— Я лишь час назад прибыл в столицу из провинции. Мне сообщили, что вы меня разыскивали, — невозмутимо ответил Хэнкс.
— Так вы были в провинции? Вот оно что! Что же, вы допустили непозволительное упущение: пока вы наслаждались там видами природы, на короля было совершено покушение, — трагически произнес сэр Джеймс.
— Вы, видимо, говорите об эпизоде в театре? — спокойно уточнил Хэнкс.
— Вам и это уже известно? Если бы ваши люди также хорошо работали, как доносят вам обо всем, что происходит в домах уважаемых джентльменов, то не позволили бы злоумышленникам оскорбить его величество, — ехидно заметил сэр Джеймс.
— Доносить — тоже входит в их обязанности, — пояснил Хэнкс, по-прежнему сохраняя полное спокойствие.
— Возможно. Но все-таки их основная обязанность это охранять и защищать его величество, поэтому случай в театре может быть прямо поставлен им в вину, — и вам, естественно, как их непосредственному руководителю. Король ждет ваших объяснений, мастер Хэнкс. Сам он не хочет вас видеть, и поручил мне выслушать вас, — сэр Джеймс надменно выпрямился в кресле.
— Уважая волю его величества, я с тем и приехал в ваш дом, чтобы дать разъяснения по поводу сегодняшнего происшествия, — склонил голову Хэнкс.
— Что? Вы и про поручение короля уже знаете? Поразительно! Вам известно про все... — сэр Джеймс сделал паузу — Кроме того, что вам надлежало бы знать. Итак, я вас слушаю, мастер Хэнкс. Каковы ваши оправдания?
— Пусть его величество решит — оправданием или разъяснением можно назвать то, что я скажу. Впрочем, не смею дольше занимать ваше внимание ненужными словопрениями, господин лорд-канцлер, и перехожу к сути дела, — взгляд Хэнкса вдруг потяжелел и сэр Джеймс как-то сразу обмяк и съежился в своем кресле. — Вы спрашивали, почему меня не было в городе во время инцидента в театре? На то есть две взаимосвязанные причины. Первая — я был занят раскрытием заговора, настоящего заговора, заметьте эти слова. Некий монах Бенедиктус, доверенное лицо нашей бывшей королевы, пытался поднять на выступление крестьян крупного аббатства в окрестностях столицы. Земли этого аббатства согласно указу короля переходят под власть государя, да и само оно скоро будет закрыто. Недовольные монахи подняли крестьян, в свою очередь недовольных потерей своих земельных наделов. Мятеж был хорошо организован и спланирован, за ним чувствовалась чья-то сильная воля и незаурядный ум. К счастью, нам удалось предотвратить бунт. Не буду вдаваться в ненужные, утомительные для вас подробности, но отмечу, что Бенедиктус, арестованный нами, был связан со многими влиятельными людьми за границей, желающими ослабления нашего государства и даже свержения его величества, нашего короля... Теперь о второй причине. Вы упрекаете меня в том, что я, уехав из столицы, оставил королевскую особу без надлежащей охраны? Это неправда. Короля охраняли самым тщательным образом: мои люди неотступно, хотя и незаметно следовали за ним. Его величеству ровно ничего не угрожало; тем более что злоумышленники, дерзнувшие на оскорбление государя в театре, были нам хорошо известны, и как я убедился, совершенно не опасны для короля.
— Я не понимаю вас, — перебил его сэр Джеймс. — Вы, что же, знали о готовящемся преступлении?
— Вы абсолютно правильно меня поняли, милорд. Я знал о нем, — кивнул Хэнкс.
— И вы не предотвратили его? — сэр Джеймс даже встал с кресла.
— Не только не предотвратил, но создал все условия, чтобы прошествие в театре смогло случиться, — ответил Хэнкс, сохраняя все тот же тон.
— Вы, должно быть, шутите, мастер Хэнкс! — воскликнул сэр Джеймс. — Но если это правда, то вы — соучастник преступления, и вас следует немедленно заключить под стражу за оскорбление королевского величества!
— Не торопитесь, господин лорд-канцлер, дослушайте меня до конца. Те люди, которые нарисовали картинки, порочащие государя, а потом разбросали их во время театрального представления, уже находятся в тюрьме. Да, бог с ними, они просто безобидные идеалисты, решившиеся на такой шаг от собственной беспомощности! Важно другое: в результате их отчаянного поступка мы получили возможность разом покончить с недовольством политикой короля. Проследите за сплетением получившейся цепочки: заговор Бенедиктуса, возможность мятежа, попытка дискредитации королевской власти, — а за этим стоят внутренние и внешние враги нашей государственной политики. Опасность велика, и мы вправе прибегнуть к самым жестким и решительным мерам. Оскорбление короля вызовет гнев и возмущение всех его добрых подданных, которые, безусловно, с пониманием встретят законное возмездие, постигнувшее врагов его величества и нашего государства... Достаточно ли ясно я сказал? Так кто же я, по-вашему, соучастник преступления или верный слуга короля?
— Однако вы должны были предупредить его величество, — смутившись, пробормотал сэр Джеймс.
— Я бы это сделал, если бы был уверен, что государь сможет сдержать себя и не отменит представление в театре.
— Хорошо, я передам ваши объяснения его величеству, — неприязненно проговорил сэр Джеймс. — Но за вами есть еще одна провинность: король просил вам напомнить, что вы до сих пор не собрали обвинения против сэра Томаса. Его величество требует, чтобы сэр Томас в ближайшие дни предстал перед судом.
Лицо мастера Хэнкса стало угрюмым.
— Скажите государю, что его приказ будет исполнен. Сейчас сэра Томаса легко можно будет обвинить в связях с заговорщиками, — сказал он. — А что, милорд, ловко у вас получилось с леди Энни, не так ли? — вдруг после паузы спросил Хэнкс, с презрением посмотрев на лорд-канцлера.
— Да как вы смеете? — побледнел от возмущения сэр Джеймс.
Хэнкс опустился в кресло напротив него и продолжал:
— Я говорю, что ваши друзья очень ловко, и главное, в нужный момент подсунули королю эту молоденькую леди. Признайтесь мне по совести, сэр Джеймс, я никому не расскажу, у кого возник такой замечательный план: у вас или у ваших покровителей за пределами нашего королевства?
— Вы забываетесь, Хэнкс! — с ужасом закричал лорд-канцлер.
— Т-с-с! Не нужно кричать, еще подслушает кто-нибудь, — все так же презрительно сказал Хэнкс. — Ну можно ли поверить, что столь значительные реформы, которые вы проводите сейчас, не были подготовлены заранее? А деньги, которые вы получаете в результате их проведения? Огромные суммы! Трудно представить, что ими будете распоряжаться только вы и ваши приятели из окружения сэра Арчибальда.
— Ну, знаете! — выдавил сэр Джеймс, потерявшись от негодования.
— Знаю, сэр, знаю. Я всегда знаю то, о чем говорю, — Хэнкс распустил верхние шнурки камзола и достал из-за пазухи маленький плотный листок пергамента, весь испещренный записями, сделанными мелким бисерным почерком. — Ваш Особый Комитет официально еще не существует, но вам уже удалось продать с молотка имения четырех монастырей и земли тридцати трех крестьянских общин; вы и ваши приятели получили патент на открытие восьми финансовых контор и тринадцати мануфактур, причем, шесть контор и девять мануфактур уже действовали к моменту получения разрешения на их открытие. В прошлом месяце вы сумели перевести на свое имя серебряный рудник, принадлежавший казне, а поскольку закон запрещает отдавать серебряные копи в частные руки, то эта сделка была оформлена как продажа месторождения глины. Почти одновременно сэр Арчибальд присвоил себе три суконные мануфактуры, которые тоже были собственностью королевской казны, — а для этого ваш друг представил дело так, как будто скупает убыточные предприятия, разоряющие казну. Список ваших махинаций может быть продолжен; я читаю по своим записям первое, что мне попалось на глаза... А неуплата налогов вашими друзьями из Комитета? Судя по подготовленным вами бумагам, вы заплатите впятеро меньше, чем должны.
— Уж этого вы знать не можете, — слабо возмутился растерянный и потрясенный сэр Джеймс. — Срок уплаты налогов еще не подошел.
— От того я с вами и говорю об этом здесь и сейчас, что вы еще не заплатили, и, таким образом, не успели совершить преступление. Когда вы обманете королевских фискалов или подкупите их, тогда уже будет поздно, тогда надо будет применять к вам карательные меры — сказал Хэнкс с отеческим участием.
— Однако и на сегодня ваши провинности перед королем чрезвычайно велики, — продолжал Хэнкс, не сводя взгляд со своего собеседника. — Вы и ваши приятели нанесли значительный ущерб казне его величества, а король этого не прощает. Вспомните судьбу одного из ваших предшественников на посту лорд-канцлера: он тоже присвоил себе немного денег из казенных средств, — действительно немного, значительно меньше, чем вы, — и что же? Его отрубленная голова была воткнута на кол на мосту для назидания всем тем, кто захочет последовать примеру этого министра. Вы понимаете, надеюсь, что если я покажу королю вот этот листок, то не пройдет и двух недель, как и ваша голова, и не менее благородные головы ваших друзей украсят собой все тот же мост? Прошу вас заметить, на всякий случай, что моя внезапная смерть или исчезновение только убыстрят процесс украшения моста, так как подробное описание ваших талантливых торгово-финансовых операций немедленно попадет в руки его величества сразу же вслед за моей кончиной или пропажей.
Сэр Джеймс, белый, как снег, безмолвно взирал на Хэнкса с тем выражением мольбы и отчаяния, с которым ребенок смотрит на отца, собирающегося наказать его.
— Но я не стану расстраивать его величество, не буду передавать ему компрометирующие вас данные, если вы перестанете выкачивать деньги из нашего королевства, — после долгой, долгой паузы сказал Хэнкс. — У меня тут где-то записаны имена людей, которые в этом участвуют помимо вас, точно также как и имена тех, кто получает деньги, оставаясь за пределами нашего государства. Вы перекроете этот денежный поток, а я вам помогу в этом. Разумеется, вы вернете в казну все полученное вами незаконным образом и, конечно же, правильно будете платить налоги... Вы согласны? Да?.. Отлично. Я, собственно, и надеялся на ваше благоразумие.
— А вам какая тут выгода? Лично вам? Я не понимаю, — пробормотал сэр Джеймс.
— Моральное удовлетворение. Оно так дорого стоит, что его нельзя купить. Я состою на службе его величества, я служу нашему государству, и для меня довольно сознания того что я делаю это хорошо. Вам не удастся меня понять, и не старайтесь, у вас иные представления о жизни, — Хэнкс растянул губы в неестественной улыбке.
— Но почему вы готовы встать на нашу сторону? — продолжал недоумевать сэр Джеймс.
— Из двух зол выбирают меньшее, — а мне приходится выбирать даже из трех зол: вы, сэр Томас или монах Бенедектус. Я имею в виду не ваши персоны, как таковые, а те принципы, которые вы исповедуете. Я поясню. Начнем с монаха Бенедектуса. Он воплощение фанатизма, неуемной жажды власти, власти однобокой и изуверской. Пойдут ли принципы Бенедектуса на пользу нашей державе? Нет. Они отбросят ее назад... А сэр Томас? Что он принесет нам? Опасные мечты, красивые опасные мечты. Вера в добро, в благородство, в честность, вера в человека, — какая утопия! Вам-то не надо доказывать, что зло извечно торжествует над добром, а негодяи всегда берут верх над честными людьми. Так было, и так будет. И чем притягательнее идеи добра, тем большую силу они дают мерзавцам, которые спешат воспользоваться ими. Я не позволю нашему королевству соскользнуть в адскую бездну по дороге, выложенной благими намерениями... Остаетесь вы. С вами все легко и просто; у вас действует один закон: если можешь, — возьми! Сильные выживают, слабые погибают, а добро и зло воспринимаются исходя из принципа личной выгоды. Вы выпускаете на простор человеческую подлость, поэтому за вами будущее в нашем мире. Полагаю, что вы добьетесь больших успехов, и постараюсь, чтобы ваши успехи стали залогом успеха державы, — или вас заменят другие. Желающих много.
— Простите меня за дерзость моих слов, господин лорд-канцлер, — сказал еще мастер Хэнкс, поднимаясь с кресла и кланяясь. — Но разрешите поворить свой вопрос: кто, все-таки, придумал свести леди Энни с королем?
— Клянусь спасением своей души, я ничего не знаю об этом! — горячо воскликнул сэр Джеймс, приложив обе руки к сердцу. — Я был уверен, что их роман возник сам собой!
— В самом деле? — Хэнкс пронзительно взглянул на сэра Джеймса. — Странно, что мне тоже ничего об этом не известно. Неужели, случайность, каприз судьбы? Впрочем, она любит смеяться над нами: вот так, из-за пустяка, из-за нелепого совпадения ломаются жизни людей...
* * *
В день казни сэра Томаса и монаха Бенедиктуса в Тауэре соблюдался обычный распорядок. С утра заключенным разнесли пищу, тяжелобольных посетил лекарь, умирающих — священник; по приговору суда были наказаны плетьми и заклеймены раскаленным железом двое мошенников-торговцев; да еще вырвали язык одному горожанину, неосторожно отозвавшемуся о короле.
Процедура смертной казни тоже была проста и скучна; поскольку пыток осужденных не планировалось, и предание преступников смерти должно было произойти в стенах тюрьмы без присутствия публики, то палач и его помощники поставили во внутреннем дворе на землю старый изрубленный пень, воткнули в него топор, — и на этом приготовления к казни закончились.
Единственное, что волновало начальника тюрьмы, надзирателей и палачей, — присутствие мастера Хэнкса, с раннего утра приехавшего сюда. Ни с кем не разговаривая, он прохаживался по узкому коридору, образованному двумя стенами, соединяющими выход из крепостной башни с внутренним двориком Тауэра. Непонятно было, зачем мастер Хэнкс приехал так рано, и почему он ходит здесь под мелким противным дождем, который уже несколько раз прекращался и вновь начинал моросить.
Хэнкс, накрыв капюшоном голову, вышагивал от маленького кустика травы, выросшего у подножья башни, до угла стены, где хилый плющ, раскачиваемый ветром, отчаянно цеплялся за трещины в камнях. Одежда Хэнкса давно промокла, и, чтобы не замерзнуть, он часто отпивал свой особенный травник из фляги, которую не считал нужным прятать от тюремных смотрителей.
— Почему их не выводят? — спросил он у начальника тюрьмы, считавшего своим долгом мокнуть под дождем, если мастер Хэнкс мокнет. — Разве обычай казнить преступников на рассвете уже отменен?
— Нет, но с вашего разрешения им было дано право на исполнение последнего желания, — объяснил начальник тюрьмы, дрожа от холода.
— И какое же было последнее желание у монаха? — поинтересовался Хэнкс.
— Отстоять заутреню.
— Хм, мало ему исповеди и причастия, — проворчал Хэнкс, глотнув из фляги. — Ну, а у сэра Томаса?
— Он пишет письмо жене.
— Давно?
— С ночи.
Хэнкс покачал головой, но ничего не сказал.
— А вот и они! — начальник тюрьмы показал на осужденных, которых стражники вывели из башни. — Кого прикажете обезглавить первым?
— Монаха, — сказал Хэнкс, не глядя на приговоренных.
Начальник подбежал к стражникам и отдал соответствующее распоряжение. Они потащили Бенедиктуса к месту казни.
