Белая (общий файл)

— Воште*, — сказал он и кивнув, повторил: — Воштело*.

Оттащив тело Синего мундира в кусты и там скальпировав, вождь занялся погребением своего товарища. Заунывно напевая песню скорби, он надел на мертвеца синий мундир из которого вытряхнул пауни, сложил из веток допотопный помост орудуя томагавком и положил на него разведчика, сложив к нему скальпы убитых пауни. От тягучего подвывания индейца у Белой разболелась голова, но не было сил, хотя бы сдвинуться с места. Она чувствовала полный упадок и такое опустошение, будто пауни выпотрошили не сиу, которого сейчас хоронил вождь, а ее. Все казалось бессмысленным и безнадежным от пронесшейся вакханалии смерти. Она ненавидела мир, в котором могло происходить подобное и себя. Она не обратила внимания на знак вождя, что пора уходить и равнодушно смотрела как он, не оборачиваясь уходит. И вот она одна, не считая того, что с ней на поляне остался погребенный сиу, а в кустах валялся оскальпированный пауни. Она посмотрела на чистое небо и белоснежные облака медленно плывущие по нему, но не испытала ничего, кроме головокружения и гадливости. Ее замутило и соскользнув с пня, она упала на четвереньки, и ее долго и мучительно выворачивало. Когда, казалось, все уже закончилось, спазмы снова начинали сжимать и перекручивать пустой желудок из которого выходила одна лишь желчь. Лоб девушки покрыла холодная испарина, руки и ноги дрожали от слабости, она заплакала, понимая, что умирает. Она все еще стояла на четвереньках, когда в поле ее зрения появились потертые мокасины и обтрепанные леггины с бахромой. Они остановились у зловонной лужи исторгнутой Белой. Подняв голову, она с трудом разглядела возвышающегося над нею индейца. Его лицо виделось ей темным пятном, лучи солнца били ему в спину, ветер шевелил перо в длинных волосах. Она смотрел на него снизу огромными, горящими лихорадочным огнем на бледном лице глазами и дрожала будто в ознобе.

— Уходи... — прошептала она. — Оставь меня в покое, нехристь... Дай мне спокойно умереть.

Ее желудок снова скрутило и опустив голову, она безвучно заплакала.

— Животное! Ненавижу тебя... Ненавижу! Ты мне гадок!!!

Мокасины повернулись и пошли по краю лужи, обходя ее. Все, он ушел, оставив ее, как давно этого хотел. Она умрет здесь и будет валяться на этой поляне и гнить вместе с пауни, где ей и место. После того, что она сотворила, разве достойна она доброго христианского погребения. Ее даже не сожгут. Сильные руки обхватили ее и подняли. Земля, небо, деревья стремительно закружились и прежде чем девушку снова стошнило, ей в губы ткнулось холодное горлышко фляги. Она пила до тех пор пока не захлебнулась. Вода текла по подбородку, шее, груди. Фляжку отняли, а ее, легко подняв, перекинули через плечо, будто мешок с ненужным барахлом, и куда-то понесли. Последнее, что она видела, что ее волосы и безвольно свесившиеся руки, что мотались в такт широким шагам вождя, вызывая очередной приступ тошноты.

Кикта йо — поднимайся

Шича — плохо

Хаи — да

Воште — хорошо

Воштело — очень хорошо

Она очнулась на утренней заре, но чувствовала страшную слабость и все никак не могла согреться. Серое предрассветное небо то опускалось на нее, то стремительно взмывало ввысь. Девушка скосила глаза, потому что повернуть голову не было сил, — голова была словно чугунной, — но, ни индейца ни лошадей не увидела. Чуть пошевелилась, поняв, что спеленута одеялом, а поверх укрыта еще одним, но, не смотря на это, согреться так и не могла. Кажется, она снова уснула или впала в беспамятство. Потом ей виделось, что вождь силой поил ее из кружки отвратительным горьким питьем. Сопротивляясь, она отворачивалась, сжимала губы, тогда индеец безжалостно и цепко обхватывал ее щеки, давя на них пальцами так, что она невольно открывала рот. Он вливал в нее горький настой и зажимал рот ладонью, заставляя проглотила его. Она, захлебываясь, глотала, кашляла, плакала, кажется ее снова тошнило, потому что она лежала животом на чьих-то коленях головой вниз, исторгая из себя горечь. В какой-то момент она очнулась от донимающего запаха дыма, слыша над собой негромкое монотонное бормотание. Кого-то хоронили... нет... это индеец намеревается сжечь ее на погребальном костре. Она беспокойно шевельнулась в своих пеленах, крича, что еще жива, что не нужно ее сжигать, но было поздно — тело ее уже было объято огнем. Она хотела схватить за руку того, кто удерживал ее в жарком пламени, не давая спастись, но огонь медленно испепелял ее.

"Стучат колеса фургона. Впереди виден крепкий частокол форта, вырастающий по мере приближения к нему. Они доехали несмотря на то, что подверглись жестокому нападению сиу. Разве их не перебили всех? Может быть... Но, как бы то ни было, обоз добрался до форта. Его ворота медленно раскрылись и навстречу прибывшим выступили солдаты в синих мундирах. Среди них она сразу же узнала Джеймса. Вскочив с козел, она закричала ему, зовя по имени, но он так и не услышал ее, радостно обнимая за плечи кого-то из прибывших. Тогда она соскочила с фургона и побежала к нему, раскинув руки, чтобы обнять. Сейчас она его крепко расцелует и обо всем расскажет: и как ее провожали, и как она долго ждала обоза, который должен был направиться в форт, и о том, как на них напали индейцы, и что ей даже пришлось стрелять... Джеймс, так и не видя ее, смеясь весело переговаривался с траппером и возницей замыкающего фургона. Странно, что он не слышит ее, ведь она совсем близко от него. Он не мог не заметить ее. Она всматривается в такие родные черты. Господи помилуй, как же она соскучилась по нему! Ветер взъерошил его светлые волосы, он улыбнулся и от уголков его глаз разбежались светлые морщинки. Мундир на нем был расстегнут, на шее повязан желтый платок. Она так ясно видела его, что была просто счастлива. Так и не услышав ее, он поворачивается и медленно уходит прочь. Тогда как она прикладывает все силы, чтобы догнать брата, выбиваясь в тщетной попытке добежать до него, он, неторопливо уходя, стремительно удаляется..."

... и очнулась она от страха. Сердце сжимало от ужаса и печали так, что хотелось плакать. Ее обступала темнота и звезды. Пылающее лицо ласково обдувал ветерок. Она жестоко мерзла и, желая согреться, повернулась на бок, чтобы свернуться калачиком, и лбом ткнулась в какую-то преграду. Выпростав руку из-под одеял, она с опаской притронулась к ней. Ладонь уперлась в мускулистую спину и она тут же отдернула ее, но было поздно, краснокожий спал чутко. Он резко сел и повернулся к ней. Приложив ладонь к ее лбу, он пошарил у себя под боком и достал алюминиевую кружку, отчего-то напугавшую Белую. Вождь, молча, поднес кружку к ее лицу и девушка уловила знакомый запах горечи. Она помотала головой, давая понять, что чувствует себя просто отлично и больше не нуждается в этой гадости. Ни слова не говоря, вождь протянул руку к ее лицу и знакомо сжал ее щеки жесткими пальцами.

— Хорошо, хорошо... — заторопилась девушка, пытаясь оттолкнуть его руку. — Я выпью это... выпью... — и жестом попросила отдать ей кружку.

Быстро отпив несколько глотков, она протянула ее обратно. Индеец кружки не взял, а снова подтолкнул ее к ней.

— Что? — испугалась девушка.

Вождь жестом велел ей допить то, что оставалось в кружке, а оставалось там на четыре добрых глотка.

— Не могу, — с отвращением заглянув в нее, покачала головой девушка. — Я просто не могу... уж лучше брось меня здесь одну... лучше смерть от рук пауни, ты хоть сам пробовал это пойло? Ой...

Индеец вовремя подхватил готовую вывалиться из рук выздоравливающей злополучную кружку, отлично увидев попытку бледнолицей опрокинуть ее содержимое на землю. Больше не слушая возражений Белой и ее обещаний послушно выпить лекарство, он придвинулся к ней и разжав рот, влил в него горький настой, после чего привычно сжал его ладонью, заставив проглотить.

— Ты чудовище! Ты злой, бесчувственный... — плакала Белая, откашливаясь и отплевываясь. — Господь накажет тебя, дикарь, за твою бессердечность. Только такие, как ты недалекие и жестокие способны испытывать удовольствие от мучения других... Правду говорят, что вы-то ли недоразвитые люди, то ли развитая животная особь... Чтоб тебе пить эту гадость до конца дней своих! — Свободно отводила она душу, зная, что он все равно ее не понимает.

И, правда, индеец, как ни в чем не бывало, укладывался спать, не обращая внимания на ругань женщины. Повернувшись к ней спиной, он улегся на землю и мерно задышал. Немного погодя успокоилась и Белая. Она легла на спину, укрылась одеялами и смотрела в звездное небо до тех пор, пока не заснула. Утром, когда она, было, поднялась, вождь положив руку ей на плечо, уложил обратно и сел напротив перед небольшим костерком, потрошить какую-то зверушку, ставшей его добычей. Проснулась она под вечер. За горами догорал закат, ночь быстро съедала багровую солнечную дорожку, исчезающую на глазах. Потухая, дымился костерок, а на его углях лежали прожаренные полоски мяса. Почувствовав, что голодна, девушка даже не заметила, как съела все мясо. Поднявшись на ноги, она прислушалась к себе. Голову с непривычки кружило, и чувствовалась небольшая слабость, но и только. Она огляделась и обрадовалась, что они опять вышли к безымянной мелководной речушке. Внимательно осмотревшись и не заметив нигде присутствия индейца, девушка пошла к речке, потом вдоль берега, придирчиво выбирая себе место. Она больше не намерена была терпеть зловоние своего тела и слипшиеся пряди волос. Найдя подходящее местечко у валуна так, что укрывшись за ним, она видела догорающий костерок, девушка принялась за дело.

Быстро раздевшись, она кинула одежду в воду, придавив ее камнем, чтобы не уплыла и, зайдя в речку, принялась с наслаждением тереть голову, которая уже начинала зудеть от грязи. Она все еще отмывала волосы, когда заметила индейца и быстро присела за валуном. Слава Всевышнему, что она увидела его раньше, чем он ее, потому что вместо того, чтобы сесть к костерку или просто лечь спать, вождь тревожно заозирался. Привстав из-за валуна, она махнула ему рукой, показывая, что с ней все в порядке, надеясь, что он успокоится и займется своими делами, в конце концов, костер нужно было разжечь заново. Но вместо этого он затоптал потухающий костерок и тихонько свистнул. Откуда-то появились лошади. Лори была уже под седлом с перекинутыми через спину седельными сумками. Взяв ее под уздцы, индеец направился к Белой и она начала торопливо натягивать на себя мокрые одежды, которые успела кое-как выжать, а с волос еще вовсю стекала вода. Подошедший индеец знаками показал, что нужно ехать. Опять в седло, будь оно все неладно?!

— Что случилось? — С тревогой спросила Белая. — Ночь уже, куда ехать?

Хения провел ладонью над своей головой ото лба к затылку. Пауни! Он махнул в сторону рощицы, здесь они росли островками, вдали темнели горы Саха-Сапа. Расспрашивать индейца дальше времени, судя по всему, не было. Приходилось все додумывать самой, молясь чтобы ее догадка, что пауни идут по их следу, оказалась всего лишь догадкой. Поняв, что им нужно успеть доехать до рощицы и укрыться там, она вскочила на Лори, вздрогнувшей всем телом от мокрых одежд хозяйки, недовольно мотнув головой. По всему выходило, что пауни не дождались отряда, который умудрился полностью истребить Хения, и, пойдя на его поиски, напали на след врага. Хения и Белая пустив лошадей в галоп, примчались к заветной рощицы уже в кромешной темноте. От бешеной скачки одежды и волосы Белой высохли, но натянув поводья и остановив Лори, она вдруг заметила, что эта гонка привела ее одежды в вульгарный и неприличный вид: юбка задралась, обнажая колени, а рубаха съехала с плеча. Быстро приводя себя в порядок, она возблагодарила Господа, что сейчас ночь и спешилась. Жестом индеец приказал ей не двигаться и замер. Он стоял не шевелясь так долго, что девушке стало казаться, что она осталась одна, ненароком потеряв его в темноте, а то темное и неподвижное что высилось на его месте, было обрубком какого-то дерева. Но чудилось ей недолго. Где-то впереди сухо треснул сучок, вскрикнула и тут же умолкла потревоженная пичуга. То неподвижное, которое она уже с уверенностью принимала за обломанное дерево, шевельнулось, схватило лошадей под уздцы и повело в густые заросли, двигаясь при этом совершенно бесшумно, словно сказочный лесной дух. Белая шла за ним, ориентируясь на глухую поступь копыт. Прежде чем уйти индеец показал на то место, где она стояла. Девушка кивнула, сообразив, что он велит ей дожидаться его здесь. Тогда он опустил ладонь к земле, показывая, чтобы она пригнулась, а не стояла столбом и когда Белая послушно опустилась на колени, поднял вверх палец, призывая к полной тишине. Девушка кивнула, и он сунул ей в руку поводья, но прежде чем шагнуть в сторону и раствориться в темноте, замешкался на какую-то долю секунды. Она смотрела на него снизу вверх большими испуганными глазами. На этот раз она послушно осталась не из-за того, что испугалась быть убитой, а из-за того, что снова могла убить. Все это время она была подавлена тем, что свершила убийства, взяв на душу тяжкий грех, который вряд ли сможет искупить. То, что ее саму пытались убить, не оправдывало ее в собственных глазах. Кровожадные индеи, были всего лишь дикарями, не знавшей истинной веры и почитавшие убийство за доблесть. Она же была христианкой и ведала, что творила, а они нет. Как бы то ни была, но она не жаждала пройти через весь этот кошмар снова, хотя и боялась оставаться одна в темном лесу. Но сколько бы она ни приглядывалась и не прислушивалась, не различила и шороха в траве, ни звука случайно треснувшей ветки под чьей-нибудь крадущейся ногой. Привязав поводья к кусту, Белая села на землю, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Обступившие ее заросли кустов казались в темноте плотной стеной. Над головой явственно слышался шелест листьев, неожиданно резко вскрикнула птица. Порыв ветра прошелся по кустам и кронам деревьев, будто по ним провели гигантской ладонью, пригибая в одну сторону. Думать о том, что сейчас происходит с Хенией, не хотелось. Увиденная бесчеловечность и жестокость одним махом разрушили ее иллюзорно-ажурный мир, в котором она жила прежде. Но больше всего ее ужасало то, что ее схватка с пауни принесла ее, израненному страшным впечатлением, сердцу и странное успокоение. Как будто убив пауни, она победила ту грозную силу, что положила на ее душу тяжкий груз ожесточения и уверенности в том, что в этом мире нет места для справедливости и любви. Теперь все уже было не таким, как прежде. Угол ее мировоззрения, как и душевного восприятия резко поменялся, как метнувшаяся в противоположную сторону стрелка компаса. Она видела все по-другому, но самое главное изменилась ее вера. Прежний Бог перестал существовать для нее. Она видела его уже не как добродушного дедушку, относящегося к грешникам, словно к проказливым внучатам, а как некую грозную силу, которой один раз было произнесено, что дозволено, а что нет, а после неподкупным судией строго взыскующим по этим законам. И пусть человек выбил Его законы на камнях, но следовал и следует ли он им? И когда, перейдя в жизнь вечную, в другое бытие, человек по привычке потребует себе райского блаженства, твердо уверенный, что имеет на это право, его спросят: "А за что? Что ты сделал такого, чтобы получить рай? Как ты потрудился для этого душой?" И никакое оправдание не поможет, даже каяться, будет и то поздно. Суд пройдет сурово и беспристрастно. А ведь еще совсем недавно, она искренне считала злом, то когда ее лишали комфорта и привычных удобств. О, да! Для нее это было поистине вселенским злом! Что же сейчас? Странно, но теперь она не считала, что судьба обошлась с ней жестоко, даже вспоминая, как Когтистая Лапа волок ее в одной рубахе по мокрому снегу и то, что ее сделали рабой, заставляя выполнять непривычно тяжелую работу. Жестокостью стало то, как убивали разведчика сиу, и тетя Валери виделась теперь не бездушной самовлюбленной тиранкой, а тетушкой, желающей добра племянникам в меру своего разумения. И уж, конечно, ни Бурый Медведь, ни Хения, ни, тем более Легкое Перо не были дикарями в отличие от пауни, убивающих ради забавы. И вместе с тем, она ощущала себя страшно одинокой и растерянной потому что, уже была не внучкой, чьи желания беспрекословно выполнялись любящим дедом, а человеком, чьи поступки оценивались собственной беспощадной совестью, подсказывающей сейчас, что она могла гордиться одним единственным своим поступком: когда, не слушая ничьих заботливых и доброжелательных советов, отправилась в далекий форт к брату. Она осталась совсем одна без заботливых рук "дедушки-бога". Теперь, чтобы иметь право воззвать к Нему о помощи, она должна будет это право заслужить и у кого сейчас искать ей поддержки и утешения? И если раньше она верила в рай, то теперь в существование ада. Но постепенно эти мысли вновь начала вытеснять тревога за своего спутника. Беспокойно фыркнула Лори. Конь индейца мотнул головой, пробуя привязь на прочность. Влажно блеснули в темноте его глаза. Неужели, что-то почувствовал?