Я не смог скрыть удивление при виде этой картины, и брови юноши, на мгновение взлетевшие на лоб, сошлись на переносице.
— Ты кто такой? — спросил он деланно строгим голосом.
Крест!
Нет. Ты справишься сам.
— Задержанный, — сказал я.
И доброжелательно уставился на часового. Он сделал сложную гримасу, как будто хотел помотать головой в растерянности, но в последний момент удержался.
— Почему без охраны? — спросил он.
— А от кого меня охранять? Нешто я епископ какой?
Парень не нашелся, что ответить. Несколько томительных секунд он пытливо вглядывался в меня, а потом достал свисток, такой же, как у амбалов в красных рясах, и засвистел. Звонкая трель в гулких каменных коридорах действует оглушающе. Я непроизвольно вздрогнул.
Я присел на корточки, прислонившись спиной к стене, и вежливо спросил парня:
— Как дела?
— В порядке, — машинально ответил тот и тут же резко спросил:
— Откуда у тебя ряса?
— Замерз.
— Что с отцом Афанасием?
— Ничего, — ответил я чистую правду. Смерть — это ничто, не так ли?
Парнишка свистнул еще раз, откуда-то со стороны лестницы донеслась неразборчивая брань и снова все стихло.
— Хорошо у вас служба поставлена, — констатировал я и достал крест из-за пазухи.
Часовой тонко завизжал, бросился к противоположной решетке и стал трясти ее изо всех сил, не забывая оглушительно свистеть. Решетка не поднималась, не опускалась и не уезжала в стену, очевидно, она управляется дистанционно и часовой просто не может покинуть пост без разводящего. Оригинально.
Лестница изрыгнула очередную порцию проклятий и где-то вдалеке гулко затопали сапоги. Кто-то спешил на помощь.
— Чип и Дейл, — пробормотал я и засмеялся.
А потом подумал "а что мне терять, собственно?" и запел.
Я начал петь "Дальше действовать будем мы", но не успел еще допеть первый куплет, как за второй решеткой появилось подкрепление в лице двух монахов, на этот раз, видимо, для разнообразия, одетых в серые рясы. Скудное освещение не позволяло разглядеть их лица.
— Семка, господи тебя накажи! Чего свистишь? — рыкнул один из монахов голосом терминатора.
Семка выронил свисток и начал объяснять заплетающимся голосом:
— Ваше преподобие... чернокнижник... не губите...
При слове "чернокнижник" монах поднял голову и увидел меня. Коротким жестом он оборвал Семкино словоизвержение и воцарилась полная тишина. Несколько секунд я чувствовал на себе мрачный взгляд этого неподвижного серого изваяния, потом изваяние заговорило:
— Ты действительно чернокнижник?
— Никак нет, ваше преподобие, — ответил я и лучезарно улыбнулся.
— Как ты здесь оказался?
— Его отец Афанасий... — начал объяснять Семка, но серый силуэт цыкнул на него и Семка умолк.
— Затрудняюсь сказать, — сообщил я и улыбнулся еще раз.
— Ты мне глазки не строй! — рявкнул серый. — Отвечай быстро, внятно и по делу.
Я состроил серьезное выражение лица, я представил себе, что передо мной стоит не загадочный серый монах, а подполковник Сухостоев, бывший мой замкомполка по строевой. Стоило мне только подумать об этом, как сработал рефлекс, вбитый двумя годами муштры, я выпрямился и застыл по стойке "смирно". Серый удовлетворенно крякнул.
— То-то же, — пробурчал он. — Две недели по двести поклонов в день. И еще пять нарядов вне очереди. А когда протрезвеешь, зайдешь к отцу Иоанну на покаяние, я прослежу. И чтобы молитвы не орал больше! Здесь тебе не лавра какая-нибудь! Беда с этими учеными...
— Ваше преподобие! — пискнул Семка. — Разрешите обратиться!
— Не разрешаю, — отрезало ваше преподобие и серые силуэты стали таять в полумраке, удаляясь.
— Но это же чернокнижник! — завопил Семка, проигнорировав запрет начальника. — Его красные братья в спячке принесли, а он ожил и на нем ряса отца Афанасия!
Серая гора снова явилась из сумрака.
— Это правда? — спросило преподобие.
— Никак нет, — ответил я, — я не чернокнижник. Я только подозреваюсь в чернокнижничестве.
— Издеваешься? — догадался серый. — Где ученый?
— Там, — я показал рукой назад.
— Отойди от решетки, — приказал серый.
Я отошел.
— Дальше!
Я сделал еще шаг назад.
Силуэт монаха совершил неясное шевеление, дальняя решетка поднялась и на освещенной части сцены появились два новых персонажа.
Серый монах был воистину огромен, больше всего он был похож на Арнольда Шварцнеггера в роли Конана-варвара, только еще больше и страшнее. И еще, в отличие от Конана, его большие серые глаза светились какой-то неясной внутренней силой, напомнившей мне Коннора Макклауда. Наверное, таким же был взгляд Сталина.
Второй монах выглядел сильно уменьшенным подобием Микки Рурка в фильме про ирландских террористов. Молодой, симпатичный, но какой-то совсем не мужественный, тем не менее, он выглядел опасным. Так опасна гремучая змея или мелкая собачка, натренированная по схеме "укуси и отскочи".
Оба персонажа вошли в пространство между решетками, большой монах пошевелил губами и задняя решетка опустилась, острые пики, которыми увенчивались нижние концы вертикальных прутьев, вошли в углубления в полу и решетка снова стала несокрушимой стеной, отделяющей тамбур от остального здания. Похоже, что эта решетка управляется магией. А значит, чтобы выбраться отсюда, нужно подобрать заклинание... нет, мне отсюда точно не выбраться.
Большой монах хмуро посмотрел на меня исподлобья и зашептал что-то неразборчивое. Крест отметил, что творимая волшба вредоносна и направлена на меня, но недостаточно сильна, чтобы крест не смог ее нейтрализовать. Я поинтересовался, что это за волшба, но крест сообщил, что этот вопрос выходит за рамки его компетенции.
"А ведь это выход", — подумал я и медленно опустился на четвереньки, состроив обиженное лицо. Далее я представил себе, что я — Рэмбо, которого пытают враги и скорчил несколько соответствующих гримас, после чего расслабленно улегся на пол.
— Он притворяется, — сообщил маленький монах мягким и мелодичным тенором.
Воцарилось напряженное молчание. Потом большой спросил:
— Ты уверен?
— Уверен.
— Попробуй ты.
Неразборчивый шепот. Голос маленького:
— Нет, ничего не получается. На него не действует слово.
— Темный святой? — саркастически усмехнулся большой.
— Надеюсь, что нет. Может, у него амулет...
— Тогда пойдем отсюда. Кто его знает, на что он способен. Думаю, владыка не рассердится, когда я ему доложу. Случай слишком серьезный.
Снова шепот и я услышал, как дальняя решетка поднимается.
— А ты куда собрался? — рявкнул серый.
— Я... а... а что... — запищал Семка.
— А то! Пока смена не кончилась, стой здесь! А потом...
— Отец Амвросий, — вмешался маленький монах, — устав запрещает накладывать взыскания на часового.
— ... после узнаешь, — закончил мысль большой.
И они удалились. Я открыл глаза и сел. Семка стоял, прижавшись спиной к дальней решетке, он смотрел на меня расширенными от страха глазами и его нижняя челюсть заметно тряслась.
13.
Следующий час оказался не столь богат событиями. Я прогулялся по коридору, в котором был заперт, и заглянул во все комнаты, благо у одного из амбалов из кармана выпала связка ключей. Все комнаты оказались стандартными помещениями для допросов, в каждой имелся стол со стулом, скамьей и письменным прибором, обитая железом дверь, зарешеченное окно под потолком и больше ничего.
Оба красных брата были живы. Тот, кого я уложил первым, чувствовал себя совсем плохо, похоже, я серьезно повредил ему череп, когда ударил его ногой, чтобы не дергался. У нас во взводе санитаром был парень, который на гражданке тоже работал санитаром в травматологическом отделении какой-то больницы, он рассказывал, что в таких случаях делают рентгеновский снимок мозга, определяют, где произошло кровоизлияние, а потом в нужном месте черепа просверливают дыру и откачивают кровь специальным устройством вроде большого шприца. А в особо запущенных случаях в черепе сверлят дырки по всей окружности, потом снимают скальп, срезают верхушку черепа циркулярной пилой и вправляют мозги в самом прямом смысле из всех возможных. Он еще рассказывал, как у них в больнице один пациент, хорошо приложившийся башкой по пьяни, потом, когда отошел от наркоза и протрезвел, решил, что находится в вытрезвителе, и поперся на пост к медсестрам качать права, вырвав при этом все капельницы, когда вставал с постели. Брр... Жутко, конечно, но, скорее всего, в этом мире медицина до такого уровня еще не доросла, а значит, этот монах — не жилец.
Второй красный брат, судя по всему, отделался легким сотрясением мозга. Когда я зашел в комнату, где меня допрашивали, этот тип стрельнул глазами в сторону валяющейся на полу дубинки, но благоразумно решил не лезть на рожон. И правильно сделал.
— Ну что, оклемался, болезный? — спросил я.
— Оклемался, — мрачно проговорил болезный.
— Как зовут-то тебя?
— Степаном.
— А меня — Сергеем. Будем знакомы, стало быть.
На лице Степан явственно читалось, что новому знакомству он совершенно не рад. Я его понимаю.
— Скажи мне, Степан, — начал я, — а где это мы находимся?
— Нешто сам не знаешь? — удивился Степан.
— Не знаю.
— Матросская тишина это.
— Надо же! — удивился я. — А я думал, Донской монастырь.
Степан посмотрел на меня, как на идиота.
— А вот еще что, — спросил я, — почему у вас, монахов, у всех рясы разноцветные? У тебя с товарищем рясы красные, у пацана, что на часах стоит — коричневая, у этого, — я показал на раздетый труп, — серая была?
— Коричневая раса — послушник или чернец, стало быть, — Степан говорил с крайне удивленным выражением, видимо, он объяснял мне азы, известные здесь каждому ребенку, — черная — монах-воин, серая — монах-келейник, фиолетовая — меч господень.
— А красная?
— Красная — плеть господня.
— Палач, что ли? И много вас тут таких плетей?
— Да почитай, что вся обслуга тюремная.
— А серые — это следователи?
— Следователи носят серое или черное.
— Понятно...
Второй палач резко сел и его обильно вытошнило.
— Надо бы его вытащить отсюда, да к врачу, — сказал я, — жалко человека.
— Разве ты умеешь решетку поднимать?
— Нет. А ты?
— Кто бы мне слово доверил... Нет, не вытащить нам его. Да и зачем? Все одно не жилец.
— А если волшебством там или молитвой...
— Кто же ради него бога просить станет? Нет, Андрюшка теперь не жилец, ты его славно приложил.
— А что мне делать оставалось?
— Не дергаться. Ты уж извини, добрый человек, но ты тоже уже не жилец. Знаешь, что за убийство келейника бывает?
— Видел уже. Всю деревню вырезают.
— Вот именно. Ты бы лучше поясок от рясы взял бы да и повесился бы. Чего тебе терять, душа все равно загублена, а так родных спасешь.
— До моих родных им не добраться.
— Зря ты так говоришь. Устроят тебе зеленый лист — сам все и расскажешь. Только не будет тебе зеленого листа, для тебя и дыбы хватит, ты уж поверь мне.
— Добрый ты.
— Какой есть.
В конечном итоге мы со Степаном подтащили Андрюшку к решетке, что вызвало у Семки очередной приступ ужаса, но уже не столь впечатляющий. Привыкает парень. Я привалился к стене, палачи разместились напротив и мы принялись беседовать о всякой всячине, коротая время. Вначале я пытался что-нибудь выяснить о том, что представляет собой эта тюрьма и как отсюда выбраться, но палачи отвечали неохотно, да и сам я быстро уразумел, что выбраться отсюда можно только чудом. Интересно, почему мне совсем не страшно? Крест?
Ага, подтвердил крест, я дал твоему страху пройти сквозь тебя. Зачем тебе страх?
"И то верно", — подумал я, — "Зачем мне страх?" И рассказал палачам анекдот про влюбленную парочку, высококультурную маму девочки и вареный фаллоимитатор. История понравилась и повлекла за собой дискуссию о месте и роли фаллоимитаторов в жизни общества, и когда на лестнице зазвучали шаги, все, кроме несчастного Андрюшки, пребывали в замечательном расположении духа.
14.
На этот раз по мою душу явилась целая делегация аж из семи человек. Возглавлял ее неизвестный мне щуплый седобородый монах в черной рясе и с высоким клобуком на голове. Я уже знал, что такой клобук — признак высокого чина, вроде лампасов. Несмотря на астеническое телосложение, двигался монах удивительно плавно, он сразу напомнил мне Усмана и я подумал... много чего я подумал, целый хоровод неоформленных мыслей прокрутился в моей голове, но сейчас не время думать, потому что сейчас решится моя судьба.
Черного монаха сопровождали двое предыдущих посетителей, а также целых четыре меча господних в фиолетовых рясах. Судя по тому, как Степан с Семкой вытаращили глаза при виде этой картины, ко мне начали относиться серьезно.
Дальняя решетка подпрыгнула и взлетела вверх, как будто под ней взорвали маленький пороховой заряд. Монах в черном шагнул в освещенное пространство, Семка мгновенно вытянулся в струнку, сложил руки по швам и начал рапортовать:
— Владыка! За время моего дежурства случились следующие происшествия. По приказу и в сопровождении отца Афанасия из следственного отдела брат Андрей и брат Степан, — он указал на палачей, которые тоже стояли по стойке смирно, точнее, брат Степан стоял, а брат Андрей пытался, — доставили в камеру для допросов вот этого чернокнижника. Потом отец Афанасий позвал братьев, был слышен шум драки, а потом сюда вышел чернокнижник в рясе отца Афанасия. Я поднял тревогу и сюда явились отец Амвросий и отец Авраам...
— Я докладывал дальнейшее, — перебил Семку отец Амвросий.
— Ничего-ничего, — отмахнулся владыка, — я послушаю еще раз. Продолжай, отрок.
— Отец Амвросий и отец Авраам, стало быть, — продолжил отрок, — так вот, они явились и хотели сомлеть чернокнижника, и он вроде как сомлел, но отец Авраам сказал, что он притворяется. И тогда они ушли. А чернокнижник встал, и получилось, что он и вправду притворялся. А потом он ушел и вернулся с братьями, сидел здесь и рассказывал похабные байки.
— Что с Афанасием? — спросил владыка.
Семка перевел взгляд на Степана и тот ответил:
— Убит. Кулаком в нос.
Владыка задумчиво посмотрел на меня.
— А ты, чернокнижник, силен драться, — сказал он.
— Я не чернокнижник, — возразил я.
— А кто же ты? Может, у тебя духовное звание есть?
— Нет.
— Может, ты и словом не владеешь?
— Не владею.
— Может, и клятву принесешь?
— Может, и принесу.
— Принеси.
Я глубоко вздохнул и размеренно проговорил:
— Клянусь отцом и сыном и святым духом, что не владею словом.
— Божьим словом, — поправил владыка.
— Божьим словом, — согласился я. — А если я сейчас солгал, пускай умру на месте.
Я не умер. Владыка удивился.
— А почему на тебя слово не действует? — спросил он. — Неужто амулет?
— Амулет, — согласился я и продемонстрировал крест.
Владыка так и впился глазами в мой крест, он даже чуть не подпрыгнул на месте от возбуждения.
