Дневник молодого человека (21+)

Увидев вино она на этот раз ни как это не прокомментировала.

— Я могу только до одиннадцати, — только и сказала она.

Я вежливо кивнул, принимая к сведению. Наполнил бокалы.

— Чтобы у тебя на работе все было хорошо, — предложил я тост.

Чекнулись. Она пила очень медленно, маленькими глотками.

— Кстати, я напечатал фотографии. Хочешь посмотреть? — сказал я, невольно стараясь заинтересовать ее собой.

— Конечно! — даже несколько удивилась она, тут же отставив свой бокал.

Я встал, взял с секретера готовые фотографии — каждого кадра по одному, подал ей. Пакет с большими фотографиями я доставать не стал. Включил свет. Медленно и довольно тщательно, что меня очень удивило, она их пересмотрела раза на три.

— Я могу взять? — как-то неуверенно попросила она.

— Это все — тебе, — ответил я, также удивляясь ее неуверенности.

Ирина кивнула. Вышла в коридор и убрала снимки в сумочку. Вернулась, положив сумочку в угол дивана. Я к этому времени снова выключил свет. Мне все еще как-то не верилось во все происходящее.

— Не верил, что придешь, — не удержал я своих эмоций, садясь на табурет.

— Настроение было хорошее, — непринужденно отмахнулась она, присаживаясь на диван напротив меня. — Кстати, интересно, сколько тебе лет? Двадцать шесть?

Я кивнул.

— А тебе? — спросил я в свою очередь.

— Девятнадцать, — ответила она.

— Ну, ты совсем еще молодая! — не удержался я.

— Да. И рада, — совершенно спокойно ответила она. — Девятнадцать лет на самом деле — это так много! Сейчас ведь молодежь рано выходит, так что меня уже старухой считают.

— Бывает, — поддакнул я, вспомнив десятый класс, шестнадцатилетнюю Горбылеву, которая с горечью жаловалась мне на своего бывшего: Он променял меня на какую-то восемнадцатилетнюю старуху!

— Я, впрочем, мало таких знаю, кто рано. В смысле — рано замуж выходит. В основном рано рожают, — уточнила она. — Вот у Алки на Лазуpной сестре всего семнадцать лет, а она уже замужем.

— А я вот тоже, — вдруг начал я, почувствовав, что наконец-то перестал волноваться и более-менее успокоился, и подумал — не все же ей одной рассказывать о посторонних мужчинах! — Праздновали что-то студентами в общаге. А потом просыпаюсь и не пойму, где я нахожусь? Какое-то странное помещение. Высокие потолки. Узкие и длинные окна. Никогда такого не видел. И какие-то женские вещи на мне валяются.

— А женщины были? — не удержалась она, не дослушав историю до конца и беря с блюдца дольку яблока.

— А черт их знает! — ответил я как можно беспечнее и почему-то посмотрел на нее, стараясь выглядеть как можно нахальнее, но тут же устыдился этому и быстренько опустил глаза.

— Ты — опасный товарищ, — произнесла она, как-то странно посмотрев на меня. — А что не женишься?

Я поймал ее лукаво-насмешливый взгляд и почему-то смутился, как школьник.

— Честно говоря, у меня несколько другие представления о семье, — глядя куда-то вниз невнятно забормотал я, наверное, снова от волнения. — Хочется, чтобы тебя любили — хоть немного, встречали, когда приходишь, то, се.

Она вдруг встала — вся неимоверно серьезная такая.

— Я считаю, что жена должна мужа уважать, — тихо сказала она, нервно теребя свою сумочку в поисках сигарет. — А он ее — любить.

Молча направилась на кухню — курить. Немного помедлив — переваривал этот щекотливый разговор — я пошел за ней. Она уже сидела на своей любимой чугунной батарее. Я поставил ближайшую табуретку прямо напротив нее. Сел, глядя в ее глаза.

— Согласен, — произнес я. — Жить с человеком, которого не уважаешь — просто невозможно.

Ирина закурила, выпуская дым в сторону форточки. Молчала.

— Мне знакомые говорят, что у меня лисье выражение глаз, — вдруг произнесла она.

Я внимательно посмотрел на нее, потом — в ее глаза, словно стараясь угадать их выражение. Она покорно не отворачивалась, позволяя пристально себя рассматривать.

— Да, это есть, — наконец согласился я.

— А один дядечка сказал — глаза у тебя блядские,— добавила Ирина и с интересом посмотрела на меня.

Я растерялся и неуверенно пожал плечами, не зная толком, спорить с этим или согласиться, так как сам не понял, как ей больше нравится — чтобы у нее были именно такие глаза, или чтобы наоборот, таких не было?

— Мне всегда подозрительно, когда плохо отзываются о женах, значит чего-то хотят, — сказала она.

— Ты и с женатыми много общаешься? — спросил я несколько суховато.

Ирина кивнула и снова внимательно посмотрела на меня. Я отвел глаза в сторону. Она стряхнула пепел в форточку.

— А что ты питаешься подручными средствами? — спросила Ирина, гася сигарету в пепельнице, и явно намекая на рыбу.

Я пожал плечами, решив в душе, что сегодня не буду ее приглашать на танцы — телевизор полкомнаты занимает — а так хотелось взять ее за тонкую и такую волнующую талию, прижать к себе, почувствовать своей грудью плотность ее груди!

— Да такая тоска что-либо готовить! — почему-то несколько театрально поморщился я и снова удивился такому своему поведению. — Так неохота — салат резать — это же столько дел!

— Неужели ты ничего не умеешь? — поинтересовалась она, с какой-то странной заинтересованностью посмотрев на меня.

— Умею кое-что. Но лень, — пожал я плечами, невольно пряча свои глаза от ее взгляда.

— А я готовлю. Только картошку чистить не люблю, — вдруг улыбнулась она, перестав смотреть на меня, и от этого мне сделалось гораздо легче.

— Вон, слева от тебя под печкой пакет с картошкой стоит. Давай поучу. По-солдатски, — тут же весело заметил я.

И в подтверждении своих слов достал из ящика нож.

— Острый? — поинтересовалась она, явно — в шутку.

— Давай вены. Проверим, — также в шутку ответил я.

И она тут же, с какой-то пугающей готовностью протянула мне левую руку, ладошкой кверху. Я слегка растерялся. Но потом чуть-чуть поскреб лезвием по ее тонкой и нежной коже над веной.

— Честно говоря, впервые вижу некурящего, — вдруг сказала она, посмотрев на меня как-то даже испуганно. — У нас в группе вообще все курили. Иногда даже парни в шутку ломали мне сигареты, или фильтр натирали перцем.

Я задумчиво кивнул.

Вернулись в зал.

Я снова сел напротив нее на табурет. В полумраке она принялась увлеченно рассказывать:

— Женька недавно позвонил. Он в Кемерово служит. Так приятно. Четыре года не звонил, а тут на тебе! Мол, телефон случайно оказался. Правда, мой телефон случайно оказался почти у всего техникума, — засмеялась она.

А я вдруг положил обе руки ей на коленки, на теплые чулки, слегка сдавил их друг к другу. И она, не прерывая свой рассказ, и не меняя интонаций, тут же быстро взялась обеими руками за край платья и туго оттянула его как можно дальше к коленкам, плотно прижав руки к ногам.

— Друзей у меня много — тянет к веселым и балдежным, — между тем говорила она. — Как-то в поле был у нас один женатый командировочный. Он гулял с одной нашей студенткой, а ко мне потом, после прогулок, приходил пить чай и все мне рассказывал — о студентке, о жене, о жизни и так далее. Жена потом его приехала — он показал ее мне, а потом и спрашивает: Ну как она? — Симпатичная. — отвечаю. — А чего ты гуляешь тогда? Вот жена твоя возьмет и тоже начнет. — Да нет, не начнет. Да и что мужик может принести домой, кроме триппера? В отличии от женщин.

Я, продолжая потихоньку гладить ее коленки, только покачал головой на такую мужскую логику, не зная, что и сказать — в том смысле, что чтобы я ни сказал — все будет плохо — лучше уж промолчать.

— В Хакасии как-то на практике... — вдруг радостно заблестели ее глаза. — Воскресенье. Делать нечего. Скучно. Стали балдеть. Стихийно все. Вдруг свадьбу решили играть. Парни жениха выбрали, сватов готовят, песни сочиняют. А мы, девчонки, готовим невесту. Но та вдруг заупрямилась — мол, меняйте жениха и все на этом. Так и не уговорили. Потом девчонки ко мне пристали: Иринка, ты как? — Ну, хорошо, — пожала я плечами. — Гулять, так гулять! И вот пришли сваты, спели песню. Меня к этому времени разодели всю — тюлевые занавески, тапочки, белая кофта. Веселились. Так и на обед в столовку пришли, там решили свадьбу продолжить. А преподаватели все это приняли всерьез, озадачились, мол, где же вас поселить-то теперь?! После обеда они принялись отгораживать угол. А жених спохватился и ко мне: А где твое приданное? — Мои подруги, — отвечаю я. — С таким приданным зачем мне еще и жена! — смеется он. А за общим столом в столовой одной девочке места не хватило, и она сидела в углу за маленьким столиком. И наш поэт, Женя, тут же произнес: "Приданное валялось в углу и пылилось!". А потом надо было ехать на вахту. Меня заставили ехать в свадебном. А было холодно, носы покраснели. Я у жениха на коленях сидела. Машина застряла в грязи. Почти все слиняли, и жених — тоже, забрав у меня единственную фуфайку. Пpепы увидели это и давай меня дружно успокаивать: "Не расстраивайся, мол, первый блин комом". А мне неловко совсем стало и я не выдержала: Это все шутка, говорю. Как шутка? — Препы почти в истерике, ничего не понимают. — А мы голову ломаем, куда вас поселить!

Ира замолчала, видно снова и снова переживая все прожитое.

А я вдруг ярко представил себе эту картину — смущенная Ирина в свадебном наряде, старается выглядеть гордой и независимой, суетливые подруги ведут ее к жениху... И мне тут же сильно захотелось самому поучаствовать в этой затее! В роли жениха! Я ярко представил, как сидим мы с ней за праздничным столом. Она скромно, как и подобает невестам, потупила глаза. Многочисленные "горько", и затяжные поцелуи на счет до десяти! А после застолья она станет моей женой! Пусть и понарошку, но все же — моей женой! И я могу к ней запросто обратиться: Жена, подай-ка мне то-то и то-то! — Аж руки вспотели!

И я решил тоже рассказать ей похожее. Чтобы у нас счет по свадьбам стал "один-один".

— А у нас в студенчестве тоже похожий случай был, — начал я. — В салон для новобрачных завезли что-то ужасно дефицитное. И одна девица из группы страшно загорелась приобрести это. А там, как ты знаешь, товар продают только по бумаге из Загса. Ну, мы с ней сходили и расписались,— как можно небрежнее закончил я, утаив, что на самом-то деле расписался не я, а мой товарищ. Но в данной ситуации так было гораздо пикантнее!

Она как-то сильно уж по-взрослому улыбнулась на это, и мне стало несколько неловко, словно я все еще ученик из младших классов и ничегошеньки не понимаю во взрослых играх.

— А потом, — продолжила свой рассказ Ирина, — один пpеп заявил: "В деревенской бане обнаружили бытовой сифилис!". Мы все и всполошились, так как в бане этой часто мылись. Кроме самих пpепов. Заволновались. Мол, все едут в Москву за дефицитом, а мы в Хакасию за сифилисом. Потом наш поэт песню сочинил про это — аж на семь куплетов! Веселились от души. Потребовали у пpепов венеролога. Тогда они и раскололись, что пошутили — отплатить нам захотели за мнимую свадьбу!

Я улыбнулся — у нас в институте преподаватели были все-таки более серьезные.

— А один из нашей группы был старше всех — ему уже было двадцать четыре года. Весь серьезный-серьезный. С бородой. Сроду шутки от него не слышали. И вот как-то сидим на занятиях, чертим. Заходит кто-то и спрашивает: Народ, перья есть? А этот серьезный и отвечает: Перьев нет, а вот бытовуху подкинуть можем.

Ира посмотрела на меня. Я вынужден был улыбнуться, не убирая рук с ее коленей.

— Представляешь, за три года хоть одна путная фраза из него выжалась! — пояснила она соль этой истории и посмотрела на меня так, словно искала моего сочувствия! Я от растерянности смог только кивнуть — на всякий случай.

Снова зачем-то прижал ее коленки друг к другу. И она снова подтянула платье.

— А как-то в техникуме на перемене нас с Алкой позвали в один кабинет, а там парни что-то отмечали, — очень уж увлеченно продолжила она сови воспоминания, внутренне сияя лицом. — Я пивка с ними выпила. А Алла еще и водочки. И что-то ей плохо вдруг стало. Потом сидим с ней на лекции. Сзади нас парни шумят. Алка поворачивается к ним и матом на всю аудиторию. Я: Ты что, Аpхипенко? — И пpепу: Можно я пересяду? — Он: Не можно, а нужно! — Но тут Алка обхватила меня руками: Не пущу! — кричит. — Ну, я села обратно. — Хорошо, — говорю, — но после лекции ты извинишься за свое поведение. — А тут и свет выключили — по ТБ показывали кино. И пользуясь этим все так хорошо пивка попили — и парни и девчонки! А после лекции Алка, как и договаривались, пошла виниться к преподавателю: Ну что, Сергей Борисович, — скромненько потупив глазки, говорит она. — Вы меня, конечно же, понимаете? — Понимаю, — соглашается преп. — С кем не бывает, — заявляет Алла. — Да, — снова соглашается преп. — Надеюсь, это останется между нами, — заявляет она, невинно хлопая своими ресницами. — Да, Алочка, — тает преп прямо на глазах. Вот, стерва! — думаю я. — Ну, Алка, ну дает!

Я искренне улыбнулся, ярко представив эту картину — разведение препа студенткой. Сам видел. И не раз.

— А как-то была в одной компании. Там мужики от двадцати семи и старше. Играли в жмурки. Так интересно оказалось! А потом в жмурки наоборот — кого ловят — на того тоже повязку. И одного никак не могли толпой поймать! За свитер схватим — он из свитера вылезает. И остался в одних брюках. Я потом подняла свою повязку, увидела его и хвать за брюки. Так он: Мол, если были бы пуговички, я бы и брюки оставил, а так — пуговки нет, я булавкой заколол.

Я только молча слушал. Ладно уж, пусть рассказывает свои бесконечные истории о мужиках! Бог с ней! Да и о чем ей еще рассказывать? Зато я на нее спокойно полюбуюсь. Поглажу ее коленки. Так приятно, что она рядом сидит. И почему-то этого вполне достаточно для полного счастья!

Снова обратил внимание, что когда она говорит, у нее кончик носа чуть-чуть вниз подгибается — так забавно наблюдать за этим!

Смотрел, смотрел на кончик ее носа и не утерпел — сел рядом с ней.

— А потом как-то сидим с Галкой в музкомедии, — между тем продолжала Ирина, никак не отреагировав на мое перемещение, — смотрим спектакль. Глядим, а на сцене уж больно знакомый тип вертится. А впереди нас сидел мужик с биноклем. Попросили у него на минутку. Смотрим — точно он. Ему фразу надо было сказать: "Пики — козыри", а он возьми да и ляпни на весь зал: "Кики позыpи!". Да еще и с залихватским азартом таким! Зал весь лежал!

— Наверное, это от волнения, — заметил я, вспомнив похожую историю, только там была фраза: Волобуев, вот ваш меч!

Ира отрицательно покачала головой.

— Волнением там и не пахло, — возразила она. — Выпендриться просто хотел. Бpейк танцевал, и песни хорошо пел. Говорили, что на отборочный тур к Юрмале он шел — но не получилось.

Я промолчал, почему-то подумав — скорее всего он ляпнул от того, что увидел в зале Ирину. Положил локоть правой руки на спинку дивана. Пальцами коснулся ее волос, погладил их, потом провел по ее сережкам, потрогал мочку ее уха. Дотронулся до ее щечки. Потянулся, собираясь поцеловать. И она тут же отвернулась, не прерывая своего рассказа. Подставила только щечку. Я поцеловал — два раза. И потом — и шейку уж заодно. Кожица нежная, тонка-тонкая! Мягкая такая! И запах — молодой красивой женщины! Аж голова кругом пошла! А она даже не запнулась на своем рассказе!