Попаданец

Леон смотрит на него, как солдат на вошь, однако, ответить ему не дают, потому что на площади начинается какая-то возня. Выскочивший из ратуши горнист подаёт сигнал, и словно ток пробегает по всем присутствующим. Ещё недавно скучавшие караульные берут винтовки и автоматы наизготовку и занимают свои позиции у рогаток, загораживающих проход к административным зданиям.

Мы сидим, как на иголках. Леон смотрит на часы и восклицает:

— Oh, diable! Sont-ils dИjЮ lЮ? *Ах, чёрт! Неужели они уже здесь?

В ответ на его слова из-за угла показывается колонна демонстрантов. Большинство из них — женщины лет сорока и старше, хотя и молодых тоже немало. Практически все если и не одеты в чёрное, то, по крайней мере, носят на рукавах траурные повязки. У некоторых в руках портреты, правда, черты лиц на них мне отсюда пока что не видны. Тем не менее, могу дать десять против одного, что там изображены убитые или арестованные инсургенты.

Леон поднимается из-за стола.

— Excusez-moi, capitaine, mais nous avons de vous quitter.*Простите, капитан, но мы вынуждены вас покинуть.

Жандарм идёт впереди, я за ним, Мари замыкающая. Однако, не успеваем мы сделать несколько шагов, как Леон резко останавливается, и я чуть не налетаю на него.

— Ah oui, le capitaine, j'ai presque oubliИ. Soyez sШr de vИrifier le nouveau numИro de "Entente Cordiale". Je pense qu'il va vous rendre heureux. *Ах да, капитан, чуть не забыл. Обязательно посмотрите новый выпуск "Сердечного согласия". Думаю, он вас порадует.

Мы идём через площадь к полицейскому управлению, страясь держаться в более или менее приличном отдалении от митингующих. Когда дамы замечают меня, из их уст вместо лозунгов вроде "Wir brauchen keine fremden Krieg!" и "Lassen Sie uns Abschied von seinen SЖhnen!" несётся какое-то злобное шипение. Видимо, меня из-за цивильного платья принимают за местную девушку. Гуляющую с гельвецийским жандармом. Впрочем, я всё равно не понимаю, какое же собственно мнение о моей персоне они пытаются до меня донести. Но тут одна вещь всё-таки заставляет меня замедлить ход.

Осанистая дама в дорогом на вид и весьма элегантном чёрном облачении держит в руках большой портрет, с которого на меня этаким снисходительным взором глядит никто иной, как Дитрих, павший бесславной смертью от моих зубов. Как там тебе сейчас в аду, дорогуша? И у тебя, оказывается, есть мать? Откуда она только узнала, что его уже черти жарят... В душе у меня какие-то смешанные чувства: с одной стороны мне даже немного жаль эту женщину, с другой — кто, как не она, воспитала этого подонка.

— Что стоишь, солдат? — голос Мари возвращает меня к реальности.

— Старого знакомого увидела, — цежу я в ответ сквозь зубы и указываю пальцем на этот злополучный портрет. — Того самого Дитриха.

Мари передаёт мои слова Леону, тот хмыкает в ответ.

— Il est dommage que j'ai eu l'idИe ne vient pas Ю eux de fixer un face Ю face. Bien sШr, il n'est jamais trop tard, mais je pense que nous n'avons pas besoin de dИtenir madame Faust maintenant *Жаль,что мне раньше мысль не пришла очную ставку им устроить. Конечно, это никогда не поздно, однако, думаю, нам нет смысла задерживать мадам Фост прямо сейчас.

В отличие от солдат, наблюдающих за митингом с напряжёнными лицами, лоррейнский офицер, стоящий у массивных дверей в полицейское управление, просто таки излучает спокойствие и безмятежность. В руках у него палаш в ножнах, на который он опирается, как на трость, словно какой-нибудь денди.Є

— Pourquoi s'inquiИter? Pensez-vous que les secousses de la "Patrie et LibertИ" blessИ sa mХre? *Чего волноваться? Неужели вы думаете, что сопляки из "Родины и свободы" навредят своим мамашам? — с усмешкой говорит он аджюдену, когда тот интересуется обстановкой.

Леон оставляет нас с Мари в вестибюле управления, а сам исчезает где-то в его недрах. Надеюсь, нам не придётся его долго ждать. А пока моё внимание привлекает эпическая фреска во всю стену. На ней изображена группа солдат, стоящих в героических позах на горной вершине. Над ними реет большое чёрное знамя, на котором видна надпись "Wer wagt, gewinnt!", скрещенные палаши и череп в шлеме с султаном из перьев. На кепи и касках у солдат похожие султанчики, только меньшего размера

— Шварцвальдские егеря, — поясняет мне Мари. — Наша самая большая головная боль.Є

— Да уж, пришлось с ними столкнуться... — говорю я ей в тон. — Однако, как же чертовски здорово нарисовано!

Неизвестный мне художник и правда постарался на славу. При всей своей пафосности солдаты на картине выглядят живыми и естественными. Лица, форма, снаряжение, камни под ногами, окружающая природа прорисованы мастерски. Так что я продолжаю с усмешкой:

— Вот это я понимаю — пропаганда, не то что всякие сомнительные статейки.

— А вот это уже не твоего ума дело, рядовая Шамплуа! — резко отвечает Мари и, склонившись к моему уху, добавляет вкрадчиво. — Если конечно ты та, кем пытаешься казаться. Я слышала и про случаи, когда люди теряли память после контузии. Но вот истории, в которых потерявшие память вдруг начинают говорить на иностранных языках, мне встречались лишь в детских сказках и бульварных листках.

— Ха, никогда бы не подумала, что вы читаете такое.

Не успевают мои слова смолкнуть, как ладонь Мари взмывает в воздух и отвешивает мне звонкую пощёчину.

— Хватит. Я устала терпеть твоё неуважение к старшим по званию. Как только мы вернёмся, ты немедленно отправишься под арест.

Слова эти были произнесены характерным для мадемуазель сержанта спокойным и бесцветным голосом, но у меня такое чувство, что она ждала подобного момента, ждала повода, чтобы продемонстрировать своё отношение ко мне. И какой чёрт меня только за язык дёрнул? Ну да слово не воробей...

Так что Леона мы дожидаемся в обстановке взаимной неприязни, благо времени на это уходит немного.

— Les AlliИs n'ont pas besoin de mon aide. *Союзнички не нуждаются в моей помощи, — говорит он, разводя руками. — Cependant, il est bon de savoir que nous Иtions en mesure de rИveiller un marИcage endormi *Однако, приятно сознавать, что мы смогли расшевелить это сонное болото.

Тут он, подняв бровь, озирает из-под своих окуляров наши надутые физиономии.

— Et ce qui s'est produit ici, les filles?*А что у вас случилось, дамы?

Мари рублеными фразами излагает ему всё, что думает на мой счёт.

— Vous devez dИcider de cette question sans sentimentalitИ, Leon. Vous devez l'envoyer en Иtat d'arrestation. *Ты должен решить этот вопрос без сантиментов, Леон. Тебе следует отправить её под арест.

— Je suis dИsolИ, Marie, mais demain je vais en avoir besoin, et puis je vais devoir le retourner Ю Jeanne, comme promis. Faites-lui de dИcider comment la punir. *Прости, Мари, но завтра она мне будет нужна, а потом я должен буду вернуть её Жанне, как обещал. Пусть она решает, как её наказать.

Мари подымает очи горе.

— Je voudrais pouvoir voir comment elle allait la punir — lui a donnИ une fessИe, je suppose. Ou autre chose dans le mЙme esprit. Mais ce ne sera pas le faire pour l'amour de sa bien-aimИe Jeanne. * Хотела бы я посмотреть, как она её накажет — устроит ей порку, наверное. Или что-нибудь ещё в том же духе. Но чего не сделаешь ради любимой Жанны.

— Marie, ne commencez pas Ю nouveau cette conversation. Surtout dans un lieu public! *Мари, не надо снова начинать этот разговор. Тем более в публичном месте!

Переводчица поворачивается в мою сторону и смотрит на меня так, как будто в первый раз видит.

— Vous savez, Leon, serait plus correct de rejeter la fille de l'armИe et renvoyИs chez eux en HelvИtie, et la laisser lЮ-bas des professionnels versИes. *Знаешь, Леон, самым правильным было бы уволить девчонку из армии и отправить домой, в Гельвецию, и пусть там с ней разбираются специалисты.

— Qu'il rИsout son commandant. *Пусть это решает её командир, — отрезает Леон. — Et vous demandez Julie d'envoyer en Иtat d'arrestation pour le fait que contredire le supИrieur hiИrarchique, et puis elle a fait de mЙme. *А ты требуешь отправить Жюли под арест за то, что перечит старшему по званию, и тут же сама занимаешься тем же самым.

Про арест мой болтают. Напугали ежа голым задом. Я и так тут живу, как под арестом, впрочем, в их власти сделать моё пребывание здесь куда более печальным.

На улице перед митингующими женщинами отдувается за гельвецийских и лоррейнских военных какой-то толстяк с пышными моржовыми усами, одетый в синий полицейский мундир. В одной руке он держит свою нелепую шляпу, а в другой эпичных размеров носовой платок, которым то и дело вытирает пот со своей красной, как помидор, лысины.

Солдаты на площади поделились на две группы: пока одни с оружием в руках надзирают за порядком, другие отдыхают у стен ратуши и полицейского управления. Некоторые глазеют по сторонам, кто-то умудряется дремать, прислонившись к столбу или спине товарища. Вон две гельвецийские девушки уселись возле сослуживца и щиплют его за бока. А вот долговязый блондин в лихо сбитом на бровь кепи с аппетитом уплетает большое зелёное яблоко.

— HИ, belle, attraper! *Эй, красавица, лови! — кричит он мне и бросает ещё одно такое же.

Огромное, словно мортирное ядро, оно летит по навесной траектории и, каким-то чудом проскользнув мимо моих рук, бьёт меня прямо в лоб. От такой неожиданности я приземляюсь мягким местом на мостовую. Все вокруг катятся со смеху. Даже бедняга-полицейский удивлённо оглядывается. Мне же остаётся лишь улыбаться и махать своим непрошенным трофеем. В голове же моей тем временем крутится мысль, что в переусложнённой конструкции местых прокладок таки есть своя сермяжная правда...

Уже в коляске мотоцикла я пытаюсь откусить от этого яблока кусочек, а оно оказывается жуткой жёсткой кислятиной. Вот ведь жук, а? Удружил, называется.

Ровно тарахтящий мотор жандармского мотоцикла вдруг чихает пару раз и замолкает. Леон, чертыхаясь, прогоняет нас со своего железного коня и достаёт из коляски железный ящик с инструментом.

Мы с Мари занимаем позиции под сенью ветвей большого и высокого дерева, стоящего у кромки тротуара. Я прижимаюсь спиной к коре ствола, а Мари прохаживается туда-сюда и всем своим видом игнорирует моё существование.

Напротив нас суетливый бюргер в клетчатом пиджаке готовится дать дёру из города. У дверей его дома, сложенного из красивого красного кирпича, стоит большой фургон, похожий на буханку хлеба. Дюжие грузчики с видимой натугой грузят в него разнообразную мебель. Часть вещей стоит в стороне, здесь на массивном письменном столе сидит, весело болтая ногами, девочка лет пяти, которая наверное воспринимает всё это как какое-то приключение.

Новая четвёрка грузчиков еле протискивает сквозь двери два платяных шкафа. Один из них, рябоватый парень в мятом картузе, больше озирается на ковыряющегося у мотоцикла Леона, чем смотрит себе под ноги. Последствия не заставляют себя ждать. Напарник шикает на этого непутёвого,а тот запинается и выпускает ношу из рук. Шкаф, несмотря на свой казалось бы солидный вид, не выдерживает удара о мостовую и вываливает под лучи солнца своё содержимое.

— Papa, warum brauchen wir so viele gewehren? *Папа, зачем нам столько ружей? — звонко спрашивает малышка, указывая пальчиком на масляно-чёрные стволы и блестящие лаком приклады.

Папа её вместо ответа хватается за сердце и приваливается к стене своего дома. Растяпа, грохнувший шкаф, и один из его приятелей стремглав бросаются вдоль по улице и исчезают в какой-то подворотне. Ещё один из грузчиков скрывается в доме. Зато четвёртый, негромко ругнувшись, вынимает из-за спины кинжал и подскакивает к Леону. Из фургона вылазит ещё один амбал и направляется к нам с Мари. А она, вместо того, чтобы воспользоваться своим пистолетом, заламывает руки и кричит: "Леон! Леон!"

Однако, долго страдать по аджюдену, который еле отмахивается монтировкой от своего противника, ей не дают. Подбежавший к нам громила подхватывает переводчицу и словно пушинку забрасывает себе на плечо.

— Raus hier, hure, und vergessen, dass du es gesehen! *Вали отсюда, шлюшка, и забудь, что ты это видела, — шипит он мне сквозь зубы.

Решение Леона везти меня в город в цивильном платье внезапно играет мне на руку.

— Горн! Горн! Сейчас бы сигнал подать! — стучит у меня в голове.

Но ведь, чёрт подери, у меня же в сумочке пистолет! Выхватываю "товарища" и целюсь в того из врагов, что атакует Леона. Его широкая спина внезапно оказывается очень маленькой и юркой. Опускаюсь на колено, и мне всё же удаётся поймать гада на мушку. Три выстрела гремят с минимальной задержкой, "грузчик" хватается за плечо и тут же получает удар монтировкой в голову.

В это самое время очухавшийся бюргер сгребает со стола разревевшуюся от испуга дочку и в три погибели сгибается за массивной тумбой.

Амбал, схвативший Мари, озирается на выстрелы и лезет одной рукой за пазуху. Сержант, воспользовавшись этой заминкой, начинает изо всех сил вырываться.

Из чрева уже рычащего мотором фургона выглядывает ещё один субчик, на этот раз у него в руках автомат. И хоть он всё никак не может попасть магазином в приёмник, дело наше явно пахнет керосином. Ноги мои словно по собственной воле перекидывают меня за дерево. Леон с пистолетом в руках тоже прыгает за мотоцикл, как раз в тот момент, когда автоматчик отдёргивает рукоятку затвора. Ну, всё, зацепить он нас, может, и не зацепит, но и головы высунуть не даст.

— Шнель! Шнель! — кричит он своему приятелю, который всё никак не может заново водрузить себе на плечо яростно вырывающуюся Мари.

Тут из-за угла, пыхтя и топоча сапогами, вылетает лоррейнский патруль — четверо солдат с карабинами наперевес и фельдфебель с палашом в одной руке и револьвером в другой.

— Tirez sur la voiture! *Стреляйте в машину! — орёт им Леон.

Командир патруля вскидывает палаш в воздух, его солдаты тут же падают на колено.

Взмах клинком вперёд — залп!

Лобовое стекло рассыпается осколками, погибший водитель, видимо, утыкается в клавишу клаксона, ибо его гудение заполняет всю улицу. Через мгновение к этому звуку добавляется глухой металлический грохот — это выехавший с соседней улицы гельвецийский броневик снёс своим бортом на повороте почтовый ящик. Закрытый вентиляционным кожухом ствол крупнокалиберного пулемёта поворачивается в направлении грузовика инсургентов.