Восемь дней Мюллера

Университет включает в себя семь факультетов: богословия, общей мантики, астрологии, философии объективной, философии субъективной, философии натуралистической и медицины. Для нормального юноши, не глупого и не злоупотребляющего наркотиками, обучение обременительно только финансово, а мозги напрягать в ходе учебы почти не приходится. Каждый день отсиживать три часа на лекциях, а потом два раза в год вызубривать прослушанное — невелика наука. Главное — дотерпеть до конца, не спиться, не влипнуть ни в уголовщину, ни в экстремизм, получить вожделенный диплом в комплекте со значком и перстнем, и добро пожаловать в высшее общество. Дотерпеть нелегко, но оно того стоит, университетский диплом — великая вещь. Двум дипломированным людям всегда есть о чем поговорить, и если вдруг встретишь герцога или принца у дворца, и обстоятельства потребуют завести беседу, достаточно просто спросить:

— А вы, ваша светлость, зачет Слотеру по темным богам с какого раза сдали?

И теперь можно непринужденно болтать целый час и потом расстаться друзьями. Очень полезная вещь высшее образование.

Но медицинский факультет стоит особняком. Потому что образование, получаемое на медфаке, предназначено не только для приведения мозгов в порядок, но может непосредственно применяться на практике, если выпускник вдруг обеднеет и будет вынужден зарабатывать на жизнь трудом, как простолюдин. Эта практическая направленность неблагородна и сильно портит имидж факультета, из-за этого обучение на медфаке стоит дешевле всего, поступают сюда юноши менее благородные и богатые, и диплом медика ценится в обществе совсем не так, как диплом философа или астролога. Но это не означает, что медфак готовит знахарей, нет, его выпускники сами скальпелем никого не режут, даже те медики, которых жизнь заставляет работать, работают по-другому. Составляют гомотоксикологические микстуры, благословляют костоправный инструмент, налагают заговоры, самые отчаявшиеся могут заняться иглоукалыванием, но операций сам лично никто не делает и кости не вправляет, этими делами занимаются знахари из простонародья, а образованному дворянину такое непристойно.

На втором курсе медфака учились два закадычных друга, одного звали Ким, другого Мюллер. До того, как стать студентами, они были одноклассниками и уже тогда дружили. Ким был высоким, широкоплечим и неимоверно мускулистым — в последнем классе увлекся тяжелой атлетикой, а ко второму курсу раскачался так, что если встретишь в темном переулке, немудрено обгадиться. Рядом с ним Мюллер казался задохликом, хотя ничего особо дохлого в нем не было, парень как парень, не высокий, не низкий, не толстый, не тонкий, короче, ничего необычного.

Очень разные были эти парни, непохожие один на другого, даже удивительно, как им довелось так тесно сдружиться. В начале первого курса разнесся слух, что Ким и Мюллер — парочка влюбленных педиков, но долго он не продержался, потому что любому дураку ясно, что на педиков Ким и Мюллер не похожи, особенно Ким. Но все же странные они: Ким веселый, озорной и все время улыбается, а Мюллер мрачный, замкнутый и глядит исподлобья, но ходят всюду вместе, понимают друг друга с полуслова и никогда не ссорятся.

Мюллер относился к тем студентам, которых другие студенты называют ботаниками. Круглым отличником он не был, но был очень близок к тому. Сам Мюллер говорил, что никогда ничего не зубрит, а запоминает лекции со слуха раз и навсегда, дескать, у меня такая необычная способность, в детстве вообще все подряд запоминал, а теперь только лекции. Но все знали, что он врет, потому что как-то раз Мюллер поспорил с Морисом Пилой, что Морис назовет подряд сто случайных чисел, а Мюллер через час их повторит без ошибки, а реально Мюллер через час ни хрена не повторил, проспорил. А в другой раз толстожопая Пенни из борделя тети Глаши пропалила Мюллера, что тот сидит на скамейке в парке и читает ученую книгу с медицинскими картинками, а когда самого Мюллера спросили, правда ли это, он сказал, что правда, но, дескать, ничего в тот раз не зубрил, а просто из любопытства читал книгу, типа, интересно. Тим Горячее Ухо, когда услышал это, сказал, что тоже хочет посмотреть, что за чудо такое — книга, читать которую интересно. Мюллер показал ему эту книгу, но она оказалась обычным унылым медицинским чтивом. Тим обозвал Мюллера лжецом, Мюллер разозлился, откуда ни возьмись появился Ким, напал на Тима и избил, потом извинился, дескать, обознался, а Тим затаил обиду, но это уже совсем другая история.

Другой отличительной особенностью Мюллера была удачливость. На экзаменах почти всегда ему доставались легкие билеты, даже списывать не приходилось, а в тех редких случаях, когда удача отворачивалась от него, потом всегда выяснялось, что это просто показалось, а на самом деле удача вовсе не отвернулась. Например, когда они сдавали военное ремесло, Мюллеру попался убойный билет про флажковую и дудочную сигнализацию, а нормальному человеку эти коды не только запомнить, но и переписать трудно без ошибок, так что многие по ним даже шпаргалки не делали. Мюллер хотел было тянуть второй билет, а потом решил рискнуть. Не стал ничего вспоминать, а выдумал свой собственный флажковый код, очень похожий на правильный, но другой, препод-то без шпаргалки тоже не помнит, какой флажок что означает, и в итоге все прошло как по маслу, а как дошли до дудок, так Мюллер только два раза успел продудеть, дальше препод не выдержал, поставил "отлично" и прогнал, дескать, вот тебе оценка, только заткнись и больше не дуди. А что в билете был еще второй вопрос, про боевые характеристики стреломета "Скорпион" — про это препод забыл, а Мюллер напоминать не стал. А когда сдавали материалистическую философию, Мюллер провалился, и кое-кто подумал, что наконец-то ему не повезло по-настоящему, ан нет. На пересдаче препод раздал билеты и сразу вышел, в нужник, наверное, а неиспользованные билеты оставил на столе, и даже не переписал, кто что вытянул. Мюллер, не будь дурак, порылся в кучке, достал с третьего раза хороший билет, а свой, плохой, положил назад в кучку, и все прокатило. Сам Мюллер, когда его спрашивали о причинах удачливости, говорил, что никаких особенных свойств у него нет, просто он предприимчив и решителен, вот боги ему и благоволят. Но в это мало кто верил, большинство полагали, что Мюллер лукавит, а на самом деле и предприимчивость, и решительность не являются первопричинами его удачливости, а напротив, проистекают из нее. Впрочем, кто чья первопричина — ведомо только богам, да и то не факт.

Однажды Ким с Мюллером зашли в подъезд одной общаги, и Ким стал показывать Мюллеру, какой он сильный. Засунул палец в декоративное отверстие в почтовом ящике какого-то бедолаги, напрягся и выломал крышку к чертям. Мюллер тоже попробовал, но не осилил, только палец оцарапал, а потом сунул сразу два пальца в два декоративных отверстия и все-таки выломал крышку. Тогда Ким разломал третий ящик не средним пальцем, а безымянным, Мюллер понял, что не сможет так, и сказал:

— А давай их подожжем!

Ким разломал еще два ящика, они свалили почту на циновку и подожгли, и циновка тоже загорелась, потому что оказалась бумажная. Но когда она загорелась, Ким с Мюллером не испугались, а сказали друг другу, что так прикольнее, и пошли прочь. Смотреть, как пожар будут тушить, они не стали, удачливость удачливостью, но разумную осторожность никто не отменял. Налетит десяток старшекурсников-богословов — никакой Птааг не поможет.

Про свои отношения с Птаагом Мюллер никому не рассказывал. Причин тому было две — стеснялся и боялся сглазить. Стеснялся он, что качества, выгодно отличающие его от других людей, на самом деле не совсем ему принадлежат, а как бы взяты взаймы. Попросил Птаага — Птааг дал, а если в другой раз не даст? Не дай бог сглазить. Тем более, в священных писаниях есть истории, как кто-то получал от богов какую-то милость, начал хвастаться и тут же всего лишился. Там, правда, не Птааг участвовал, а Митра и еще какой-то бог, но все равно, береженого боги берегут, а небереженого стражники стерегут, как говорили в Мюллеровом портовом детстве.

Мюллер старался не злоупотреблять своей сверхспособностью. Он обращался к Птаагу нечасто и всегда как бы шутя, понарошку, дескать, не ответишь, ну и не больно-то хотелось. Не потому что Мюллер хотел выразить пренебрежение богу, совсем наоборот, Мюллер не хотел раздражать его пустяковыми просьбами, вот и обращался несерьезно. Другой бы счел на месте Мюллера такое отношение дерзостью, но Мюллер решил, что раз Птаага называют мудрым и милосердным, то пусть соответствует, его никто за язык не тянул, когда он восхвалял свою мудрость перед каким-то там пророком. А иногда Мюллеру казалось, что никакого Птаага нет на свете, а те случаи, когда он помогал своим избранникам — просто удачное стечение обстоятельств, щедро сдобренное галлюцинациями. На первом курсе после зимней сессии Мюллеру даже стало казаться, что он сходит с ума от умственного перенапряжения, тогда он пошел в библиотеку, взял книгу по душевным болезням, прочел от корки до корки и убедился, что с ума не сходит. Но когда он сдал книгу библиотекарю, Мюллеру стало казаться, что он упустил в ней что-то важное, что там могли быть дополнительные страницы, которые он случайно перелистнул, или записи между строк, или тайные закономерности в буквах и декоративных закорючках. А потом Мюллер сообразил, что последние его мысли хорошо вписываются в клиническую картину сумасшествия, а раньше, когда он ничего не знал о душевных болезнях, таких мыслей не было, а теперь появились, следовательно, книга не принесла пользы, а принесла только вред, и кто ее знает, может, она заражает безумием, подобно тому, как неправильно благословленный скальпель заражает столбняком... Кто знает, к чему привели бы его эти мысли, если бы Мюллер не отвлекся на какой-то пустяк и не забыл бы о них на время. А когда вспомнил в другой раз, страх перед безумием прошел, и Мюллер решил, что про душевные болезни читать больше не будет, и вообще на все воля божья, и нечего тут беспокоиться.

Иногда Мюллер думал, что хорошо было бы, если бы Птааг исполнял каждую его молитву немедленно и точно, как мифический пещерный джинн исполнял повеления босоногого оборванца Аладдина. Мюллер на его месте не повелел бы строить дворцы. К двадцати годам Мюллер твердо уяснил, что счастье — не состояние, а процесс, и желания надо загадывать соответственно. Не сразу гигантский дворец, а помаленьку, по чуть-чуть, чтобы каждый маленький шаг к светлому будущему приносил немножко незамутненного счастья, чтобы душа не переполнялась положительными эмоциями и не грубела, как у наркоманов, чтобы божье благословение не портило личность, а развивало. Что, однако, не запрещает время от времени потратить час-другой на низкие развлечения — набухаться или, например, поджечь что-нибудь.

Но это мечты, а в реальности Мюллер никогда твердо не знал, поможет ли ему Птааг в каждом конкретном случае. Верить верил, но твердо не знал. Потому Мюллер на Птаага надеялся, но и сам старался не плошать, соблюдал разумную осторожность, нарушал законы и обычаи не непрерывно, а от случая к случаю, а когда нарушал, старался не попадаться. И Птааг в целом ему помогал.

Одно время они с Кимом повадились воровать пирожки и вафельные трубочки у лоточников на базаре. Такое развлечение пристойно недорослям, а не двадцатилетним оболтусам, и вскоре базарные продавцы стали показывать пальцем на Кима и Мюллера и крутить пальцем у виска, но ребят это не смущало, они только смеялись. Они развлекались воровством целый день, и никто не поймал их за руку, и Ким думал, что причиной тому удача Мюллера, Мюллер думал, что помогли молитвы Птаагу, а обкраденные продавцы думали, что обидеть юродивого — все равно что прогнать удачу, так что пусть лучше два дурака воруют невозбранно.

В другой раз Мюллер шел по коридору альма-матер мимо доски объявлений и решил остановиться, почитать. И прочел, что какой-то философ, чье имя Мюллер не стал запоминать, в такое-то время в такой-то аудитории будет объявлять для одаренных студентов спецкурс по какой-то неведомой патепатике.

— Патепатика, — повторил Мюллер вслух. — Прикольно.

— Что такое? — заинтересовался подошедший Ким.

— Патепатика, — еще раз повторил Мюллер. — Для одаренных студентов.

— Может, перипатетика? — предположил Ким.

— Нет, патепатика, — сказал Мюллер. — А, нет, математика.

— Хрен редьки не толще, — сказал Ким. — Ладно, пойдем, посмотрим.

Они пришли в назначенное время в назначенное место и были сильно удивлены увиденным.

— Я не знал, что у нас учится столько ботаников, — сказал Мюллер.

— Ты не одинок, брат! — сказал Ким, хлопнул Мюллера по спине и засмеялся.

Мюллер подумал, не обидеться ли ему, но решил не обижаться, а тоже засмеялся.

Они уселись на задний ряд у окна и стали ждать. Очень долго ничего не происходило, Мюллеру стало скучно. Он выглянул в окно и сказал:

— Высоко тут.

Просто так сказал, без задних мыслей, просто чтобы поддержать разговор.

— Давай какого-нибудь ботаника в окно выкинем, — предложил Ким.

Мюллер поежился. Однажды они с Кимом перепили, и тот порывался выбросить из окна Мюллера, потом сказал, что шутил, но Мюллер не был уверен, что он шутил. С тех пор слова "выкинуть в окно" вызывали у Мюллера нервную реакцию. Хотя, с другой стороны...

— Может, стул? — предложил Мюллер.

Они поставили стул на подоконник и вытолкнули наружу. Стул падал долго и неторопливо, равномерно вращаясь вокруг горизонтальной оси, так что спинка описывала круги сверху вниз. А когда ударился о землю, не разлетелся мелкими деревяшками в разные стороны, а просто сложился с громким хлопком.

— Прикольно, — сказал Мюллер.

— Прикольно, — согласился Ким.

А потом в аудитории появился взбешенный профессор и стал орать, дескать, кто это сделал, таких студентов надо отчислять, пусть признается сам, и все такое прочее. Ботаники нервно поглядывали на Кима с Мюллером, и не будь Ким столь мускулист, может, и заложили бы. Но Мюллер помолился Птаагу, и пронесло, никто их не заложил.

Профессор покричал-покричал и утомился. Стал рассказывать про свою математику, и было это так уныло, что народ начал расходиться уже минут через пять. Ким с Мюллером покинули аудиторию в числе первых.

— Говно какое-то эта математика, — сказал Ким.

— Угу, — сказал Мюллер.

— А стул прикольно летел, — сказал Ким.

— Угу, — сказал Мюллер.

Тогда Ким понял, что Мюллер не хочет поддерживать разговор, и заткнулся.

С западной стороны университет вплотную примыкает к портовым складам, их разделяет стена верхнего города, но она совсем хлипкая, скорее символ стены, чем стена. Кое-где ее вообще нет, ушлые промышленники разобрали ее на кирпич и камень. Так что изнутри университетского городка несложно пробраться на какой-нибудь склад и что-нибудь там украсть либо нахулиганить. Разжиться ценным так не получится, ценные товары охраняют, а какую-нибудь ерунду попереть — запросто. Обычные студенты такими делами не занимаются, надо быть совсем отмороженным, чтобы рисковать судьбой ради столь сомнительного развлечения. Но Ким и Мюллер не были обычными студентами. Мюллер полагал, что в случае чего его спасет Птааг, а Ким полагал, что его спасет удача Мюллера. Они тупо не верили, что могут спалиться. Кроме того, почти все дырки в стене, что они находили, вели в никуда либо на пустые заброшенные склады, где воровать нечего.