставшие зверски убивали имперцев, как я слышал.

— Не только их. И своих же собратьев, служивших Рейвенору. Но все это кровопролитие, о котором вы говорите, померкло, когда на нашу землю пришли войска Империи, чтобы подавить восстание. Их жестокость превосходила всякое разумение.

— Прошу прощения, ваше величество, но не кажется ли вам, что историю должны писать беспристрастные хронисты, а не менестрели и те, кто угождает власти?

— О чем вы, шевалье?

— Имперский хронист скажет, что Вендра была преступницей, посягнувшей на власть империи и пролившей кровь тысяч людей — и будет прав. Виссингский хронист, который напишет, что Вендра была воплощением чести и доблести, патриоткой, мечтавшей о свободе для этой земли, тоже будет прав. Но истина, как иногда говорят в моем мире, где-то посередине.

— Любите спорить? — Вотана с интересом посмотрела на меня. — Разве в вашем мире нет проблемы угнетаемых и угнетенных?

— Есть, ваше величество, и всегда была. Но, если позволите, история Ростианской империи где-то напоминает мне историю моей собственной родины — в том, другом мире. Мою страну тоже часто обвиняют в том, что она притесняет других, и в этом я вижу скорее политический интерес, чем желание добраться до истины.

— Вы можете привести пример?

— Знаете, ваше величество, я попробую использовать язык сказки, так будет понятнее. — Я сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. — Сказка про то, как медведь и волк дружили. Жил да был медведь, самый обычный, не добрый и не злой, не святой, но и не лиходей. Вел хозяйство, работал, по праздникам любил медку выпить, при возможности утянуть что плохо лежит был не дурак, но зла никому не желал и не творил. Жил он на хуторе, самом большом в лесу, неплохо жил — все у него было, и воды вволю, и земли, и скота, и пасека с ульями, и закрома богатые. А вокруг хутора был лес, и жили в нем разные звери — каждый на своем хуторе. Разные были звери, какие мирные да добродушные, медведю добрые соседи, а какие заглядущие да хищные, богатство медвежье им глаза мозолило, но только побаивались они мишку, лап его пудовых, клыков и когтей острых. Так, вслед фыркали и шипели, хотя в глаза все о дружбе говорили. И вот пошел однажды медведь по грибы, и видит — на полянке звери волка бьют. Да так бьют, что душа из него вот-вот вон вылетит. Насмерть бьют. Жалко медведю стало волка, рыкнул он: "Чего бьете-то! А ну, прекратить!" Звери знали силу медведя, потому выпустили волка и убежали от греха подальше. А волк побитый юшку кровавую из носа утирает и плачет: "Спасибо тебе, медведь! Спас ты меня от неминучей смерти, век помнить буду и волчатам своим накажу. Только дело-то какое — уйдешь ты, вернутся проклятые, да и прикончат меня совсем! Возьми меня под защиту. Будь мне братом старшим, а я за то тебе всегда предан буду". Медведь, добрая душа, и говорит: "Дело говоришь! Коли так, давай, волк, вместе жить. Твой хутор рядом с моим, вот и будем единым владением, добрыми соседями и побратимами. Авось, тогда к тебе никто не сунется".

На том и порешили. Узнали звери лесные о дружбе волка и медведя и больше к волку не лезли. Стал жить волк спокойно и сытно. Жир нагулял, шкура на нем зажила. А тут и медведь всем, чем может, помогает: лучшие куски волку — как же, побратим! Отстроил волк себе избу лучше прежней, остепенился, волчат завел. Живет, как сыр в масле катается. Мясо с мясом ест, медом запивает, под мишкиной защитой про все напасти свои забыл.

Прошел год, прошло два, прошло три: позабыл волк про горести свои, стал дружбой мишкиной тяготиться. И чего, говорит, этот косолапый мне все указывает, что и как делать? По любому делу с ним советоваться надобно, согласия его спрашивать. Надоел он мне! Начал волк медведю условия ставить. Медведь в лес по грибы — а волк тут как тут: нечего, говорит, мои грибы собирать, это моя поляна, у себя собирай. Медведь у волка на хуторе гостит, а волк ему: "Хватит по-медвежьи рычать, по-волчьи вой!" Медведь ему: "Да не умею я по-волчьи!", а волк смеется: "Не умеешь? Плохо. Учись по-нашему выть, а не то вон с моего хутора!" Надоели медведю волчьи придирки, пришел он к нему и говорит: "Знаешь, сосед, подумал я тут и решил — пусть каждый из нас сам по себе живет. Ты свой хлеб ешь, а я буду свой. Ты по-своему вой, а я по-своему буду реветь. И Бог нам судья!"

Обрадовался волк — наконец-то он от медвежьей опеки отделался! Да только радость недолгой была. Ни меда не стало у волка, ни мяса вдоволь. Раньше все медведь за так давал, а теперь покупать приходится. Привык волк жировать от мишкиных щедрот, а тут самому надобно шевелиться. Пришел он к медведю требовать меда и мяса, а медведь ему и говорит: "Хотел ты жить своим умом, вот и живи. Нужон тебе мед — покупай. Мяса хочешь — давай взамен чего. А халявы больше не будет. Ступай себе с богом, соседушко дорогой!"

Тут волк и обозлился. Начал медведя перед другими зверями стыдить. Мол, мишка, мать его так, не хочет меня кормить и помогать мне, плату с меня, сироты, требует непосильную. Напридумывал историй разных про то, что лес этот в незапамятные времена древним волкам принадлежал, а медведь его бессовестно себе заграбастал. Начал всем и каждому плакаться, как в бытность братом медвежьим ни по-волчьи выть, ни повадки волчьи выказывать ему не дозволялось. Мол, всякую свободу у него медведь отнял, голодом, подлец, морил. А в лесу были такие звери, которые медведя давно не любили и мечтали у него от хутора лучшие земли оттяпать. Любы им были волчьи наветы. Стали они еще и нашептывать волку: "Смелее будь, серый! Требуй! А коли медведь жадничать начнет, мы ему покажем!"

Пришел волк к медведю и начал требовать. Ты, говорит, через мои земли на ярмарку свой мед возишь — плати. Сто лет назад твой прадедушка на наших землях грибы дармовые собирал — плати. И вообще, надо еще посмотреть, какая тут землица твоя, а какая наша, серого племени. А то, может, самое время поделиться?

Не стерпел медведь, сгреб волка за шкирку и выставил за дверь. Завыл волк дурным голосом: "Звери, посмотрите! Слабого бьют, сирого, малого!" Начали другие звери пенять медведю: нехорошо слабых обижать, косолапый, коли так дальше пойдет, не будем мы с тобой дружить, мед твой покупать, а то и того — силу к тебе применим.

Пришел медведь домой, хватанул меду и задумался, а потом и говорит сам себе: "И чего это я злюсь на серого? Коли его таким Бог создал, не мне что-то менять. А у меня все хорошо. Дом у меня добрый, просторный, мед сладкий, ягод и прочей снеди полны амбары, женушка-медведица первая красавица в лесу, детишки здоровые, все, что нужно для счастья, у меня есть. Буду жить-поживать, да добра наживать".

Так и закончилась дружба медведя и волка. Только как слышит медведь, как волк зимой голодный в лесу воет, так вспомнит былое. И медку за старую дружбу выпьет.

— Боги, да вы настоящий сказитель, мессир Эвальд! — Королева всплеснула руками. — И сказка ваша мне по душе, уж поверьте. Только одно "но" — в чем мораль вашей сказки, шевалье?

— Мораль? — Я задумался. — Наверное, в том, что нельзя отвечать неблагодарностью тем, кто спасал тебя и не раз помогал в беде.

— Это мораль медведя. Ваша сказка рассказана так, как ее рассказал бы медведь. Имперский медведь. — Тут Вотана улыбнулась. — А какова мораль волка?

— Трудный вопрос, ваше величество. Чтобы на него ответить, надо быть волком.

— Ничего трудного. Вы имперец, шевалье, ваше мышление — это мышление, насквозь пропитанное имперской идеей. Вы не понимаете, что медведь и волк разные. Слишком разные, чтобы жить рядом. Они не могут быть братьями, даже если захотят. Посему оставьте волка в покое. Дайте ему возможность быть самим собой. Вот все, чего хочет волк. Его мораль проста — он не хочет быть игрушкой медведя. Его братом, побратимом, подданным, ленником, союзником. Волк жаждет быть свободным. И он вправе бороться за свою свободу любыми способами. Даже вот такими, — королева показала на очередную картину. — Здесь изображено взятие Тинкмара отрядами Вендры. Говорят, в тот день в городе не осталось ни одного живого имперца.

— И каков же выход? — спросил я, глядя на картину, в которой было слишком много оранжевого, багрового и черного цветов пламени, крови и дыма.

— Примирить виссингов и имперцев. Донести до Рейвенора наши нужды и чаяния и сделать так, чтобы их услышали и приняли к сведению. Что и пытается делать мой дом уже многие годы. Мой сын Эдельфред сторонник мира с империей. Мы не жалуем фанатиков, которые стремятся развязать новую межнациональную войну.

— Это разумная политика, ваше величество.

— Более чем разумная. Нам нужен мир. К тому же, как я слышала, Орден готовится начать крестовый поход против терванийцев?

— Разговоры об этом идут по всей империи.

— И вы, конечно же, хотели бы принять в нем участие? Восстановить свое положение в Ордене и отправиться на восток за славой?

— Ваше величество, дорога в Орден мне закрыта.

— Да, все верно. Империя и к вам была несправедлива. Поэтому у вас нет причин любить ее, так?

— Я ни в чем не обвиняю империю. Придет время, и я докажу, что невиновен. И тогда мои враги будут посрамлены.

— Вам отказали в праве жениться на любимой женщине, верно?

— Вы очень много обо мне знаете, ваше величество, — я поклонился.

— Любовь прекрасное чувство, и вы счастливы, что испытали его. Я бы не стала жалеть о своем выборе.

— Я не жалею.

— Но вы удивили всех, — добавила королева. — Даже в древних песнях не говорится о любви человека и виари.

— Мы станем темой для новых, лучших песен.

— Вы мне нравитесь, шевалье. Поэтому я беру вас под свое покровительство. Но в благодарность попрошу выполнить для меня одно поручение. Вы же искали себе нового сеньора?

— Я как раз за этим и прибыл в Левхад, ваше величество.

— Нашу милость надо заслужить. И я дам вам попытку проявить себя.

— Наверняка, это будет что-то невыполнимое.

— Среди этих картин есть полотно-загадка, — сказала Вотана, направляясь в конец галереи и увлекая меня за собой. — Ее написал Мацей Хомрат, человек, о котором сохранилось множество легенд. Говорят, он был придворным астрологом отца королевы Вендры Стаффарда Сумрачного, великим магом и предсказателем. Вот, взгляните, шевалье.

Картина была невелика и заключена в тяжелую резную раму из черного дерева. На ней был изображен торчащий из высокой травы менгир, испещренный рядами странных угловатых письмен. Это был не байле и не имперский язык. Я вопросительно посмотрел на королеву.

— Король Стаффард потребовал от Хомрата ответить на вопрос: "Когда Виссения станет свободной и великой?". Хомрат попросил у короля три дня, чтобы дать ответ, и через три дня принес эту картину. Он сказал, что увидел этот камень и надпись на нем в своем видении.

— Что это за язык?

— Якобы это язык драконов, который Хомрат изучил, исследуя древние развалины. Традиционно надпись на картине переводится так: "Оставив на запад стрелы грозы, через вереск и плети дикой лозы, туда, где сойдутся четыре звезды, придешь и узнаешь о будущем ты".

— Странная надпись.

— Король Стаффард решил, что в ней нет смысла. Он подумал, что Хомрат дурачит его и приказал посадить астролога в тюрьму, а затем казнить за оскорбление величия короля. Многих возмутила такая жестокость, и за Хомрата стали просить очень многие сановники королевства. Имперский наместник, узнав о решении короля Стаффарда, лично приехал уговаривать государя. Стаффард внял уговорам и повелел освободить астролога, но было уже поздно — Мацей Хомрат умер в темнице. Расследование установило, что он отравил себя ядом, который пронес в перстне.

— И все же, что означают эти слова?

— Считается, что они ключ к будущему Виссении и всего мира. Но пока никто не мог разобрать их тайный смысл.

— Вы полагаете, что истолковать пророчество Хомрата получится у меня?

— О, нет! — Королева засмеялась в голос, впервые с начала аудиенции. — Но вы можете помочь нам это сделать. В последние годы жизни Хомрат почти безвыездно жил в монастыре Харема. Из-за последующих событий, случившихся в монастыре, Харемская обитель была заброшена, и никто не интересовался ни наследием монастыря, ни толкованием пророчества Хомрата. Вы могли бы отыскать в Хареме подсказки — записи, книги, что-то еще, — могущие объяснить предсказание Хомрата.

— Понимаю, ваше величество, — мне стало абсолютно ясно, что Суббота заинтересовался Харемским монастырем не только потому, что туда вел след его папаши-вампира. И опять, уже в который раз, скрыл от меня важные обстоятельства дела. — Я завтра же отправляюсь в Харем.

— Я щедро награжу вас, если ваша поездка окажется успешной, — королева протянула мне руку, и я галантно поцеловал ее. — Вам нужны деньги?

— Деньги нужны всегда, ваше величество. И еще попрошу сделать для меня копию текста предсказания.

— Вам доставят все необходимое в таверну. — Королева еще раз милостиво улыбнулась. — Мы довольны беседой, шевалье. Аудиенция окончена.

• Фигурный стол Харема

Ощущения были самые неприятные.

Я уже испытывал что-то подобное в Баз-Харуме. Но тогда было жаркое лето, и день был солнечный, теперь же, в пасмурных морозных сумерках, все казалось еще острее и неприятнее. Я буквально физически ощущал прикосновение какого-то потустороннего холода, вызывающего страх, озноб и мысли о смерти. И еще — с того самого момента, как я подошел к домам на окраине и начал пересекать деревню, ступая по грязному снегу, вдоль узкой, загаженной скотом сельской улочки, мне постоянно казалось, что за мной наблюдают. Кто-то невидимый, неизвестный мне и смертельно опасный. Какое-то существо, которое нельзя назвать человеком.

В Верте местные жители поначалу неохотно рассказывали о своих страхах. Прятали взгляды и бормотали что-то вроде: "Да все у нас путем, милсдарь рыцарь, благодарение Матери!" Но потом, после оплаченных мной нескольких стаканов меда, стали откровенней и разговорчивей. Я узнал о жутких слухах, распространяющихся по округе. Об опустевших деревнях и ужасе, которому нет названия. Получилось, что крестьяне не солгали, рассказывая о странных исчезновениях. Деревня в самом деле была пуста. Ни людей, ни животных. Следов крови и останков я тоже не заметил. Кое-где на дороге валялись брошенные в спешке предметы, большей частью всякий хлам. Было похоже, что все жители отсюда ушли, причем покинули свои дома совсем недавно — следы, оставленные в тяжелом весеннем снегу людьми и животными, были отчетливыми, и лишь в некоторых из них начала скапливаться вода. В дома я заходить не стал, но в этом не было нужды. Уходя, крестьяне забрали с собой все, что представляло для них ценность, увели всех животных. Даже собак и кошек в деревне не осталось — только вороны, которые расселись на деревьях и встречали меня недовольным карканьем. Ничего такого, что могло указывать на возможную опасность для меня, я пока не увидел, но все равно, следовало быть очень осторожным. Вспомнив, что мне говорила Элика, я обернул цепочку фламенант-медальона вокруг правого запястья, а затем обнажил меч и представил себе, что клинок моего оружия наполняется огнем. У меня получилось — остановившись на секунду, я зубами стянул перчатку с левой руки и, когда поднес ладонь к лезвию, почувствовал жар. Чтобы совсем уж развеять сомнения, я рубанул мечом сухой куст у забора, и он, отлетев на дорогу, вспыхнул и в несколько секунд превратился в пепел.

Отлично, я все-таки уже немного научился пользоваться медальоном, пусть и не как опытный фламеньер, но вполне успешно. Элика может быть мной довольна....

Я дошел до конца улицы, огляделся. Ничего подозрительного. Налетавший порывами ветер раскачивал высокие деревья над крестьянскими мызами, его порывы врывались мне под плащ и обдавали холодом. К вечеру мороз усиливался. Я прошел вымершую деревню насквозь, от западного конца до восточного. Дальше стоял большой двухэтажный каменный дом с двускатной драночной крышей, очень добротный и ухоженный, наверняка усадьба местного богатея. А за домом, метрах в ста пятидесяти впереди, виднелась невысокая ограда сельского кладбища. Я даже мог разглядеть в быстро сгущающихся сумерках каменные надгробия, поднимающиеся из снега. Подойдя ближе к невысокой ограде кладбища, я заметил несколько свежих могил, причем, судя по размерам холмиков, это были захоронения детей. На некоторых холмиках лежали пучки сухого лавра и веточки бересклета. Пробираться через сугробы к кладбищу я не стал — меня гораздо больше интересовала усадьба. Ставни на окнах дома были закрыты. Похоже, там тоже нет никого. И ответа, куда исчезли люди, у меня нет.

Впрочем, я хотел лишь выяснить справедливость слухов, и заходить в дом нет никакой необходимости. Дело сделано. Можно возвращаться в гостиницу, выпить глинтвейна с пряностями и поспать несколько часов, прежде чем ехать дальше, в Харем...

Я услышал этот звук, когда уже зашагал по дороге в обратную сторону, туда, где была привязана моя лошадь. Он заставил меня остановиться. Сначала мне показалась, что это мяукает кошка. Но потом я понял, что это плачет грудной ребенок.

Ребенок в брошенной деревне?

Мне понадобилась пара секунд, чтобы определить — ребенок плачет именно в богатом доме. Дверь дома оказалась плотно прикрытой, но незапертой. Я толкнул ее, вошел внутрь и сразу почувствовал запах, который ни с чем нельзя перепутать.

Запах крови.

В горнице было очень холодно — мне показалось, даже холоднее, чем на улице. Большой камин давно погас, и освещали комнату странные синие огни, плававшие под потолочными балками. Убранство оказалось неожиданно скромным, мебель самодельной, хоть и добротной, посуда на полках вдоль стен глиняной и деревянной. Возле сундука в правом ближнем углу лежала куча темных тряпок. В центре горницы стоял огромный стол, накрытый для ужина, а вокруг стола лежали тела — две женщины и четверо подростков и детей, три мальчика и девочка. Их лица в синеватом свете огней казались мертвенно-белыми, а кровь на их телах — черной, как смола. Глаза покойников были открыты, зубы оскалены, руки и ноги неестественно вывернуты.

— Они не дождались, — сказал женский голос.

Я порывисто обернулся. Молодая беременная женщина (судя по животу, месяце на восьмом, не меньше!), которую я принял в полумраке за груду тряпья, подняла голову и посмотрела на меня. У нее было бледное почти детское личико и роскошные волнистые волосы, падающие на плечи и закрывавшие половину лица, так что я видел только один глаз — черный, будто лишенный белка и окруженный болезненными тенями.

— Чего не дождались? — спросил я, берясь за рукоять меча и делая шаг назад.

— Как тяжело! — охнула она, поморщилась и с трудом поднялась с пола, придерживая живот обеими руками. — Зачем ты пришел?

— Я слышал, тут ребенок плакал.

Она засмеялась, прикрыв рот ладонью. Драгоценные камни в перстнях на ее пальцах вспыхивали искрами.

— Ребенок! — Она склонила голову, рассматривая меня. — Нет тут ребенка. Это я плакала.

— Кто это сделал?

— Они не успели уйти, — сказала она, убрав с лица упавшие пряди волос. — Боялись, что не смогут вернуться. И надеялись, что все это пустые слухи. Прочие жители были благоразумнее.

— Это ты их убила?

— Я всего лишь бедная крестьянка.

— Бедная? С такими-то перстнями? Ты что-то не договариваешь, милочка.

— Герой! — Она презрительно фыркнула, ее глаза таинственно сверкнули в полумраке. — Невелика заслуга справиться с бабой на сносях.

— Я не хочу тебе вреда. Но ты должна рассказать мне, что здесь происходит.

Она не ответила. Издала странный, очень громкий и неприятный мяукающий звук, потом зашипела, как змея, а миг спустя прыгнула на меня с поразительной ловкостью. Ее искаженное лицо, мертвые глаза и острейшие белоснежные клыки запечатались у меня в памяти, как стоп-кадр. Меч в моей руке остановил ее, женщина напоролась на раскаленный заклинанием клинок своим животом, взвыла страшно, на одной ноте, оглушая меня. Брюхо лопнуло, как наполненный водой надувной шарик, и меня окатил поток черной, пенистой, пахнущей медью крови. Тварь задергалась, еще пытаясь вцепиться мне в горло пальцами, но мгновение спустя от нее повалил дым, волосы вспыхнули, кожа обуглилась, и тело буквально развалилось и просыпалось с меча на пол частями скелета и тлеющими хлопьями пепла.

— Молодец, сынок!

Сэр Роберт шагнул ко мне из темноты, одобрительно улыбнулся.

— Похоже, Элика кое-чему тебя научила, — заметил он. — Неплохо ты придумал с пламенеющим мечом. Возьми этот прием на заметку, пригодится.

— Что это было, сэр?

— Всего лишь урок. И ты хорошо справился с заданием.

— Погодите, разве все, что мне рассказывали в Верте про брошенную деревню, всего лишь...

— Это называются Иллюзиариум, Эвальд. Созданная при помощи магии произвольная реальность. Раньше молодых фламеньеров готовили, отправляя их на настоящие задания, но это было слишком опасно — ученики погибали или заражались проклятием. Охранительная Ложа подсказала выход. Опытные маги способны создать Иллюзиариум, который неотличим от реальности нашего мира, где послушники чувствуют боль и получают удары и укусы, но их жизни и здоровью при этом ничто не грозит.

— Так, — ко мне вернулось чувство реальности, я понемногу приходил в себя. Останки убитой твари, тела ее жертв и темная кровища, залившая меня и пол, исчезли бесследно. — Значит, это симулятор?

— Симулятор? Что это значит?

— Все это ненастоящее, верно?

— Да, это всего лишь иллюзия. На самом деле ты сейчас мирно спишь в гостинице, и все происходящее как бы твой сон. Но ты показал себя молодцом. Как ты определил, что эта женщина не та, за кого себя выдает?

— Очень просто, сэр. Она была одета в лохмотья, а на пальцах драгоценные кольца. И вообще, какая-то она странная была.

— Поздравляю тебя, Эвальд. Ты прикончил лакримону. Случись такое в реальности, орден был бы обязан выплатить тебе двадцать гельдеров "слезных денег". Конечно, если бы ты представил доказательства.

— Лакримона — это вампир?

— Да, один из самых опасных. Все порождения Нави внушают ужас, но лакримона всегда вызывает особое омерзение даже у нас, персекьюторов. Наши демонологии говорят, что лакримоной, или, как ее называют в народе, Плакальщицей, становятся женщины, умершие бездетными. В дальних деревнях Элькинга или Аверны общины до сих пор не разрешают хоронить таких покойниц на погостах, их тела сжигают и только потом прах предают земле, чтобы бедняжки не стали вампирами. Лакримона никогда не нападает на мужчин, охотится только на молодых женщин и детей. Свои жертвы она часто приманивает детским плачем, отсюда и название. Если в деревне начинают один за другим умирать младенцы — значит, Плакальщица пришла. Это верная примета, и она никогда не обманывает. Так было и в Верте. Спасения от лакримоны нет, она высасывает из жертвы всю кровь, и от этой крови раздувается, как тварь, которую ты убил в Баз-Харуме, помнишь? В это время лакримону легко спутать с беременной женщиной.

— Проклятая паучиха. И умная — у кого поднимется рука на брюхатую?

— Истинно. Будь она голодной, тебе пришлось бы намного сложнее. У лакримоны отменная реакция. И впредь, никогда не разговаривай с вампирами. Некоторые из них могут при помощи чар поработить твой разум, и в этом случае ты неминуемо погибнешь.

— И каких только тварей не сыщешь под небесами! — Я вытер меч тряпицей, которую подобрал с пола и убрал в ножны. — Что теперь, сэр Роберт?

— Теперь отдыхай. До утра еще есть время.

— Вы ничего больше не хотите мне сказать?

— Только то, что горжусь тобой, — рыцарь шагнул ко мне, протянул руку ладонью вперед, но миг спустя со вздохом опустил ее. Я понял: он хотел коснуться моей щеки, но не смог. — Скоро ты станешь гордостью Ордена, сынок. И мне это приятно.

— Орден никогда не примет меня обратно, сэр.

— Примет. У твоих недругов не будет выбора. Ты докажешь им, что доблесть и разум важнее безупречной родословной.

— Сэр, что будет со мной?

— Тебя ждет слава. Или смерть. Или забвение. Все зависит от тебя.

— Мне хотелось бы стать достойным вас, сэр Роберт.

— Похвальное желание, сынок. Но ты нашел себе не того кумира. Я всего лишь старый неудачник и....

— Нет, сэр. Вы герой, и это говорят все.

— Мертвым небезразлично, что говорят о них живые, — тут сэр Роберт слабо улыбнулся. — Титулы, богатства, страсти мы оставляем за порогом земной жизни. И только память остается в мире, который мы оставляем навсегда. Если о нас на этой земле остается добрая память, это славно. Человек не может мечтать о большем. Поэтому твои слова радуют меня. Не думай обо мне и не сожалей о моей смерти. Я ушел достойно, как и полагается воину. Матерь смилостивилась надо мной, даровала мне достойную смерть, и я желаю такой же и тебе, сынок, когда придет твой час. А теперь я должен идти. Утро близко, мое время заканчивается. Да благословит тебя Матерь, сынок!

— Прощай... отец.

Он улыбнулся еще раз и растаял в густом голубоватом тумане, наполнившим дом. Этот туман окружил меня, и я понял, что пришло время проснуться.

* * *

Всадников было десять — они были вооружены, облачены в добротные кольчужные доспехи и выглядели весьма грозно. Они встали подковой у выезда с моста на шлях, перекрыв его. Их предводитель поехал нам навстречу. Это был плечистый малый лет тридцати, эдакий красавец-блондин — гроза местных вдовушек, в сияющей на солнце кольчуге, поверх которой был наброшен соболий пелизон. Остановившись метрах в пяти от нас, парень поднял правую руку в приветственном жесте.

— Вы шевалье де Квинси? — крикнул он.

— К вашим услугам, — я положил правую ладонь на рукоять меча.

— Добро пожаловать в епископат Каль, шевалье! — Соболий пелизон склонил голову в учтивом приветствии. Впрочем, никакого радушия на его лице не читалось, оно осталось непроницаемым. — Я Венчен Друбби, кальский бейлиф. Его преосвященство епископ Ошер повелел мне встретить вас и ваших спутников и препроводить в его резиденцию.

— Как неожиданно, право слово, — сказал я. Меня удивили его слова. — Мы не предупреждали его преосвященство о своем визите.

— Не удивляйтесь, шевалье, — Бейлиф все же улыбнулся, хотя его улыбка получилась кисловатой. — Епископ получил уведомление о вас голубиной почтой из Левхада. Их величеством велено оказывать в вашей миссии всевозможное содействие и помощь. Разумеется, епископ принял это к сведению и весьма рад исполнить королевскую волю.

Так, теперь понятно. Королева Вотана подсуетилась. Что ж, замечательно. По крайней мере, вопрос с ночлегом и ужином теперь наверняка решен...

— Прекрасно, — сказал я вслух и поклонился бейлифу. — Что ж, ведите. Мы следуем с вами.

— Мы любим, когда в наш епископат приезжают гости, — заявил бейлиф, когда мы съехали с моста на шлях. — Вы ведь расскажете нам столичные новости, шевалье?

— Боюсь, мои новости устарели. Я очень давно не был в Рейвеноре.

— У нас говорят, его величество и орден готовятся к крестовому походу против Тервании?

— Да, это так.

— Прекрасно! — с воодушевлением воскликнул Друбби. — Мы давно ждем этого похода. Наконец-то дорога к славе будет открыта.

— Вы так рветесь в поход?

— Не я один, шевалье. Многие местные дворяне готовы по первому зову встать под знамена империи в священной войне.

— Невероятно, — я с удивлением посмотрел на бейлифа. — Мне казалось, что жители Виссении не очень-то горят желанием проливать кровь за Империю.

— Ваша правда, кое-где имперцев недолюбливают, — признался бейлиф. — Но вы ж понимаете, это неграмотное темное быдло, которое ненавидит всех. В моих жилах течет кровь двадцати поколений лордов Краута, одной из самых знатных виссингских фамилий, но левхадская голь будет плевать мне вслед точно так же, как и вам, шевалье. Мы просвещенные люди и понимаем, что национальная рознь ни к чему хорошему не ведет. Не будем уподобляться тупым селянам, мой друг.

— Приятно это слышать, сэр, — сказал я совершенно искренне.

— Его преосвященство того же мнения, что и я. Он сам чистокровный виссинг, но учился в Рейвеноре, и я не знаю человека, который был бы лучшим сыном Материанской церкви, чем епископ Ошер. Не пропустите его проповеди — он всегда завершает их словами о братской любви между виссингами и подданными империи, и он искренен, уж поверьте. Да вы и сами это увидите. Он даже к виари относится с отеческой любовью, не в обиду вам будет сказано, сэра, — тут бейлиф поклонился Элике.

— У вас есть виари? — не удержался я.

— Каль единственная гавань в провинции, куда разрешено заходить виарийским кораблям, — пояснил Друбби. — Иногда его преосвященство даже принимает виарийских капитанов в своей резиденции, в Громовом замке.

— Подумать только! — Элика презрительно хмыкнула.

— Вы сомневаетесь в искренности его преосвященства? — с некоторым вызовом спросил бейлиф.

— Ни в коем случае, — Элика поднесла к лицу надушенный платочек. — У вас тут сильно пахнет навозом.

В самом деле, недалеко от дороги, в заснеженном поле, темнели огромные компостные кучи, заготовленные местными крестьянами. Бейлиф сразу помрачнел. Впрочем, ветер скоро унес неприятный запах. Мы проехали поворот дороги, и я увидел впереди, за деревьями, верхушку каменной башни, которая возвышалась над равниной на десятки метров.

— Это Кальская Игла, — пояснил бейлиф, заметив, куда направлен мой взгляд. — Самый большой маяк на всем побережье. Его построили двести лет тому назад, еще до цитадели и внешних укреплений... Вам не доводилось бывать в Кале прежде?

— Ни разу. — Я повернулся к Ганелю. — А вы, мэтр Иустин, бывали здесь?

— Один раз, — ответил умник, подняв палец к небу. — Проездом. В прошлый раз у меня не достало времени осмотреть как следует сей замечательный город.

— Его преосвященство уже распорядился приготовить вам комнаты, — добавил Друбби. — Надеюсь, вы останетесь довольны нашим гостеприимством.

— Не сомневаюсь, — ответил я.

Между тем мы миновали сосновую рощу и въехали в городское предместье. Справа и слева от дороги, протянувшейся в сторону города примерно на три полета стрелы, теснились почти одинаковые аккуратные двухэтажные дома под характерными для этих краев драночными двускатными крышами. С ними соседствовали глинобитные домики с соломенными крышами, и настоящие хоромы с высокими решетчатыми заборами, крытые разноцветной черепицей. Прохожие, узнавая бейлифа, кланялись, на нас косились настороженно. Следуя по главной улице предместья, мы доехали до рынка, расположенного у самого въезда на мост, ведущий в Каль. Здесь нас окутали самые разнообразные запахи, среди которых самым крепким была вонь мочи: большую часть рынка занимали скототорговцы со своим мычащим, блеющим и хрюкающим товаром. Народу было много — в большинстве, женщины в длиннополых охабнях и фетровых шляпках. Многие были с детьми. Часть торговцев разместилась так близко у моста, что проезжая часть дороги сузилась где-то до полутора метров, и я реально опасался затоптать конем какого-нибудь нерасторопного ребенка или старика. Друбби же, видимо, желая, чтобы мы ехали побыстрее, начал криками сгонять людей с дороги. Так мы въехали на мост — на скользком камне пришлось вновь придержать лошадей и идти медленным шагом. Я глянул за парапет: лед под нами был ужасно грязный и темный, засыпанный самым разнообразным мусором и отбросами, и я почему-то подумал, что эта речка уже на днях вскроется, и вся зараза благополучно попадет в море.

Ворота в город были открыты: на мосту перед ними стояли несколько запряженных волами фургонов — в них были большие бочки и мешки. При нашем приближении стражники прекратили разговоры с хозяевами этих фургонов и приветствовали нас, взяв свои бердыши "на караул", а толковавшие со стражей негоцианты склонились в поклонах. Мы въехали под свод ворот, Друбби быстро обменялся парой фраз с начальником стражи, и дальше наша кавалькада начала подниматься по узкой и загаженной улице к каменной цитадели, построенной на самом высоком месте города — Узырском холме.

Ворота цитадели были открыты, и мы беспрепятственно въехали внутрь. Здесь было дымно, относительно чисто и довольно людно. Нас немедленно окружила толпа служек и прислужников обоего пола. Одетые в добротные полушубки крестьянки сразу предложили нам выпить сидра и кумы — местного самогона (Домаш, естественно, немедленно начал дегустацию); мальчики-грумы тут же забрали наших лошадей, а несколько молодых служек в темно-красных одеждах послушников тут же изъявили готовность проводить нас к его преосвященству. Друбби пошел с нами, часть его людей последовала за ним, часть осталась во дворе крепости.

Епископа Кальского мы нашли в скриптории — его преосвященство, стоя среди столов, заваленных свитками и листами пергамента и серой бумаги, о чем-то беседовал с двумя тощими, постными и бледными переписчиками. Владыка Ошер даже в своем церковном одеянии больше походил на воина, чем на духовное лицо: рослый, широкоплечий, статный, с суровым, будто отлитым из металла лицом, окладистой бородой и ясными светло-серыми глазами. Он сразу шагнул ко мне и протянул руку: я, помня о принятых в Ордене правилах этикета, собрался было поцеловать пастырский перстень на безымянном пальце, но епископ внезапно отдернул руку, засмеялся и воскликнул:

— Воистину, так ведь и поверишь, что стал лицом духовным! Вашу руку, шевалье!

Весьма удивленный его словами, я пожал протянутую мне руку, а затем епископ по очереди обменялся рукопожатиями с Домашем, Эликой и Иустином Ганелем. Это было необычно. Однако я не стал ничего говорить и с ожиданием посмотрел в глаза владыки Кальского.

— Ступайте, — велел епископ бейлифу и его людям, и мы остались наедине. — Нечасто в наших краях бывают столь прославленные гости. Польщен, говорю искренне. Всегда мечтал о военной карьере, но Матерь выбрала для меня иное служение.

— Вы хотели вступить в орден? — опередила меня Элика.

— Да, сэра, но это было невозможно, — ответил епископ с некоторой печалью в голосе. — По причине моего низкого происхождения. Хвала Матери, в лоне Ее церкви даже крестьянский сын способен достичь трудом, молитвами и подвижничеством сияющих вершин!

— Мы восхваляем Матерь нашу вместе с вами, ваше преосвященство, — сказал я, склонив голову.

— Для меня честь пожать вашу руку, шевалье, потому что слухи о ваших подвигах дошли и до нашей глуши, — продолжал епископ Кальский. — То, что вы совершили в Баз-Харуме и в Лашеве достойно восхищения и похвалы.

— Мои заслуги совсем невелики, владыка. Я лишь сопровождал...

— Своего господина, сэра Роберта? — Ошер вздохнул. — Я знал этого славного рыцаря. Его смерть большая потеря для ордена. Я молюсь о его душе, хотя знаю, что мои молитвы ей ни к чему — он праведник, коему обеспечена Высшая Благодать....Значит, ее величество направила вас в Харем? Думаю, она высокого мнения о ваших способностях, если поручила вам такое задание.

— Какое задание? — с некоторым вызовом спросила Элика.

— Трудное. — Ошер сверкнул глазами. — И опасное.

— Опасное?

— Говорят, были желающие проникнуть в тайну Харемского монастыря. Но только никто не вернулся обратно.

— При всем уважении к вам, ваше преосвященство, — Элика буквально не давала мне слова сказать, — запугивать нас не самая лучшая идея.

— Я не запугиваю, сэра Элика. Просто хочу, чтобы вы поняли всю сложность вашей миссии. Впрочем, вы опытные воины и знаете, как и что нужно делать. Посему благословляю вас именем Матери и окажу вам любую посильную помощь.

— Благодарю вас, ваше преосвященство, — ответил я за всех. — Помощь нам и вправду не помешает.

— Я пошлю с вами в Харем отца Бодина — он опытный экзорцист, и его знания вам пригодятся. Но вначале вам следует помыться и отдохнуть с дороги. А после я жду вас к трапезе, и мы продолжим нашу беседу.

* * *

Бани, подобной той, в которой мы парились в Фор-Авек, в Кальской цитадели не оказалось. Слуги приготовили для нас в импровизированной "купальне" рядом с замковой кухней две огромные лохани с горячей водой, в которую набросали сушеной лаванды, вербены и ароматической соли. Одна лохань предназначалась для Элики, а другую мне предстояло разделить с Домашем и Ганелем. К моему удивлению, и тот и другой уступили мне право поплескаться в лохани в одиночку. Все стало ясно, когда я, сопровождаемый двумя служанками, спустился в "купальню", весьма просторную, хорошо протопленную и освещенную несколькими масляными фонарями — рядом с лоханью стоял столик с напитками и кубками, и служанки, кокетливо улыбаясь, заявили мне, что их задача — всяко услужить и угождать милорду шевалье, буде он чего возжелает.

Так, понятно, сказал я себе, глядя на девушек, которые продолжали мне мило улыбаться. Гостеприимство епископа Ошера и впрямь ошеломляющее, его преосвященство, оказывается, заботится о телесных нуждах своих гостей едва ли не больше, чем о духовных. А девушки ничего так. Одна маленькая, светловолосая, с очень аппетитной грудью, угадывающейся под льняным платьем: вторая повыше, чернобровая и черноглазая, с красивой родинкой над верхней губой. И смотрят они на меня так вызывающе....

— Благодарю вас, сударыни, — сказал я. — Вы уже услужили мне, поэтому попрошу вас оставить меня.

Девушки явно не ожидали такого. Я так понял, они не в первый раз оказывали подобные услуги. Возможно даже, девочки вовсе не служанки, а... Впрочем, неважно.

— Милорд желает, чтобы мы ушли? — спросила чернобровая, видимо, не поверив своим ушам.

— Именно так. Я избежал большой опасности и дал обет не прикасаться к женщине до конца лета. — Я улыбнулся девушкам. — Но поверьте, мне будет приятно в разговоре с его преосвященством упомянуть вашу заботу.

Девушки переглянулись, как-то нерешительно поклонились и вышли в кухню.

Вообще-то я конечно полный идиот, сказал я себе, снимая перевязь с оружием и стягивая камзол. Я уже четыре месяца не прикасался к женщине и упускаю такой случай — дебил, форменный дебил! Девушки, наверное, подумали, что я ненормальный. Извращенец. Ладно, проехали, надо все выкинуть из головы, залезть в воду и....

Уффф, какой кайф!

Я окунулся в горячую, пахнущую травами воду с головой, раскинулся в лохани и едва не запел от счастья. Как же человеку мало нужно, Господи ты Боже мой! Вот лежал бы так и лежал сутками. Однако полного счастья не получится — мои товарищи ждут своей очереди. Элика ждет. Приготовленная для нее лохань стояла в паре метров от меня, и я подумал — вдруг сейчас явится, как это уже было в Фор-Авеке. Совершенно голая, чтоб ее.

Я хочу и боюсь этого. Потому что Элика слишком похожа на Домино. Иногда мне кажется, что это одна и та же женщина, которая меняет обличья. Но нет, они разные, совершенно разные. Но каждая из них по-своему прекрасна. Меня тянет к Элике, она слишком хороша, чтобы смотреть на нее только как на товарища по оружию. Могу ли я изменить Домино с Эликой?

Хороший вопрос. Если сам себе задаешь его, значит ли это, что твоя любовь стала слабее?

Нет, не стоит даже задумываться об этом. Нельзя. Может быть, настоящий мужчина должен вести себя по-другому — брать любую женщину, которая готова отдаться ему? Девять из десяти мужчин на моем месте не отказались бы сейчас весело побарахтаться в этой бадье с прелестницами, которых я пару минут назад выставил вон. Наверняка бы многие парни из моего мира посмеялись бы надо мной, покрутили пальцем у виска. Отказаться потрахаться просто так, безо всяких обязательств, добавить в свой список приключений такую пикантную интрижку — ха! Разве не об этом мечтает каждый мужчина моего возраста? Разве не количество партнерш — одно из мерил мужской успешности? Я четыре месяца был один. Взял бы и расслабился, устроил себе амур-труа. Девушки ведь были настроены на секс, а я взял и обломил их.

Глупость какая-то. Может, я и впрямь дурак набитый. Но я так воспитан. Меня научили уважать женщин. В детстве я видел, с какой любовью и вниманием относились друг к другу мои родители. Никто не приучил меня к скотству.

Мой отец любил говорить, что сила мужчины не в том, чтобы переспать с тысячью женщин, а в том, чтобы ради одной отказать всем. Мне хочется верить, что я пошел в отца.

Я не хочу изменять Брианни, это было бы подло. Не хочу — и все равно задаю себе вопросы, которые не должен задавать.

Я не буду сомневаться. Просто закрою глаза и шепну — люблю тебя, Бреанни. Люблю всем сердцем, всем душой. Жаль, ты не можешь услышать и прочесть мои мысли. Жаль, что тебя сейчас нет рядом со мной. Жаль....

Что-то с силой ухватило меня за плечи и толкнуло вниз, в бадью. Это было так неожиданно, что сердце мое замерло. Крикнуть я не смог, вода набралась в рот. Страх и чувство опасности буквально выбросили меня из бадьи. Мне понадобилось одно мгновение, чтобы обнажить меч, однако, оглядев комнату, я понял, что купальня пуста. И это было очень странно.

— Что за черт! — пробормотал я, опуская оружие.

Купание было испорчено, поэтому, стерев остатки пены с тела полотенцем, я быстро оделся и вышел. Домаш не ожидал, что я помоюсь так быстро — раскрасневшийся и веселый, он бойко флиртовал с теми самыми девушками, которые сопровождали меня, приобняв одну и масляными глазами глядя на другую. Девушки хихикали и стреляли в роздольца игривыми взглядами.

— Ну, мы пошли! — заявил он и, подхватив девушек под руки, повел их в купальню.

В отведенной мне комнате слуги уже разожгли камин, было тепло и довольно уютно, даже несмотря на застоявшийся в комнате сильный мышиный запах. Мэтр Ганель заметил, что я встревожен.

— Что-то не так, милорд? — спросил он.

— Скажите, Ганель, вы верите в привидения? — спросил я, бросая меч на кровать.

— Разумеется, — глаза мэтра сверкнули. — Я сам неоднократно встречался с ними повсеместно, как же мне в них не верить? Помню, в Нейфе я....

— Домаш наверняка займет лохань надолго, — перебил я его, — потому сомневаюсь, что до ужина вы успеете помыться.

— Это не существенно, — заявил Ганель. — В последний раз я мылся неделю назад и с того момента не успел особенно испачкаться.

— Похвально, — я улыбнулся. — Тогда ступайте, переоденьтесь к ужину, а я хочу побыть один.

Ганель понимающе кивнул, поклонился и ушел. Я раскинулся на кровати, глядя в потолок. Горячая ванна разморила меня, но в то же время странное происшествие в купальне не давало мне покоя. Что это было? Может, действительно, привидение, барабашка какая-нибудь? В конце концов, это другой мир, если в нем есть вампиры, то почему тут не быть призраку. В таком старинном замке ему самое место. Он тут давным-давно обитает, а я ему чем-то не глянулся....

— Ты один? — Элика вошла медленно, на ходу поправляя волосы. — Как купание?

— Прекрасно. Ты тоже могла бы освежиться.

— Я уже, — тут эльфка лукаво улыбнулась. — Ничего необычного с тобой в купальне не случилось?

— Что?

Элика расхохоталась. Видимо, ее очень позабавил мой огорошенный вид.

— Прости, Эвальд, это была я, — сказала она. — Но я сделала это не для того, чтобы поиздеваться над тобой. Ты должен помнить, что персекьютор не может расслабляться ни на миг. Даже в ванной, даже в постели с женщиной. Расслабленность может стоить тебе жизни.

— Дьявол, но я тебя не видел!

— Конечно. Покров Невидимости очень хорошее заклинание.

— Так, — я понял, что Элика наверняка видела, как я бегал вокруг лохани, голый, в мыльной пене и с мечом. Уши мои загорелись. — Никогда так больше не делай, поняла?

— Я хочу с тобой поговорить, пока мы одни, — Элика закрыла дверь, подошла ближе. — Тут творится что-то странное. В этом замке пахнет смертью.

— Я чувствую только запах мышей.

— Епископ упомянул имя Бодина. Пару лет назад я слышала это имя. Охранительная Ложа расследовала дело магов-диссидентов, которым долгое время удавалось скрываться от инквизиции. В конце концов, их схватили. У магов нашли кое-какие чернокнижные тексты — копии, сделанные с оригиналов, хранившихся в архиве Ложи. Так вот, следствие вел как раз Бодин. Странно, что он оказался в Кале именно в то время, когда сюда приехали мы.

— Ну и что?

— Среди текстов, что были у этих магов, была очень редкая рукопись. Точнее копия рукописи, которая существует в единственном экземпляре. Она называется "Об истинной природе Зверя". Только высшие иерархи Ложи имеют к ней доступ, поэтому совершенно непонятно, как диссиденты могли снять с манускрипта полную копию. Книга была написана уже после того, как покинувшие Ростиан магистры-чернокнижники основали свое государство в Земле Суль. Возможно, что разоблаченные инквизицией маги работали на сулийцев.

— Не вижу никакой связи с Бодином.

— А ты подумай хорошенько. Могильник Третьей Эпохи в Баз-Харуме принадлежал каттирской королеве Иштар, последней жене Зверя. Монета из него снова оказалась у Субботы. Случайность? Сомневаюсь. Сэр Роберт отдал жизнь, чтобы остановить Иштар, ставшую роэллином. Зачем ее пробудили? И почему Суббота считает, что сэр Роберт не довел дело до конца? По какой такой причине сулийцы так интересовались эльфийской магией порталов на Порсобадо, и зачем охотились за Харрас Харсетта? А инквизитор, который вел дело магов, возможно работавших на сулийцев и располагавших копией сверхсекретного манускрипта, в это время удивительным образом оказывается в Кале, заштатном городке, куда — и это тоже важно, — время от времени заходят корабли виари, на которых вполне могут быть агенты Суль. Интересно, правда?

— Мне непонятно, куда ты клонишь.

— Убитый в Роздоле курьер, вскрытое захоронение вампира, события в Баз-Харуме, расследование сэра Роберта, то, что случилось на Порсобадо — это все взаимосвязано, Эвальд. И я очень боюсь того, что может произойти.

— Мы ищем Зерама Ратберта, так? Кажется, такое задание нам дали. Какое нам дело до всего остального?

— А твои враги ищут тебя, или ты забыл?

— Они считают, что я на каторге в Хольдхейме. Или уже мертв.

— Ты в этом уверен?

— Слушай, ну что у тебя за манера говорить загадками? Научись, черт возьми, называть вещи своими именами. Если наши враги в Рейвеноре, кто бы они ни были, что я жив — очень хорошо. Пусть попробуют помешать мне.

— Ты невежественный и самоуверенный ребенок, ты знаешь об этом?

— Зачем ты напросилась в это предприятие? Чтобы помогать мне, верно. Давай каждый из нас будет заниматься своим делом. Я воин и буду драться. А ты будешь ворожить и строить гипотезы, как говорят в моем мире.

— Что ты за воин, если на твоем теле нет ни единого шрама? — хмыкнула Элика.

— Знаешь что? Нам надо собираться на ужин. Так что позволь мне переодеться, — тут я помолчал, пытаясь подавить нарастающее в душе раздражение. — Если, конечно, не хочешь опять увидеть меня голышом.

— У тебя ужасные манеры. Брианни ты тоже грубил?

— Ты не Брианни. — Я шагнул к ней, заглянул в глаза. — Элика, может, хватит меня подкалывать? Или тебе доставляет удовольствие наблюдать идиотское выражение на моей физиономии? Что мне сделать, чтобы ты прекратила разговаривать со мной таким тоном?

— Стать взрослей, Эвальд. Это нужно не мне — Брианни.

— Хорошо, я учту твое пожелание. Теперь я могу переодеться?

— Не раньше, чем ты скажешь, что был неправ.

— В чем?

— Неважно. Ты был неправ. Я хочу, чтобы ты это признал.

— Ты зашла в купальню, напугала меня, заставила голышом бегать вокруг бадьи — и я, получается, еще и неправ?

— Да. Просто потому, что я так хочу.

— Ладно, черт тебя возьми. Я неправ. Теперь ты довольна?

— Да, — она улыбнулась своей неповторимой лукавой улыбкой. — На этот раз тебе удалось усыпить во мне кобру, которая уже начала распускать капюшон. Но не надейся, что я отстану от тебя. Встретимся за столом, милорд шевалье.

* * *

Ветер с побережья был холодный, сырой и очень неприятный. Кутаясь в плащ, я смотрел на образовавшие огромный каменный параллелепипед стены Харемской обители — мощные, будто вросшие в огромный утес, на котором был некогда выстроен монастырь. Такого мне еще в этом мире не приходилось видеть. И внезапно у меня появилась мысль, которую я не мог не озвучить.

— Это ведь виари построили эти стены? — спросил я, обращаясь к отцу Бодину. — Монастырь был возведен на руинах виарийского поселения?

— Вы правы, шевалье, — ответил инквизитор. Отец Бодин был классическим охотником за еретиками, как я их всегда себе представлял, хотя ничем не напоминал недоброй памяти отца Дуззара. Тощий, костлявый, с длинным изрытым оспой и морщинами лицом, с кустистыми бровями и белой козлиной бородкой, одетый во все черное и оттого напоминавший ворона. Голос у Бодина был тихий, вкрадчивый, и почему-то мне от звуков его голоса становилось как-то не по себе.

— Истинно так, шевалье, — прошелестел инквизитор, глядя на меня, как гадюка на мышь. — Когда-то на этом месте была цитадель виари. Ее разрушили нежити во времена Нашествия, а потом сюда пришли воины империи и святые отцы. Они и основали монастырь.

— Значит ли это, святой отец, — встряла Элика, подъехав ближе, — что подземелья, о которых вы говорили, остались с тех времен?

— Именно так, дочь моя, — ответствовал Бодин. — Посему нам надлежит ждать всякого.

— Странно, что столько лет никто не пытался со всем этим разобраться, — сказал я и поехал вперед.

— Зато мы теперь со всем разберемся, — заявил Домаш. Он уже перебросил свой щит вперед так, что теперь он держался на гьюже, поэтому храбрый роздолец мог сражаться обеими руками. Его слова показались мне малость самоуверенными, но с другой стороны, почему я должен не доверять Домашу. Человек он отважный и хорошо владеет оружием, а это главное...

— Эй, что это там? — внезапно воскликнула Элика.

Я присмотрелся. На берегу, со стороны леса, показались пешие воины. Человек десять, не больше. Крепнущий ветер трепал их рваные плащи и полоски грязной ткани на алебардах и шпонтонах. Было совершенно непонятно, откуда они появились. Будто из-под земли. Я не видел, как они вышли из-за деревьев.

— Не волнуйтесь, шевалье, — пояснил отец Бодин, поравнявшись со мной. Он будто угадал мои мысли. — Это я их вызвал.

— Вызвали?

— Это воины праха, — заявил инквизитор с кривой улыбкой. — Нежить. Полезная нам нежить, мессир.

— Вы сошли с ума! — Элика засверкала глазами. — Это запрещено Охранительной Ложей!

— Сэра Элика, вы сейчас не в Рейвеноре, и я, помимо прочего, не подчиняюсь вашей ложе, — тут же ответствовал Бодин. — Я делаю то, что уравняет наши шансы в сражении, если нам придется пробиваться внутрь обители. Иначе даже ваше магическое искусство нам не поможет. Посему соблаговолите держать себя в руках.

— Элика права, — сказал я, глядя на инквизитора. — Что за странная прихоть!

— Это не прихоть, шевалье. Если бы вы лучше знали историю Харемской обители, вы бы поняли, для чего я это делаю. Поверьте, это необходимо. Вы все поймете, когда мы спустимся в подземелье. Я ручаюсь за то, что смогу держать их в подчинении. Ничего не бойтесь.

— Я не боюсь, — я посмотрел на Элику, которая была в ярости. — Я всего лишь высказал недоумение.

— Вы хотите добраться до кельи Хомрата?

— Почему вы решили, что для этого нам понадобится помощь живых мертвецов?

— При всем уважении к вам, шевалье, нас всего пятеро. Я не сомневаюсь в вашем мужестве и вашей решимости, но его преосвященство велел мне сделать все для того, чтобы тайна Харема была наконец-то раскрыта. Мы не знаем, с чем можем столкнуться. Эти руины — я имею в виду нижний уровень руин, подземелья, на которых был построен монастырь, — сохранились еще со времен, предшествовавших эпохе Нашествия, посему мы можем встретиться там с чем угодно. Еще раз говорю вам, будьте спокойны, — добавил Бодин с самой любезной улыбкой. — Я вполне уверен в своих силах.

— Некромантия, чертова некромантия, — пробормотала Элика.

— Да, некромантия, — ответил Бодин. — Но вы же не донесете на меня, сэра?

— Вы совершаете преступление, отец Бодин. Церковь запрещает использование черной магии.

— В Золотых Стихах написано: "Не средства выбирают человека, а человек средства. Все, что совершается к вящей славе Моей, будет осенено благословением Моим, и не посрамится служитель Мой", — заявил инквизитор и поехал к своим упырям.

— А меня обвинили в безбожии, — сказал Ганель с презрительной усмешкой. — Нет справедливости в этом мире!

Пока мы поднимались к заброшенному монастырю, я старался держаться подальше от Бодина и его вояк. Инквизитор увлекал их за собой вперед, и нежити следовали за ним, молча, в колонну по двое, двигаясь с какой-то нечеловеческой синхронностью. Двигались они угловато, резко, будто роботы. Да, собственно, их и можно было в каком-то смысле назвать роботами, страшными, лишенными души машинами из мертвой плоти. Несколько раз я перехватывал взгляды Домаша, Ганеля и Элики, направленные на них — эльфка смотрела на мертвецов с брезгливостью, Ганель равнодушно, Домаш со страхом. Хорошо еще, что мы не могли видеть лица солдат праха — их скрывали забрала шлемов. Тем не менее, мы ехали дальше и вскоре оказались у каменного гребня, с которого открывалась великолепная панорама берега и расположенного справа от нас леса. Монастырь, окруженный выросшими на вершине утеса соснами, был прямо перед нами: вблизи его стены казались обветшалыми, их пятнал черный и белый лишайник, от возвышающегося над стенами купола звонницы остался лишь каркас. Дорога совершенно заросла низкорослым кустарником с плетевидными ветвями, ее обозначали только сложенные из камня полуразрушенные бордюры. Я почему-то подумал, что осаждавшим эту крепость корсарам достаточно было перекрыть дорогу, по которой мы ехали, чтобы уморить обитателей монастыря голодом — вряд ли в скале, на которой стоит Харем, возможно прорубить подземный ход. Хотя кто знает.

По приказу Бодина упыри взялись за мечи и секиры и начали рубить кусты и деревья, расчищая путь к воротам обители. Работали они быстро и сноровисто, и уже через полчаса мы смогли подъехать к воротам под арочным входом в монастырь. Солдаты праха встали справа и слева от ворот. Бодин спешился, подошел к входу и положил руки на массивную стальную балку, запиравшую створы. После этого он начал нараспев произносить какие-то заклинания, причем я готов поклясться, что никогда прежде не слышал этого языка. На наших глазах ржавые винты, удерживающие балку, начали сами собой отворачиваться, и балка упала в снег, к ногам инквизитора. Бодин протянул ладони к воротам, и створы с противным скрежетом начали раскрываться.

— Это безумие, — сказала Элика. — Сэй должен знать об этом.

— Матерь пресветлая с нами! — пробормотал Домаш, делая отгоняющие зло знаки. — Кабы я знал...

— Все, можем ехать, — заявил Бодин, повернувшись к нам. — Только будьте осторожны, ветер сможет сбросить нам на голову камни с куртин и куски черепицы со звонницы.

Миновав маленький сводчатый атриум, по левую сторону которого некогда находилась монастырская локутория, мы вошли в просторный монастырский двор, опоясанный клуатром. Он был пуст, зарос деревьями и кустарником, полузасыпан снегом и завален разным ветхим хламом, от глиняных черепков и истлевших тряпок, до старых бочек и повозок. Фонтан в его центре совершенно разрушился, от него остались только каменная чаша и обломки скульптуры, некогда его украшавшей. Медные трубки для подачи воды торчали из чаши, как покрытые трупной зеленью ребра. Под аркой справа от нас белел лошадиный скелет. Я заметил, что расположенные в стенах клуатра ниши, в которых некогда хранился прах захороненных там братьев, пусты, и каменные урны валяются на земле. Наше появление спугнуло ворон, которые чувствовали себя в заброшенном монастыре полными хозяевами, и птицы, поднявшись в воздух, начали кружить над нами, громко каркая. Я заметил, что Домаш снова сделал знак Отражения. Я дал команду спешиться и обнажить оружие, а потом спросил инквизитора, что делать дальше.

— Сначала осмотрим служебные помещения, — предложил Бодин.

Прихватив факелы и запалив их при помощи огнива, мы начали осмотр. Слева от нас располагались монастырская кухня — она, казалось, пострадала меньше всего. Глиняная, деревянная и оловянная посуда, чашки и миски, были аккуратно расставлены на стеллажах, и только один из стеллажей был повален. В огромном закопченном камине я разглядел какие-то ветхие тряпки, но проверять, что это такое, не решился. Из кухни мы прошли в трапезную с длинными столами: здесь все было покрыто пылью и заросло паутиной, но вроде оставалось на своих местах, только кафедра в углу была опрокинута набок. Когда я попробовал поднять с пола запыленную книгу, она развалилась у меня в руках; плесень и грибок изъели пергамент. Осмотрев трапезную и не увидев ничего интересного, мы вышли обратно во двор с намерением осмотреть эглесию — монастырскую церковь.

Когда-то наверное, церковь очень напоминала ту, что была в орденской учебке в Паи-Ларран, но теперь от былого благолепия не осталось ничего. Пол был завален мусором, вековая пыль лежала густым ковром, вышивки и гобелены превратились в ветхие черные тряпки, изъеденные плесенью и грибком. Крепко пахло тлением и мышами. Солдаты праха не вошли за нами, остались снаружи — видимо, нежить не могла входить в святое место. Осмотр церкви занял у нас несколько минут, и ничего интересного обнаружить не удалось. Я спросил Бодина, что конкретно нам следует искать.

— Секретные двери, тайники, необычные изображения, — заявил инквизитор. — Давайте посмотрим за алтарем.

Я прошел за ним в заалтарную часть, к престолу с обвалившимся киворием. Бодин бегло осмотрел полы, подергал поставцы, попытался сдвинуть с места массивные металлические канделябры. По его разочарованному лицу я понял, что искомого здесь нет.

— Это даже к лучшему, — произнес инквизитор со слабой улыбкой, будто угадав мои мысли. — Нам может понадобиться помощь Неживых, а им не дано ступить на святую землю. Видимо, нам следует искать в кельях или в библиотеке.

— Интересное произвдение, — внезапно сказала Элика, глядя на расположенную за престолом алтарную картину-триптих. — Посвети мне, Домаш.

Роздолец спохватился, поднял факел повыше. Эльфка стянула перчатки, долго и увлеченно разглядывала изображение. Картина была сильно испорчена влагой и грибком, но резная позолоченная рама сохранилась неплохо. Осмотрев нижнюю часть картины, Элика поднялась на цыпочки, вытянула руку, будто пыталась дотянуться до верхнего края картины.

— Что-то нашла? — спросил я.

— Возможно, — Элика повернулась к Ганелю. — Иустин, вы знаете все на свете. Хорошо ли вы помните историю Харемского монастыря?

— Более-менее. А что вас интересует, сэра Элика?

— Не напомните ли мне историю создания этой картины?

— Я знаю только то, что имя мастера осталось неизвестным.

— А время создания?

— Строительство монастырской церкви было закончено примерно триста пятьдесят лет назад. Думаю, эта картина была написана тогда же.

— То есть, в то время, когда здесь жил Мацей Хомрат?

— Ну, вероятно, — Ганель пожал плечами. — Полагаете, это он написал эту картину?

— С этой рамы недавно стерли пыль, — сказала Элика очень нехорошим тоном. — И сделал это человек, который где-то на голову выше меня. — Эвальд, ты не хочешь использовать свой фламенант-медальон? Попробуй восстановить изображение на картине. Я могла бы сама ее омолодить, но хочу, чтобы это сделал ты.

Я подчинился. Вложил меч в ножны, подошел к картине, и, положив ладонь со свисающим между пальцев медальоном, попытался сосредоточиться и представить себе, как проявляется изображение на старой картине.

— Давай я помогу, — предложила Элика и взяла меня за свободную руку.

Кристалл в медальоне немедленно засветился, в воздухе заплясали огненные мухи, и на картине, точно на проявляемой фотографии, начало проступать изображение.

— Отлично! — выдохнула Элика, когда хрономагия сделала свое дело.

Центральная секция триптиха изображала, как это и было принято в материанских храмах, Матерь-Воительницу на коне и в полном вооружении, с орифламмой в левой руке и обнаженным мечом в правой. За Матерью выстроилось войско под имперскими и фламеньерскими знаменами. На правой и левой секциях были святые Арсения и Болдуин с дарами для Матери в руках. В этом изображении не было ничего необычного, если не считать того, что выписано оно было с куда большим мастерством, чем подобные изображения, которые мне до сих пор приходилось видеть. Но была еще и нижняя секция, с лежащей навзничь обезглавленной мужской фигурой, окруженной языками пламени. Казалось, Матерь попирает эту фигуру копытами своего коня.

— Поверженный Зверь? — спросил я.

— Совершенно неканоническое изображение, — произнесла Элика, не отрывая взгляда от картины. — Впервые вижу такое. За спиной Матери не видно стен Мирны. В ее руке не имперский меч, а эльфийский. Болдуин изображен в доспехах, а Арсения... Ты видишь это, Эвальд?

— Что?

— Арсения изображена, как виарийка, — со странным блеском в глазах ответила Элика. — Посмотри на ее уши и черты лица. Ужасная ересь. Этот художник наверняка был безумен, если изобразил такое. Или же он был пророком?

— Я не понимаю.

— Здесь текст, — Элика наклонилась к триптиху, чтобы лучше разглядеть причудливую вязь, выписанную на орифламме в руке Матери. — "Не то, что было, а то, что будет, и не повторится вовеки!"

— Теперь я понимаю, почему Харем постигло такое ужасное проклятие, — проскрипел Бодин. — Мнится мне, что монастырь сей был оплотом еретиков.

— Не потому ли сулийские корсары так стремились его взять, а, Эвальд? — шепнула мне Элика. — Очень интересно, очень... Что дальше, отец Бодин?

— Здесь нет ничего, — ответил инквизитор. — Нам следует посмотреть зал капитула и библиотеку.

Мы вышли из церкви, пересекли двор и направились в жилые помещения. Я незаметно для Бодина привесил фламенант-медальон на эфес меча. Мной все больше и больше овладевала тревога — или соседство с упырями так на меня действовало? Я не верил Бодину, что он вызвал мертвецов исключительно для того, чтобы защитить нас. Что-то тут не так, нужно быть начеку...

В библиотеке и скриптории мы увидели печальное зрелище. Мебель была частично переломана, весь пол вперемешку с заскорузлыми тряпками, иссохшими костями и черепками усеивали полуистлевшие клочья пергамента и бумаги, книги из шкафов изорваны и разбросаны по полу. Своды покрывала черная копоть. Дальний угол был превращен в открытый очаг с кучей слоистого пепла, оставшегося от десятков сожженных томов; в нем виднелись обугленные человеческие кости. Ледяной сквозняк из разбитых окон разбросал этот пепел по всей библиотеке. Еще одна куча переломанных костей и черепов была в камине. Казалось, некая сила безжалостно рвала и крушила тут все, до чего могла дотянуться.

— Похоже, мы тут ничего не найдем, — сказала Элика. — Здесь все уничтожено.

— Они что, жрали друг друга? — спросил Домаш.

— Они сошли с ума, — пояснил Ганель. — Согласно легенде...

— Иустин, помолчите, — остановил я его. — Не время для историй.

— Давайте продолжим путь, — предложил инквизитор.

Зал капитула некогда был великолепен и даже сейчас, спустя сто лет после того, как монастырь был заброшен, производил впечатление. Часть витражей в стрельчатых окнах уцелела, и красные, зеленые, золотистые стеклышки в свинцовых оправах тепло искрились в лучах весеннего солнца. Несмотря на полумрак и холод в зале, на то, что скамьи для братьев, высокое резное кресло настоятеля и пол покрывал слой вековой пыли, после всего виденного в монастыре зал капитула не производил впечатления заброшенности и запустения.

— Следы, — сказал Домаш, глядя на пол. — Кто-то здесь ходил.

— Братья, — проскрежетал в ответ Бодин. — Та опасность, о которой я вам говорил. Сэра Элика, посветите мне.

Мы подошли к креслу, и Бодин начал его осматривать, а я внезапно понял, что мне очень знакомо изображение, вырезанное на спинке кресла.

— Элика, — шепнул я эльфке, — этот камень с письменами, я видел его на картине в...

— Тсс!

— Есть! — торжествующе воскликнул инквизитор. Раздался скрежет металла, потом стук, и невидимый механизм сдвинул кресло в сторону примерно на метр, открыв в полу квадратный люк. Элика тут же скастовала светящийся шар и бросила его вниз — мягкий белый свет выхватил из мрака каменный пол, до которого было несколько метров, и вмурованную в камень ржавую железную лесенку, по которой можно было спуститься вниз.

— Погоди! — остановил я эльфку. — Это может быть очень опасно.

Элика не успела ответить: за окнами раздался странный звук, похожий то ли на крик кота, то ли на протяжный стон. Едва звук стих, на него начали отзываться другие подобные жуткие голоса, и их было много. Я увидел, как посерело лицо Ганеля.

— Преблагая Матерь, это что такое? — вырвалось у Домаша.

— Нам надо посмотреть, что внизу, — заявил инквизитор.

— Тогда идите первым, — предложил я.

Бодин не стал спорить, быстро спустился по лесенке вниз. Нам понадобилось меньше минуты, чтобы спуститься в колодец, после чего мы по узкому и длинному ходу пошли дальше и оказались в старых катакомбах. Видимо, про них нам и говорил Бодин. Здесь было холодно и сыро, стены покрывала плесень. Коридор, по которому мы шли, имел боковые ответвления, но все они некогда были перекрыты железными решетками. Кое-где на влажном полу валялись полуистлевшие костяки и брошенные погребальные покровы. Очень скоро мы оказались у низкой источенной грибком двери с ржавыми железными скрепами, открыли ее и оказались в довольно примечательном месте. Это был настоящий подземный зал, имевший форму куба примерно десять на десять метров и метров шесть в высоту. Вероятно, некогда это была природная пещера, которую затем облагородили и оборудовали под тайное святилище. В углах зала стояли зеленые от патины медные жаровни, огонь в которых не зажигали сотню лет. В каждой из стен на равном расстоянии друг от друга были высечены квадратные ниши, в которых располагались алебастровые барельефы весьма искусной работы. В центре крипты был установлен огромный стол из темного металла необычной треугольной формы. Столешница была очень примечательной. Ее покрывала сплошная мастерски выполненная резьба — геометрические фигуры, астрономические знаки, переплетенные стебли растений, цветы, изображения животных, непонятные, неизвестные мне символы. Кроме того, в самом центре стола имелись два овальных углубления разного размера, соприкасающиеся друг с другом. За столом, у дальней стены крипты, стояли три статуи, высеченные из черного камня. Центральная фигура изображала обнаженную женщину с очень пышными формами и волчьей головой, правая имела мужскую голову, мускулистые руки, человеческий торс и волчьи ноги, левая была статуей ребенка, прижимающего к груди щенка.

— Неслыханно! — Ганель от переизбытка чувств даже всплеснул руками. — Помилуй Матерь, никогда не думал, что увижу такое.

— Такое? — не удержался я.

— Бьюсь об заклад, добрые господа, что это тайное святилище виссенской Триады. — Ганель обошел стол и с некоторой опаской приблизился к статуям. — Женщина-волчица, конечно же, сама Нэске, мистическая Мать всего живого. Желая мужской ласки, она породила Приана, мистического Отца, совокупилась с ним, и от их брака родился Осс, Хранитель Крови, прародитель народа виссингов. Триаде поклонялись люди в волчьих шкурах. Странно, однако, что языческое святилище располагалось под материанским монастырем!

— Это виарийская работа, — заявила Элика, стирая ладонью пыль со стола. — Причем очень архаичная. Эти резные изображения явно не просто так сделаны. Какое отношение этот стол имеет к святилищу Триады?

— Отец Бодин, — я почувствовал, что лицо мое начинает гореть от волнения, — я должен поговорить с моими спутниками. Поскольку это дело государственной важности, я смиренно прошу вас подождать в коридоре.

— Что?! — Инквизитор не ожидал от меня такой наглости. — Я представляю Святейшую Инквизицию. Вы понимаете, что несете, шевалье?

— Прекрасно понимаю. Я выполняю задание их величеств Вотаны и Эдельфреда, посему будьте любезны подчиниться.

— Это неслыханно! Епископ Ошер...

— Епископ Ошер получил указание Левхада содействовать нам во всем. Пан Домаш, будьте добры, составьте отцу Бодину компанию.

Если бы взглядом можно было бы убить, инквизитор лишил бы меня жизни. Однако сила была не на его стороне — Бодин опрометчиво оставил своих мертвецов в зале капитула, видимо, не предусмотрел такое развитие событий. И наверняка понимал, что попытка призвать их сейчас в катакомбы закончится для него печально — мой меч был обнажен, а Домаш уже встал у него за спиной. Я видел, как ходят у Бодина желваки, но все козыри, как говорится, были у меня.

— Вы поступаете очень опрометчиво, де Квинси, — наконец, ответил инквизитор. — Глупый поступок. Еще не поздно передумать

— Я принял решение. Подождите в коридоре.

Бодин криво усмехнулся и вышел, сопровождаемый Домашем.

— Ганель, — повернулся я к ученому, — будьте добры припомнить, что вы знаете о древних виарийских городах Кланх-о-Дора времен Сухопутной Эпохи.

— Совсем немного, милорд, — ученый озадаченно посмотрел на меня. — Только их названия. Столицей был Лор-а-Ледан, вторым крупным городом был Хартанд, а еще...

— Гербы их помните?

— Могу точно сказать, что на гербе Лор-а-Ледана были изображены молнии.

— Есть! — Меня аж пот прошиб. — А теперь, друг мой, лягте на стол так, чтобы ваша голова оказалась в меньшей выемке.

— Как угодно, — мэтр тут же забрался на стол и разлегся крестом, глядя в потолок.

— И что это значит? — спросила Элика, глядя на меня, как на ненормального.

— Элика, — начал я, — этот стол — карта. Я помню карту Кланх-о-Дора, видел ее в одной из книг в учебке. Провинция имеет очертания большого треугольника. Вот, смотри, на столешнице в самом углу вырезаны молнии: наверное, это символически обозначенное расположение Лор-а-Ледана. Он на крайнем западе провинции, почти на берегу, видишь? А дальше от края стола мандала с цветами вереска, переплетенными лозой дикого винограда.

— Саэр-Виндалан, Виноградные долины, — Элика посмотрела на меня с изумлением. — Но за ними в столе углубление, и никаких изображений!

— Мэтр Ганель, — обратился я к ученому, — вы хорошо запомнили татуировки нашего друга Зерама Ратберта?

— Если мне не изменяет память, милорд, на руках этого пса были наколоты ветви дикого винограда, плюща и колючки терна, на груди справа изображение солнца, на правом плече волчья голова с оскаленной пастью, на спине звери и птицы. Кажется, совы, раскинувший крылья ястреб, опять же волк... Что-то еще было, кажется...

— Звезды, Ганель! Звезды были?

— Да. Четыре звезды, расположенные дугой на левой стороне Груди. Созвездие Дракона, я еще подумал...

— Точно, — выдохнул я. Мое сердце колотилось, и небывалая радость переполняла меня. — Надпись на картине Хомрата. Вот! — Я полез в свой кошель, достал копию пророчества, присланную мне королевой Вотаной. — "Оставив на запад стрелы грозы, через вереск и плети дикой лозы, туда, где сойдутся четыре звезды, придешь и узнаешь о будущем ты". Вставайте, Ганель. Место на столе, напротив которого находились бы вытатуированные на груди Ратберта звезды, если бы парень лежал сейчас вместо вас — вот где находится нечто такое, что ищут решительно все. Имперцы, вампиры, сулийцы, королева Вотана — все!

— Я знаю, что это за место, — сказала Элика, и голос ее вроде как дрогнул. — Это Заповедь. Тысячелетний Лес, оставшийся еще со времен Нашествия. Я почти уверена, что так. Но можно будет уточнить по карте. Проклятие, Эвальд, как ты догадался?

— Просто сопоставил все, что мне было известно. Хомрат, по всей видимости, смог разгадать тайну фигурного стола, — я сильно волновался и говорил торопливо, как в лихорадке. — Он наверняка узнал о пророчествах Эская — ты мне рассказывала о них в Эшевене. Рассказать правду он не мог, кому бы понравилось то, что виари в конце концов получат свои земли обратно? Тогда Хомрат зашифровал эти пророчества здесь, в Харемской обители. Он написал триптих, где изображена последняя битва со Зверем, которая случится после того, как будет найден настоящий меч Зералина — именно его держит в руке Матерь на центральной секции складня. Помнишь, ты обратила внимание, что меч на картине эльфийский, не имперский? Он изготовил кресло настоятеля, на котором вырезана своего рода инструкция, как использовать стол-карту, а потом и королю Стаффарду преподнес картину с этим ключом — мол, попробуй твое величество, догадайся!

— И получается, что вампиры тоже об этом знают?

— Наверняка. Потому и нужен им Ратберт.

— Эвальд, я тебя люблю! — Элика неожиданно влепила мне смачный поцелуй прямо в губы. — Надо как можно скорее все рассказать де Фанзаку. Вместе придумаем, как быть дальше!

За дверью из святилища нас ждал неприятный сюрприз. Бодин исчез, а Домаш, привалившись к косяку, храпел во все форсунки. Он спал так крепко, что даже наши свирепые тычки не сразу заставили его проснуться.

— А? Что? Где? — Роздолец вертел головой и непонимающе таращился на нас. — Что такое?

— Где Бодин?! — рявкнула Элика, бледная от бешенства.

— Бодин? А? — Домаш начал приходить в себя. — Сбежал! Кусок тараканьего дерьма, сбежал, чтоб его громом убило!

— Чувствую, теперь драки не избежать, — вздохнул я. — Элика, готова?

— Беспокойся о себе, салард! — Эльфка побежала по коридору, Ганель за ней. Хлопнув по плечу ошалелого Домаша, я поспешил за ними. Предчувствия у меня были самые нехорошие.

* * *

В зале капитула ни Бодина, ни его упырей не было. Это было неожиданно и странно, но радости я не испытал. Все стало ясно, едва мы вышли из здания в клуатр.

Инквизитор и солдаты праха были тут, и они нас ждали. Завидев нас, упыри тут же двинулись вперед, но Бодин остановил их окриком. И тут из галереи показалась фигура в темно-лиловом плаще с капюшоном. Неизвестный прошел мимо Бодина, остановился шагах в десяти от нас и убрал капюшон. Это был рослый и худой мужчина лет сорока-сорока пяти с роскошной гривой черных как перо ворона волнистых волос и аристократическим, красивым, но неестественно бледным лицом.

— Шевалье де Квинси! — сказал он, и звуки его голоса заставили мое сердце сжаться. — Я так и думал, что увижу тебя еще раз. Должен сказать, ты неплохо себя показал в бою с Митрой.

— Ты кто такой? — спросил я, чувствуя, как во мне против моей воли растет противный всепоглощающий и обессиливающий страх.

— Эмиль де Сантрай, к твоим услугам, шевалье, — мужчина поклонился. — Вряд ли тебе приходилось слышать мое имя.

— Ошибаешься, — ответил я: язык у меня будто онемел, и слова выговаривались с трудом. — Я о тебе слышал, вампир.

— Отлично, ты знаешь, кто я. И сейчас ты мне расскажешь все, что знаешь.

— Ни...никогда!

— Говори по-хорошему, червь, — упырь шагнул ко мне, глаза его загорелись синими огоньками. — Иначе...

Он не договорил, покачнулся, болезненно крякнул и уставился на длинный узкий стальной наконечник, торчащий из его груди. Я сразу узнал наконечник отлично знакомого мне оружия.

Кройцшипа Лукаса Субботы.

Дампир в черной клепаной коже, ловкий и быстрый как кошка, в несколько прыжков буквально слетел с крыши церкви и ворвался в самую гущу воинов праха, уже готовых наброситься на нас. Элика, опомнившись, вытянула руки ладонями к Бодину и влепила инквизитору огненный шар прямо в лицо — охваченный огнем инквизитор отлетел к аркам клуатра и взвыл страшно, обреченно, душераздирающе. Я выхватил меч, попытался сосредоточиться на фламенант-медальоне, посылая через него огненный заряд в клинок, но не успел — на меня напали сразу два воина праха, один со шпонтоном, второй с мечом.

Меня спас Домаш. Он опередил тварь со шпонтоном, которая неминуемо пригвоздила бы меня к стене клуатра, врезал упырю краем щита по забралу, заставив остановиться, а потом ударил упыря ногой в живот, опрокидывая навзничь на снег. Второй воин праха развернулся к Домашу, и это дало мне возможность ухватить меч обеими руками и атаковать.

Упор на левую ногу, замах из четвертой позиции — ррррраз!

Мой удар пришелся точно в зазор между латным горжетом и нижним краем шлема воина праха. Клинок перерубил шейные позвонки нежити, воин праха развернулся на месте, выронил меч и, подломившись в коленях, повалился на бок. Домаш тем временем своим тяжелым топором менял форму и содержание шлема того упыря, которого свалил ударом щита. Грохот стоял, как в кузнице. Я встретился с Домашем взглядом, и мы, не сговариваясь, бросились на выручку Ганелю, который с истошными воплями убегал от трех гнавшихся за ним мертвецов. Остальные пять упырей тщетно пытались выбраться из магической ловушки, в которую их поймала Элика. Попутно я заметил, что Суббота исчез, равно как и раненный вампир.

Зычно заревев, Домаш разбежался, врезался в переднего воина праха, сбив его с ног: миг спустя его лезвие его топора ударило в шлем второго, а я, развернув на себя последнего упыря из этой тройки, отвлек его от Ганеля. Жмур был вооружен алебардой и действовал ей с поразительной ловкостью — я с трудом уворачивался от его выпадов. Достать мечом тварюгу я не мог, воин праха умело держал меня на дистанции, не подпуская на расстояние удара мечом. Несколько секунд продолжался этот смертельный танец, пока все не решил Домаш: разделавшись со своими врагами, он обрушил топор прямо на череп моего противника. Роздолец обладал такой звериной силой, что салад упыря смялся, будто был сделан из фольги. После этого, мы с Домашем без всякого труда разделались с тварью, и вовремя — действие магической ловушки Элики иссякло, и жмуры шли прямо на нее. Впрочем, одолеть боевого мага Ложи тварям было явно не по зубам: Элика использовала заклинание Барьера, и мертвецы уперлись в невидимую преграду, не в силах ее преодолеть.

— Мать вашу на кол! — заорал Домаш и бросился на залипших у невидимой стены нежитей.

Помню, в детстве я не раз читал в исторических романах про берсеркеров. Так вот, в Харемской обители Домаш из Бобзиглавицы показал мне на деле, что такое боевой стиль берсеркера. Он волчком вертелся среди воинов праха, отбивая щитом их удары и раздавая убийственно точную ответку — и при этом орал что-то неразборчивое, вроде как боевую песню. Понятно, что героическая песнь храброго роздольца никак не могла воздействовать на лишенных чувств и воображения мертвецов, но смотрелось и слушалось все это устрашающе. Буквально за пару секунд Домаш сбил с ног одного из упырей и вмял внутрь шлема забрало другого. Когда я подоспел ему на помощь, он выбивал барабанную дробь из голов сразу двух противников, наседавших на него справа и слева. Один из них упал на колени — ситуации, более удобной для добивающего удара, нельзя было и придумать, и я рубанул сверху вниз, знаменитым ударом сокола, который мне показывал когда-то сэр Роберт, да так удачно, что голова упыря покатилась по каменным плитам двора. Краем глаза я успел увидеть, что внутри галереи одна темная фигура вроде как гонится за другой, но времени разглядывать все это у меня не было. Мимо меня пролетел упырь, отброшенный динамическим ударом Элики: он врезался в стену, гремя доспехами, упал на четвереньки и начал было подниматься, чтобы вернуться в схватку. И вот тут меня удивил Ганель — почтенный мэтр где-то успел раздобыть садовую лопату, и вот этой самой лопатой он начал молотить мертвеца по спине, вопя при этом такие непристойности, которые я ну никак не ожидал бы услышать от такого образованного человека. Впрочем, толку от его ударов было немного, воин праха поднялся и пошел на Ганеля. Надо было спасать умника, и я набросился на мертвеца сзади. Будь у меня щит, я попытался бы сбить его с ног и дорубить на земле, но щита у меня не было, и я просто ударил тварь ногой под колено.

Боли нежити, конечно же, не чувствуют — я знал об этом. Но нервные рефлексы должны были сохраниться, иначе жмуры просто не могли бы двигаться. Я не ошибся: удар заставил тварь упасть на одно колено.

Ну, попробуем удар, который сэр Роберт называл "Жнец смерти"...

На жмуре был шишак с кольчужной бармицей и сплошной кованой личиной, закрывающей лицо до подбородка. Будь у меня клеймор Андрея Михайловича, я бы не усомнился в эффективности удара. Тем не менее, я рискнул рубануть по бармице, и меч, подаренный де Фанзаком, меня не подвел — кольчужная сетка разошлась под клинком, раскаленная фламенант-медальоном сталь рассекла шею и перерубила спинной мозг мертвеца. Воин праха повалился в снег, как лишившаяся устойчивости кукла.

Переводя дыхание, я обменялся взглядом с Ганелем и обернулся. Поле боя было за нами. На ногах оставались только два воина праха, и Домаш успешно теснил их, то, что осталось от инквизитора Бодина, продолжало дымить и распространять страшный смрад горелой кости. Все происходящее воспринималось, как в кошмарном сне: звуки боя, звон металла, крики слышались мной как какой-то сплошной гул, будто в уши мне налилась вода. Я бросился на помощь Домашу — это была хорошая идея, потому что одна из тварей разбила щит Домаша, и роздолец с трудом парировал удары своих противников. Я отвлек нежитей на себя и дал ему возможность отбросить выщербленный в бою топор и обнажить меч. Домаш не остался в долгу — он великолепным палаческим ударом с разворота снес башку одному из жмуров, и в конце концов мы совместными усилиями разделались с последней тварью, буквально разделав ее на части.

Едва все закончилось, появился Суббота. Его лицо было бледным и мокрым от пота, глаза горели. В одной руке он держал кройцшип, в другой голову де Сантрая, ухватив ее за волосы.

— Вот и все, — сказал он странным тоном. — Мама может спать спокойно. Семейные дела закончены.

— Лукас, я должен поблагодарить тебя, — сказал я, выступив вперед. — Если бы не ты...

— Знаю, — бросил дампир. — Вы вели себя, как слепые щенята. Тварь приготовила для вас ловушку, и вы чудом спасли свои задницы. Но теперь это неважно. Это был хороший бой.

— Лукас, мы выяснили, зачем вампирам нужен Зерам Ратберт, — произнес я.

— Обыщите Бодина, — посоветовал дампир, бросил голову в снег и сам уселся на кусок, отвалившийся от чаши бассейна.

У инквизитора мы не нашли ничего, кроме перстня и нескольких гельдеров в кошеле. Затем Лукас обошел поверженных солдат праха и каждому отделил череп от тела.

— Можно уезжать, — сказал он, закончив с этим неприятным занятием. — Об остальном поговорим в более уютной обстановке. Этот монастырь действует мне на нервы. Займитесь лошадьми, а я пока осмотрю папашин кабинет.

* * *

В таверне "Окорок и бутылка" на полдороги от Харема к Калю мы были одни — местные завсегдатаи, едва мы появились в зале, поспешили убраться восвояси. Хозяин таверны, тучный, опасливый и суетливый, подал гретого вина с пряностями, горячее говяжье рагу с овощами и перцем, теплые караваи свежеиспеченного хлеба, получил плату и, после того как Суббота что-то шепнул ему на ухо, ушел к себе и больше не появлялся в зале. Мы набросились на еду и питье так, как будто не ели неделю — битва в Хареме вымотала нас и выпила все силы. Пили все много, только Элика особо не налегала на вино, зато Домаш опрокидывал кубок за кубком и один умял половину котелка с рагу и большую часть хлеба. Даже Ганель напился и сидел, пьяный и красный, сосредоточенно ковыряя ложкой в своей миске. Дампир почти ничего не ел. Он сидел, закинув длинные тощие ноги в высоких сапогах со стальными подковками на стол, с кубком в руке и смотрел, как мы уписываем горячее.

— Ешьте, ешьте, — велел он, перехватив мой взгляд. — Цените жизнь. Сегодня вы чуть было не потеряли ее.

— Зато узнали много интересного, — заметила Элика, разглядывая на свет стакан с вином.

— Много, — согласился Суббота. — И это хорошо. Я видел только картину. Как вы узнали о подземелье?

— Бодин его нашел, — пояснил я. — Он, видимо, знал о его существовании.

— Проклятые инквизиторы! — Суббота приложился к кубку, откинулся на спинку кресла. — Вот где сидят враги — в Святейшем Трибунале. Я всегда знал, что сулийцы давно их всех скупили с потрохами.

— Дуззар, Бодин — не много ли шпионов Суль в рядах святейшей инквизиции? — заметил я.

— Я подготовлю рапорт для Охранительной Ложи, — произнесла Элика. — Пусть займутся ревнителями веры.

— То, что вы узнали, очень важно, — сказал Суббота. — Но боюсь, мы потеряли слишком много времени. Я так думаю, де Сантрай давно превратил Харем в свое логово. Отсюда он плел свою паутину. Проклятые Братья были его воинством, а дурная слава монастыря отпугивала от него ненужных гостей. Тех же, кто все же отваживался проникнуть в монастырь, ждала незавидная судьба.

— Думаешь, де Сантрай знал о виарийском столе-карте? — осведомился я.

— Уверен, — Суббота взял со стола кувшин с вином, налил себе в кубок. — Иначе зачем он пытался освободить Ратберта из тюрьмы в Ардессе? Сейчас пойдет игра на опережение, кто первый доберется до места, обозначенного на карте.

— Тогда почему он пытался разговорить нас в монастыре?

— Возможно, считал, что не обладает полным знанием. Хотел проверить то, что уже разузнал сам.

— Я уверена, что это Заповедь, — упрямо сказала Элика. — Это идеальное место для тайного хранилища. Заповедь существовала во времена Эская. Столешница стола-карты изготовлена из красного эльфийского дуба — Заповедь единственное место в Кланх-о-Доре, где растет это дерево.

— И что ты предлагаешь, подружка? — Суббота тяжело посмотрел на эльфку. — Отправляться туда немедленно? Ты хоть представляешь себе, что такое Заповедь? Это тысячи квадратных акров непроходимой чащи, в которой можно встретить все, что угодно. Я не удивлюсь, что в этих гребаных лесах еще живы драконы. И ты предлагаешь отправляться туда впятером?

— Не смей называть меня подружкой! — Элика хлопнула ладошкой по столу. — И предложи что-нибудь получше, если ты такой умный.

— О да, конечно — я тупой дампир, который только и умеет, что молоть зерно и резать глотки! Уймись, девочка, ты не в моем вкусе. Но прежде, чем предлагать мне слово, скажи свое, и я выслушаю тебя.

— Да пошел ты! — прошипела магичка.

— Узнаю эльфийских истеричек, — равнодушно ответил дампир. — Не обращайте на меня внимания, дамзель. Я просто пью вино и жду, когда вы четверо выродите хоть одну путную идею.

— А мы ждем твоих предложений, — сказал я, отпив из кубка. — Ты ведь наверняка нашел что-нибудь интересное в логове де Сантрая?

— Ничего, — заявил дампир. — На трупе были только ключ от кабинета, кошель с золотом и печатка. В кабинете я нашел лишь селлуровый шар, который эти твари используют для связи с магистрами Суль, но я не знаю, как им пользоваться. Никаких бумаг. Папашка не оставлял следов.

— А голову зачем забрал?

— Мне за нее заплатят, — Суббота сверкнул глазами. — Л`Аверк выложит мне за эту башку двадцать гельдеров. Голова малака — хороший трофей.

— Он все-таки был твоим отцом, — не удержался я.

— К сожалению. А ты что, хочешь меня разжалобить, мальчик?

— Неужели ты совсем никаких чувств к нему не испытывал?

— Он свел в могилу мою мать и сделал меня тем, что я есть. Полагаешь, я должен быть ему за это признателен? — Дампир поднял кубок с вином. — Знаешь, по совести я мог бы предложить вам выпить за помин души новопреставленного Эмиля де Сантрая. Да вот беда в том, что этой самой души у папаши не было.

— Поступай, как знаешь, — я развел руками. — В конце концов, как ты сказал, это ваши семейные дела.

— Ты становишься умнее, и это похвально, — дампир все же сбросил ноги со стола. — Я не слышу умных предложений.

— Лично у меня только один вариант: отправляться в Заповедь, — сказал я.

— Я поддерживаю Эвальда, — заявила Элика.

— А мне без разницы, панове, — ответствовал Домаш. — Мне все едино, с кем драться, и где подохнуть.

— Милейший лорд Домаш, а что ты там распевал во время боя? — внезапно поинтересовался Суббота. — Я, признаться, не особо вслушивался в слова песни, бо было не до этого. Но ревел ты, как раненный бык. Впечатляюще орал.

— Да пустое это все, — ответил байор и покраснел. — Так, старая роздольская песенка. Весьма похабная, надо сказать, и это, в приличном и чувствительном, особливо дамском обществе к исполнению не рекомендованная.

— Я расслышал в твоей песне, почтенный байор, только " мать заиметая" и "конский член", — подал голос Ганель. — Признаться, я и сам дал волю языку.

— Покайтесь, дети мои, — с самым серьезным видом заявил дампир, глядя на нас, — ибо вы совершили грех сквернословия. Неназываемая Бездна ждет вас, ежели не покаетесь.

— Хватит юродствовать, Суббота, — сказала Элика. — Наше мнение ты услышал. Теперь говори, что задумал.

— Хотел бы я иметь под рукой других бойцов, более опытных и испытанных, — произнес дампир, глядя куда-то в сторону. — Но у меня, как и вас, нет выбора. Жернова судьбы запущены и кого-то они должны перемолоть. Но я здесь старший, потому и приму решение за всех.

— Итак, что будем делать? — спросил я.

— У нас две цели — нечто, скрытое в Заповеди, как вы меня уверяете, и Ратберт. Орден велел мне найти Ратберта. Но есть еще это, — Лукас показал нам серебряный медальон из баз-Харума, висевший у него на шее на цепочке. — Полагаю, Ратберта искать уже не надо, мы узнали, зачем он был нужен вампирам. Он просто ходячий кусок карты, путеводная нить к главному призу. И этот приз находится в Заповеди. Посему едем в Заповедь, другого пути у нас теперь нет.

— Йес! — воскликнул я. — Какого ж хрена ты ломался, Лукас? Ты ж с самого начала принял такое решение.

— Молодость нахальна и бесстрашна, — ответил Суббота таким тоном, что я вздрогнул. — Молодость не боится смерти, потому что не знает ее истинного обличья. А я знаю. Я встречался с ней. И потому я дорожу своей жизнью.

— Да ты просто трус, Суббота, — с некоторым вызовом в голосе сказала Элика.

— Иногда быть трусом не зазорно, — Лукас выпил вино из кубка, вновь потянулся за кувшином. — Если мы унесли ноги из Харема и сделали одного малака и десяток мертвецов, это не значит, что в следующий раз удача снова будет на нашей стороне. И если она отвернется от нас, я предпочту окончательную смерть. Вряд есть ли во всех мирах что-то страшнее Бытия после Смерти. Ну, коли вы доверили мне решающее слово, вот мой план. Утром мы разъедемся ненадолго — я отправлюсь в Эшевен, чтобы доложиться и получить премию за папочку. Еще попробую раздобыть подробную карту той части провинции, где расположена Заповедь. Элика останется в этой таверне и будет ждать нас, наслаждаясь покоем. Профессору бы тоже лучше побыть с ней. А ты, шевалье, возьми с собой пана Домаша и отправляйтесь в Каль. Сообщите епископу Ошеру, что Бодин героически пал в схватке с восставшими Братьями, и вам не удалось ни хрена в монастыре отыскать. Через пять дней встречаемся здесь, в этой таверне. А сейчас идите спать, молодежь, час уже поздний, да и глазенки у вас пьяные. А вина, — и тут дампир с усмешкой опрокинул вверх дном свой кубок, — уже не осталось....

Часть четвертая. Каль. Заповедь. Побережье.

1. Грядущий Зверь

Я сразу узнал эту комнату — это был уютный номер гостиницы "У заботливой Софии" в Лашеве, где произошла моя последняя встреча с сэром Робертом. Рыцарь сидел у камина, спиной ко мне, смотрел на пляшущее пламя. Он будто не догадывался о моем присутствии, но я знал, что это не так.

— Ты в порядке, сынок? — не оборачиваясь, спросил он, наконец.

— Да, — я шагнул к нему, но рыцарь жестом остановил меня.

— Я хочу, чтобы ты оценил свои действия, Эвальд, — сказал он. — Честно и прямо, как и подобает фламеньеру. Ты доволен собой?

— Доволен? Я...я не знаю. Думаю, нет.

— Похвально. Теперь ответь мне, где ты поступил неправильно.

— Я позволил Бодину призвать мертвецов. Надо было сразу его убить.

— О Бодине мы еще поговорим. А вот почему ты не взял с собой в монастырь Джарема? Оставил своего оруженосца в Кале, хотя он обязан сопровождать тебя повсюду, — сэр Роберт все же повернулся ко мне всем телом, заглянул мне в глаза. — Ты лишил свой отряд боевой единицы. Ну же, ответь!

— Сэр, я не могу сказать, почему я так решил.

— А я могу. Тебя мучает то, что случилось на Порсобадо, верно? Гибель Лелло. Ты считаешь, что мальчишка погиб из-за тебя. Боишься, как бы подобное еще раз не повторилось. Постой, не перебивай меня! Ты подумал, что поездка в Харем слишком опасна и велел Джарему остаться в Кале. Ты унизил его, Эвальд.

— Унизил? Сэр, я...

— Разве не долг сквайра сражаться рядом со своим господином и умереть за него в бою? Или ты забыл присягу, которую давал мне в Паи-Ларране? Джарем — воин. Его обязанность не только ухаживать за твоим конем и полировать твое оружие, но и сражаться. Ты превратил его в пажа, в слугу, а он будущий рыцарь.

— Я виноват, сэр Роберт. Я всего лишь хотел защитить его.

— От чего защитить? От следования путем, который ему предначертан? Твое великодушие и забота о товарище по оружию похвальны, но ты забываешь о главном — мы все фламеньеры. Ты, я и Джарем. И каждый из нас обязан исполнять свой долг даже ценой собственной жизни. Конечно, Джарем мог погибнуть в монастыре. Но это была бы достойная смерть. — Сэр Роберт сделал паузу. — Жизнь жестока, мальчик мой. Наши судьбы давно решены, и ты не властен что-то изменить. Если Джарему суждено умереть юным, так оно и будет, но его жизнь и смерть станут частью великого и непостижимого замысла Творца. Не стремись оспорить волю высших сил. Не уподобляйся глупцу, который, чтобы сохранить свое богатство, закапывает его в землю.

— Я понял, сэр.

— Дай мне слово, что Джарем отныне будет сопровождать тебя повсюду.

— Даю слово.

— Хорошо. Теперь о сражении. Понимаешь, в чем твоя ошибка? Ты шевалье. Ты привел своих людей на поле боя, не дав им четких указаний, кому и что делать в бою, какую задачу выполнять. Это первое. Когда же бой начался, ты стал сражаться как простой воин. И тем самым оставил отряд без командира. Это второе. Твое копье осталось без управления, сынок. Подобное легкомыслие недопустимо. Тебе повезло, что в монастыре оказался Суббота, что Элика, самая опытная из вас, сразу вывела из битвы некроманта, повелевавшего воинами праха, и что Домаш не струсил и дрался, как и подобает отважному рыцарю. Но так будет не всегда. И ты потерпишь поражение и погибнешь. Такова цена твоей ошибки, сынок.

— Ваши слова разрывают мне сердце, сэр.

— Много лет назад я был похож на тебя, — ответил рыцарь. — Я свято верил, что доблесть и воинское мастерство прославят меня на весь мир. Мне казалось, что один храбрец способен решить судьбу сражения и даже войны. Но однажды старый виариец рассказал мне притчу, которую я запомнил. Хочешь послушать?

— Конечно, сэр.

— Жил был один могущественный король, и был у него сын — доблестный, но своенравный юноша, который считал себя непобедимым и потому жаждал всегда и во всем быть впереди всех. Однажды король устроил большую охоту в своих владениях, и сын, как водится, сопровождал своего отца. Во время охоты они так увлеклись охотой, что далеко опередили на своих прекрасных конях остальных придворных и оказались в незнакомой местности. Чтобы найти путь обратно, король и его сын поднялись на невысокий холм, возвышавшийся над равниной, и тут услышали рычание и рев. В урочище рядом с холмом происходила схватка не на жизнь, а на смерть: голодная львица пыталась похитить теленка из небольшого стада буйволов. Однако буйволы встали в круг и своими рогами храбро отгоняли львицу от своих детенышей, укрывшихся за их спинами, пока, наконец, хищница не поняла, что добычи ей не видать и оставила стадо в покое. Когда львица убежала и буйволы побрели дальше по равнине, король повернулся к сыну и сказал: "Воистину, сам Творец послал нам это знамение!" "Какое знамение?"— не понял юноша. "Разве ты ничего не понял? Я долгие годы пытался объяснить тебе простые истины, но ты не хотел меня слушать, а сейчас тебе выпало все увидеть своими глазами. Скажи мне, кто сильнее в бою — буйвол или лев?" "Конечно, лев, — не задумываясь, ответил юноша. — Взрослый лев без труда одолеет самого могучего буйвола!" "Верно, сын мой, но тогда ответь мне, почему львица осталась без добычи?" "Отец, это же просто, — недоумевая, ответил молодой человек. — Буйволов было много, и они дружно защищали своих телят, потому львица вынуждена была уйти". "Вот видишь, ты все правильно понял. Сильный и своенравный человек, полагающийся только на себя, подобен этой львице. В своей гордыне он мнит, что одолеет любого врага, но даже те, кто слабее его, смогут победить, выступив против гордого одиночки единым строем. И если каждый в этом строю знает свое место и движим общей целью, никакому врагу их не одолеть!" Услышав эти слова, принц признал правоту отца и много позже, сменив его на престоле, часто рассказывал своим придворным эту историю.

— Я запомню ее, сэр.

— Я уже говорил тебе и повторю еще раз — твое счастье, что твоими спутниками оказались опытные и неустрашимые бойцы. Суббота обезвредил вампира, который в одиночку легко бы уничтожил всех вас. Бодин был опасен, но он не был опытным магом — так, подмастерье. И воины праха были не из Старшей нежити — верно, некогда они были не элитными бойцами, а мародерами-корсарами, из тех, что осаждали обитель. Но представь на миг, что в твоем копье были бы желторотые юнцы, вроде Джарема. Все они погибли бы. И ты бы погиб. Или, что хуже, стали бы нежитями. Такова цена ошибки персекьютора.

— Сэр, я хочу спросить у вас совета, — решился я. — То, что мы нашли в монастыре... Стоит ли нам самим отправляться на поиски таинственной реликвии? Или же мне следует прежде оповестить де Фанзака и принять его решение?

— Сейчас время работает на наших врагов, мальчик мой. Ты должен торопиться.

— Да, сэр. Я все понял.

— Жаль, что мне не встать рядом с тобой в этой битве! — Сэр Роберт вздохнул обреченно, покачал головой. — Ты должен понимать, что сейчас поставлено на карту. Враг давно готовился заполучить то, что скрывает Заповедь, это несомненно. Если бы я только мог знать, что замышляют чернокнижники Суль!

— Вам известно, что скрывает Заповедь?

— Увы, нет. Может быть, Элика права, считая, что там скрыт меч Зералина?

— Допустим, что так. Тогда скажите мне, сэр, если бы этот меч попал к вам в руки... ну, только представьте себе... кому бы вы отдали его, императору или виари?

— Я знаю, что у тебя на сердце, — сэр Роберт так же, как и в прошлый раз, протянул руку, чтобы коснуться моей щеки, и так же со вздохом опустил ее. — Слушай только себя. Я горжусь, что сегодня мой сын решает судьбы империи, а может быть, всего мира. Но я не властен делать выбор за тебя. Если меч окажется в твоих руках, решай мудро. Помни, что от твоего решения будут зависеть жизни миллионов.

— Когда я отдам меч императору, виари присягнут ему, как наследнику Зералина.

— Да, но своей земли обратно не получат. — Сэр Роберт помолчал. — И есть опасность, что дуайены, получив меч, могут выступить на стороне Суль, заручившись обещанием чернокнижников вернуть им прибрежные провинции.

— Что же мне делать?

— Думать. У тебя есть немного времени на размышление. Но прежде вы должны довести до конца мою битву. Ирван Шаи, освободивший Иштар, не просто так искал способ открыть эльфийские порталы. И Дуззар на Порсобадо неспроста охотился за Харрас Харсетта. Возможно, вам придется встретиться с врагом, мощь которого превосходит всякое воображение. Помни об этом, сынок. И прощай, наше время истекло...

* * *

Мы с Домашем покинули таверну после плотного завтрака и приехали в Каль на закате. В резиденции нас встретил обрадованный нашим возвращением Джарем, но я не стал объясняться с ним, решив сделать это позже. Епископ Кальский как раз проводил вечернюю службу в городском соборе. Так что принял он нас с Домашем лишь после окончания вечерни. Разговор проходил в его кабинете. По совету Элики я не стал сообщать епископу все подробности сражения в монастыре, умолчал о предательстве Бодина и ничего не сказал о найденном столе-карте. Перед аудиенцией я предупредил Домаша, что Ошеру не обязательно знать все детали, и байор меня поддержал. Ему, по большому счету, было параллельно. Так что я упомянул лишь о триптихе в Харемской церкви и связанных с ним выводах, а также об изображении на кресле настоятеля. Ошер выслушал меня с величайшим вниманием, и мне показалось, что мой рассказ впечатлил его.

— Вы избегли страшной опасности, сын мой, — сказал он, когда я закончил говорить. — Бедный отец Бодин, да примет Матерь его душу! Я сообщу о случившемся в Святейший Трибунал, будьте спокойны.

— Он погиб в бою, как истинный воин, — сказал я.

— Подумать только, в моем диоцезе действовал вампир, а я об этом не знал! Нужно сообщить в Рейвенор.

— Вампира больше нет, ваше преосвященство. Он убит.

— Да, но могут остаться его пособники. Или те, кто вступал в контакт с этой тварью. Вы же знаете, шевалье, чем это может обернуться.

— Конечно, монсеньер. Вы правы.

— Что вы намерены делать дальше?

— Я вернулся в Каль только для того, чтобы сообщить вам о смерти отца Бодина и дать отчет о событиях в монастыре. Теперь же я немедленно отправляюсь в Левхад. Необходимо рассказать ее величеству Вотане о наших находках.

— Думаю, королева будет впечатлена вашим рассказом.

— Монсиньор, — заговорил я, стараясь выглядеть максимально невозмутимым, — есть ли какая-то информация, которой вы можете дополнить наши открытия? Ведь вы лучше меня знаете историю обители, и о Мацее Хомрате тоже.

— Что вам сказать, сын мой? — Епископ сел в кресло, предложил мне занять другое, а Домашу указал на низкую скамью у стены. — Да, я виссинг и горжусь тем, что принадлежу к этому древнему, отважному и свободолюбивому народу. Однако почти тридцать лет моей жизни я провел в Рейвеноре и потому считаю себя еще и имперцем. Мне претит ненависть, которую испытывает часть моих соплеменников к империи. В своем служении я пытаюсь своим пастырским словом просветить умы людей, сказать им, что перед ликом Матери нет ни имперца, ни виссинга, ни виари, поскольку все мы — Ее дети, равно любимые Ею. Увы, я вижу, что ненависти не становится меньше, и это ранит мое сердце.

— Чем это может быть вызвано, монсиньор? Неужели люди в Виссении и впрямь верят, что времена королевы Зендры однажды вернутся?

— Да, шевалье. Мятеж Зендры давно стал историей, но национальная вражда никуда не исчезла. Моим соплеменникам удобно винить во всем империю. Они считают, что Ростиан отнял у них землю, историю, свободу, богатство — да все отнял по большому счету! Эта вражда копилась веками, во всех своих несчастьях виссинги винили Рейвенор и имперцев. Восстание людей в волчьих шкурах, как они себя называли, было подобно прорыву давно зревшего фурункула, но после его подавления болезнь не была исцелена, она лишь ушла вовнутрь и все эти годы мучила мою страну. Вам, ростианцу, не понять, что должен испытывать человек, который видит все это и понимает всю губительность этого безумия.

— Что вы считаете причиной этой вражды?

— Язычество. Поклонение древним богам, которое не смогла искоренить церковь. Сама земля, на которой живет мой народ, против Истинной Веры, она порождает ужас, искажающий образ Творца. — Епископ покачал головой. — Отцы-инквизиторы считают, что тайный культ Триады можно искоренить сыском, экзорцизмами и казнями, но я понимаю, что они неправы. Они подобны наивному лекарю, который лечит чуму примочками на бубоны.

— Воистину, нет зла пуще язычества! — с самым напыщенным видом воскликнул Домаш.

— Правда ваша, сын мой, — сказал епископ роздольцу.

— То есть, вы считаете, что это вера в Триаду порождает оборотней? — поинтересовался я.

— Их порождает сама эта земля, некогда отравленная ядом Нашествия, — ответил Ошер. — Мертвые не хотят упокоиться в своих могилах и заставляют живых действовать по их наущению. Злая сила, оставшаяся в землях Кланх-о-Дора, уродует людей, превращая их в звероподобную нежить. Когда-то Матерь спасла империю и окрестные земли от Зверя, но до этой земли Ее благодать дошла много позже. В древности предки моего народа изгнали из Кланх-о-Дора остатки виари, уцелевших во время Нашествия. Воспользовались их слабостью, тем, что война с нежитью истощила их силы. Поступили подло и жестоко. Это было первое зло, совершенное ими. Земля мстила нам за вероломство, наши посевы гибли, ядовитые туманы с болот несли с собой холод и мор. Потом сюда пришли имперцы и принесли с собой Золотые Стихи и веру в Матерь-Воительницу. Повторилась история с виари: теперь уже виссинги считали, что имперцы хотят отобрать у них землю — и вражда только нарастала. А потом было восстание Вендры и долгие века молчаливой ненависти, которая разделяла мой народ и жителей империи.

— Значит, вы считаете, что темная магия, уродующая эту землю, осталась от виари?

— Я порой беседую с виарийскими капитанами, которые бывают в Кале. Они считают, что виссинги сами виноваты в своих бедах. Культ зверобогов Осса, Приана и Неске — вот корень зла.

— А Зверь? Вы что-нибудь знаете о нем?

— Только то, что он был повержен Матерью, и после этого Нашествие прекратилось. Но Матерь, покидая наш мир, сказала Своим ученикам: "Будьте бдительны, чтобы не повторилось безумие". — Тут епископ как-то странно посмотрел на меня. — Предупреждала ли Она нас этими словами о грядущем пришествии нового Зверя?

— А Мацей Хомрат?

— Некоторые виссинги почитают его, как великого мудреца и провидца, но церковь не поощряет такого отношения. Я еще ребенком слышал много историй о Хомрате, и большей частью, это были сказки, которые так любит темный необразованный народ. Я был склонен считать рассказы о нем выдумкой. Теперь вижу, что ошибался — вы нашли доказательства, с которыми трудно поспорить.

— Вы просветили меня, святой отец, — сказал я, вставая. — Для меня было честью беседовать с вами.

— Встаньте на колени, шевалье, — вдруг предложил епископ. — Встаньте на колени, мессир Домаш. Примите мое благословение.

Мы подчинились. Ошер положил ладони мне и роздольцу на темя и произнес скороговоркой:

— Во имя Матери, Пресветлой нашей Воительницы и Хранительницы, властью, дарованной мне, благословляю вас, шевалье де Квинси и вас, байор Якун Домаш. И да будут сердца ваши пламенеющими верой, помыслы ваши чистыми, и путь ваш верным! Несите бремя ваше со смирением и радостью, ибо кто, как не вы, призваны Матерью исполнить Ее волю. Именем святой церкви отпускаю вам прегрешения ваши и радуюсь победам вашим, ибо они прославляют имя Матери и верных служителей Ее! Ступайте, и да приумножатся ваши победы и да будет прославлена вера мечами вашими до скончания времен!

В приемной нас дожидался Джарем. Вид у парня был очень взволнованный.

— Милорд, — Джарем протянул мне маленький свиток бумаги, — вам письмо от сэры Элики Сонин.

— Что? — Я взял письмо, сломал печать, развернул и прочитал следующее:

"Эвальд, у меня появилась одна идея. Хочу, чтобы ты был рядом со мной. Оставь Домаша в Кале и без промедления приезжай в таверну. Это очень важно. Письмо сожги".

— Когда его доставили? — спросил я оруженосца, показывая письмо.

— Буквально только что, милорд. Я был во дворе, когда приехал имперский егерь с письмами и спросил, где вы. Я сказал, что я ваш сквайр, и егерь сказал, что привез вам письмо от сэры Элики.

— Что пишет наша шкодница-красавица? — осведомился роздолец.

— Что-то ты больно бледен, милорд байор, — сказал я. Домаш и впрямь выглядел испуганным.

— Бледен? — Домаш криво улыбнулся. — Ой, это верно все оттого, что побывал я пред очами лица духовного. Признаюсь тебе, добрый собрат рыцарь, что с детства трепещу перед пастырями любого сана. Чувствую себя, аки шлюха в храме, волнуюсь шибко и духовное смятение испытываю, особливо на исповеди.

— Тогда почему бы тебе не сходить в корчму и не выпить пару ковшей кумы?

— Хорошая мысль! — просиял байор. — А ты?

— Я, пожалуй, пойду, отдохну. Спина у меня разболелась. Да и над словами преподобного поразмыслить надобно.

— Тогда доброй тебе ночи, милостивый государь, и пусть пребудет на тебе милость Матери, — заявил Домаш, поклонился и вышел из приемной.

— Пойдем со мной, Джарем, — велел я.

Мы покинули резиденцию епископа и перешли в крыло замка, где располагались выделенные нам покои. Я вошел первым, велел Джарему сесть на стул.

— Послушай меня, дружище, — начал я и вдруг почувствовал, что волнуюсь, — я хотел бы извиниться перед тобой за то, что не взял тебя с собой в Харем. Прости меня, пожалуйста.

— Милорд, — у Джарема был совершенно огорошенный вид. — Простить...вас?

— Да, Джарем. Я... вобщем, я не подумал, что ты тоже воин и должен биться наравне со всеми. Я был неправ. Твое место рядом со мной. Отныне ты будешь сопровождать меня везде и всюду. И посему мы отправляемся в путь. Готовь лошадей.

— Сэр, — по лицу парня было видно, что мои слова буквально потрясли его. — Я не давал вам присяги на верность, поскольку присягал Ордену, но хочу сказать вам: я и раньше был готов умереть за вас, а сейчас почту такую смерть за великую честь!

— Не надо умирать. Ты мне живой нужен, — я решил отбросить условности и по-дружески похлопал Джарема по плечу. — Ужинать мы не будем. Едем немедленно. И помни, что мое общество может быть опасным.

— Я знаю, милорд. Позволите идти?

— Ступай. И не попадись байору на глаза. Он ничего не должен знать.

Когда он вышел, я поднес к лицу письмо Элики. Да, аромат духов магички сохранился — тот самый, запомнившийся еще по Порсобадо. С некоторым сожалением я бросил свиток в камин и смотрел, как бумага съеживается и чернеет в огне. Интересно, что Элика задумала. Наверняка, что-то важное, если буквально чрез несколько часов после моего отъезда послала мне вдогонку со случайным курьером это письмо. И почему я должен оставить Домаша в Кале? Странно все это, но я уже ничему не удивлялся. Впрочем, Домашу сейчас не до меня, а до утра, если ничего не случится, я успею обернуться туда и обратно — до таверны "Окорок и бутылка" миль двадцать пять от силы.

А может, Элика все же решила отбить меня у Домино?

— Ничего у тебя не выйдет, дорогая, — произнес я, глядя на витраж, изображавший святую Арсению, исцеляющую зачумленного. — Ничего не выйдет...

* * *

Была уже глухая ночь, когда мы с Джаремом осадили измотанных скачкой коней у таверны "Окорок и бутылка". Я соскочил с седла и вошел внутрь, велев Джарему позаботиться о лошадях, а после ждать меня в трапезной корчмы.

Таверна была пуста. Видимо, в такое позднее время посетителей здесь не бывало. Хозяин и его жена спали. Разбуженный нашим стуком мальчик-слуга, заспанный и испуганный, начал было кланяться, но я бросил ему монету и велел показать, в какой комнате ночует госпожа Элика. Мальчик ловко поймал монетку и с поклоном предложил идти за ним.

Дверь была открыта, и я, услышав приглашение войти, шагнул в комнату. Элика сидела за столом без дублета, в рубашке с закатанными рукавами, подперев голову руками. Комната была освещена ее магическим жезлом, закрепленным в дощатом полу, и парой дюжин свечей, расставленных повсюду — от каминной полки, до подоконника. На столе перед Эликой красовался странный натюрморт: глиняная чаша с куском сырого мяса в ней, нож, несколько кусков корпии, какие-то флаконы, клочки пергамента с начертанными на них знаками. Углы комнаты тонули во мраке, и еще — сильно пахло какими-то травами.

— Отлично, ты приехал, — сказала мне Элика. — Не будем терять времени и займемся делом.

— Надеюсь, это важное дело. Я вообще-то планировал выспаться.

— Не получится, никак. Теперь закрой дверь. Нет, на засов. Хорошо. Так, сними оружие, доспешную куртку и фламенант-медальон и садись на стул напротив меня. Надеюсь, этого роздольского быка ты с собой не привез?

— Домаш остался в Кале. Что тут, мать твою, происходит?

— Сейчас все скажу. Сначала освободись от оружия и доспехов.

Мне не понравился ее тон и выражение ее лица. У меня появилась мысль, что Элика немного не в себе. Будто под действием какого-то наркотика. Кажется сильно возбужденной, лицо очень бледное, будто обесцвеченное, глаза горят, как у кошки.

— Нам не нужны свидетели, Эвальд. Я собираюсь сделать то, за что мне грозит лишение всех прав и заточение в Ардессе, — сказала эльфка. — Но это необходимо, иначе... Словом, делай то, что сказано.

— Ладно, ладно, — сказал я, бросил доспешную куртку на кровать и сел на табурет напротив магички. — Все, я выполнил твой приказ. Что дальше?

— Я подумала об этом только после вашего отъезда. Он ведь наверняка знал, что к чему. Книга была у него, и он ее прочитал.

— Какая книга? О чем ты вообще?

— О Бодине. Он читал книгу о Звере. Мы вызовем его из Бездны.

— Спиритический сеанс? Чего? Да ты рехнулась!

— Времени прошло немного, так что это будет не так сложно, — Элика взяла со стола нож, закатала левый рукав рубашки. — Отделившись от тела, душа быстро забывает подробности земной жизни, но дух Бодина еще все помнит. Сейчас мы вызовем его и узнаем, что ему было известно. Были бы у меня охранительные артефакты для обряда, я бы обошлась без твоей помощи. Однако их нет, и потому я написала тебе и вызвала сюда.

— Стоит ли так рисковать? Может, Ганель что-то знает о Звере? И кстати, где он сам?

— Я дала ему денег и велела закупить для меня кое-какие ингредиенты в Кале. До завтрашнего утра он точно не вернется.

— Элика, ты чокнутая, ей-Богу!

— Мы попробуем вызвать призрака самым простым и самым опасным способом. — Она улыбнулась и полоснула себе руку ножом; струйка крови потекла на мясо в миске. После этого Элика стала вытирать кровь корпией и раскладывать окровавленные комочки вокруг миски. Закончив с корпией, она остановила кровь заклинанием и посмотрела на меня. — А сейчас возьми меня за руки.

Я подчинился. Ладони Элики были ледяными. Мне почему-то стало страшно.

— Элика, что...

— Что бы ни случилось, не отпускай меня и не смотри за спину, — велела Элика все тем же странным тоном. — Это не так опасно, просто нужно знать тонкости Вызова. Доверься мне. Говорить с духом я не смогу, ты поймешь почему. Тебе нужно будет задать ему всего три вопроса — знает ли он о Звере, кто такой Зверь, и как его можно будет победить. Ясно тебе?

— Ясно. И это все?

— Да. Только не отпускай меня и не смотри за плечо, иначе... Ты все понял?

— Элика!

— Можешь закрыть глаза, если боишься, — сказала она с презрительной улыбкой. — Давай начнем обряд. Главное — держи мои руки... — Элика сделала долгую паузу, а потом заговорила нараспев: — Kymaen araii no arynnan guir! Kymaen utherene parh cruach arentori orssa! Sarathe deinn arbe noh Vayr-Annon! Murrani am fetha skryffe Arryam! Jen pderjiit te murranne! Aelad troh, aelad uffayr, aelad broyth!

Первые несколько секунд ничего не происходило, но затем пламя свечей заколебалось, как если сквозняк прошел по комнате, а миг спустя я почувствовал, как по моей спине будто пробежало нечто быстрое и легкое на ледяных ножках. Глаза Элики горели в полумраке зелеными огнями, лицо изменилось так, что узнать ее было невозможно — напротив меня сидел настоящий монстр.

— Aelad troh, aelad uffayr, aelad broyth! — выкрикивала магичка изменившимся голосом, самые звуки которого вызывали у меня дрожь во всем теле. — Bodino vaer a ditey a mean anu ayth heath! Sarahthe atu llertyer a`nyrr!

Никогда не испытывал более кошмарных ощущений! Глядя в полыхающие огнем глаза эльфийки, словно завороженный, я вдруг понял, что за моей спиной стоит НЕЧТО. Волосы мои зашевелились, ужас сдавил грудь, закопошился в кишках. А потом Элика заговорила — и это был вкрадчивый и скрипучий голос Бодина.

— Кто ты, пес безумный? — выдохнула она; зеленые огоньки в ее глазах разгорелись еще ярче. — Что тебе нужно от меня?

— Я хочу вопрошать, — от волнения и страха во рту у меня стало сухо, и говорить было трудно. — Ответь на мои вопросы, Бодин. Ты знаешь о Звере?

— Да, я знаю о Звере.

— Что ты знаешь? Говори!

— Я знаю то, что начертано письменами в запретной книге. Грядущий Зверь уже среди вас.

— Кто он? Я хочу знать его имя.

— Его имя — вой толпы, стоны умирающих, звон мечей и треск горящей в пламени человеческой плоти. Он Зверь Третий, Возрожденный, тот, кто был повержен у ворот Мирны и который вернется в назначенный час. Скоро великая война пробудит его, и он возглавит Восставших в войне, которую нельзя избежать. Тысяча лет мира истекли, этого не изменить никому. Запах войны разбудит тьму в каждом сердце. Запах ужаса, дыма пожарищ и мертвечины. Волки в чащобах радостно завоют, учуяв его. Узы крови распадутся, брат захочет крови брата, сын возжелает смерти отца, мать проклянет детей своих. Боги отвернутся от людей, слишком велика будет мерзость, живущая в людских сердцах. Скоро багровые реки потекут по земле. Вот тогда Зверь выйдет из тени и покажет себя миру. Он получит престол предательством и обманом, но всем будет казаться, что корона предназначена ему по праву, и лишь немногие увидят правду. Ложь, изреченная им, будет радовать ваш слух. Его жажда мести и крови воодушевит вас. Вашими руками он будет приближать приход Последнего Царства. С его воцарением война охватит весь мир. Каждая отнятая огнем и мечом жизнь будет умножать его могущество. Никто не заметит, как живое станет мертвым, а мертвое живым.

— По каким признакам мы узнаем Зверя?

— Он будет лжив и коварен. Никто не распознает в нем обманщика. Он очарует тысячи, и они с радостью пойдут за ним на смерть, чтобы в назначенный час, когда перевоплощение Зверя будет завершено, занять место в его войске Восставших.

— Что будет дальше?

— Третье Нашествие. Великая Тьма. Граница между миром живых и Неназываемой Бездной исчезнет. Сила Зверя станет неодолима.

— Можно ли остановить Зверя?

— Остановить? — Элика наклонилась ко мне, и я невольно отпрянул назад. — Можно ли убить мертвого? Можно ли одолеть силу, которая внушает ужас даже богам? Придет время Зверя, и я вернусь следом за ним. Тогда ты проклянешь час своего рождения.

— Кто такой Зерам Ратберт?

— Он слуга волков. Дитя, вскормленное волчьим молоком. Но он не воплощение Триады. Он средство, а не цель.

— Что ты искал в Харемской обители?

— То же, что и вы — ключ. Но вы опоздали. Вам не перебороть магистров.

— Мы видели пророчество о Конце времен на картине. Зверь будет повержен, и ты, прислужник Тьмы, навсегда останешься в ней.

Я изгоняю тебя, дух! — внезапно крикнула Элика, очнувшись от транса. — Vell`arren te murranne ma Vayr-Annon! Vell`thar te scabah au rhytt!

Ответом был громкий утробный рев за дверью, а потом в запертую дверь посыпались удары. Свечи в комнате разом погасли. Элику сотрясали судороги, она откинулась назад, и я не смог ее удержать — волшебница упала навзничь, едва не повалив сияющий жезл. Я вскочил и схватил лежавший на кровати меч. В дверь еще раз ударили, а пару секунд спустя раздались громкие вопли внизу, в трапезной. Мне показалось, что я узнал голос Джарема.

— Элика! — Я бросился к магичке, попытался поднять ее, но эльфийка была в глубоком обмороке. — Ах ты, мать-перемать!

Оставив бесчувственную Элику, я выбежал из комнаты, пронесся по коридору и оказался на лестнице. Джарем метался среди столов, на него с двух сторон надвигались толстяк-хозяин и его жена — оба в ночных рубашках. В руке у трактирщика был топор. Мальчик, открывший нам дверь, спрятался за стойкой и вопил, пронзительно, на одной ноте — я видел только его голову и перекошенное ужасом лицо.

В три прыжка я пересек зал и оказался между Джаремом и толстяком. Трактирщик остановился, тараща на меня мертвый взгляд, потом зашипел и пошел вперед. Я ударом меча выбил у него топор. Однако захватившая несчастного старика злая сила явно жаждала моей крови и отступаться не хотела. Корчмарь попытался вцепиться мне в горло: я ударил его по вытянутым рукам и обрубил кисти — одна отлетела в сторону, вторая повисла на сухожилиях. Вместо крови из ран потекла мерзкая белесая слизь, как из раздавленного таракана. Мой следующий удар снес ему голову. Одновременно Джарем рассек фальчионом череп старухе.

— Ми..ми..лорд, я...я-а-а-а-а, — заикаясь, начал оруженосец, но я сделал ему знак помолчать и направился к мальчику. Тот сжался в комок, глядя на меня полными ужаса глазами.

— Все в порядке, — сказал я, убирая меч и протягивая ему руку. — Все хорошо. Джарем, посмотри за ним.

Элика все еще была без чувств. Я взял ее на руки, положил на кровать. Свечение жезла ослабло, и я начал зажигать свечи. Руки у меня тряслись, я пару раз едва не выронил кресало огнива. А потом я услышал глубокий вздох.

— Эвальд!

— Слава Богу, жива! — Я забыл про свечи, сел рядом с ней на кровать, взял ее руку. — Натворила ты дел, лапочка.

— Он был не один, — прошептала Элика. — Они следили за ним.

— Они?

— Я не... смогла. Прости меня.

— Все хорошо. Тебе принести воды или вина?

— Нет... побудь со мной. Боги, как холодно!

Я попробовал улыбнуться ей, но улыбка у меня наверняка получилась невеселая. Тут в дверях появился Джарем.

— Мальчик приходит в себя, милорд, — отчитался он.

— Принеси вина и разожги камин, — приказал я. — И побыстрее.

— Да, милорд, — сквайра как ветром сдуло. Я накрыл магичку одеялом, после поднес руки Элики ко рту, подышал на них, чтобы согреть. На губах эльфийки появилась слабая улыбка.

— Ей повезло, — прошептала она, — а мне... нет.

— Не говори глупостей. Сейчас ты согреешься, и все будет хорошо.

— Waer`me carna ohdwynne are Laenne a`salard.

— Что ты сказала?

— Неважно. — Она вздохнула и закрыла глаза. — Проклятье, как тело болит! Он будто вывернул меня изнутри.

— Ты идиотка, — начал я, — разве можно делать такие вещи? Ты едва не угробила себя и нас всех. Трактирщик и его жена стали одержимыми, и нам пришлось их убить.

— Не злись. Лучше скажи, что любишь меня... Нет, не как Домино. Скажи, что любишь меня... как сестру.

— Элика, ты ведь не этих слов от меня ждешь.

— Хотя бы таких.

— Я на самом деле люблю тебя. Если бы не Домино...

— Все, ничего больше не говори. Не заставляй меня злиться и страдать. — Тут она посмотрела на меня, и в ее глазах заискрился знакомый мне озорной блеск. — У тебя скорбная рожа, шевалье. С такой физиономией принято стоять у одра умирающего. Не бойся, я не умру. Я живучая тварь. И со мной ты попадешь еще не в такую переделку.

* * *

Суббота был в бешенстве.

— Итак, стоило мне оставить детишек без присмотра, и они едва не запороли все дело, — сказал он, сверля меня взглядом. — Я уже не говорю про двадцать гельдеров, которые пришлось заплатить коронеру, чтобы замять всю эту историю с убитыми обывателями. Это была моя премия за папашу.

— Я возмещу тебе эти убытки. Я...

— Болван ты! — крикнул дампир и хлопнул ладонями о столешницу. — Ты не должен был позволять этой эльфийской шалаве вызывать дух умершего. Хочешь знать, что вы натворили? На Бодине была мистическая метка де Сантрая, он был его прислужником. Возможно, сам был обращенным вампиром уровня малака. Его бессмертная душа принадлежит магистрам. Вызвав его дух из бездны, вы обратили на себя внимание магистров Суль, и теперь они будут знать о каждом нашем шаге.

— Каким образом?

— Сканирующая магия и ваш дурацкий обряд, идиот. Отныне им известен запах крови эльфки. Этого достаточно, чтобы знать, где она и даже читать ее мысли. Что теперь прикажешь делать? Я уже не говорю о том, что проклятая дура сама себе подписала приговор. Инквизиция сгноит ее в темнице.

— Инквизиция ничего не узнает, если ты ей не расскажешь.

— Не расскажу, — Суббота, казалось, немного успокоился. — Нам надо убираться отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Это место проклято.

— Элика больна. Ей нужно восстановить силы.

— Вот почему я не хотел с тобой работать, — дампир наставил на меня указательный палец. — Ты слюнтяй. Жалость неуместна, когда речь идет о судьбе империи.

— Послушай, Лукас, а не пойти ли тебе в жопу? — не выдержал я. — Если ты такой умный, работай один. Надоело слушать твои оскорбления.

— До тебя все еще не дошло, зачем ты здесь? Ты выполняешь секретное задание императора. И я его выполняю. — Суббота налил вина из кувшина в кубки, один подал мне, второй взял сам. — При этом командую тут я. И отвечаю за успех дела тоже я. Ты и Элика без моего разрешения сделали то, чего не должны были делать. Вы подставили меня, детишки. На будущее запомни — я не потерплю никакой самодеятельности. Любой мой приказ должен выполняться буквально.

— Хорошо, я понял, — я сделал глоток вина и поставил кубок на стол. — Об одном прошу, не доносить на Элику.

— Ах-ах, само благородство! — Дампир криво улыбнулся и залпом выпил вино. — Плевать мне на нее. Мне нужны ее магические способности, и нет времени искать ей замену. Закончим дело, тогда и поговорим. Но сначала тебе следует встретиться с королевой и сообщить о наших находках. Кстати, зря ты не сказал епископу про стол-карту.

— Это еще почему? — Я был удивлен.

— Потому что наступает канун великих событий, парень. И в Рейвеноре хотят знать, кто сегодня сидит во дворце Вильзичь — преданные союзники империи, или хитрый и коварный враг, готовый ударить ножом в спину при первом удобном случае. То, что скрывает Заповедь, нужно всем.

— А что скрывает Заповедь?

— Знак. Символ. Регалию, — Суббота наполнил кубки. — Нечто, что может изменить карту империи.

— Элика полагает, что это меч Зералина, — помолчав, сказал я.

— Меч, корона, костыль, вставная челюсть бабушки Зералина — какая разница? Этот предмет подтверждает права на владение Железной Землей и определяет, с кем будут виари в последней войне — вот что главное. И расклад при этом такой: если это нечто достанется виари, исполнится их древнее пророчество, все кланы объединятся, и для ушастых придет время обрести свою землю. Если реликвия достанется виссингам, пророчество Эская никогда не сбудется, и виари останется только одно — служить Суль. Но это в том случае, если в Вильзиче решили изменить империи, снюхались с сулийцами или ведут свою игру.

— Ты знаешь о пророчестве Эская?

— Теперь давай подумаем, что будет, если реликвия окажется у магистров, — Суббота сделал вид, что не слышал моего вопроса. — Опять же виари присягнут Суль, у них не будет другого выбора. И наш враг на Западе, и без того могущественный, станет еще сильнее.

— Есть еще один вариант — меч окажется во дворце Рейвенора, — заметил я.

— В этом случае Алерий станет законным королем виари, мистическим наследником самого Зералина. Морской народ присягнет империи и поможет защитить наши западные границы в том случае, если начнется поход против Тервании.

— Суббота, почему эту самую реликвию, как ты говоришь, не искали раньше?

— Потому что руки не доходили. А теперь вот дошли.

— Кажется, я понял тебя, — с усмешкой сказал я. — Добавляем монетку из могильника в Баз-Харуме, которую ты носишь не шее, и то, что сказал нам дух Бодина и получаем ответ: мы накануне грандиозного шухера. Возрази мне, если я не прав, Суббота.

— Ты прав. И доказательство тому — то, что с тобой случилось. Высокий Собор готовит поход на востоке, ибо так хочет император. И этого ждут магистры Суль, чтобы нанести свой первый удар. И нанесен он будет здесь, в Кланх-о-Доре. Отсчет времени пошел на дни, сынок.

— Что мне нужно делать?

— Для начала отправишься к королеве Вотане. Расскажешь ей все, как есть, до мельчайших подробностей. Про святилище, про стол, про Заповедь. Королева должна тебе полностью доверять. Она прикажет тебе доставить ей предмет из Заповеди — ты согласишься. Закончив дела в Левхаде, возьми с собой Домаша и поезжайте в Виругу, вот сюда, — Суббота развернул на столе карту, показал на ней нужное место. — Там и встретимся. За Элику не беспокойся, мы с Ганелем за ней присмотрим. У тебя неделя, шевалье. Больше времени дать не могу. У нас его просто нет.

* * *

Аптекарь, сгорбленный старенький имперец с красными слезящимися глазами, долго читал рецепт, а потом посмотрел на меня со страхом.

— Да, милорд, у меня есть все необходимые ингредиенты, — прошамкал он. — И я могу изготовить для вас... это снадобье. Только осмелюсь спросить — вы уверены, что вам так необходим эликсир?

— Да, уверен. И заплачу вперед. Сколько вы хотите?

— Пять золотых, милорд. Составные части эликсира весьма дороги.

— Хорошо, — я отсчитал требуемую сумму и прибавил еще один гельдер. — А это вам за молчание.

— Нет, сударь, — старик покачал головой и придвинул монету мне. — Я не возьму с вас ни гроша лихвы. Мое молчание ничего не стоит, поверьте. Приходите завтра, к открытию моей аптеки.

С Аптекарской улицы мы с Джаремом отправились прямо в резиденцию епископа, чтобы забрать Домаша и вместе с ним ехать в Левхад. Здесь меня ждал сюрприз — оказывается, байор уже вторые сутки в замке не появлялся. Лошадь роздольца стояла в конюшне, и это вызывало беспокойство. Расспросы слуг и послушников тоже ничего не дали. Подавив раздражение, я сел на коня и поехал в город. Я примерно догадывался, где мог зависнуть мой роздольский друг.

В Кале, как мне сказали в замке, было два борделя и примерно дюжина кабаков. В первом веселом доме мне было сказано, что господин, похожий на Якуна Домаша, у них не появлялся. А вот во втором, на улице Кающихся Грешниц, меня ждал успех — пышнотелая, крашенная в жгучую брюнетку бордельмаман тут же сообщила мне, что произошло в ее заведении.

— Да, он был здесь, — заявила она, обмахиваясь веером. — Не человек, а помесь медведя и свиньи. У меня бывает почтенная публика, добрый сэр. Богатые и уважаемые люди, которые приходят ко мне весело провести вечер. Ваш знакомец явно к ним не относится.

— Обойдемся без лирики. Где сейчас байор Домаш?

— Там, где ему и положено быть — в темнице. Он тут все вверх дном перевернул. Заявился сюда пьяным, как грязная свинья, лез ко всем со своими объятиями и поцелуями, избил моего охранника. Пришлось вызывать стражу, чтобы его угомонить. Репутации моего заведения нанесен удар и кем — поганым имперским боровом! Кто мне заплатит за весь этот разгром? Может, вы?

— Я бы рад, сударыня, но у меня нет денег.

— Конечно, — "мамочка" с презрением посмотрела на меня. — От вас, имперцев, одни убытки. Тогда хватит болтовни. И не хотела бы я больше видеть вас в своем заведении.

Штаб-квартира городской стражи и тюрьма располагались через три улицы. Я приехал туда как раз к обеду, и мне пришлось ждать, пока их голожопая светлость главный тюремщик отобедают и соизволят меня принять.

— Здесь он, — заявил мне тюремщик. — Сидит в камере, как и положено.

— Я хочу, чтобы вы его выпустили.

— Никак не можно, — тюремщик посмотрел на меня ледяным взглядом. — Три статьи уложения нарушены: появление в присутственном месте в непотребном виде, избиение подданного его величества, сопротивление страже при аресте. Полгода заключения или штраф в десять гельдеров.

— Вы, кажется, не поняли, сударь. Мы прибыли сюда по поручению ее величества. Мне что, обратиться к епископу Ошеру?

— Да хоть к самому Оссу обратись! — хохотнул тюремщик. — Сказано же, посажен за дело. Закон есть закон, и если вы в своей империи срать на законы хотели, мы в нашей Виссении свято их блюдем. Или плати штраф или ступай, здесь не место для посторонних.

Пришлось заплатить. Тюремщик с удовольствием ссыпал деньги в свой кошель, провел пальцами по усам, еще жирным от съеденного за обедом жаркого и зычным криком вызвал надсмотрщика. Мне было предложено идти вместе с ним в подземелье.

Уже на входе я услышал пение, больше похожее на рев попавшего в капкан медведя — так раздирать себе глотку мог только Домаш. Судя по всему, песня была сложена на злобу дня отважным байором прямо здесь, в тюрьме, и исполнялась в знак протеста. Приводить слов песни не буду: самыми невинными словами в ней были "прошмандовкины дети" и "чтоб вам сдохнуть всем гуртом".

Домаш сидел в дальней камере — завидев меня, он тут же вскочил с деревянных нар и вцепился в решетку.

— Слава Матери! — рыкнул он. — Я знал, я знал! Скажи этим крысам, милорд шевалье, чтобы отпустили меня!

— Уже отпустили, — сухо ответил я и повернулся к надсмотрщику. — Отпирай давай.

— Ох и сволочной тут народ, дорогой мой собрат рыцарь, даже представить ты себе не можешь, какой сволочной! — причитал Домаш, когда мы шли к выходу. — Почти сутки меня в этом клоповнике продержали и даже еды не принесли, а воду дали грязную, как задницу в ней мыли, чтоб их разорвало! Я ведь с самыми добрыми намерениями в тот бордель пришел, истинно говорю. А там не веселое заведение, пристойное для доброго досуга оказалось, а улей осиный! Девки страшные и злые, как вампиры, вино разбавленное, а тут еще этот громила ко мне с кулаками полез. И что я должен был, по-твоему, делать, скажи на милость?

— Помолчи, байор, — ответил я. — Натворил дел, так имей смелость то признать.

— Ноги моей больше в этом засратом городишке не будет! — заявил роздолец. — Истинно Кал его потребно было назвать, а не Каль! Сам мимо него до конца жизни проезжать буду, и прочим расскажу.

Из-за Домаша я потерял полдня и вынужден был переночевать в замке. Спал я очень плохо, едва дождался рассвета, и еще до восхода солнца мы втроем были в седлах. По пути я заехал к аптекарю и забрал флакон с Последним Поцелуем, который тщательно завернул в корпию и спрятал на груди, под латной курткой. Всю дорогу до Левхада Домаш был мрачен и молчалив (может быть, потому что не выспался и уехал без завтрака), а мне, честно сказать, было не до него. Я думал об Элике, о Домино, и о том, что для нас всех начинаются настоящие испытания.

Тракт подсох под теплым весенним солнцем, кони шли легко, и к вечеру мы были уже в Левхаде. На этот раз мы остановились в корчме у ворот, где хозяином был имперец. Домаш завалился спать, а мы с Джаремом отправились во дворец Вильзичь.

Караулом командовал уже знакомый мне лейтенант Корада, и мне показалось, что он удивлен моим приходом. Выслушав меня, он проводил нас в караулку и велел ждать.

Прождали мы долго, наверное, не меньше часа, на улице походу совсем стемнело. Я уже начал нервничать, когда лейтенант вернулся и предложил следовать за ним. На этот раз меня привели не в зал для торжественных приемов, а в личные покои королевы на втором этаже дворца. Вотана была вместе с сыном — король Эдельфред сидел за столиком для игры в лото и раскладывал на столешнице карты в замысловатом пасьянсе. На мое приветствие он ответил небрежным кивком, королева же протянула мне руку для поцелуя.

— Рада видеть вас, шевалье, — сказала она. — Мы ждали вас и с нетерпением ждем новостей.

Я начал рассказывать. Королева слушала меня внимательно, и я замечал, как меняется ее мимика: в начале разговора ее лицо было строгим и серьезным, когда же я упомянул о статуях Триады и о столе с картой, на ее губах появилась едва заметная довольная улыбка, а в глазах огоньки. Видимо, я оправдал ее ожидания.

— Вы отлично поработали, шевалье, — сказала она, когда я закончил. — Наша благодарность безмерна. Вот, примите в знак того, что мы довольны, — Вотана сняла с пальца великолепный перстень с квадратным сапфиром в алмазной оправе и протянула мне. Я с поклоном взял кольцо. — Теперь, поскольку с одной тайной нашей истории мы разобрались, я бы хотела поговорить с вами о другой. Вы блестяще выполнили мое поручение, и я уверена, что следующую мою просьбу вы тоже выполните наилучшим образом.

— Я весь внимание, ваше величество.

— Вы нашли ключ, и честь открыть им сокровищницу по праву принадлежит вам. Что скажете?

— Думаю, ваше величество слишком добры ко мне. Не хотите ли вы сказать, что поиски скрытого в Заповеди клада вы поручаете мне?

— Именно так, — королева благосклонно посмотрела на меня. — Принесите мне то, что должны принести, и я пожалую вам титул графа и земли, которые сделают вас богатым. И, конечно же, ваше имя будет внесено в Списки Славы королевства.

— Пожалуй, я недостоин такой щедрой награды.

— Это что, отказ? — подал голос Эдельфред.

— Ни в коем случае, ваше величество, — ответил я. — Я сам предложил вам свои услуги и не собираюсь отступать. Однако я бы хотел спросить ваше величество — что именно я должен искать в Заповеди?

— Полагаете, мне это известно? — Королева рассмеялась. — Я знаю не больше вашего, шевалье. Но вспомните пророчество Хомрата: вероятно, вы найдете в Заповеди будущее этой земли.

— Искать будущее в настоящем — что может быть романтичнее? — пошутил я. — Слушаюсь, ваше величество, я немедленно отправляюсь в путь.

— Вы настоящий рыцарь, шевалье Эвальд, — сказала Вотана, вновь протянув мне руку, и я самым галантным образом коснулся ее губами. — Возвращайтесь с победой, будущий граф Луверский. Да пребудет с вами Матерь!

Аудиенция была окончена. Я покинул Вильзичь с твердым убеждением в том, что Вотана мне поверила, и все идет именно так, как задумал Суббота. Хорошо, теперь самое время перекусить и отдохнуть с дороги. И подготовиться к приключению, которое, возможно, станет для меня последним.

2. Урчиль

В городок Вируга, куда лежал наш путь, вел древний тракт, построенный, по словам Ганеля, еще во времена императора Лоекадиса, покорителя Виссении. Он начинался у имперской крепости Вим в пятидесяти милях восточнее Левхада и вел прямо на северо-запад, в самую глухую часть провинции, граничащую с землями Калах-Денара. Рассчитывать на чью-то помощь в этих местах не приходилось, поэтому день мы потратили на подготовку — перековали лошадей, запаслись провиантом и чистой водой, вычистили и смазали оружие и доспехи. Я настрого запретил Домашу пить и велел отоспаться, как следует. Погода способствовала путешествию: начался месяц Посевов, или вторая половина марта по земному календарю, снег сошел, стало теплее, наконец-то наступила долгожданная весна. Закончив дела в Левхаде, мы выехали в Вим и оттуда направились к месту встречи с остальными членами отряда.

Вируга, небольшая виссенская деревня, находилась в плоской долине реки Бома, которая из-за таяния снега стала бурной и полноводной. Вход в долину с востока перекрывал древний вал с сохранившимся на нем деревянным частоколом в три ряда. Справа от вала, на плоском холме, виднелись остатки каменной крепости — часть развалившейся стены и ступенчатая башня. Мы проехали мимо, и дальше дорога повела нас мимо живописных сосняков, рощиц лиственных деревьев и освободившихся от снега полей, которые, казалось, ждали земледельцев. Еще до заката мы были в Вируге. Здесь не было и следа той ухоженности и достатка, который мы видели в Левхаде и кое-где в Кале: деревня была бедной, большинство домов казались настоящими развалюхами. Местные встретили наше появление без всякой радости, но нам до них не было никакого дела. Деревенская таверна, приземистая, осевшая в землю почти до нижнего края окон, с крытой дерном крышей и облезлой вывеской над входом, находилась, как водится, в центре деревни, и мы уже на подъезде увидели у коновязи чалого коня Субботы, кобылу Элики и пегого мерина, на котором ездил Ганель. Наши друзья уже были на месте, и это радовало.

Элика выглядела вполне здоровой: она встретила меня восторженным писком и влепила мне поцелуй в щеку — к неодобрению Джарема, который счел такое приветствие недостаточно почтительным. Я сухо поздоровался с Субботой и церемонно — с Ганелем. Наши друзья как раз собирались ужинать, и дампир, подозвав трактирщика, велел удвоить заказ.

Я был голоден и с удовольствием умял печеного цыпленка, запив его местным пивом — несколько жидковатым, на мой вкус. За едой мы о делах не говорили. Когда ужин закончился, трактирщик подал пунш и узорчатое печенье, и Суббота спросил меня, как прошла встреча в Левхаде.

— Мы не одни, — шепнул я, показав глазами на трактирщика.

— Гораш мой человек, — объяснил дампир. — Можешь говорить свободно. Итак, наши предположения оправдались?

— Полностью. Королева Вотана поручила мне найти то, что лежит в Заповеди.

— Отлично. Значит, наши враги не догадываются о том, что мы задумали на самом деле. И это большой успех. — Суббота попробовал пунш, одобрительно кивнул. — Пришло время вам узнать, что происходит.

— Давно пора, — с некоторым раздражением сказала Элика.

— Мы действительно ищем Донн-Улайн, меч Зералина. Пророчество Эская говорило о мече, но не объясняло, где его искать. Теперь мы знаем это. Нам остается найти меч и отдать его де Фанзаку, а он передаст его императору.

— Тогда какого черта я пообещал Вотане добыть меч? — не выдержал я.

— Затем, что мы на время усыпили подозрения очень опасного врага. Демоническая Триада — не выдумка. Она существует в реальности и правит Левхадом. Орден совсем недавно узнал истину, потому и было решено разобраться во всем.

— Триада не миф? — удивился Ганель. — И тому есть доказательства?

— Есть. Возможно, когда-то Осс, Приан и Нэске действительно были добрыми богами-прародителями, но проклятие Железной Земли изменило их. Они превратились в злобных демонов, сделавших Кланх-о-Дор своей вотчиной. Люди в волчьих шкурах были их орудием, ужас, который они сеяли на этой земле — их оружием. Магистры Суль давно поняли это и заключили с Триадой тайный союз.

— Это всего лишь предположения, — заметил я.

— Предположения? Есть одно очень странное обстоятельство, связанное с королевской династией Левхада — ни одна из королев-матерей не почтила своим присутствием свадьбы своего сына-короля. Все они уходили из жизни до того, как молодой король сочетался браком. При этом ни разу в истории виссенских королей не случалось разводов. Есть еще кое-что, мой неверующий друг: древнейший свод законов виссингов, созданный в языческие времена, предписывает королю выбирать себе невесту и провозглашать о помолвке не раньше, чем через сорок дней после смерти матери. Это повторяется уже почти восемь веков. Ничего не напоминает? — Суббота улыбнулся, видимо, его позабавили наши озадаченные физиономии. — Богиня Нэске совокупилась с порожденным ею же Прианом и породила Осса, который и возглавил народ виссингов. Порядок престолонаследия точь-в-точь повторяет мистерии Триады.

— Невозможно, Суббота, — сказал я, хотя в глубине душе понял, что дампир прав, и меня это сильно взволновало. — Получается, что каждый очередной король Виссении женится на собственной матери. Это отвратительно.

— С точки зрения людей — да. Но Триада — воплощенные демоны. Думаю, Мацей Хомрат каким-то образом узнал об этом. Харемская обитель была построена на месте самого древнего святилища Триады. Хомрату было открыто будущее, он действительно был великим провидцем. Он написал картину-пророчество и триптих о последнем пришествии Зверя, сконструировал стол-карту, зашифровав свое знание о будущем так, что ключом к нему стали сразу несколько головоломок — текст на картине, резьба на столешнице и татуировки Дракона. Возможно, сулийцы узнали об этом, они вообще многое знают. Думаю, именно поэтому они хотели в свое время захватить Харемский монастырь.

— Дракона? — не понял я. — Какого еще Дракона?

— Ганель, — обратился дампир к нашему ученому другу, — вы хорошо помните предания виссингов. Расскажите нашим друзьям, что случилось на свадьбе Нэске и Приана.

— Ээээ.... Я, может быть, ошибусь в мелочах, но согласно древнейшей версии мифа, на свадьбе присутствовали многие боги, и все они по обычаю должны были поднести молодым свои дары. Последним перед новобрачными предстал могучий и горделивый Бог-Дракон, все тело которого было покрыто узорами из драгоценных камней.... — Тут Ганель осекся и обвел нас растерянным взглядом. — Матерь Пресвятая, как все просто, оказывается!

— Продолжайте, — велел Суббота, попивая пунш.

— Дракон не поднес молодым своих даров, напротив, начал дерзко говорить с ними. Он говорил, что Земля, которую он воплощает, не примет пришельцев, ибо жители ее почитают лишь его, Дракона. После этого он прямо в свадебном зале вызвал небожителей на бой. Приан и Нэске повергли дракона, и тело его стало угощением для пирующих, а драгоценная шкура покрывалом на брачном ложе молодых супругов.

— Древние виари поклонялись драконам, — произнесла Элика странным тоном.

— И это еще раз доказывает, дети мои, что виссинги пришельцы на этой земле. Но главное в другом — нашего приятеля Зерама Ратберта ждала печальная судьба. Он был предназначен для ритуального пира, которым люди в волчьих шкурах отпраздновали бы будущее бракосочетание Эдельфреда с очередным воплощением Нэске-Зендры-Вотаны, а заодно мистически подтвердили бы свои права на Кланх-о-Дор — кожа Ратберта, как вы, верно, догадались, по сути, геральдическая карта Железной Земли.

— И этот ритуал был сорван?

— Верно. Ратберт был захвачен, а присматривавшие за ним жрецы Триады убиты. Причем такой провал случился совсем не вовремя — из Рейвенора пришли известия о готовящемся походе против Тервании. Может ли быть лучший момент для того, чтобы повторить события трехсотлетней давности, выступить против империи и окончательно отделиться от Ростиана? Не сомневаюсь, что дело не обошлось без сулийцев — они через де Сантрая пообещали королеве полную поддержку, а взамен попросили меч Зералина. Мол, в этом случае у виари не останется выбора, кроме как лизать руки магистрам — Кланх-о-Дор они по-любому потеряют. Думаю, что Вотана согласилась: тактический союз с Суль ее вполне устраивает. Но у нее какие-то свои планы, безропотными вассалами Суль Триада быть не намерена. Шевалье, ты рассказал Вотане про де Сантрая?

— Да.

— И она никак на это не отреагировала?

— Совершенно никак.

— Молодец, — одобрил Суббота. — Моя школа. Теперь мы запросто можем столкнуть лбами магистров Суль и Триаду. Получилось, что эмиссар Левхада убил доверенного агента сулийцев.

— Хитро, — заметила Элика. — Мне нравится.

— Вотане нужен меч, — заявил дампир. — И твоя судьба ею решена, шевалье. Ты доставишь ей меч и будешь убит.

— Значит, она не получит его, — проворчал я, чувствуя холодок на спине. — Почему ты не рассказал все с самого начала?

— Потому что не знал всех подробностей. Это был план де Фанзака, и он раскрыл все карты только при последней встрече, когда я повез голову папаши в Эшевен. Между прочим, граф очень доволен вашей работой и просил передать свою признательность....Да и если бы я и знал, не просветил бы тебя, парень. Есть вещи, которые до поры до времени лучше не знать. Одним демонам известно, какой дьявольской магией владеет Вотана. Она могла почувствовать твой страх, прочесть твои мысли. А так ты выполнил задание в лучшем виде. Мы все его отлично выполнили, первую его часть, во всяком случае.

— Меня вот одно интересует, — промурлыкала Элика, покачивая в пальцах кубок с пуншем. — Заповедь огромна. Это сотни квадратных миль непролазной чащи, в которой даже зверь заблудится. Удастся ли нам отыскать нужное место?

— Мы будем стараться, — ответил дампир, достал из кошеля карту, которую я уже видел в таверне близ Каля и развернул перед нами. — Меня интересуют два места: это Пиковая гора и руины виарийского форта Минга. Что-нибудь слышали о них, Ганель?

— На Пиковой горе, согласно "Книге о всем сущем и неизведанном", во времена Третьей эпохи жили драконы, — тут же выдал наш всезнайка. — Про крепость Минга я, увы, ничего не знаю. На тех картах Кланх-о-Дора, которые я видел прежде, это место даже не было обозначено.

— А на этой оно есть. — Суббота свернул карту и убрал обратно в кошель. — Словом, путешествие будет занимательным.

— Я бы на вашем месте, судари мои, поостерегся бы соваться в эти леса очертя голову, — подал голос трактирщик Гораш, принесший еще один кувшин с пуншем. — В деревне говорят, больно много волков в Заповеди с недавних пор появилось. По ночам по всему лесу вой разносится. Наши охотники больше в лес с ночевой не ходят, да и стада пасем поближе к домам.

— А мы волков не боимся, — ответил дампир со странной миной. — Завтра на рассвете отправляемся.

— Странно, — произнес я, — если сулийцы разгадали головоломки Хомрата, то почему не пытались отыскать меч? Или они не придают этой реликвии такого уж большого значения?

— Может, искали, да не преуспели, — заявил дампир, разливая всем пунш. — Одно точно — меч все еще лежит там, где его оставил Эскай. И драчка за него предстоит серьезная. Что-то мне подсказывает, что наши лютые друзья догадываются, куда мы держим путь. Хотел бы я ошибиться. Ладно, давайте еще по глотку и спать. Надо хорошо отдохнуть и набраться сил. И пусть каждый из нас помнит, что в наших руках, возможно, судьба империи.

* * *

Ну, вот и все. Утро уже приближается, за окном моей комнате светает. Ночь пролетела как один миг. Несмотря на сильное волнение, я все же поспал немного. Наверное, мне снились сны, но я не помню, какие.

Перед тем, как с помощью Джарема надеть доспехи, я их осмотрел и ощупал, хотя знаю, что с ними все в порядке. Меч наточен и смазан: я раз десять попробовал, как он выходит из ножен. Менгош тоже наточен, и мизерикордия из фламенанта ждет своего часа.

Облачившись в броню, я достал из мешка шлем, подаренный сэром Робертом и надел на капюшон. Из-за того, что капюшон двойного плетения, шлем сидит чуть туговато, но это даже хорошо — его труднее сбить ударом с головы. А вот щита у меня нет. Признаться, я бы сейчас с удовольствием взял в дорогу щит. В таком предприятии мелочей быть не может.

— Ты готов? — спросил я Джарема. Оруженосец кивнул, но я вижу, что он бледен и взволнован не меньше меня. У меня мелькнула неожиданная мысль — а есть ли у Джарема хоть какой-то боевой опыт? Или он до сих пор только китаны в тренировочном зале рубил и стрелял из арбалета по чурбакам, как я в свое время в Данкорке? Неприятный холодок влез в брюшину: у Лелло тоже не было опыта.

Нет, не стоит думать об этом. Сэр Роберт все правильно сказал. У каждого из нас свой путь, и мы обязаны следовать им, как бы ни пафосно это звучало. Особенно сейчас, когда слишком поздно поворачивать назад.

— Пусть Матерь будет с тобой, Джарем, — сказал я и кулаком легонько ударил оруженосца в плечо. — Об одном прошу: не лезь в драку вперед меня. Жди приказа и выполняй его беспрекословно. И не вздумай геройствовать.

— Да, милорд, — Джарем становится на колено передо мной и склоняет голову. — И с вами пусть пребудет Пресвятая Матерь, милорд.

— Au forter a Matra Bei! — добавил я и знаком велел парню встать. — Я буду ходатайствовать о посвящении тебя в рыцари, Джарем, если мы вернемся живыми.

— Да, милорд, — во взгляде юноши появилась так нужная мне решимость. — Я все понял.

— Тогда иди седлать коней. Я хочу помолиться...

Он ушел. Я прикрыл за Джаремом дверь, встал на колени и прочел молитву. Ту, единственную, самую правильную, которой еще в детстве научила меня бабушка:

— Отче наш, Иже еси́ на небесе́х!Да святи́тся имя Твое́,да прии́дет Ца́рствие Твое, да будет воля Твоя, я́ко на небеси́ и на земли́. Хлеб наш насу́щный даждь нам днесь; и оста́ви нам до́лги наша, я́коже и мы оставля́ем должнико́м нашим; и не введи́ нас во искушение, но изба́ви нас от лука́ваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава вовеки. Аминь.

Конечно, никогда раньше православная молитва не звучала в этом мире. Закончив произносить слова молитвы, я ощутил решимость.

Я знаю, Бог на нашей стороне.

Мы обязательно победим. Мы найдем меч. И я преодолею еще одно испытание, которое стоит между мной и моей Домино.

И все у нас будет хорошо...

* * *

Лес казался спокойным. С утра мы проехали уже не меньше двадцати миль, углубляясь в Заповедь, и за это время не увидели ничего подозрительного. Вот только окружавшие меня деревья впечатляли. Они были огромны. Именно такие деревья — кряжистые, в десяток обхватов толщиной, с грубой серой корой, похожей на застывшую корку вулканической лавы, с мощными изломанными ветвями, — я видел в самый первый день, когда перенесся вместе с Домино с берега российской реки Лещихи в Роздоль. Кроме этих гигантов, были и другие, знакомые мне деревья, в большинстве своем дубы и березы, причем очень старые. Снег у корней сошел не до конца, местами мы шли по древним торфяникам, выжимая из них копытами коней пенистую коричневую воду. Какие-то птицы, побеспокоенные нашим появлением, взлетали с голых крон и пронзительно кричали над нашими головами, и я был готов поклясться, что они впервые видят в этой чаще людей. Хотя, Гораш говорил, что охотники из Вируги ходят на промысел в Заповедь, однако не думаю, что они забираются в эту глухомань так далеко, как уже забрались мы.

Ехавший впереди Суббота вывел нас на небольшую поляну, заросшую бурой прошлогодней травой, и сделал знак остановиться.

— Привал! — негромко скомандовал он.

Домаш, ехавший чуть позади меня, с облегчением вздохнул. Я спешился, помог слезть с лошади Элике.

— Шевалье, иди сюда! — позвал меня Суббота. Свой кройцшип он воткнул в землю и вооружился легким скорострельным арбалетом — я уже видел такие в Дюране. Хорошее оружие, стреляет полуфунтовым оперенным болтом, который за пятьдесят шагов пробивает навылет дубовую доску в три пальца толщиной. И перезаряжается быстро. Думаю, что три таких арбалета и полсотни стальных болтов оказались к нашему приезду в кладовой папаши Гораша совсем неслучайно. — Давай прогуляемся немного.

Оставив наших друзей на поляне, мы прошли пару десятков метров между деревьями и оказались у края крутого и высокого яра, с которого открывался впечатляющий вид на Заповедь. Долина под нами заросла сплошным лесом. Вдали, в тумане, виднелись очертания каменистого хребта, местами покрытого снегами. Самая высокая вершина этого хребта имела почти идеальную пирамидальную форму — видимо, это и была та самая Пиковая гора, о которой говорил Ганель. Хребет каменной цепью замыкал древний лес с севера. Справа и слева от нас Заповедь тянулась до самого горизонта, и у меня, признаться, от этого вида захватило дух. Дампир внимательно всматривался вдаль, время от времени сверяясь с развернутой картой, и я подумал, что Суббота определенно обладает нечеловечески острым зрением.

— Так, все правильно, — вздохнул он. — Судя по карте, Минга должна быть прямо перед нами. Теперь надо поискать спуск с этого всхолмья.

— Но ты ведь не за этим меня сюда притащил.

— Верно. Сегодня ночью кое-что произойдет, я так мыслю. Так вот, если меня убьют, командование отрядом переходит к тебе, шевалье. Поэтому слушай приказ: ты обязан любой ценой доставить находку в Эшевен. Любой ценой.

— Не рановато ли ты пишешь завещание, Лукас?

— Никто не знает своего часа.

— Почему ты не сказал мне этого при остальных?

— Потому что не доверяю эльфке. Меч Зералина, если он и в самом деле скрыт в этих гребаных местах, одна из главных реликвий виари. Девка может повести себя.... непредсказуемо.

— Ты хочешь убить ее?

— Нет. Мне ее жизнь ни к чему. Но если она начнет чудить, я ее зарублю. Будь уверен, рука у меня не дрогнет. Больше того, я приказываю сделать это тебе, если у меня не получится. Ты справишься, ушастенькая тебе доверяет.

— Лукас, ты и в самом деле такой ублюдок, или прикидываешься?

— Я солдат, приятель. Я выполняю приказ и обязан учитывать все. И ты запомни: меч, если он найдется, должен быть доставлен де Фанзаку. Я знаю, что ты неровно дышишь к этой дамочке, поэтому предупреждаю: не вздумай вставать у меня на пути — пожалеешь.

— Больше ничего не хочешь мне сказать? — спросил я.

— Только то, что де Фанзак доволен тобой. И я тоже, — дампир криво улыбнулся. — Постарайся не разочаровать нас, парень.

— Непременно разочарую, — с издевкой ответил я. — Ты ведь этого ждешь, а, Суббота?

— Иногда мне хочется тебя убить, — дампир холодно посмотрел на меня.

— Так в чем же дело? Убей, если сумеешь.

— Желаешь драки? — Суббота склонил голову набок, в его глазах вспыхнули красноватые огоньки. — Не стоит. Я убью тебя, а ты мне пока нужен. Но я видел, как ты дрался в монастыре. Сэр Роберт успел кое-чему тебя научить. И если ты выживешь после этой поездки, я покажу тебе еще пару приемов. Пойдем, они ждут нас. Да, и вот еще — не стоит пересказывать дамзель Сонин наш разговор. Не советую...

Наши товарищи закусывали. Сухого топлива для костра в отсыревшем лесу не было, потому ели всухомятку. Я, наконец, понял, почему сумка Ганеля время от времени так увеличивалась в объеме: почтенный мэтр таскал с собой не только книги и свитки, но еще кучу всякой еды.

— Угощайтесь, шевалье, — заявил он, протягивая мне раскрытую сумку. Там еще оставалось немало булочек, маленьких копченых колбасок, сахарного печенья, яблок, чернослива и лесных орехов. — Нужно поесть немного.

— Я не голоден, — ответил я. Разговор с дампиром отбил у меня аппетит. Я посмотрел на Элику: она гладила свою кобылу по холке и что-то шептала ей в ухо. Неужели и этот подонок и впрямь способен.....

— На, выпей, — Суббота сунул мне флягу с кумой. — Согрейся.

Я взял флягу, сделал глоток, потом другой. Самогон обжег горло, теплом разлился по жилам. Дампир хлопнул меня по плечу, забрал флягу и пошел к Домашу. Я наблюдал, как они пьют, временами посматривая в мою сторону.

— Милорд, что с вами? — шепнул мне Джарем.

— Все хорошо. — У меня появилась неприятная мысль, что Домаш, возможно, заодно с Субботой, и у Элики кроме меня нет в отряде союзников. Джарем слишком молод, а из Ганеля воин, как из меня космонавт. А она, похоже, ни о чем не подозревает... — Дай мне точильный камень, я хочу наточить меч.

— Я уже наточил его, милорд, еще утром, — Джарем посмотрел на меня с удивлением.

— А, ну ладно тогда. Иди, займись чем-нибудь. Я хочу побыть один.

Итак, дампир раскрыл карты. А мне пока нечем их крыть. Ладно, посмотрим, что будет дальше. Мы еще не нашли этот чертов меч. А вот когда найдем...

Тогда видно будет.

* * *

Какой туман! Никогда такого не видел. Есть в нем что-то мистическое. Деревья выплывают из него, как в черно-белом фильме ужасов. Шанс слегка пофыркивает и идет спокойно — значит, вблизи нет никакой опасности. Но только вот все мои спутники куда-то исчезли. И бок о бок со мной едет сэр Роберт. В шлеме с наносьем, в неизменном фламеньерском плаще.

Что это? Опять Иллюзиариум?

— Волнуешься? — спрашивает рыцарь. — Я бы тоже волновался на твоем месте. Еще совсем немного, и мы узнаем очень важные вещи.

— Я что, сплю?

— Да. Этот лес навевает покой. Но тишина обманчива. Враги уже здесь.

— Я ничего не слышу и не вижу.

— Конечно. Они умело прячутся в тенях леса, потому что их время еще не пришло. А вот когда вы получите то, что ищете, они немедленно проявят себя.

— Люди-волки?

— Да. Я думаю, королева Вотана и король Эдельфред не станут ждать тебя в Левхаде. Они уже тут. Они ждут, когда ты добудешь реликвию.

— Я готов сразиться с ними, сэр.

— Мне думается, это портал, — неожиданно сказал фламеньер. — Помнишь, как мудрый То-Брианэль спасся из Лавис-Эрдала? Древние виари были великими знатоками магии и умели создавать пространственно-временные порталы. А еще они могли заключать часть действительности в непроницаемую магическую капсулу, и никто не мог попасть в нее или же выбраться во внешний мир. В такой капсуле время теряло свою силу, и она могла сохраняться тысячелетия. Я думаю, Эскай именно так спрятал свое сокровище. Ведь не случайно магистры Суль так упорно пытаются разгадать секреты эльфийских порталов!

— Но если эти самые капсулы наглухо закрыты для непрошеных гостей, как мы сами попадем в них?

— С тобой Элика. Она арас-нуани, правда, не такая могущественная, как твоя Домино. Тем не менее, виарийская магия, даже такая древняя и сильная, вполне ей по силам.

— Вы так уверенно это говорите, сэр.

— Потому что знаю, — рыцарь усмехнулся. — Кроме того, для святыни пришло время покинуть место, где она ждала своих героев. Начинают сбываться пророчества о Звере.

— Вы знаете, кто он, сэр?

— Нет. Но я догадываюсь, откуда он придет. Зверь — это человек, в которого войдет сила Неназываемой Бездны, сила Нави. Прежний Зверь был героем, прежде чем изменился. Ярость и жажда крови погубили его. Одно известно точно: природа Зверя есть изуродованная природа человеческая. Он не будет из племени виари — только человеком.

— Неужели ничего нельзя изменить, сэр?

— Всегда есть надежда. Слабое место Зверя — это его несвобода. Он придет в соответствии с пророчествами и будет действовать опять же согласно пророчествам. Его породит война за веру — самая нелепая из человеческих войн. Можно понять, когда люди пытаются поделить землю, сокровища, власть, но как понять тех, кто делит Творца? Когда светлый правитель падет в несчастной битве, Зверь будет избран его преемником и начнет свой кровавый путь к абсолютной власти. Вот тогда ты и узнаешь его имя. А может быть, тебе его подскажет медальон, который был найден в гробнице Иштар.

— Все это очень страшно, сэр Роберт. Судя по вашим словам, всех нас ждут великие бедствия.

— Ты пришел в наш мир на переломе эпох, сынок. Очень скоро Четвертая Эпоха закончится так же, как и прочие. Новый век будет рождаться в пламени и крови, но это будет последняя битва, за которой придет вечное царство правды и света. Я всегда верил в это, Эвальд. Иначе я был бы плохим фламеньером. Ты будешь стоять у колыбели нового мира, и ты будешь не один. У тебя будет много союзников и товарищей по оружию. Рядом с тобой будет Домино. И я буду сопровождать тебя в твоих снах. Просто верь, и никакое зло не приблизится к тебе. С помощью Матери ты пройдешь все испытания.

— Милорд, я должен сказать вам... Я не доверяю Субботе. Он замыслил что-то нехорошее. Он велел мне убить Элику, если она захочет передать меч своим соплеменникам.

— Ожидаемо, очень даже ожидаемо. Это план де Фанзака, а Лукас верен ему. Он хороший воин и честный человек, но его сердце подобно куску свинца.

— Я не хочу смерти Элики. Это несправедливо.

— Не беспокойся, Элика не так глупа. Она не даст Субботе повода убить ее. Лучше подумай о себе. Ни в коем случае не позволяй Субботе разделить ваш отряд — дело в том, что через портал можно пройти только дважды, туда и обратно. Вы обязаны все время держаться вместе. В остальном доверься эльфийке. Она справится.

— И все равно, как-то мне беспокойно, милорд...

— Эй, шевалье! — Черная тень разъединила нас с рыцарем. — Что ты там бормочешь?

— А? — Я вздрогнул, поднял глаза и узнал Субботу. — Что?

— Хватит носом клевать, — заявил дампир. — Мы приехали.

Я начал приходить в себя — все верно, мой разговор с сэром Робертом опять был иллюзией. Видимо, я заснул в седле, убаюканный ровным шагом Шанса. Прямо перед нами, между деревьями, виднелись большие арочные ворота, сильно разрушенные ползучими растениями, непогодой и временем. Мы въехали в них, и оказались на кладбище — вокруг нас были ряды древних могил, скорее всего, виарийских. Просто едва угадывающиеся среди деревьев, кустарника и куч темной земли плиты из темного камня с еще различимыми на них письменами и изображениями. Дальше, в пелене тумана, угадывались остатки стен и башен, почти совсем развалившихся, какие-то кучи камней, достигавшие порой значительной высоты. Похоже, это и была древняя Минга, виарийское городище, с которого Суббота решил начать наши поиски.

— Поразительное место, — вздохнул Ганель, глядя по сторонам. — Никогда не видел ничего подобного!

— Туда! — показал Суббота на проход, обозначенный еще одними воротами.

За воротами оказался подъем, ведущий к самой высокой точке городища — каменному полуконусу весьма внушительных размеров. Он возвышался над кронами деревьев, и почему-то напомнил мне древние пирамиды майя на Юкатане. Подъем уперся в полуразрушенную каменную лестницу, очень широкую — наверное, метров пятнадцать-двадцать, — и еще больше усиливавшую сходство древнего виарийского сооружения с индейскими храмами. Здесь нам пришлось спешиться и вести коней в поводу за собой, поднимаясь по ступенькам. В конце лестницы оказалась квадратная площадка со сторонами приблизительно десять на десять метров. В центре площадки красовался столбик из серого камня около метра в высоту, который венчал странный темный камень, похожий на неправильный шар из темного мутного стекла.

— Что-то я не вижу портала, — сказал Суббота. — Что скажешь, Элика?

— Скажу, что ты плохо смотришь, — эльфка передала поводья лошади Ганелю, подошла к глыбе. — Знаешь, что это за темный шар? Это харрас, яйцо дракона. Странно, что он здесь оказался, раньше считалось, что драконы жили только на Марвентских островах.

— Если он тут, значит, его специально оставили, — предположил я. — Может, это и есть вход в портал?

— Не сомневаюсь, — Элика обвела нас взглядом. — Отойдите подальше, я попробую заняться харрасом.

Мы выполнили ее требование. Эльфка встала на колени у столбика, положила обе ладони на яйцо и застыла в неподвижности. Мы напряженно следили за ней, но ничего не происходило. А потом я заметил, что стало темно. Огромная туча закрыла взошедшую полную луну.

Поднялся сильный холодный ветер, в воздухе завертелись остатки прелых листьев и травы. Заскрипели окружавшие святилище деревья. Кони начали беспокоиться. Туча все больше нависала над нашими головами, послышались раскаты грома. И ответом на этот гром стал многоголосый волчий вой из глубин Заповеди.

Я видел, как харрас засветился пурпурным светом, а потом вспыхнул яркой ослепительной звездой, осветившей все вокруг. Элика убрала с артефакта руки, но он не прекратил светиться, и вокруг харраса образовался вертикальный световой полукруг радиусом больше двух метров.

— Готово! — крикнула Элика, обернувшись. — Энергия харраса скоро иссякнет, нужно быстрее идти в портал!

— Всем идти нельзя, — заявил Суббота. — Коней придется оставить здесь. Пойдем я, Элика и шевалье. Остальные прикроют нас.

— Нет, — решился я. — Мы все должны идти в портал. Иначе отряд будет разделен.

— Здесь я командую! — Дампир сверкнул глазами.

— Эвальд прав, — поддержала меня Элика. — Портал может закрыться в любой момент. И потом, неизвестно, куда он нас выведет. Очень вероятно, что не в Мингу.

— Волки уже здесь, — Суббота показал рукой на лес. — И если не будет прикрытия, они полезут за нами в эти световые ворота.

— Придется рискнуть, — твердо сказал я. — Пока мы спорим, ворота закроются, и волки точно нас схарчат. Впрочем, если хочешь, оставайся и прикрывай.

Суббота грязно выругался и плюнул себе под ноги.

— Хорошо, горите вы огнем! — бросил он. — Идем все. Я первый.

Вот в чем уж никак нельзя обвинить Лукаса Субботу, так это в трусости. Намотав повод своего жеребца на руку, он шагнул в портал и исчез в нем в мгновенье ока. Домаш тоже не особо колебался, только осенил себя защитным знаком и последовал за дампиром.

— Иди, Эвальд, я за тобой, — подбодрила меня Элика. — Молодец, ты все сделал правильно.

— Что?!

— Поспеши, потом поговорим!

У меня не было времени объясняться и размышлять над ее словами. Я подчинился и, обнажив меч, вошел в световые ворота.

* * *

Впереди открывалось широкое ущелье с сухим каменистым дном и отвесными скалистыми стенами высотой в десятки метров, заросшими по верху деревьями и кустарником. Свет полной луны делал это место еще более загадочным. Далеко позади остался светящийся портал, и мне было непонятно, как мы незаметно смогли мгновенно преодолеть несколько сотен метров и оказаться у входа в ущелья, миновав ведущую к нему от портала извилистую дорогу.

Казалось, с каждым нашим шагом, ущелье становилось все шире: вскоре мы увидели, что противоположный конец ущелья является тупиком, где в слабом смерче кружатся над землей загадочные зеленоватые огни. Перекрывшая ущелье каменная стена была угольно-черной и в лунном свете казалась просто пятном непроглядного мрака, перегородившего наш путь. У подножия стены нас ждало удивительное существо.

Мы встали полукругом, глядя на создание, и оно смотрело на нас с высоты своего огромного роста. Существо было, наверное, метров десять высотой, имело человеческую голову и мощный мускулистый торс, только кожа была буро-зеленая и бугристая, напоминавшая древесную кору, а рельефная мускулатура торса была будто выточена из дерева. Могучие руки от предплечья переходили в узловатые сучья и длинные ветки с мелкими листьями. Ниже пояса тело создания переходило в толстый, в два обхвата, древесный ствол, опирающийся на крепкие и длинные корни. Опираясь на эти корни, существо с шелестом и скрипом двинулось нам навстречу, и мы невольно попятились от него.

— Не бойтесь! — пророкотал древень. — Вы пришли ко мне, и я буду говорить с вами.

— Кто это? — шепнул я Элике.

— Урчиль, — ответила эльфка. — Отец Деревьев. Се ма нуайн, никогда не думала, что увижу его своими глазами!

— Женщина-виари говорит правду, — подтвердило существо. У него, по-видимому, был очень острый слух. — Я Урчиль, Прародитель. Заповедный Лес вырос из моих семян. С тех пор время будто остановилось для меня. Вы прошли путем Эская, Дорогой Дракона, смогли проникнуть в Нум-Найкорат, Тайное Сердце Леса, значит, вы те, кого я ждал. Я приветствую вас и слушаю.

— Кто будет говорить с ним? — обратился я к спутникам.

— Только не я! — заявил Домаш. — Еще ляпну что-нито.

— Говори ты, шевалье, — велел Суббота.

Я собрался с мыслями, заглянул в темные запавшие глаза существа, похожие на дупла.

— Мы ищем меч Зералина, — сказал я. — Ты что-нибудь знаешь о нем?

— Сначала скажите мне, зачем вам меч.

— Пророчества Эская начинают исполняться, Урчиль, — ответила за меня Элика. — После Вергунардской битвы, последней для виари на этой земле, прошли века забвения, унижения и страха. Родиной виари завладели чужеземцы, а Заповедь стала чащобой, в которой нет пути никому. Мой народ вынужден скитаться. Он лишился земли и будущего, мы отдаем наших детей сулийцам, чтобы получить право на жизнь. Мы хотим вернуть свою землю. Помоги нам, молю тебя.

— До сих пор неудача и страшная смерть ждали всех, кто пытался отыскать Донн-Улайн, — ответил древень.

— Его искали прежде? — спросил я.

— Искали, — подтвердил Урчиль. — Человек по имени Мацей Хомрат хотел проникнуть в Нум-Найкорат, используя магию, но потерпел неудачу, ибо никому не дано было встать перед моим взором до поры. Еще были слуги темных зверобогов, пришедших на эту землю, и повелители мертвых с запада, но им тоже не удалось найти дорогу в мое убежище. Все их попытки были тщетными. Но вы смогли пройти Дорогой Дракона, и я вижу, что прорицания Эская начали сбываться. Женщина-виари говорит правду. Любовь воина из ниоткуда и арас-нуани королевской крови изменила Пакс. Для виари пришло время вернуть свои земли. Наш мир стоит на пороге большой войны. Я чувствую ее приближение, как могу ощущать приближение бури.

— Этот мир может быть уничтожен, если воля Эская не исполнится, — произнес я. — Ты должен отдать нам меч.

— Эскай был мудр, — прогудел Урчиль. — Он знал будущее и умел видеть то, что сокрыто в пелене времен. Но он был слаб. Он не отважился дать решающее сражение мертвым тварям, восставшим из Неназываемой Бездны, потерял землю, которая породила меня и моих детей. Трупная кровь Нави осквернила ее, превратила питающие нас соки в яд, поразила Заповедный Лес болезнью, от которой нет исцеления. Один я избег проклятия, потому что пребывал в Нум-Найкорате, и сокровище Кланх-о-Дора все эти века было единым целым со мной. Но мои дети страдают. Заповедный Лес должен был стать светлым садом, прекрасным и животворным, но вместо этого зло и мерзость захватили его!

— Скажи, как тебе помочь, и мы сделаем это, — сказал я.

— Мужчина народа салардов, что тебе до заповедного леса Аэрдвиарна — последнего из тех лесов, которые некогда бескрайним зеленым морем шумели в этих краях? Знаешь ли ты, что значит быть вечным узником этой земли? — Урчиль опустил руки-ветви, и листва на них зашумела, словно под ветром. — Я разделен с моим племенем, заключен в эти скалы по воле Эская. Мне даже отказано быть рядом со своими детьми, которые жестоко страдают долгие века. Я слышу их плач, я чувствую их боль, но ничего не могу поделать, потому что Эскай взял с меня обязательство пребывать здесь до назначенного часа, и я не мог нарушить данное слово. Мое тело стало слабым и трухлявым, древний червь гложет его, но эти муки ничто в сравнении с теми страданиями, которые я вижу во внешнем мире. Демоны попирают землю, некогда бывшую раем. Я вижу в своих снах, как падают повсеместно великие деревья под топорами чужеземцев, как кровоточит их кора, раздираемая железными когтями порожденных Ваир-Аноном оборотней. Знаете ли вы, что сама смерть идет за вами? Готовы ли вы заглянуть в звериные очи погубителей Кланх-о-Дора? Поможешь ли ты мне, соплеменница Эская? Поможешь ли ты мне, воин?

— Если ты вздумал пугать нас, Урчиль, это плохой путь, — сказал я. — Давай поговорим о деле. Нам нужен меч Зералина. Ты знаешь, где он? Поможешь нам заполучить его?

— Я знаю, где меч. И я вижу твою суть, салард. Ты человек из пророчеств, пришедший ниоткуда. Возлюбленный Блайон-О-Реах, носительницы крови Зералина. Ты пришел за тем, что принадлежит твоей избраннице по праву. Я отдам вам Донн-Улайн, если вы поклянетесь выполнить волю Эская.

— Эская? Не твою?

— Эскай был моим другом. Он был мудрейшим из виари, и я верил ему. Я до сих пор верю ему, хоть он и обрек меня на одиночество и страдания.

— Говори: что мы должны исполнить?

— Меч Зералина должен вернуться к виари. Никто более недостоин владеть им.

— Что? — Суббота шагнул вперед. — С чего ты взял?

— Если бы ты знал, сын вампира, то, что ведомо мне, ты бы не задавал таких вопросов! Два лезвия меча — это символ. Он может убить, и может спасти. Так говорил Эскай.

— Туманны твои речи, древень, — нахмурился Суббота. — Я не понимаю.

— Зло ждет. Как только меч вновь вернется в мир, оно немедленно узнает об этом. Вам придется драться. Но еще опаснее неверный выбор. От того, кому вы отдадите Донн-Улайн, зависят судьбы мира.

— Это все слова. Мы пришли сюда за мечом, и мы хотим его получить.

— Да, я знаю, — вздохнул Урчиль. — Но я не отдам вам меч, пока не услышу клятвы.

— Проклятье! — прошептал Суббота. — Это говорящее бревно и в самом деле от своего не отступится.

— Значит, надо делать так, как он говорит, — рассудил я. — Мы не можем уйти отсюда без меча.

— Обмануть древня? — Суббота пожал плечами. — Демоны с тобой, шевалье, поступай, как знаешь.

— Я не буду обманывать его, — сказал я и, повернувшись к Урчилю, крикнул: — Хорошо, я, Эвальд Данилов, шевалье де Квинси, даю тебе клятву, что передам меч вождям народа виари. Ты доволен?

— Я верю тебе, человек ниоткуда. И хочу сказать тебе напоследок — ежели ты нарушишь данное мне обещание, меч Зералина принесет этому миру смерть, а не спасение. Ты все еще намерен забрать его?

— Да.

— Я должен испытать силу вашей веры и чистоту ваших мыслей, — сказал древень. — Вас шестеро, и каждый из вас пришел в Нум-Найкорат, ведомый судьбой. Потому я предлагаю вам испытать себя. Подойдите ко мне и заберите меч, скрытый в моем чреве. Не бойтесь причинить мне боль.

— Что за вздор! — Суббота вышел вперед. — Что ты несешь, древень? К чему эти идиотские состязания? Отдай меч, и мы уйдем.

— Я не с тобой разговариваю, — громыхнул Урчиль. — Начнем же! Заберите меч!

Мы переглянулись. Суббота, втихомолку выругавшись, подошел к Урчилю, осмотрел его и покачал головой.

— Это просто ствол дерева, — сказал он. — Ни единой складки или дупла. И как мне вытащить из его нутра клинок? Безумие какое-то!

— Позволь мне, — решился Домаш и, шагнув к Урчилю, со всего маху ударил по древню топором. Но топор, будто ударившись в камень, вылетел из руки роздольца и упал на песок, не оставив на толстой коре даже зарубки.

— Эвальд, иди ты! — велела Элика, встретившись со мной взглядом.

Я был обескуражен. Мне подумалось, что древень просто издевается над нами. Тем не менее, я шагнул к Урчилю и осторожно коснулся ладонью шероховатой теплой коры. И тут случилось то, что заставило меня отшатнуться и с криком одернуть руку: древесина разошлась, образовав огромное вертикальное дупло, будто раскрылось чрево древня.

— Ну что же ты? — пророкотал Отец Заповеди. — Возьми меч!

Я запустил руку в дупло, нащупал холодный металл. Миг спустя Донн-Улайн был у меня в руках.

— Хвала предкам! — вырвалось у Элики.

В моем представлении уникальное оружие должно и выглядеть по-особенному. Ну как же, если меч должен решать судьбы мира, оружейники должны вложить в него все свое искусство. И потому, в первое мгновение я был чуточку разочарован. Донн-Уллайн был слишком прост для волшебного клинка. Ни золота, ни богатой гравировки, ни дорогих материалов. Обычный прямой бастард, чуть легче и короче стандартного ростианского полуторника, в скромных ножнах из черной вываренной кожи с серебряными накладками и клепаной перевязью, с дугообразной гардой и рукоятью, позволяющей держать клинок обеими руками. Единственным украшением легендарного меча были крупные зеленоватые самоцветы, вставленные с обеих сторон круглого оголовника. Я не удержался, вытянул клинок из ножен. И мне все стало ясно.

Я не специалист в кузнечном деле, но сталь клинка выглядела великолепно. Минувшие века не оставили на ней ни царапин, ни ржавчины. Меч будто вчера вышел из кузницы, где умелый кузнец ковал его на радость воину. Острота лезвия впечатляла. На фухтеле была выполнена тончайшая гравировка, будто морозный рисунок на зимнем стекле — сплетенные в причудливом орнаменте ветви акации, шиповника и терна, священные растения виари. И еще виарийские письмена.

— "Калах-Денар и Кланх-о-Дор, земля Улайна, земля Донн, да возвратит их эта сталь в конце веков, в конце времен!" — перевела их Элика, глядевшая на меч, как зачарованная. — Это он, ane yin Ryll ay ward xarren`a`mei, это, в самом деле, он!

— Шеренская сталь, очевидно, — заявил Ганель. — Этот голубоватый отлив металла... гм. Шедевр, бесспорный шедевр! Меч, достойный самой Матери!

— Эй, смотрите-ка! — крикнул Домаш.

Мы все оглянулись на его крик, и увидели, как из портала в ущелье буквально вытекает огромная волчья стая — настоящий поток, который уже несся в нашу сторону с огромной скоростью. Оборотни дождались своего часа: мы оказались в западне, бежать было некуда.

Да уж, глупо мы влипли. Очень глупо....

— Арбалеты к бою! — заорал Суббота. — Туда, на камни!

Мы быстро вскарабкались на кучи камней под стенами ущелья, бросив лошадей, которые с испуганным ржанием сбились в кучу недалеко от Урчиля. У меня не было арбалета, и все, что мне оставалось делать — надеяться на дальнобойные заклинания Элики. Впрочем, любому было понятно, что ни арбалеты, ни файерболлы нас не спасут. Оборотней были сотни, в бою с ними у нас нет никаких шансов. Все, что мы сможем, так это забрать с собой побольше тварей.

Я быстро снял фламенант-медальон, намотал цепочку на запястье. В выборе оружия я не сомневался.

— Джарем! — крикнул я. Оруженосец обернулся. Я молча бросил ему свой меч, сам же взял в правую руку Донн-Улайн. Если я погибну, то с легендарным мечом Зералина в руке. В каком-то смысле, это честь для меня.

Стая приблизилась к нам уже на сотню шагов, а из портала продолжала выплескиваться черная масса. У меня появилось страшное чувство обреченности. Я уже мог слышать шумное дыхание чудовищной стаи, ее дробный топот, становившийся все ближе. Я видел зеленые огни волчьих глаз, затопившие ущелье, будто тучи светляков.

Тэмм, тэмм — Суббота и Джарем одновременно спустили тетивы своих арбалетов, мигом позже выстрелил слегка замешкавшийся Домаш. С пальцев Элики сорвался огненный шар, ударивший прямо в лоб стаи и осветивший все ущелье пламенем взрыва. Злобный, тысячеголосый вой оглушил нас. Стая ни на миг не остановилась, напротив, понеслась еще быстрее, пытаясь преодолеть опасную зону. Нас разделяло уже не более пятидесяти шагов.

Все, это смерть. Остановить эту кровожадную, разъяренную орду чудовищ болтами из арбалетов или заклинаниями — нет, не получится! Это как заплевать надвигающийся на тебя лесной пожар. Королева Вотана спланировала все это заранее. Триада поймала нас в ловушку. Эти твари размечут нас в клочья, и меч достанется демонам Железной Земли.

Ну, уж нет — я сломаю его о камень, если...

Будто сгустившаяся тьма с хлопаньем и ветром рухнула с ночного неба на дно ущелья между нами и стаей, преградив волкам путь, подняв тучу пыли и заставив землю вздрогнуть. Я увидел гигантские перепончатые крылья, размахом равные ширине ущелья, могучее тело с угольно-черной шестиугольной чешуей, жирно блестевшей под луной, массивную голову, увенчанную четырьмя рогами. Ночной ужас встал на задние лапы и с ревом обрушил на стаю поток зеленого прозрачного пламени, которое в мгновение испепелило десятки оборотней.

— Duann Tayonirr! — завопила Элика так громко, что я услышал ее крик даже несмотря на адский вой охваченных пламенем лу-гару. — O`Duann a`sear valle!

Я понял ее. Дуанн, ожившая легенда древнего Аэрдвиарна, истинный хозяин Железной Земли — дракон. Откуда, черт возьми, он взялся?

Мои мысли прервал трубный протяжный рев прямо над головой — над ущельем кружил второй дракон, размерами не меньше первого. Хлопнув крыльями, он спланировал к порталу и ударил огненной струей в самую гущу тварей, сбившихся у входа в ущелье. Его товарищ, спасший нас несколько мгновений назад, двинулся к порталу, топча бьющихся на песке полуобугленных волков. Часть оборотней сумела забежать ему за спину: дракон, не поворачивая головы, ударами хвоста раскидал их в разные стороны. Остановился на мгновение, дохнул зеленым пламенем на беспорядочно сбившихся тварей и далее врезался в них всем своим огромным телом, давя их как тараканов.

Мы были слишком возбуждены и обрадованы, чтобы трезво анализировать происходящее, но главное было ясно — два дракона, появившиеся непонятно откуда в самый последний момент, методически уничтожали стаю, которая планировала с нами расправиться. У портала началась настоящая свалка: обезумевшие от ужаса, обожженные, ослепшие и истекающие кровью вервольфы сбились в груду, в кошмарный клубок, рыча, воя и скуля на сотни голосов. Я внезапно вспомнил, что сказал мне в моем видении сэр Роберт и понял, в чем дело — через портал, открытый Эликой, уже прошли дважды, сначала мы, а потом стая, и теперь псы Триады просто не могли убежать из ущелья. Твари готовили западню нам, но сами попали в нее. Они предусмотрели все — кроме драконов...

— Эгегей! — Суббота, Ганель и Домаш уже были на лошадях и махали нам с Эликой, Джарем удерживал Шанса и свою лошадь. — Быстро!

Сам не помню, как я вскочил в седло. Второй дракон между тем сделал разворот над ущельем и пролетел прямо над нами, планируя на остатки орды — ветер от его крыльев чуть не посрывал с нас плащи, близость чудовища напугала лошадей. Шанс заплясал подо мной, мне стоило больших усилий его успокоить. Между тем мне стала ясна вся бессмысленность происходящего: выбраться из ущелья мы не можем. Портал закрыт, даже если бы орды на нашем пути не было, мы не смогли бы его использовать.

Бой между тем подходил к концу. Почти вся орда была уничтожена, и даже в воздухе вокруг нас носились частички пепла. Ущелье наполнилось вонью горелого мяса. Смолк страшный вой, и оба дракона, поднявшись в воздух, начали летать кругами над ущельем.

— Вперед! — скомандовал Суббота.

Мы доехали почти до самого портала. Дорога здесь была завалена полусожженными тлеющими трупами оборотней и обугленными костями. Воздух был так наполнен смрадным дымом, что дышать было почти невозможно. Лошади храпели, отказывались идти вперед. Но Суббота был полон решимости добраться до портала, и мы бы, несомненно, попытались воспользоваться им, но тут сияющий полукруг над землей исчез. Погас, как отключенная от сети лампочка.

Земля дрогнула: один из драконов опустился за нашими спинами, сложив за спиной крылья. Сделал несколько шагов, подняв голову и полураскрыв пасть, полную острых белоснежных зубов, посмотрел на нас. Я заглянул существу прямо в горящие золотистым пламенем глаза. Трудно описать, что я почувствовал в эти мгновения — что все мы почувствовали. На нас будто смотрела древняя извечная сила, мощь, равной которой нет в этом мире. Силища, которую не одолеть ни клинком, ни магией. И я думаю, не у меня одного появилась мысль о смерти. Я сжал рукоять меча, хотя понимал, что совладать с этой огнедышащей махиной мне не суждено. Однако дракон не стал нас убивать. Он несколько секунд рассматривал нас, будто пытался запомнить нас получше, а потом выдохнул белый дым из ноздрей и взлетел в небо, присоединяясь к своему напарнику.

— Ой, я чуть штаны не обмочила! — призналась Элика. Я взял ее за руку — ладонь эльфки была ледяной, и ее била дрожь. — Великие предки, откуда здесь драконы?

— Они очень кстати тут оказались, — сказал Суббота. — Этих тварей было не меньше тысячи. Похоже, все люди в волчьих шкурах во главе с самой королевой. Сама Триада и ее слуги. И все они теперь превратились в золу и пепел.

— Даю обет: коли вернусь в Бобзиглавицы, пожертвую нашему храму золотой оклад для лика Матери и семь свечей чистого воску в десять фунтов каждая, — заявил Домаш, вытирая ладонью пот со лба. — Сударь мой Лукас, а не осталось ли у тебя немного самогону? Все поджилки у меня трясутся.

— Это невозможно, — Ганель обвел нас растерянным взглядом. — Драконы вымерли столетия назад. Но ведь я не сплю, я видел их своими глазами! Матерь Пресветлая, мне никто не поверит!

— Значит, они вернулись, — сказал я, глядя на небо, в котором парящие гиганты закрывали крыльями звезды. — Они пришли спасти нас.

— Или сожрать, — отозвался Суббота. — Только что-то они не торопятся.

— Портал исчез, — напомнила Элика. — Надо искать выход.

— А если его нет? — спросил я.

— Должен быть, — ответила эльфка и, ударив кобылу пятками, поехала вглубь ущелья.

Элика не ошиблась, но... Честно говоря, меня не обрадовало то, что я увидел.

Урчиль больше не подавал признаков жизни. Его голова безжизненно свесилась на грудь, зеленоватая фосфоресцирующая смола текла по плечам и груди. Руки-ветви поникли, листва с них осыпалась. Дупло, из которого я достал меч, разорвало ствол древеня сверху донизу и светилось голубоватым пламенем открывшегося магического портала.

Даже Суббота не сказал ни слова. Я смотрел, как мои спутники один за другим уходили в портал, покидая ущелье, едва не ставшее нашей могилой, и думал, что древень наверняка знал, что его ждет. Знал — и все равно отдал нам меч, и открыл для нас портал. Он ждал этого многие века, и вот обрел последний покой.

Могу ли я однажды вот так же пожертвовать своей жизнью ради какой-то высшей цели? Ради Домино, например?

Мне очень хочется сказать "да", но я понимаю, что сейчас я не могу быть уверен в своей искренности. Все-таки жизнь — слишком большое сокровище. Главное сокровище для каждого из нас. Многие ли из нас смогут сделать такой выбор?

И вроде все просто, и все понятно — умер, выполняя свой долг. Но готов ли я буду так поступить, если судьба однажды предназначит это мне?

Лучше об этом не думать.

И надеяться на то, что чаша сия нас минует.

* * *

Господи, как тихо! После ада в ущелье Нум-Найкората на морском берегу, куда вывел нас портал, чувствуешь себя оглохшим, хоть и прошло уже немало времени с момента нашего перехода. Вздыхающий шум прибоя еще больше усиливает ощущение мира и тишины. И оттого радость спасения становится просто безмерной.

Неизвестный берег встречал рассвет. Под сереющим пасмурным небом беспокойные воды океана казались тяжелым металлическим расплавом. Было очень холодно, на дюнах еще оставался снег. Порывы пронизывающего ледяного ветра раскачивали стройные сосны, местами почти подступающие к береговой линии. Ни одной живой души, кроме нас, здесь не было. И это было хорошо.

Постепенно до нас доходило, что же с нами случилось. Боевая горячка ушла, пришли чувство холода и голода. Домаш и Джарем натаскали валежника, Элика заклинанием разожгла его. Сидя у костра, мы в полном молчании ели поджаренный на палочках бекон и колбаски, запивали виссенским белым вином, и была в этой молчаливой трапезе некая торжественность. Пафоса добавил Суббота, который предложил распить остатки крепкой кумы из его фляги, чтобы отпраздновать наше спасение.

— Давно я не был в такой переделке, — сказал он, глядя в пламя, — и, по совести сказать, не хотел бы побывать еще раз.

— Где мы? — задал я вопрос, который почему-то никто не задал до меня. — Что это за место?

— Демоны его знают, — дампир пожал плечами. — Все лучше, чем проклятое ущелье. Разберемся со временем.

— Мы добыли меч и...

— И ты дал клятву, которую не должен был давать, — прервал меня Суббота. — Впрочем, неважно. Давайте еще по одной выпьем.

Самогон немного согрел меня, расслабил, и я с небывалым удовольствием взялся за очередную порцию поджаренной свинины. Мне совершенно не хотелось разговаривать — ни о мече, ни о драконах, ни о чем-нибудь еще. Видимо, мои товарищи были настроены так же. Лишь когда фляга и половина бурдюка с вином опустели, и мы насытились, Ганель сделал робкую попытку заговорить о событиях в Нум-Найкорате.

— И все-таки, откуда появились эти драконы? — спросил он, обращаясь ко всем разом. — Никто за последние восемьсот лет ни разу не видел драконов ни в одной из имперских провинций. Приходилось мне слышать, что в горах Партея еще можно изредка встретить карликовых драконов, но до этих громадин им далеко.

— Вам легче станет, если вы узнаете это, мэтр? — ответил я, вороша палкой пылающие угли.

— Я ученый. С моей точки зрения....

— Шевалье прав, — оборвал Суббота. — Неважно, откуда они взялись. Главное, появились они вовремя. Я, признаться, уже прощался с жизнью.

— Истину говоришь, собрат рыцарь, — Домаш вздохнул и сделал охранительный жест. — Как вспомню тварюг этих богомерзких, аж выблевать хочется.

— Блюйте без меня, — брезгливо поморщившись, заявила Элика. — Я пойду, прогуляюсь.

— Я с тобой, — предложил я. Элика не возражала, и мы пошли вдоль берега к видневшимся вдалеке утесам.

Элика молчала, я тоже не решался начинать разговор первым. Мы прошли, наверное, полсотни метров. Тут эльфка остановилась, сложив руки на груди. Смотрела на океан. Я подумал, что мое молчание становится невежливым.

— Тебе не холодно? — спросил я. — Этот ветер...

— Пустое, Эвальд. Виари — закаленный народ. Людям не сравниться с нами в выносливости и умении довольствоваться малым.

— Ты всегда подчеркиваешь, что вы другие. Тебе доставляет удовольствие мысль, что между нами нет ничего общего?

— Иногда мне кажется, что пропасть, которая разделяет нас и салардов, непреодолима, — она посмотрела на меня, и в ее сапфировых глазах были усталость и грусть. — Зачем ты увязался за мной?

— Хочу поговорить с тобой. Про Иллюзиариум.

— А, ты догадался. Я поняла это.

— Почему сэр Роберт?

— Потому что ты доверяешь ему. А мне нет.

— Сказать по чести, ты очень многому меня научила. Я благодарен тебе. Но ты выдала себя. Сказала, что Иллюзиариум могут создавать только маги. Сэр Роберт не был магом.

— Какая разница! — Она пожала плечами. — Все рыцари-фламеньеры должны быть немного магами. Я просто хотела тебе помочь.

— И я еще раз благодарю тебя. Хотя ты могла бы с самого начала мне все рассказать.

— Суббота опасен, — сказала Элика. — Я не могу его осуждать, мне не в чем его упрекнуть. Он действует так, как должен, но его планы не совпадают с моими. Я опасаюсь удара в спину, Эвальд.

— Полагаешь, Суббота способен на такое?

— Уверена. Он слепое орудие де Фанзака. И у нас не получится его переубедить.

— Предлагаешь мне союз?

— Мы уже давно заключили его, мальчик. В тот самый день, когда я узнала о тебе от Брианни. Она и вправду искренне тебя любит. Странно все это.

— Что тебе кажется странным?

— Любовь человека и виари. До сих пор такое считалось невозможным.

— Ну да, конечно. Высшие существа и нижние существа — какая между ними может быть любовь?

— Иногда мне хочется тебя ударить. — Ее глаза потемнели. — Однажды ты пожалеешь о своих словах.

— Ты все время пытаешься внушить мне, что я никто. Ты входишь в мои сны и при помощи Иллюзиариума обучаешь меня, словно не веришь в меня. Почему, Элика? Неужели ты и впрямь думаешь, что я не смогу принять вызов, который мне бросят?

— Принять сможешь. Но вот победить... Прости меня, — эльфка коснулась моей груди пальцами. — Я думаю о том, что до Дня весеннего равноденствия осталось меньше недели. Может случиться непоправимое.

— Что ты предлагаешь?

— Я хочу вызвать помощь. Использовать Зов. Если в сотне миль от нас есть судно виари, нас услышат и придут за нами.

— Хорошая мысль. Что же тебе мешает?

— Ничто, — тут она посмотрела на меня так, что мое сердце сжалось. — Просто мне придется отдать тебя ей. Вряд ли Брианни согласится терпеть меня рядом с вами.

— Элика, я... Прости меня, конечно, я не должен этого говорить, но я с огромной симпатией отношусь к тебе, я очень ценю тебя и считаю тебя умницей и красавицей, но мое сердце не свободно. Я люблю только Брианни. Мне не хочется обманывать ее. И тебя тоже.

— Я знаю. Я давно это поняла. Но и ты пойми меня. Ты поразил меня, Эвальд. Я гораздо старше, чем кажусь тебе — мы, виари, живем дольше людей и стареем гораздо медленнее. Неважно, сколько мне лет в человеческом измерении: скажу только, что я в бабушки тебе гожусь. Всю свою жизнь я относилась к салардам с недоверием и даже с презрением. Это неправильно, я знаю, ведь большую часть своей жизни я прожила среди людей. Но я не любила людей за их своекорыстие, за то, что они везде и всюду преследовали свою личную выгоду. Даже в мелочах. Это казалось мне чем-то животным, недостойным разумного создания. И вот я встречаю тебя. Странного, непонятного мне юношу, который ведет себя как герой из наших древних легенд. Человека, свободного от корысти. Саларда, который превратил свою любовь в знамя, под которым идет по жизни. В каком-то смысле я благодарна тебе — ты изменил мое мнение о людях. Я поняла, что среди салардов тоже могут встречаться благородные и чистые натуры. Те, кого не ослепило честолюбие, жажда богатства и наслаждений, погоня за сиюминутной выгодой. Но я вижу и другое: среди своих соплеменников ты всегда будешь чужим именно потому, что ты другой. И они всегда будут использовать твою чистоту и твою наивность в своих грязных целях.

— Спасибо, мне очень приятно слышать твои слова, — я и в самом деле был тронут тем, что сказала Элика. — Постараюсь не разочаровывать тебя и дальше.

— Дальше? А будет ли оно у нас, это "дальше"? Сейчас я пошлю Зов в просторы океана, и очень скоро мои соплеменники будут здесь. И после каждый из нас пойдет своим путем, я думаю.

— Не понимаю тебя, — я все же решился, взял ее за плечи, развернул лицом к себе. — Ты что-то знаешь?

— Меч должен быть у императора, или ты забыл? Или ты нарушишь клятву, которую дал Алерию?

— Ты и о клятве знаешь? Черт!

— Я знаю Алерия. Этот человек всегда поступает одинаково.

— Значит, и ты...

— О чем тебя просил император?

— Он хотел, чтобы я отправился на Совет домов и убедил дуайенов вернуть империи Харрас Харсетта. Я отказался.

— Почему?

— Потому что подумал, что это может разрушить нашу с Брианни любовь.

— И тогда император выбрал другой путь. — Элика сокрушенно покачала головой. — Я вижу, как хитрые и коварные царедворцы твоими руками решают свои задачи. Император Алерий хочет, чтобы земли Калах-Денара и Кланх-о-Дора навсегда остались в составе империи. Вся эта история с мечом Зералина не случайна. Алерий знает, как свято мой народ верит в пророчества Эская. Он лишает виари последней надежды и тем самым, желает он того, или нет, толкает их в объятия Суль. Через неделю решится многое, Эвальд. Не только твоя судьба, моя или Домино. Решится судьба этого мира. Я знаю.

— Если бы выбор был за мной, я бы отдал меч виари.

— Конечно, — она слабо улыбнулась. — Даже не сомневаюсь в этом. Но выбираешь не ты. Командует Суббота, и он решает, что делать. Он отличный воин, но вдвоем мы могли бы убить его и сделать свой выбор. Однако, милый мой Эвальд, это означает для тебя и меня окончательный разрыв с империей. Я многие годы служила Ростиану, и таким поступком я перечеркну все, что имею. Если мы передадим меч виари, то станем государственными преступниками. И твоя избранница тоже. На землях империи нас будут ждать суд и плаха. Без срока давности, без права помилования. И будет ли в этом смысл? Давай допустим, что виари послушают нас и расторгнут все договоры с сулийцами, но после этого они останутся один на один с повелителями живых мертвецов. Кто нам поможет? Никто. И виари будут уничтожены окончательно. Или представим себе, что дуайены решат поддержать императора вопреки всему. Тогда им придется выдать тебя и Брианни Рейвенору. И вашу любовь ждет трагический конец. Совсем как в Песне Амайре: "И плач мой не поднимет тебя из мертвых, любимый мой, и не побегу я навстречу тебе в волнах прибоя, ибо рядом с тобой последнее пристанище мое, и не протянуть мне рук, чтобы обнять тебя, хоть рядом навеки легли мы в ледяную постель Смерти!" — Элика вздохнула. — Наверное, нам пора возвращаться.

— Элика, не мучай меня! Скажи, прошу, как мне поступить?

— Урчиль отдал меч тебе. Он взял с тебя слово, что Донн-Улайн вернется к моему народу, но клятву можно и нарушить, верно? Теперь она не имеет значения. Урчиль умер, и его смерть разрешает тебя от обета. Скажу тебе честно — я не знаю, как поступить.

— Я ждал другого ответа.

— Я все время думаю о монете из могильника, которую Суббота носит на шее. Тень Зверя падает на нас, Эвальд. То, что сказал дух Бодина, еще больше подтверждает мои опасения. Однако тебе придется решать. Я боюсь, что виари сдадутся, примут власть Вечной Ночи, и магистры Суль получат главное оружие моего народа, магию. Тогда умрет последняя надежда. Пророчества Эская не сбудутся. Ты сам видел, во что они превратят эти земли. Пользуясь магией виари, они откроют десятки порталов, подобных порталу Нум-Найкората, и орды их неживых слуг наводнят империю. История закончится, наступит Scathar-No-Mroggath, Мертвый сон мира. Время, когда Навь станет реальностью.

— Ты предана империи?

— Удивлен? Да, я не могу предать Ростиан. Я слишком ценю все то, что империя дала мне. Но я виари, и я навсегда останусь со своим народом — в жизни и в смерти.

— Элика, разве нельзя примирить империю и твой народ?

— Наверное, можно. Однако ты говорил с императором. Разве Алерий дал тебе надежду на такое примирение? Да и дуайены не пойдут на союз с империей, если Рейвенор не согласится вернуть им земли.

— Еще ничего не решено. Я верю в Брианни, она наследница Зералина. Вместе мы убедим дуайенов.

— Как же я люблю твою уверенность, Эвальд! — Элика приподнялась на цыпочках и коснулась губами моей щеки. — Уговорил, мы попробуем. Только с Субботой придется повозиться. Этот дампир — страшный упрямец.

— Шепчетесь? — Суббота появился так неслышно, что я вздрогнул, а Элика даже испуганно вскрикнула. — Хватит секретничать. Нам пора ехать.

— У меня есть предложение, Лукас, — сказала эльфка. — Я могу Зовом призвать моих соплеменников, и они доставят нас в любой из ближайших портов. Это сэкономит время и силы.

— А заодно твои остроухие родичи скормят меня по дороге рыбам? — Суббота нехорошо усмехнулся. — Я не верю тебе, ведьма. Я хорошо слышал, о чем вы тут беседовали. У дампиров отличный слух, знаешь ли. Поэтому едем по суше.

— Элика дело говорит, — вступился я за магичку. — Этот портал вывел нас неизвестно куда. Ты знаешь дорогу? Я нет.

— Проще простого узнать, где мы. Доедем до первого поселения и спросим, как оно называется. У нас есть карта, паренек, — дампир похлопал ладонью по своей сумке. — И вообще, знаешь, что я подумал?

— Что?

— Дай мне меч, — Суббота протянул руку. — Так мне будет спокойнее.

— Урчиль отдал меч мне, — ответил я. — Не выйдет, Суббота.

— Эвальд, — сказала Элика, странно сверкнув глазами, — отдай меч.

— А? — Я не поверил своим ушам. — Ты тоже хочешь...

— Суббота наш командир, и хочет, чтобы меч был у него. Отдай ему клинок.

— Умная девочка, — хмыкнул дампир и шагнул ко мне, не опуская протянутой руки. — Снимай оружие, шевалье.

Я ощутил полную беспомощность. Имперские холуи Суббота и Элика перехитрили меня. Я больше не сомневался, что они сговорились заранее. Конечно, я могу биться с ними, но есть ли у меня хоть единый шанс на победу? Вдвоем они одолеют меня за секунды и все равно заберут меч.

Кажется, на этот раз я потерял все. Честь, лицо и...

— Ну же! — Лицо Субботы исказилось.

— Держи, — я снял перевязь с мечом и швырнул к ногам дампира.

Лукас наклонился, схватил меч за середину — и вдруг с громким воплем отбросил его прочь, замахал рукой, от которой повалил белесый дым. Я в ужасе наблюдал, как кисть руки Субботы почернела, будто обуглилась, а секундой позже на лице охотника проступили черные ветвистые узоры, похожие на древесные корни. Дампир упал на колени, уткнувшись головой в песок: все его тело окутал черный дым, и в несколько мгновений от Лукаса Субботы остался лишь облепленный омерзительной бурой слизью дымящий скелет в покоробившихся от жара кожаных доспехах.

— Ни хрена себе! — только и смог сказать я.

— Он не знал главного, — произнесла Элика, подняв меч с песка и протягивая мне рукоятью вперед. — Всякий, в ком есть хоть малая частица Нави, не может коснуться святыни виари. Древняя кровь отца-вампира, текущая в жилах Субботы, погубила его.

— Ты... знала? — запинаясь, спросил я, взяв у нее Донн-Улайн.

— Конечно. — Элика склонилась над останками Субботы и сняла со скелета цепочку с медальоном из Баз-Харума. — Потому и велела тебе отдать меч.

— Пресвятая Матерь! — Домаш, Ганель и Джарем, прибежавшие на вопли дампира, уже были тут. — Вы что, убили его?

— Его убила сила зачарованного меча, который он хотел забрать, — сказал я. — Бедный Лукас! Какая нелепая смерть.

— Он был хорошим воином, и нам следует его похоронить с почестями, — предложила Элика. — Отдайте ему последний долг. А я останусь здесь и призову помощь....

* * *

Корабль пришел на закате.

Виари бросили якорь недалеко от берега и послали к нам шлюпку. В ней было восемь матросов, вооруженных длинными луками из китового уса и мечами. Командовавший ими эльф обменялся с Эликой цермонными поклонами, и после они долго разговаривали, время от времени поглядывая в нашу сторону. Закончив разговор, эльф направился ко мне.

— Могу я взглянуть на святыню? — спросил он.

Я вытянул меч из ножен и протянул ему. Моряк протянул обе руки, будто хотел коснуться оружия, а потом внезапно отступил на несколько шагов и посмотрел на меня с изумлением.

— Подумать только, круглоухий отыскал меч Зералина! — воскликнул он. — Это невозможно, но это так!

— Неважно, кто его нашел, — я вложил клинок в ножны. — Он найден, а это главное.

— Ты совершил великое дело, воин, — эльф поклонился мне. — Добро пожаловать на наш корабль!

— Надо отправляться немедленно, пока отлив не начался, — сказала Элика.

— Да, — ответил я и направился к Домашу, Ганелю и Джарему, которые стояли чуть поодаль, рядом с нашими конями.

— Я хочу поговорить с вами, господа, — сказал я, чувствуя волнение. — Прошу, не перебивайте меня, потому что мне и так трудно говорить. Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Я ваш вечный должник. Но то, что случилось вчера и сегодня, все меняет. Я принял решение отправляться к виари. Этот меч принадлежит им. То, что я совершу, возможно, сделает меня врагом империи. Я стану изменником и клятвопреступником. Однако выбора у меня нет. До сих пор вы были мне верными друзьями, спутниками и помощниками. Я от всего сердца благодарю вас. Я не зову вас с собой, потому что вы не обязаны принимать мой выбор. Я освобождаю вас от всех обязательств и клятв по отношению ко мне. Вы продолжите свой путь, а я свой. Вы благородные и честные люди, и я прошу Матерь быть милостивой к вам. Прощайте, и не поминайте меня лихом!

— Прощайте? — Домаш хлопнул себя ладонями по ляжкам от избытка чувств. — Ну, уж нет! Я вольный человек и иду куда хочу. Не служил я королям и королишкам, не было надо мной ничьей власти. Только сердце мое мне указ, а оно иные слова мне шепчет, нежели те, что ты сейчас изрек. Мы с тобой, добрый мой собрат рыцарь, претерпели столько, что старикам-сказителям не на один вечер в кабаке достанет рассказывать! И после всего я брошу тебя? Да никогда, покрой меня короста! Коли такой танец у нас вытанцовывается, вот тебе мое слово — я с тобой до конца! Ты мой друг, шевалье Эвальд, боевой товарищ, с коим мы не в одном бою спина к спине мечи тупили, а друзей бросает в трудный час только шваль распоследняя, пес бесчестный и бессовестный! — Роздолец вытащил меч, воткнул его в песок и с жаром провозгласил: — Клянусь Матерью Пресветлой и своим добрым именем, что не брошу своего товарища, и небо мне свидетель. А коли откажешься от моей дружбы, великую обиду мне нанесешь, шевалье, и Матерь тебя за то накажет, что доброго друга оттолкнул!

— Милорд, — Джарем, казалось, вот-вот расплачется. — Я с вами. Не гоните, прошу вас!

— Вы неверно судите о людях, милорд, — в свою очередь заговорил Ганель. — Понятно, вы молоды и категоричны, и не понимаете, что наши судьбы связаны вместе не только нашим желанием, но и судьбой. Конечно, я не воин и не смогу быть вам полезен в бою, но мои знания могут вам пригодиться, и посему возьмите меня с собой. Вы же не хотите, чтобы я бродяжничал без всякой цели?

— Разве вы не понимаете, что я... что мы, возможно, не сможем вернуться на эту землю никогда? — Я старался быть сильным, но с трудом сдерживал слезы, так растрогали меня слова моих друзей.

— Велика ли беда? — беззаботно ответил Домаш. — С хорошим другом и полной чашей везде родина. Ну что, берешь меня с собой?

Я не смог ответить, только кивнул. Роздолец тут же рыкнул медведем, обнял меня и так сдавил в своих стальных объятиях, что у меня дыхание перехватило.

— Простились? — спросила подошедшая Элика.

— Мы следуем за шевалье, — с поклоном ответил Ганель.

— Еще раз убеждаюсь, что не все саларды дерьмо, — произнесла Элика. — Тогда не будем терять времени. Надеюсь, на корабле найдется достаточно места для нас и для наших лошадей.

* * *

Темнота и сгустившийся туман давно скрыли с глаз удаляющийся берег, а я все стою на корме "Белой розы" и смотрю в его сторону.

Итак, еще одно испытание пройдено, еще одна высота достигнута. Меч Зералина у меня. И я больше всего рад тому, что мои товарищи остались со мной, согласились идти одной дорогой. Ловлю себя на мысли, что мне немного жаль Субботу — да, симпатии он ко мне не испытывал, но был другом сэра Роберта и отличным воином — и погиб так нелепо и бесславно.

По словам Элики, капитан "Белой розы" Рувель Асмин сообщил, что приказ дуайенов об общем сборе получен всеми капитанами виари, и поэтому корабль, как и все остальные суда, разбросанные по Туманному морю, идет к острову Мьюр — тому самому месту, где в день Остара состоится Совет домов. И я наконец-то смогу встретиться с Домино...

Однако я все равно испытываю страх и ничего не могу с собой поделать.

Снова, как тогда, на пути в Фор-Авек из Агерри, я думаю о том, что скоро мы будем вместе, милая моя, любимая Домино. Мой свет, мое сокровище, моя любовь. Я знаю, что хочу этой встречи, и что ты тоже ее ждешь. Но есть нечто, что не дает мне покоя.

Это связано с вещицей, которая висит у меня на шее вместе с фламенант-медальоном и старинной, потертой, испещренной неведомыми письменами, обрезанной на треть серебряной монетой, которая привела к смерти сэра Роберта и с которой связана самая зловещая тайна этого мира — загадка возрожденного Зверя. Флакон с Последним поцелуем. Я очень надеюсь, что мне не придется использовать его содержимое. Что страшное проклятие, о котором меня предупреждали, не одолеет нашей любви.

И эту надежду у меня никто и никогда не отнимет.

Часть пятая. Остров Мьюр, Эшевен, Рейвенор

1. Цветок кардалы

Остров Мьюр.

Для меня, как и для любого человека — саларда на языке Морского Народа, — Мьюр всего лишь небольшой лесистый остров посреди Туманного моря к югу от Марвентского архипелага. Необитаемый клочок земли площадью около ста шестидесяти квадратных миль.

Для виари Мьюр — священное место, своего рода центр мироздания в их мифологии, последний осколок легендарной прародины виари, огромного континента, который некогда лежал к западу от имперских земель. Легенда времен сухопутных царств гласит, что в начале времен, когда Небо и Земля были еще единым целым, на этом континенте жил великий дракон, прародитель жизни. Желая населить созданный им мир разумными существами, способными внимать его словам и осуществлять его планы, он разорвал пополам свое сердце, и из половин его создал первых виари, мужчину и женщину, чтобы соединялись они в любви, как две половины одного целого, и породили народ, который наследовал бы Аэрдвиарн. В незапамятные времена случилось это, и позже огонь и вода уничтожили древнюю Землю Драконов — а народ, рожденный из сердца дракона, покинул погибающую родину и создал свое великое царство на землях к востоку и северу.

Когда-то, в эпоху Нашествия, именно Мьюр стал последней сушей, на которой виари пытались создать свое королевство, но прошло несколько столетий, и корсары Суль изгнали их отсюда. Колонии виари на Мьюре были сожжены, а руины их заросли лесами. С тех пор Морской Народ не делал попыток обосноваться здесь. Элика объяснила это тем, что время исполнений пророчеств о возрождении Аэрдвиарна еще не пришло.

— Странные вы, — сказал я, выслушав ее. — Причем тут пророчества? Ведь остров необитаем, как я понял. Что же вам мешает там обосноваться?

— Память о том, что некогда случилось тут, — ответила эльфка. — И понимание, что корсары не дадут нам спокойно жить.

— Вы боитесь Суль. Я это давно понял.

— Мы слишком хорошо осознаем последствия войны с Суль. Мы не боимся потерять наши жизни, Эвальд. Гораздо страшнее утратить живую душу моего народа.

— Это все слова, Элика. Неужели вы никогда не пытались освободиться от сулийского гнета?

— Пытались, и не раз. Но всякий раз это заканчивалось трагически. Потеряв свою родину, мы утратили магическую мощь, наше главное оружие. Сегодня магический дар у виари редкость. Сулийцы знают об этом, потому и забирают наших арас, наших Одаренных.

— Но ведь ты и Кара...

— Нам просто повезло, как и твоей Брианни. Наши с Карой судьбы исключение. Сложись все по-другому, и мы стали бы рабынями сулийцев.

— Ваш страх перед Суль лишает вас мужества.

— Страх? — Элика покачала головой. — Это не страх. Мы способны предвидеть будущее. Многим виари кажется, что мы обречены. Некоторые кланы приняли власть Суль, остальные пытаются сохранить самостоятельность, но рано или поздно весь мой народ окажется под властью Суль, если, конечно, не случится чуда, в которое мы все верим. Я знаю это.

— И что это значит?

— Магистры получат наших воинов, наш флот и наши древние знания, которые используют в своих целях. — Тут Элика горько усмехнулась. — Устоит ли тогда Ростианская империя, Эвальд?

— Все еще можно изменить.

— Согласна. Именно потому я помогаю тебе.

Наш разговор происходил на носу корабля, и "Белая роза" тем временем входила в обширную, окруженную лесистыми утесами и хорошо защищенную от ветров бухту, в которой уже стояли прибывшие к острову суда. Их было много — наверное, несколько десятков. Мое внимание привлек необычной формы огромный ковчег, стоявший в полукабельтове от берега в окружении военных кораблей. Ковчег был размерами с океанский лайнер и возвышался над водой метров на двадцать, не меньше. Настоящий гигант.

— Это ледор, плавучий дом, — пояснила Элика. — Каждый клан виари странствует флотилией, сердцем которой являются такие ковчеги. На ледорах живут семьи моряков, здесь же в теплицах выращивают то, чего не может дать нам океан.

— На таком корабле живет весь клан? И сколько же человек он вмещает?

— От тысячи до полутора. Наши мужчины большую часть времени проводят на своих кораблях. Ледор — это дом для женщин и детей. Большие кланы имеют несколько таких ковчегов.

— Вы искусные корабелы. Не всякий мастер может спроектировать и построить такой гигантский корабль.

— Еще в Сухопутную Эпоху виари были превосходными мореходами. Наши корабли заходили далеко в Северный океан, а на юге доходили до Гареса. Есть древние записи, подтверждающие, что виарийские корабли доходили до Дикого Берега, самых восточных земель Аэрдвиарна. С тех пор наше искусство кораблестроения и навигации выросло многократно. Мы живем морем, хотя по-прежнему тоскуем по земле. На пустынных островах мы основываем свои верфи и строим там новые парусники и ледоры.

— Как велик ваш народ, Элика?

— Когда-то он и впрямь был велик, — с грустной улыбкой ответила магичка. — Но теперь никто не скажет, сколько нас осталось. Флотилии годами странствуют по океану, лишь иногда встречаясь в его просторах. Думаю, виари осталось не более ста тысяч. Не исключено, что пройдет всего несколько десятилетий, и наш народ исчезнет окончательно.

— Печально это слышать.

— Мы не теряем надежды, — Элика показала на ковчег. — Кажется, я узнаю этот корабль. Это "Экорас". Видишь баннеры на его бортах? Это изображение вереска — герб клана Лайтор, к которому некогда принадлежал и Зералин. Твоя возлюбленная уже здесь, на острове. Скоро вы встретитесь.

— Я в этом и не сомневаюсь, — ответил я, обрадованный словами магички. — По-другому и быть не может. Ведь я пришел сюда только ради этого.

— Не ради спасения моего народа?

— Я не разделяю судьбы Брианни и остальных виари.

— Хороший ответ, Эвальд, — Элика слабо улыбнулась. — Я не зря доверилась тебе.

Моряки на "Белой розе" быстро и сноровисто убирали паруса. На палубе появились Домаш и Ганель. Роздолец разоделся как на свадьбу — поверх кольчуги набросил крытую атласом бобровую шубу; на шее Домаша красовалось тяжелое золотое ожерелье, меховую шапку украшали ажурные перья цапли, на пальцах сверкали перстни. Ноздри байора раздувались: Домаш с жадностью вдыхал свежий морской воздух.

— Вот и земля, хвала Матери! — рыкнул он. — Скорее бы уже ощутить твердь неколебимую под ногами, а то ни кусок, ни питье в глотку не лезут.

— Запомни, что виари будут считать тебя представителем империи, — шепнула мне Элика. — И этого роздольского медведя тоже. Надеюсь, он не позволит себе непристойных выходок. Мои соплеменники очень щепетильны, когда дело касается манер.

Наш корабль прошел мимо ковчега. Я мог видеть стоявших вдоль борта женщин и детей, наблюдавших за нами — некоторые приветливо махали руками, но я знал, что они приветствуют своих собратьев на "Белой розе", но не нас. Сердце мое заныло — я здесь чужой, и еще не факт, что виари примут меня как своего.

— Ты что-то невесел, дорогой мой собрат рыцарь, — Домаш по-свойски похлопал меня по плечу. — Может, глотнешь из моей фляжки?

— Нет, — я посмотрел на Элику. — Позже.

Корабль преодолел последнюю сотню метров и подошел к деревянному пирсу. На берег полетели швартовы, и очень скоро мы могли сойти по дощатым сходням на пирс. Джарем с помощью Домаша свел с корабля на пристань наших лошадей. Ноги мои подкашивались, и я с трудом дошел до берега.

На берегу было холодно, порывами налетал свежий океанский ветер, но находившиеся на берегу женщины и дети, казалось не чувствовали холода: виарийки прохаживались вдоль линии прибоя, что-то подбирая с мокрого галечника — вероятно, крабов, съедобные ракушки или водоросли, — а детвора весело носилась неподалеку, пытаясь догнать друг друга или сбить камнями летающих над волнами чаек. Некоторые из них, видимо из любопытства, направились в нашу сторону, но вооруженные моряки им не позволили к нам приблизиться. Видимо, нам все-таки не доверяли. Некоторое время мы стояли в растерянности, не зная как быть, но тут Элика обратила мое внимание на группу мужчин, направляющихся в нашу сторону. Возглавлял эту группу величественный седоволосый эльф, облаченный в темную мантию. Женщины кланялись ему — верно, этот старик был очень влиятельным лицом. Элика направилась им навстречу и, не доходя несколько шагов, склонилась в поклоне. Седоволосый ответил учтивым кивком. Потом они начали говорить, и разговор получился долгий — видимо, Элика рассказывала старику нашу историю во всех подробностях.

— Подойди сюда, Эвальд! — наконец, позвала Элика, делая приглашающий жест.

— Стойте тут, — велел я Домашу, Ганелю и Джарему и направился к эльфам.

— Шевалье Эвальд де Квинси? Тот самый, пришелец из ниоткуда и избранник Брианни? — Старик оглядел меня с головы до ног. — Я Мераль Варин, дуайен дома Лайтор. Должен сказать, что история, рассказанная мне вашей спутницей-виари, невероятна. Это правда, что меч Зералина у вас?

— Вот он, — я не стал обнажать меч и снимать его с перевязи, просто поднял и продемонстрировал эльфу. — Добыть его было нелегко.

— Я и не представлял, что доживу до такого, — сказал дуайен. Он пытался сохранить невозмутимость, но я видел, что он потрясен. — Вы прибыли, чтобы передать этот меч нам?

— Я хочу увидеть свою любимую, — ответил я, уходя от прямого ответа. — Где она?

— Брианни здесь, на одном из кораблей, и вы сможете встретиться с ней чуть позже, — сказал Варин. — Но я спросил вас про меч. Элика говорит, что вы готовы вернуть его нашему народу, не так ли?

— О будущем этого меча я буду говорить только в пристутствии Брианни. Она прямая наследница дома Зералина и лишь она может решить судьбу меча.

— Ваш ответ в высшей степени дерзкий, но я его принимаю, — эльф презрительно улыбнулся. — Завтра день Остара, в который состоится Совет домов. Вы салард, чужой для нас, но с другой стороны, вы и ваши спутники представляете здесь особу императора Ростиана. Я не знаю, будет ли дозволено вам, чужеземцу, присутствовать на Совете. Пока в нашей истории подобного не случалось.

— Это необходимо, милорд, — заявила Элика с неожиданной для нее горячностью. — Дуайены должны услышать предложения императора, которые привез этот рыцарь.

— Боюсь, уже слишком поздно вести беседу с Ростианом, — ответил эльф. — Но этот шевалье посол...

— Я не посол, — заявил я, не дав Элике ответить. — Я здесь как частное лицо и прибыл на Мьюр лишь затем, чтобы встретиться с моей будущей женой.

— Вот как? Вы собираетесь жениться на Брианни? Вы, салард?

— А вас это удивляет, почтенный? — Я сделал шаг к дуайену. — Мы любим друг друга, и я никому не позволю разлучить нас.

— Надо же, лишь ступил на эту землю и уже угрожает! — Варин вновь окинул меня изучающим взглядом. — Воистину, нахальство круглоухих не знает границ.

— Я приехал увидеться со своей будущей женой, — повторил я, глядя эльфу прямо в глаза. — И у вас нет права запретить мне это.

— Не вам судить о моем праве, шевалье, — сказал старик. — Хорошо, пока вы можете чувствовать себя свободно на Мьюре. Попрошу лишь не задирать наших мужчин и не пытаться проникнуть в запретные для чужих места. Наказание за неповиновение — смерть. Мне бы не хотелось осквернять меч Зералина кровью того, кто доставил его.

Сказав это, Варин что-то сказал своим людям и, повернувшись к нам спиной, зашагал по берегу в сторону ковчега. Прочие последовали за ним, но два вооруженных эльфа остались с нами. Я встретился взглядом с магичкой и понял, что она в бешенстве.

— Ты с ума сошел! — прошипела Элика. — Только что ты едва не лишился жизни!

— Я знаю. Но не лишился же. Что дальше?

— Варин велел отвести вас в лагерь Лайтор. Во имя всех богов, Эвальд, не веди себя как идиот!

— Я постараюсь. Куда идти?

— Мы проводим вас, — ответил за Элику один из двух оставшихся с нами эльфов. Глаза у него были серые, ледяные, и смотрел он на меня без малейшей симпатии. — Запомни три простых правила, салард: с тропы не сходить, оружие не обнажать, вести себя почтительно. Ты на священной земле виари.

Эльф демонстративно похлопал по рукояти висевшего на поясе кортика и пошел вперед. Я помог Элике сесть на лошадь, потом забрался в седло сам. От прибрежной полосы через густой сосновый лес, встававший за берегом вела узкая мощенная каменными плитами дорога, уходящая вверх, к холмам. Мы вели коней самым медленным шагом, чтобы не обгонять наших провожатых, которые легко шли на подъем, демонстрируя удивительную выносливость. Очень скоро мы поднялись на вершину холма и дальше поехали по его гребню на закат, ежась от налетающего порывами холодного ветра.

Справа от нас за деревьями открылся первый лагерь виари — с десяток пестрых шатров, рядом с которыми горели костры, расхаживали вооруженные мужчины и работали женщины, занятые своими нехитрыми делами. Они заметили нас. Мое внимание привлекла высокая, очень пожилая и очень худая женщина в меховой накидке, с длинными белоснежными косами, падавшими на грудь из-под сложного головного убора, напоминавшего раскинувшую крылья птицу. Она стояла, повернув лицо в нашу сторону, и две девушки поддерживали ее за руки. Одна из них что-то шептала старухе на ухо.

— Наверное, это Эзиле, прорицательница и духовная мать клана О`Кромай, — сказала Элика, когда я спросил ее, кто эта старуха. — Самая старая из виари. Я слышала о ней, но никогда не видела ее. Говорят, она помнит времена Сухопутных Царств!

— То есть, ей больше тысячи лет? — усомнился я. — Разве это возможно?

— В древние времена виари жили намного дольше.

Дорога сделала очередной поворот, направляя нас к соседнему холму. Мы проехали еще один лагерь, съехали в ложбину, снова поднялись на возвышенное место, и отсюда я смог увидеть большой обнесенный деревянным частоколом лагерь, окруживший сооружение, очень напоминающее всем известный Стоунхендж. Кольцо мегалитов имело метров пятьдесят в диаметре и окружало несколько огромных глыб из черного камня, составленных в пирамиду: с противоположной от нас стороны оно смыкалось с линией менгиров, напоминавших торчащие из каменистой земли гигантские конические клыки.

Недалеко от ворот лагеря старший из наших провожатых остановился и велел нам сдать оружие. Мы отдали ему мечи и кинжалы, Элика свой жезл (у Ганеля оружия не было), и после этого нам было позволено въехать внутрь и спешиться.

Встретивший нас в лагере эльф назвался Руэлем Орфином, капитаном дома Лайтор. Это был одетый в клепаную кожу крепкий жилистый старик с узкой седой бородой, заплетенной в косичку и парой кривых, похожих на японские катаны клинков, которые он носил по виарийскому обычаю за спиной. Он не говорил на имперском языке, и мы общались через Элику. Орфин заявил, что мы прибыли в стан дома Лайтор, где состоится Совет домов, мы его гости, тем не менее нам следует вести себя почтительно и не испытывать его терпения. Впрочем, его взгляд сразу потеплел, едва Элика сообщила ему о мече.

— Это добрая весть, хоть и с трудом мне верится, что такое могло случиться, — сказал он и кивнул мне. — Не верил я, что доживу до этого дня.

— Я хочу встретиться с Брианни Реджаллин, — сказал я.

— Понимаю. Но пока это невозможно. Брианни сейчас на корабле своего дяди Варина, а он бросил якорь на противоположной стороне острова. Тебе придется подождать, ростианец.

— Долго ли?

— До начала Совета. Вы можете отдохнуть вон в том шатре, — Орфин указал на большой красно-белый шатер на краю лагеря. — Вам подадут угощение и вернут оружие, но ходить по лагерю без моего позволения вы не имеете права. Даже ты, женщина, — добавил он, обращаясь к Элике.

— Они очень любезны, — сказал я Элике, когда Орфин ушел, и провожатые повели нас к отведенному нам шатру. — Ты не находишь?

— Ростианцы повели бы себя с непрошенными гостями-виари еще хуже, ты не находишь? — отпарировала магичка.

Я не стал ей отвечать — мое внимание переключилось на небольшой куст, растущий рядом с шатром. На прочих деревьях и кустах едва-едва появились почки, а этот уже цвел красивыми розовыми цветками, очень похожими на цветы вишни-сакуры.

— Это кардала, горный миндаль, — пояснила Элика. — Мы считаем его цветком жизни, потому что он расцветает весной самым первым. Мьюр одно из немногих мест, где он еще растет.

— А могу я срезать несколько веточек и подарить Брианни? — спросил я, любуясь цветами.

— Конечно. — ответила Элика и загадочно улыбнулась. — Ей будет приятно.

Оставив Джарема позаботиться о наших лошадях, мы вошли в шатер. Убранство было самое простое: несколько набитых морской травой узких кожаных матов, корабельная бронзовая жаровня на треноге для обогрева и деревянные стойки для доспехов и оружия. Виари-провожатые сложили на один из матов наше оружие, после чего один из них ловко запалил хворост в жаровне. А потом они убрались, и я был этому рад.

— Се ма нуайн, мне придется спать в одном шатре с четырьмя салардами, — заявила Элика, сев на мат. — Надеюсь, мне не придется всю ночь слушать ваш храп.

— Этот кромлех... что это за место, Элика? — спросил я.

— Вероятно, алтарь Дракона-Прародителя, которому поклонялись наши предки. Столько веков прошло, а он сохранился!

— А что ему случится, он ведь из камня сделан, — заявил молчавший до сих пор Домаш. — А вот что с нами теперь будет-то, други дорогие? Не выйти тебе, не прогуляться. А коли мне по нужде приспичит?

— Тебе же сказали, по лагерю не ходить, — пояснила Элика с легким раздражением. — Или в Роздоле все такие тупые?

— Не обижай нашего друга, Элика, — сказал я, распуская ремни куртки. — Вроде теплее стало, или мне кажется?

Ответа я не получил: в шатер вошли четыре женщины с едой и питьем для нас. Они принесли жирную жареную рыбу, печеные в золе клубни, напоминающие видом и вкусом репу, ноздреватый темный хлеб, а в кувшинах оказался холодный янтарный напиток с сильным запахом дрожжей. Впрочем, Домаш тут же снял с напитка пробу и заявил, что пойло сие весьма недурственное и напоминает вкусом домашнее пиво.

— Интересно, из чего виари пекут хлеб, — поинтересовался Ганель, когда мы приступили к трапезе. — Разве на их кораблях растет ячмень или пшеница?

— Есть необходимые нам товары, которые мы покупаем у людей или собираем на суше, — ответила Элика. — Океан не дает нам дерева и металла для кораблей, лекарственных трав, вина и злаков. Поэтому хлеб для нас большая роскошь и дорого стоит. Обычная наша пища — это рыба, мясо морских зверей и птиц и овощи.

— Я бы не смог так жить, — заявил Домаш, прожевав кусок рыбы. — Спать всю жизнь на корабле, питаться живностью морской. Без мяса, без доброго вина. Печальная такая жизнь.

— Когда-то у нас было все, — сказала Элика, и в ее голосе прозвучала печаль.

— Как ты думаешь, мне позволят увидеться с Брианни? — спросил я.

— Никто не может тебе этого запретить, даже Совет домов. Хотя...

— Что "хотя"?

— Брианни — Королевская Кровь, а положение, как говорите вы, саларды, обязывает. В некоторых своих поступках она несвободна.

— Ты хочешь сказать, что дуайены могут не дать согласие на наш брак? — Я почувствовал тревогу.

— Совет домов обладает исключительными правами, и только он решает важные вопросы, касающиеся жизни нашего народа. Не хочу пугать тебя, друг мой, но ты прекрасно знаешь, как и почему Брианни оказалась в твоем мире. Она беглая арас, и ее бегство сильно осложнило отношения моего народа и сулийцев. В Совете есть явные и тайные сторонники Суль — нельзя недооценивать их влияния. Вспомни, что я писала тебе в своем письме.

— Помню, — у меня сразу пропал аппетит. Кровь бросилась в голову, я ощутил нехорошее стеснение в груди. — Я этого не позволю.

— Неужели? Полагаешь, Совет тебя послушает?

— Я предложу им сделку — Брианни в обмен на меч Зералина.

— А если они откажут?

— Пусть попробуют.

— Мне нравится твоя самоуверенность, — Элика легла на спину, заложила руки за голову. — Как хорошо, когда пол под тобой не ходит ходуном! Наконец-то я посплю спокойно.

Я не ответил ей. Просто смотрел, как мои товарищи укладываются на маты, сморенные усталостью и сытостью. Первым захрапел Домаш. Меня тоже морило — во время плавания я ни одной ночи не поспал как следует, — но я не последовал примеру друзей, вышел на воздух.

Древний Алтарь дракона был перед моими глазами, и мне очень хотелось подойти к нему поближе, но я помнил приказ не ходить по лагерю без разрешения Орфина. Стоял и смотрел на древние менгиры, покрытые лишайником, ловил на себе любопытные взгляды виари, проходивших неподалеку. Тучи между тем скрылы солнце, ветер усилился. Я подумал, что завтрашний день, пожалуй, будет очень холодным.

— Джарем, — сказал я оруженосцу, который продолжал оставаться у коновязи, — иди, поешь и отдохни. Я побуду с лошадьми.

Парень поклонился и ушел в шатер. Я достал из сумки прихваченную со стола горбушку и разделил ее между всеми пятью лошадьми. И вновь мой взгляд упал на камни Алтаря дракона.

До сих пор считалось, — и Ганель говорил об этом неоднократно, — что драконы вымерли еще в стародавние времена. Но в Нум-Найкорате два дракона спасли нас от стаи Триады. Виари пока не знают подробности этого боя — интересно, что они скажут, когда я расскажу о событиях в Заповеди. Если эти драконы могут покинуть реальность Нум-Найкората, если с ними можно найти общий язык, каких бы мы приобрели могучих союзников в нашей борьбе с Суль! Я был почти уверен, что магическая сила Домино может помочь нам приручить этих драконов. И тогда...

"Пустые мечты, Эвальд. А реальность такова, что завтра может решиться ваша с Домино судьба. Неизвестно, согласится ли Совет тебя выслушать. А если даже согласится, то какие найти слова, чтобы убедить эльфов поступить правильно? У тебя есть только один аргумент — меч Зералина. Пока он в твоих руках. Но что мешает виари отнять его у тебя?

Ничто.

И это будет твое окончательное поражение.

Хотя... Кто может сказать, что случится завтра?"

* * *

Что-то вошло в мой сон, и я сразу открыл глаза.

Золотистый светящийся шарик лежал у меня на груди, а потом взлетел вверх и повис над моей постелью, рассыпая искры. Я поднялся на локте, глядя на моего ночного гостя. Шарик немедленно поплыл к выходу из шатра, будто приглашал идти за ним.

Следуя за светляком, я вышел в ночь. Небо было усыпано звездами, было светло и холодно. Изморозь на земле тихо скрипела под подошвами сапог. Светляк поплыл в воздухе в сторону Алтаря дракона, и я собрался было следовать за ним — но остановился взглядом на кусте кардалы у шатра. Повинуясь скорее предчувствию, чем оформленному желанию, вынул из ножен кинжал и срезал цветущую веточку.

Домино стояла у Алтаря, у дольмена, покрытого древними рунами. Хрупкая, прекрасная, похожая на чудесное видение из снов. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, словно не верили своим глазам, а затем бросились друг к другу.

— Любимый мой! — выдохнула она, уткнувшись лицом в мое плечо. — Вот ты и нашел меня.

— Домино! — Я обхватил ладонями ее голову, заглянул в глаза. — Моя Домино!

— Мой рыцарь!

— Как долго я ждал этого мгновения! Милая моя, любимая!

— Эвальд, прекрати! Ты мне все кости переломаешь.

— Я так тосковал без тебя. Я думал... я боялся...

— Ни слова о плохом, — она коснулась пальцами моих губ. — Мы снова вместе, и это не сон.

— Это тебе, — я подал ей цветок. — Я спрашивал о тебе, но...

— Я все знаю. — Она улыбнулась, но ее улыбка была печальной. — Я почувствовала твое приближение. А потом дуайены сказали, что прибыл представитель императора. Я сразу подумала о тебе.

— Почему?

— Император мог послать только тебя для переговоров с виари.

— Проницательная ты моя! — Я обхватил ее лицо ладонями. — Мераль Варин сказал, что ты на осталась на корабле.

— Так и было. Я спросила Мераля о тебе, и он не стал лгать мне. Мне не позволили говорить с тобой до начала Совета. Но я нарушила их приказ.

— Ты ослушалась дуайенов?

— Ну, почти, — Домино показала на слабое сияние между опорами кромлеха. — Я не сошла с корабля на берег, как мне было приказано. А вот про портал мне никто не сказал.

— Любимая! — Я прижал девушку к груди, нашел ее губы. Какое-то время мы целовались, забыв обо всем. А потом Домино мягко отстранила меня.

— У нас мало времени, Эвальд, — сказала она. — Я должна кое-что сказать тебе. Что-то очень важное. Прошу, выслушай меня, и не перебивай.

— Это что-то меня не обрадует, так?

— Вчера почти одновременно с тобой на Мьюр прибыл представитель сулийцев. Я знаю, что он будет требовать моей выдачи. И еще...

— Что?

— Боюсь, Совет примет решение выдать меня магистрам.

— Это невозможно! — Я почувствовал настоящее отчаяние. — Они не посмеют!

— Увы, любимый, все уже решено. Решение Совета лишь формальность. Никто не пойдет против обычая, который существует уже столетия. Обычая, который освящен письменным обязательством и устной клятвой наших предков.

— Я не позволю им!

— Полагаешь, дуайены и мистики послушают саларда? Мне очень жаль, Эвальд. Если Совет примет решение передать меня магистрам, я вынуждена буду подчиниться.

— Домино, я... никогда не смирюсь с этим. Я буду бороться за тебя.

— Эвальд, я очень люблю тебя. Ты славный, храбрый и благородный человек, мне еще не приходилось встречать таких. Может, за это я тебя и полюбила. Но воля одного человека мало что может изменить.

— Так ты вызвала меня сюда, чтобы разбить мое сердце?

— Разбить сердце? — Домино вздохнула так горько, что у меня все внутри оледенело. — Нет, конечно нет. Я всего лишь хотела увидеть тебя. Сейчас, до Совета.

— Постой, погоди, я не верю, что у нас нет выбора! Может быть, есть решение, которое устроит всех.

— Сулийцы не отступятся. То, что случилось на Порсобадо, для них не тайна. Они знают, что это я отыскала Харрас Харсетта, а это под силу только Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр. Они имеют на меня все права.

— Ты говоришь так, будто ты рабыня!

— В каком-то смысле — да. Беглая рабыня. Такова судьба всех арас.

— Мне плевать на сулийцев. Я скажу Совету, что ты моя жена. Они не посмеют отдать упырям супругу имперского крестоносца.

— Чтобы наш брак был действителен в глазах Совета, он должен быть заключен по виарийским законам, Эвальд. Мы с тобой в глазах дуайенов просто влюбленная пара, предавшаяся запретной любви.

— Вздор! Вздор! — Я в ярости ударил ладонью по менгиру. — Я нашел меч Зералина. Я обменяю тебя на этот меч.

— Что? — Глаза Домино засверкали в темноте. — Мераль ничего не сказал мне про меч.

— Да, да, да! Мы нашли клинок твоего предка. Мы нашли Донн-Улайн. Древень Урчиль отдал его мне в обмен на обещание, что меч будет передан виари. Я не нарушу своего слова. Но условием передачи будет твоя свобода.

— Как странно! — Она вздохнула. — Как же тебе удалось найти его?

Я рассказал ей свою историю. С того момента, как встретился с императором и до гибели Субботы. Наверное, мой рассказ был слишком сбивчивым и бестолковым, но Домино выслушала меня, не перебив ни разу.

— Помнишь, однажды в Фор-Авек я сказал тебе, что сделаю все, чтобы защитить тебя, — добавил я, закончив рассказ. — Ты станешь моей женой, и ни одна тварь не посмеет безнаказанно обидеть жену фламеньера. Я защищу тебя, клянусь!

— Ты сказал, там были драконы, которые спасли вас?

— Драконы? Да, были. Но причем тут драконы? Я про нас с тобой говорю.

— Любимый мой, добрый мой! — Домино ласково провела пальцами по моей щеке. — Я знаю, что ты не дашь меня в обиду. Но мы с тобой слишком маленькие люди в этом мире. Решения принимаются за нас. Наш долг следовать им, даже если это невыносимо тяжело.

— Почему ты говоришь так обреченно?

— На карту поставлена судьба моего народа, Эвальд. Я мечтала помочь ему, но теперь вижу, что мои усилия оказались напрасны.

— Неправда! — Я сжал ее пальчики в своих ладонях. — Мы победим, обязательно. И мы будем вместе!

— Представитель Суль будет обещать моему народу милость магистров в обмен на меня и Харрас Харсетта.

— Я убью его, если он посмеет...

— Эвальд, не говори глупостей. Никто не позволит тебе поднять руку на посла Суль.

— Я предложу ему то, от чего он не посмеет отказаться — суд Божий. Я убью его в поединке, и ты будешь свободна.

— Совет не допустит такого исхода. Они... они боятся. Пришло время исполнения пророчеств, и сейчас любой выбор значим, как никогда.

— Брианни, мне плевать на пророчества, на все на свете. Я знаю, что мы должны быть вместе, и мы будем вместе. Завтра у меня будет, что сказать Совету. И что предложить ему. Справедливый обмен. Совет не сможет мне отказать.

— Это Элика подала тебе такой совет?

— Элика? — переспросил я, чувствуя некоторое раздражение. — Причем тут Элика? Это было мое решение.

— Ты слушаешь ее, ведь так?

— Домино, не надо меня ревновать к Элике. Она меня не интересует.

— Она красивая. И ей не грозит участь стать глайстиг.

— Прекрати!

— Хорошо, любимый, не буду. Только помни, что если ты изменишь мне с этой ведьмой, я превращу тебя в тюленя.

— Да, дорогая. Я согласен быть тюленем, лишь бы с тобой рядом.

— Прости, я глупость сказала. Поцелуй меня...

Я понял, что она боится. Очень боится. Ночь была холодная, но Домино дрожала не только от холода. Мне очень хотелось согреть ее, заставить забыть о страхах, но я понимал, что у меня ничего не получится, что такое счастье мне пока не дано. И я чувствовал, что близок к отчаянию.

— Милая, — шепнул я в ушко, — скажи только слово, и я пойду за тебя на смерть.

— Я знаю.

— Тогда почему ты дрожишь?

— Когда я была совсем маленькой, отец часто рассказывал мне о Зералине, — сказала Домино, отстранившись от меня. — У нас в каюте была старинная книга, очень ветхая, в ней не хватало многих страниц, а остальные были так потрепаны, что я боялась даже коснуться их. Отец иногда читал мне отрывки из этой книги. Там рассказывалось о последних временах Сухопутных королевств, Отец говорил, что в этой книге много пророчеств о будущем народа виари. При этом глаза у него блестели, и он страшно волновался. Там было прорицание о мече. О том, что он найдется в канун последних времен для мира Аэрдвиарн. Я запомнила эти слова. И теперь мне страшно оттого, что это время наступает. И от нас с тобой ничего не зависит.

— Зависит, любимая, еще как зависит! Завтра я попрошу у старейшин твоей руки, — сказал я, прижимая ее к груди. — В обмен на меч Зералина.

— Ты получишь в придачу гнев императора.

— Мне плевать на императора и безразлично, что будет с империей.

— Это говорит твоя горячность, а не твой разум. Но даже если и так...Я должна предупредить тебя, любимый. Донн-Улайн не просто оружие. Это могущественный магический артефакт. Он ключ к будущему не только моего народа, но и человеческих королевств. Может быть, ты совершишь неравноценный обмен.

— Домино, что ты говоришь! Да ни один меч не стоит...

— Погоди, — перебила она меня. — Ты должен понимать цену своего решения. Картина в Харемской обители, ты видел ее. Нашествие вот-вот начнется. Его уже не предотвратить.

— Ты пугаешь меня.

— Увы, я рада бы ошибиться. Но я чувствую. Я слышу Зов Неназываемой Бездны, и с каждым днем он все громче. Наши судьбы предопределены.

— Нет ничего предопределенного, Брианни.

— В твоем мире — может быть. Но в этом мире магия слишком сильна. Она как проклятие. — Она сделала паузу. — Ты отдашь меч в обмен на мою свободу. Да, возможно, дуайены согласятся на такой обмен. Это слишком большой соблазн для них. Но меч не останется у виари, ты должен понимать это. Мой народ вынужден будет отдать его заклинателям мертвых. Магистры слишком сильны и они не оставят нам выбора. Нам придется или отдать святыню добровольно и встать на сторону Неназываемой Бездны, или же потерять меч в битве и сгинуть в последней кровавой войне. В любом случае у империи не останется ни малейшей надежды на победу. Погибнут не только виари. Весь мир станет добычей смерти и тления.

— Надежда всегда есть.

— Ты должен отдать меч императору Ростиана. Это твой долг, как фламеньера, защитника империи.

— И пожертвовать тобой? Нет, никогда, даже не проси об этом!

— Иногда малая жертва спасает от большой беды.

— В тебе моя жизнь и мое счастье. Пусть этот мир погибнет, но я останусь рядом с тобой до последнего вздоха.

— Это счастье — слышать такие слова, милый. Даже если наша любовь обречена, и ничего хорошего нас не ждет.

— Ждет, Брианни, еще как ждет! Поверь мне. Мы победим, обязательно победим.

— Какой же ты у меня... чистый! — Домино со вздохом прижалась к моей груди. — Когда ты так говоришь, мне кажется, что мое сердце вот-вот разорвется от любви к тебе. Я бы хотела остаться с тобой до рассвета, но это невозможно. В мою каюту на корабле могут войти в любой момент. Я должна идти, любимый. А ты ступай, отдохни. Утро уже близко, на Совете тебе понадобятся силы и самообладание. Ты будешь говорить от имени людей, которых представляешь. А я буду молиться, чтобы твои слова дошли до разума и сердец моего народа. Может быть, нам удастся отвовевать у судьбы хоть сколько-нибудь времени....

* * *

Остаток ночи я провел без сна. Думал о том, что уже случилось, и что должно произойти в ближайшие часы. У меня было ощущение, что наступающий день станет для меня, может быть, самым главным в жизни. Днем, который изменит не только меня, но, как бы ни пафосно это не звучало, и этот мир тоже.

Впрочем, на рассвете я впал в какое-то полузабытье, из которого меня вывели пришедшие в наш шатер герольд Совета и с ним два воина-лучника. Посланец вызвал меня из шатра и с самым важным видом сообщил, что нам оказана небывалая честь — впервые в истории народа виари саларды смогут присутствовать на Совете домов. Понятное дело, такое решение старейшины приняли исключительно из-за меча Зералина.

— Я жду вас и ваших спутников, — добавил герольд. — Поспешите. И не забудьте меч.

Вернувшись в шатер, я растолкал моих товарищей и сообщил им о решении Совета.

— А кто бы сомневался! — заявила Элика, застегивая крючки своего дублета. — Я уже вчера знала, что Совет обязательно выслушает нас.

— На Мьюр прибыл представитель сулийцев, — сказал я мрачно. — Думаю, он приплыл за Домино.

— Откуда ты знаешь? — быстро спросила Элика.

— Герольд проговорился.

— Герольд? А я думала, тот светляк, который летал ночью по шатру.

Я не успел ответить Элике — в шатер вошли девушки-прислужницы с водой для умывания и нашим завтраком. Элика выхватила у одной из них кувшин и выскочила на воздух. Я так растерялся, что не успел спросить, откуда она узнала про светляк; впрочем, в расспросах не было никакой нужды, я и без них понял, что эльфка все знает. Наверняка видела, как я ушел из шатра ночью, и, возможно, даже слышала наш с Домино разговор. Ну что ж, может, это к лучшему.

* * *

Большой Совет домов собрался на окруженной лесом вершине горы, у подножия древней полуразрушенной башни, некогда окруженной валами и стенами — ныне же от этих укреплений остались лишь заросшие кустарником развалины. С этого места открывался потрясающий вид на бухту и на заполнившие ее корабли виари. Элика тут же шепнула мне, что башня эта некогда называлась Гельдавур, Стражницей и была резиденцией магов, сподвижников Эская. По преданию, рядом с ней возникло первое из виарийских поселений на Мьюре, одноименное с башней. В древности вокруг башни горело кольцо неугасимых костров, и волшебный рог трубил с башни каждую ночь полнолуния в память о древнем обряде Дуанн-Азалас — церемонии Призыва Дракона. С тех пор от древних жилищ не осталось даже фундаментов, а вот башня уцелела, хоть и потеряла свое прежнее величие и два верхних этажа.

— Обычно Совет домов проводится на одном из ледоров, — рассказывала Элика, — но в этот раз выбрали Гельдавур. Все дело в том, что нынешний Совет очень необычный — на него прибыли главы всех домов. Такого не случалось уже много десятилетий.

— Как думаешь, почему это случилось?

— Не знаю. Может, все дело в проявившейся крови Зералина.

— В Брианни?

Элика кивнула. Лицо ее было хмурым, я понял, что она не хочет объяснять мне очевидное. Ну и ладно.

Площадь перед башней с трех сторон окружали ряды длинных деревянных скамей, на которых уже сидели виари — мужчины, женщины и даже дети, каждый клан особняком. На нас тут же устремились десятки внимательных и любопытных взглядов: видимо, наше появление было для этих людей неожиданностью. Вдоль фасада башни были установлены увитые гирляндами и шелковыми разноцветными лентами шесты с гонфалонами и значками кланов, и налетавший порывами утренний ветер развевал и трепал их, однако многие из этих штандартов выцвели, их шелк вытерся и пестрел аккуратно зашитыми дырами — зрелище величественное и печальное одновременно.

— Это древние стяги, они сохранились еще с Сухопутной Эры, и виари берегут их, как память о былом величии. Штандарт с вереском дома Лайтор ты уже знаешь, — просвещала меня Элика. — Крылатый конь — это герб дома Фейн. У дома О`Кромай на стяге изображена арка со звездами. На знамени дома Ларадас чаша. Солнце на синем — это стяг дома Амитас. А вон штандарт дома Туасса ад-Руайн — алый дракон на золоте. Цветы кувшинки и плеть дикого винограда символы дома О` Дор, именно этот род некогда правил Железной Землей. А вон тот стяг видишь? На нем корабль и серебряный полумесяц — это герб дома Марвента, которому принадлежал остров Порсобадо и прочие Марвентские острова. Ныне только название архипелага напоминает о могущественном народе, населявшем его!

Под шестами были установлены одинаковые резные кресла из рыбьей кости с высокими спинками, увенчанными ажурными коронами; Элика пояснила, что это места для дуайенов кланов и мистиков. Длинные скамьи справа от кресел предназначались для старейшин, небольшая скамья слева для нас. Во всяком случае, герольд повел нас именно к ней.

— А это для кого место? — спросил я Элику, показав глазами на еще одно кресло, установленное за местами для старейшин.

— Не знаю, — ответила эльфка. — Может быть...

Магичку прервал мощный мелодичный звук множества рогов и медных труб, раздавшийся с вершины башни, накрывший, казалось, весь остров и наполнивший все мое тело нервной дрожью. У меня появилось чувство, что я вот-вот увижу и услышу что-то невероятное. На мгновение наступила тишина, а затем прогремел дружный клич сотен собравшихся, приветствовавших глав домов, выходивших из башни.

Дуайены и мистики, облаченные в парадные одежды, — лиловые, черные и белые с золотом, — неспешно и чинно занимали свои места. Одного из глав я узнал: это был капитан Брискар — впрочем, эльф сделал вид, что мы незнакомы. Одновременно на скамьях расселись старейшины. Последней из башни вышла Эзиле, поддерживаемая под руки девушками-провожатыми: завидев ее, все собрание опустилось на колени и склонило головы. Элика тоже опустилась на колени и я, не зная, как себя вести, решил последовать ее примеру: так же поступили Домаш, Джарем и Ганель. Старейшую из виари подвели к предназначенному для нее месту, помогли сесть. Я заметил, что невидящие широко раскрытые глаза Эзиле обращены в нашу сторону, и мне показалось, что духовная мать виари знает о нашем присутствии.

— Вы можете сесть, — сказал мне герольд. — Не говорите и не вставайте со своего места, если вас об этом не попросят.

Я кивнул, сел на скамью, запахнув плащ, чтобы защититься от холодного ветра. Мои спутники последовали моему примеру. Элика что-то сказала мне, но я не ответил — все мои мысли были о Домино. Я не увидел ее среди глав домов, я не разглядел ее в толпе. К охватившему меня волнению добавилось нехорошее предчувствие. И это предчувствие оправдалось.

Собрание расступилось, пропуская на площадь перед башней еще одного участника. Высокий, надменный, сопровождаемый двумя вооруженными охранниками-виари, один из которых нес красный штандарт с молнией, а второй — значок дома Туасса ад-Руайн. Неизвестный гость был в черных одеждах и широкополой шляпе с высокой тульей, с тяжелым жезлом, увенчанным темно-зеленым кристаллом. Он остановился перед главами Совета и поприветствовал их, коснувшись рукой полей шляпы.

— Исан`д`Кур, высокочтимый посланник магистров Суль, Совет домов приветствует тебя! — обратился к нему Варин. — Прошу, займи предназначенное тебе место.

Сулиец прошел мимо нас, и я перехватил его взгляд — внимательный и изучающий, будто посол грозных заклинателей мертвых хотел хорошенько запомнить меня и моих товарищей. После этого он уселся на предложенное ему почетное место, и я счел разумным больше не смотреть в его сторону — до поры, до времени. Меня захватила новая мысль: интересно, а был ли этот сулиец в числе тех, кто наблюдал за моим боем с Митрой? А если был, то узнал ли меня?

Вторично над собранием прозвучала песня рогов, и начался молебен в честь древних богов и предков, который совершали мистики домов. Произносимые нараспев под аккомпанемент больших барабанов и колокольчиков фразы на байле были мне непонятны, но Элика, до конца решившая сыграть при мне роль переводчика, объясняла мне суть церемонии.

— Молебен состоит из трех действий, — пояснила она. — Первое действие — это хвалебная песнь о нашем минувшем величии. Мистики вспоминают времена династий Аруэ и Мирас, когда власть виари распространялась на все земли от Западного океана до Запустья и Дальних Степей, и не было во всем мире народа могущественнее и счастливее. Мистики вспоминают правление семнадцати королей Аруэ и двадцати двух королей Мирас и называют их образцовыми правителями, равными которым не было в мире. Они перечисляют названия двухсот двадцати пяти городов виари, каждый из которых был прекрасен и неповторим.

Первое действие продолжалось не менее часа: затем мистики при помощи служек набросили пурпурные плащи с капюшонами. К ним присоединился хор из двух десятков девушек и несколько музыкантов с трубами и рожками.

Новая песнь, которую мистики пели уже не вместе, а по очереди, рассказывала о событиях Нашествия и последних временах Аэрдвиарна. Печальной и торжественной была эта песня. Я не понимал слов, но мог почувствовать всю боль и печаль Морского народа, лишившегося своей славы, своего наследия, своей родины. Все напряжение и ужас долгой и безнадежной борьбы с чудовищным злом, наводнившим виарийские королевства. Все отчаяние тех, кто шел в последнюю битву, в которой нельзя было победить. И когда последний из мистиков закончил свое повествование, девушки запели печальную Песнь Амайре — Плач о погибели Аэрдвиарна.

— "Я видела то, чего не должны были узреть глаза мои и чего не могло выдержать сердце мое, — переводила Элика. — Я видела тебя, отец мой, лежащим на окровавленных стенах Тор-Ардира, рядом с павшими воинами, что сражались без страха и без надежды на победу . Был меч твой сломан, доспех иссечен, и алая кровь струилась из ран твоих на опаленные камни. Некому было омыть твое тело, некому было спеть над тобой погребальную песнь, ибо все полегли в тот черный день, и не осталось никого из живых. Почему сердце мое не разорвалось от боли, почему глаза мои не утратили свет, видя это? Я видела тебя, мать моя, как протягивала ты руки вслед уходящим кораблям, пока черная стрела не пробила грудь, выкормившую меня. Я видела это, и горе не прервало жизнь мою — почему? Я видела тебя, сестра моя, как металась ты между пылающими домами, прижимая дитя свое к персям своим, и не было тебе спасения от ярости Ваир-Анона, и не было для тебя выхода! Почему сердце мое не разорвалось от боли, почему глаза мои не утратили свет, видя это? Я видела тебя, брат мой, как бился ты в одиночку, окруженный врагами и обреченный на смерть, и твой последний вздох вошел в сердце мое и оледенил его холодом могильным. Почему душа моя не оставила меня, и не отдала я жизнь свою взамен твоей? Я видела тебя, возлюбленный мой, тот, кому поручила меня моя Судьба, как пал ты в последней битве, защищая меня от черной силы. И плач мой не поднимет тебя из мертвых, любимый мой, и не побегу я навстречу тебе в волнах прибоя, ибо рядом с тобой последнее пристанище мое, и не протянуть мне рук, чтобы обнять тебя, хоть рядом навеки легли мы в ледяную постель Смерти!..."

— Элика, что с тобой? — Я коснулся плеча магички, но она отстранилась от меня и отвернулась.

— Ничего... — услышал я — Не обращай внимания.

Третье действие повествовало о временах Морской Эпохи: это была самая короткая часть молебна. Светило почти достигло зенита к тому моменту, когда церемония закончилась. С башни вновь запели рога и трубы, мистики заняли свои места, и Совет начался.

Первым слово взял уже знакомый мне Мераль Варин, и его вступительное слово оказалось неожиданно кратким.

— Старейшины и народ виари! — произнес он, встав со своего места. — Представители домов, наследники древней славы и честного имени! Ныне в день Остара собрались мы здесь, чтобы принять решение, от которого зависит наша судьба. Но прежде чем начнет говорить Совет, прежде того, как мы совместно это решение примем, пусть будет выслушан вами посланец страны Суль, присутствующий здесь!

Это было неожиданное начало. Очень неожиданное, я бы сказал. То, что сулийский эмиссар начинает Совет, было плохим знаком для меня.

Исан`д`Кур вышел вперед. Он обратился к собранию на языке виари. Благодаря переводу Элики, я смог полностью понять его речь.

— Народ виари! — говорил эмиссар, приняв самую гордую позу и обводя собрание своим жезлом. — Здесь на вашем Совете, я представляю дружественную и благоволящую вам сторону. Многие века, исполненные искренним желанием обрести в вашем лице добрых друзей и союзников, движимые чувством симпатии, магистры Суль помогали вашему славному племени, чем могли, опекали его на всех путях и во всех начинаниях, и стремились к еще более тесному союзу между Суль и Морским народом. Наша любовь к вам была так велика, что мы приближали вас к себе и старались не замечать той непокорности, которую выказывали некоторые из ваших домов. Мы не увеличивали вашего бремени и не налагали на вас никаких обязательств сверх тех, что вы сами поклялись соблюдать по Договору Двадцати Статей , что мы заключили в прошлом. К нашей радости, те из вашего числа, кто отличался благоразумием и дальновидностью, связали свое будущее с нами, прочие же не нарушали своих обязательств долгие годы. Однако сегодня я привез вам не только заверения в нашей любви, но и слова озабоченности моих повелителей-магистров. Ибо в последние месяцы случилось то, что грозит разрушить установившееся между нами доверие. Не буду говорить обиняками, скажу прямо — дважды виари нарушили свои обязательства перед Суль. Не выполнили шестую и восемнадцатую статью Договора. Что записано в шестой статье? Дословно: "Все дети виари, наделенные Силой от рождения, должны передаваться Суль для дальнейшего воспитания, обучения и служения нуждам и интересам обоих наших народов к обоюдной пользе". О чем говорится в восемнадцатой статье Договора? Вот что: "Виари обязуются уведомлять сторону Суль о всяком магическом артефакте, оказавшимся у них, и если будет к тому желание и заинтересованность Суль в указанном артефакте, передавать оный магистрам в пользование для владения, изучения и хранения ". — Сулиец сделал выразительную паузу. — Эти статьи были нарушены. Вначале дом Лайтор нарушил одну из них. Многие годы капитан Эледар скрывал ребенка-арас, хотя обязан был передать ее нам. Лишь около года назад мы узнали о существовании этого ребенка. Она до сих пор не передана нам. Можно ли говорить после этого о том, что виари соблюдают договор? Далее, арас-нуани, о которой идет речь, служила Империи, что мы расцениваем, как недружественный шаг со стороны Морского племени, ибо каждый виари, особенно наделенный Силой, представляет весь свой народ. Служа нашим неприятелям и действуя нам во вред, эта арас-нуани завладела могущественным артефактом, который, как я уже говорил выше, так и не передан нам.

Посему я прибыл сюда с поручением высоких магистров со следующей целью: принять от вас как саму арас-нуани по имени Брианни Лайтор, так и добытый ею артефакт, известный как Харрас Харсетта. Принять, как жест доброй воли, чтобы доставить их в Суль, как это надлежало сделать уже давно. В этом случае мои повелители закроют глаза на досадное пренебрежение буквой нашего Договора. Отказ передать их мне будет означать разрыв Договора Двадцати Статей. — Сулиец обвел притихших виари взглядом, в котором было торжество. — Я обращаюсь к благоразумию Совета, который до сих пор принимал разумные решения. Надеюсь, у виари достанет мудрости сделать все возможное, чтобы сохранить доброе расположение и любовь моих повелителей. Таково слово Суль!

Посланник еще раз обвел собрание своим жезлом и вернулся на свое место. Я почувствовал злобу — на физиономии сулийца было столько самодовольства, что мне хотелось наброситься на него и сломать его жезл об его же башку. Ну, погоди, скотина, мне найдется, что сказать сегодня!

— Эвальд, успокойся, — пальцы Элики вцепились мне в плечо. — Не надо!

— Ты о чем?

— Ты весь дрожишь. Совет еще не сказал своего слова.

— Я уже знаю, что скажут эти трусы!

— Кто-нибудь из вас хочет ответить почтенному эмиссару? — спросил Варин, оглядев членов Совета. — Если нет, то отвечу я.

— Мы доверяем тебе, Мераль, — сказал один из дуайенов. Остальные согласно закивали.

Варин поднялся с кресла.

— Мы выслушали тебя, почтенный Исан`д`Кур, и вынуждены признать, что твои слова справедливы и претензии твои обоснованы, — начал он. — В самом деле, капитан Эледар Лайтор поступил преступно, укрыв свою наделенную Силой дочь и от нас в том числе. Я пытался исправить это, но Брианни самовольно прибегла к сильным заклинаниям и покинула наш мир. Мы не в ответе за ее поведение, ибо все то время, пока она скиталась в неведомых нам краях, не могли опекать ее и наставлять. Мы сожалеем о случившемся. Пусть главы домов выскажут свое мнение, прежде чем будет принято наше решение! И пусть оно будет мудрым.

— Трусость не ведет к мудрости! — выпалил я, больше не владея собой.

— Эвальд! — испугалась Элика. — Что ты делаешь?!

— Молчать! — крикнул побелевший от ярости Варин, вцепившись в меня гневным взглядом. — Тебе никто не давал слова!

— Я сам его взял! — Я выбежал на площадь, выхватил меч, заставив попятиться подбежавших ко мне воинов охраны. — Я зарублю всякого, кто попробует напасть на меня!

— Ты ведешь себя глупо, салард, — вступил в разговор Брискар. — Вложи меч в ножны и сядь на место.

— Не раньше, чем меня выслушают!

— Нам нет дела до мнения имперца, — прошипел Варин. — Оно ничего не изменит.

— Конечно, потому что ты уже принял решение. И члены Совета его приняли, не так ли? Даже пара голосов, поданных против, ничего не изменит. Вы решаете судьбу моей Брианни, даже не пригласив ее сюда. Чего же ты боишься моих слов? Ведь все уже предопределено, а, Варин?

— Саларды не имеют права выступать на Совете, — заявил один из глав. — Это нарушение наших традиций и законов.

— Мы пригласили тебя сюда из уважения к твоему императору, юноша, — заговорил Варин, — а ты ведешь себя недостойно. Не вынуждай нас применять силу.

— Я хочу, чтобы меня выслушали!

— Пусть он скажет, — внезапно сказала слепая Эзиле. — Я хочу услышать голос его сердца.

— Пусть говорит! — закричали в толпе, окружившей площадь. — Пусть салард скажет, что хочет.

— Ну что, Варин? — спросил я, с вызовом глядя на дуайена.

— Побери тебя пучина, круглоухий. Ладно, мы послушаем тебя, — Варин уселся в кресло. — Только помни, что каждое твое слово может вернуться к тебе болью и позором.

— Хорошо, я запомню. — Я перевел дыхание. — Я не знаю языка виари, и буду говорить на своем. Нужен ли переводчик?

— Не утруждай себя, мы хорошо знаем язык предателей и трусов, бросивших некогда наш народ на растерзание нежити, — презрительно бросил один из мистиков. — Говори, пока тебе позволяют.

— Да будет так! Прежде я должен представиться — мое имя Эвальд Данилов, в этом мире я стал маркизом де Квинси и фламеньером. Но здесь я говорю не от имени императора Ростиана. Я говорю от своего имени. И у меня есть на это право, потому что я люблю девушку, которую вы готовы выдать этим упырям. Я люблю Брианни Реджаллин Лайтор!

Мне ответил изумленный ропот. Варин презрительно усмехнулся. Лица прочих глав Совета остались непроницаемы.

— Я встретил Брианни в своем мире, где она пряталась от вербовщиков Суль, — продолжил я. — Я полюбил ее с первого взгляда, и она ответила мне взаимностью. Тогда я еще не знал, кто она, не знал ее историю. Какая-то магия перенесла нас в ее родной мир, и я был готов на все, чтобы не потерять ее. Обстоятельства были против нас, вначале меня и Брианни разлучили в Ростиане, затем я искал ее на Порсобадо. Я прибыл сюда, потому что здесь, на Мьюре, должна решиться ее судьба. Наша судьба. Я знаю, как горячо Брианни любит свой народ, как сильно ее чувство долга. Но я люблю ее. Я предложил Брианни стать моей женой, и она согласилась. И я пойду на все, чтобы мы были вместе. Посему я прошу Совет благословить наш брак. Прямо здесь и сейчас.

— Весьма убедительная причина отдать тебе девушку, — со смехом сказал Варин. — Что мы получим взамен?

— Меч Зералина! Не его ли вы искали, народ виари? — продолжал я, обнажив меч и подняв его над головой, держа за лезвие. — Не об этом ли мече говорится в пророчестве Эская, внука Зералина? Я и мои друзья нашли его. И теперь я готов обменять его на Брианни.

— Меч Зералина — легенда, — отозвался сулиец. — Этот имперский мошенник пытается обмануть нас, спасти девчонку, обменяв ее на подделку, откованную в кузнях Рейвенора!

— Если почтенный эмиссар так в этом уверен, — ответил я, — то почему бы ему не приблизиться и не коснуться этого клинка?

— Вот еще! — хмыкнул сулиец, но глаза его сверкнули злобой. — И не подумаю.

— Конечно, ведь прикосновение к клинку Зералина немедленно убивает все, что несет на себе печать Ваир-Анона. — Я повернулся к главам Совета. — Мы отыскали этот меч в Заповеди, в урочище Нум-Найкорат, у древня по имени Урчиль.

— Он говорит правду, — поддержала меня Эзиле. — Я помню день, когда Эскай отправился в Заповедь.

— Скажи мне, Мераль Варин, почему ты так хочешь выдать свою родственницу магистрам? — спросил я, глядя старшине прямо в глаза. — Не потому ли, что некогда Эледар, будучи дайруадом, предвидел будущее и открыл его тебе? А будущее это таково — грядет нашествие Зверя, и ты думаешь, что заклинатели мертвых спасут вас, остановят Черный потоп, который однажды погубил ваши земли. Ошибаешься, Мераль Варин. Однажды вы потеряли свою землю, теперь потеряете свободу. Вы навечно станете рабами Суль — сначала живыми, а потом мертвыми. Вот что уготовили вам магистры.

— Мы свободный народ, салард, и не стоит нас пугать, — промолвил глава дома Амитас. — Сотни лет мы не просили вашего совета и сочувствия и впредь не будем просить.

— Я никого не пугаю. У вас достаточно мудрости, чтобы оценить последствия любых своих решений. Но я был в Харемской обители и видел картину Хомрата. Мир подходит к черте, за которой всех нас ждут хаос и великая война. Ее смрад уже носится в воздухе. Вы уже решили пожертвовать Брианни, нашей любовью ради иллюзии своего спасения, но вы ошибаетесь. Чем больше ягнят вы отдаете волку, тем наглей и прожорливей он становится.

— Кто это говорит? — подал голос Исан`д`Кур. — Представитель державы, которая уже однажды предала виари, оставив один на один с Нашествием. Посланник империи, которая захватила ваши земли. Предавшему единожды нет и не может быть доверия.

— Я уже сказал и готов повторить уважаемому посланнику — я не представляю здесь Ростиан. Я прибыл сюда, как частное лицо. Но если лорд Исан`д`Кур заговорил о предательстве, то почему столько десятилетий сулийцы поддерживают пиратов и работорговцев, нападающих на виари? Почему магистры через своих агентов на Порсобадо пытались завладеть Харрас Харсетта? И если магистры хотят вернуть виари их исконные земли, то с какой целью установили тайные контакты с последователями Триады в Кланх-о-Доре, с людьми в волчьих шкурах, а вернее сказать, с оборотнями, одержимыми Тьмой? Или не ваш прислужник Эмиль де Сантрай сначала собирался устроить побег из имперской тюрьмы некоему Зераму Ратберту, а затем пытался в Харемской обители узнать, где хранится меч Зералина?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, имперец, — с презрением ответил сулиец. — Твои измышления нелепы и необоснованны. Ты безумен, и мне тебя жаль.

— Конечно, эмиссар. Легче всего назвать человека безумцем. Но меч Зералина у меня в руках, а в Нум-Найкорате мы все видели драконов, которые на наших глазах уничтожили орды оборотней королевы Вотаны. Или ты еще не знаешь об этом, лорд Исан`д`Кур?

— Драконов? — переспросил Брискар, явно изумленный моими словами. — Ты сказал — драконов?

— Именно так, капитан.

— Мы все их видели! — воскликнула Элика, стремясь перекричать вобужденный ропот собравшихся. — Они вернулись, это правда!

— Почему мы должны верить этой отступнице, которая служит империи? — воскликнул Варин. — Всем известно, что драконы давно исчезли!

— Подумай сам, Варин, могли бы мы вшестером одолеть сотни вервольфов, пришедших завладеть мечом Зералина? — ответил я. — И какая корысть нам лгать? Элика говорит правду, и я говорю правду.

— И я готов поклясться на мече, что шевалье не лжет! — пробасил Домаш, вскочив с места. — А кто усомнится в моей правдивости, пусть выходит со мной на честный бой во славу нашей Матери!

Начался шум, и главам Совета не сразу удалось добиться тишины. Когда же возбужденный ропот смолк, Варин протянул ко мне руку и сказал:

— Хорошо, пусть так — мы верим тебе, имперец, и твоим товарищам. Пока верим. Но нам не стала яснее твоя цель. Ты прибыл сюда, чтобы обменять меч Зералина на Брианни. Но разве ради этого ты искал клинок? Объяснись, помоги нам понять.

— Признаю, я искал меч по поручению императора, — ответил я. — И я должен был отвезти его в Рейвенор. Но не только империи нужен меч Зералина. Его искала и королева Вотана. И шпионы Суль его разыскивали. Просто мне и моим спутникам повезло больше.

— Все равно непонятно, — Варин развел руками. — Что заставило тебя изменить решение?

— Моя клятва. Древень Урчиль взял с меня клятву, что я передам меч народу виари. И еще он добавил, что в противном случае клинок принесет этому миру смерть, а не спасение.

— Вот как? Тогда ты должен отдать нам меч без всяких условий.

— Конечно. Пусть примет у меня этот меч тот, кто достоин владеть им! — Я взял клинок за лезвие и протянул рукоятью вперед к старейшинам.

Я видел в глазах Варина, что он очень хочет взять меч. И в глазах Брискара читал то же самое. И во взглядах прочих глав домов. Но никто из них даже не шелохнулся. Они были растерянны, и я понял, что победил.

— Ну что же вы? — крикнул я. — Берите!

— Не всякий может владеть этим оружием, салард, — проскрипел один из мистиков. — Меч закален в крови Зералина, и печать Дум-Блайон всегда на нем пребывала.

— Стало быть, только монарх может быть его хозяином, верно? Тогда пусть мудрейшие скажут мне: что случится, если император Ростиана завладеет этим мечом?

— Ответ прост, — сказал старший из мистиков. — Меч Зералина не просто оружие. Он символ верховной власти. Владеющий им будет наречен королем возрожденного Аэрдвиарна.

— Благодарю, — я кивнул мистику. — Теперь смотрите, кто честен с вами — я, добровольно прибывший сюда и готовый отдать вам меч в обмен на свободу своей возлюбленной, или же посланец Суль, ссылающийся на договор, который сами сулийцы не соблюдают. Пусть лорд Исан`д`Кур встанет и скажет вам, почему так упорно сулийцы охотятся за Брианни!

— Ты воин и не знаешь законов Силы, — ответил посланец. — Сила опасна. Только магистры Суль могут контролировать ее. Мы забираем детей арас у Морского народа, чтобы они не причинили зла.

— Отлично, лорд Исан`д`Кур. Тогда почему магистры не требовали у империи выдать им виари Кару Донишин и ее сестру Элику, присутствующую здесь? И в чем причина того, что капитан Эледар Лайтор когда-то скрыл свою дочь от вербовщиков? Ты говоришь, что я всего лишь воин и не знаю законов Силы. Но кое-что мне известно. Я знаю, что означают слова Блаийн О`Реах и Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр!

— Ну и что? — насмешливо кривя рот, осведомился сулиец. — Не понимаю, что ты хотел этим сказать.

— Ты все прекрасно понимаешь, лорд Исан`д`Кур. И вы, — я обвел рукой членов Совета домов, — тоже все прекрасно понимаете. Вы не можете не осознавать последствия. Что случится со всеми нами, если наследница тысячелетней крови владык Аэрдвиарна будет служить магистрам. Никакой меч из пророчеств не спасет вас. Вам вести ваш народ, и на вас ляжет тяжесть принятого решения. Сегодня вы собираетесь отдать живую кровь Зералина заклинателям мертвых из страха перед ними. Верю, что вы хотите любой ценой сохранить мир и спасти свой народ. Но спасете ли вы его? Сейчас, стоя перед вами, я вспоминаю историю своего мира, и говорю вам — никому не удавалось купить собственное благополучие, обрекая невинных на страдания. Выдавая Суль ваших детей, вы не купили себе свободу — вы лишь оттягивали наступление дня, когда на ваши шеи наденут вечное неснимаемое ярмо. И ныне этот день близок. Вы знаете, почему. Я вижу ваши глаза и понимаю, что каждый из вас уже знает, как поступить. Посему мне нечего больше сказать. Лишь повторю слова Брианни, которые она сказала мне в замке Фор-Авек. Ne vai luttea ain martier uthar geh allaihn. Так вот, знайте, что я не отступлюсь от своего, потому что люблю Брианни. Только ради нее я пришел сюда, и буду драться за ее счастье со всем светом. Пока я жив, магистры не получат дитя королевской крови и не сделают из нее чудовище, которое погубит этот мир. Я этого не позволю!

— Самонадеянный юнец сотрясает воздух пустыми и пафосными речами, — засмеялся посланник. — Неужели ты думаешь, что твой детский лепет и твоя щенячья бравада может впечатлить магистров, повелевающих Жизнью и Смертью? Даже если бы за тобой стояли сто тысяч копий императорской армии, Суль никогда не откажется от того, что наше по праву. Ты жалок и смешон, имперец. Ты...

Сулиец осекся, потому что собрание уже не слушало его. Все взгляды были обращены на седоволосую слепую женщину, которые девушки-поводыри вели ко мне. Эзиле подошла так близко, что я невольно сделал шаг назад.

— Это будет скоро, — сказала прорицательница, проведя по моему лицу тонкими и сухими как птичьи лапки пальцами. — Я чувствую смрад порождений Ваир-Анона. Стяги и гербы падают в пыль, от топота коней трясется земля, дым заволакивает небо, и даже звезды кажутся раскаленными углями в черноте неба! Стены городов рушатся, я слышу звон клинков, крики и проклятия. Немного осталось нам, совсем немного! Вот он, берег, куда пристают корабли виари, под луной мерцает броня витязей, и стрелы, сорвавшись с тетив, поют свою песню! Война, великая война утопит наш мир в крови...

— Что ты еще видишь, матушка? — шепнул я.

— Я вижу тебя — человека от семени человека и твою избранницу, виари от семени виари. Вы обнимаете друг друга, а вокруг вас море огня и крови. Языки пламени пляшут у ваших ног, но не касаются их. Боги защищают вас от скверны, да, защищают, ибо любовь живет в ваших сердцах! Я вижу ваши лица и глаза — в них свет и вера. В ее руке ветвь кардалы, а в твоей руке, человек — меч с письменами, начертанными в кузницах Хартанда в те дни, когда мои косы были золотыми, а глаза видели свет утра. Ты клянешься, что не оставишь дитя моего народа в час, когда матери будут бросать детей своих, а отцы отрекаться от сыновей, когда родственные узы будут цениться менее самой мелкой монеты?

— Клянусь, матушка.

— Человек из другого мира, я помолюсь нашим богам за тебя, — Эзиле еще раз провела пальцами по моему лицу, слабая улыбка будто осветила ее восково-бледное сморщенное лицо. — Будьте счастливы.

— Мы будем счастливы!

Я вздрогнул, обернулся — и сердце мое екнуло от радости. Домино стояла в десяти шагах от меня и улыбалась. Рядом с ней стоял капитан Амель Варин.

— Домино! — воскликнул я и шагнул к ней, но она остановила меня жестом.

— Как ты посмела прийти сюда? — загремел Мераль Варин, встав с кресла. — Ты нарушила мой приказ!

— Да, дядюшка, прости, но так было нужно. — Домино подошла ко мне, положила ладони мне на плечи. — Я слышала твои слова и благодарю тебя, мой рыцарь.

— Домино, я...

— Ничего не говори. — Тут она повернулась к главам Совета. — Я всегда гордилась тем, что принадлежу к народу виари. Но сегодня мне стыдно, потому что здесь, на этой площади, я услышала лишь один голос в мою защиту. И это голос человека!

— Ты не смеешь так говорить! — воскликнул Варин.

— Может быть, однажды я пожалею о своих словах. Но не сегодня. — Домино протянула ко мне руку. — Эвальд, дай мне меч.

— Возьми, он принадлежит тебе и твоему народу, — я отстегнул Донн-Улайн с перевязи и подал ей. Домино взяла оружие, вытащила клинок на две ладони из ножен. Солнечные лучи отразились от полированной стали солнечными зайчиками.

— "Калах-Денар и Кланх-о-Дор, земля Улайна, земля Донн, да возвратит их эта сталь в конце веков, в конце времен!" — громко прочла Домино надпись, выгравированную на клинке. — Отец всегда верил, что этот меч рано или поздно вернется к виари.

— Помнишь, ты рассказала мне однажды легенду о Донн-Улайн, — сказал я. — а теперь вот легенда стала явью. Странно, правда?

— Ты все еще хочешь на мне жениться, Эвальд?

— Как никогда.

— Эта любовь может принести много горя нам обоим.

— Это неважно. Я люблю тебя, Домино.

— Я чувствую, как от лезвия исходит жар драконьего огня, — сказала она. — Это правда. И теперь в моем сердце нет чувства обреченности. Я согласна стать твоей женой.

* * *

День заканчивался, свод неба над океаном окрасился розовым и пурпурным цветом, ветер окреп и развевал штандарты на площади перед башней Гельдавур. Ничего не изменилось на площади, только посланец магистров покинул собрание, мрачный и полный злобы. Я снова смотрел в глаза главам домов, но теперь не видел в них ни вражды, ни подозрительности. Домино стояла рядом со мной, я сжимал ее пальцы. И все, что происходило с нами обоими, казалось мне удивительным счастливым сном.

Мистики обошли нас в последний раз, окуривая дымом священного можжевельника и благовонными курениями, после чего старейший из них возложил на голову Домино легкую и ажурную золотую корону. Сделав это, он поклонился главам домов и отошел в сторону, и тогда Мераль Варин поднялся со своего места.

— Я, Мераль Варин, глава дома Лайтор, старший капитан флота Лайтор, обращаюсь к тебе, Брианни Реджаллин Лайтор, дочь Эледара, дитя моего дома, и вопрошаю тебя — готова ли ты связать себя узами брака с человеком по имени Эвальд Данилов, присутствующим здесь?

— Да, согласна.

— Добровольно ли и окончательно ли твое решение, дочка?

— Да.

— А ты, Эвальд Данилов, готов ли ты связать себя узами брака с девой из народа виари Брианни Реджаллин Лайтор?

— Да, согласен.

— Обещаешь ли ты заботиться о своей жене, защищать ее и хранить, как главную драгоценность твоего дома на всех путях вашей жизни?

— Да, обещаю.

— Тогда благословение предков да пребудет с вами. — Варин громко вздохнул, и его взгляд, устремленный на меня из-под седых кустистых бровей, вдруг потеплел. — И мое благословение тоже на вас, дети.

— Ой, все демоны Ваир-Анона, я сейчас заплачу! — всхлипнула за моей спиной Элика. Поскольку брачная церемония проходила на языке байле, магичка вновь выполняла обязанности моего личного переводчика.

— Отныне вы муж и жена, — провозгласил Варин. — По древнему закону вам надлежит обменяться брачными дарами.

— Сначала моя очередь, — предложил я, снял с шеи амулет Лео де Бургоньера и надел на Домино. Она коснулась сердолика кончиками пальцев, и внезапно покраснела.

— Тебе не нравится мой подарок? — шепнул я.

— Нравится. Но ты уже сделал мне подарок, о каком я только смела мечтать.

— Ты принимаешь дар этого мужчины, Брианни? — спросил Варин.

— Да.

— Хорошо. Теперь твоя очередь поднести свой дар.

Домино поклонилась дуайену, подозвала капитана Амеля и взяла у него Донн-Улайн.

— Вот мой дар, — сказала она, подавая мне меч. — Ты лучше меня знаешь, что с ним делать.

— Я..я не могу! Урчиль хотел, чтобы меч остался у виари.

— Он и останется с моим народом. Потому что теперь ты муж Блайин О`Реах. Ты стал Хранителем Королевской крови.

— Ты принимаешь дар этой женщины, Эвальд? — вопросил Варин, испытывающе глядя на меня.

— Да, — ответил я.

— Да будет так!

Наши с Домино губы встретились, слились в поцелуе, и в этот миг с башни на нас обрушился праздничный рев рогов и труб, смешался с сотнями поздравлений и приветствий в наш адрес. Домаш бросился мне на шею, сдавил в своих звериных объятиях, потом меня поздравлял Ганель, потом Джарем. Все кружилось перед моими глазами, ноги подкашивались, а сердце в груди прыгало от радости так, что хотелось петь. И счастье мое было бы бескрайним, если бы не одно ощущение, которое пришло внезапно и оледенило мою душу, как пронзает неприятным холодом похоронная песня, затянутая на веселом празднике.

Когда я прижал Домино к груди, чтобы поцеловать, флакон с Последним Поцелуем, продолжающий висеть на моей шее под курткой, будто обжег меня холодом.

Почему?

" Эта любовь может принести много горя нам обоим."

Боже милосердный, пусть эти ее слова останутся просто словами....

2. Черный корабль

Это было то самое место, Алтарь Дракона на Мьюре, где мы разговаривали с Домино в ночь перед советом. Ничего здесь не изменилось, только стелящийся по влажной земле и накрывший древние менгиры туман придавал всей картине определенную таинственность. В волнах этого тумана, под полной луной, Элика Сонин напоминала призрак. Ее волосы серебрились в лунном свете, а глаза горели зелеными огоньками.

— Опять Иллюзиариум? — спросил я, шагнув к ней. — И ты больше не принимаешь образ сэра Роберта?

— Теперь мне незачем прятаться под личиной. Это последнее путешествие в Иллюзиариум, Эвальд. Теперь у тебя есть Брианни, и мне не нужно будет водить тебя за ручку. Просто я не нашла другой возможности поговорить, — сказала эльфка с грустной улыбкой. — Я не хочу, чтобы Брианни ревновала тебя ко мне.

— Она не станет.

— Ты плохо знаешь женщин, Эвальд. Не нужно давать твоей жене повода для ревности. Наши отношения огорчают ее, я чувствую.

— Хочешь сказать, что покинешь нашу команду?

— Когда вернемся на материк. Твоя жена обладает Силой, несравнимой с моей.Тебе больше не нужна моя помощь. А вот моему народу она пригодится.

— Я не собираюсь возвращаться в империю.

— Тебе придется. Ты сделаешь это на благо обеих сторон. Я догадываюсь, что задумал Варин — теперь, когда Договор Двадцати Статей фактически разорван, дуайены будут искать союза с империей. Пусть унизительного, пусть неравноправного, но деваться некуда. В одиночку виари не выстоять против Суль. Предвижу, что Варин попросит тебя быть посредником между Рейвенором и моим народом.

— Опять политика, да? Я-то думал, мы все решили.

— Все только начинается, шевалье. Принятое Советом решение удивило, обрадовало и испугало всех. Впервые за много веков мы сделали очень важный выбор. Возвращение меча Зералина, весть о драконах и слова старой Эзиле убедили дуайенов. Честно сказать, мне до сих пор не верится, что нам удалось отстоять Брианни.

— Я говорил, что у нас все получится.

— Ты счастлив?

— Конечно. Ведь мы с Домино, наконец-то, вместе.

— Наверное, это прекрасно, когда рядом с тобой тот, кого ты любишь, — ответила Элика с печалью в голосе. — Мне не довелось испытать этого счастья.

— У тебя все впереди. Ты молода, красива и...

— Не будем говорить о пустом, — оборвала меня магичка. — Наступает время тяжелых испытаний. Скажи честно — ты готов к ним?

— Я видел, как изменились лица многих членов Совета, когда они услышали про драконов. И помню, как отреагировала на мои слова Домино — она была удивлена. Очень удивлена. Она не поверила мне. Мне кажется, что весть о драконах, которую мы привезли на Мьюр, очень сильно повлияла на исход Совета, не так ли?

— Мой проницательный салард! — Элика засмеялась. — Да, в наших легендах говорится, что великие маги прошлого повелевали драконами и могли использовать их мощь в своих целях. В старых рукописях я встречала мысль о том, что магия виари и магия драконов были неотделимы одна от другой. Драконам поклонялись, но еще они были защитниками нашей земли. Этому есть косвенные доказательства: после того, как драконы вымерли, страшные беды обрушились на наши королевства — сначала Нашествие, потом войны с людьми и, наконец, превращение виари в Морской народ, лишенный своей родины. Но мы своими глазами видели, что драконы вернулись. Не потому ли, что исполняется предсказанное Эскаем?

— Ты так по-детски веришь в пророчества, Элика.

— Я хочу в них верить. Очень хочу.

— Быть Гленен-Нуан-Нун-Агефарр — что это значит?

— Сила хаотична и неуправляема. Чем могущественнее маг, чем большей Силой он наделен, тем труднее ему справиться с собой. Словно канатоходец, он обречен идти над пропастью, и любой неверный шаг, любое неловкое действие, может погубить его. Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр — уникальный маг. Наделенный могущественнейшей Силой с самого рождения. Но и особенно уязвимый для нее. Я рассказывала тебе, что в древности виари владели способами обуздания Силы, контроля над ней. Каждый виари с первых лет жизни учился владеть своими способностями и сопротивляться разрушительному воздействию Силы. Старшие маги прекрасно обучали этому молодежь, и Сила не могла причинить вреда ее носителям. Но виари утратили свое наследие, и Сила из блага стала проклятием. Как ты думаешь, почему мы отдавали сулийцам детей-арас? Только ли из страха перед возможным гневом магистров? Нет, Эвальд. Наш народ потерял родину, могилы предков, единство, надежду на будущее — мы были разбросаны по морю, зависели от стихий, наши корабли окружал бескрайний океан, и оставались только воспоминания о былом величии и слабая надежда на то, что однажды мы обретем свою землю. Что придет благословенный день, когда сбудутся пророчества Эская, но она таяла с каждым годом. Нам не на кого было опереться, у нас не было ни друзей, ни союзников. Рождение детей-арас становилось для виари угрозой — что может быть опаснее обезумевшего, утратившего управление своей Силой мага на корабле, с которого невозможно бежать? Магистры Суль знали об этом, они использовали наше несчастье против нас. Империя тоже пользовалась этим, иначе мы с Карой не оказались бы в Рейвеноре, в Охранительной Ложе. Для нас это была трагедия, для них — выгода.

— Что-то я не понимаю тебя, Элика. Если вы не в состоянии контролировать Силу ваших арас, как же это удается сулийцам и имперцам?

— В империи магов не разделяют тысячи миль моря, они все на виду. Каждый маг обязан соблюдать множество правил и запретов, все его действия и поступки контролируют Охранительная Ложа и Инквизиция. Если маг утратил контроль над Силой, отступил от присяги или не выполнил предписания Ложи, его ждет изгнание из Ложи, а затем — смерть или вечное заключение в казематах Ардессы. Что же до сулийцев, то им как раз и нужно, чтобы арас превращались в сосуды темной Силы, посредников между миром мертвых и миром живых. Истинная сила магистров Суль в том, что они могут использовать чужую боль и чужое несчастье себе во благо.

— И тем не менее вы отдавали им детей.

— Не всех, — Элика помолчала. — Были случаи...

— Вы убивали детей-арас?

— Эледар хотел убить свою дочь, но не смог.

— Боже всемогущий! Как вы докатились до такой жизни?

— Ты не смеешь нас судить! — разозлилась Элика. — Страдания, которые перенес мой народ...

— ... не оправдывают убийства детей. Того, что вы отдавали их в собственность злейшим врагам всего живого.

— Нет, нет, нет! — Элика с ужасом смотрела на меня. — Мы всего лишь хотели выжить. Выжить, понимаешь ты это?

— Понимаю. Разумом, но не сердцем.

— Да, мы стремились выжить, — упрямо повторила эльфка. — И выиграть время. Отдавали на съедение чудовищу наших детей, нашу плоть и кровь, чтобы дождаться дня, когда можно будет сказать: "Наши жертвы не были напрасны!" Наступают последние времена, Эвальд. И два пророчества Эская уже сбылись. Ты и Брианни нашли друг друга, и меч Зералина висит у тебя на поясе. А это значит, что дети арас больше не будут умирать от рук своих соплеменников или служить Злу.

— Ты говорила, Домино может стать глайстиг.

— Может. Поэтому ты рядом с ней. Ты в ответе за нее.

От слов Элики меня пробрал лютый озноб. Скажи она, что я болен проказой, я бы испугался меньше.

— Я хочу знать, почему это может произойти, — произнес я, пытаясь побороть дрожь во всем теле.

— Я же сказала тебе — маг всегда ходит над бездной. И горе ему, если он сорвется, и некому будет протянуть ему руку в последний миг. Вспомни, что сказала тебе мать Эзиле.

— Это все, что ты мне хотела сказать?

— Нет, — Элика подошла ко мне, коснулась пальцами моего плеча. — У моего народа принято еще с времен Сухопутной Эпохи считать своим побратимом всякого, кто пролил свою кровь за землю виари или на палубу их корабля. Помни об этом, Эвальд, может пригодиться.

— Что-то в твоих словах сквозит безнадега. Элика. Будто мы никогда больше не увидимся.

— Я бы хотела стать для тебя чем-то большим, чем просто спутница, — Элика подняла руку, провела тыльной стороной ладони по моей щеке. — Ты мне понравился, Эвальд. Но я уже говорила тебе об этом. И понимаю, что твое сердце занято. И я не хочу ломиться в него силой или хитростью.

— Я...я даже не знаю, что и сказать.

— Ничего не говори. Я благодарна тебе — ты изменил мое мнение о салардах. И ваша с Домино любовь дает мне надежду. Большего мне не нужно.

* * *

На четвертое утро после совета корабли виари начали покидать бухту Мьюра. И в наш шатер пришел посланник от Мераля Варина.

— Дуайен ждет тебя, арас-нуани, — сказал он и добавил, обращаясь ко мне. — И тебя тоже, фламеньер. А вы, — обратился посланник к Элике, Домашу, Ганелю и Джераму, — останетесь здесь.

Следуя за посланником, мы прошли на берег — здесь было ветренно, холодно, пустынно, беспокойные воды бухты казались под пасмурным небом серее свинца. Нас ждала лодка с корабля капитана Руэля Орфина. Я помог Домино сесть в лодку, и мы поплыли к кораблям, стоявшим у самого выхода из бухты.

Большая часть кораблей уже покинула залив, оставалось лишь несколько ледоров и суда сопровождения.

Я уже не в первый раз видел корабли виари, дважды путешествовал на их борту, но так и нашел им аналогов в нашем, земном кораблестроении. Наверное, если брать их размеры, надводные очертания и парусное вооружение, виарийские корабли ближе всего к португальской каравелле-редонде или галеону. У каждого дома была своя раскраска бортов кораблей — например, бело-зеленая у клана Лайтор, или черная у Ларадас, плюс вымпелы и фонарики на мачтах и геральдические знаки на бортах. Поскольку я с детства обожаю парусные корабли, то, конечно же, такое величественное зрелище, как десятки парусников в одной бухте, не могло не произвести на меня самое сильное впечатление. И почему-то подумалось, что негодяй Дуззар кое-в-чем был прав — власть в Империи принадлежит людям, мягко сказать, недальновидным. Хотели бы, давно заполучили союз с виари, прекрасными моряками, кораблестроителями и магами. Плюс большой быстроходный флот, ведомый прирожденными моряками, равных которым нет. И если мне не удастся образумить императора...

— О чем ты думаешь? — Домино провела пальцами по моей щеке.

— О кораблях. Как красиво!

— Ты напряжен, я чувствую.

— Пустяки, любовь моя. Все замечательно.

— Хочу сказать тебе — думай, что отвечаешь Варину, — зашептала Домино. — Он ужасно не любит, когда ему возражают.

— Как ты думаешь, о чем он хочет говорить с нами?

— Не знаю.

— А я знаю, — я поцеловал ее в губы. — О том, как я тебя люблю.

— Я же серьезно, Эвальд!

— И я серьезно.

"Морской демон", флагман дома Лайтор, стоял последним в ряду кораблей у выхода из бухты. Он был крупнее прочих судов виари — наверное, метров шестьдесят в длину, и борта его возвышались метров на семь над водой. Лодка подошла к судну, и с палубы нам кинули веревочную лестницу.

— Помочь тебе подняться? — спросил я Домино, но тут понял, какую глупость сказал — дочь Морского Народа не нуждалась в моей помощи. Для нее подняться по такой вот раскачиваемой ветром лесенке было так же легко, как для меня использовать лифт.

— Заботливый мой! — шепнула Домино. Я заметил, что Руэль Орфин удыбнулся.

Моряки на палубы встретили нас любопытными взглядами. Мы прошли на корму: здесь посланник пригласил нас войти внутрь надстройки, и мы оказались в кают-компании. Варин был не один — рядом с ним за столом сидели еще двое старейшин из тех, что были на Совете. Еще один виари стоял у дальней стены, скрестив руки на груди. На столешнице перед Варином лежал какой-то округлый предмет, накрытый расшитой тканью.

— Шевалье, — поприветствовал меня глава дома Лайтор.

— Милорд, — я кивнул. — Вы звали, мы пришли.

— Присядьте на лавку. И ты садись, дочка, — добавил Варин, обращаясь к Домино.

Он не сразу начал разговор — довольно долго молчал, будто собирался с мыслями. Я терпеливо ждал. Подумал, что беседа пойдет об очень важных вещах, и не ошибся.

— Странно это, — внезапно сказал дуайен.

— Что странно? — не понял я.

— Никогда прежде мир не знал брака, подобного вашему. Ни в одной хронике о таком не говорится.

— Значит, мы первые, — я взял руку Домино и пожал ее пальчики. Она улыбнулась. — И это честь для меня.

— И ответственность великая, — проскрипел один из старейшин.

— Именно так, милорд, — ответил я, глянув старику прямо в глаза. — Величайшая.

— Решение Совета многое изменило, — заговорил Варин. — Даже для меня оно стало неожиданным. Поэтому нам необходимо поговорить, шевалье Эвальд. И твоя жена должна присутствовать при нашей беседе, ибо все сказанное касается и ее тоже.

— Я слушаю вас, милорд.

— Не думаю, что мне стоит рассказывать о прошлом виари. О том, как мы стали народом без земли. Наверняка тебе об этом многое известно. Теперь важнее будущее, и оно представляется мне тревожным и неопределенным.

— Будущее всегда лишено определенности, — ответил я. — Но разве это повод для тревоги?

— У моего народа есть поговорка: "Буря дня грядущего всегда опаснее уже пережитого шторма". Принятое Советом решение привело в бешенство посланника Суль. Вскоре о нем узнают магистры, если уже не узнали.

— Отвечу тебе, милорд, поговоркой моего народа: "Делай, что должно, и будь, что будет". Или ты сожалеешь, что Совет не прислушался к тебе?

— Ты юн, салард, и не научился владеть своими чувствами и своим языком. — Дуайен спесиво сжал губы. — Я верю, что ты любишь Брианни, и на Совете все услышали голос твоей любви. Но вправе ли мы были рисковать жизнями всех виари, чтобы спасти одну жизнь?

— Сожалеешь о том, что вы не отдали коршунам цыпленка? — Я начал злиться. — Если ты хотел посетовать на это, не стоило приглашать меня сюда.

— Эвальд! — Домино положила мне ладонь на руку.

— Да, ты молод, — продолжал Варин, будто не слышав моих слов, — и еще, у тебя нет своих детей. Ты не знаешь, что такое ответственность за свой дом, за своих близких. Однажды ты поймешь нас, стариков. Надеюсь, что поймешь.

— Я люблю Домино и отвечаю за нее. И все, что я говорил, повторю и сейчас. Совет принял единственное верное и честное решение. А что до Договора Двадцати Статей — пусть сулийцы подотрут им зад. По правде сказать, они делают это постоянно, только вы им почему-то верите.

— Разрыв Договора означает войну с Суль.

— А разве она уже не идет? Я прибыл из страны, которая не воюет с Суль, но это не значит, что мы живем в мире. И терванийцы могли бы сказать тебе то же самое, милорд. Я видел, что агенты Суль сотворили в Баз-Харуме, Лашеве, и совсем недавно столкнулся с их происками уже в Железной Земле. Я не верю в мир с сулийцами — они не будут его соблюдать. И знаешь почему, милорд? Между Жизнью и Смертью не может быть мира. Магистры Суль — это Смерть. Тот, кто служит Суль, будет служить Смерти.

— А ты что можешь нам предложить, шевалье? — ответил за Варина один из старейшин, тот самый, что говорил об ответственности.

— Я маленький человек, господин, и не могу говорить за власть предержащих. Но если Империя протянет вам руку, готовы ли вы ее принять?

— Ты говоришь от имени империи, но, передав нам меч, ты становишься ее врагом, — заметил старец.

— Да, если союза между Ростианом и виари не будет.

— Мы знаем цену союза с Ростианом, — сказал старейшина. и я уловил в его голосе презрение. — Когда-то Империя бросила нас на произвол судьбы, и мы лишились всего, что имели. Империя всегда делала вид, что нас не существует.

Можем ли мы верить вашим командорам, вашему императору? Для последователей веры в Матерь виари — всего лишь безбожные язычники. И наши земли теперь часть империи. Никто не вернет их нам.

— У империи и у вас общий враг. Разве это не причина стать союзниками?

— Наш отказ выдать Брианни может стать поводом для разрыва Договора, а может и не стать, — ответил Варин. — А вот заключение союза с империи куда как более недружественный поступок. Магистры не простят нам этого.

— Договор Двадцати Статей стоил бы чего-нибудь, если был бы договором равных. Магистры считают вас своими слугами — не хочу сказать "рабами".

— А разве ваш император так не станет считать?

— Еще раз повторюсь, милорд — я не могу говорить за императора. Я не его посланник, и не наделен полномочиями вести переговоры с вами. Я здесь, как частное лицо, я не посол. Но я прошу поверить мне. Мои слова — это слова человека, которому небезразличны судьбы и людей, и виари. Мы были в Хареме и видели картину Мацея Хомрата.

— Кто такой Мацей Хомрат? — отозвался один из старейшин.

— Пророк, — я перевел дыхание. — Он предсказал новое нашествие Зверя, и оно начнется скоро. Мы видели изображение на картине...

— Пророчества людей! — фыркнул старейшина. заговоривший со мной первым. — Разве люди наделены Даром Предвидения? Ни разу...

— Погоди, Элемар, — остановил его Варин. — Мы и без ваших пророков знаем, куда идет мир, шевалье. Как моряк предугадывает приближение шторма по ветру, воде и поведению морских обитателей, так и мы видим, что великая буря вот-вот разразится. И наши мысли о том, станет она для нас началом новой истории виари, или же окончательной погибелью.

— Ты все время говоришь о погибели, милорд. Неужто все так безнадежно, или ты сгущаешь краски?

— Хочешь сказать, что я трус, и мои собратья по Совету тоже трусы? — В глазах Варина сверкнул гнев, но миг спустя эта искра погасла. — Нет, юноша. Мудрость иногда бывает похожа на трусость, но это не одно и то же.

— И в чем состоит такая мудрость? — Я сделал ударение на слове "такая".

— Среди виари нет единства. Два наших дома уже присягнули сулийцам, а прочие колеблются. Большинство из нас хотят остаться независимыми, но все понимают, что в случае большой войны нам придется принять чью-то сторону. Или же воевать друг с другом. Что может быть страшнее?

— Нашествие нежити, — сказал я. — Когда-то вы сумели спастись сами, но потеряли свои земли. Сможете ли вы отсидеться на своих кораблях, если вся земля станет принадлежать мертвым?

Варин не ответил — протянул руку и стащил ткань с округлого предмета на столе. Я увидел драконье яйцо, точно такое же, что было в руинах Минга и открыло нам портал в Заповедь, только крупнее и покрытое красноватыми прожилками.

— Харрас Харсетта, — вздохнула Домино.

— Вы сказали, что драконы вернулись, — сказал Варин, положив ладонь на артефакт. — Даже если это правда, что толку? И как это поможет нам найти правильный путь?

— Вы его уже нашли, — ответил я. — Вы приняли решение оставить Домино и харрас у себя. И вы не так беззащитны, как тебе кажется, милорд. Имей мужество поверить в себя и свой народ.

— Мы разбросаны по водам океана. Один берег — это Суль с ее пиратами, черной магией и живыми мертвецами. Другой берег — империя, высокомерная, чужая и вероломная. Кому верить?

— Старой Эзиле. И пророчествам Эская.

— Странно — фламеньер, приверженец материанства говорит мне об этом! Мальчишка, ставший мужем моей родственницы. И я трачу время на то, чтобы говорить с ним.

— Ты сам меня пригласил. Я не напрашивался на эту встречу.

— Не горячись. Этой ночью у меня был долгий и трудный разговор с главами домов. У нас много разногласий, но есть одно, в чем мы едины — возврата к прежней жизни для виари не будет. Нам предстоит ступить на путь, который приведет нас или к славе, или к погибели.

— Мудрые слова, милорд. Так в чем дело? Первый шаг вы уже сделали, пора сделать второй и третий.

— Затем вас и пригласили сюда. — Варин перевел взгляд на Домино. — Главы домов хотят, чтобы ты, Брианни, отправилась ко двору императора и встретилась с ним. Ты Блайин О`Реах, у тебя есть все права говорить от имени всего народа виари. Готова ли ты сделать это?

— Да, готова. — твердо ответила Домино.

— Это будет нелегкое поручение, дочка, — Варин помолчал, а потом добавил уже обращаясь ко мне: — Но я знаю, что после случая на Порсобадо Брианни считается в вашей империи преступницей, поэтому Харрас Харсетта останется у меня — как гарантия того, что с Брианни ничего не случится.

— С ней ничего не случится. Она ваш посол, она моя жена и...

— Тем не менее. Мы не доверяем салардам, ты знаешь. И твое заступничество не будет иметь веса, уж прости. — Варин сделал знак стоявшему виари, и тот, достав из поясной сумки запечатанный свиток, вручил его дуайену, а Варин передал свиток Домино. — Вот письмо для императора. Его подписали все главы домов. Пусть он прочитает его. И пусть он увидит, что меч Зералина — не вымысел, что он существует.

— Я приветствую ваше решение, милорд, — сказал я, искренне обрадованный таким поворотом событий.

— Пришло время всем нам покидать Мьюр, — задумчиво сказал Варин. — Поэтому готовьтесь в путь. Капитан Орфин доставит вас в Каль. Его корабль "Афалина" один из самых быстроходных, так что через несколько дней вы бросите якорь в тамошней гавани.

— Могу я задать тебе вопрос, милорд?

— Да, фламеньер.

— Почему вы не стремитесь обрести землю? В океане немало островов, где виари смогли бы осесть, и ваши скитания прекратились бы? Власть магистров Суль не беспредельна и вы...

— Ты не понимаешь, — оборвал меня дуайен. — Нам нужна наша земля. Не клочки суши среди безбрежного моря, а те земли, которые изначально принадлежали моему народу. Тот, кто обедал за столами в королевском чертоге, не станет есть выброшенные кем-то объедки.

— Хорошие слова, милорд. Обещаю, император услышит их.

— К завтрашнему утру вы должны быть готовы отправляться к имперским берегам. — Варин тяжело вздохнул. — Много опасностей ждет вас, поэтому будьте осторожны. И помните, что мы вручили вам судьбу нашего народа. Мы будем ждать вас. Я буду ждать...

* * *

Последние корабли виари покидают бухту Мьюра, и мы отплываем вместе с ними. Моряки "Афалины" поднимают паруса, а мы с Домино стоим на баке и смотрим вперед, в открывающуюся за утесами бухты даль океана.

Странно, но сейчас мне вспоминается сцена из фильма "Титаник", когда герои ди Каприо и Кейт Уинслет стоят на носу лайнера, и девушка разводит в стороны руки, будто летит. Красивая сцена, но почему-то мне кажется, что слишком много в ней наигранного, киношного, хотя...

— О чем думаешь? — спрашиваю я, наклонясь к ушку Домино.

— О нас с тобой. О том, что вот-вот начнется.

— Что начнется?

— Не знаю.

Паруса "Афалины" разворачиваются, хлопают, наполняются ветром, и корабль начинает движение туда, где изящные виарийские суда, выстроившись в караван, плывут в открытый океан. Матросы-виари суетятся, проносятся мимо нас, занимаясь своим делом, и я почему-то чувствую себя на корабле лишним.

— Все будет хорошо, — шепчу я Домино. — У тебя все получится.

Я замечаю, что Элика стоит у носовой надстройки, постукивает себя по левой ладони магическим жезлом и наблюдает за нами. Ее глаза серьезны, в них нет насмешки. Только какая-то печаль.

— Начинаем путешествие, милорд собрат рыцарь! — громыхнул подошедший к нам Домаш. — Госпожа Брианни, ты нынче прекрасна, как это утро. Счастливец твой супруг, Матерью клянусь, счастливец. Не каждому дано эдакой красотуни взаимную любовь заслужить.

— Ты такой любезный, сударь, — Домино опустила глаза.

— А ты не смущайся, госпожа, не надо. Матерь наделила тебя красой неземной, сим гордиться пристало! — Домаш совсем по-свойски хлопнул меня по плечу. — Убедил ты меня, милорд Эвальд, вот вернусь к себе в Бобзиглавицы, начну искать себе невесту.

— Давно тебе пора хозяйкой обзавестись, — сказала со слабой улыбкой Домино. — Такой видный мужчина, и один.

— Видный? — Домаш аж задохнулся от счастья. — Ну, скажешь тоже...

— И воин славный, — продолжила Домино. — Эвальд мне про твои подвиги рассказывал. Такому нужно много наследников родить, чтобы о славе твоей поколениями помнили.

— Ах, госпожа, твои бы слова да Матери на слух! Давно о сем мечтаю, да все не складывается. — Тут Домаш подкрутил усы. — Ничего, как женюсь, за шесть лет двенадцать детей с женкой моей родим.

— Это как? — не удержался я.

— А каждый год по двойне! И сил и желания у меня вполне достанет на такое увеличение рода Домашей. — Роздолец наклонился ближе, перешел на шепот. — Вон, возьму да и паненке Элике нашей руку, сердце и все мое прочее достояние предложу! Как думаете, примет она?

— Еще как примет! — с самым серьезным видом заявила Домино.

— Коли собрат мой Эвальд женился на виарийской деве, то и мне не след отставать. Да и хороша собой волшебница наша.

— Помнится, пан Домаш, говорил ты мне, что волшбы боишься, — заметил я.

— Так то ж черной волшбы. А паненка Элика наша златоволосая — добрая ворожея, чаю, меня колдовством изводить не станет.

— Ой, Домаш, это ведь любовь!

— Так и мне порой кажется. Или душой я к ней прикипел за время странствований наших? А еще я женской красоте ой как неравнодушен, а дамзель Элика ну уж очень красивая. Разве возможно мимо такой вот барышни пройти спокойно? Никак нельзя. Но госпожа Брианни лучше, — Домаш неожиданно наклонился и, взяв руку Домино, запечатлел на ней звучный поцелуй. — Оставлю вас, а то вы, верно, вдвоем желаете побыть.

— Он и впрямь обхаживать ее начнет, — шепнула Домино, глядя, как Домаш подошел к Элике и о чем-то с ней заговорил. — И вот будет забавно, если у него все получится!

— Да, было бы здорово.

— А ты не ревнуешь? — внезапно спросила Домино.

— Ревную? К кому?

— Ну, Элику к этому рыцарю, — тут Домино покраснела, опустила глаза. — Прости, я глупость сказала.

— Глупость, — я обнял ее и крепко поцеловал в губы. Потом мы стояли обнявшись, и над нашими головами хлопали паруса и кричали чайки, будто слетевшиеся сюда со всего острова. "Афалина" понемногу набирала ход, плавно скользя мимо последних ледоров, еще не покинувших бухту.

Я подумал, что очень скоро мы вернемся в имперские земли. А там...

— Ты думаешь о будущем? — Домино непостижимым образом угадала мои мысли. — Не надо, не стоит.

— Я боюсь за тебя.

— А я за тебя. Но это всего лишь любовь.

— Любовь, — я посмотрел ей в глаза. — Да, любовь. Я люблю тебя.

— А я тебя, — Домино прижалась ко мне, вздохнула. — Как хорошо, что есть любовь. И она бережет тех, кто в нее верит.

* * *

Мне снилась пучина. Темная, холодная, бесконечная, куда я медленно погружался, раскинув руки и ноги. И из этой смертельной глубины мне навстречу поднималось нечто. Что-то, не имеющее названия, никогда не виденное живущими на суше, огромное, бесформенное и смертельно опасное. Оно будто обволакивало меня струями тьмы, похожими на щупальца. Странно, но я не боялся. Я понимал, что эту неведомую тварь можно одолеть, и потому бесстрашно опускался ей навстречу, раскачиваемый подводным течением, сопровождаемый целой стаей рыб. Мне нечего бояться — со мной меч Зералина, со мной сила Домино, которая ждет меня наверху, на корабле и знает, что я обязательно вернусь к ней! Ведь я же фламеньер, и еще — я уже столько раз ходил рядом со смертью, что этой мерзкой глубоководной твари меня не напугать. Только бы спуститься на расстояние удара мечом, и подводная гнусь получит то, что заслужила...

— Эвальд!

Это Домино, она зовет меня. Я хочу крикнуть, что у меня все хорошо, что я вот-вот расправлюсь раз и навсегда с мерзким подводным ужасом, но не могу раскрыть рта. Скорость падения в пучину внезапно убыстряется, и я уже почти лечу навстречу подводной гадине.

— Ааааааааааааааааа!

— Эвальд!

Пробуждение пришло мгновенно. Пучина исчезла, я лежал на койке в каюте. Прикроватный фонарь почти погас, и я увидел в круге колеблющегося света Домино. Рядом с ней стоял капитан Орфин.

— Идем, милорд, тебе надо это видеть, — сказал эльф очень нехорошим тоном.

— Что-то случилось? — спросил я, натягивая дублет.

— Сейчас все сам увидишь.

Наступавшее утро было серым и ветренным, тяжелые облака почти сплошь скрыли небо. Похоже, надвигался шторм, но капитана Орфина, как оказалось, озаботило совсем не это. На корме "Афалины" уже стояли Домаш, Ганель, Джарем и Элика. Магичка выглядела очень встревоженной.

— Вон там, — она показала на горизонт. — Видишь? Корабли, и они идут за нами.

— Ca`nei a vian, soerie, — сказал Орфин, раскрыл сумку, вытащил короткую подзорную трубу и подал мне. — Смотри прямо, фламеньер.

Я посмотрел в трубу и сразу увидел корабли — их было три. Два парусника, и, похоже, ледор, поменьше тех, что я видел на Мьюре. До них было, наверное, миль пять, и они шли в нашу сторону.

— A`ren Sulean vel, — сказала Элика. — Сулиец. И с ним два наших корабля.

— Понятно. — Я посмотрел на Домино. — Такова, значит, виарийская честность. Не думал, что Варин опустится до предательства.

— Не надо говорить пустых слов, салард, — бросил Орфин с презрительной гримасой. — Мы еще не знаем их намерений.

— Пустить нас всех на дно, вот чего они хотят. — Я плюнул на палубу. — Джарем, готовь мои доспехи!

— Да, милорд! — отозвался оруженосец и побежал к надстройке.

— Эвальд! — крикнула Домино.

— Я не позволю им! — Я сжал кулаки и повернулся к Орфину. — Можете меня убить, но я не позволю.

Вот он мой сон, подумал я, затягивая ремни на куртке. Есть океанская пучина, а есть пучина предательства. Теперь я знаю, как называлась тварь в моем сне.

Проклятые предатели! Варин, сволочь, не решился пойти против воли Совета, так пошел на подлость, подстроил встречу в открытом море с сулийскими пиратами.

Подонок!

— Джарем, — я сделал паузу, ком в горле мешал говорить. — Возможно, мы сегодня умрем.

— Все в воле Матери, милорд, — ответил оруженосец, подавая мне шлем. — Она в милости Своей позаботится о нас.

— Да, ты прав.

— Эвальд! — Домино вбежала в каюту, бросилась ко мне на грудь. — Орфин ничего не знает про эти корабли. Он поклялся.

— Это все твой дядюшка, будь он... Только он мог знать, куда мы плывем. пусть он сдохнет, пес!

— Эвальд, не надо! Ты несправедлив к дяде. Он...он не мог.

— Я не отдам им тебя, — выдохнул я, пытаясь побороть охватившие меня ужас и отчаяние. — Никогда, Домино. Если мы умрем...

— Ты собрался умирать? — осведомилась Элика из дверей каюты. — А я думала, мы будем сражаться и победим.

— Да, будем. — Я взял из рук Джарема меч. — Насчет победы не знаю, но будь я проклят, если сдамся без боя.

На палубе нас ждал Орфин, окруженный матросами.

— Мы еще не знаем их намерений, салард, — сказал капитан, — но мы готовы.

— Готовы к чему?

— К бою, поглоти меня пучина!

— Значит.... — Я осекся, мне вдруг стало стыдно за своим слова, сказанные сгоряча. — Так вы с нами, капитан?

— У меня приказ Совета доставить тебя и Брианни в Каль. И никто мне не помешает этого сделать.

— Прости меня, Руэль, — я протянул капитану руку. — Я был неправ.

— Прощаю, — Орфин не принял моей руки, но положил ладонь на сердце и поклонился. — Постарайся не падать за борт, салард. Ты не выплывешь в своих доспехах и утопишь меч Зералина.

Я хотел ответить, но громкий и протяжный звук рога сбил меня с мысли. Матросы "Афалины" быстро собирались на палубе. Многие уже вооружились луками, мечами и абордажными топорами. Это зрелище меня немного подбодрило. Потом я увидел Домаша — роздолец уже успел облачиться в кольчугу и вооружиться.

— Деремся? — спросил он, подойдя к нам. — Никогда прежде не дрался в море.

— Боюсь, придется, — я посмотрел на приближающиеся корабли: теперь их было видно уже без трубы.

— Посланник Исан`д`Кур решил взять силой то, что не получил уговорами, — сказала Элика.

— Да, это "Магистр Магут", крейсер, на котором сулиец прибыл на Мьюр, — подтвердил Орфин. — И с ним наши братья из Туасса ад-Руайн. Думаю, они тайно шли за нами от самого Мьюра, а теперь решили, что время атаковать пришло.

Я поднял трубу, чтобы рассмотреть приближающийся корабль. Сулийский крейсер выглядел очень необычно. На таком расстоянии было трудно определить его размеры, но было ясно, что он очень большой, намного больше виарийских кораблей сопровождения. Странно, но у сулийского корабля не было ни мачт, ни весел — он напоминал огромного черного кита, выставившего из темного предштормового моря покатую спину и тяжело разрезающего высокие свинцовые волны. Судя по тому, как быстро сокращалось расстояние, — а ведь "Афалина" продолжала идти полным ходом! — крейсер повелителей мертвых развивал очень приличную скорость.

— Сколько воинов может быть на таком корабле? — спросил я Орфина.

— Не меньше сотни. Иногда полтораста.

— Добавь еще сотню виари с кораблей сопровождения, — сказала Элика таким странным тоном, что я вздрогнул. — Они тоже отличные воины.

— Да, — произнес я. — А у тебя, капитан?

— Сорок пять человек. С вами пятьдесят.

— Один к пяти, значит. Ну что ж, пусть так. Каковы наши действия?

— Погоди, они сигналят! — воскликнул Орфин. — Приказывают остановиться.

— Нет! — глухим голосом произнесла Домино. — Нельзя останавливаться.

— Как прикажешь, арас-нуани, — Орфин поклонился.

— Через какое время они нагонят нас? — осведомился я.

— Гонка не может продолжаться долго. У сулийских боевых кораблей особые машины, использующие магию и позволяющие им развивать большую скорость. Моя "Афалина" даже с попутным ветром не пойдет так быстро.

— Значит, мой сон был вещим, — пробормотал я, глядя на вражеские корабли. — Каков твой план, капитан?

— Маневрировать, не дать им протаранить нас или взять нас на абордаж. Это все, что мы можем сделать. Весь вопрос в том, как долго мы сможем уворачиваться.

Я отчетливо услышал в голосе Орфина обреченность, и отчаяние и ужас вновь овладели мной. Вот и все. Еще два-три часа, и мы...

— Поджечь их никак не получится? — спросил я.

— Корабли Туасса ад-Руайн можно поджечь, но черный корабль никак.

— Черный корабль? — Я перевел взгляд на преследующее нас чудовище. Да, действительно черный корабль. Самое то название. И теперь, когда враг приблизился на расстояние примерно в милю, я разглядел, чего не увидел раньше. Поверхность сулийского крейсера не была гладкой. Она напоминала корку черной лавы, сплошь покрывавшую судно от носа до кормы. Ни люков, ни портов, ни надстроек, только торчащие из корпуса кованые тараны, решетчатые и телескопические стрелы с абордажными крючьями и лестницами, какие-то широкие трубы с раструбами — видимо, приспособления для метания снарядов или горючей смеси. Теперь, когда сулийский Левиафан подошел к нам на расстояние не больше мили, я мог оценить его размере — вражеское судно имело не меньше восьмидесяти метров в длину и не меньше пятнадцати в ширину. Даже по самым современным судостроительным меркам очень и очень прилично, тянет на эсминец. У него и команда должна быть внушительная, а если представить себе, что это мертвецы, которых совсем непросто убить...Да еще и два виарийских корабля сопровождения.

Похоже, мы влипли.

— Снова сигналят! — крикнул капитан Орфин. — Приказывают остановиться и принять их ял. Если не остановимся, они нас атакуют.

— Чем ответим, капитан? — спросил я.

— Ничем. — Орфин повернулся и бросил несколько отрывистых команд собравшимся на палубе матросам. — Пришло время драться.

Я посмотрел на Домино. Ее лицо стало бледным, глаза сузились, в них появился нехороший блеск. Я попытался коснуться ее руки, но она одернула ее, точно мое касание было ей неприятно.

— Домино! — воскликнул я.

— Не сейчас. Погоди. Элика!

— Да? — отозвалась магичка.

— Нам нужно будет создать двойной поток магии, — сказала Домино, продолжая смотреть на приближающийся сулийский крейсер. — Мне нужна подпитка, одна я не справлюсь.

— Отличная идея, Блайин О`Реах, — одобрила Элика, но почему-то заметно побледнела. — Когда начнем?

— Прямо сейчас, — тут Домино посмотрела на меня. — Мы пойдем на нос корабля, Эвальд. Так надо. Я не знаю, сработает ли мой план, но лучшего у нас нет.

— Я пойду с тобой!

— Нет, твое место рядом с моряками. Ты нам ничем не поможешь, наоборот — можешь помешать, потому что я буду отвлекаться, думая о тебе.

— Что ты задумала?

— Потом, любимый. — Домино поцеловала меня и прижалась щекой к груди. — Береги себя, Если тебя убьют, я... моя жизнь закончится.

— Не убьют, солнышко мое. Я бессмертный.

— Глупенький ты мой! Ну все, пора идти. Я люблю тебя, Эвальд.

— Ме лаен туир, Брианни.

— Удачи, герой! — крикнула Элика и помахала мне рукой. — Помни, что я тебе говорила, пригодится! И не поминай лихом...

— Не поминай... — Я осекся. Почему-то слова Элики наполнили мое сердце тоской. И ее глаза...

Неужели Элика думает, что мы обречены? И моя Брианни...

— Возьми это, — капитан Орфин вернул меня к реальности. Он протянул мне круглый большой щит из дубленой акульей кожи с массивным костяным умбоном. — Если начнется обстрел, он тебе понадобится.

Я хотел поблагодарить Орфина, но тут что-то пронеслось над мачтами, оставляя черный дымный след, и упало в море метрах в пятидесяти по курсу нашего корабля.

— Порви их кракен! — выдохнул капитан и побежал на нос. Вновь взревел боцманский рог, моряки "Афалины" частью начали подниматься на реи, чтобы занять позицию для стрельбы, частью собрались у бортов.

Еще один снаряд, посланный с сулийского корабля, упал недалеко от "Афалины". Мертвые канониры пока пристреливались, но я не сомневался, что рано или поздно снаряд попадет в цель. Корабли Туасса ад-Руайн тем временем слегка вырвались вперед — видимо, сказывалось то, что ветер усилился, — и теперь брали "Афалину" в классические "клещи". До них было уже не больше пяти кабельтовых, и скоро они выйдут на расстояние выстрела из лука...

— Два перестрела! — услышал я голос капитана. — Лучники!

Да уж, стрелы слишком жалкое оружие, чтобы причинить хоть какой-то урон бронированному Левиафану, с горечью подумал я. И хрен его возьмешь на абордаж. Разве что попытаться атаковать его союзников-виарийцев, и даром что их вдвое больше чем нас?

Мгновение спустя я увидел, как из трубы с раструбом по левому борту сулийца вылетел еще один метательный заряд. Он прочертил в воздухе черную дымную полосу и с шипением погрузился в море метрах в пяти от нашего корабля. Я поискал глазами Домино и Элику, но такелаж фок-мачты скрывал от меня бак "Афалины".

Почему я здесь? Я должен быть рядом с ней!

Я уже обернулся, чтобы сказать капитану Орфину, что иду на бак, но встретился взглядом с Домашем. Роздолец стоял чуть позади меня, подняв щит и сжимая в руке свой грозный топор: глаза у него горели, челюсти были стиснуты. Рядом с роздольцем был мой оруженосец Джарем с обнаженным фальчионом в руке, а за ними стоял Ганель, наш всезнайка, но не книга была в его руках, а виарийская фигурная пика. Он тоже собирался сражаться рядом с нами. Рядом со мной.

Могу ли я покинуть их? Даже ради моей...

— Полтора перестрела! — крикнул капитан.

В третий раз взревел рог: моряки вокруг нас сноровисто наложили стрелы на тетивы своих луков, готовясь дать залп. Корабли Туасса ад-Руайн развернулись и теперь шли прямо на нас, будто собирались таранить нас в борт. Но еще раньше будет смертоносный дождь стрел с обоих кораблей, и кто его знает, дойдет ли дело до рукопашной схватки? Вот они, виари, выбравшие службу повелителям мертвых — я уже могу видеть их, как они стоят на баках и вдоль бортов, держа наготове длинные луки из китового уса, предвкушая быструю и легкую победу. Их много, больше, чем нас, и очень скоро они захватят наше судно и бросят наши головы к ногам сулийского посланника, который сейчас наверняка предвкушает быструю и легкую победу. Мою голову, Домаша, Джарема, Ганеля, Элики.

Голову моей Брианни...

А если попробовать сделать ВОТ ТАК?

— Капитан Орфин! — крикнул я.

— Чего тебе. фламеньер?

— Можете просигналить этим молодцам, чтобы смотрели на нас?

— Конечно.

— Тогда сигнальте, сейчас же.

На этот раз боевой рог "Афалины" издал длинную переливчатую трель. Я вытянул из ножен кинжал подошел прямо к заднему лееру кормы, так, что теперь меня могли хорошо видеть с обоих кораблей Туасса ад-Руайн. Домаш и Джарем двинулись было за мной, но я жестом остановил их и теперь чувствовал на своей спине их недоумевающие взгляды. И такие же напряженные и вопросительные взгляды были устремлены на меня с вражеских палуб, где собрались готовые к бою команды Туасса ад-Руайн.

Я вытянул левую руку перед собой, сдвинул рукав куртки вверх почти до локтя и коротко резанул себя по предплечью. Выступившая из пореза кровь потекла по руке и закапала на палубу.

Вот так, Элика, подумал я, с вызовом глядя на приближающиеся виарийские корабли. Если твой совет не поможет нам, то уже ничто нас не спасет...

Ответом мне была тишина — слишком долгая, как мне показалось. И следом торжествующе запели рога на коряблях Туасса ад-Руайн, и им ответил рог с "Афалины". А потом меня схватил за руку капитан Орфин и воскликнул:

— Они трубят отбой! Они выходят из боя!

— Есть! — заорал я в восторге.

— Разорви демоны мою печенку! — выпалил Домаш.

Действительно, виарийские суда начали менять курс, разворачиваясь к нам бортами и расходясь в стороны. И на "Магистре Магуте" сразу поняли, что означает этот маневр. Левиафан испустил долгий, пронзительный режущий уши гудок — настоящий вопль ярости и злобы. Повелители мертвых поняли, что их рабы изменили им, вышли из подчинения, не захотели убивать своих братьев. Что сила живой крови и древней традиции нарушила их планы. Сразу два снаряда вылетели из чревы чудовища и упали совсем рядом с "Афалиной". И теперь всем на судне, не только мне, было совершенно очевидно, что следующий залп попадет точно в цель.

За моей спиной раздался громкий треск, и этот звук заставил нас всех обернуться. Над носом "Афалины" появился огромный светящийся шар, в котором вспыхивало множество электрических разрядов. На наших глазах этот шар поднялся выше мачт, и понесся над морем в сторону черного корабля, оставляя за собой полосу из разноцветных искр. Повис прямо над сулийцем — и взмыл вверх, к облакам, осветил их призрачным слепящим светом, таким ярким, что мы все невольно прикрыли глаза. А когда свет померк, мы все увидели, как над крейсером некромантов буквально на глазах сгустилась непроглядная черная со зловещим багровым отливом туча. И ослепительно сверкнула первая молния, ударившая прямо в сулийский корабль. А потом еще одна, и еще, и еще.

Это была даже не гроза — настоящий электрический шторм, если можно так сказать. Молнии поражали Левиафана раз за разом, с интервалами меньше секунды, и гром грохотал непрерывно, оглушив всех нас. Я видел ужас на лицах стоявших рядом виарийских моряков, я видел страх в глазах Домаша — а ведь напугать роздольца совсем непросто! Да и мне было страшно. Могу поклясться, что никто никогда ни в одном из миров не видел такой чудовищной грозы, какую в тот день видел я. Может, только в аду — если, конечно, в аду бывают грозы, — можно увидеть что-то подобное. Сулийский крейсер весь окутался электрическими разрядами, вода вокруг него буквально кипела, он на глазах терял скорость, а молнии из магической тучи все продолжали бить в него, не теряя своей силы. Поднявшийся шквалистый ветер обрушился на "Афалину", осыпая нас брызгами, волны подхватили наш корабль, но никто не покинул кормы — все мы, с трудом сохраняя равновесие, вцепившись в леера и снасти, наблюдали, как буйствует магическая стихия. Наконец, сулиец потерял ход, его начало разворачивать на месте, но молнии продолжали сыпаться на него, добивая уже беспомощное судно. Прошло еще, наверное, с минуту, и я увидел, что черный корабль начал крениться на нос.

— Он тонет! — заорал я, пытаясь перекричать вой ветра и непрерывный грохот громовых раскатов. — Тонет, сволочь!

Крен сулийского монстра увеличивался буквально на глазах. Вот уже корма задралась над водой, и стали видны застывшие неподвижно винты. Белый пар окутал его плотным облаком — это раскаленный молниями металл обшивки соприкасался с морской водой. Потом черный корабль начал заваливаться на левый борт. Словами не описать, какое торжество я ощущал в эти секунды. У меня больше не было сомнений, что с кораблем магистров покончено.

Агония Левиафана продолжалась недолго — не более двух минут. Молнии расстреляли его подчистую. Мы всем кораблем наблюдали, как уходит под воду сулийский крейсер. И лишь когда край кормы чудовища скрылся в кипящей водяной воронке, электрический шторм стих. Черная туча исчезла, будто ее и не было, и мы все долго не могли прийти в себя.

— Превеликая Матерь! — вздохнул Домаш. Лицо его было белым, как бумага, в глазах стоял ужас. — Не приведи мне еще раз увидеть такое...

— Брианни! — выкрикнул я и бросился к трапу.

Она была жива. Стояла на коленях, с разведенными руками и глядя невидящими глазами в небо. Я схватил ее, поднял, прижал к груди, покрыл поцелуями ее лицо.

— Милая моя! — шептал я. — Маленькая моя! Что с тобой? Ответь мне, не молчи!

— Все... хорошо, — слабым голосом отозвалась Брианни. — Ме... лаен туир.

Я не успел ответить ей, сказать, как же она мне дорога, как я люблю ее. Мимо меня промчался Домаш, едва не сбив нас с ног. Подбежал к распростертой на досках палубы маленькой беспомощной фигурке, подхватил ее — и заревел, так горько и обреченно, что радость, владевшая мной еще миг назад, сменилась невыразимым горем.

В жизни, наверное, есть много вещей, которые будят эмоциональную бурю в нашей душе. Кого что берет за живое, как говорится. Но я для себя определил одно — никогда больше не хочу увидеть то, что мне довелось видеть в тот недоброй памяти день. Никогда больше не хочу слышать, как огромный, сильный, непобедимый в бою мужчина рыдает над телом женщины, которую любил...

* * *

К закату все было готово. Тело Элики, обмытое, умащенное благовониями и завернутое в чистую парусину, было уложено на специально сколоченный моряками "Афалины" маленький плотик с кольцами для талей шлюпбалок. Домино сама проследила за всеми приготовлениями, а потом вернулась в нашу каюту. Мягко отстранилась от меня, когда я попытался обнять ее, и села на койку. Я сел рядом.

— Ты винишь меня? — спросила она.

— Нет, — ответил я, обняв ее за плечи. — Война не бывает без жертв. Я оплакиваю Элику, но холодею при мысли, что на ее месте могла быть ты.

— Двойной поток магии очень опасен, — сказала Домино, опустив взгляд. — Он забирает у мага-донора очень много жизненных сил, опустошает его. Я виновата во всем. Не предусмотрела, что может случиться. Просто не думала об этом. Опасность была слишком велика.

— Не оправдывайся, любимая. Элика знала, что может погибнуть.

— Я понимаю, но это не оправдание. Эвальд, милый, мне плохо. Мне жаль ее. И в то же время я восхищаюсь ей. Она знала, что идет на верную смерть, но не испугалась, не дрогнула, не отступила. И еще...

— Что?

— Это уже вторая смерть по моей вине. На Порсобадо была Джалин Улайд. Теперь вот Элика.

— Ты винишь себя? Не стоит, любимая. Они сделали свой выбор.

— Они умерли, а я жива, — в глазах Домино заблестели слезы. — Смерть все время рядом со мной. И я боюсь.

— Смерть сопутствует нам всю жизнь. По-другому никак. Мы все умрем, а вот кто как жил, имеет значение.

— Это слова. — Она отвернулась. — Пустые слова.

— Я тут вспомнил... — Я обнял Домино, повернул лицом к себе. — Говорят, человек легко идет на смерть в горячке боя. Может, оно и так. Я многда задумывался над тем, что это значит — пожертвовать собой. Мой прадед был моряком, ты знаешь. Он моему отцу в детстве рассказывал, что во время боя на эсминце начался пожар, и матросы голыми руками вытаскивали из огня снаряды, чтобы не взорвались. Никто из них не думал о том, что может погибнуть. Но это бой, стихия. Но бывает и так, что человек обдуманно и осознанно жертвует собой ради других. Ты знаешь, в моем мире нет магии. Мы не используем Силу. У нас есть энергия. Она питает наши устройства, наш транспорт, согревает и освещает наши дома. Энергию вырабатывают особые сооружения, которые мы называем электростанциями. Среди них есть такие, что используют очень опасные для человека вещества и технологии. И вот однажды одна такая электростанция взорвалась. Это случилось за несколько лет до моего рождения. Мы называем эту аварию катастрофой на Чернобыльской АЭС. Взрыв выбросил в воздух тонны опаснейших ядов, отравил большую территорию, но это было не самое страшное. Вскоре спасатели обнаружили, что возможен новый взрыв, еще более смертоносный. Раскаленное ядро станции плавилось, а под ним располагался большой бассейн с водой для охлаждения аппаратов станции. Их разделяла только бетонная перегородка. Ты должна знать, что бывает, когда встречается огонь и вода. — Я помолчал. — Казалось, все были обречены. И вот тут нашлись три человека, которые предложили спуститься в бассейн, открыть клапаны в бассейне и выпустить всю воду. Предотвратить неминуемый взрыв. Но только ядро испускало убивающее все живое лучи, и эти люди знали, что идут на верную смерть...

— И что было дальше?

— Они спустились в бассейн и открыли клапаны. Вода ушла, и теперь можно было не опасаться взрыва. Когда они выбрались на поверхность, их встречали как героев. Они спасли многие тысячи жизней, отдавая свои.

— Они умерли?

— Да. Они были обречены и знали об этом. У каждого, кто идет в бой, всегда есть шанс выжить. У них не было ни единого, но они не отступили, не испугались, выполнили свою миссию, зная, что заплатят за это жизнью. Я запомнил имена этих героев. Их звали Алексей Ананенко, Валерий Беспалов и Борис Баранов. Для меня они стали легендой, хотя при жизни были простыми инженерами. Даже не знаю, смог бы я поступить так же, как они. Наверное, нет.

— И это хорошо. — Домино прижалась ко мне. — Сегодня мне было страшно, но это был страх потерять тебя. И не печалься об Элике. Виари не так держатся за жизнь как вы. Для нас честь важнее.

— В нашем мире все совсем не так. У нас все меньше тех, кто способен на самопожертвование. Наш мир пропитан эгоизмом. Хотя... Наверное, я ошибаюсь.

— Я знаю, она спасала тебя.

— Теперь неважно, кто кого спасал. Мы победили, хоть и страшной ценой.

— Да, страшной. — Домино посмотрела на меня. — У нас были равные шансы погибнуть. Скажи, моя смерть опечалила бы тебя?

— Что ты такое говоришь!

— Прости, я дура, — она прижалась щекой к моему плечу. — Не думай обо мне плохо.

— Не буду. Я люблю тебя.

— У нее не было детей. Она никого не оставила после себя. Но в ее вещах была кукла. Мы положили ее рядом с ней.

— Кукла? — Я вспомнил, что подарил Элике куклу, найденную мной в Баз-Харуме. Все это время она возила ее с собой. И теперь... Мне стоило огромного труда взять себя в руки и не разрыдаться.

— Почему ты молчишь, Эвальд?

— Потому что не могу говорить.

— Домаш пьяный, — сказала Домино. — И все время плачет. И ты поплачь, может, станет легче.

— Нет, не буду. Элика была храброй. Она не заслужила, чтобы мы голосили на ее похоронах, как бабки-плакальщицы.

— Это война, Эвальд. Она уже началась. И жертв будет еще много. Очень много.

* * *

Когда заходящее солнце коснулось линии горизонта, вся команда собралась на миделе "Афалины", окружив плотик с телом Элики. Церемонию прощания начал старейший из нас, капитан Руэль Орфин. Он говорил на байле, но я остановил Домино, которая начала было переводить слова капитана для нас. И без перевода я все понимал. Не разумом — сердцем.

Наверное, я был недостаточно внимателен к тебе, думал я, мысленно обращаясь к Элике, а ведь ты столько для меня сделала. Ты помогала мне, наставляла меня, так много сделала для того, чтобы я стал настоящим воином. Успела ли ты сделать все? Конечно, нет. Вот сейчас я смотрю на твое лицо, такое спокойное и такое прекрасное и понимаю, что ты ушла слишком рано. Ты оставила нас в тревожное время, когда твое присутствие рядом с нами было всем нам так необходимо. Может быть, ты решила, что Домино займет твое место, но... Все равно больно и горько. Ты не можешь знать моих мыслей, того, что я чувствую — ты больше не с нами, и нет моста через пропасть, разделяющую мир живых и мир мертвых. Прости меня, Элика. Прости всех нас.

Домаш стоял поодаль от нас с Домино, рядом с Ганелем. Бедняга-роздолец выглядел ужасно. Он будто постарел, сник, одряхлел. В его покрасневших воспаленных глазах были такое отчаяние и такая тоска, что сердце сжималось. И еще, мне показалось, что байор избегает смотреть на нас. Ему мучительно смотреть в такой момент на чужое счастье? Или он винит в смерти Элики мою Домино?

Орфин закончил свою прощальную речь, и команда хором повторила его последнюю фразу. Домино шепнула мне, что это принятая у виари формула прощания с усопшими: "Пусть тело твое станет морем, а душа соединится с предками!" Моряки взялись за канаты, и плотик с телом Элики стал медленно подниматься над палубой. Домаш закрыл лицо руками.

Я подошел к нему, коснулся пальцами плеча.

— Надо быть сильным, брат мой, — шепнул я. — Элика не простила бы тебе этой слабости.

— Я знаю, — выдохнул он. — Такая юная, такая прекрасная. Ээээх!

— Она всегда была расположена к тебе, байор Якун.

— Нет, — Домаш посмотрел на меня так, что мне стало не по себе. — Она тебя любила, фламеньер. Не меня.

— Мы запомним ее и будем помнить всегда.

— Упокой Матерь ее в лоне своем! — сказал байор и снова заплакал.

Плотик между тем поднялся уже примерно на метр над палубой. Пришло время прощаться. Первой к телу подошла Домино. Она обняла Элику, что-то прошептала ей на ухо и вложила в безжизненные пальцы магички веточку кардалы — ту самую, что преподнес ей я на Мьюре. После Домино приблизился Орфин и положил на глаза Элики две красивые перламутровые раковины.

— Иди, простись с ней, — сказал я Домашу.

Роздолец кивнул, подошел к Элике — и встал на колени, положив свою огромную ладонь на тоненькое запястье эльфийки. А потом заревел, и слезы текли по его красному лицу рекой. Я видел, что Джарем плачет, и Ганель спрятал лицо в ладонях. Да и у меня все клокотало в груди, и пелена заволакивала глаза. И тут я заметил, что Домино не плачет. Ее лицо было скорбным и спокойным, а глаза оставались сухими.

— Спасибо тебе, Элика, — шепнул я эльфийке и коснулся ее лба губами. — Спасибо тебе за все. Прости меня, и пусть твоя душа найдет мир и покой.

Заскрипели шлюпбалки, плотик начал медленно опускаться на воду. Мы смотрели, как волны подхватили его, закачали, словно колыбель с уснувшим младенцем, понесли прочь от корабля. И следили за тем, как Элика удаляется от нас навсегда, пока солнце не зашло за горизонт, и крошечное белое пятнышко на погребальном плотике не исчезло в волнах. И почему-то на душе мне внезапно стало светло и спокойно. А потом я понял, что на миделе остались только Домино и я сам. Все остальные ушли с палубы.

— Становится холодно, — сказал я Домино. — Пойдем в каюту.

— Да, — она прижалась ко мне всем телом. — Конечно, пойдем. Но сначала поцелуй меня.

— Я люблю тебя, ангел мой, — сказал я, когда мы остановились, чтобы перевести дыхание. — Я всегда буду рядом с тобой. Ты мне веришь?

— Верю, — шепнула Домино, обхватив меня и прижавшись ко мне всем телом. — Верю каждому твоему слову. Элика нас с тобой бросила, бессовестная. Хоть ты меня не оставляй, ладно?

3. Именем Матери

-"Какая бесконечная ночь!

Ты спишь, родная, и это хорошо. Я не хочу тебя будить. Говорю сам с собой и воображаю, что ты меня слушаешь. Может, так оно и есть. Мне нужно выговориться. Слишком многое накопилось, в душе уже не удержать.

Я думаю о тебе. О нас. О том, что произошло с нами и должно произойти.

Еще год назад я даже не мог представить себе все это. Я был обычным парнем и жил обычной жизнью моего современника. Семья, учеба, работа, развлечения. Совершенно заурядная, скучная жизнь. Нет, тогда мне казалось, что все нормально. Все так живут в моем мире. Он слишком пресен, наш мир, сильные эмоции в нем скорее исключение. Что нас радует? Новая покупка, новое знакомство, новые впечатления. Да и то не всегда. Все стандартно, все пустая рисовка. Вспомни, что ты сказала мне при нашей первой встрече? Что тебе одиноко. И это самое правильное ощущение от нашей действительности. Наш мир — это мир одиночества. И самое страшное в том, как люди пытаются это одиночество заполнить. Я вспоминаю их глаза — они несчастны. Они покупают бесчисленное количество дорогих и ненужных вещей, чтобы заполнить душевную пустоту. Они не понимают простейших вещей. Того, что простой куриный суп или вареники с вишней, приготовленные руками любящего человека, куда вкусней всех этих ке-д-омар, нусет де шеврей, франсезиньо, чурраско, фуа-гра, хамонов и тирамису из модных ресторанов. Что вечерняя прогулка с любимой не сравнится с отдыхом на Мальдивах со случайной партнершей, который уйдет от тебя не задумываясь к другому, если этот другой предложит ей седьмой "Айфон", а ты — только шестой. Погоня за красивой обеспеченной жизнью мало-помалу превращается в продажность. Многие просто разучились любить. Или не понимают, что это значит. Когда любовь — это все, что тебе нужно. Все, что делает тебя счастливым. Наивно полагают, что материальное благополучие заменит им душевное тепло, заботу и близость мыслей. Одиноки люди в нашем мире. Каждый сам по себе. Наверное, поэтому многие так мечтают о любви, о семье. Но далеко не всем выпадает счастье, которое выпало мне.

Я ведь никогда не рассказывал тебе о моей семье, да? Мои родители — они самые обычные. Папа инженер-строитель, мама экономист. Отец жил не с нами,и мы много лет прожили с мамой вдвоем. Она... Знаешь, я часто думаю, как она там. Мама ведь не знает, что я жив. Она считает, что я умер, и даже тела моего не нашли. И у меня болит душа. Ведь кроме тебя и нее у меня никого нет, а я даже не могу сообщить ей, что все нормально, что я...

Нормально? Ха, какое странное слово! Я должен был бы сказать ей, что я счастлив, что у меня есть любимая, а я говорю так расплывчато — "нормально". Будто зачет сдал или надбавку к зарплате получил. Знаешь, мама в последние годы очень часто заговаривала о том, что мне пора жениться. Ей хотелось внуков, и все такое. Чтобы я с женой и детьми приходил к ней на чай. Мне очень тяжело думать о том, каково ей сейчас.

Давай о хорошем. Ты бы ей понравилась. Да-да, обязательно бы понравилась! Да ты не можешь не нравиться. Ты ведь такая красивая, такая нежная, такая сильная, такая замечательная. Я бы очень хотел, чтобы вы с встретились. Очень-очень...

Может, однажды мы сможем пересечь миры, вернуться в мое время, и эта встреча случится. Но только вместе. Мы должны быть вместе. Ты и я. И мама, если возможно. Я больше не хочу никого терять.

Мне их очень жаль — сэра Роберта, Элику. Даже Субботу, хоть и говнюк он был, прости Господи. Если бы не сэр Роберт, я бы... Короче, не знаю, что со мной было бы. Скорее всего, прибили бы нас с тобой какие-нибудь суеверные поселяне или инквизиторы. Вот так все совпало, просто чудо случилось, что сэр Роберт взял меня под опеку. Он и в Паи-Ларране меня спас, когда я в штрафники попал из-за поганцев де Хохов. И персекьютором меня сделал. Облагодетельствовал меня или разделил со мной свое проклятие?

Не знаю, не знаю.

Помнишь, где мы встретились с тобой? В книжном магазине. Так вот, я в той жизни запоем читал книжки фентези. Знаешь, разные истории про то, как человек из моего мира оказывался в другой реальности, вроде твоего Пакс, и всегда добивался в ней всего, что хотел. Становился героем благодаря своим умениям, полученным в нашей реальности, или особенным знаниям — или просто чертовскому везению, если особых умений не было. Все у него так легко и просто получалось. Ничем-то он в книжной действительности и не заморачивался. С ходу изучал языки, плел сильнейшие заклинания, будто всю жизнь до того магией занимался, мечом рубил, как заправский рыцарь, которых — между прочим — лет по пятнадцать учили обращаться с оружием. Жители внеземелья его слушали, поступали, как он хочет, загорались его проектами, служили ему верой и правдой. Воины сражались за него, маги уважали, девушки влюблялись в него пачками. Болезни нового мира его не брали, раны не гноились и не воспалялись, и смерть от заражения крови в отстутствие антибиотиков ему не грозила. Теперь-то и вспомнить смешно, но мне казалось это нормальным. Запоем я эти книжки читал, веришь? Легкое, развлекательное чтение, чего еще желать? И все эти попаданцы, как у нас их называют, не вызывали у меня иронической улыбки. Пока я сам не оказался на их месте. Да еще в ситуации, когда ты рядом с мной. Я ведь никогда не слушал того, что про тебя говорили — что ты, мол, могущественная волшебница, что можешь за себя сама постоять. Для меня ты маленькая хрупкая девочка, моя душа, мое сердечко, моя радость, моя главная забота, моя жизнь, и я знаю одно — я должен защищать тебя от всего черного, злого, больного и смертоносного, что есть в этом мире. Во всех мирах, Домино. Защищать и побеждать. Поэтому мне страшно. Я вижу, как на горизонте собирается буря, и не знаю, что будет с нами дальше. Не за себя боюсь — за тебя. Боюсь, хватит ли у меня сил тебя защитить.

Однажды, когда мне было лет восемь, отец взял меня за город, на рыбалку. Пока отец с удочками возился, я решил погулять по лесу. И наткнулся на гадюку, она на кочке лежала, на солнце грелась. Заорал я тогда так, что все птицы в лесу переполошились. И убежал. Отец потом сказал — повезло тебе, сынок. До сих пор помню, какое бледное у него было лицо, и как дрожали губы. Вот и сейчас я чувствую такой же липкий противный страх, как тогда, при встрече с гадюкой. Потому что будущее смотрит на нас с тобой змеиными глазами, а нам и бежать-то некуда. И вся надежда только на себя.

Но, как бы ни сложились наши судьбы, я знаю, что не было в моей жизни более чудесного и счастливого времени, чем то, что я провел рядом с тобой. Это всерьез. Это навсегда.

Ты спишь? Спи, спи, до утра еще долго. Не знаю наверняка, но чувствую.

Орфин сказал, что к полудню мы подойдем к Калю. А потом дорога в Рейвенор. Еще придется заехать в Эшевен. Де Фанзак ждет. Но это недолго. Главное — разговор с императором.

Нет, все не так, Домино. Главное — ты. Чтобы мы всегда были вместе. А все остальное...

Да плевать на него, вот что.

Какая долгая ночь! Господи, когда же наступит утро!

И наступит ли оно вообще?!"

* * *

Комендант Кальского порта Мориц де Кёрк был пьян. И напуган.

— Милорды рыцари! — Он отвесил нам низкий поклон, не то учтивый, не то издевательский. — Благодарю Матерь за ваше прибытие. И за безбожных виари, что с вами в компании, благодарю.

— Прекратите паясничать, — сухо ответил я. — Мы сопровождаем посланницу народа виари к его величеству в Рейвенор. Соблаговолите...

— В Рейвенор? — Де Кёрк скрестил руки на груди. — И вы прибыли сюда? Видимо, не знаете вы, милорд шевалье, про наши дела.

— Что я должен знать?

— А то, что в ловушке мы, — голос де Кёрка дрогнул. — И выбраться из нее никак не получится. В городе творится такое, что... Словом, в неудачное время вы прибыли, милорд шевалье, совсем неудачное.

— Хватит нас пугать. И объяснитесь, прошу вас.

— Объясниться? — Комендант покосился на стоявший перед ним на столе кувшин с вином, вздохнул. — Не проехать вам посуху. Мятеж в Кале. Уже четвертый день город во власти виссингов. Дым над Калем, небось, и с моря заметен.

— Заметен. И что дальше?

— Пять дней назад поползли по городу слухи, что королева-мать Вотана, король Эдельфред и гребаная куча их прихвостней из Вильзича отправились на охоту и не вернулись. Мол, подстерегли их имперцы и всех перебили, чтобы прибрать к рукам земли виссингов окончательно. Вот и поднялись кальские виссинги, все как один, будто только и ждали, когда топоры и мечи из погребов вытащить. Усадьбы имперцев и сторонников Ростиана пожгли, людей поубивали зверской методой. Весь город в их власти. Только порт и замок епископа еще не захвачены, но это вопрос времени — к смутьянам все время приходят подкрепления из окрестных поветов. Вся округа в огне. Уж не знаю, как у его преосвященства Ошера дела, но у меня всего сорок человек, и если бы не портовые укрепления, воры давно бы порт захватили со всеми товарами и кораблями.

— И поэтому вы пьете горькую? — я показал на кувшин. — Самое время напиться вусмерть, вы не находите?

— Молоды вы еще, милорд шевалье, — с укоризной произнес де Кёрк. — Не видели и не слышали того, что я и мои люди каждую ночь видим и слышим. Иначе поняли бы, что к чему.

— Это не оправдание. Говорите, епископ жив?

— На башне цитадели виднеется его знамя. Это все, что я могу сказать. Связи между нами и цитаделью нет, подступы к Узырскому холму мятежники перегородили баррикадами. И еще...

— Что еще?

— Мои люди напуганы. Они видели...

— Людей в волчьих шкурах?

— Тварей, — де Кёрк совсем сник. — Каждую ночь видят. И вой их злобный слышат до самого рассвета.

— Мы их тоже видели, — встрял в разговор Домаш. — И как видишь, собрат, живы и здоровы. А ты и твои чудо-витязи, прости покорно, твоя милость, полные штаны наложили, ажно пареной репой от вас на версту прет. Недостойно мужчины и рыцаря так...

— Погоди, Домаш, — я коснулся плеча роздольца. — И что, вы собираетесь сидеть в порту? Других мыслей не было?

— Я отправил корабль в Агерри с просьбой о помощи. Но пока помощь придет, нас всех перебьют.

— Значит, надо действовать, — внезапно сказала Домино. — Самим атаковать, и немедленно.

— Целую ручки милой мазель за чудесный совет, — ответил де Кёрк тоном, за который мне сильно захотелось дать ему в зубы. — Только вот где людей мне взять? С вами вместе едва полста копей наберется. А смутьянов в городе тьма-тьмущая. Порвут нас в клочья и не заметят.

— Если вы можете сидеть в порту и ждать чуда, то мы не можем, — сказал я. — Поэтому будем пробиваться к замку. Нужно спасти епископа. Я старше вас по чину, поэтому беру командование на себя. Соберите людей и будьте готовы сражаться.

* * *

Большая Портовая улица была затянута дымом — развалины подожженых мятежниками домов еще тлели. Дующий со стороны моря ветер уносил дым наверх, в сторону цитадели, но дышать все равно было тяжело. Я замотал нос и рот шарфом, посмотрел на Домино — она была спокойна.

— Не думай обо мне, — сказала она, слабо улыбнувшись. — Все будет хорошо.

— Вперед! — крикнул я.

Клин начал движение. По краям я поставил портовых стражников с большими щитами и алебардами, в голове встали мы — я, Домаш, Джарем, Ганель, де Кёрк и Домино, окруженная четырьмя конными воинами прикрытия. Внутри клина арбалетчики де Кёрка и два десятка виари под командованием капитана Орфина. Всего около семидесяти бойцов.

Семь десятков против сотен убийц, захвативших Каль.

Они показались очень скоро — сначала замелькали тени в дыму, потом раздались яростные вопли и засвистели стрелы. Арбалетчики и виари ответили дружным залпом: вопли и проклятия стали громче. Порыв ветра рассеял дым впереди, и мы увидели баррикаду из наваленных досок, бочек, повозок, мебели и больших камней высотой метра в три-четыре — она перегораживала улицу, и десятка два засевших на ней головорезов с большими луками, копьями и топорами не собирались сдаваться без боя.

Секундой спустя Домино повторила то, что я видел в самый первый день пребывания в этом мире — сорвавшийся с ее пальцев огненный шар пролетел над грязной улицей и ударился в самый центр баррикады. Полыхнула вспышка, раздался грохот, камни, доски, тлеющие тряпки посыпались на нас дождем вместе с бесформенными кровавыми клочьями, оставшимися от защитников баррикады.

— Au forter a Matra Bei! — закричал я, и мои воины подхватили этот крик.

Уцелевшие после атаки огненным шаром погромщики почти не сопротивлялись — ослепленные вспышкой, оглушенные и охваченные ужасом они начали разбегаться, едва мы ворвались в проделанную файерболлом брешь. Уйти почти никому не удалось — люди де Кёрка быстро покончили с ними. Двоих, впрочем, притащили ко мне живыми.

— Где ваш предводитель? — спросил я.

Виссинги молчали, опустив лица. Де Кёрк спешился, ухватил старшего из этой парочки за волосы, задрал ему подбородок и приставил лезвие кинжала к горлу.

— Кто ваш предводитель? — повторил я вопрос.

— Имперская крыса! — прохрипел виссинг, и больше уже ничего сказать не смог: де Кёрк перерезал ему горло, и бандит упал лицом в грязь, дергая ногами и поливая землю темной кровью.

Де Кёрк схватил второго виссинга, светловолосого парня лет двадцати, но тот вырвался, взвыл, подполз на коленях к моему коню и схватил его за переднюю ногу да так, что Шанс захрапел и замотал головой.

— Господине рыцарю! — выл парень. — Помилуйте, не погубите!

— Пощады тебе, пес? А ты каким местом думал, когда разбойничать шел? — Де Кёрк взял пленного за шиворот, потащил назад, но тот вцепился в моего коня мертвой хваткой.

— Все скажу, только не убийвайте! — выпалил он.

— Постойте, де Кёрк.... Ну, говори.

— Пришлый то был, — залепетал парень, глядя на меня пустыми от ужаса глазами. — Из Левхада. С господином бейлифом совокупно нас собрали. Говорил, имперцы их величеств порешили и нас скоро резать будут. И господин бейлиф нам приказал за топоры и вилы браться.

— Бейлиф? Венчен Друбби?

— Он самый, господине.

— И где сейчас бейлиф?

— Подле замка, епископа воюет, — парень заплакал, размазывая грязь и слезы по лицу. — Не погубиииииитяяяяя!

— Милорд! — Один из стражников подбежал ко мне, протянул руку, указывая пальцем на распахнутые двери уцелевшего дома слева от баррикады. — Там в доме... Глянуть вам надобно на это.

Я сделал знак де Кёрку, спешился, в сопровождении двух воинов вошел в дом. Лучше бы я этого не делал.

В горнице было темно, слоился серый дым. Удушающе пахло горелыми тряпками, но этот смрад не пербивал другого — хорошо мне знакомого, страшного запаха крови. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел темные лужи на полу, распростертые среди обломков мебели, черепков и тряпок обезглавленные тела, и на столе, одна подле другой — пять голов.

Мужская, женская и головы трех детей. И рядом — окровавленную пилу, которой их отпилили.

Я не мог ничего сказать — подкативший к горлу ком не позволил даже звука издать. Да и стоило ли говорить что-нибудь? Просто стоял и смотрел — не знаю, как долго, — очнулся, вышел из дома на трясущихся ногах, подошел к пленному и рубанул мечом Зералина. Вложил весь ужас и весь гнев в один удар, и его оказалось достаточно. Как во сне услышал вскрик Домино. А потом настала тишина, в которой гудел ветер и трещали головни.

— Не входить туда! — крикнул я, пряча взгляд. — Никому... не входить.

— Идем дальше! — прокричал де Кёрк.

Следующая баррикада оказалась прочнее — Домино разнесла ее только со второго файерболла. Часть мятежников попыталась спрятаться в домах, но воины быстро разобрались с ними. Пленных в этот раз не брали. В этот момент в конце улицы со стороны замка появилась большая толпа оборванцев, вооруженнных и настроенных поначалу очень решительно. Огненный шар Домино угодил в самую гущу мятежников, и не приведи мне Бог еще раз услышать одновременный вой десятков охваченных пламенем людей! Покончить с уцелевшими после огненной атаки не составило никакого труда, и мы вышли к рыночной площади. Ко мне понемногу возвращалась способность размышлять здраво, и я подумал, что основные силы мятежников сейчас собрались вокруг замка. Так что главное сражение еще впереди.

Улицу, ведущую наверх, к замку, перегораживала еще одна баррикада, повыше и помощнее двух первых. Наше приближение заметили, из окон домов по обе стороны улицы полетели стрелы и пущенные пращниками камни, но вражеские стрелки не отличались меткостью, так что их стрельба оказалась совсем бестолковой. Виари и арбалетчики дали ответный залп по баррикаде, а миг спустя Домино атаковала заклинанием, которое я уже видел в Харемской обители в исполнении Элики. Над баррикадой нависали верхние этажи двух домов — так вот Домино обрушила их на головы мятежников динамическим ударом, раздавив их, как тараканов. Нам осталось только добить раненных и идти дальше, к замку.

— Вот это я понимаю война! — заявил мне воодушевленный де Кёрк. — Матерь пресвятая, где же вы раньше были?

— Бойня это, а не война, — сказал я. — Но они ее заслужили. Мы...

Я не договорил — со стороны цитадели прозвучал сигнал рога и послышались гулкие монотонные тяжелые удары, будто кто-то колотил в гигантский барабан. Похоже, осадившая замок толпа пошла на приступ. Это плохо. Нужно торопиться...

— Джарем, не отходи от Домино, — приказал я оруженосцу и повернулся к роздольцу. — И ты, байор, защищай ее.

— Не гоношись, твоя милость, все будет прекрасно, — успокоил меня Домаш, выразительно потрясая окровавленным топором. — Делай свое дело, а мы будем свое.

Преодолев заваленную обломками и трупами баррикаду, мы вышли на улицу, по которой ехали к замка в наш первый приезд в Каль. Несколько вооруженных людей, завидев нас, бросились наутек. Впрочем, безбранного пути до замка не получилось — вначале был приближающий топот множества копыт, за затем из-за домов показался конный отряд сабель в двадцать числом под хоругвью с волчьей головой.

— Стена! — завопил де Кёрк, подняв над головой меч.

Пешие щитоносцы тут же перекрыли дорогу, закрывшись щитами и ощетинившись пиками, шпонтонами и алебардами. Хоругвь виссингов остановилась, будто удивленная встречей — я не мог видеть лица и глаза вражеских воинов, их скрывали личины шлемов и опущенные капюшоны из волчьего меха, но почему-то подумал, что они колеблются.

Я ошибся. Вражеские всадники всего лишь ждали подкрепления. И оно подошло. Десятки оборванцев, вооруженных топорами, копьями, вилами, насаженными торчком косами и даже кольями, большими ножами и лопатами, выбежали с дружным ревом прямо на нас. В этой дикой, ослепленной яростью толпе были не только мужчины, но и женщины, и подростки.

— Бееееееееееееееей!!!!!

Наша пехота с лязгом составила щиты, чтобы принять удар — но его не последовало. Разъяренная орда будто натолкнулась на невидимую стену в десяти метрах от стражников. А дальше началось самое страшное.

Домино развела руки, будто собиралась обнять все это сборище и что-то выкрикнула на байле. Наступила внезапная, неожиданная и оттого почти оглушающая тишина. Она длилась секунду, может, две, а после я увидел, как одетый в лохмотья широкоплечий дядька с взлохмаченной бородой и налитыми кровью выпученными глазами вдруг взревел дурным голосом и, развернувшись, всадил чуть ли не до рукояти огромный кухонный нож в грудь стоявшего рядом сотоварища.

Зрелище средневекового боя определенно не для слабонервных. Но то, что мне довелось увидеть в последующие минуты, сравнить не с чем. Это был даже не бой — резня, сумасшедшая, бессмысленная, ужасающая. Одурманенные магией Домино, пришедшие в неистовство от вида и запаха крови погромщики кидались друг на друга, как дикие звери. Часть из них бросилась на конников, которые остались вне зоны действия заклинания и по-видимому с трудом понимали, что происходит: десятки рук вцепились во всадников, в попоны коней, в ремни сбруи, нескольких стащили с седел и буквально изрезали, изрубили, искромсали, разорвали на куски. Их сотоварищи, выйдя из ступора, поскакали прочь, в сторону цитадели, сбивая конями и ударами оружия тех одержимых, кто кидался им наперерез. Побоище довершили стражники де Кёрка, которые, работая своими мечами и алебардами как мясники, в пару минут расчистили улицу от уцелевших безумцев, и путь к цитадели был свободен.

— Да, видимо, я всегда недооценивал боевых магов! — воскликнул де Кёрк: в его глазах были восторг и ужас. — Вы, госпожа, стоите целой пехотной бригады, будь я проклят.

До Кальского замка мы добрались беспрепятственно, и поняли, что опоздали — замковый мост был опущен, герс поднят, большие окованные железными скрепами ворота распахнуты и сильно покорежены. Несколько небольших групп мятежников, столпившихся у моста, завидев нас, тут же бросились врассыпную — похоже, они уже знали о способностях Домино. Мы не преследовали их. На мосту были разбросаны тела убитых погромщиков и воинов охраны, которые, похоже, предприняли отчаянную вылазку, чтобы спасти положение: рядом с трупами и обломками оружия и доспехов валялся импровизированный таран из огромного бревна. Двор замка, в котором нас еще недавно так гостеприимно встречали, был полон дыма от брошенных во множестве на землю факелов и охваченных пламенем надворных построек. По плацу метались брошенные лошади. Едва мы заняли двор, с балконов и окон резиденции епископа грянул многоголосый яростный вопль, и в нас полетели стрелы и арбалетные болты. Одна из стрел вонзилась в щит воина, прикрывавшего Домино, вторая едва не угодила мне в лицо. Пехотинцы де Кёрка бросились к входу в резиденцию, сметая немногих смельчаков, пытавшихся их остановить. Медлить было нельзя: соскочив с седла, я побежал вслед за ними. Де Кёрк, Домаш и Джарем последовали за мной. Наши воины уже заняли разгромленный мятежниками холл, прикончив с десяток виссингов: увлекая их за собой, я прыжками помчался к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Из людской справа от лестницы на меня бросились сразу два виссинга в доспехах и с мечами — видимо, воины той самой конной хоругви, что уже пытались разобраться с нами на подступах к замку. Домаш перехватил одного, второй успел атаковать меня рубящим ударом, но я отбил его клинок, а подоспевший Джарем ткнул виссинга острием фальчиона в горло, и тот свалился прямо мне в ноги, хрипя и перхая кровью. Следом за этой отчаянной парочкой выскочили еще четверо: выскочивший откуда-то сбоку де Кёрк бесстрашно бросился на них, крутя мечом мельницу. Миг спустя к нему присоединился Домаш, раскроивший топором череп своему противнику, а следом за роздольцем на мятежников кинулись подоспевшие на помощь стражники и виари капитана Орфина, сменившие луки на мечи. Три виссинга полегли в несколько мгновений, четвертый бросил оружие и упал на колени, прося пощады, но де Кёрк или не услышал, или не захотел услышать его мольбы.

— Эй, свинья!

Я вздрогнул, поднял глаза. На лестнице, закрывая нам дорогу на второй этаж резиденции, стояли облаченные в доспехи воины в накидках и шапках из волчьего меха. Среди них был и предатель Венчен Друбби. А вот заговорившего со мной виссинга я узнал сразу.

— Да, свинья, это я с тобой говорю! — Зерам Ратберт показал на меня острием меча. — Ты узнаешь меня?

— Узнаю.

— И я тебя узнал. Я-то думал, ты давно сгнил в шахте Уэстанмеринг, а ты выжил. Это хорошо, что ты здесь. Давно мечтал тебя прикончить.

— Слабоват ты для таких подвигов, распортаченный пудинг на обеде оборотней, — ответил я. — Драка так драка. Давно пора выбить из тебя мозги.

— Думаешь я боюсь тебя? — осклабился Ратберт. — Или твою виарийскую ведьму? Ничуть, свинья. Мы будем драться. Знать, сама Триада привела тебя сюда.

— Твоя Триада мертва, — ответил я. — Сдохла и смердит горелым мясом в урочище Нум-Найкорат. Как, впрочем, и большинство твоих собратьев. Ты будешь следующим, если не освободите епископа Ошера.

— Епископа? — Ратберт засмеялся. — Мы его уже освободили. От пустой головы.

Он вытащил из-за спины левую руку, и я увидел голову епископа, которую негодяй держал за волосы. А потом Ратберт бросил ее в нашу сторону, и голова, ударившись с глухим стуком о плиты пола, скатилась по ступеням.

— Убийцы! — крикнул де Кёрк. — Смерть мятежникам!

— Смерть вам, свиньи! — ответил Ратберт и бросился на меня, размахивая мечом.

Я не видел, что происходило вокруг меня в эти секунды. Не ощущал окружавшей нас яростной схватки, которая началась одновременно с моим поединком. Мне было ни до кого. Моей целью был Зерам Ратберт. И я поклялся себе, что убью его.

Рука у Ратберта была крепкая, парировать его удары было сложно, хоть я взял меч двуручным хватом. Первая же его атака едва не закончилась для меня плачевно: чтобы удержаться на ногах, я сделал шаг назад и поскользнулся, наступив в кровь на полу. Ратберт взревел, снова занес клинок, ударил так, что я с трудом удержал Донн-Улайн в руках.

— Сдохни, свинья! — крикнул виссинг.

Я не ответил — просто сделал колющий выпад, заставив Ратберта отшатнуться. Он заорал, ощерив в злобной улыбке зубы, опять пошел на меня — и вдруг встал, глядя остекленевшими выпученными глазами за мое плечо.

— УБЕЙ ЕГО, ЭВАЛЬД! — услышал я.

Я обернулся и увидел мою жену. Домино смотрела на Ратберта, вытянув к нему руку с раскрытой ладонью: глаза ее сузились, губы сжались, лицо стало злым.

— Убей его! — крикнула Домино.

Я перевел взгляд на Ратберта. Виссинг стоял, безвольно опустив руки. Он даже не смотрел на меня, он был целиком во власти Домино.

Всего один удар — и Зерама Ратберта не станет.

Всего один удар...

И тут я понял, что бой закончен, что все мои спутники, сражавшиеся сегодня рядом со мной, окружили нас и следят за происходящим, храня угрюмое молчание. Я увидел Джарема, по щеке которого струилась кровь. Бледного и испуганного Ганеля. Домаша, положившего свой грозный топор на плечо. Де Кёрка с окровавленным мечом в руке. Лица других воинов, кальцев и виари. Они все смотрели на меня молча, напряженно, выжидающе — и ждали, как я поступлю.

— В-в-в-в-ведь... ма! — прохрипел Ратберт: в его взгляде не осталось ничего человеческого.

— Убей его, Эвальд! — спокойно сказала Домино. — Эта тварь недостойна жить.

— Нет! — решился я. — Я не могу так. Я не могу зарезать его, как овцу. Это должен быть честный поединок. Сними с него чары.

— Он убийца.

— А я рыцарь. Пусть защищает свою жизнь.

— Добре, собрат рыцарь! — шепнул Домаш, и я это услышал.

— Домино! — крикнул я. — Сними чары!

— Хорошо, — прошелестел ее голос.

Ратберт тяжело вздохнул, перевел на меня взгляд. Я мог видеть, как менялось выражение его лица — ужас, недоумение, облегчение, гнев, бешенство. Он буквально отшатнулся от меня, встав в двух выпадах, взял меч двумя руками. А потом прорычал что-то неразборчивое сквозь зубы и атаковал.

Ты хорошо дерешься, Зерам Ратберт, подумал я, отражая его свирепые атаки. Но сэр Роберт не зря гонял меня в фехтовальном зале до седьмого пота. Не зря...

— "Нельзя жалеть врага. Враг должен быть уничтожен. Запомни, мне не нужен слюнтяй, который жалеет врагов. Ты должен изрубить его в начинку для пирога, в паштет! Бей! Еще раз! Еще! Еще! Пропустил, проглядел мою атаку. В бою это будет стоить тебе жизни. Ты смотрел на мой меч, а не в глаза. Смотри в глаза врага, Эвальд. Читай в них. Сейчас я покажу тебе особый удар. Он наносится из второй позиции. Опусти меч. Да, вот так. Чуть выше, Эвальд. Рукоять должна образовать с твоей правой рукой угол в сорок пять градусов. Лезвие повернуто внутрь. Так, правильно. Смотри! Особенность этого удара в том, что он применяется против неприятеля, вооруженного двуручным оружием. Враг не может достаточно надежно защитить левую сторону тела, поскольку щита у него нет. Инерция движения при использовании двуручного оружия слишком высока, и он не успеет парировать твой удар. В восьмидесяти случаях из ста ты нанесешь ему фатальный урон. Сейчас я возьму двуручный меч, и ты попробуешь повторить этот прием..."

Он хотел сокрушить меня. Располовинить ударом, который, как ему думалось, невозможно отразить. Ударом, в который он вложил всю свою ненависть, всю силу, всю жажду крови. Он был уверен, что я неминуемо буду убит. И не ожидал, что я все успею сделать на долю секунды раньше его. Опередить на то самое мгновение, которое отделяет победу от гибели. Донн-Улайн легко разрезал толстую кожу и кольчужный нараменник латной куртки, со скрежетом разрубил плечо Ратберта до середины грудины. Ударившая из рассеченной артерии кровь забрызгала стоявших рядом с нами воинов. Я вырвал из раны клинок, отскочил назад.

Ратберт простоял еще несколько мгновений, а затем удивление в его взгляде сменилось ужасом, и он упал навзничь, выронив меч.

— Отличный удар, шевалье! — меланхолически сказал де Кёрк. — Вы разделали его, как свинью на отбивные.

— Эвальд! — Домино бросилась мне на грудь. — Любимый мой!

— Все хорошо, — только и я мог ответить я, переводя дыхание.

— Надо посмотреть, не спрятался ли кто во дворце, — сказал начальник порта. — Я этим займусь. И нужно позаботиться об останках его преосвященства — упокой Матерь его светлую душу!

— Да... конечно, конечно. А Друбби?

— Убит моей рукой, — заявил де Кёрк с гордостью. — Его голову и головы прочих предателей выставим сегодня же над воротами замка.

— Ты в порядке? — Домино с тревогой в глазах смотрела на меня.

— Все хорошо, мое солнышко. Не беспокойся обо мне.

— И где ты выучил такой славный удар, твоя милость? — Домаш похлопал меня по плечу. — Просто всеубивающий удар, покрой меня короста! Не увернуться, ни закрыться. Поучил бы меня, твоя милость. А этот малый вроде как знал тебя, или нет?

— Знал, — я перевел взгляд на распростертого в натекающей кровавой луже Ратберта. — Я думал, мы больше не встретимся, но ошибся. Все, наши дела здесь окончены, де Кёрк сам разберется.

— Я займусь лошадьми, милорд, — сказал Джарем, поклонился и направился к выходу. Ганель, виновато мне улыбнувшись, поспешил за ним.

— Здесь пахнет кровью, — шепнула Домино, прижавшись щекой к моему плечу. — Пойдем отсюда.

— НЕ СПЕШИ, ФЛАМЕНЬЕР!

Я обернулся и сразу ощутил слабость в коленях и противное шевеление волос под подшлемником.

Зерам Ратберт смотрел на меня мертвым взглядом и улыбался.

— Я хочу говорить с тобой, — сказал мертвец. — Но с глазу на глаз. Пусть все уйдут. Все.

* * *

— Это хорошо, что ты принял мое условие и велел всем уйти, — говорило нечто, вошедшее в труп Ратберта, — потому что иначе я не стал бы говорить с тобой, фламеньер. Никто не должен слышать наш разговор.

— Кто ты такой?

— Это не имеет значения. Гораздо важнее, кто ты. Однажды тебе уже пытались это объяснить, помнишь? Раз нет, могу напомнить — кто ТЫ такой, Эвальд, называющий себя маркизом де Квинси? Ты жалкий сопляк, осмелившийся встать на пути у силы, о которой ты не имеешь ни малейшего представления. Ничтожный червь, путающийся у нас под ногами. Ты даже представить себе не можешь, как просто тебя уничтожить.

— Погоди, ты один из них? Из Магистров?

— А ты удивлен? Это еще раз подчеркивает твою глупость и твое никчемность, фламеньер. Тот, кого однажды заметило око Суль, навсегда остается в поле нашего зрения. А уж особенно ты, мальчишка из другого мира.

— Я должен ценить такую великую честь?

— Мне нравится твоя ирония. Должен сказать тебе, что ты стал для нас непредвиденной помехой. Твоя...любовь к этой виари оказалась непредвиденным штрихом в той картине мира, которую мы создавали долгие десятилетия, с тех самых недоброй памяти времен, когда тупоголовые приверженцы лживого учения о Матери объявили войну магии, этому чудесному дару, который высшие существа сделали нам, смертным. Магов объявили злейшими врагами церкви, и лишь немногим удалось бежать на корабле в землю, которую вы называете Суль. Искать новую родину только потому, что невежды и мракобесы не понимали всей важности знания, которым мы располагаем.

— Какого знания? Вы веками пили кровь из народа виари, забирали у них детей, и одному Богу... одной Матери известно, что вы из них сотворили. Вы напускали полчища оживленных магией мертвецов, вампиров на земли империи.

— Мы защищались. Впрочем, я ничего не намерен тебе объяснять и не собираюсь оправдываться перед тобой. Ты недостоин моих оправданий. Прежде ты был для нас забавной диковинкой, по воле случая попавшей в этот мир. Эдакой смешной зверюшкой, вообразившей себя невесть кем. Теперь ты наш враг. Твоими стараниями мы не смогли получить кусок железа, который сейчас болтается на твоем поясе, и это нарушило некоторые наши планы. Опять же из-за тебя, фламеньер, виарийская шлюха, которую ты зовешь своей женой, пока недосягаема для нас. Из-за нее погиб наш корабль, посланный к виари, и наш посланник, бывший на этом корабле. Но ей все равно никуда от нас не деться, будь уверен.

— Думаешь разозлить меня, кусок лживого некромантского дерьма? Не получится. Домино вам не видать. Очень скоро виари и империя объединятся против вас, и вашему дутому могуществу придет конец. И не смей оскорблять мою жену, иначе я...

Мертвец противно захихикал.

— Твоя империя прогнила и смердит, — ответил он. — Пока у власти в Ростиане фанатики и пошлые дураки, лишенные умения просчитывать будущее, нам нечего опасаться. Пройдет совсем немного времени, и ваши города накроет мгла смерти, в которой последние живые будут тщетно пытаться спрятаться от ужаса, что придет в этой мгле. И ничто вас не спасет. Ничто.

— Пустые угрозы. Мы видели картину Хомрата. Мы видели драконов. И на любую магию всегда найдется противомагия. Ваши планы в Кланх-о-Доре пошли прахом, королева Вотана и ее оборотни превратились в кучки пепла, и меч Зералина у меня. Ваш холуй де Сантрай убит. Так что не пугай меня, магистр, я не боюсь.

— Ты говоришь вздор, но делаешь это от чистого сердца. Над такой искренностью можно посмеяться, но можно ее и похвалить. Я мог бы многое тебе рассказать, но в этом нет нужды. Время близко, и ты сам все увидишь. Как говорят в вашем мире: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать".

— Чего ты хочешь от меня?

— Ничего. Что повелителям Жизни и Смерти может понадобиться от жалкой тли, возомнившей себя важным элементом мироздания? Но даже блоха под увеличительным стеклом порой кажется забавной. Прежде чем покончить с тобой, я желаю изучить тебя. Понять, что тобой движет.

— Зачем тебе это?

— Ради интереса. Ты непохож на тупых, надутых остолопов в разукрашенной железной скорлупе, называющих себя фламеньерами. Может, именно поэтому они ненавидят тебя. Мне, как и им, непонятны твои мотивы, неясны твои цели. Неужели ты и вправду веришь в любовь и собираешься потратить на нее всю жизнь?

— Тебе этого не понять, некромант. Ты уже при жизни умер. Как ты сам только что сказал — прогнил и смердишь.

— Собираешься в одиночку сражаться с мощью Суль?

— Нет, не в одиночку. В империи много храбрых воинов и порядочных людей.

— Наивный глупый щенок! — Мертвец улыбнулся так страшно, что я с трудом заставил себя не опустить взгляд. — Помнишь, что говорила тебе белая женщина в твоем сне?

— Белая женщина? — Я в смятении подумал, что тварь из моего давнего кошмара улыбалась так же ужасно, как сейчас это делает мертвый виссинг. — Помню, но мне все равно.

— Она сказала, что Домино станет нашей. Не сейчас, не завтра. Но станет.

— Никогда.

— Многие говорили "никогда". И все они ошибались.

— Зачем вам Брианни?

— Все дети арас должны служить нам. Это их Предназначение. Они несвободны от своей силы, они ее заложники. Ни империя, не, тем более, терванийцы, не имеют представления, как эту силу использовать. Мы знаем, как. Твоя...жена наделена особой силой и потому должна служить Суль. Неужели непонятно, фламеньер?

— Все мне понятно. Вы ничтожества, которые не могут управлять магией. Вы метите в демоны, но вы всего лишь люди — слабые, смертные люди. Виари вам нужны, как источники Силы, которой у вас нет. Вы всего лишь паразиты, питающиеся чужой мощью. Вы готовы погубить Брианни ради своих недостойных целей. Я не отдам вам ее.

— Попробуй противостоять нашей власти. Посмотришь, что получится.

— Ты хотел говорить со мной о чем-то важном. Даже велел оставить нас наедине. И все это ради пустых угроз и высокопарного лепета? — Я сделал несколько шагов к выходу. — Ступай кормить червей, падаль, это все, на что ты годишься.

— А ты и дальше лелей свои иллюзии, безмозглый пришелец, — упырь перестал улыбаться. — Когда ты столкнешься с темной мощью Ваир-Анона, будет поздно. Это уже началось. Глупцы вот-вот вцепятся друг другу в глотку во имя чепухи, в которую верят. Война во имя веры — что может быть глупее? А следом придет наше время. И тогда твоя душа станет нашей игрушкой. Мы придумаем для тебя особую игру. Вот тогда ты узнаешь, что такое настоящий ужас и настоящее отчаяние. Но у тебя еще есть возможность изменить свое будущее. Не стой между нами и Домино. Отдай Ваир-Анону то, что принадлежит ему.

— Я уже сказал тебе, куда идти. Разговор окончен.

— Значит, война?

— Между Жизнью и Смертью не может быть мира.

— Мы найдем тебя.

— Жду с нетерпением. — Я отвесил мертвецу издевательский поклон. — Сгинь, нежить.

Ратберт не ответил. Простоял безмолвно несколько мгновений, а потом плашмя рухнул на пол и на глазах рассыпался прахом. Даже кости его превратились в серую слоистую пыль. Даже доспехи его съела ржавчина, а одежда истлела.

— Эвальд!

Я вздрогнул всем телом, повернулся на голос. Домино стояла в дверях и будто не решалась подойти ко мне. Я сам пошел ей навстречу, прижал к груди, зарылся лицом в ее волосы.

— Все хорошо, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Все так, как и должно быть. Пойдем, любимая. Тебе надо отдохнуть.

— Он... что он говорил?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Пугал меня. Но ничего не добился. Он стал прахом, а мы живы. И я люблю тебя.

— Эвальд, я так... Поцелуй меня еще раз!

— Я люблю тебя, Брианни.

— Я знаю. И я тебя.

— "Безумием вся наша жизнь полна так, что порой рассудок не спасти, и светит в окна факелом война, и призрак Зверя на моем пути. — Я сделал паузу, глядя в ее полные ожилания и тревоги глаза. — Но — Боже мой! — Любовь меня хранит; ведь перед ней и Смерть не устоит." Вот так, солнышко. Пойдем, не будем заставлять наших друзей ждать...

* * *

Наверное, это лунный свет разбудил меня. Потому что этот свет был первым ощущением наступившей реальности. Он падал из окна комнаты деревенской таверны, где мы накануне остановились на пути в Эшевен, прямо на постель: на полу и на стенах сплетались в замысловатый узор черные тени от ветвей растущего за окном дерева. И Домино, стоящая у окна, тоже вначале показалась мне тенью. Загадочной, молчаливой, таинственной.

— Ты не спишь? — спросил я, подняв голову.

— Что-то не спится. — Она не обернулась. — А ты спи. До утра еще долго. Слышишь?

— Что именно? — Я прислушался. Из коридора за дверью доносились звуки, похожие на фырканье лошади.

— Твой роздольский друг храпит на всю корчму, — хихикнула Домино.

— Тебя что-то тревожит?

— Просто сны. Странные сны. Не обращай внимания.

— Что тебе снилось?

— Море. Детство. Отец. И мой брат Джемар. Мне тогда было восемь лет. Мы стояли на палубе нашего корабля и смотрели на восход. И мне очень хотелось сказать папе и Джемару, как я скучаю по ним, но я не могла. Я подумала, что они не смогут услышать меня.

— Почему?

— Это было так давно. — Домино отошла от окна, подошла к кровати, легко и грациозно скользнула под одеяло, прижалась ко мне всем телом. Я нашел ее губы, и счет времени был потерян. Луна смотрела на нас в окно, но нам было все равно.

— Погоди, Эвальд, — Домино отстранилась от меня. — Я давно собиралась сказать тебе... Ты стал другим. Изменился.

— Разве сейчас стоит говорить об этом? Иди ко мне!

— Ты научился убивать.

Ее голос звучал так странно, что я вздрогнул.

— Господи, Домино, о чем ты?

— Когда мы встретились, ты был совсем другой. Такой наивный, добрый, трогательный. И совсем не злой. — Она положила голову мне на грудь. — Ты и сейчас не злой и не жестокий, но с тобой что-то не так. Скажи мне — ты научился ненавидеть?

— Нет. Я никогда не думал о ненависти. И вообще, почему ты об этом спрашиваешь?

— Когда мы сражались в Кале с мятежниками, я поняла, что ты перестал быть прежним Эвальдом. Мне показалось, что ты стал похожим на прочих салардов. И меня это испугало.

— Странно, было время, когда Элика ставила мне в вину мою мягкотелость.

— Меня не интересует, что тебе говорила Элика, — в голосе Домино отчетливо послышался металл.

— Извини. Но тогда я здорово на нее разозлился.

— А сейчас? Ты зол на меня?

— Нет. Просто странно, что ты об этом заговорила. Я воин, Домино. И я должен сражаться и убивать, если это потребуется. Например, если придется защищать тебя. Но это не значит, что мне нравится проливать кровь. Нормальный человек всегда ненавидит войну.

— Мой защитник! — Домино томно вздохнула и поцеловала меня. — Говори мне это почаще.

— Должен тебе сказать, что в моей защите ты уж точно не нуждаешься, — шутливым тоном отозвался я, перебирая ее волосы. — И в Кале ты это очень так наглядно показала. Думаю, виссинги еще долго будут пугать малышей историями об эльфийской магессе.

— Тебе это кажется забавным? — Я не мог видеть ее глаз в темноте, но по тону понял, что моя шутка ее рассердила. — И ты бы гордился женой-ведьмой из сказаний?

— Прости, милая, я всего лишь пошутил. Лучше давай целоваться и...

— Эвальд, ты зарубил человека на моих глазах.

— Да, зарубил. — Я начал злиться. — Потому что этот виссинг был погромщиком и убийцей.

— Ты мог бы приказать воинам покончить с ним. Увести куда-нибудь и повесить. Но ты отрубил ему голову при мне. Чтобы я видела.

— Я не думал ни о чем. Просто чувства нахлынули после того, что я увидел в доме. Там...

— Не стоит. Не люблю, когда ты говоришь об ужасах.

— Все верно — раньше я был действительно другим. — Я понял, что теперь точно не засну до утра. — Я был человеком моего мира. Цивилизованным человеком. Знаешь, что такое цивилизация в нашем понимании? Это соблюдение правил. Их много, очень много. И меня учили этим правилам. Не грубить старшим, мыть руки перед едой, хорошо учиться, не желать никому зла и прочее, прочее, прочее. У меня было типичное детство российского ребенка из интеллигентной семьи. И я рос, будучи увереным, что все так живут. Только вот идеальной картинки не бывает. Пришлось однажды пересечься с теми, кому плевать на все эти правила, кто живет по законам волчьей стаи. Они решили, что я должен быть наказан. Они избили меня, потому что их было много, а я был один. Может, они бы тогда забили меня до смерти, но хороший человек вмешался. Тогда я впервые в жизни понял, что одной вежливостью и красивыми словами зло не победить...

— Почему ты замолчал? Говори, пожалуйста. Мне очень нравится слушать тебя.

— Да нечего особо рассказывать, любимая. Остальное ты знаешь.

— Нет, расскажи, что было потом.

— Потом? Да ничего не было. Я тогда легко отделался — несколько ушибов, ссадин, треснувшее ребро, разбитые губы и понимание того, что надо уметь себя защищать. Помню, начал ходить заниматься тхэквондо, но бросил — выпускной класс, времени не было. Потом институт, работа. — Я помолчал. — Сейчас я понимаю, что в какой-то момент просто ушел от реальности. Увлекся фентези, нашел таких же, не от мира сего, друзей. Наверное, я слишком комфортно жил и мог позволить себе витать в облаках. Не думал о том, как бы заработать себе на хлеб. А потом я встретил тебя. Вот и вся моя история.

— Я испортила тебе жизнь, — вдруг сказала Домино.

— С чего бы?

— Жил бы ты и жил у себя дома, в своем мире. Я втянула тебя во все это.

— Полагаешь, я должен пожалеть о том, что встретил тебя?

— Я боюсь, Эвальд. Слишком близко мы подошли к рубежу, за которым сгущается Тьма.

— Ты о своем Предназначении? — Я нежно взял ее за плечи, уложил рядом с собой, посмотрел в ее глаза. — Пустое, радость моя. Мы вместе. Я люблю тебя, и я буду рядом с тобой всегда. Забудь о своих страхах.

— Обычно я вижу хорошие светлые сны. Вроде того, о котором рассказала тебе. Но порой я слышу во сне зловещие голоса, которые меня зовут. Я вижу темные запутанные переходы, в которых блуждаю. Тени, от которых веет могильным холодом, леденящим мое сердце даже во сне.

— Это всего лишь дурные сны. Мне тоже снятся кошмары. Не стоит придавать им значения.

— Это не просто сны. Ты не можешь этого знать, ты не обладаешь Силой. Она меняет людей. За последнюю неделю я дважды убивала, используя свою Силу. Мироздание почувствовало это. Ничто не проходит бесследно, Эвальд.

— У тебя есть дар. И он позволяет тебе защищать справедливость и добро. Меч сам по себе ни хорош и ни плох, важно чья рука его направляет.

— На все-то у тебя есть объяснение! — Она засмеялась, совсем по-кошачьи потерлась щекой о мою грудь. — Я не даю тебе спать, а нам еще предстоит долгое путешествие.

— Это неважно. Я люблю тебя.

— И я тебя. И потому хочу, чтобы ты поспал. Ложись и закрой глаза. А я спою тебе колыбельную. Мою любимую, которую мне мама когда-то пела. Мне так хочется...

* * *

К утру погода испортилась. Небо, еще ночью ясное, затянули тяжелые серые облака, начал накрапывать дождь. Ранний подъем дался тяжело всем, кроме байора Домаша . Когда мы с Домино спустились в зал, Домаш стоял у стойки и любезничал с грудастой трактирщицей. Наш роздольский друг был будто сделан из легированной стали. Зато Ганель был бледен, и в глазах его застыла тоска.Я видел, что Домино не выспалась, да и сам с удовольствием поспал бы еще часа три, но времени у нас не было — пока мы не доберемся до Эшевена, я не мог чувствовать себя спокойным. У меня было какое-то дурное предчувствие, и оно оправдалось.

Мы уже заканчивали завтрак в общем зале таверны, когда прибежал встревоженный Джарем, посланный подготовить наших лошадей.

— Милорд, сюда едут какие-то вооруженные люди, — выпалил он. — И их много.

— Что за беда! — хмыкнул Домаш, с аппетитом доедавший свиную котлету. — Просто путники. Или караван купеческий.

— А если не просто? — Я встал из-за стола, взял с лавки перевязь с мечом. — Я пойду, посмотрю.

— Я с тобой, — отозвалась Домино.

Нет, это не простые путники, подумал я, глядя на дюжину всадников, приближавшихся к корчме по слякотному тракту. И не купцы. Рожи откровенно бандитские, снаряжение неплохое — почти все в доспехах, стальных или кожаных шлемах, кольчугах или куртках-клепанках, — вооружены до зубов, и лошади у них приличные. Попоны, табарды и щиты без гербов: значит, это не воины местного лорда. Похожи на наемников. Увидев нас, они продолжали ехать все так же неторопливо, уверенно и вальяжно, пока не въехали во двор корчмы и не встали полукольцом, оставаясь в седлах. Одетый в темно-вишневую клепаную кожу парень лет двадцати пяти верхом на отличном белом жеребце подъехал прямо к крыльцу и остановился в паре метров от меня.

— Дом, добрый дом! — воскликнул молодец, глядя на меня насмешливо и нагло. — И поглянь-ка, уже встречают нас.

Я выдержал его взгляд, и насмешливые огоньки в выпуклых голубых глазах наглеца погасли.

— Знатные птицы в этой глухосрани летают, как я погляну, — сказал он, скривив рот.

Похоже, он в этой ватаге был командиром. Примечательный малый — рослый, славянского типа блондин с щегольской волнистой челкой, лихо ниспадавший из-под бобровой шапки на левую сторону лба. Прилично одет, да и меч у него на поясе был не из дешевых. Но далеко не романтический принц: испитость и потасканность наложили хорошо читаемые следы на его физиономию. И еще, мне очень не понравился взгляд, который блондин бросил на Домино.

— Кто вы? — спросил я.

— Люди, — сказал блондин, ухмыляясь. — Бедные паломники, ищущие прощения грехов своих.

Его люди дружно загоготали. У меня больше не осталось сомнений, что мы имеем дело с бандитами.

— Милорд фламеньер велел тебе представиться, — бросил из-за моей спины Домаш. — Или простой вопрос тебе надобно дважды задавать?

— Твоя милость фламеньер? — Блондин прищурился.

— Я Эвальд, маркиз де Квинси, фламеньер и посланник императора Алерия, — представился я, положив руки на пояс.

— Ого, фламеньер значица! — Волнистая челка отвесила мне издевательский поклон, его спутники вновь засмеялись. — Мое почтение твоей милости. Прошу простить покорно нас, худородных, за вторжение. Не соблаговолите ли разрешить нам, убогим и недостойным, побыть тут малехо?

— Это корчма, а не мой замок, — ответил я сухо. — Тем более что мы уезжаем.

— Покидаете нас? — Блондин наклонился в седле. — Лишаете своего высоко общества, ай-яй-яй! Грустно мне слышать сие. — Тут наглец перевел взгляд на Домаша. — Слышу по акценту, что ты роздолец. Честная у вас тут, как погляжу, компания подобралась — имперец, роздолец, да еще и прекрасная дева из Морского народа. Скверное время вы выбрали для путешествия, ваши милости, да еще и с барышней — весь край охвачен восстанием, виссинги, мать их засратая, восстали, имперцев повсеместно режут как свиней, а по ночам оборотни появляются...Ну да ладно, коли спросили, отвечу вам — Колман Маер меня кличут.

— Вы командир этого отряда? — спросил я.

— Истинно так, добрый лорд. Эти бедняги выбрали меня своим командиром апосля того, как лорда-ротмистра нашего смерть прибрала.

— Выбрали?

— Ага, — блондин все же спешился, и прочие головорезы последовали его примеру. — Как ушли мы из Тинкмара, так и выбрали. Так и стал я пастырем у этих бедных овечек.

— Дезертиры, — буркнул за моей спиной Домаш. — Сбежали из имперского гарнизона, засранцы.

— И куда теперь путь держите? — осведомился я у Маера.

— А куда удача приведет, добрый лорд. Оно ведь как: зверь ищет, где сытно, а человек, где прибытно. Вот и мы так же.

— Доброго вам путешествия, — сказал я направился в сторону коновязи.

— Один момент, добрый лорд, — остановил меня Маер. Он больше не улыбался. — Хочу просить вас о милости, которую вы вполне посильны оказать мне и моим бедным товарищам.

— Я слушаю.

— Так уж вышло, что ушли мы из Тинкмара спешно и посему не запаслись всем необходимым для долгой дороги. Земля эта ныне великой смутой охвачена, так что с припасами и лошадьми везде трудно. Посему подумалось, что вы могли бы нам... помочь. Кони у вас больно добрые, да и карманы не пустые, как мне мнится. А с ближними делиться надобно, так нам Золотые Стихи говорят. Да и девица эта весьма мила, а мы мимо красивых барышень не проходим. Ее бы мы тоже взяли с собой в дорогу. От всех кручин и напастей лучше вашего бы защитили.

Сказав это, негодяй обнажил меч, и его дружки тоже взяли оружие наизготовку. Так, значит будет драка. Прекрасно.

— Лошадей вам и денег? — Я не спеша вытянул меч из ножен. — Скромная просьба, клянусь Матерью. Прямо слезы наворачиваются. Ну тогда выслушай и мою просьбу, кусок дерьма. Даю вам минуту, чтобы убраться отсюда восвояси. А не уберетесь, на куски вас порубим. Слышишь, как вороны кричат? Голодные они, и твои глаза выклюют с удовольствием.

— Не желаете сталбыть по-хорошему? — Лицо Маера перекосила ярость, — А коли так?

Он что-то выкрикнул и бросился на меня с занесенным для удара мечом, но скрестить клинки нам не пришлось. Разбойника будто ударил гигантский невидимый кулак: он пролетел по воздуху метров шесть-семь и упал на землю, разбрызгав грязь. Секундой спустя еще два бандита полетели следом за своим предводителем — первый грянулся в огромную лужу в углу двора, второй угодил в поленницу, развалив ее. Еще один атаковал Домаша, но тот даже топором не воспользовался — просто изловчился, схватил головореза за шиворот и ударил головой о деревянный столб. подпиравший крышу над крыльцом. Домино вытянула руки перед собой и повторила атаку динамическим ударом: две лошади с ржанием рухнули наземь, а их хозяев будто ураган унес аж за плетень. Прошло всего несколько секунд с начала схватки, а пять человек уже лежали без чувств или жалобно стонали, пытаясь подняться на ноги, прочие же застыли на месте, таращась на Домино с суеверным ужасом.

Я подошел к барахтавшемуся в жидкой грязи Маеру, несколько раз от души пнул его в живот, а потом ногой подтолкнул к нему выпавший при падении меч.

— Вставай, мразь! — сказал я. — Вставай и бери меч, иначе я просто распорю тебе живот.

— Эвальд, оставь его мне! — крикнула Домино.

— Нет, — ответил я. — Я хочу сам убить эту вошь.

— Милорд! — Перемазанный грязью Маер вцепился руками мне в ногу. — Пощады, милорд! Смилуйтесь!

— Я давал тебе и твоим ублюдкам возможность уйти, ты не захотел. Теперь пеняй на себя.

— Нет, милорд! Не надо, милорд!

Я не стал ничего говорить. Просто пригвоздил его колющим ударом к земле. Даже успел удивиться тому, как легко Донн-Улайн пробил его тело насквозь. Верно говорит Ганель, виари делали когда-то великолепную сталь. Вот только обидно, что приходится марать ее кровью таких вот подонков. Маер забил ногами, заперхал, выплевывая кровь на подбородок и грудь. Я выдернул клинок, повернулся к остальным бандитам, продолжавшим остолбенело таращиться на происходящее.

— Ваш предводитель мертв, — сказал я. — Он поплатился за свою дерзость. Но я фламеньер, а не убийца. Я дарю вам жизнь. Убирайтесь прочь, иначе сдохнете все до единого.

Я думал, они набросятся на нас. Пересилят свой ужас и попытаются отомстить за смерть своего главаря. Или, по крайней мере, инстинкт самосохранения заставит их сражаться. Их было больше, чем нас. Ничего подобного. Пять оставшихся на ногах бандитов одновременно, как по команде, побросали мечи, кинжалы и топоры на землю, а потом встали на колени, склонив головы.

— Велено же вам — уносите ноги! — заявил Домаш, приблизившись к ним с топором на плече. — А вы тут покаяние устроили. Прямо тебе овечки невинные. Что, совесть засвербила? Коли так, молитесь горячей, чтобы Матерь наша пресветлая душегубства ваши простила!

— Милорд! — Один из бандитов, крепкий пожилой человек в клепанке, поднял руку. — Позвольте сказать!

— Говори, только быстро, — велел я.

— Выслушайте, а уж потом воля ваша головы нам рубить. Еще неделю назад мы были честными солдатами, милорд. Десятая элькингская легкоконная хоругвь, милорд. Мы служили его светлости наместнику Пьерену Бешану в Тинкмаре, когда в городе, как и везде в Кланх-о-Доре, начался мятеж. Наместник послал нас разбить мятежников, но мы попали в засаду у рынка, и большая часть наших ребят погибла. Командир наш, лорд Верц, тоже пал в том бою. Даже не знаю как, но нам удалось вырваться из города. В великом страхе и смятении ушли.

— Это не оправдывает вас.

— Знаю, милорд, знаю. Мы тогда малость не в себе были, после резни той, а тут еще Маер подзуживать начал — мол, спасаться надобно, а не за наместника на верную смерть идтить. Сказывал, что дорогу знает, как нам в обход виссингских крейссов и засад и имперских фортов пробраться в Калах-Денар. Ну, ребята и кликнули его командиром замест бедного лорда Верца. — Воин всхлипнул, неожиданно, совсем по-детски вытер нос кулаком. — Свободной жизни захотелось. Но нет на нас крови невинной, милорд. Не успели мы набезобразничать.

— Не успели, так набедокурите еще, коли отпустим вас, — заявил Домаш. — Да и веры вам нет.

— Погоди, байор. — Я посмотрел воину в лицо. — Тебя как звать, солдат?

— Орелл Мерчер, милорд.

— Погоди, не твой ли родственник в Данкорке служил? Айтон Мерчер по прозвищу Белка?

— Истинно так, — солдат расплылся в щербатой улыбке. — То племянник мой, сестрицы сынок.

— Скажи мне, Мерчер, почему я должен тебе верить?

— Не должны вы мне ничего, милорд. Воля ваша и суд ваш. Но ведь не успел я сказать того, что хотел вначале. Позвольте просить вас смиренно взять нас к себе на службу. Верой и правдой служить вам будем, — тут он обернулся к остальным, — верно ж, братцы?

Ответом нам был дружный вздох. И надежда, которая засветилась в смотревших на меня глазах пленников.

— Я бы их с чистым сердцем пришиб, — сказал Домаш, когда мы отошли в сторону, чтобы посоветоваться. — Больно рожи у них ненадежные. Лихо какое еще удумают, коли возьмем с собой.

— Если ты поверишь им, Эвальд, — произнесла Домино, загадочно сверкнув глазами, — у тебя будет свой отряд. Там, куда мы едем, все решать будут не только слова, но и сила тоже.

— Ой, госпожа моя, не стал бы я этим прощелыжникам доверять! — покачал головой Домаш. — Опасно таким доверять.

— А мы попробуем, — с улыбкой ответила Домино. — Может, и впрямь они честное имя себе вернут.

— Время нынче страшное, на дорогах опасно, — подал голос Ганель. — Не мое дело советовать милордам, но когда за спиной десяток мечей, всегда на душе спокойнее.

— Если это надежные и преданные люди, — возразил я. — А эти почти что бандиты.

— Тогда отпусти их, Эвальд, — предложила Домино. — И тогда точно не будет уверенности, что они разбойниками не станут. Или убейте всех.

— Что-то нет у меня желания руки об них марать, — заявил Домаш.

— Ну, тогда можно попробовать нанять их, — подытожил я. — Только спать по ночам не придется, чтобы не зарезали нас во сне.

— Не зарежут, — ответила Домино и, помолчав, добавила: — Я не позволю.

* * *

До границ Пограничной марки мы добрались без приключений. Погода нам благоприятствовала, установились теплые сухие дни, и даже солнце порой выглядывало из-за облаков, но тревога не оставляла меня ни на минуту — на дорогах мы не раз и не два встречали группы перепуганных, голодных, изможденных беженцев, искавших спасения в имперских землях. Среди них были больные и раненные, так что Ганель истратил весь свой запас лечебных зелий и припарок, помогая бедолагам. И еще, в империю бежало немало виссингов. Почти все они шли к Эшевену. Рассказы спасшихся сводились к одному: как только стало известно, что королева Вотана и ее сын загадочным образом пропали, страну охватил стихийный мятеж. Повсюду шла резня, творились грабежи и насилия. Вековая ненависть виссингов к имперцам нашла свой кровавый выход.

— Ничто не ново в мире, — заявил нам Домаш после очередной встречи с беженцами на дороге. — Короли да королишки мантии да короны делят, а народу достается на орехи. Удивительно только, чего в Рейвеноре ждут, почему войско не пошлют порядок в Железной Земле огнем и мечом навести.

— Вот и мне это непонятно, — сказал я. — Может, в Эшевене все выяснится.

К исходу четвертого дня мы доехали до места. Вокруг стен Эшевена образовался огромный табор — десятки повозок, фур, наспех сооруженные загоны для скота, холщовые и кожаные палатки, землянки и шалаши из лапника, ставшие домом для беженцев, заполнили вытоптанную, залитую жидкой грязью и распаханную колесами фур равнину насколько хватал глаз. Голодные собаки сопровождали наш отряд лаем, дети и взрослые настороженно следили за нами из своих укрытий. У валов нас встретили стражники, посланные комендантом следить за порядком в этом аду.

— Вы, милорд? — Командир стражи узнал меня и, казалось, был удивлен нашим прибытием. — Конечно, сейчас вам откроют ворота.

Несмотря на то, что день был не по-весеннему холодный и пасмурный, де Фанзак лично встретил нас во дворе. Обнял меня крепко и пристально посмотрел в глаза.

— Рад вас видеть, шевалье, — сказал он. — Наконец-то вы вернулись, да еще и с большим отрядом. Я очень беспокоился о вас. Вы нашли его?

— Да, милорд, — я показал де Фанзаку меч. — Вот он, Донн-Улайн.

— Пресвятая Матерь! — Де Фанзак протянул руку, будто хотел дотронуться до меча, но не коснулся его. — Удача благоволит вам, шевалье.

— Я всего лишь выполнял свой долг.

— Мессир де Квинси воспитал достойного рыцаря. Это победа, мальчик мой, великая победа. Император будет доволен вами. Очень доволен. Однако, как я могу видеть, вы нашли не только меч, не так ли?

— Да, милорд. Познакомьтесь, это моя жена Брианни Реджаллин Лайтор.

— Сэра, — де Фанзак самым изысканным образом поклонился Домино. — Ваша красота совершенна. Понимаю, почему шевалье де Квинси потерял голову. Добро пожаловать в Эшевен!

Домино ничего не ответила, только вернула графу поклон. Я не увидел радости в ее глазах, и я понял, что мою любимую что-то тревожит.

— Немедленну прикажу подготовить праздничный обед, ваш успех следует отпраздновать, — продолжал де Фанзак, обняв меня за плечи и увлекая к дверям резиденции. — А где Суббота?

— Он погиб, граф. И Элика Сонин тоже мертва.

— Суббота погиб? — Де Фанзак растерялся. — Матерь, как такое могло произойти? Суббота был прекрасным воином.

— Он коснулся меча.

— Да? И как это случилось?

— Он хотел отнять его у меня. — Я пристально посмотрел на графа. — А про Элику не хотите спросить?

— Очень печально, что Суббота мертв. Такой славный воин пригодился бы империи. — Де Фанзак взял меня за руку. — Наверное, нам с вами надо поговорить. С глазу на глаз, в моем кабинете. Не волнуйтесь, о вашей супруге и друзьях позаботится мой дворецкий. Давайте поспешим.

Кабинет де Фанзака, небольшая комната с низким сводчатым потолком и узкими окошками, находилась на втором этаже замковой резиденции. Де Фанзак отослал дежурившую у двери кабинета охрану, закрыл изнутри дверь, после чего предложил мне сесть на стул у камина, а сам опустился в кресло за рабочим столом.

— Рассказывайте, — потребовал он.

Я и не думал ничего скрывать. Рассказал графу о нашем визите в Левхад, о разговоре с королевой Вотаной, о поездке в Каль и в Харемскую обитель. Упомянул про Бодина и Эмиля де Сантрая. В мелочах описал наши приключения в Заповеди, урочище Нум-Найкорат, схватку с оборотнями и спасшее нас появление драконов, плавание на Мьюр, события на Совете домов виари и бой с сулийским крейсером, стоивший Элике жизни. Сообщил о мятеже в Кале и о гибели епископа Ошера.

— Воительница, сколько же добрых и печальных новостей вы привезли за один раз! — Де Фанзак раскинул руки, будто хотел обнять меня. — Искренне скорблю по его преосвященству. Епископ Ошер был светлым человеком. Что же теперь в Кале?

— Комендант де Керк пока удерживает город. Но ему нужна помощь, мятеж все еще не подавлен.

— Я напишу лорду-наместнику в Тинкмар, и он пошлет людей на помощь кальскому гарнизону. Теперь мне понятно, что случилось с королевской семьей. Кто бы мог представить, что такое возможно в наше время!

— Одним из главарей восстания в Кале был Зерам Ратберт. Он мертв.

— Ратберт убит? — Де Фанзак аж подался в кресле вперед. — Вот уж не знаю, радоваться этому или нет.

— Что вы имеете в виду?

— У Субботы было задание найти Ратберта, а не убивать его. Впрочем, теперь, когда вы нашли меч, это не имеет никакого значения. — Де Фанзак поставил локти на стол, подпер подбородок сложенными в замок пальцами, сверкнув самоцветами в перстнях. — Одним паршивым псом стало меньше, только и всего.

— Зерам Ратберт был живой картой Триады. Той самой, указывавшей место в Заповеди, где хранился меч. Я имею в виду его татуировки.

— Теперь эту карту сожрут черви и навозные жуки, — Де Фанзак вскочил на ноги, порывисто прошелся по кабинету. — Задание выполнено. Мы победили. Благодарю вас, шевалье. Не зря император верил вам, не случайно де Фаллен так высоко отзывался о вас. Вы истинный герой империи.

— Не я один. Элика Сонин отдала свою жизнь ради...

— Да-да, конечно, — лицо де Фанзака не отразило никаких эмоций. — Поверьте, меня тяготит эта утрата. Охранительная Ложа найдет способ почтить ее память. Пока же мы говорим о вас. И потому я, выполняя волю его величества, рад сообщить вам, что с вас сняты все обвинения. — Граф выбрал один из разбросанных на столе свитков и подал мне. Я сломал сургучную печать с императорским львом и прочитал документ — да, это было мое помилование и восстановление во всех правах и привилегиях.

— Я благодарен императору, — ответил я. — Но....

— Я не закончил, — де Фанзак подал мне другой свиток, точную копию первого. — Это помилование для вашей супруги. Император помнит о вашей любви и желает вам счастья в браке. Но и это еще не все: вот грамота о пожаловании вам в наследственное пользование эрлинга Леверу в Аверне с правом сбора налогов и ежегодной рентой в пятьсот гельдернов. Отныне вы богатый человек, шевалье. Что с вами?

— Я буквально ошеломлен милостями его величества.

— Думаю, не только император милостив к вам. Не сомневаюсь, что Высокий Собор назначит вас комтуром. Но это случится только после окончания похода.

— Какого похода? — Я вздрогнул.

— Я говорю о событии, предсказанном еще в древности. Его величество наконец-то принял решение, которого все мы так ждали. Войско империи собирается близ Рейвенора, чтобы выступить против иноверцев.

— Крестовый поход против терванийцев? — Я почувствовал, что у меня пересохло во рту от волнения. — Сейчас, в это время?

— Чем вам не нравится время? — Де Фанзак засмеялся. — Поздняя весна лучшее время для похода. Очень скоро воинство Матери, собранное со всей империи, двинется в Роздоль, а оттуда в Дикие степи. И вы примете участие в походе как полноправный фламеньер. Вас ждет слава и великое будущее, шевалье. Я бы сказал — блестящее будущее.

— Да, возможно, — я сжал пальцы в кулаки. — А как же с Железной землей? Вы сами говорили, что нельзя начинать кампанию на востоке, не разобравшись с опасностью на западе. Отправляться в поход, оставляя в тылу восставшую провинцию...

— Это не нашего ума дело, милорд Эвальд, — небрежным тоном заявил де Фанзак. — Его величество лучше нас с вами знает, как поступить. Теперь понятно, что опасность была сильно преувеличена. Мятеж виссингов обречен, королева Вотана и король Эдельфред мертвы, Триады больше не существует. К осени в Кланх-о-Доре будут восстановлены мир и порядок.

— Послушайте, граф, — я наклонился к де Фанзаку, оперевшись кулаками в столеницу, понизил голос до шепота. — Если вы имеете хоть какое-нибудь влияние на императора, вы должны просить его отложить поход. И дело вовсе не в оборотнях из Кланх-о-Дора. Война с Тервани будет на руку магистрам Суль, они только и ждут ее, чтобы поквитаться с империей. Именно это я сказал его величеству.

— Вы не до конца осознали свою роль в подготовке этого похода.

— Что вы имеете в виду?

— Ваш успех позволил высшей власти принять историческое решение. Нас всегда беспокоили виари. От них веками исходила угроза интересам империи. Их Сила опасна, а образ мышления непонятен нам, людям. Теперь же, когда меч Зералина окажется в руках императора Ростиана, виари должны будут признать его законным сюзереном. У них просто не будет выбора, не так ли? Морской Народ верит в древние пророчества. И еще — наследница королевской крови теперь супруга имперского рыцаря. Теперь мы можем не опасаться угрозы с Запада и обратим свою силу против Терванийского алифата. — Де Фанзак буквально светился самодовольством. — Император настроен на успешный поход. Он намерен раз и навсегда сокрушить Терванию и проповедать Золотые Стихи по всей земле. Это великая цель, и все мы должны споспешествовать Его величеству в ее достижении. Все сошлось наилучшим образом. Теперь понимаете, какой подарок вы сделали империи, шевалье?

— Да, понимаю. Но... Позвольте пару вопросов?

— С удовольствием отвечу на них, если смогу.

— Что случится, если меч останется у виари? Я хочу сказать — что будет, если император по каким-либо причинам не получит Донн-Улайн?

— Меч у вас, — де Фанзак перестал улыбаться. — И вы обязаны доставить его в Рейвенор в самое ближайшее время.

— Хорошо. Тогда второй вопрос, ваша светлость — почему вы не удивились тому, что Суббота погиб, коснувшись меча Зералина?

— Потому что знал о его свойствах.

— И не сказали о них Субботе?

— Вы задаете слишком много вопросов, шевалье, — голос де Фанзака зазвенел металлом.

— Хорошо, еще один, последний вопрос. — Я взял в руку шар из темного стекла, стоявший на столе среди бумаг. — Это ведь селлуровый шар, не так ли? Точно такой же был у Эмиля де Сантрая.

— Этот шар привез Суббота, — де Фанзак побледнел. — Он сказал, что с его помощью мы сможем следить за агентами Суль.

— Вот как? А мне Лукас говорил, что не знает, как им пользоваться. Голову де Сантрая вы тоже оставили себе?

— Я отправил ее в Рейвенор. Какого демона, шевалье?

— Конечно, вы отправили один трофей, но оставили себе другой. Зачем? — я почти с удовольствием смотрел в глаза графа: де Фанзак явно был растерян и встревожен. — Вы, конечно, скажете, что собирались следить за агентами Суль. Но я и без селлурового шара скажу вам, кто в Рейвеноре тайно служит повелителям мертвых. Это те люди, что уговорили императора начать поход на терванийцев.

— Император сам принял это решение! — взвизгнул де Фанзак. — И Высокий Собор поддержал его.

— Конечно. Ведь Высокий Собор не может пойти против воли императора и того, что записано в Золотых Стихах Наследия. "Меч благочестивых вождей и Слово правды Моей победит их". — Я помолчал. — Его величество абсолютно предсказуем, как и Высокий Собор. Хотите скажу вам, что это значит? У империи есть враг. Нет, не терванийцы, другой — вы отлично знаете, какой. И этот враг использует против нас нашу веру и наше оружие. Очень умело использует.

— То, что вы говорите — государственная измена!

— А это не измена?! — Я бросил шар на стол. — Вы использовали меня. Вы отправили меня в тюрьму, испытывали мою верность императору, подсадили к нам с Ганелем Зерама Ратберта, потом разыграли комедию с освобождением, приказали мне найти меч Зералина, и ради чего? Чтобы император Алерий получил этот меч? Замечательно. Император, обладая этим мечом, становится наследником виарийского трона, древние земли виари остаются в составе империи. На первый взгляд, беспроигрышная партия. Но только на первый. Овладев мечом Зералина, император должен обернуться на запад, а не на восток, а у него совсем другие планы, не так ли?

— Право, шевалье, вы несете просто непостижимый вздор. Не ваше и не мое дело поучать его величество. Или вы ума лишились?

— Я лишь хочу сказать, что Морской Народ тоже имеет право на этот меч.

— Никаких прав у виари нет, — с презрением сказал де Фанзак. — Они утратили все свое наследие, превратились в дикарей, у которых даже земли своей нет. Или вас так очаровала эта виарийка, что ради нее вы готовы пойти против своего долга и присяги?

— Я всего лишь хочу помочь. Империи и виари. И у нас и у них общий враг — магистры Суль. Враг хитрый, жестокий, подлый и очень сильный. Фламеньеры воины, они обучены драться мечом и копьем, но не магией, не оружием Силы. А это страшное оружие, я сам видел его действие. И потому империи не сдержать их. Лишь персекьюторы способны на равных сражаться с тварями Суль, но нас слишком мало. Вот почему вы боитесь сулийцев. Так боитесь, что в угоду своему страху готовы предать виари. Отнять у них последнюю надежду, меч Донн-Улайн, и оставить один на один с повелителями мертвых. И виари вы тоже боитесь. Страшитесь их природной Силы, их воинского искусства, того, что они однажды могут потребовать у империи свои земли обратно. Так страшитесь, что даже покрывали династию ненавидящих вас оборотней, так долго властвовавших в Кланх-о-Доре. Лишь узнав о том, что сулийцы тоже пытаются завладеть мечом Зералина, вы начали действовать. Опять же почему? Завладей магистры Суль мечом Зералина, они бы окончательно подчинили себе виари, сделали их своими рабами, источниками своей черной Силы. Знаете, что происходит с детьми-арас? Впрочем, зачем я все это говорю, вам же плевать на виари. Вас заботило только одно — подчинение виари магистрам отодвинуло бы поход против Тервании, с которым вы носитесь, как дурачок с игрушкой, на неопределенное время. Да и виари могли бы тогда потребовать вернуть им исторические земли. Нам повезло, мы опередили сулийцев и королеву Вотану с ее волками и добыли меч. И что дальше? Вам все ясно: теперь император получит меч, виари признают его сюзереном, встанут щитом между империей и Суль и позволят льву из Рейвенора наконец-то двинуться на Терванию, чтобы исполнить пророчества. Но вы не понимаете, что именно этого и жаждут магистры.

— Откуда вы можете знать это? Или, — тут де Фанзак насмешливо посмотрел на меня, — у вас, жителей Луны, есть дар прорицать?

— Верно, у нас есть дар, — меня разозлил издевательский тон де Фанзака, но я решил не кипишить до поры до времени. — Этот дар — трезвый ум. Да и вы только прикидываетесь тугодумом, граф. Я сказал вам, что видел драконов — и вы даже не удивились этому. Вывод из этого один: вы знаете, граф, что начали исполняться пророчества конца времен, пророчества Эская. Теперь виари будут стремиться получить назад земли предков. А еще, они оказались мудрее вас. Они не пошли на сговор с сулийцами, хотя вы сами по своей непролазной тупости толкали их на союз с магистрами, который означал бы конец империи. Они отдали мне не только Брианни, но и меч Зералина, и теперь лишь я могу им распоряжаться. Однажды вы сказали мне: " Вы получите другой меч, который вас не разочарует." Так вот, ваши слова оказались пророческими, граф.

— Проклятый безродный пес! — прошептал де Фанзак, пятясь от меня к стене. — Да ты рехнулся, будь я проклят!

— Нет, я в полном рассудке. А вот ты действительно спятил, если думаешь, что я позволю бросить виари на произвол судьбы. Мы с Брианни отправляемся ко двору императора. Моя жена уполномочена Советом домов говорить с императором от имени Морского Народа. Поверь, ей найдется, что сказать.

— Пресвятая Матерь, какой идиот! — Де Фанзак покачал головой. — И это я заступился за тебя перед императором и Трибуналом, считал, что ты сможешь быть полезным. Надо было сгноить тебя в "Уэстанмеринг". Но наказание для тебя еще впереди. Ты сдохнешь в муках.

— Да, я глупец. — Я шагнул к графу, и он снова попятился от меня. — Во-первых потому, что сейчас не набью тебе морду, хотя ты это заслужил. Во-вторых, я верил в честную игру. Я думал, что в самом деле выполняю волю императора, а не участвую в темных играх трусов, глупцов и предателей. И я сделаю все, чтобы Ростиан и Морской Народ заключили союз перед лицом новой опасности. Это будет отличный большой гвоздь в крышку гроба для сулийской нежити. И еще, я теперь знаю, в чем подоплека моих злоключений, де Фанзак. Ты не скажешь мне правду, ну и не надо. И так все ясно. Это ведь Тома де Лиссард упек меня в тюрьму, верно? Это он вылизывает сулийские задницы в надежде на то, что магистры дадут ему новую жизнь после Нашествия. Это люди святейшей инквизиции, вроде Бодина и Дуззара, тайно служат злу и обрекают империю на позор и гибель. И я скажу тебе почему.Святейший Трибунал больше не хочет быть в тени Ордена. Он хочет власти. Но приходят другие времена, де Фанзак. Очень скоро состоится последняя битва, в которой Зверь будет повержен окончательно, и никому этого не изменить. Ни тебе, ни предателям из Трибунала, ни повелителям мертвых. Так что плети свои интриги дальше, паук. Тебе больше не удастся никого обмануть.

— Ты предатель!

— Нет, это ты предал империю вместе с сулийскими холуями из Трибунала и чванливыми трусами из Высокого Собора! Ты подставил Субботу, не сказав ему о свойствах меча Зералина, хотя знал о них сам. Лукас был отличным воином, он мог бы хорошо послужить империи, а теперь он мертв. Кто заменит его, ты? Или некроманты, вроде Бодина? Вот, смотри! — Я рванул ворот куртки, показал графу монету из Баз-Харума. — Вот где причина всего! Когда сэр Роберт начал свое расследование, ему дали по рукам, отправили в отставку. Ему не простили того, что он не думал, как индюки вроде де Бонлиса, что он знал, кто настоящий враг империи, с которым нельзя договориться, от которого невозможно откупиться или вымолить у него пощаду, который, как саранча, пройдет по Ростиану, истребляя все живое! Мой покровитель заплатил жизнью за то, чтобы ты, де Фанзак, мог пожить еще немного. И я доведу до конца его битву, уж будь уверен. — Я взял со стола селлуровый шар и свитки с императорскими печатями, мои и Домино. — Это я захвачу с собой на тот случай, если ты захочешь оболгать меня перед императором. Императорское прощение всегда пригодится. Да, если захочешь помешать нам покинуть Эшевен или преследовать нас, помни — моя жена при помощи магии уничтожила полный мертвецов сулийский корабль за время меньшее, чем необходимо для того, чтобы выпить стакан вина.

Я покинул де Фанзака с самыми смешанными чувствами — бешенство, горечь, досада, и в то же время странное удовлетворение. Я выговорился, сказал, что думал, что накипело за все минувшие недели. На душе не стало легче, и снова, как после окончания Совета домов на Мьюре, появилось ощущение, что я сделал что-то очень важное. Де Фанзак и его хозяева, конечно, будут мне мстить, но мне было уже все равно.

Домино и моих спутников я нашел в гостевых покоях. Они все поняли сразу — верно, выражение моего лица было красноречивее любых слов.

— Кругом предательство! — ворчал Домаш, когда мы по каменной винтовой лестнице спускались к выходу во двор. — Эх, почему нельзя тут все сжечь дотла!

— Они не могут напасть на нас, — шепнула мне Домино. — Нельзя нападать на посла.

— Конечно, нельзя, — ответил я, думая о другом.

Во дворе нас ждали — де Фанзак оказался расторопным сукиным сыном. На галереях вдоль стен стояли арбалетчики с оружием наготове, латники с алебардами перекрыли выезд из замка. Граф стоял на балконе в окружении оруженосцев и охраны: едва мы появились, он заорал, показывая на меня рукой:

— Арестуйте шевалье де Квинси и его прихвостней! Они предатели!

— О, это не так просто! — Домаш ловко перебросил висевший на темляке топор в ладонь.

— Погодите! — Лорд-прецептор л`Аверк вышел из-за спин воинов, приблизился к нам, ометая длинным плащом камни двора. — Здесь я командую. Фламеньера может арестовать только старший собрат по Ордену, не забывайте об этом.

— Я представляю в Эшевене его величество императора, лорд-прецептор! — взвизгнул де Фанзак. — И потому приказываю схватить этих изменников!

— При всем уважении к вам, милорд, я хотел бы сам разобраться, что и как, — л`Аверк подошел ко мне вплотную. — Что случилось, шевалье?

— Это был бы долгий рассказ, — ответил я. — Не хочу вас утомлять.

— Вы угрожали де Фанзаку? Пытались убить его?

— Просто сказал ему, что он подонок. Это запрещено законами империи?

— Демоны порви ваше нутро, арестуйте предателя! — продолжал вопить де Фанзак.

— Вам лучше объясниться, шевалье, — предложил лорд-прецептор. — Если вы не преступили закон, вам ничто не грозит.

— Этот негодяй хулил священную особу императора и Орден! — выпалил де Фанзак.

— Это серьезное обвинение, — нахмурился Л`Аверк. — Если это правда, я буду вынужден арестовать вас.

— Это ложь.

— Вы правду говорите? — Л`Аверк перевел взгляд на бледного от бешенства де Фанзака. — Я должен знать все подробности, граф!

— У нас нет времени на объяснения! Я уже все вам сказал, лорд-прецептор! И немедленно заберите меч у этого человека!

— Он просто хочет отнять у меня меч, — сказал я.

— Этот меч принадлежит императору! — вскричал граф.

— Этот меч принадлежит мне! — ответил я.

— Я во всем разберусь, — сказал лорд-прецептор, подняв руку. — Я здесь власть и закон.

— Вы позволите арестовать нас, барон? — Я протянул л`Аверку свитки. — А как же эти грамоты?

— Императорская милость распространяется только на прошлые преступления! — завопил де Фанзак. — Барон, исполняйте свой долг!

— Я сдамся только в одном случае: если моей жене разрешат беспрепятственно покинуть Эшевен и отправиться в Рейвенор, — заявил я. — Она посол народа виари ко двору его величества.

— Нет, я тебя не брошу! — крикнула Домино, прижавшись к моей груди. — Я их сейчас всех тут поджарю!

— Постой, не надо, — я мягко отстранил ее. — Не стоит причинять вред стольким людям из-за одного подонка. Мне ничто не грозит, поверь. Де Фанзак лжет.

— Хватайте их! — Де Фанзак показал на нас рукой.

— Попробуйте, — предложил я, обнажая меч.

— Иди сюда, надутая лотарийская морда! — рявкнул Домаш и плюнул себе под ноги.

— Уберите оружие! — приказал Л`Аверк.

— Значит, вы нас защитите? — спросил я, глядя барону в глаза.

Лорд-прецептор собрался было ответить, и я даже успел почему-то подумать, что он скажет "Да", но тут раздался близкий, протяжный и требовательный звук рога. Я узнал этот зов — это был особый орденский сигнал, предупреждающий и прибытии важной персоны; мне приходилось слышать его и прежде. Кто-то требовал пустить его в замок.

Чтобы пустить в замок неведомых гостей, понадобилось не больше пары минут. Во двор, цокая подковами по камню, въехали пять всадников — орденский герольд в оранжевом сюрко с изображением двух перекрещенных труб и четыре воина вспомогательных войск, вооруженных длинными копьями.

Выехав в центр двора, герольд вынул из своей дорожной сумки свиток и закричал:

— Слушайте! Слушайте! Слушайте!

Один из воинов вновь протрубил в рог. Во дворе стало тихо, как в церкви, только потревоженные сигналом вороны раздраженно каркали над нами. Герольд медленно развернул свиток, держа его на вытянутых руках, начал читать громким, торжественным, хотя и немного усталым голосом:

— Мы, милостью Пресвятой Матери нашей, волею Творца и людским соизволением командоры преславного пресвятого братства фламеньеров, защитников истинной веры и оплота Рейвенора, глава ордена и великий магистр Берни де Триан де Сарвенье, великий маршал, лорд-десница Ногарэ де Бонлис де Ретур, великий скарбничий, лорд-десница Оливер де Фаллен де Оврилак, великий ризничий, лорд-десница Ормон де Лассене де Лотаж, великий шевалье, лорд-десница Пьерен де Гаст де Кастель, великий персекьютор, лорд-десница Гугон л`Ассиме де Отон и великий госпитальер, лорд-десница Робер де Кавальканте де Бракк, совокупно и единодушно, как подобает любящим братьям и сыновьям нашей Матери-Церкви, на животворящей Силе которой основано государство наше и с полною поддержкою Его Императорского величества, государя нашего Алерия, сообщаем всем собратьям нашим, подданым империи, единоверцам, союзникам и сотрудникам в делах духовных и светских, всем добрым детям Матери-Церкви нашей без различия сословия и достатка о нижеследующем:

Известно вам, о собратья наши, что долгие годы терпели мы губительную язву близ границ наших, а именно нечестивую веру, смрадное логово которой основалось и укрепилось в терванийских землях. Ныне же расползается нечестие и скверна из терванийских пределов по миру. Уже кочевники Дальних степей принимают ложное учение, становясь для терванийцев преданными союзниками. Но еще более печалит нас, что ложь и неправда терванийская, за свет истины себя выдавая, вводит многих слабых духом во искушение и от истинного спасения и вечного мира в лоне Матери нашей отвращает. Как некогда богомерзкие вессалиане и кальдары пытались лжеучением своим развратить нас, так и последователи Аин-Тервани ныне несут зло в наши пределы, и грозится нечестие оное подорвать сияющий престол Матери-Церкви нашей и основы самого государства. Сказано в Золотых Стихах Наследия: "Не бывает двух истин, и правда одна, и нет другой правды, нежели Слово мое". Посему слишком долго терпели мы поругание истины и козни нечестивых близ границ наших, и терпению нашему настал предел. Пришло время спасти сияющий светом Истины удел наш, и дом наш, и сады наши, и души наши от скверны и исполнить сказанное в Золотых Стихах: " Моя церковь восторжествует по всей земле, неся людям свет и правду." Исполняя волю Матери нашей и волю истинно верующих сынов Отечества нашего, мы, командоры преславного пресвятого братства фламеньеров, провозглашаем о начале крестового похода, ибо так хочет Творец наш и пресвятая Матерь-Воительница наша, благословляющая и направляющая нас на праведное дело!

Говорим вам, собратья наши, жители империи, населяющие ее, люди всякого возраста и всех сословий, мужчины и женщины, пахари и воители, торговцы и мастеровые, что главная сила наше в единстве и стремлении совокупно раздавить гадину, подползающую к пределам нашим, чтобы пожрать и отравить плоды трудов наших и души наши отвратить от веры. Мы призываем вас на путь спасения и доблести, путь служения святому делу и подвига во имя Матери нашей пречистой! Оставьте злобу вашу, роптания и сомнения ваши, присоединяйтесь к святому воинству с оружием в руках или помогайте ему достоянием и подвижничеством вашим. Помните, какими милостями и благодеяниями оделяла вас земля наша, и вера наша, и милость Матери всегда пребывала с вами — так отплатите им любовью за любовь, верностью за верность и добром за добро. Нет перед лицом Матери знатного и убогого, богатого и бедного, низшего и высшего, ибо все мы суть дети одной земли, одной Матери и одной церкви. Каждый, кто мечом, словом или делом своим приблизит победу нашу, получит свою награду.

Всякому, кто откликнется на наш призыв и пожелает выступить в защиту святого нашего дела, буде он любого сословия, достатка или занятия, надлежит явиться в Рейвенор до первого числа летнего месяца эйле сего года со всем необходимым для участия в походе. Равно каждому, кто присоединится к богоугодной миссии нашей, милостью Его Величества и пресвятой Матери-Церкви даруется прощение его грехов и преступлений, вольных или невольных, совершенных прежде по умыслу или без оного, чтобы мог он искренним подвижничеством и честными богоугодными делами своими заслужить милость Творца и восстановить свое доброе имя среди людей.

Именем Матери нашей подтверждаем каждое слово сей грамоты и зовем добрых верующих на подвиг ради нашей веры.

Писано в Рейвеноре, в парадном зале Фор-Маньен, в первый день после Весеннего Равноденствия, года тысяча сто пятидесятого Четвертой эпохи.

В третий раз протрубил рог, вновь сорвав с крыш ворон. Массим л`Аверк первым нарушил молчание. Шумно вздохнул, достал меч из ножен, поднял его над головой и крикнул:

— Так хочет Матерь!

— Так хочет Матерь! — подхватили десятки голосов по всему двору, на стенах и над замковыми воротами.

— Что с тобой? — шепнула Домино, с беспокойством глядя на меня. — Ты так побледнел!

— Это война, — сказал я. — Мы опоздали.

— Все будет хорошо, милый. Верь мне.

— Ишь, вороны разорались! — пробормотал очень тихо Домаш, но я услышал. — Дурная примета, истинно скверная...

— Велико мое счастье, ибо я дожил до этого дня! — с жаром фанатика провозгласил л`Аверк. — Благодарю тебя, герольд, за благую весть.

— Барон, среди нас предатель! — Де Фанзак и не собирался униматься. — Или вы забыли обо всем?

— Эй, де Фанзак! — ответил я насмешливо. — Ты разве не слышал, что сейчас говорил посланник? Или тебе вторично прочитать? Император и Орден объявили амнистию. Так что идите в свои покои, ваша светлость, а то, не ровен час, простудитесь.

Надо было видеть рожу де Фанзака, когда я это сказал. Такой злобы и ненависти во взгляде я не видел никогда. Он был готов голыми руками разорвать меня на кусочки. Но мне было наплевать на де Фанзака. Мы победили, прочее не имело значения.

Л`Аверк махнул рукой, и арбалетчики на галереях опустили оружие.

— Шевалье Эвальд, вы свободны, — сказал лорд-прецептор. — Продолжайте свой путь. Не забудьте засвидетельствовать командорам мое почтение.

— Благодарю вас, милорд.

— Ступайте во имя Матери. Может быть, скоро мы плечом к плечу пойдем в бой за правое дело...

* * *

События развиваются с пугающей быстротой. И не скажу, что это меня радует.

Повсюду, в деревнях, куда мы заезжаем за провизией, на постоялых дворах и в гостиницах, где останавливаемся на отдых, говорят только о грядущем походе. Простолюдины встречают нас с необычайным почтением, и постоянно приходится слышать фразы вроде: "Благослови вас Матерь в вашем походе, добрый сэр!" или "Да направит Матерь ваш меч на головы неверных, милорд фламеньер!" Вроде бы и радоваться надо такому всеобщему воодушевлению, но есть в таком отношении к будущей войне что-то тревожное.

Еще на дорогах появились группы странного вида людей, больше похожих на бродяг или разбойников. чем мирных поселян. Заросшие, грязные, одетые в невероятную смесь самодельных доспехов и лохмотьев, вооруженные самым разнообразным и неожиданным оружием, от топоров, мотыг, насаженных торчком кос и луков, до деревянных кольев и кузнечных молотов, или же совсем без оружия, эти люди шли в Рейвенор, чтобы присоединиться к войску Матери-Воительницы. Почти все они шли пешком, лишь немногие ехали верхом. Иногда их сопровождали запряженные волами или лошадьми-тяжеловозами телеги, в которых рядом с мешками и корзинами сидели женщины и дети. Часто эти группы возглавляли служители церкви в оранжевых одеждах. Завидев наш отряд, будущие крестоносцы приветствовали нас криками, воинственно размахивали оружием или же хором затягивали псалмы. Было во всем этом что-то мистическое. Я понимал, что это происходит сейчас по всему Ростиану, и многие тысячи людей жаждут участвовать в походе. Будто история моего собственного мира ожила на моих глазах — наверняка то же самое мог бы увидеть путешественник во времени на дорогах Европы одиннадцатого-двенадцатого века.

На четвертый день пути, ближе к вечеру, нам повстречался имперский курьер, в сопровождении небольшого отряда легкоконников направляющийся в Хольдхейм. Он сообщил важную новость — большая часть войска во главе с императором и командорами Ордена уже выступила в Роздоль. В Рейвенорском лагере остались лишь вспомогательные части и ополченцы, которые продолжают обучение. Общий сбор всех войск назначен на Чауширской равнине близ Проска, оттуда крестоносцы и двинутся в Дикие степи.

— Ого, как славно! — воскликнул Домаш. — Поход во имя Матери нашей начнется на земле моей родины! Теперь я с особой радостью направлюсь домой. Надобно в соборе в Проске попросить его преосвященство епископа благословить мое оружие.

— Да уж, благословение никому не помешает, — сказал я, думая о другом.

— Мы разобьем их, — уверенно заявил курьер, похлопывая ладонью по эфесу меча. — Даже не сомневайтесь, милорд шевалье! Это будет победоносный поход, клянусь Воительницей!

Я слушал его и понимал, что не совсем разделяю его восторгов. И еще, цель нашего путешествия опять отдалялась от нас — теперь нам с Домино придется ехать в Роздоль, чтобы встретиться с императором. Судя по указу, что читал нам герольд в Эшевене, подготовка похода продолжится до лета, а это значит, что у нас есть пять недель. Я рассчитывал добраться до Рейвенора за неделю, значит, времени пока достаточно. У нас даже будет время на короткий отдых.

И мы можем не опасаться козней инквизиторов и их прислужников вроде де Фанзака — объявленная императором амнистия защищает нас с Домино. Вроде все пока складывается хорошо — пока...

— Вы едете в Рейвенор? — осведомился курьер.

— Да. Из Железной Земли.

— Вот как? Говорят, там какая-то заваруха.

— Большая заваруха, сударь. Виссинги бунтуют.

— Если хотите отдохнуть, милорд, в двух милях отсюда есть отличная корчма, называется "Гостеприимная Рошель". Баранье рагу и пироги с рубленой печенью там просто отменные, да и вино неплохое.

— Спасибо, непременно туда заедем.

— Прощайте, милорд, и да хранит вас Матерь!

— О чем ты думаешь? — спросила меня Домино, когда курьер и его люди уехали.

— О нас с тобой, — я сжал в ладони ее пальцы. Они были ледяными. — Ты мерзнешь.

— Нет, — солгала она. — Все хорошо. Не беспокойся.

— "Ты сама, родная, знаешь, что это не так", — подумал я, глядя ей в глаза. Наверное, она догадалась о чем я думаю. Не могла не догадаться.

— Солнце садится, — сказал я. — Надо ехать.

— Неблизкий путь, неблизкий путь, нельзя коней нам повернуть, не избежать кровавых сеч, так положись на добрый меч! — пропел Домаш со свойственным ему пренебрежением к мелодии старую фламеньерскую песню. — А я так мыслю,

дальний путь куда легче кажется, коли рядом с тобой добрые друзья и великая цель ждет тебя впереди.

— Завидую я тебе, сударь Домаш, — с грустной улыбкой сказала Домино. — Ты будто из стали выкован, никакие невзгоды тебе нипочем.

— Да уж, истинно так, — Домаш подбоченился. — Особливо когда знаешь, что в двух милях от тебя баранье рагу кипит на плите и гретым лотарийским красным потчуют. Так ведь, собрат Эвальд?

— Все верно. Поэтому давайте поспешим, а то холодает.

* * *

Старый Назария от избытка чувств собирался встать передо мной на колени, но я не позволил ему — подхватил старика и крепко прижал его к груди.

— О, милорд! — всхлипнул старик. — Вы ли это? Как я рад, что вы вернулись!

— И я рад, Назария. Познакомься, это твоя новая госпожа, леди де Квинси.

— Миледи, — Старик отстранился от меня, выпрямился и чинно поклонился Домино. — Великая честь для меня лицезреть вас. Что прикажете?

— Приготовь горячую воду для умывания и ужин. И самое лучшее постельное белье. Мы заночуем дома.

— Да, милорд. Вы позволите затопить камин?

— Конечно, Назария. Будьте добры.

— Слушаюсь, милорд. — Назария еще раз поклонился нам обоим и ушел.

Я сел на стул и с улыбкой наблюдал, с каким интересом Домино осматривает мое жилище. Появилась мысль, что теперь нам понадобится новый дом. Вряд ли небольшие холостяцкие аппартаменты, в которых столько лет прожил сэр Роберт и где совсем недолго жил я, удовлетворят мою милую жену.

— Здесь уютно, — наконец, сказала Домино. — Только чувствуется, что в этом доме жил очень одинокий человек.

— Ты о сэре Роберте или обо мне?

— О вас обоих, — Домино подошла ко мне, обхватило ладонями мою голову. — Но теперь одиночество кончилось. Мы вместе.

— Да. И я счастлив. Только квартира у меня очень маленькая.

— Это неважно. Главное, что ты рядом. Ты еще не разочаровался во мне?

— Как ты можешь так говорить! Ты же знаешь...

— Знаю. Но сама не верю в собственное счастье.

— Милорд! — Назария появился в дверях. — Простите, что отвлекаю. Две недели назад принесли это письмо. — Он подал мне маленький свиток, перевязанный красным шнуром и запечатанный сургучной печатью без герба. — Посыльный, принесший письмо, сказал, что оно очень важное.

— Любовная записка? — Домино сделала страшные глаза.

— Сейчас посмотрим, — я взглядом велел Назарий удалиться, сломал печать и прочел следующее:

"Мой друг Эвальд!

Знаю, что вы на свободе и в скором будущем вернетесь в Рейвенор, поэтому решил оставить для вас это письмо. Мне очень жаль, что вам многое пришлось испытать. Я не мог вступиться за вас и облегчить ваши страдания, потому что такова была воля императора — простите меня. Мне сообщили, что так было нужно, таков был приказ Его величества, а приказы, как вы знаете не хуже меня, не оспариваются и не обсуждаются. Скоро мне придется отбыть из Рейвенора. Может быть, наши дороги вскоре пересекутся, но пока предлагаю вам заехать в Рейвеноре в торговый дом Ледуша (он находится на Улице Мучеников Мирны) и поговорить с приказчиком по имени Хеймар Стейс. Непременно покажите ему эту записку. Это не только в ваших интересах, но и в интересах нашей империи, которую мы с вами любим."

— Подписи нет, — сказала Домино, прочитав записку.

— Я знаю этот почерк, — ответил я. — Это де Фаллен писал. Наверняка что-то важное. Нужно встретиться с этим Хеймаром.

— Я пойду с тобой.

— Не стоит, любимая, — я поцеловал ее. — Императорская амнистия решила все вопросы. Да и вряд ли де Фанзак успел бы расставить мне ловушку. Мы сходим вдвоем, я и этот господин, — я показал на меч. — А ты отдыхай, грейся и жди меня к ужину.

— Эвальд, будь осторожен!

— Твоя любовь меня хранит. Не беспокойся, я скоро.

На улице Мучеников Мирны я прежде никогда не бывал, но и саму улицу, ( она, кстати сказать, находилась совсем недалеко от моего дома, минутах в семи-десяти ходьбы) и торговый дом Ледуша, красивое деревянное здание с резными ставнями на окнах, нашел без труда. Меня встретил мальчик-клерк, который, поклонившись, сообщил, что мессир Ледуш покинул Рейвенор три дня назад.

— Мне нужен приказчик Стейс, — ответил я. — Он тоже уехал?

— Нет, милорд, господин Хеймар здесь. Прикажете позвать?

— Да, и побыстрее.

Мальчик убежал и меньше чем через минуту привел крепкого седовласого мужчину в кафтане из тонкой коричневой кожи.

— Я Хеймар Стейс, — заявил мужчина. — Чем могу?

— Ты свободен, — сказал я мальчику, подавая ему монету в полсильверена, и парнишка тут же оставил нас вдвоем. — Я Эвальд де Квинси. Мне пришло письмо без подписи, где упоминалось ваше имя.

— Письмо с вами?

— Да, вот оно, — я подал мужчине свиток.

— Отлично, милорд, — сказал Стейс, прочитав письмо. — Идите за мной.

Приказчик привел меня в подвал со сводчатыми низкими потолками, уставленный бочками, корзинами, мешками и ящиками и едва освещенный горевшей на большом столе свечой в шандале. Учтивым жестом предложил сесть на бочонок, заменяющий стул.

— Мессир де Фаллен назвал мне ваше имя, милорд, — начал он. — Однако вы правильно сделали, что принесли это письмо. Его никто не должен видеть.

Сказав это, Стейс поднес свиток к пламени свечи и бросил запылавший пергамент в глиняную миску.

— Соблаговолите подождать немного, — попросил он.

Я кивнул. Стейс ушел в угол подвала: я услышал скрежет сдвигаемых ящиков и позвякивание металла, а затем приказчик вернулся и вручил мне новый свиток и тяжелый кожаный мешочек. Я взял свиток, развернул. Письмо было от де Фаллена:

"Дорогой друг!

Я прослышал, какое именно задание поручил вам государь и понимаю, что вам придется тяжело. Боюсь, однако, что если Матерь будет милостива к вам, и вы добьетесь успеха ( а если вы читаете сейчас эти строки, то вы его несомненно добились!), вас будут подстерегать новые угрозы. Еще раз простите меня, мой друг — я ничем не мог помочь вам, поскольку любое мое вмешательство могло вам только повредить. Но теперь, когда все позади, считаю своим долгом предостеречь вас и кое-что объяснить.

Никогда еще Орден не переживал такого раскола, как в нынешние времена. Поход против терванийцев дело решенное, и любое сомнение в правоте такого решения смертельно опасно, потому что император сам одержим этой идеей. Я не смог никак повлиять на командоров, хоть и чувствую, что император и Высокий Собор совершают роковую ошибку. Все мы вынуждены согласиться с решением Собора. Завтра мы отправляемся в Роздоль, так что встретиться с вами в Рейвеноре я не смогу. Оставляю вам небольшую сумму денег и предлагаю воспользоваться помощью Хеймара Стейса — он надежный человек. Больше никому не доверяйте, будьте осторожны с де Фанзаком — я подозреваю, что этот человек служит не столько императору, сколько Святейшему Трибуналу, который вас ненавидит. Если вы добыли искомое, то постарайтесь передать свой трофей императору лично в руки.

Пусть Матерь-Воительница хранит вас от несчастий.

Ваш друг О.Ф. "

Я отложил письмо и открыл мешочек: там было двадцать пять гельдеров. Очень кстати, если учесть, что денег у меня нет совершенно.

— Вы прочли письмо? — Получив утвердительный ответ, Стейс тут же взял свиток и поступил с ним так же, как и с предыдущей запиской. — Теперь кое-что на словах, милорд. Важные разъяснения вам сможет дать человек по имени Хьюберт Уолтер. Вы найдете его на ферме "Зеленый дом": найти эту ферму нетрудно. Выезжайте из Рейвенора через Львиные ворота и направляйтесь прямо на восток. Всего какой-нибудь час езды на лошади. Не отправляйтесь в поход, не встретившись с ним — это важно, поверьте мне.

— Это связано с моей миссией в Кланх-о-Доре?

— Нет, милорд. С тем серебряным украшением, которое нашел сэр Роберт.

— Понимаю, — я ощутил сильнейшее волнение. — Я поеду сегодня же.

— Будьте осторожны, милорд шевалье. Инквизиция сделает все, чтобы помешать вам встретиться с императором.

— А как же амнистия?

— Амнистия исключает официальное преследование. Но она не защитит вас от удара кинжалом в подворотне или яда, которым могут отравить ваш ужин или ваш носовой платок.

— Да уж, осторожность и впрямь не помешает, — пробормотал я. — Спасибо за предупреждение.

— Благослови вас пресятая Матерь, шевалье. Если возникнет нужда в деньгах или снаряжении, приходите без стеснения.

Я ушел от Стейса со странным чувством. Мне казалось, что все, что до сих пор происходило со мной в этом мире, непостижимым невероятным образом подводило меня к самому важному, переломному моменту в моей жизни. Похоже, моя главная схватка не за горами. Встреча с Домино и сэром Робертом, поездка в Баз-Харум, а затем в Лашев, экспедиция на Порсобадо, разговор с императором, экспедиция в Кланх-о-Дор, плавание на Мьюр и наша с Домино свадьба — на все эти события так или иначе падала зловещая тень магистров Суль. Именно они мой главный и злейший враг, в этом больше не было никаких сомнений. И что самое тревожное — теперь я обязан думать и решать не только за себя, но и за Домино. Любой опрометчивый поступок, неверный шаг могут стоит жизни и мне, и ей. За себя я не особенно переживал, в конце концов, все мы смертны, и жизнь не бесконечна. Но вот Домино...

Да, для начала следует встретиться с Уолтером. А дальше посмотрим.

Домино ждала меня. Она переоделась в домашнее платье и выглядела совсем по-домашнему: добрый Назария жарко затопил камин, приготовил для моей ненаглядной горячее вино с пряностями, и Домино радостно заявила мне, что впервые за минувшие дни согрелась по-настоящему.

— А моя любовь тебя, значит, не греет? — пошутил я, прижимая ее к груди.

— Греет, еще как греет! Ну, что ты узнал?

— Пока ничего такого, о чем стоит рассказывать. Де Фаллен не может встретиться со мной, он сейчас в Роздоле, помогает императору готовить войско для похода. Мне нужно встретиться с одним человеком здесь, в Рейвеноре. Пожалуй, я отправлюсь к нему прямо сейчас. Ты ведь не рассердишься, если я еще ненадолго оставлю тебя одну?

— Мне не нравится оставаться одной, — Домино надула губы. — Ты совсем не уделяешь мне внимания.

— Ерунда, солнышко. Я вернусь еще засветло, и вечер мы проведем вместе. И вообще, у нас есть еще несколько дней, которые у нас никто не отнимет.

— Будь осторожен, Эвальд. Я чувствую какую-то опасность.

— Не волнуйся, Рейвенор как-никак имперская столица. И я выполняю поручение самого императора. Отдыхай, грейся, я скоро вернусь. И... я люблю тебя, Брианни.

* * *

Ферма "Зеленый дом" располагалась совсем недалеко от тракта между Рейенором и Гийо. Усадьба оказалась не совсем такой, как я себе представлял: в окрестностях Рейевенора народ весьма зажиточный, и усадьбы строят с размахом. А тут был скромный одноэтажный, окруженный хозяйственными постройками домик с двускатной драночной крышей, небольшим фруктовым садом за домом и огородом соток на пятнадцать, в котором как раз работал мужчина в старой зеленой куртке с капюшоном — он сидел на корточках и вскапывал грядки. Рядом с огородником стояла плетеная корзина, наполненная луковичками севка. На топот копыт моего коня мужчина даже не обернулся.

— Послушайте, любезный! — крикнул я, остановив Шанса у самой ограды. — Вы хозяин этой фермы?

— К вашим услугам, молодой барин, — ответил мужчина, продолжая копаться в земле. — Желаете что-нибудь купить? Есть отличный мед, воск, сухофрукты, и все очень недорого.

— Нет, благодарю. Я ищу человека по имени Хьюберт Уолтер, — сказал я.

— Хьюберт Уолтер? — Мужчина помотал головой. — Не, не знаю такого.

— Странно. Мне сказали, что так зовут хозяина этой фермы.

— Вообще-то ферма моя. Но меня зовут папаша Арнель. Вы ошиблись, молодой господин.

— Это невозможно. Меня прислал сюда человек по имени Хеймар Стейс. Он сказал...

— Неважно, что он сказал. Меня зовут папаша Арнель, и это моя ферма.

— Гм, — я растерялся. — Это ведь ферма "Зеленый дом"?

— Она самая.

— Черт знает что такое! Я ехал сюда не затем, чтобы меня разыгрывали.

— Никто вас и не разыгрывает, молодой господин, — мужчина все же отложил мотыгу, повернулся ко мне, но капюшона не поднял. — Если вы заблудились, то вот вам мой совет: возвращайтесь на дорогу — она тут недалеко, саженях в сорока на полдень, — и езжайте по ней в сторону леса. Через час будете в Рейвеноре.

— Да я и приехал из Рейвенора! Меня зовут...

— Погодите, не стоит называть имен, — фермер все же поднял капюшон, и я увидел его лицо. Лет около пятидесяти, бритоголовый, с седой бородой, глаза темные, взгляд внимательный, изучающий. — Любопытное у вас оружие, молодой лорд. Виарийская работа?

— Черт, какое это имеет значение!

— Самое непосредственное. — Он подошел к ограде. — Может, спешитесь и войдете во двор?

Я так и сделал. Хозяин дома дождался, когда я подойду ближе, потом стянул митенки из грубой шерсти и протянул правую руку ладонью вверх.

— Я могу взять ваше оружие? — спросил он.

— А я могу надеяться на то, что вы не треснете меня моим же мечом по голове?

— Слово папаши Арнеля.

Я вынул Донн-Улайн из ножен и протянул странному фермеру рукоятью вперед. Он взял меч в руки, осмотрел его, попробовал пальцем заточку, несколько раз взмахнул оружием, рассекая воздух.

— Неплохо, очень неплохо, — резюмировал папаша Арнель. — Люблю хорошее оружие.

— Фермеру как бы по статусу не положено любить мечи, — заметил я. — Или вы, дорогой папаша, не совсем обычный фермер?

— Так и вы, сударь мой, не совсем обычный фламеньер, — ответствовал Арнель, возвращая мне меч. — Человек с Луны — кажись, так вас кличут ваши недруги? Пройдемте в дом. Коня можете привязать у ворот.

— Значит, вы знаете, кто я.

— В общих чертах, — Арнель улыбнулся. — Входите же, поглоти вас Бездна!

В горнице, куда привел меня Арнель, обстановка была самая спартанская — пара лавок и стол на козлах, старый шкаф, заставленный горшками, крынками и оплетенными бутылками, большой камин с облицованным серым камнем порталом и чугунным таганом. А еще здесь царил тот характерный беспорядок, который можно увидеть только в доме холостяка, и я подумал, что хозяин фермы живет один.

— Хороший у вас дом, — сказал я, оглядевшись.

— Мне в нем уютно и спокойно. Но вы ведь приехали не за тем, чтобы хвалить мою берлогу, шевалье де Квинси?

— Откуда вы знаете мое имя?

— От наших общих друзей. О вас мне говорил де Фаллен, а до того и ваш приемный отец.

— Почему же вы тогда комедию ломали?

— Потому что не был уверен, что мой гость тот, кого я жду. По дорогам нынче разные люди шатаются, м-да.

— Вы знали сэра Роберта?

— Да, знал, — Хьюберт Уолтер взял из шкафа большую бутыль, сломал пробку, разлил по кружкам. — Я ведь тоже был персекьютором. Это медовуха по старинному элькингскому рецепту, я ее сам варю. Попробуйте.

— Благодарю, сэр Хьюберт.

— Сэр Хьюберт! — Бывший персекьютор засмеялся. — Давно ко мне так не обращались. Уже восемь лет для всех я папаша Арнель. Вы узнали мою главную тайну, шевалье.

— Как так случилось, что вы стали фермером? — спросил я, пригубив напиток. Медовуха была великолепная — ядреная, душистая. — Рыцарь — и вдруг сажает лук!

— Все просто. Однажды я умер, — сказал Уолтер странным тоном. — И о моей второй жизни знают только два человека — де Фаллен и Хеймар. Еще сэр Роберт знал, но он, увы, покинул нас. Теперь вот вы знаете.

— Я никому не раскрою вашей тайны.

— Это уже не так важно. Похоже, пришло время сбросить маску. Оливер говорил, что вам понадобится помощь. Я жалею, что в свое время не смог убедить Роберта взять меня с собой в Лашев. Возможно, все закончилось бы не так печально... Давайте еще налью.

— Вы сказали, что умерли. Это шутка?

— Нисколько. Я действительно умер, причем дважды.

— Аж слушать жутко. Что с вами случилось, сэр Хьюберт?

— Укус вампира, — Уолтер закатал рукав куртки и показал мне шрамы от рваных ран на левом предплечье, а потом оттянул воротник, и я увидел еще один шрам, между горлом и ключицей. — Все случилось как раз восемь лет тому. Это была первая смерть. Нас было трое: сэр Гугон, я и боевой маг-виари, имени которого я не помню — мы называли его Вспышка за особую любовь к огненным заклинаниям. Нас послали в Аверну, в общину Турон, где за два месяца пропали шесть женщин и детей. Это было подозрительно. Мы прибыли в Турон и начали расследование. Расспросили местных, а через пару дней поисков нашли в лесу обескровленный труп одной из пропавших женщин, потом ребенка, шестилетней девочки. То, что это сделал вампир, было очевидно. Мы обследовали округу и выяснили, что есть только одно место, где могла скрываться эта тварь — заброшенный рудник "Лагерь Восьми" в пяти милях к северу от Турона. Туда мы и отправились.

— И что случилось дальше?

— Дальше? — Сэр Хьюберт невесело усмехнулся. — Мы оплошали. Нас подвела самоуверенность. Точнее, моя самоуверенность, поскольку из всех троих я был самым старшим. Мы сочли, что имеем дело с вампиром-одиночкой и отважно полезли в логово. А в глубине рудника нас поджидал матерый малек. — Голос Уолтера дрогнул. — Седой, белоснежный, древний, как само время. И со свитой — тремя женщинами из Турона, которых он сделал нежитью. Трое против четверых — плохой расклад, когда имеешь дело с вампирами. Мы перебили всех, но Гугон и маг погибли, а я получил два укуса, прежде чем снести твари голову. Так что выбор у меня был невелик; либо вернуться в прецепторию и принять смерть от рук моих собратьев, либо стать мерзкой тварью навроде тех, что мы убили. Я выбрал третье — надежду. Оставил на руднике свое оружие и снаряжение и устроил пожар, который уничтожил все следы, а потом сбежал. Что было со мной потом, помню плохо — я нашел убежище в лесной хижине, и у меня была жестокая лихорадка. Но я выжил и не стал вампиром. Я не знаю, как так случилось. Мой организм оказался невосприимчивым к вампирскому яду.

— Разве такое возможно?

— Любой демонолог или инквизитор скажет, что нет. Я и сам не могу такое чудо объяснить. В Туроне мы имели дело с малеком, вампиром древней крови, а его укус неминуемо сделает тебя нежитью. Орденские законы суровы — укушенный тварями Нави фламеньер должен умереть, а его тело сжигается. А я чертовски хотел жить. Был только один человек, которому я мог доверять — Хеймар Стейс. Его отец был управляющим в нашем поместье, и в детстве мы дружили. Дети не знают сословных предрассудков, шевалье. Хеймар очень помог мне. Эта ферма, между прочим, куплена на его сбережения. Так я стал папашей Арнелем. Но от прошлого нельзя убежать, особенно если ты персекьютор.

— Понимаю. Вас разыскали.

— Просто я недооценил Орден. Однажды, вернувшись домой, я застал на ферме орденских приставов. У них был приказ о моем аресте. Я оказался в тюрьме Мон-Пале, где провел месяц. Сказать по правде, дело мое было пропащее. Знаешь, кто меня спас? — Сэр Хьюберт впервые обратился ко мне на "ты". — Сэр Роберт де Квинси. Благодарение Матери, что великий персекьютор Ордена именно ему поручил разобраться с историей в Туроне. Твой приемный отец говорил со мной в тюрьме, и я все ему рассказал. И сэр Роберт почему-то встал на мою сторону. Заявил следователям, что своими глазами видел на пепелище "Лагеря Восьми" обгоревшие останки Хьюберта Уолтера. Это была моя вторая смерть, парень. И меня отпустили.

— Значит, не я один всем обязан сэру Роберту, — вздохнул я.

— Истинно так. Сказать по правде, он был слишком добр ко мне — как не верти, а я дезертир, опозоривший звание фламеньера. Но сэр Роберт рассудил по-своему. Знать бы, почему он так поступил! Если бы не маркиз де Квинси, я бы... э, да ладно! Подставляй кружку, шевалье, давай выпьем за упокой души сэра Роберта. Я не знал человека отважнее и благороднее, чем он. Нет таких больше.

Мы молча выпили. Сэр Хьюберт вздохнул и начал разжигать камин.

— Ты, наверное, голоден, — сказал он. — Есть вчерашняя утка, сейчас разогреем. И хлеб свежий.

— И все же, как получилось, что вы не заразились вампиризмом? — спросил я.

— Я не могу этого объяснить. И никто не может. Но я действительно человек.

— Я верю вам. Вы держали Донн-Улайн и не погибли.

— Донн-Улайн?

— Мой меч. Лукас Суббота умер, взяв его в руки, а он был дампиром.

— Суббота мертв? — Сэр Хьюберт нахмурился. — Проклятье, не везет империи. Мельник был отличным воином.

— Да, мне тоже жаль.

— И сэра Роберта нет в живых. До сих пор не могу простить себе, что не поехал в Лашев. Я знаю, Роберт боялся, что отправившись с ним я выдам себя. Но все равно горько.

— Просто он знал, чем все кончится. Он заплатил жизнью за победу над Иштар.

— Подвеска из каттирской гробницы с тобой?

— Да, вот она, — я достал медальон, что забрал у Лукаса. Сэр Хьюберт взял его, повертел в пальцах, присмотрелся, читая письмена, выбитые на украшении. Лицо его все больше накрывала тень.

— Да, это каттирский язык, — проговорил он. — Слова, которые нельзя произносить. В день, когда мир увидит последний восход солнца, все обреченные услышат их.

— Что они значат?

— Призыв. Слова Зверя, которые он скажет, обращаясь к своей королеве.

— Но Иштар окончательно мертва. Сэр Роберт убил ее.

— Это будет новая королева, достойная своего повелителя.

— Ужасные слова вы говорите, милорд.

— Есть вещи, которые лучше не знать. Но еще хуже делать вид, что их не существует. — Сэр Хьюберт вернул мне подвеску. — Странное у меня чувство с этой медалькой. Будто читаешь книгу, написанную сумасшедшим — вроде и грамоте обучен, и письмена разборчивые, а смысла написанного никак не поймешь. Увы, не знаю я того, что наверняка знал сэр Роберт. Но одно могу сказать точно: всех нас ждут тяжелые времена. Если хочешь, назови это предчувствием. Только вот меня оно еще никогда не обманывало.

— Мне важно знать все это, милорд. Я видел во сне женщину с лицом Иштар. И она предлагала мне бессмертие.

— Значит, эта вещь оказалась у тебя не случайно. Все предопределено.

— Думаю, вам стоит не пугать меня, а все подробно рассказать.

— Это магия, одна из самых могущественных. Украшение из Хабурта не простая бирюлька, это дар Любви, оставленный Зверем своей королеве, своей госпоже. Самый ценный подарок, который он мог сделать, залог того, что и в новом воплощении они будут вместе. Сэр Роберт, мир праху его, покончил с королевой. Но король еще не уничтожен. Он будет искать свой Дар, когда придет. И надо готовиться к встрече.

— А скуповатый он был, этот Зверь, — сказал я шутливо, чтобы скрыть охватившее меня волнение. — Своей невесте подарил всего лишь серебряное украшение. Мог бы и золотое с бриллиантами подарить.

— Эх, молодежь, молодежь! — вздохнул сэр Хьюберт. — И как таких в персекьюторы берут? Да любой маг скажет тебе, что золото может накапливать только стихию Света, и никогда мертвую энергию. А вот серебро может, причем не хуже драконьей кости. Подвеска долгие века лежала в склепе роэллина, так что сверх меры насыщена магией смерти. Каттирская королева нежити была похоронена с этим украшением не случайно. Дар Любви позволял ей спокойно спать все эти столетия, и пробудить Иштар мог только Зверь — или тот, кто призовет ее, сняв с вампира Дар любви и прочитав заклинание Призыва на подвеске. Пробудивший Иштар идиот выполнил только часть ритуала, снял с королевы украшение, но при этом обронил незаметно для себя эту подвеску, которая и попала вам в руки. Сама Матерь не желает гибели человеческого рода, так я понимаю такую удачу. Впрочем, это не помешало Иштар превратить всех жителей Баз-Харума в живых мертвецов.

— Стало быть, если Нашествие начнется и Зверь придет в мир, он будет искать эту штучку. — Я посмотрел на медальон, потом перевел взгляд на Уолтера. — И как же эта вещица поможет нам покончить с ним?

— Насчет покончить не знаю, но польза от нее большая. Мне нужно время во всем разобраться, надо посмотреть кое-какие старые записи. Где тебя искать?

— Я живу на улице Кастель-Рош, общежитие Ордена. Пробуду в Рейвеноре еще дня три-четыре, а потом отправлюсь в Роздоль, в императорский лагерь.

— Все понятно. Если у меня появятся стоящие мысли, я найду тебя через Стейса. Давай еще меду выпьем.

— Благодарю, сэр Хьюберт, но мне пора.

— Уже? Торопишься куда?

— Домой. Меня жена ждет.

— Женатый фламеньер? — Уолтер с интересом посмотрел на меня. — И давно женат?

— Почти месяц.

— Я тоже был женат, и это было давно. У семейной жизни есть много преимуществ, но одно я особенно ценю: когда проживешь в браке год, перестаешь бояться смерти, — по тону Уолтера было непонятно, говорит он серьезно или шутит. — Что ж, допью бутыль без тебя. А может, еще одну откупорю.

* * *

Я уехал из "Зеленого дома" со странным чувством. Вокруг меня теплел и звенел птичьим пением чудесный апрельский вечер, но на душе было холодно и смутно. Все время вспоминались слова Уолтера: " Есть вещи, которые лучше не знать."

Странно все как-то получается. И жутковато. До сих пор случайные события соединяются в логическую цепь, в которой пока не хватает очень важного звена — понимания того, почему я оказался в центре событий. Допустим, сэр Роберт знал что-то очень важное. Что-то такое, что ужасно напугало шишек из Высокого Собора, и они в свое время запретили сэру Роберту доводить до конца расследование, начатое нами на берегу Солоницы. Что их могло напугать? Возможно, предупреждение сэра Роберта о пробуждении Иштар и возможной угрозе нового Нашествия. Но ведь фламеньеры должны бороться с нежитью. Это их призвание, ради этого и создавался Орден. А командоры закрыли на все глаза, сделали вид, что это их не касается. Недооценили опасность? Или же я оказался прав, говоря де Фанзаку о страхе перед магистрами Суль?

Если так, то дела еще хуже, чем я думаю. Империя напоминает мышь, загипнотизированного змеей. Орден не замечает — или не хочет замечать, — угрозы, о которой предупреждал сэр Роберт. Он не смог их убедить. Может, это придется теперь сделать мне?

Смешно. Командоры не послушали знатного лорда, опытнейшего персекьютора. Станут ли они слушать меня, человека с Луны, как меня тут называют, безродного выскочку, у которого в Ордене врагов гораздо больше, чем друзей?

С другой стороны, остался только один человек, которому известны все подробности последней охоты сэра Роберта, и это я. Лукас Суббота мертв, Элика мертва, Домаш не в счет, он не персекьютор. Медальон у меня, и это тоже не простое совпадение.

Нет, все-таки я пока слишком мало знаю. Поэтому надо действовать с умом.

Во-первых, у меня есть Домино. Ей нужно встретиться с императором, и я должен защитить ее от всех опасностей. Она главное, что есть в моей жизни, все остальное на втором плане.

Во-вторых, по прибытии в Роздоль надо встретиться с де Фалленом. Он единственный, кто может поддержать меня при необходимости. Во всех смыслах.

В-третьих, дождусь, что разузнает Уолтер. Мне показалось, что он не был со мной до конца откровенен. Может, я еще узнаю от него все, как есть.

Так или иначе, у меня есть несколько дней. События в Кланх-о-Доре измотали меня, и я хочу отдохнуть. Хочу побыть рядом с Домино. На все остальное плевать. Не до судеб мира мне сейчас.

Уже стемнело, когда я въехал в Львиные ворота Рейвенора и направил коня в сторону Фор-Маньен. Узкие улочки имперской столицы после наступления темноты пустеют: пока я ехал к Малому Имперскому рынку, мне повстречались только стражники, патрулирующие улицы, несколько горожан, спешивших куда-то — видимо, домой, — молодая женщина с клеткой, в которой сидела нахохлившаяся курица, и пара нищих у самых ворот рынка. Лишь ближе к центру улицы стали многолюднее, а близ Императорских садов я встретил большую компанию молодых и хмельных гуляк, праздновавших помолвку одного из своих друзей.

— Выпейте с нами, сэр! — обратился ко мне один из парней, видимо, старший в этой компании. Наполнил из меха кубок и протянул мне. — Выпейте за счастье молодых!

Виновники торжества тут же вышли вперед, поклонились. Забавные такие — парнишка типичный купчик, круглолицый, коренастый, в шапочке пирожком и атласном жилете поверх расшитой камизы, девушка ему под стать, сдобная толстушка с ямочками на щеках и великолепной косой. Я знал, что встреча с фламеньером на улице считается у простонародья хорошей приметой, поэтому принял кубок.

— Долгих лет счастья! — сказал я ребятам, коснувшись кубка губами. Один золотой, который я вытащил из кошеля и прибавил к добрым пожеланиям, сильно смутил и обрадовал парочку. — Пусть Матерь благословит вас!

— И вам удачи и счастья, милорд! — запинаясь, воскликнул счастливый жених. — И п-пусть ваш меч разит нечестивых к-как молния!

Компания, откланявшись мне, повлеклась дальше, ища новых развлечений, я поехал в сторону цитадели, улыбаясь и думая о нас с Домино. Интересно, когда Варин венчал нас, у меня было такие же идиотское выражение лица, как у этого парнишки? Если так, то бедная Домино.

Нет, не бедная она. Прекрасная и единственная. Лучше нее нет никого.

До улице Кастерль-Рош осталось проехать всего два квартала. Впереди фонарщик зажигал масляный фонарь на столбе, а в роскошном особняке справа от дороги ярко горели окна и играла музыка — верно, хозяева принимали гостей.

И вот тут у меня появилась странная, неожиданная мысль. Если хрономагия позволяет узнать прошлое, почему бы не попробовать увидеть будущее?

Я решил попробовать. Тут же снял с шеи фламенант-медальон, сжал его в кулаке, закрыл глаза, попытался отбросить все лишние мысли и оставить только одну, главную.

Я ХОЧУ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ! Я ХОЧУ УВИДЕТЬ БУДУЩЕЕ!

И хрономагия сработала.

Ощущение близости смерти. Озноб во всем теле — и страх.

Пустынная, вымершая улица. Жуткие стенающие вопли из темноты.

Кукла. Такая же, как в Баз-Харуме.

Она лежит прямо на дороге, ведущей к воротам цитадели. Самодельная тряпичная кукла в лоскутном платье, видимо, сшитая заботливыми руками какой-то матери для своего ребенка, со смешными культями вместо рук и ног и вышитым на приплюснутой голове лицом — круглые глаза, розовая костяная пуговица вместо носа, лунообразный рот.

Где женщина, которая сделала ее? Где ребенок, который играл с ней?

Никого.

— Эвальд?

— Этот холод... Почему так холодно? И что там за крики?

— Не надо спрашивать, — голос мертв, как ночь, которая меня окружает. — Ответы ничего не изменят.

— Сэр Роберт, это вы?

— Это будущее. Ты же хотел видеть его? Теперь смотри.

— Я уже видел все это. Так было в Баз-Харуме.

— Так будет везде. Осталось совсем недолго.

— О чем ты говоришь? Что тут случилось?

— Уходи отсюда. Они чувствуют тебя. Они совсем рядом.

— Это ведь Рейвенор! Я знаю, я узнаю эту улицу!

— Рейвенор. И весь мир.

— Черт, я не хочу! Прекрати это, немедленно!

— Это нельзя прекратить. Тебе уже ничто не поможет.

— Нет! — Ужас и тоска сдавливают мне горло, воздуха не хватает, я кричу, как в кошмаре. — Домино! Домино, где ты?

— Здесь, — кукла на дороге смотрит на меня, и глаза ее черны как окружившая меня тьма. — Я люблю тебя, Эвальд. Иди ко мне.

— Нет. Нет! НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

— Один, всего лишь один, — шепчет ледяной голос. — И они вокруг. Все, кто жили здесь. И еще кто-то, кого ты знаешь.

Белая женщина. Та самая, из моего сна в Хольдхейме. Она возникает прямо на дороге, поворачивается и поднимает вуаль.

— Ты не послушал меня, — говорит она с жуткой торжествующей улыбкой. — Я сказала тебе, что встречусь с тобой. И открою тебе истину. Не страшно взглянуть в будущее?

— Нет, ты не запугаешь меня! Это всего лишь Иллюзиариум, я знаю!

— Это пророчество, и с ним не поспоришь, — белая поднимает с дороги куклу и прижимает к груди, ее глаза вспыхивают рубиновыми огоньками. — Это Нашествие, и тебе его не остановить.

— Эвальд, я люблю тебя, — пищит кукла, и ей отвечают мерзкие вопли из окружившей меня тьмы. — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю...

— Доброго вечера, милорд!

Старый фонарщик согнулся в низком поклоне, потом поправил сумку на плече и важно прошествовал дальше, к следующему фонарю. Торжественную чинную музыку в особняке сменил быстрый веселый мотив.

Я вздохнул, как пловец, вынырнувший из пучины, ошалело глянул на фламенант-медальон в руке. Действие хрономагии закончилось, а вот пальцы еще трясутся.

Да, правильно сказал сегодня сэр Хьюберт: "Есть вещи, которые лучше не знать".

* * *

— Ты в порядке? — Домино отстранилась от меня, озабоченно посмотрела мне в глаза. — Ты бледен.

— Просто устал.

— Бедненький мой! Давай я покормлю тебя. Назария хотел сам приготовить для нас ужин, но я ему не позволила. Сварила для нас виарийский рыбный суп. И салат из морских ракушек сделала... Ты что, замерз?

— Да, немного, — солгал я. — Очень хочу попробовать твой суп.

— Миледи, милорд! — Назария уже был тут как тут. — Какое вино прикажете подать?

— Красное, — распорядилась Домино. — И принесите воды для умывания.

— Слушаюсь.

— Ты даже не поцеловал меня, когда вошел, — сказала Домино, когда мы остались одни. — Ты не такой сегодня.

— Я... не хотел тебе говорить, но... Вобщем, я использовал хрономагию. Хотел посмотреть, что нас ждет.

— И что же?

— Война. Большая война.

— Об этом все знают. Но ведь ты не это хотел мне сказать?

— Конечно. — Я обнял ее, поцеловал. — Я люблю тебя. И мы будем вместе. И плевать на эту войну. Она не помешает нам быть счастливыми.

— Садись за стол.

Наверное, мои чувства предельно обострились после пережитого видения, но наш с Домино ужин запомнился во всех мелочах. Милое лицо моей принцессы, освещенное золотистым светом двух свечей, ее немного встревоженный взгляд, блики в начищенной до зеркального состояния серебряной посуде, душистое и немного терпкое вино, вкус морепродуктов — все это сложилось в незабываемую картину. После второго бокала вина и тарелки супа я почувствовал, что мучивший меня озноб прошел, я настроился на вполне оптимистический лад, и данное мне при помощи хрономагии откровение воспринималось как нелепый и бессвязный кошмар. Мне даже не хотелось думать, что за этим чудесным ужином, возможно, последуют какие-нибудь неприятные события; больше всего в те минуты мне хотелось навсегда остановить время, сделать так, чтобы наша идиллия никогда не кончалась. Домино угадала моя мысли.

— Я готова жить так каждый день, каждую минуту, — сказала она. — Как мало нужно для счастья!

— Мне нужна только ты, — произнес я.

Она улыбнулась.

— Это судьба, что мы с тобой встретились, — продолжал я, попивая вино. — Представь, я бы оказался в этом мире один, без тебя. Я бы погиб от тоски и горя.

— Ты не попал бы в Пакс, если бы не я, — возразила Домино. — Чудесно провел бы с друзьями время в Долине Хоббитов, отдохнул и вернулся домой.

— И жил бы остаток жизни без тебя. Нет, спасибо.

— Иногда мне кажется, что ты меня идеализируешь, Эвальд.

— Я люблю тебя. И буду любить всегда. Это же так просто.

— Моя жизнь тоже могла бы сложиться по-другому, — сказала Домино, хмуря брови. — Я могла бы стать рабыней магистров. Все к тому и шло. Нельзя бегать вечно от судьбы.

— Это не судьба. Это зло, которое вообразило, что имеет власть над тобой.

— Зло никуда не делось. Просто сейчас я от него немного дальше, и я у меня есть защитник, — она вновь улыбнулась. — Мой рыцарь.

— Я не рыцарь. В моем мире я был обычным парнем. Это сэр Роберт...

— Мы сами не знаем, на что можем быть способны, — перебила меня Домино. — Я мечтаю только о том, чтобы ты не разочаровался во мне.

— Знаешь, ты иногда такую чушь говоришь! — разозлился я. — Вот прямо глупости!

— Ты так мило сердишься! Прости. Сколько у нас еще времени?

— Вся ночь наша.

— Ты не понял. Нам надо ехать в императорский лагерь.

— Император подождет денька два-три. Тебе надо отдохнуть. И я хочу побыть с тобой. Чтобы никаких дел, поручений, никакой обязаловки и неожиданных заданий — только ты и я.

— Наверное, нам надо спешить, милый.

— Спешить? Это еще почему?

— Потому что мы можем опоздать, — Домино встала из-за стола, прошлась по комнате. Я понял, что она волнуется.

— Никуда мы не опоздаем, — беззаботно заявил я, налив в кубки еще вина. — Начало похода объявлено на месяц эйле, так что император пробудет в Роздоле еще две недели. Помнишь, сколько мы с сэром Робертом ехали из Роздоля в Ростиан? Дней десять, кажется. Так что пара дней у нас по-любому есть. — Я встал, подошел к ней и обнял, зарывшись лицом в ее волосы. — Неужели ты думаешь, что я не воспользуюсь такой счастливой возможностью?

— Я счастлива, что у меня есть ты, Эвальд.

— Я люблю тебя, душа моя.

— И я тоже. Как здесь тихо, спокойно! Совсем непохоже на то, что вот-вот разразится война.

— Домино, ты ругаешь меня, если я начинаю говорить о чем-нибудь плохом. И сама же переходишь на такую нехорошую тему.

— Да, конечно. Просто я немного волнуюсь.

— Позволь, я помогу тебе расслабиться, — я начал целовать ее, но Домино неожиданно отстранилась от меня.

— Я все-таки думаю, что нам не следует откладывать поездку, — сказала она.

— Черт, далась тебе эта поездка! И почему мы все время говорим о ней в такой замечательный вечер?

— Не знаю, — Домино улыбалась, но глаза ее наполнились светлой грустью. Моя память сразу определила, когда я видел такое же выражение в глазах. В детстве. В моей полузабытом раннем детстве. Мне было лет пять или шесть. Я сидел за столом, а моя бабушка укладывала на фарфоровое блюдо чудесные, только что испеченные пирожки с картошкой, грибами и мясом. Я уплетал их один за другим и был счастлив. И еще, я тогда не знал, что у бабушки больное сердце, и очень скоро она уйдет от нас.

-"Бабушка, а ты всегда будешь печь мне пирожки?"

-"Всегда".

-"А почему ты так тяжело дышишь?"

— "Просто так. — Глаза бабушка наполнила та самая светлая, какая-то небесная грусть. — Кушай, солнышко, кушай."

— Ты все знаешь, Домино. — Я взял ее за плечи, посмотрел в глаза. — Почему мы должны спешить?

— Потому что нам нельзя опоздать, любимый, — ответила Домино, и будто тень упала на ее лицо. — Потому что император скоро умрет.