— Постойте, люди добрые, — закричал он, кинувшись на перерез мужику с молодухой в охапке.
Посадив жену у забора, мужчина вытащил из-за голенища засопожник и неумело вы-ставил его перед собой.
— Я не разбойник. Я — послушник. С Божьим словом пришел. Хошь, перекрещусь? — Теобальт всей ладонью наложил на себя широкий крест.
Но его обращение не возымело, ровным счетом, никакого действия. Лицо молодца сде-лалось вовсе уж безумным. Он переводил взгляд с корчившейся у забора жены на последних поселян, торопящихся к спасительным воротам.
Он даже нож свой в Теобальта не метнул, так и бежал, зажав его в руке, сверкая босы-ми пятками.
Послушник остался посреди опустевшей деревни. Под ногами у него охала и маялась роженица. Когда страшный человек подхватил ее на руки, женщина с воплем начала коло-тить его по спине. Она то хваталась за живот, то тянула свою худую лапку, норовя вцепить-ся ему в волосы.
В доме отыскалась лежанка, на которую Теобальт и опусѓтил свою беспокойную ношу, строго цыкнув, на попытку уползти:
— Лежи, дурная! Родишь ведь набегу. Ох — народ! Рехнулись вы тут всей деревней. Послушника с разбойником перепутали.
— О-о-о-й! — Протяжно завыла женщина. — Ты разбойник и есть. Стра-а-ашный... — Как только наступила передышка в крике, Теобальт попытался объясниться:
— Я в лесу под дождь попал. Молния рядом ударила громом, мало, не убило. Полночи плутал. Только к утру слух вернулся, а вижу и сейчас плохо.
Женщина приподнялась на локтях, рассматривая расхристаннную фигуру в рясе. Лицо кривилось от боли. Упав на спину, она опять заорала:
— О-о-о-й! Все равно — страшный.
Под рубашкой обтянувшей огромный живот происходило шеѓвеление. Потом сверху, наверное, от самой макушки вниз пошла волна, сдавливая и деформируя чрево, выгоняя из него дитя.
— Помоги-и-и-и, — взвыла вдруг она по-звериному.
Вассалитету Теобальта было всего ничего. В семье осевшего на земле воина баронской дружины, царили крестьянские порядки. А какой же крестьянин забоится родящей скотины, ну или бабы, например?
Задрав под самый подбородок роженицы мокрую, перекрученную рубашку, Теобальт освободил, исходящий волнами живот; велел женщине раздвинуть ноги пошире и упереться руками.
— Сесть надо, — прохрипела та.
— Ништо. Куда я тебя посажу? И так родишь.
В очередную потугу он подсунул ладонь ей под поясницу, а другой рукой бережно на-жал на уродливый, похожий на грушу живот. Толи природа уже назначила миг рождения, то ли этого, небольшого усилия как раз и не хватало, но именно после него показалась черная мокрая головенка новорожденного. Может инѓтуитивно, может, помня что-то неосознанной глубинной памятью, Теобальт осторожно подвернул головку на бочок. Тут же показалось плечико, за ним другое и ребеночек с хлюпаньем выпал в подставленные ладони. От пупка во внутрь матери тянулась сине-багровая жила. Здесь Теобальт замешкался. Но все решилось само: следом за ребенком, выгоняемый последней потугой, шлепнулся похожий на печенку послед. Перевязав пуповину тряпиѓцей, послушник перерезал ее, взял мальчишку на руки и поднес к лицу матери.
Заполдень, так и не дождавшись нападения, крестьяне начали возвращаться по домам. Когда муж разродившейся Эдгины осторожно вступил на порог, та помешивала в котелке похлебку. Ребенок, завернутый в чистую тряпку, спал посредине широкой лежанки. Умытый и причесанный Теобальт прихлебывал отвар шиповника. Посередине стола лежал кусок солонины.
Размокший в сумке превратившийся в грязную тюрю хлеб, он хотел выбросить, но Эд-гина, отобрала котомку, отвернулась от недоумевающего послушника и съела холодное ме-сиво, зачерпывая прямо из котомки.
— Вот значит как тут у вас, — констатировал Теобальт, когда женщина, отводя глаза, протянула ему пустую сумку.
— Да — так. Раньше корова была, свинья. Жак работящий. Сын подрастал — помощ-ник... когда на нас напали... после, ничего не осталось. Сын в погребе спрятался, мы в лесу схоронились. Вернулись: дом горит, погребушка настежь, нет Сигура. Дом потушили, ладно дождь пошел — помог. Искали, искали, думали, Сигур в лес убежал, только бестолку. Жак по следу разбойников хоѓдил. Думали, если они сына увели с собой, может по дороге где бросят. Хоть тело...
— Не нашли?
— Сгинул, — женщина покосилась на спящего младенца. — Так сестренку ждал.
Она заплакала навзрыд. Услышав мать, закряхтел ребенок. Бросив дела и утерев слезы, Эдгина подняла его и приложила к груди. Глядя на неумело еще чмокающего малютку, она постепенно успокоилась. Разгладилось лицо, высохли слезы, только в глазах осталась неиз-бывная тоска.
Настороженный Жак, кося глазом на Теобальта — вдруг кинется — бочком прошел к ле-жанке, подхватил на руки крохотный сверток и вгляделся в сморщенное личико:
— Кто?
— Сын.
— Расмусом назовем.
— Теобальтом.
— Это почему? — Жак смотрел на жену озадачено.
— Теобальтом буду звать, а ты кличь, как хочешь.
Против ожидания, муж не рассердился, наоборот, пряча виноватые глаза, положил сы-на на лежанку и пробормоѓтал:
— Сама же кричала: беги. Тебе, мол, Сигура еще искать.
— Ладно уж, садись за стол. Вон святой отец гороху набрал. Похлебка с солониной. Сейчас есть будем.
Теобальт сообразил, что в этой семье курица поет погромѓче петуха.
Глядя как Жак быстро с прихлюпом ест, как подбирает пальцами листики лебеды и по-следние горошины, послушник пожалел бедного мужика: всегда голодный, напуганный до помрачения ума, потерявший любимого сына, почти уверенѓный, что ближайшую зиму им не пережить, этот человек вызывал острую жалость и почему-то чувство вины.
Ну, чем он-то, послушник Теобальт, человек сторонний, виноват? А тем, что за стенами отсидеться решил, — пришла карябаѓющая мысль, — отгородиться от жизни стенами обители; святой чисѓтый путь избрать подальше от вашей грязи. Да и спокойнее там. Еды вдоволь, вино по праздникам. И никакие разбойники не нападут. Даже самые закоренелые гнева Божьего поопасятся. Так и буду до старости молитвы бормотать сытый и здоровый. О! И еще бабам окрестным помогать: кому родить, кому зачать.
Из омута самобичевания вырвал вопрос Жака:
— А ты чего, святой отец, в наши края забрел?
— Послали со словом Божьим, — ответил Теобальт скороѓговоркой.
— Вовремя. Сынишку нашего окрестишь.
— Не могу.
— Что значит, не могу?
— Не положено мне. Послушник.
— А нам все равно. Ты — святой церкви слуга, — вступила в разговор женщина. — По-ка священника дождешься, сколько времени пройдет! Монахи твои, как моровая прошла шесть лет назад, только два рази и наезжали. А мы ждать не можем. Случись что, так мой малютка... — женщина замолчала, не желая произносить страшѓное.
Ну и попал ты, Теобальт, вассальный рыцарь! Как тут поступить: по закону или по со-вести? Что-то ведь такое говорил сеѓденький пузатый причетник храма при монастыре про требы. Бывший рыцарь не помнил. Вот молитвы — все как на зубок! Только они тогда в го-лове и вертелись, все беса гнал.
— Нe смотрите на меня как на врага. Окрещу младенца, — возьму еще грех на душу, прибавил уже про себя.
После ужина Эдгина унесла в лес промокший кровью сверѓток — пошла хоронить по-след. Хозяин и гость уселись на толстом оструганном бревне под козырьком крыши.
Жак рассказал, что после моровой, в замке, как пышно именовался массивный бревен-чатый дом с таким же бревенчатым донжоном, остался только младший сын местного сеньо-ра Франкон. Как уж его обошло — то Бог ведает. Только семилетний мальчишка выжил. Его забрала к себе хозяйка самого большого в округе владения Анна Барнская.
Каждый год управляющий Барнов вместе с мальчиком наезжали ненадолго; дом по-смотреть, оброк собрать. Брали немного — мальчишке на прокорм, ну еще чуть. Дали людям подняться. Дети стали нарождаться. Их Сигур первым и родился. Молодому хозяину в этом году должно было исполниться четырнадцать. Ждали как всегда, приедет с управляющим, а он вернулся один. Хороший мальчишка вырос. Барон его батюшка, Царствие Небесное, ду-рак дураком был. Все на охоту верхом скакал. А какая у нас конная охота? В буреломе, по бездорожью лошадь в раз ноги поломает. Или вот еще, с соседями задираться: вызовет кого на поединок, ему и наломают. Когда и он кого зацепит... Так и прыѓгал, пока про Палестину не услыхал. Тут мы нашего барона только и видели. Сам ушел — на здоровье. Только ведь людей сколько за собой увел! Там и погиб. До его отъезда все хозяйство на плечах жены держалось. А и с отъездом ничего не изменилось, разве тише стало.
Сын его, Франкон, в хорошего парня вырос. Без заскоков. Как приехал, людей позвал, дом поправить, по хозяйству-то да се. Смотрим, оживает наше баронство. Только какой-то он угрюмый ходил все время, не радостный. Так кто ж спросит?
Когда разбойники напали, в замок даже не сунулись. В деревне дома пограбили, скот который здесь порезали, который угнали. Потом давай дома жечь. Наш последним подпали-ли. И ведь не все подряд жгли, с разбором. Выбирали, что получше, где подворье крепкое. В деревне тогда человек пять оставались, все старики неподъемные, да Сигур наш. Когда мы вернулись, ни одного живым не нашли. Кого зарубили, кто в домах сгорел. А Сигура след простыл.
— Мне Эдгина говорила, ты искать ходил.
— А толку? Они до речки дошли, неподалеку тут течет. А даѓльше, вверх ли, вниз — кто знает. Тогда еще дожди пошли. На третий день все следы замыло, хоть обыщись.
Может, и не отсутствие следов остановило? Скорее, страх за собственную жизнь и жизнь беременной жены. Хотя не больно-то он колебался, когда бросил роженицу под ноги страшного пришлеца. Заступнички! Пятьдесят таких как он отступили перед горсткой наглецов и фактически отдали им все нажитое и стариков своих в придачу.
— Недели через две, — продолжал Жак,— появляется в деревне молодая незнакомая госпожа да двое конных охраны и — прямо в замок. Я там был, все своими глазами видел. С коня соскочила и — к молодому барону. Я, говорит — с поручением. Сестра Анна захворала, сама приѓехать не может, послала меня спросить, не пойдешь ли под наѓшу руку? Все кто близко был, уши навострили. Филиппа де Барна вся округа знала. Мадам Анну конечно то-же. Барона кто уважал, кто боялся. Только я так тебе скажу: таких спокойных времен как при господине Филиппе в этих землях не было. При нем ярмарки в Дье по осени стали справлять, торговали помаленьку. Споры, опять же, миром старались решить. А и когда он в Палестину ушел Гроб Господень воевать, все тихо осталось. Забияки сами в Поход отправились, а те, кто посмирнее хорошо руку барона помнили. Ну, как вернется и спрос учинит?
Я ухо растопырил, а сам думаю: вот бы согласился наш Франкон на вассалитет. Ведь не осилим в одиночку следующую зиму. Смотрю и глазам своим не верю: баронет на гостью волком вызверился, процедил что-то сквозь зубы и головой мотнул — нет, мол. Думаю: что ж ты, гаденыш, делаешь? Ведь тебя мадам Анна вынянчила, наравне с сыном воспитывала! А ты ее посланницу на порог не пустил — нас, считай, на голодную смерть обрек. Женщина на месте крутнулась, в седло, ровно мужик взлетела и сверху ему: 'Что ж. Было бы предло-жено'.
Жак замолчал, уставился в одну точку. Теобальту надоело ждать:
— Дальше-то как было?
— Постояли мы молчком. Спросить никто не решился, чего, мол, ты, недоносок, про-тив приемной матери взбрыкнул. А он белый как мел, личико маленькое, детское еще; брови нос рот, все будто в кулак собрал и говорит:
— Скот из моего стада по домам разбирайте. Хотите по жребию, хотите — я решу, ко-му что. Сам понимаешь, святой отец, все вопросы тут же отпали. Шутка ли, в дом какой-никакой достаток вернется.
— Разделили?
— Разделили.
Жак опять надолго замолчал.
— Теперь молодой сеньор в замке один проживает?
— Нет.
— Уехал?
— В колодец упал. Ровно через седьмицу.
— Какая же нелегкая его туда понесла? Воды некому было достать?
— А та же нелегкая, какая ему сначала горло перерезала.
— Свои кто? Скотом разжились и под Барнову руку пойти не прочь... — пояснил Тео-бальт, вскинувшемуся Жаку.
— Ты, видать, не здешний. Из дальних краев? — процедил тот сквозь зубы.
— В разных землях бывал. Нравы всякие видел. Потому и спрашиваю. А ты на мои слова не обижайся. Не со зла сказаны.
Плечи Жака поникли.
— Дама, что приезжала из Барна, больше не наведывалась? — осторожно продолжал расспрашивать Теобальт.
— Что ей тут делать? Теперь мы сами, как голод подопрет, к Барнам на поклон кинем-ся. Ладно, если мадам Анна выздоровеет, а если, не дай Бог помрет? Даже и не знаю... грех конечно на человека поклеп возводить, только, я как ту молодую госпожу увидел, меня как холодом окатило. Вроде и ладная и приветливая, а все одно — не хорошо возле нее.
— Ну хорошо-то только возле своей бабы, — пробормотал Теобальт, сам не замечая что говорит. — Эдгина возвращается. Скоро совсем темно станет. Пойду я, в сарае лягу. Прошлую-то ночь всю проплутал. Такого страха натерпелся! Когда молния рядом ударила, думал — все! Прибрать меня Господь решил. Сам, Своей рукой.
Гость поднялся, отряхнул и обмял, вставшую колом рясу.
Утром в замковую часовню собрали некрещеных детей. Малышей набралось столько, что всех крохотное помеѓщение не вместило. Те, что постарше со страхом таращились на ши-рокоплечего дядьку в долгополой, грязной, кое-где порванной одежде.
Теобальт все выполнил как надо. Уже заканчивая требу, он подумал, что строгий на-стоятель не простит за такое самоуправство. Дело может и казематом кончиться. Но на душе было хорошо; почти как в первый проведенный в лесу день. Поѓтом пришлось еще и испове-довать. Теобальт уже не колебался. В обители за все ответит разом. И в каземате отсидит, коли придется. Не на всю ведь жизнь его туда загонят. Обмаѓнуть ожидания, замученных бе-дами людей, он не мог.
В дорогу ему собрали увесистую сумку. Несли кто что: немного репы или гороху, ку-сочек твердого козьего сыра, миску творога. Часть принесенного послушник оставил в доме Эдгины, где теперь будет подрастать его дважды крестник.
Все что он увидел и узнал в других порушенных владеньях, так или иначе повторяло эту историю. Только и разницы, что в одном замке совсем не осталось господ, а в другом за толсѓтыми стенами, запершись, доживал свои дни безумный старый барон. Кормился от-шельник тем, что приносили сердобольные вилѓланы, да сервы сбежавшие жить в деревню.
От последнего замка Теобальт решил возвращаться. На северо-восток тянулась сначала болотистая низина. За ней вставали поросшие густым непроходимым лесом холмы. Безо-ружный человек в такой глуши легко мог стать добычей дикого зверя. Картина же творя-щихся в округе безобразий и так была ясна. Теобальт решил пройти на закат через земли Филиппа Барнского, чтобы точнехонько выскочить к стенам обители.
Но прямой дорожки не получилось — заблудился. Сначала кружил на месте, потом дол-го пробирался вниз по течению, преградившей дорогу реки. В верховьях узкий, но глубокий и бурный поток было не перейти. Ниже он мельчал, разливаясь на рукава. Только перепра-вившись, Теобальт наконец отыскал тропу со следами людей и коней. Уставший и голодный, он брел по ней, в надежде выйти вскоре к людскому поселению.
