Часть первая. Искусство прясть нити.

— Э— э— э... Людвиг? Дорогой, ты не слишком занят?

Ба, явление бога из машины! Господин Действительный Тайный Советник собственной персоной. Стоит за спиной с маленькой чарочкой чего— то такого и по обыкновению своему неуверенно улыбается.

— Приветствую вас, Ваше Высокопревосходительство!

— Ты это правильно, но... Не для сегодняшнего вечера. Не уделишь мне минутку внимания?

— Всецело в полном вашем распоряжении!

— Тогда отойдем, не будем мешать людям веселиться... Мне очень неловко говорить тебе это, но... Сегодня — как хочешь, но завтра выспись, занятия по сокращенной программе, а к вечеру ты мне будешь нужен конно, бронно и оружно... Впрочем, — коня, броню и... Саадак, что ли? Тебе приготовят.

— Я совершенно не склонен к злоупотреблениям, господин Кускрайд.

— Вот и хорошо... То есть ранова-ато, конечно, но отзывы о твоих успехах обнадеживают. Справишься?

И тут, совершенно непроизвольно, Дубтах улыбнулся такой улыбкой, что Пернатый Змий внутренне содрогнулся.

— Не извольте беспокоиться, господин департамент-директор. Я, право же, редкостный педант...

— Ну-ну, надеюсь... Знаешь, — он с заговорщицким видом оглянулся, — сегодня учебные комнаты открыты и полным-полно девчонок. Есть и толстоногонькие... Как тебе, в плане здоровья?

— Если чего, так после такого воздержания — только на пользу.

— Ну гляди... Я тебе — ничего не говорил.

А интересно все-таки видеть умных, заслуженных, очень, порой, опасных людей при вот такой вот расслабухе и подвыпитии. Право же — оч-чень поучительно бывает. Впрочем — он прав, сильно радеть не стоит, не настолько уж он обуреваем похотью... О— ох, только вот сердце что— то заколотилось... Чаще номинала. Ладно, если сложится ситуация, то посмотрим.

Вынув из кармана пластиковый пакет, он сунул туда какую— то бутылку покрасивше, толстую стопку артистически-тоненьких листиков ветчины, пластиковый стакан (неужели предусмотрено?!) и тихонько выскользнул из ярко освещенной залы в темный коридор, заполненный неизбывным, вечным, неустранимым запахом мужской гимназии. Действо нуждалось в прелюдии, и, видимо, именно поэтому, хоть и были отперты комнаты, во всех темных закоулках чувствовалась осторожная возня и слышался приглушенный шепот. Не долго думая, он сунулся в первую попавшуюся дверь, но в эту комнату со двора проникал свет, и оттого он на короткое время узрел чью-то дергающуюся худощавую задницу в обрамлении задранных кверху ног. В углу до этой стадии еще не дошло, но и там уже вполне деловито снимались брюки и стаскивались трусы. В соседней комнате ярко горел свет, огромный голый пилот вприскачку возил на спине голую же девицу с совершенно шалыми глазами, и она лила ему на голову красное вино из бутылки. В углу комнаты, не обращая на это ни малейшего внимания, сидело четверо мужчин лет по тридцать и с чрезвычайно сосредоточенными, мрачными лицами. Один из них с виртуозным искусством играл на двенадцатиструнке, и все четверо согласно выводили на голоса мрачно— звенящую песню, почти литанию по темпу, ритму и первобытно— угрожающему звучанию:

Ды-мом за-сте-лем со-о-лнце

Зе-млю за-льем по-жа-а-ром

Серд-це тво-е по-те-е-шим

Ред-кост-ным э-тим да-аром

Нас не за-дер-жат сте-е-ны

Не ос-та-но-вят кре-е-пи

Бу-дешь вла-ды-ка до-во-о-лен

Толь-ко спу-сти нас с це-епи...

А-а, черт! "Полуночная молитва", она же "Литания Крылатых Псов". Своего рода гимн Пятого Полка, сочиненный полковым капелланом, достойным духовным наставником этой жуткой своры, разделенной на четыре эскадрильи... Господь мой, господь силы, ты знаешь, что я не суеверен, но все равно — чур меня, чур!!!

Но не помогло: гитарист двумя изощренно-сложными аккордами оборвал бесконечную литургию Пятого Полка и поднял на Дубтаха черные глаза, исполненные Пустоглазой Скуки в самой ее страшной форме: — Куда же вы? Разве можно в такую ночь — от своих? Тебе и сейчас— то грех пренебрегать нашим обществом, а потом и подавно будет... Оставайся, мы заранее научим тебя нашей песенке, чтобы потом тебе не пришлось тратить времени! Хорошая песенка, — в голосе музыканта изредка проскальзывало какое-то подвыванье, — право слово, уж тебе-то пригодится...

Враз покрывшись холодным потом, он пулей вылетел из комнаты, а вслед ему летел скрежещущий, воющий демонский хохот, и перед глазами все стоял мертвый взгляд и щегольская острая бородка по моде пятидесятилетней давности. Похоже, что за исключением немногих официозных помещений, расположенных прямо за фасадом, здание это многократно перестраивалось и, — особенно, — достраивалось, а оттого чем дальше — тем больше запутывалась череда коридоров и комнат, тем более причудливые углы и закоулки образовывались. И отовсюду слышались звуки незамысловатой, без изысков оргии простых, очень много работающих людей. Изредка он заходил в иные комнаты, и мог бы, при желании, примазаться к какой-нибудь компании, но у него ни разу не возникло чувства, что какое-то из этих мест — его место на сегодняшний бесконечный вечер. Что-то, какое-то беспокойство, демон ли, или пресловутая Суть Вещей, исповедуемая Обществом Белого Храма, гнало его вперед, аки пламенный жупел. В комнате, обставленной наспех, по— дилетантски, но с богатым выбором вин и закусок он увидал троих "скорее-толстых", пожилых, лысовато-седатых, в пиджаках, но с голыми задницами и с вовсе голыми девками на коленках, но он ушел оттуда. Он видел комнату, битком набитую мучительно-пьяными инженерами, — но ему там нечего было делать. И одинокую, растерзанную, слегка заблеванную девицу, горько рыдающую на полу, — но он не пожалел ее. И вдруг услышал и враз остановился:

— Ну ш-што тебе от меня н-надо?

— А ты что, — слегка гнусавый голос показался отчего-то знакомым, — не догадываешься?

— Да от-твяжись ты, от-тстань!

— Слушай, детка, — ты меня чуть не оцарапала! Я не намерен терпеть подобное — от шлюхи!!!

И сразу же, без паузы: "Трах! Трах!" — послышался звук двух несомненных пощечин звонко-трескучего сорту.

— Ай!!!

— А будешь еще выламываться, тварь, я тебе бобо по-настоящему сделаю. Очень сильно бобо, — и вдруг вновь взъярился, — ты у меня с-своих не узнаешь, потаскуха!!!

Послышался истошный вопль, заглушенный, очевидно, чьей— то ладонью, но не сразу и не вдруг, потому что следом же послышалось:

— А-а, так ты кус-саться!!! Ну погоди у меня! Вот та-ак... Ручонки, деточка! Я вообще тебя придушить могу, найдут тебя где— нибудь послезавтра, дохлую и синюю, и никто ничего не узнает. Замнут, и вообще, — кому интересна смерть маленькой шлюхи?

— Ну оставь меня, ну честное слово, ну правда, — не такая я, ну оставь!

— Не заставляй меня быть грубым, ножки врозь — и вся недолга...

... А ведь где-то он уже слышал этот злобно-гнусавый, противный голос. Порождение очередной достройки, непонятно на что годное, но, разумеется, приспособленное под что-то такое сугубо необходимое, помещение имело форму, которую можно было бы охарактеризовать, как "кособоко-толсто-z-образную". Свет, представленный двумя наглыми лампочками без абажура, горел. Он узнал человека, старательно сдирающего одежду со слабо сопротивляющейся черноволосой девушки, и в этих действиях чувствовались приверженность добрым старым традициям, целеустремленность, развитое чувство долга, но — ни грана праздника, неотъемлемо присущего хорошему сексу.

— А вот скажите мне, Гимлах, к какому это жанру относится только что разыгранная вами сценка? Что-то из ранних детективов Теренцуолы? Кажется, именно там человекообразные называли девушек — детками, при каждом удобном случае лупят их по физиономии и все время угрожают прирезать...

Гимлах стоял уже лицом к нему, бешено глядел на Дубтаха сузившимися глазами и молчал.

— Вы, конечно, мне не поверите, — Дубтах серьезно нахмурил свои белесые джуттские бровки и сделал вид, что он доцент из числа любящих ходить во время лекции взад-вперед, — но я именно так представлял себе их голоса, гнусаво-визгливыми и с эдакой ослиной ра-астя-ажечкой. У тебя получилось точь-в-точь, милый...

Провокация удалась, на уроках у доктора М`Фузы он с большим и рациональным вниманием следил за Опасным, и теперь как собственный организм — чувствовал, что для того во сто раз хлеще любой площадной брани придется этакая издевочка, произнесенная менторским тоном, а еще — он почти ПРОВИДЕЛ, как будет себя вести Гимлах, если его заботливо привести в состояние неконтролируемой ярости. Таким образом, когда Опасный прыгнул и даже еще до мига начала прыжка, пакет провизии (если отнести к таковой и бутылку) начал свое маятникообразное движение снизу — вверх и вперед, угодив прямо в бешено-перекошеную рожу зависшего в "фазном" прыжке Гимлаха. За сим последовал шаг в сторону, круговая подсечка навстречу — и догоняющий удар каблуком в левую почку. Миг, — и Дубтах уже сидел на спине однокашника, левой рукой, — за волосы, — отгибая ему голову как можно сильнее назад, а правой — вонзая ему указательный палец в укромное местечко за ухом, — так, что рот у Гимлаха непроизвольно приоткрылся и из него все время текла слюна.

— А ты поостынь пока, поуспокойся, — заботливо проговорил Дубтах, — а если выпил лишнего, так иди и поспи малость.

Тот — молчал, очень сильно напоминая пойманного на воровстве кота, которого уже взяли за шиворот, а бить еще не начали, и только безуспешно пытался втянуть безостановочно текущие слюни.

— Ты пойми, любая твоя идиотская выходка, — можешь считать свою карьеру законченной навсегда, но зато враз... Ты это, — головой кивни, когда успокоишься... Тот — кивнул, показав тем самым, что не является совсем уж окончательным идиотом, и уже через несколько секунд стоял перед Дубтахом, массируя шею и до белизны раздувая в ярости ноздри.

— А тебя-то, тебя-то, — знаешь, как называют? Подкидыш!!!

— Слыхал, — Дубтах пожал плечами, — только не понял, — что с того-то?

— А то! Мы не любим всяких там умников, неизвестно из какой задницы выползших, так что смо-отри...

— Стоп! Скажи сначала, — кто это "мы"? Сказать, чтобы тебя кто— нибудь любил очень уж страстно, даже из твоих сотоварищей, — тоже нельзя. Тебя, наверное, не любила даже мама... И ее трудно в этом обвинить, — а за что тебя любить— то?

Похоже, он опять угодил в чувствительное местечко, потому что выслушав добродушные, дружелюбные речи Дубтаха, Опасный аж побелел, но все — таки сумел сдержаться:

— Ладно, умник! До свидания, и не думай, что тебе все это так сойдет.

— Учту. Спасибо, конечно, за предупреждение, но я от тебя и раньше ничего, кроме пакостей, не ждал...

— Л— ладно! Языком-то ты мастак орудовать...

— Да. И пакетом с ветчиной, как видишь, тоже. А тут у меня есть знакомый, который даже языком — не очень-то... А знаешь, почему я тебе не угрожаю? Потому как бешеную животину не так уж нужно убивать, она сама сдохнет. И знаешь, отчего?

Тут он сделал эффектную паузу, нарочито помаргивая, и собеседник его не выдержал:

— Ну?

— Да от бешенства же! От него же никто еще не выздоровел!

Тот еще с пол-минуты глядел в ясные, наивные глаза Людвига— Подкидыша, а потом резко развернулся и вышел, гулко хлопнув дверью.

И тогда Дубтах повернулся к несколько растрепанной, но не сказать, чтобы очень уж растерзанной девице:

— Ну-ну, — хватит хлюпать носом, — проговорил он, с грохотом сметая на пол целую груду самых неожиданных предметов, возлежавших на какой— то скамейке-лавочке, некогда спроектированной под казенного заказчика, — и вставайте с пола! Нечего тут это... "В позе прекрасно— бессильной..."

Девица медленно поднялась, одернула юбку, вытерла зареванную физиономию, тщательно высморкалась и, привалившись к стене, зарыдала.

— Молодая госпожа, уж если вы категорически отказываетесь прекратить рыдания, то должен вам заметить, что плакать сидя — ку— уда удобней!

Разумеется, она тут же прекратила рев и бросила на него достаточно — злобный взгляд:

— А потом вы полезете ко мне под юбку, но не как захватчик по праву силы, но — как благородный защитник, дабы п-получить заслуженную н-награду! Извечная мужская парочка: Злодей и П— паладин, и оба добиваются одного и того же, и оба, вообще говоря, одинаковы! Так чего тогда ждете?!! Чтобы я б-бросилась вам на грудь, а вы бы ровно три минуты гладили бы меня по головке, прежде чем взяться уже за мою грудь? Гос-споди, — усевшись, наконец, она сжала виски ладонями, — гос-споди, как же я всех вас ненавижу!

Надо сказать, что определенный резон в ее словах был, и часть высказанных ею предположений совпадала с приблизительным сценарием действий Дубтаха. Но, раз так... И он профессионально поднял брови домиком, окатив ее холодным, как змея по весне, изучающим взглядом:

— Уверяю вас, что тут вы ошибаетесь: нет ничего более нелепого, чем ждать от меня жалости, утешения, сердечной теплоты, и этого, — как его? — а, дружеского участия. Даже напоказ. Кстати, — не обольщайтесь, что вы так уж оригинальны, поскольку ваша реакция на мое вмешательство как раз весьма типична. Это — одна из причин, по которым я никогда в подобных случаях не вмешиваюсь. Поэтому не знаю, что заставило меня сегодня изменить привычкам, но результат, как всегда, плачевный...

— У меня от всех вас страшно болит голова. Умоляю — уйдите!

— Это с какой же стати? — Удивился Дубтах. — Честное слово, — вы мне совершенно не мешаете.

И на секунду они встретились глазами, но с этим у него все было в порядке, и не всяким там негодующим незнакомкам было играть с ним в гляделки.

— Тогда уйду я!

— Не смею вас задерживать. Тем более, что прямое действие конституции Конфедерации было восстановлено в год моего рождения. Это как-то обязывает соответствовать.

Она поднялась, с хорошо замаскированной неуверенностью направляясь к двери, и Дубтаху пришлось обращаться к ее спине:

— Хотите — цитату из "Биологии Млекопитающих" Дрогановича?

— Что?

— Ничего-о... Звучит примерно так: "Пятнистая гиена, будучи отогнана от туши более сильным хищником, тем не менее никогда не уходит от нее далеко и находится поблизости."

— Это вы к чему?

— К тому, что зоологи разбираются в повадках гиен. Дальше они пишут, что гиенам, как правило, удается э-э-э... Дождаться.

— Но вам-то почему не уйти?

— Да с какой же стати-то? Я собираюсь выпить и закусить, а для этой цели это место подходит не хуже никакого другого.

И с этими словами он действительно начал выкладывать припасы из своего героического пакета, с чуть модернистской эстетикой раскладывая их на лавочке— скамеечке. И, выпив пол стаканчика, он промямлил набитым ртом:

— Заметьте! Вы меня так запугали, что я даже не предлагаю вам выпить из одной лишь боязни, что это будет неправильно понято. Но я все— таки не буду против, если вы что— нибудь на нервной почве съедите...

XVI

— Слушайте, Людвиг, — а вы страшный человек! Вы — тип убежденного, законченного демагога, и я не могу понять даже, кто вы по профессии...

— Биохимик и системотехник, — поклонился Дубтах. Слова ее, несмотря на враждебный смысл, враждебными все-таки уже не были, и вообще она и подуспокоилась, и слегка раскраснелась после некой толики водки, — ну и, разумеется, — демагог... Короче — продукт нашей до отвращения демократической системы... Видите ли, мне страшно неудобно разговаривать с человеком, не зная о нем ничего, даже имени.