Обещание полночной звезды 2. Родные незнакомые звёзды.

Тут не было дорог — ни утоптанных широких лент, ни даже едва заметных тропинок. Это чужое царство, где отнюдь не каждому путнику гостеприимно распахивались невидимые ворота. Мне вот тоже не ворота — всего лишь небольшая калитка. А настороженный хозяин уже внимательно изучал приглашённого гостя. Я чувствовал лес, как некое живое существо с душой, волей и сознанием. Мне уже однажды довелось испытать нечто подобное. В зале покойной королевы Ниланы.

Было очень тихо. Ни единого шороха. Пахло смолой и пряной осенней свежестью. Под ногами стелился мягкий светлый мох, хаотично украшенный яркими красками каких-то грибов и ягод. Я не присматривался, не пытался отгадать, что это за прощальные дары природы, потому что следил, не отрываясь, за беззвучно скользившей впереди чёрной птицей. А ещё вспоминал. Другой осенний лес и другого спутника.

Надо же ведь всего год прошёл. Неужели так мало? Неужели так много? Сколько всего изменилось в моей жизни. Мог ли я тогда предположить, куда заведёт меня простое желание посмотреть на того, кого прочили мне в мужья? Нет. Конечно же, нет. Скорее всего, это и в самом деле была глупая затея. Поступил бы я сейчас иначе, если б можно было повернуть время вспять? И снова нет. Я сделал бы то же самое. Только от Анри держался бы как можно дальше, потому что он предал меня.

Странно, я ведь на него не злюсь, и даже всё понимаю. Я ведь точно знал, что он из себя представляет, когда ложился с ним в постель. Так чего, спрашивается, было ждать? Анри Вайландский — наследный принц и, как будущий король, должен заботиться о своей репутации. Менять фаворитов обоего пола не такое уж и преступление, а вот незаконнорожденные дети — это уже куда серьёзней. Он ведь тоже насчёт меня не заблуждался. Чего-чего, а дураком моего бывшего жениха точно не назовёшь. Он прекрасно понимал, что я не просто слуга, а зверушка куда более высокого происхождения. Ни среди крестьян, ни даже среди купеческих изменённых никогда не водилось — такую роскошь могли себе позволить только высокородные. Следовательно, у этой опрометчивой связи ввиду всех обстоятельств могли быть весьма неприятные и опасные последствия. Обрюхатить дворянина — это тебе, понимаешь, не деревенского простачка на сеновале невинности лишить. Помимо всего прочего, за такое и самодержавный папенька по головушке точно не погладит. В итоге, выход один — просто откупиться от проблемного любовника и отослать его поскорее с глаз долой. Желательно, вообще за кого-нибудь замуж — грешок прикрыть, чтобы уж наверняка. Не сомневаюсь, что этот пункт он тоже собирался обговорить с моими неведомыми ему родственниками.

Изменилось бы что-то, скажи я ему тогда всю правду? Может, да, а, может, нет. Для него. Но не для меня. Оглядываясь назад, я точно мог назвать тот момент, когда сгинул в пропасти мой хлипкий мост. Не тогда, когда Анри соизволил открыть мне глаза на прозу жизни, что, мол, будущие правители на слугах не женятся, не тогда, когда он собрался устроить торги, и даже не тогда, когда сообщил, что его дети родятся только в благословленном богами браке и совершенно точно не у меня. Мост рухнул, когда мой прекрасный сказочный принц подтвердил, что стоимость нашей неземной любви — пыльная стекляшка с дорогой кислятиной внутри. Я никогда не смогу забыть, что был для него вещью... Да, именно вещью, на людей же не спорят с таким расчётливым безразличием. Так что теперь при желании можно полюбоваться на жалкие обломки где-то там, в тёмной глубине, стоя при этом на надёжном берегу. Впрочем, стоит ли сожалеть? На этом берегу у меня уже есть не так уж мало. На самом деле, гораздо больше, чем когда-либо было на том.

Там, на юге, остались Анри, дворец и родители. Вроде бы крепкие надёжные нити, оборвать которые оказалось на удивление легко. Анри предал и отказался, дворец запомнился огромной золотой клеткой, а Альберт так и не осмелился стать мне настоящим отцом. Только мама и наш безвозвратно утерянный уютный мирок были мне по-настоящему дороги в той моей прошлой жизни. Только тогда я чувствовал себя по-настоящему свободным. Мама была совсем юной, когда я у неё появился, поэтому её любовь не носила на себе отпечаток светской холодности. Сама ещё почти девочка она была полна жизни и немного наивной непосредственности. Ей были не интересны пыльные тома измышлений учёных мужей или жутковатые религиозные писания. Так что и для меня всё это долгое время оставалось лишь частью интерьера и диковинными рассказами, больше похожими на сказки, о богах, героях, волшебных существах и невероятных событиях. Да, мама была самым дорогим мне человеком, но и эта нить за восемь лет, что мы не виделись, успела ослабеть. Как ни печально, но я просто научился жить без неё, кутаясь в холодное прозрачное покрывало одиночества. Вот и получилось, что тот далёкий южный берег больше не манил меня.

Получается, что теперь я принадлежал северу. И не больно-то печалился по этому поводу.

Всё так... всё так... только... Мой муж... Элисар... Этот человек до сих пор оставался для меня загадкой. Сначала уговаривать меня стать союзником, а потом спокойно разрешить уехать, ночью холодно бросить 'раздевайся', а утром успокаивать во время безобразной истерики... как это всё может в нём уживаться? Не знаю, но очень хочу узнать. Как и то, почему он всё-таки на мне женился? Только ради власти. Логично. Когда-то я именно так и думал, но теперь, когда я знаю его лучше, мне трудно в это поверить. Потому что раньше я будто смотрел сквозь него, а теперь — только на него. А вот с тем, что это могло означать, я разбираться пока совсем не готов. Легче считать это простым любопытством, которое, как выяснилось, всегда было неотъемлемой частью моей авантюрной и весьма любознательной натуры.

Углубившись в свои размышления, я даже не сразу заметил, как впереди возникла глухая горная стена. По серому камню стелилось какое-то незнакомое вьющееся растение с большими продолговатыми пурпурными листьями. Длинные крепкие стебли змеились с неровных верхних выступов практически до самой земли, будто укрывая гору узорчатым покрывалом.

И куда дальше? К счастью, моего проводника, похоже, ничего не смущало. Ворон потоптался на трухлявом пенёчке, гордо выпятив лоснящуюся чёрную грудку, потом расправил крылья и полетел себе дальше вдоль неожиданного препятствия. Я последовал за ним, стараясь не отставать. И успешно с этим справлялся, пока за округлым поворотом ворон внезапно не пропал.

Я быстро огляделся по сторонам, но ничего подозрительного не обнаружил. Тогда внимательно осмотрел горный бок. Камень оказался тёплым, что было крайне необычно. Дни уже не такие жаркие, чтобы так долго хранилось накопившееся тепло. Зато стало понятно, почему так густо разрослось пригревшееся растение. Пришлось взяться за исследование всерьёз. Я методично отодвигал густые пурпурные пряди, внимательно осматривал и ощупывал твёрдую поверхность, стараясь ничего не пропустить. Птица же была реальной, вполне живой и настоящей. Не призрак и не мрачный дух. А раз так, следовательно, и исчезнуть просто так она не могла.

И действительно, за очередной густой завесой обнаружилась длинная узкая щель. Осторожно протиснувшись в неё, я оказался в достаточно широком коридоре. На стенах горели факелы, освещая то и дело попадавшиеся маленькие, убегающие вниз, ступеньки и рисунки на стенах. Здесь в таинственном сиянии восседала на своём троне из клубящихся, предвещающих страшную бурю, туч величественная богиня, подносили многочисленные дары люди и проводили священные ритуалы женщины в чёрных одеждах.

Сомнений не оставалось — я почти у цели. А ведь хорошо они спрятались. Если не знать, ни за что не найти.

Коридор впереди всё светлел и расширялся, пока окончательно не превратился в небольшой зал с огромной золотой чашей в центре и чётким прямоугольником выхода на другом конце. Я вытащил из своего походного мешка недавно законченные деревянные игрушки (среди жриц ведь тоже были дети) и несколько мешочков с редкими приправами, чтобы, как и полагалось, опустись всё это в чашу, как дар верным служительницам Цхайлы.

Стоило мне вернуться в лучи догорающего дня, как сразу же нашлась моя каркающая пропажа. Ворон восседал на плече женщины, явно ожидавшей меня на высоком крыльце. То, что это крыльцо, я понял уже потом, как и то, что гора не скрывала храм — она сама и была этим самым храмом.

Внутри это тоже была чаша, по форме такая же, как и та, что предназначалась для подношений. Идеально ровный огромный круг с какими-то приземистыми хозяйственными постройками, загонами для скота и некими подобиями сада и огорода, а вокруг, устремлённый вверх гладкий чёрный камень с многочисленными проёмами, крылечками, лестницами, колоннами и перилами. И молчаливые тёмные тени жительниц этой безрадостной обители.

— Верховная жрица уже ждёт тебя, Призванный, — неприветливо известила встречающая меня жрица. — Иди за мной и ни о чём не спрашивай. Здесь никто не станет говорить с тобой, кроме Вериссаны и самой Цхайлы. Не знаю, почему Великая Мать не пожелала открыть своим дочерям то, что хочет открыть недостойному.

В словах жрицы явно звучали обида и презрение, которые она даже не считала нужным скрыть. Её можно было понять. Жить в этом гигантском склепе, отказаться от семьи, посвятить себя служению, чтобы потом встречать у входа в святыню чужака, которому её божество доверяло больше чем ей. А ведь они были необыкновенно прекрасны — эти добровольные затворницы. Молодые, пожилые, старые и совсем ещё маленькие — всех их отличала редкая породистая красота. Белая кожа, странные золотистые глаза и густые иссиня-чёрные волосы. И в чертах лица безошибочно угадывалось семейное сходство. Несколько поколений женщин неразрывно связанных друг с другом редким бесценным даром.

Мы, с так и не пожелавшей представится жрицей, поднялись на низенькое крылечко, нырнули в один из высоких проёмов и через длинный коридор проследовали в небольшую комнату. Навстречу нам поднялась древняя старуха. Весь её облик напоминал о злых ведьмах, которыми мамы пугают детей: сгорбленная спина, белоснежно-седые волосы, лицо, усеянное глубокими морщинами и скрюченные пальцы с длинными ногтями. Её иссохшее худое тело скрывало длинное чёрное платье, а шею обвивал тонкий шнурок с серебряным медальоном. Она тяжело навалилась на деревянный посох, кивком отпустила мою провожатую и вперила в меня тяжёлый немигающий взгляд.

— Наконец-то я могу увидеть тебя во плоти, плод северного бутона и южного семени, — раздался в застывшей тишине скрипучий голос верховной жрицы. — Я знала, что однажды Великая Мать призовёт тебя.

— Почему? — кроме неё, меня здесь, похоже, никто не ждал.

— Ты единственный из тех, что рождаются с копьём, кто способен услышать Её, способен узреть Её послание.

— Из тех, кто рождается с копьём? — у меня, конечно, имелось предположение насчёт того, о чём она говорит, но уточнить всё же было не лишним.

— Мужчина, — скривилась старуха в неком подобии улыбки. — Мужчина с крепким мужским стержнем, несущий в себе женское начало.

— Я изменённый, но это не значит, что...

— Я знаю, что над твоим телом надругались, мальчик, — невозмутимо сообщила она. — Но плотскую любовь подобно женщине и муки чадорождения ты принял сознательно и добровольно. По доброй воле ты открыл свою вторую сущность.

— Я не женщина!

— А что постыдного в том, чтобы быть женщиной? Или ты думаешь, что мы слабы и беспомощны? Так знай, что именно нас боги наделили великими дарами. Именно мы призванные целительницы, берегини и прорицательницы. Не женщина... Верно, ты не женщина — ты дитя двух миров, несущий в себе два начала. Дважды благословенный... или дважды проклятый...

Старуха подошла, требовательно протянула ко мне руки, и я послушно наклонился, позволяя крючковатым пальцам ощупывать лицо и плечи. Она что-то беззвучно шептала, к чему-то прислушивалась и чему-то согласно кивала. Наконец, её ладонь легла туда, где билось моё сердце.

— У тебя сильная интуиция, холодный ум и чувственное тело. Полюбивший однажды никогда не забудет тебя. В этом твоя сила. Не отказывайся от себя, прими всё, что тебе дано, потому что всё это ты.

— Так велела Цхайла? — всё-таки странное пророчество.

— Так велю тебе я. Цхайла скрыла от меня твою дорогу, но открыла дорогу твоей дочери.

— Ты видела будущее Мирэль?

— Мне ведомо лишь, что свой алмеевый венок она отдаст ещё до того, как пойдёт первая кровь. И это будет человек не чужой тебе. Крепкий союз на долгую жизнь. Это то, что изменить нельзя. И ты увидишь лишь то, что изменить тебе неподвластно.

— А разве судьбу вообще можно изменить? — не поверил я.

— Иногда наш выбор вершит судьбу. Ищи ключи, они помогут выбрать правильно.

— Какие ключи?

— То, что увидишь всего ярче, — старуха взяла меня за руку и двинулась к двери. — Солнце садится. Время пришло. Цхайла ждёт тебя, Призванный.

========== Глава 27. Туман грядущего.==========

Принять всё, чем я, по словам верховной жрицы, являлся, оказалось непросто. Нет, не сложно и не невозможно — просто непонятно, что же я всё-таки такое есть? Про плотскую любовь и про решение дать моей девочке родиться — это правда. Меня никогда не принуждали к близости и возможность избавиться от нежелательной беременности у меня была. Да, я помню, в обоих случаях я выбирал сам. Добровольно. И что это значит? Если это правда, то и про некую женскую сущность, которая... Что? Во мне? Часть меня? Угу, "мужской стержень с женским началом". Звучит, как симптом душевной болезни. И то, что я якобы "дважды благословенный или дважды проклятый" — прогноз явно неутешительный. Я как-то не очень был склонен верить в собственное солнечное везение.

Так вот, чтобы разобраться, следовало хотя бы признать, что мне действительно нравилось, когда мной обладали, когда кто-то, кто сильнее, брал меня, заставляя вспыхивать, гореть и плавиться. Я относительно легко мог отдать власть над своим телом. Но только над ним. Голову я никогда не терял, а про сердце Вериссана не сказала ни слова. Так получается, что я — бессердечная, хладнокровная, расчетливая, похотливая тварь, и любить по-настоящему просто не способен. А как любят по-настоящему? Если бы я ничего не испытывал, мне не было бы больно. А мне было... особенно, когда я потерял Микаэля. Я ведь любил его. На самом деле. Только это чувство не несло в себе никакого физического влечения. Там были другие желания — беречь, защищать, заботиться, даже опекать в какой-то степени.

В конечном итоге картина складывалась, мягко говоря, неутешительная. Мой "холодный ум" никак не зависел от моего "чувственного тела" и ни то, ни другое, не влияло на сердце. Внутренние барьеры, запреты и отстранённость — мои самые надёжные методы защиты от враждебного окружающего мира. Привычка всё анализировать и раскладывать по стопочкам, по папочкам, по шкафчикам, по полочкам — самое верное средство от ненужных иллюзий и импульсивных решений. Я просто не мог кому-то принадлежать. Вот так полностью, без остатка, чтобы быть с кем-то одним неделимым целым, не мог. А значит, и любить в полной мере был неспособен... Наверное, поэтому смог так легко отпустить Анри. Всё обдумал, просчитал варианты и спокойно принял, что будущего у нас с ним нет. Всё-таки он не женился бы на мне, даже если бы приехал и опознал в принце Габриэле своего сбежавшего садовника Грея — нашёл бы достойный предлог. Он ведь так хотел получить в первую брачную ночь кого-то чистого и невинного, чтобы растить потом гарантированно своего ребёнка. Желательно, наследника. Забавно. Я не соответствовал ни одному из заявленных требований — ни невинности, ни наследника. И всё же, что на самом деле было между нами? Страсть, любопытство, симпатия? Слишком много того, что можно принять за любовь... а вот самой любви, кажется, всё-таки не было. Однажды Анри сказал, что я похож на звезду — ту, что светит, но не греет. Боюсь, он оказался прав.