Последнее Лето

— Значит, у тебя никогда никого не было? — сегодня мы сидели внутри клуба — снаружи уже начинался дождь, и по прогнозу погоды ожидали сильный шторм, так что все мероприятия отменили. — Ты же красивейшая девушка. Как так?

Мику покраснела. Смущать ее, в общем-то, было даже приятно — и тем приятнее, что я совершенно не преувеличивал. Девушка действительно была красива, и умела ухаживать за собой — причем, похоже, просто по привычке. Профессиональная черта всех актеров и певиц, почти деформация.

— Ты же понимаешь, Сереж. Работа. — она вздохнула. — Люди никогда не видят в тебе... Тебя?! — она, похоже, не смогла подобрать перевода, потому что интонация снова сбилась. — Они видят сценический образ, внешность, голос, что угодно, но не тебя саму. Какая тут любовь.

Я кивнул. Проблема была очень и очень знакомая — и в профессиональном, и просто жизненном плане. Очень многие создают себе внешний образ, прячась за ним, но только у людей вроде меня и Мику он становится настоящей частью личности. Потому что работа есть работа.

— Понимаю. — я вздохнул, и остатавил кружку с чаем. К счастью, в музыкальном клубе оказался и чай, и кипятильник, так что сидеть в здании, окруженном дождем, было крайне приятно. — Кстати, я ведь так и не видел тебя поющей. Не покажешь?

Точнее, видел, в первый день, когда зашел вместе с Алисой, но это совершенно не то. Я не верю, что девушке не захочется похвастаться навыками, да и интересно мне посмотреть.

Мику задумалась, спустя мгновение радостно вскочила из-за стола, и унеслась куда-то вглубь домика, на склад с костюмами. Через пару минут она вернулась, уже переодевшись в сценический костюм, который она, похоже привеза с собой — сомневаюсь, что [подобное] могло оказаться на складе пионерского лагеря. Обтягивающие черные перчатки с ультрамариновыми вставками, подобие белой блузы с обрезанными руками, открывающее плечи, огромный бант такого же цвета на месте галстука, черная уж очень мини юбка, и, господи, даже чулки. Да кто ее вообще в такое одел?!

Не знаю, кто именно, но он был мастером своего дела, потому что созданный одеждой образ прекрасно сочетался с внешностью самой Мику, создавая совершенно сногсшибательную комбинацию.

— Мику, ты выглядишь... — я выдохнул. Все-таки это было даже слишком сильно. — Великолепно.

Она кивнула, и улыбнулась — похоже, именно такой реакции она ожидала, и скорее всего именно ее добивалась.

В стоящий рядом магнитофон отправилась тонкая, дико смотрящаяся на фоне огромного аппарата, кассета. Судя по тому, как осторожно Мику вкладывала ее в магнитофон, похоже, она уже была в курсе его привычке зажевывать и ломать все, что в него попадало. Тем более такие тонкие носители. Но все прошло удачно, и поначалу тихо, а потом все громче заиграла музыка, и Мику запела, начиная танец.

В ту секунду же пропали и ошибки, и сбивчивость, и рваная интонация. Девушка пела легко и умело, без особых усилий вытягивая даже самые сложные ноты, и текст лился совершенно без ошибок и фальши, было видно, что японский для нее — родной.

Я не мог оторвать глаз от танцующей фигуры. Девушка была оружием массового поражения — во всем, от фигуры и отточенных движений, до великолепного, пронизывающего насквозь сопрано. В танце было все — от радости от того, что на нее смотрят с восхищением, до грусти и одиночества. Подспудного, но совершенно очевидно пробивавшегося даже сквозь натренированные рефлексы — чтобы плечи смогли поникнуть, а осканка просесть у опытной певицы должны быть сильнейшие причины.

Я вздохнул. Девушка не просто выполняла свою работу — она жила музыкой, легко сливаясь с ней. Было совершенно очевидно, что для нее музыка всегда будет на первом месте, останется важнее не то что личных отношений, но даже ее самой — бросить Мику просто не сможет, даже если захочет. От этого не получится избавится и это невозможно приобрести — с этим можно только родится, это или есть, или нет. И Мику была одной из тех редчайших людей, которым повезло, или не повезло, родится с настоящим, полноценным талантом, переходящим в своей области грань гениальности.

Я слушал, всматривался, и в полной мере осознавал размеры бездны, которая отделяет Мику от всех остальных. Отделяет, но не защищает, не изменяет, и создает огромное количество проблем.

Ведь Мику, как крути, не музыкальный дух, а человек. И как и любому человеку ей требуется простое человеческое общение, пусть и в меньших количествах, чем другим — в ее случае умеренная сублимация это норма. Общение, которое она не получает и не имеет возможности получить именно из-за того количества времени и труда, которое уходит на достижение и поддержание такого уровня. И это — проблема, которую нужно решать.

А значит, я ее решу. В конце-концов, у меня еще есть на это целых две недели.

* * *

Мику... Не талант, но гений. Теперь я это понимал четко — слишком явной была разница между нормой и показанным ей уровнем. Она ведь не билингва, с детства ее учили только японскому, потом сверху добавился ангийский, и только в самом конце, буквально три года назад — русский. Нормальный человек знал бы самый минимум слов, в районе пятисот. Она только иногда путается в окончаниях и в переводе именных суффиксов, которые адекватному переносу с японского на русских вообще едва ли поддаются. Четыре инструмента, каждый освоен крайне хорошо, хотя скорее отлично. Вокал, танцы, хотя каждый отдельно ставил хареограф. И все это — в шестнадцать лет.

Ее отец, или кто там занимался воспитанием, сделал все совершенно правильно — по ее словам програма была составлена идеально, и результаты это подтверждают. Конечно, просела социализация, но даже ее почти нашли способ поправить, причем дико рискуя условиями контракта — отправив ее в лагерь совершенно оторванный от привычной жизни. Судя по ее поведению на сцене и отточеному образу, они были уверены, что она справится.

К сожалению, они ошиблись. Мику не справилась. Вместо того, чтобы равномерно и плавно социализироваться, она заперлась в последнем осколке привычного мира, музыкальном клубе, в который, как на зло, никто не заходит. Будь на этой смене кто-то кроме нее, профессионально занимающийся музыкой, это стработало бы — компания бы нашлась сама. Но сейчас в лагере сходного возраста только Алиса, а ее музыка интересует исключительно как дополнение к ее собственной гитаре, и забредает она в клуб только чтобы поправить струны.

Mein Gott, такая обыденная, такая распространенная ошибка — и такие последствия. Мику ведь любит музыку — по настоящему, а не как единственное, что она умеет в жизни. Только вот эта самая музыка, в которой и состоит ее гениальность, резко перестала приносить ей удовольствие и какую-то отдачу.

Гениальные музыканты ломаются именно в таких ситуациях — когда выходят из консерватории в реальную жизнь, не будучи способными обратить навыки себе на пользу.

А значит, мне придется исправить этот недочет ее воспитателей — дать гениальной девочке то общение, в котором она так нуждается. Правда, есть одна проблема. Привязанности.

Я не подхожу для этой роли. Мику — девушка шестандцати лет, физически не способная не вызывать симпатию. Девушка, настолько изголодавшаяся по общению и любви, что любому контакту станет придавать огромное значение. И я не могу гарантировать, что смогу удержать себя в рамках, и не пойти на встречу.

Мику — гений, и для нее главное это музыка. Мужчина, который станет перетягивать на себя большую часть ее внимания, станет для нее опорой только на первое время, а после этого — жесткими цепями. К тому же... Она японская певица на контракте. Что автоматически означает, что никаких публичных романов у нее быть не может, это враз уничтожит карьеру.

А если подумать головой, то станет понятно, что я уехать в Японию не смогу. Слишком многое нужно сделать тут — и слишком много у меня обязанностей. Через десять лет — возможно. Но не сейчас.

А значит, действительно серьезный роман невозможен для меня, и будет губителен для нее. Простая арифметика, и разожми зубы, Сергей, твои чувства тут ничего не меняют. Мику нужно общение, нужна первая любовь, раз уж ее официально разрешил ее работодатель, дав разрешение на отправку в лагерь. Нужна... Но именно первая. Неловкая, неуверенная, нежная и всегда быстро заканчивающаяся.

Ей нужен достаточно нежный и преданный парень, который сможет дать ей то, в чем она нуждается, и тихо исчезнуть после этого, чтобы уже ничего не отвлекало от карьеры и музыки в целом. Короткая передышка, а не уход со сцены. А раз парень в задаче — функция, то исчезнуть мы ему поможем.

Мику — японка, и после окончания смены вернется на родину. Я мог бы сохранить связи, переключившись и всеми силами продавливая этот вопрос. Потеряв милиарды возможностей, но сохранив этот роман. И это именно то, чего я не могу себе позволить.

Нужен тот, у кого этой дилемы даже не возникнет. Для которого уехать в другую страну, за пределы Союза — все равно что умереть. Но при этом — достаточно наивный или импульсивный, чтобы не щадить себя и не загонять себя в несчастную любовь. И кажется, я знаю такого человека.

Сыроежкин — голубоглазый блондин, чью первую любовь буквально вчера разбили. Ходящий по уши в депрессии, обходящий библиотеку широким кругом, и даже на обеды почти не приходящий. Сын учительницы и врача, с самого рождения знавший, что за пределы страны ему дороги нет. А еще в добавок к тому не питающий особенных иллюзий на счет материального положения — спасибо Жене, раскатавшей его на тему 'что он может ей дать'. Ты, Женя, та еще стервозная сука, но пришедшаяся очень к месту.

Сыроежкин — грустный, смазливый паренек, все еще сидящий в депрессии. Парень, которого я смогу контролировать, и которым мне не нужно будет управлять — иногда не нужно садится за руль машины, когда можно просто поставить ее на прямую дорогу. Паренек, чьи слабые места я прекрасно знаю, и которого смогу сломать за несколько минут и пару фраз. Прекрасная кандидатура для двухнедельной подстилки под Мику. Гениальная девочка получит свою нежную первую любовь, грустный, недавно брошенный мальчик — восстановленную уверенность в себе и такую нужную взаимность. А я проконтролирую процесс, иногда внося свои корректировки.

Я вздохнул. Все складывается настолько хорошо, что я уже ненавижу Сыроежкина.

* * *

— Сыроежкин... Садись. — я кивнул на стоящий передо мной стул. Очень неудобный, и вдобавок на пару пальцев ниже моего. Я и так был выше парня примерно на половину головы, но так эффект становился несколько сильнее. Конечно, всегда можно было просто оставить его стоять, словно школяра, но это будет лишним. — В себя пришел?

На столе — стакан с водой, отчаянно бликующий в пробивающемся сквозь жалюзи солнечном свете. Он вовсе не светит в глаза, но привлекает взгляд, заставляя терять концентрацию. Мне не нужен сосредоточенный Сыроежкин, а неудобный стул, почти до боли врезающийся в спину, этому поможет.

— А... Что ты имеешь в виду? — парень действительно недоумевает. Впрочем, он и без того оставляет не лучшее впечатление — вялое, депрессивное лицо, грустные голубые глаза, немытые, слежавшиеся волосы, падающие на глаза — ну просто конфетка. Хороший материал.

— Женя. — короткое слово — а какая реакция. И надевно поставленный уверенной женской рукой синячок под глазом выделился, и зубы сжались, и в глазах смесь обиды и ненависти — ну что за чудо. Мальчик, ты ведь даже не стараешься. — Ты пришел в себя?

Сыроежкин нахмурился, а зубы то как сжал. И белые пальцы по подлокотнику скребут. Его можно было бы вытащить на прогулку по лесу или берегу озера — мирно, почти радушно поболтать, послушно поругать злобную суку, разбившую искреннейшие чувства, но... Проблема в том, что я вовсе не собираюсь занимать место облажавшегося Шурика. У тебя уже есть друг, парень. А я в данном случае — функционер.

— Да какое тебе вообще дело?! — это прозвучало настолько искренне, что я даже улыбнулся в уме. Потому что он мог проигнорировать, а мог и уйти в демонстративный подростковый цинизм. Хорошо, что он такой открытый и жалостливый — не нужно быть мной, чтобы понять, что ему дико хочется кому-то пожаловаться. Конечно, я мог бы сейчас ошибится, и продолжить давить, выставив себя идиотом. Но, к твоему сожалению, я — не Шурик, и понимаю людей, а не машины.

Тихий звон — и на стол падает обычный столовой нож. Не слишком острый, скорее даже тупой, и до одури типичный — даже маркировка сбилась. Разумеется, я не лазал по его вещам, и не пытался украсть именно тот нож. Достаточно было просто заметить, как некий парень в расстроенных чувствах забыл оставить приборы в столовой, случайно опустив их себе в рукав.

Mein Gott, я так люблю детскую непосредственность. Интересно, сколько вечеров он романтично просидел, пялясь на лезвие?

— Убийство или самоубийство? — я не улыбался, а спокойно смотрел на него. На забегавшие между моим лицом и очень удобно, маркировкой вниз упавшим ножом глаза, на резко впившиеся еще глубже в подлокотник пальцы, на тяжелые веки, глубокие морщинки, поры и прочие прелести нормальной кожи нормального человека, которые для Виолы были бы дерматологической картой, а для меня — святой правдой, чистой, словно прошедший десятикратную прогонку спирт.

— Я... Я не... — разумеется ты 'не'. Крушение первой любви в сочетании со стандартным подростковым стремлением к суициду это, конечно, хороший коктейль, но без пинка ты бы так и сидел с ножиком, мечтая о том, как после твоей смерти все будут горевать, и как она поймет, но будет поздно, и...

Я покачал головой.

— О да, ты — не. Просто родители передали колбасы, и ее внезапно оказалось нечем резать. А наточил ты нож на станке просто так, чтобы резать было спордручнее. — на самом деле я не был уверен в том, что он это сделал, но в клубе радиолюбителей у него было достаточно оборудования, так что это более чем хорошая догадка. А нож, так неудобно лежащий на столе... И судя по сверкнувшим глазам — бинго. Да, малыш, натачивать нож и попутно рефлексировать это очень, очень типичное решение. Я очень рад, что ты такой понятный. — Ольга попросила присмотреть за тобой. Понимаешь, что это значит?

Сыроежкин нахмурился. Да, твои небольшие тайны нашли и выволокли на всеобщее обозрение, а о страданиях по несчастной любви давно ходят анекдоты.

— Что меня выгонят из лагеря? — я покачал головой. Хороший вывод, правильный, и совсем даже не циничный.

— Нет. Что сейчас ты пойдешь со мной. — я улыбнулся, и накинул куртку — за окном шел сильнейший дождь, и все мероприятия отменили. — А ножик отнесешь завтра в столовую, как потерявшийся.

Знаю я одну девушку, которая даже в такую погоду будет сидеть одна в музыкальном клубе, потому что в комнате ей будет еще хуже. Так что придется тебе отложить романтику суицида на некоторое время. Как минимум — на две недели, во время которых ты еще будешь мне нужен.

А дальше — посмотрим на твое поведение.

* * *

Бывают вечера, когда тебе хочется забиться в угол, и чтобы никто не беспокоил. На тело наваливается озноб, сердце колотит, будто перед смертью, а на душе не просто скребут кошки, но хочется напиться.