Часть первая. Искусство прясть нити.

Fly

Априорный эпилог.

Средь бела дня перед экраном телевизора сидел человек. Развалившись в шезлонге, он выпивал в одиночку, оч-чень сочувственно смотрел новости и кейфовал. По летнему времени, наряжен был человек только в тоненькие, обтяжные хлопчатобумажные трусики. И, хотя в доме его не было недостатка в кондиционерах или неполадок с кондиционированием, сидел он именно здесь, в комнате, бывшей, по существу, подобием глубокой, с трёх сторон остекленной, обширной веранды, слегка вспотел и был совершенно доволен жизнью. Он любил солнце, и чтобы летом было жарко. Такая вот парадоксальная любовь к субтропическому солнцу порой бывает у коренных, убеждённых северян. Обретя состояние, он первым делом уничтожил все сведения о своем прошлом. В этом важном деле он действовал педантично и последовательно, как специалист и мастер, но совершенно беспощадно, как существо вполне первобытное.

Следом он осуществил свою мечту, купив и перестроив дом в этом очаровательном уголке укромной долины у подножья высоких гор. Где зима бывает только для смеха, а соседей при желании можно не видеть и вовсе. Жена с сыночками гостила у родителей, и пока, ради разнообразия, это было хорошо. По опыту он знал, что хорошо будет ещё дней пять, потом он заскучает по гвалту, по детским физиономиям и по сонному, гладкому, жаркому телу молодой жены под боком ночью. Очень разные, они с женой равно не признавали ни раздельного спанья, ни ночной одежды, чтобы не терять времени в случае чего, приди одному из них в голову какая-нибудь ночная идея. Выпивка без компании не была в данном случае признаком алкоголизма, — он вообще-то редко пил, но сегодняшнее расположение духа, примерно как у очень сытого льва в жаркий полдень, для полноты своего требовало коктейля. И твёрдой уверенности, что можно сбить и еще один, если придет такой каприз, и ничто не помешает.

— Великое общество, — с мрачной торжественностью излагал диктор, — нашей Конфедерации постигла тяжкая утрата. Бывший министр Общественных работ, видный деятель оппозиции, председатель партии "Южный Альянс", после девятидневных поисков, по обнаружении плавающих на воде предметов, признанных имуществом яхты "Амра", признан погибшим в кораблекрушении. Руководство конфедерации выразило свои глубокие соболезнования родственникам погибшего. В правом верхнем углу, по раз и навсегда заведенному порядку, появилась обведенная чёрной траурной рамкой физиономия усопшего, с динным вислым носом, толстогубая, бровастая, как и положено чистокровному петху. На всём остальном экране красовались люди в надутых комбинезонах, ловящие разный плавающий по воде хлам.

— Ай— яй— яй, — проговорил хозяин дома, сочувственно покачивая головой, — как же это он так неосторожно? Рази ж можно так?

Он слушал в исполнении диктора песню относительно драматических обстоятельств внезапного шторма и его поистине трагических последствиях, глядел на экран, и на миг его ленивый взгляд стал острым, когда он увидал полукруглую обугленную дыру в клееном из гранулированного аргопласта спасательном круге с написанном на паалти но, — не иначе! — со стилизацией букв под петхский алфавит словом "Амра". И он снова сочувственно поцокал языком, свободно беседуя с безответным изображением диктора на экране.

— Да, да, да... Это прост-таки ужасно. Интересно, кому это так сильно перешла дорогу эта петхская морда?

Между тем новости следовали своим чередом:

— Как вам, безусловно, известно, в порт-Моуте продолжает находиться прибывший два дня тому назад с визитом вежливости авианосец "Торнишлях" флота Его Величества кесаря Славко IV. Согласно предварительной договорённости, базирующиеся на корабле 62 истребителя-бомбардировщика "Гржим — 999фм2" совершили сегодня посадку на находящейся в двухстах восьмидесяти километрах от порт-Моута авиабазе Инвир. Пилоты дружественных армий...

Человек в шезлонге больше не слышал льющегося из "ящика" потока благоглупостей, он только безотрывно глядел в экран. Все! Он весь был там, — там, где плашмя падали вниз, переворачивались через крыло, плавно скользили вперед— вбок новейшие, вполне ещё секретные О — 26 "Орт", и ревущими молниями прорезали перепуганный воздух уже давно находящиеся на вооружении, но постоянно модернизируемые О-12 "Оззер", О-13 "Оргрид" или О-15 "Ольфтар". Там, где царапая глаз неуместностью соседства, причудливой, диковатой формой и непривычными пропорциями, с каким-то шуршащим звоном крутились либо же зависали тенью беды проклятые "девятьсот девяносто девятые". Хотя нет, — прошу покорно простить, — "фм2". Причём, как это и состоит в обычае у великих конспираторов и скромников, — конструкторов Его Величества, это самое "м2" должно быть очень мало напоминает просто "м" и почти вовсе никак — просто "999" — го. И, хоть и глядел он на новинку придирчивым взглядом ревнивца, хоть и оттопыривал в брюзгливом недоверии губу, сказать было нечего: классная машина. Концепция заложена несколько иная, это факт, но и при этом машина, как минимум, не уступает ни О-26, ни О-29, ни концептуальному "EX-1515" о котором почти никто ничего толком не знает...

Настроение несколько потеряло режнюю безмятежность. и, чтобы отвлечься, он начал думать. выгонят или нет выпускающего редактора сегодняшней передачи, или просто устроят головомойку? А если выгонят, то когда: прямо завтра, впопыхах, или соблюдя приличия, спустя дней десять? Это же додуматься только — показать этот круг на всю Конфедерацию!!! Экие там штормы какие, — аж спасательные круги горят!

Да ещё исхитриться поставить этот материал рядом с другим, относительно визита вежливости наших новоявленных и всё-таки старинных, заклятых друзей. Тут уж любой профан — и тот поневоле задумается. И ещё мне интересно, — а кто теперь сидит за штурвалом "третьего" (Хотя — с какой стати нужно считать преемника более удачливым? Может быть, — "четвёртого" или "пятого"?), кто нынче работает на обожаемого бывшего шефа? Хотя что это я? Видимо, — перепил всё-таки или же стал на старости лет с покойными разговаривать. На него-то уж во всяком случае никто больше не работает, кому и знать-то, как не мне. Ну да всё равно, — шефу, по известным причинам, работники такого рода могут быть и вовсе ни к чему, но непременно где-то, на кого-то работает кто-то, сидя в кабине "третьего", "четвёртого", либо же "пятого" — "шестого"... Вот и случилась с толстомордым петхом незадача.

А ведь, чёрт меня побери, — приятно теперь, когда знаешь, чем кончилось, и заглянул в конец книги, вспомнить. Как внезапно завязалось, как лихо продолжалось и как, по прошествии надлежащего времени, закончилось. Точнее, — было закончено, потому что он и тогда ничего не пускал на самотек.

Tred— ka Shрena orta.

Искусство прясть нити

I

Выбрав себе в качестве задания — уничтожение верфи на Студном Бреге, в Империи, в качестве противников — элитные "крылья" ВВС, ПВО и ВМФ Его Императорского Величества, средством — очень, помнится, новый в то время"О-12фе", где "ф" — обозначало "флот", а "е" — соответственно, пятую модификацию, с остроумным набором бомб и ракет в контейнерах и на подвеске, Дубтах Р. Айодибентах отправился в полёт. За год такого рода не то, чтобы запретных, но, скажем, малодоступных развлечений у него выработался свой стиль и почерк: он не отвлекался от выполнения задания, по мере возможности не ввязывался в бои и разрешал себе отступить, ежели возвращение становилось более, чем просто проблематичным. По некоторым признакам тренажёр напоминал его любимую в прошлом игру, только вот обслуживался "мельницей" превосходящей её по быстродействию в пятьсот, а по ШСП — так даже в две тысячи раз. Это количество, надо сказать, давало совсем иное качество, вне маневра — так всё вообще было как взаправду, — не отличишь. Само собой, тренажёры, обладавшие ещё и "кинэстетической" обратной связью, где тебя и трясло, и прижимало, и поворачивало вниз головой, — только хребет не ломало при катапультировании, — были для него вовсе недоступны, их и было-то всего пять штук на всю школу, а представляли они из себя огромные, сложные, массивные и очень, очень дорогие устройства. Но за неимением гербовой... Двигатель, газ... Под нарастающий в наушниках звенящий вой легла под шасси, всё стремительнее побежала назад и оборвалась палуба, и не какая-нибудь там... из неонового света, а очень даже реальная, со всеми подробностями, заслуженная палуба заслуженного авианосца "Нананн". Говорят, её закодировали во всех подробностях тогда, лет шесть назад, после модернизации корабля. Закрылки, шасси... Ух— х... Со своеобразной, только ему присущей рисковостью он оставил один из комплектов ракет "воздух-воздух" ради дополнительного бака горючего: и люди, и приборы, и сама Суть Вещей созданы так, чтобы реагировать не на обстановку саму по себе, а скорее на её изменение. Он шёл на высоте в тысячу пятьсот, почти параллельно берегу, не входя в воздушное пространство, а индикатор непрерывно звенел от работы радаров, коих было натыкано на этом страшном берегу великое множество. Радар радару — рознь, и отыскав место, где не было, по крайней мере, проклятых "гребешков", он повернул едва заметно мористее, выпустил "тень", чтобы она следовала вместо него этим курсом, оставил напарника, с которым они до этого момента двигались совсем рядом, будто скованные одной цепью, резко снизился и под столь же острым углом пересёк береговую линию."О-12"простой, хороший, без фокусов самолёт, настоящее солдатское оружие. Патрульное звено: три "Гржим 777мп" как раз сменилось и было, по данным спутника, километрах в четырехстах. Поэтому — нагло, на полной скорости, но и держа свой прямой, как стрела, курс чуть в стороне от цели, на высоте малой, но не совсем, чтобы не ползти. Верфь окружена четырьмя "гребешками" — это радары такие, и очень цепкие. Запрос. Игнорируем. Ещё запрос. Не обращаем внимания, всё равно систему "свой-чужой" подделать совершенно невозможно. Звякают характерные, иррегулярные, с разными интервалами импульсы с сопряжённых антенн "гребешка": Дубтах поневоле сжал зубы, будто ему и впрямь что-то угрожало, в голове неотвязно, под аккомпанемент двигателя крутилось: "стиснуть з-зубы, да терпеть..." — и он терпел. Сменное звено уверенно двигалось туда, где он будет через некоторое время, с маленького аэродрома во-от за этой, — глянем на карту, — сопочкой подняли ещё две тройки, интересно, — кого именно? Мать честная — "Гржим — 888". Это такие тяжёлые перехватчики, довольно неуклюжие, но с огромной скоростью, жуткой электроникой и преобильным запасом оружия в богатом ассортименте... Звонкий голос в наушниках пролаял на паалти, с чудовищным акцентом: "Ты кто? Садись на аэродром. Иначе буду стрелять." Пока игнорируем, а стрелять ты будешь, куда денешься, — но потом. На его частоте раздался многоголосый говор, а один из голосов, — уже другой, — обратился прямо к нему:

— Приказываю лечь на курс Р — 117 дробь 30 и садиться на аэродром...

Не отвечаем. Ага, ракета... Ну наконец-то. Интересно, — что за мудак выпустил? Опять голос:

— Вы нарушили воздушное пространство Империи, отказ выполнять приказы влечет за собой немедленное...

Это уже теплее, этот голос он узнал, не зря зубрил в фонотеке разведотдела, этому он ответил, на динь-толке, одном из южных диалектов Империи.

— Вы что там, с ума посходили, а? Роман, убери своих придурков, это я лечу...

Оппоненты его как-то враз замолкли, а потом давешний голос спросил уже снекоторой неуверенностью:

— Митко, ты?

— Нет, настоятель Ордена Красных Клобуков!!! Чего ... спрашиваешь!?

Как раз в этот момент какой-то стамесконос, — а как без стамесконоса даже и в элитных "крыльях"? — уравнял свою скорость с его и завис чуть ли ни на расстоянии вытянутой руки, после чего, видимо, разинул рот, вслушиваясь в приятельскую беседу любимого командира с незнакомцем из явного "О — двенадцатого". За похвальное своё терпение он получил пушечную очередь прямо в кабину и посему ничего не успел даже вякнуть по радио. Дубтах меж тем продолжил:

— Роман, тут какая— то тварь по мне палит, я сверну от греха...

Тут он и впрямь свернул — вправо — вниз — чуть вперёд с креном. И тут же в наушниках послышался ещё более начальственный голос, изъяснявшийся почти исключительно в терминах циничнейшей Имперской брани:

— Мужики, он нам ... в уши ... !!! Этот ... сбил какого-то ... из третьей! Лексо, Данияль — прижмите его к земле, ... его так! Я сам его ... ! Слышь ты, ... вонючий? Очень умным себя считаешь!? Только учти, садиться тебе уже поздно, теперь мы хотим видеть твои жареные в керосине потроха!!!

Дубтах меж тем выпустил противорадарную ракету в ближайшую из СА "гребешка", и теперь почти пикировал, набирая скорость, поскольку озлобленная "элита" со всем присущим ей мастерством и старанием выпустила в него целую тучу ракет, только было это поздновато... И ещё две — с земли! И ещё — звено с аэродрома — да к нему, рабу божьему! Да ещё вдруг как— то совсем рядом оказались, — видимо, поднятые с корабля, — три устаревших С — 8 "Сив", и было это, само по себе, парадоксальным образом неплохо. Пользуясь облаками и преимуществом в маневренности он затесался между двумя С — 8, а когда они увидели его в радарах и начали кутерьму без прямой видимости, он в эту кутерьму включился и помалкивал. Зато они уж ругались и за себя, и за него, пока давешний матершинник вдруг не навёл дисциплину в один резкий окрик. А потом вдруг запел дешифратор, и он увидал вместо одного из экранов внешнего обзора приятную картинку, переданную ему напарником через спутник: горящая электростанция, горящая подстанция, намертво заклиненные чудовищные ворота, — три пятисоткилограммовки в специсполнениии сделали своё дело. Он резко набрал высоту и, развернувшись под острым углом, ринулся наутёк. Догоняйте теперь... Ещё на подлёте к авианосцу он узнал, что в напарника, от которого он столь старательно отвлекал внимание врага, попала ракета "земля-воздух" и что тот, скорее всего, погиб. Услыхав эту весть он ощутил вдруг неподдельную скорбь; как же это? Такой хороший парень... И услыхал за спиной жиденький, неуверенный какой-то, чуть заискивающий голос:

— Хорошо летаешь...

— А!?

Он в досаде содрал с головы наушники, разом приходя в себя. Позади него стоял среднего роста пухлощёкий господин в чёрном костюме и жёлтой рубашке с тёмно-зелёном галстуком. Взгляд небольших, с нездоровым каким-то блеском глазок тоже казался несколько неуверенным, или так только казалось из-за мешковатых отёков под нижними веками. Был господин не лыс, а как-то редковолос, и в руке держал "инструктор" — специальное переговорное устройство, — впрочем, без него Дубтах и вовсе не услыхал бы незнакомца, так как был в наушниках, когда тот обратился к нему. Поняв, что пролетает мимо авианосца, он с досадой нажал кнопку "EX" экстренного выхода из про граммы.

— Увлечение, — он развёл руками, чувствуя, что его заносит, — можно сказать, — пагубная страсть. — И, помолчав, продолжил. — Чем обязан вашему лестному вниманию? Это э— э— э... ваше любимое место?

— Да нет, — слабо улыбаясь, проговорил господин, — я, к сожалению, отношусь, скорее, к категории зрителей...

— В таком случае, — вы только поймите меня правильно, — с кем имею честь?

— Лугайд Ш.Кускрайд, если позволите...

Дубтах ласково покивал, а потом, после тщательно выдержанной, но исключительно неприятной паузы, во время которой он внимательно изучал затесавшийся между монументальных щёк носишко господина, осведомился:

— А Ш., — простите меня?

— Шалма...

— Надо же! Я почему-то так и думал... Так вот, дорогой мой Лугайд... Шалма, ежели вы не претендуете на это место, то я был бы вам чрезвычайно, до предела признателен, если бы в дальнейшем ваше внимание проявлялось бы по возможности молчаливо. И, лучше всего, — издали. Собеседник его совсем стушевался, а Дубтах повернулся к центру полусферического экрана, натягивая попутно наушники. Ещё до того, как он вполне проделал это, за спиной его обозначилось некое шевеление, на которое он твёрдо решил не обращать внимание. И тогда в наушниках его послышался совсем другой, ровный и скучноватый голос явного практика, причём с большим и весьма специфическим жизненным опытом. Это чувствовалась сразу, спиной.

— Парень, ты отнимаешь время у занятых, усталых и очень серьёзных людей. Поэтому ты прямо сейчас прекратишь выделываться и пойдёшь с нами... Ну-ка — долой наушники! Пока я тебе их с башкой не оторвал...

Ну что ж... Ежели уж так вежливо, проникновенно просят... Он аккуратно отключил тренажёр, неторопливо, со вкусом положил наушники рядом с собой и, прищурившись, обернулся. Вопрос относительно мордобоя к этому моменту был им решён вполне однозначно. Однако, обернувшись, он передумал: рядом с луноликим стояли двое в форме офицеров ВВС, причем оба были ряженые. Здоровенные такие лбы с твердокаменными фигурами и словно из камня тёсанными серыми мордами. Один из них, со ртом, напоминающим смотровую щель некоего бронированного экипажа, держал в здоровенной лапе "инструктор". Против этой пары шансов у него не было. Более того, — у него не было бы шансов и против любого из них, на выбор, но фасона не следовало терять во всяком случае.

— А в чём дело-то, ребятки?

— А это мы тебе сейчас, — ласковенько проговорил тот, что был с "инструктором", — подробненько объясним... Всё враз поймёшь и надолго запомнишь...

— Не надо, Лер, — слабо проблеял пухлощёкий, — юноша может нас совершенно неправильно истолковать.

— А чего он хамит— то, шеф? Кто он такой, чтобы хамить?!

— Тебе, кажется, уже сказали заткнуться, — проговорил Лугайд Шалма Кускрайд, — так выполняй. Видите ли, господин Айодибентах, вы настоятельно приглашаетесь для э-э-э... продолжения знакомства и беседы по весьма важному вопросу государственного значения вот по этому адресу... он протянул Дубтаху карточку из плотной жёлтой бумаги, — завтра. Семь часов вечера вас устроит?

— Меня нисколько не устроит.

— Не смею настаивать, но... на вашем месте я бы девять раз подумал, прежде чем отказываться.

Ну, это бы он и сам как— нибудь догадался. Наслышан, весьма наслышан об этом ведомстве... ведомствах? Дело выходило простое, хотя и достаточно противное: ежели бы считали в чём-то замешанном, то не стали бы назначать свидание на завтра. Остаётся одно — вербуют в осведомители (ай-яй-яй... каким же, однако, наглым, глупым, поверхностным, амбициозным, ни хрена не знающим щенком был он каких-то девять лет тому назад!). И он состроил страшно серьёзную, отчасти даже скорбно-торжественную физиономию:

— Как же, как же... Интересы государства и Великого Общества... Нешто мы не понимаем...

II

— Доктор, я великолепно понимаю ваши чувства, но все— таки убедительно прошу повторить господину адмиралу все то, о чем только что информировали меня... Адмирал, позвольте представить вам доктора Ваз Юлиф Ваззона, технического директора Юго-Восточного филиала корпорации "Эттал".

Старый, седой, морщинистый человек со слезящимися глазами слегка поклонился и неровным голосом произнес:

— Да. Очень рад, господин адмирал... У нас огромные, почти катастрофические неприятности. Как вам известно, "Эттал" только официально контролирует тридцать пять процентов рынка марекультуры в Конфедерации, но это только для налогового ведомства, чтобы не лезли антимонопольные службы. А на самом деле... В общем, — с нами не спорят другие компании аналогичного же профиля. Разумеется, вы осознаете, что мои слова не могут служить поводом к иску...

— Дальше, доктор, дальше... Мощь трестов есть мощь державы, и выполнение налоговым ведомством его задач есть проблема исключительно только налогового ведомства.

— Да. Так вот, почти треть товарной продукции "Эттал" дает отделение "Юго-Восток". Наши угодья расположены на отмелях и берегах архипелага, по решению Конвенции объявленной международной собственностью сразу же после Океанской Войны и тогда же названного Мидеррийским Архипелагом, архипелагом-посредником.

— Уж настолько-то я географию помню. И в войне этой участвовал. Так что продолжайте.

— Да. К нам явились сразу в несколько береговых офисов какие— то неизвестные люди и предложили нанять их для охраны угодий. Естественно, — у нас квалифицированный персонал, — от их услуг отказались. Ох, что значит — отсутствие опыта! Любой лавочник из большого города в ту же минуту сообразил бы, в чем дело. И отреагировал бы правильнее. Короче...

Трясущимися руками он вставил видеоблок в реплик известной имперской фирмы "Радунь".

— Смотрите. Вот до. А вот это вот, а вот сейчас вы видите, как выглядели угодья после... Происшествия...

Действительно, — разница была такая, что даже у посторонних людей поневоле начинало щемить сердце. Поля дохлой, плавающей кверху брюхом рыбы, — так, что не было видно свободной воды. Ламинария, превратившаяся в грязно— бурую пену на десятках квадратных километров. Испотрошенные, набитые изломанными гниющими раковинами садки для моллюсков, гектары и гектары. Неподвижные человеческие тела на берегу.

— Они минировали садки, так что с первыми взрывами погибли двенадцать человек, а потом взрывы на устричных фермах еще продолжались. Они почти полностью уничтожили нашу гордость — селекционное стадо пельха, специально выведенных для условий теплых морей. А еще, еще они применили такие яды... Такие... — Старик вдруг всхлипнул и отвернулся. — Простите, я не могу на это смотреть. Вы поймите меня, господа, в этой ситуации убивают не убытки даже, а это абсолютное пренебрежение чужим трудом, то, что им совершенно п— плевать, какой чудовищный вред они творят... А потом эта тварь заявилась прямо ко мне:

— Вот видите, — говорит, глядя прямо в глаза, — что бывает, когда нет надежной охраны. Конкуренты, — это такие грязные люди, они на все способны. Местные жители, — вы слыхали? — не хотят больше на вас работать, боятся.

А вы представляете себе, что это такое, — возить ВСЕХ рабочих с континента, да еще и учить их потом, расселять? Ну ладно, я спрашиваю, какие у них условия, а он, не моргнув глазом, заламывает цену в пять раз больше первоначальной и говорит, по-прежнему глядя в глаза:

— Но мы же не знали, что они способны на такое!

Мы вооружили пару исследовательских судов корпорации, посадили туда отставных военморов...

Адмирал тревожно пошевелился и кашлянул:

— Простите, доктор, это было с вашей стороны чрезвычайно опрометчиво.

Ваз кивнул.

— Да. Но мы поняли это слишком поздно. Один корабль исчез, а другой был взорван прямо возле причала... Капитан Беотрикс утверждает даже, что — откровенно, торпедой. После этого угодьям был нанесен новый жестокий и точно рассчитанный урон.

— Ага, понимаю... Платите?

— Нам больше ничего не остается делать. Поверьте, господа, — дело не только в наших доходах. Мы кормим миллионы людей, а позволяем получить полноценное питание — десяткам и десяткам миллионов... Даже не сокращение, даже просто отсутствие развития, даже просто сокращение темпов развития будет иметь серьезнейшие последствия... Ведь не кто-нибудь, не эти визгуны из экологических обществ, а мы, именно мы ликвидировали все ваши мерзкие похоронки с отравляющими газами и радиоактивной золой! Мы, а не продажные чиновники заставили промышленников прекратить слив промышленных помоев в воду, мы их замучили штрафами и расследованиями!

— Ну, доктор, зря вы считаете нас такими твердолобыми...

— О-о-о, опять он, — старик покачал головой, — опять этот знакомый тон, тон Ответственного Лица, сановника, которому одному доступно это высшее знание, — что именно важно и соответствует неким высшим интересам. О, эта бесконечно знакомая снисходительная улыбка!

— Но мы же ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ничего не можем сделать! Не в нашей власти послать военные корабли! Для охраны частных интересов!! В интернациональные по статусу воды!!! Силы Конвенции? Это даже не смешно... Вы себе не можете представить, насколько это сложно...

Старик тихо, медленно и полуприкрыв глаза покачал головой, и видно было, что его не переубедить и не заставить изменить мнение.

— А вот это как раз и составляет суть вашей работы. Если бы не было сложных проблем, без чиновников было бы дешевле обойтись. Я, видите ли, в том числе и экономист. Парламент получит все выкладки. И прогноз деградации страховых фондов, и взлет цен на страхование, и количество денег, недополученных налоговым ведомством от прямых и косвенных налогов. И ожидаемое увеличение уровня безработицы в шести ведущих субъектах Конфедерации. И повышение цен на марепродукты. А также все остальное. Оппозиция будет в восторге. Часть материалов будет надлежащим образом освещена нашими независимыми масс-медиа... Если бы вы только знали, господа, как я все это ненавижу! Но, — он развел руками, — все-таки умею. А на службе у нас есть люди, которые умеют это еще лучше. И выхода у нас нет. Не смею больше занимать ваше время, господа...

Оставшись вдвоем двое мужчин переглянулись.

— Знаешь, Сэлли, — наконец, нарушил молчание штатский, — я бы все-таки попробовал что-нибудь сделать. И дело даже не в его угрозах... Хотя они сами по себе более, чем неприятны. Дело в том, что все, буквально все, что он говорил, является, как это ни странно, правдой.

— Хорошо. Попробуем тогда действовать стереотипно, через обычные дипломатические каналы.

— А ты отдаешь себе отчет...

— Что мы, если совпадет, можем запустить о-огромаднейший маховик?

А почему бы, собственно, и нет? Ежели, конечно, все будет сделано по закону?

— А мне тут в голову пришла одна мысль... И есть у меня впечатление, что мысль эта может оказаться неплохой. Вафф, соедините меня с военным атташе Империи...

III

Высоко-высоко по небу ветер гонит быстрые, нечастые облака, и оттого, как положено в такую погоду и в этот сезон, вода на гранях волн под солнцем блестит режущим алмазным отблеском. Над водой ветра нет: крупная, ленивая зыбь сама по себе поднимает— опускает лежащий в дрейфе корабль хорошей современной постройки. Судно напоминает не то лайнер, не то военный транспорт, но есть в нем некие черты, придающие ему некоторое сходство с плавбазой. Заказчик не поскупился: корпус выполнен из корозионностойкого титанового сплава с шестислойным покрытием из органических и неорганических полимеров. В каюте все окрашено в светлые, ровные, нежные тона, изящно и сильно скруглено. На стенах — несколько картин небольшого формата — и все. Больше никаких украшений. Смуглый человек в свободных белых одеждах был занят: он читал существующую всего лишь в трех экземплярах книгу Учителя, называвшуюся "Человеческое существо, как текст" и относившуюся к числу четырех Закрытых Книг. Впрочем, непосвященный ничего и не понял бы в строчках, состоящих из цветных пятен тысяч оттенков, порой — сливающихся, порой — образовывающих сложные узоры. И не только простой смертный, — пожалуй, перегорели бы электронные мозги криптоаналитического отдела любого штаба. Они не разобрались бы даже в принципах. Тихо, ненавязчиво прозвучал зуммер вызова. Во время его занятий? Значит, произошло что— то совсем уж невероятное и вовсе экстраординарное. Человек простер руку, преграждая путь лиловому лучу и спросил, глядя на световой зайчик, дрожащий на его ладони.

— Что случилось, брат мой?

— Посвященный, человек, поднявшийся на борт, желает тебя видеть.

— Он бедствовал?

— Нет, Посвященный.

— Правила наши, — проговорил он мягко, — не одобряют пребывания на корабле тех, кто не был призван или же приглашен.

В голосе молодого вахтенного из числа Стоящих на Пути чувствовалась явная растерянность:

— Тот, кто не призван и не приглашен, пришел с подводного корабля и угрожает применить оружие.

Это было совершенно неслыханно, но голос Посвященного, голос истинного руководителя "Шее Рун", размещенного на десятках кораблей и бесплодных островов в океане, откупленных у разных стран, остался неизменным, спокойным и мягким:

— Попроси его подождать. Я сейчас выйду.

С палубы, метрах в трехстах от корабля, был хорошо виден тускло отсвечивающий, прогонистый корпус подводной лодки вовсе неизвестной ему конструкции. Это был большой корабль, тупорылый, длиной метров девяносто. С пологого горба, отнесенного ближе к корме, щерилась двухорудийная башня. Жерла орудий не менее, чем стопятидесятимиллиметрового калибра, угрюмо кивали, — крупная зыбь заметно колебала корабль. И можно было не сомневаться, что тут имеются еще и торпеды, а может быть и противокорабельные ракеты... Хотя, — хватило бы и пушек.

На палубе, придерживая висящий на ремне пистолет-пулемет Люсинга, стоял невысокий, худощавый человек лет пятидесяти, одетый в короткий коричневый халат и свободные темные штаны. На голове — круглая, обтягивающая голову низкая шапчонка, на ногах, понятное дело, сандалии. Короче, — бензелеец в полный рост, как он есть.

— Что угодно, — Посвященный сложил руки перед собой, слегка наклоняясь вперед, — посетившего наше морское убежище?

— Так. Сразу говорю тебе, — обойдись без всяких там ваших штук... Знаю я вас.

— Мы никогда и никому не приносим вреда. Наше общение с теми, кто не призван и не приглашен, ограничено строго необходимым.

— А я говорю тебе, что знаю ваши фокусы! Учти, — мы предусмотрели все. Вплоть до того, что после беседы с тобой я на три недели удаляюсь от всех дел, а потом меня переведут на... На совсем другое место. И устроит тех, кто меня послал, только ваше полное согласие. Другой ответ просто не будет принят.

Так. А жаль. Похоже, что они и впрямь серьезно готовились. С первой же секунды, как только он увидел этого человека, Посвященный начал читать этого человека и порядком преуспел в этом. Несомненно, если бы это пошло на пользу, он столь же успешно сумел бы... убедить собеседника совершенно добровольно, от всей души помочь "Шее Рун", стать одним из десятков тысяч мирских помощников организации. Но ничего не выйдет. Тогда он слабо улыбнулся.

— Мы никогда и никому не отказывали в необходимой помощи.

— Вот и хорошо, святоша. Ваши корабли не являются территорией ни одного государства, и это очень нам нравится, и очень нас устраивает. Они пойдут на убежища для некоторых наших людей, — бензелеец захохотал, — которые... вроде вас, тоже хотят избежать слишком близкого общения с... С кое-какими очень греховными организациями. Кроме того, — ваши суда весьма пригодны для хранения и доставки некоторых товаров из одной точки международных вод в другие. А если не знать, какие это товары, то и совесть ваша будет чиста, и греха на вас никакого не будет.

— Может быть, вы слишком рассчитываете на нашу помощь?

— А у тебя, приятель, попросту нет никакого другого выхода. Если откажешься, мы просто-напросто начнем вас топить, и начнем сейчас, с твоего корабля. Если начнете крутить, — тоже начнем топить, только малость погодя. Защищаться вы не будете, потому что, значит, против веры, а поэтому будете слушаться. Ты же не хочешь, чтобы твои братья тонули, как слепые щенки в поганом ведре?

— Похоже, что у нас и впрямь нет выхода.

— Вот-вот. Я знал, что вы умный человек, даром, что Посвященный. Когда и чего, мы будем вам сообщать, — вот тут коды... Так что будь здоров и счастлив.

И он жилисто, ловко спустился по трапу в надувную шлюпку, болтавшуюся у борта. А Посвященный, вернувшись в свою каюту, минут десять раздумывал о случившемся, после чего связался со Знающим Путь, выполнявшим роль навигатора.

— Брат мой, душа моя жаждет как можно скорее обнять Посвященного Анслама на палубе этого судна... Заранее благодарю и прошу простить меня за то, что обеспокоил своими желаниями.

Через полчаса точное местонахождение того, кого он так жаждал прижать к своему сердцу, было выяснено, лифт поднял на палубу одну из трех находившихся на судне машин, и реактивный "Q-18" — "Збраг" покинул корабельную катапульту. Пилот, Стоящий На Пути Бренк воспользовался синхронными твердотопливными ускорителями, и машина круто ввернулась в небо, таща за собой две плотные струи белого дыма. Потом они оборвались, и самолет растаял в беспокойном небе этого дня.

IV

Как ни храбрился он, как ни старался сохранить кураж, однако же к семи вечера на следующий день был без опоздания по указанному адресу. По виду — это был типовой семиэтажный дом в форме шестигранной призмы. Так строили аж лет тридцать тому назад, во времена недоброй памяти восьмилетнего господства Правительства Народного Доверия, сформированного крайне левым крылом Федеративной партии. Папаша, помнится, говаривал, приняв рюмку девятилетнего бренди, что, если бы не конфедеративное устройство, то сидело бы это правительство и сейчас по особнякам и министерским креслам, а не по тюрьмам, щелям и эмиграциям...

Давешний запал у него прошёл, поэтому он, оглядывая дом со спокойствием и навыком квалифицированного исследователя, старался увидеть больше, чем ему хотят показать. До третьего этажа нет балконов. Не видно пожарных лестниц, а ежели это вам кажется так просто, то попробуйте, подискутируйте на эту тему с инспектором Муниципальной Службы Пожарной Безопасности... И ещё что-то резало глаза, а он никак не мог понять, — что именно, и оттого в раздражении щёлкал пальцами. А, ну конечно! Подоконники шириной сантиметра четыре, резко скошены вниз, а грань — закруглена, так что ножку перед стеклом тут не поставишь. И последнее: окна первого этажа находятся на высоте трёх с половиной метров, а стена ещё на метр выше этого уровня покрыта чем— то, долженствовавшим изображать толстый слой масляной краски. И цвет подобрали... талантливо — убогонький, с подражанием явным усилиям, чтобы был весёленький: ни тебе серого казённого, ни мягких па-астэльных тонов. Обдумывая это, он тем не менее продолжал идти и зашёл в указанный подъезд. Никого. В тамбуре за дверью совершенно темно, как то и надлежит дешёвым домам с неохраняемыми подъездами, но мочой не пахнет. Упущение. На площадке перед лифтом оказалось посветлее и так же безлюдно. Дубтах огляделся по сторонам: площадка, как площадка, только длина её метра на два с половиной меньше стандартной... совсем убогий огрызок остался. Подойдя к квартире Љ 31, он нажал звонок, прилепленный пообок от обшарпанной двери с фанерной филёнкой. Секунды две было тихо, а потом коротко прогудел сильный ток, и сухо, отрывисто, беспощадно лязгнули массивные челюсти электромагнитного засова.

— Да вы входите, не стесняйтесь, — проговорил за дверью преувеличенно-любезный, с самой разве что малостью иронии, голос, — у нас тут не заперто...

Дубтах легкомысленно дёрнул за ручку, на что дверь не обратила почти вовсе никакого внимания. Он, разом поняв всё, потянул более медленно и плавно, после чего и смог вывернуть на себя замаскированную драной фанерой плиту на дюйм серой стали с поверхностным цементированием. Метрах в трёх с половиной виднелась и ещё одна дверь, уже откровенно-стальная и ещё более массивная, а между дверями его ждали. Тут подпирал стену, уставившись в пространство и ни на кого не глядя, высокий худой человек в сером летнем костюме и высокой фуражке серого же шёлка, со скрещенными на груди руками. Тут стоял, многообещающе улыбаясь и глядя в упор, уже знакомый ему Щелеротый. И тут же находились две массивные, пучеглазые псины, напоминающие не то мортиры, не то жаб, с розовыми проплешинами и множеством складок на гладкошерстой шкуре. Восточная Храмовая собака, она же Плешивая Сторожевая. Некогда монахи вывели этих почти до немоты молчаливых, упорных, живучих тварей с челюстями-капканами для охраны своих монастырей. Они имели привычку лаять только, когда недисциплинированный посетитель уже взят в оборот. Поглядев на него молча ещё с минуту, человек-танк, наконец, соизволил открыть дверь и сказал ровным, без интонаций, голосом:

— Проходите, будьте любезны. Вас ждут.

— Господин Айодибентах, — послышался слабый голос откуда— то из глубины огромной, мрачной квартиры, — идите сюда, пожалуйста, я здесь...

Толстенные, с голубым отливом стёкла были до половины закрыты тяжёлыми шторами, и оттого в комнате царил полумрак. И опять-таки гость огляделся: как и ожидалось, современный стиль, — ни десятка телефонов, ни проводов, ни тебе трёх пультов. Зачем? В углу компьютерный терминал с экраном сантиметров этак, семьдесят по диагонали, массивная, добротная мебель — и всё.

— Будьте любезны, — устраивайтесь, — проговорил сидящий за обширным столом Лугайд Ш.Кускрайд, указывая вяловатой дланью на свободное кресло перед собой, — разговор может оказаться... не столь уж коротким.

Он помолчал, довольно откровенно разглядывая сидящего перед ним гостя. Мосластый, жилистый, довольно высокий, но без особенно массивной мускулатуры. Сила, безусловно, солидная, но не чрезмерная. Рыжеватый блондин, бледная кожа с редкими веснушками, причём не на лице, а больше на руках. Поза идеальная — расслабленная, мягкая готовность к мгновенному действию. Похоже — слегка плоскостоп. Типичный северянин с преобладанием джуттской крови, типичный же горожанин. Высоколобое, со слегка впалыми щеками лицо интеллигента тоже было бы вполне обычным, ежели бы не глаза. Большие, редко мигающие, зеленовато-голубые с крупным сетчатым рисунком радужки, длиннейшие ресницами немыслимой густоты, впору хорошей кинозвезде. но при этом невероятно ясные, зоркие, и пристальные, как у хищника. Божье тавро. Это уже не просто так, это приспособление, даваемое человеку специально, для выполнения некой роли. Такой, от которой не отвертишься, лучше даже не пробовать.

— Изволите ли видеть, — проговорил хозяин, — но повторная наша встреча находится в некоторой связи с вашим э-э-э... увлечением.

Вот те на. Неужели же он как-то подвёл Айройда, добывшего ему год тому назад допуск к тренажёрам Третьей Высшей Школы ВВС? Но, хоть и был такого рода допуск редкостной, очень немногим доступной привилегией, криминала в самом по себе допуске никакого не было. И оформлено все было, как положено. Очевидно, мысли эти как-то отразились на его лице, поскольку господин напротив исчислил их мгновенно.

— Нет-нет, ничего подобного, не волнуйтесь... Господину Макроду Айронду ни в коей мере не грозят ни малейшие неприятности. Дело в том, что он сам в приватной беседе выразил своё профессиональное восхищение вашими успехами... а потом подтвердил это своё мнение более официально, — здесь, передо мной.

— Слушаю вас.

— Вы давно летаете?

— Я так думаю, — Дубтах осторожно вздохнул, — вашему ведомству всё на этот счёт уже известно...

— Во-первых — какому это ведомству, а во-вторых — какому это вашему?

— Ну, не знаю... — Дубтах ткнул рукой вверх и в сторону, получилось — в угол, — какому-то там.

— А вы думаете, нашему какому-то там ведомству нечем больше заняться, кроме сбора досье на каждого обывателя? Но это так... А пока я вас спросил и будьте любезны...

— Хорошо. В пятнадцать лет, всеми правдами и неправдами записался в школу пилотажа. Через год получил диплом лётчика— любителя, ещё через год право на самостоятельный пилотаж легкомоторных самолётов. Спортивный клуб "Крылья Родины", в губернском первенстве первое место — по пилотажу, первое — по сбросу вымпела, четвёртое — прыжки, третье — в общем зачёте по многоборью... С этого момента — любительский класс "элита". Освоил два года тому назад высший пилотаж на геликоптерах. На тренажёрах профессионального класса для пилотов-истребителей, как вы знаете, занимаюсь год. Всё.

— И, однако же, профессию избрали... никак с авиацией не связанную? По стопам батюшки, доктора Даннан Б. Айодибентаха решили пойти?

— Я — прагматик. В свои двадцать шесть зарабатываю, слава богу, побольше, нежели майоры в свои минимум тридцать пять...

— Уж будто вы так меркантильны? Семьи нет, пороков дорогостоящих тоже нет... даже пристрастия к роскоши, пишут, нет. Зачем вам деньги?

— Отвечу банальностью, — Дубтах, откинувшись на миг в кресле, мимолётно усмехнулся, — чтобы о них не думать. Чтобы свой самолётик был. Да и вообще своё дело я очень высоко ставлю и люблю. Знаете, денег даром тоже никто платить не будет.

— Знаю, знаю... Магистр биологии, магистр системотехники, научный советник второго ранга... Восемь индивидуальных договоров с частными фирмами за тридцать месяцев... Зна-аю! Как же не знать— то?

— А что? Очень, смею заметить, важное дело.

— Ох, молодой человек, до чего же вы всё-таки похожи на своего батюшку, когда вот так вот пытаетесь быть рассудительным— положительным...

— Вы знакомы?

— Ещё бы... С незабываемых Восьми Лет. Батюшку-то вашего даже эти мерзавцы практически не трогали, а мне куда как солоно пришлось...

— Ну, если уж это можно называть — "не трогали"!!!

— По сравнению со всем остальным, что тогда творилось, — можно, уверяю вас. Но мы отвлеклись: почему вы, например, практически не участвуете в соревнованиях? Почему, имея свой "Вэнд — 400" и полную возможность летать по-настоящему, вы, кроме того, отдаёте столько времени тренажёру?

— Я как-то не задумывался... Не знаю... А знаете, — вдруг выпалил он, — наверное, мне больше хочется не общего "летать", а частного — реактивного истребителя со скоростью этак в две восемьсот. Чего, как известно, штатским не положено вовсе.

Кускрайд, до этого глядевший несколько вниз и мимо гостя, вдруг посмотрел на него с интересом, почти с любопытством:

— Может быть, лёгкая склонность к авантюрам, а?

— Это, даже в лучшем случае, можно назвать близким определением моего характера.

— То есть?

— А как, по вашему мнению, можно назвать авантюристом человека, который при прочих равных условиях старается выиграть наверняка? Обойтись без риска? Способного сто раз повернуть назад, пока, на сто первый, не сложатся благоприятные условия? Находящего удовольствие в сведении риска к минимуму? По— моему, нет.

— Да, но играть-то, а если играть — то выигрывать для вас обязательно? По-моему я задаю риторический вопрос. А скажите, как вы относитесь к философии?

Очевидно, ему просто хотелось посмотреть на скорость и характер реакции своего визави, но вместо этого получил без задержки:

— Я её ненавижу. Обожаю слова-поэзию. Уважаю слова— инструкции. Восхищаюсь словами-доказательствами. Ненавижу безответственные, бездоказательные слова с претензией. Ненавижу и презираю.

— Я, надеюсь, понял намёк... Так вот скажите, уважаемый, — не желали бы вы освоить, этак не спеша, пилотаж и э-э-э... рабочую эксплуатацию одной малоизвестной, не слишком широко разрекламированной, но, по отзывам специалистов, очень хорошей машины?

— Какой?

— Боюсь, даже вы, при всей своей редкостной осведомлённости по этому вопросу, этого рекламного проспекта всё-таки не читали...

— А тем не менее?

— Тогда проверим вашу хвалёную эрудицию... Лет пятнадцать тому назад испытывали не очень долго так называемое "ЭЛУ— 1644"...

— В рамках благополучно, — подхватил Дубтах, — проваленной впоследствии программы "Эйлиаль", сиречь "Королева Теней", предполагающей постройку малозаметного летательного аппарата, трудно обнаружимого радаром. По отзывам, "Королева Теней" и впрямь оказалась малозаметной, но при этом боялась сквозняков, пыли, тумана, поднимала только одного пилота, да и то если он оставит носовой платок на земле, а когда он всё-таки чихал, то машина сваливалась в штопор...

— Если бы вы свою эрудицию этого рода раскрыли не передо мной, логическим следствием ваших слов могло бы быть только неукоснительное расследование... Но вы правы. Машину, о которой я говорю, можно весьма условно назвать чем-то вроде правнучатой племянницы "Королевы Теней".

— Но ведь Наабосис, кажется, доказал...

— Всё узнаете сами, если согласитесь, и ничего больше, если откажетесь.

— Но вы же понимаете, что я не могу не клюнуть? Скажите только, — а на кой чёрт вам понадобился именно я? Почему вы не пригласили офицера-пилота, коих вокруг хоть пруд пруди?

— А кто вам сказал, что не пригласили? Этого вы не узнаете, надеюсь, никогда, но некоторые резоны я вам всё-таки приведу. Дело в том, что отвлечение офицера лётного состава или же кадета лётной школы автоматически повлечёт за собой внимание разведотдела соответствующего ведомства, будь то ВВС, ВМС или ПВО — если, конечно отвлечение будет организовано не ими. Конечное место назначения неизбежно будет расследовано, и, тем более, если свыше последует распоряжение не расследовать...

— Вырастить.

— С нуля? Не зная, что получится и без гарантий, что выйдет хоть что— то? И тратить при этом пять лет?

— Что-то скромно...

— Спасибо... Семь-восемь лет, когда даже и одного года может быть слишком много? Придумайте что-нибудь ещё...

— Наёмник.

— Старый пердун, разучившийся учиться, изгнанный за какие— нибудь фокусы, полуспившийся штрафник, или ас, у которого, во-первых — и так всё хорошо, и за которым, во-вторых, смотрят все, кому не лень? Пилот экстра-класса, — это не только человек. Это потенциально опаснейшая система оружия. За ними следят, как за подводными ракетоносцами.

— Лётчик— испытатель частной фирмы.

— Дело. Но нужно ещё подыскать согласного на такой... род деятельности, способного на неё, и ещё малоизвестного — чтобы не пронюхали конкуренты. Но всё равно хвалю... Итак?

— Да согласен я, давно согласен! Ну, если не справлюсь — значит, не смог...

— Втёмную?

— Если хотите, то да.

— Мы хотим предложить вам работу на летательном аппарате, специально приспособленном для выполнения оперативных заданий особой важности.

— То есть, простите меня, воздушный или, — точнее, — с— воздушный террор?

— Если какой— то тезис вам по смыслу вполне понятен, то над некоторыми "i" точек можно бы и не расставлять! Особенно когда вы говорите с представителем нашего поколения, еще сохранившего традиции душевной деликатности.

Ба, а ведь он, кажется, всерьёз про душевную деликатность, не шутит!!! Ни хрена себе!!!

— Да вы учитесь, учитесь производить нужное впечатление, а ненужное не производить. Никогда не лишние умения...

— А как мы всё это сделаем?

— Достаточно просто. Через три дня в Объединённые Лаборатории придёт срочный, масштабный, с огромной предоплатой заказ от фирмы "Агни а Друи, инк.", попроситесь у папаши в длительную командировку в связи с проектом, и, думаю, старику не откажут. Сначала будете вообще одни, — на, так сказать, рекогносцировочной стадии, а потом начнёте выполнять разного рода работы "на отшибе".

— Заказ — ваших рук дело?

— Ну что вы! Там такой масштаб... Мы просто сделали так, чтобы именно вам, хотя ваш центр и без того наиболее подходящий.

— А скажите, обычных, наземных снайперов и бомбистов — уже не хватает, или как? Подкуп лакеев там, охранников — уже не в моде?

— Всему этому есть хорошо отработанное противодействие. А главное, — я не курирую ни одной из специальных служб, как чиновник, а как частное лицо не имею возможности содержать э-э-э... дружину. Появилась необходимость, чтобы интересы нашего ведомства были защищены собственными силами, а не так, как это было раньше, Институтом Анализа при Совете Безопасности Конфедерации, или "Зкас — 6", "Сланс", "Грд — 2" — и что там ещё есть у Субъектов?

— Так вы не из спецслужб не из каких? То-то я думаю, — до чего же бездарно вербуют...

— Знаете, юноша, — ворчливо проговорил хозяин, — может быть, вы и правы: любые виды оперативной деятельности для меня лично категорически противопоказаны, зато в других аспектах такого рода деятельности у меня кое-что получается, уверяю вас...

— Да я, вообще говоря, и не сомневаюсь. Но если не разведка, то что же?

Хозяин привстал, слегка кланяясь:

— Позвольте представиться: Действительный Тайный советник, руководитель Комитета Координации Аэрокосмической Промышленности и, добавим, деятельности такого рода вообще, именуемого, как вам известно, "Зенит", — доктор Л.Ш.Кускрайд.

Это Дубтаха проняло: Действительных Тайных было действительно мало, даже среди министров персон такого ранга было меньшинство, зато носители этого чина по должности все без исключения были не ниже министра, если и не официально, то фактически. Поэтому он тоже привстал и вежливо поклонился в ответ:

— Ваше Высокопревосходительство.

И почувствовал, что при всём своём уме, при всей своей закалке хозяину кабинета была приятна проявленная им почтительность, — может быть, особенно на фоне независимости и нагловатости, проявленной им спервоначалу.

V

Любой призванный "Шее Рун" был полностью лишен рефлексии и вместо жвачки бесплодных переживаний организованно думал о том, как выйти из той или иной неприятной ситуации, и тем более незамутимая, абсолютная ясность была присуща мышлению Посвященного. Любого Посвященного. Дважды с интервалом в пятьдесят минут слышал Посвященный накатистый гром реактивных двигателей, а потом раздался натужный, свистящий вой поворотного сопла. Чтобы войти в каюту, Посвященному Ансламу пришлось изрядно нагнуться. Это был атлетически сложенный бритоголовый человек тридцати двух лет от роду, продолговатое, с чуть намеченными скулами лицо его отличалось редкой красотой, губы казались вырезанными из алого камня, светло-карие глаза в обрамлении длинных, пушистых ресниц глядели мягко и необыкновенно привлекательно. Этого человека хозяин каюты любил искренне, как любят удачного и ласкового сына, ставшего взрослым.

— Вы звали меня, отец мой?

— Садись, Посвященный, потому что у нас большая забота.

— Бренк сказал мне о пиратах Архипелага... Это — они?

— Не хочу ничего выдумывать. Я видел только их представителя и могу поделиться только выводами из числа однозначных...

— Что же может быть ценнее вашего понимания, Посвященный?

— Не расточай комплементы. Сам знаешь, — трудно найти менее подходящего адресата... Так слушай... Сам — бензелеец. Ярко-лиловая ветвь, шестая приблизительно прядь. Агрессивный антиинтеллектуал, хотя сам по себе — не ниже ста двадцати. Истинный вязаный коврик в ме-еленькую такую петельку, — очевидно, из-за множества эпизодов алкоголя и наркотиков, хотя есть и основа, причем солидная. На восемьсот пятьдесят часов стандартной технологии при всем старании, да и то если повезет: глухие перекрытия, стихийные блоки. Цепь Жизней тоже перегружена виной, а сам он не уменьшит этого груза. Наиболее вероятны пятая, — это почти наверняка, — шестая и одиннадцатая группы выключателей, очень возможна третья...

— Короче, если с ним столкнуться с глазу на глаз, то до невменяемости можно довести за пять минут...

— Тебе!? За одну— две.

— Такое пересечение групп позволяет достоверно исчислить раннее и актуальное окружение.

— Уже прикинул... Пол-лучилась следующая картина, — он высветил ряд разноцветных пятен и прихотливо совместил их, — видишь, как интересно?

— Превосходно и очень изящно... Это не комплемент, и вы знаете, что не комплемент...

— Но надо проверить.

— Несомненно, хотя у меня, после ваших доказательств, особых сомнений и нет...

— Это один человек, только один человек, Посвященный. Возможны любые нелепые случайности.

— Не спорю.

— Сынок, я хочу, чтобы именно ты занялся этим делом, потому что кто, если не ты? Нужно, чтобы эти добрые люди сочли невыгодным использование "Шее Рун" или позабыли про таковые свои планы относительно нас... Наконец, — если бы какое-нибудь событие отвлекло бы их от нашей, никому не пересекающей путь, судьбы...

— Ага, — мрачно проговорил Анслам, — в качестве такого события очень бы подошла хор-рошая кадровая авиачасть... Вроде Четвертой Гвардейской Двух Лазурных Херувимов Крылатой Сотни. Сотником, причем вполне даже летающим сотником, там был сам Великий Князь Данило, августейший кузен.

— О чем ты, Посвященный?

— Не обращай внимания, отец. Просто непрошеные воспоминания о деле, которое я оставил вполне сознательно... но вспомнить все-таки приятно.

— Я думаю, ты знаешь, что говоришь, но согласен ли ты?

— Как говорили в каком-то древнем царстве: "Слышать — значит повиноваться". Я — слышал.

— Очень рассчитываю на тебя, Посвященный и не буду осуждать ни за какие действия, которые ты сочтешь необходимыми. Уверен, что ничего уж особенно скверного ты не сделаешь. Когда вернешься, я сам очищу тебя.

— Только что хотел покорно попросить об этом.

— Разве ты мог сомневаться? Вернувшись в мир, ты увидишь, что Посвященный среди прочих подобен слону, торящему путь в тростнике, либо же раскаленному ножу средь подтаявшего масла, поэтому будь аккуратен, используя свое могущество.

— Если оно и впрямь велико, могу пообещать это. Но в любом случае, даже если повезет, дело потребует не менее двух лет... Как бы и не больше...

— Отлично отдаю себе в этом отчет. Скверно, что бритая голова выделит тебя из толпы и позволит отличить от большинства людей твоего возраста.

— И волосы имеют свойство отрастать, и есть народы, у которых такое бритье в обычае. Боюсь, что даже и при этих условиях внешность моя не станет совсем уж незаметной.

— Это так, это так... Вот коды для связи и помести их в память, разумеется — любые денежные средства, находящиеся в предприятиях Берега, или хранимые на банковских счетах.

— Это хорошо, хотя и несколько чрезмерно... Послушайте, но ведь до тех пор, пока моя работа не начнет сказываться, — если вообще начнет, — вы будете вынуждены работать на этих... Этих...

— Анслам, я уверен, что это просто моторный рефлекс, а не психологическая реакция, — хозяин мягко улыбнулся, — потому что меня меньше всего пугает выполнение принятых нами обязательств. Я это понял с первых же слов, произнесенных этим бедным человеком, и оттого согласился, может быть, — даже слишком быстро. Подозрительно быстро. На кораблях находится тридцать два Посвященных и еще около двухсот людей с достаточной практической подготовкой. Как ты думаешь, что станет с любым из правонарушителей после короткого, и тем более — после длительного контакта с одним из таких людей? Странно, что мне нужно говорить об этом — тебе...

— Они потеряют свою аморальность, а при достаточно долгом контакте неизбежно придут к нам. Я понял. Это и впрямь был рефлекс солдата.

Пожилой Посвященный развел руками:

— Мы не беззащитны, хотя те, чье понимание недостаточно, порой думают иначе. Когда поймут, то начнут попросту требовать с нас денег, а ты знаешь, какими трудами и ухищрениями дается нам этот земной эквивалент силы. Именно для того, чтобы этот момент не наступил, я посылаю тебя в мир.

— И я не буду медлить, отправлюсь сегодня же.

Так отправился в мир Анслам, бывший Посвященным, а значит, начав действовать, — холодной, безошибочной, лишенной человеческих слабостей и почти всех болезней, неукоснительной машиной. Ему предстояло всего-навсего нейтрализовать пиратов Архипелага и Змеиных вод. Это само по себе было задачей пугающего масштаба, и показалось бы невыполнимой кому угодно, да вот только именно такие качества, как лень, страх и сомнения у него как раз и отсутствовали. Его можно было бы назвать трезвомыслящим фанатиком, не будь эти понятия такими взаимоисключающими.

В семистах километрах от того места, где происходила эта знаменательная встреча и приблизительно через сутки после нее, было солнечно. Прямо под приметной Круглой Скалой находился широченный, даже во время самых больших отливов скрытый под водой вход в исполинскую пещеру. Комбинация денег, современных технологий и рабского труда позволила всего за три года превратить естественную пещеру в подводную гавань, способную принять по меньшей мере четыре подводных корабля, а их и было-то всего два, а у причальной стенки — так и вообще один. Он полчаса назад поднял над водой свой высокий, мокрый, тускло блестящий горб. Первым выбрался на палубу посланец, который, хоть и был важной фигурой, вдруг влез на поручень и сиганул оттуда на причал, деловито оправил одежду и направился к выходу, солидная конструкция которого снаружи была замаскирована неким подобием навеса, крытого листьями. Именно это и называлось жильем на этих красивых, щедрых и неверных, словно красавица-островитянка, берегах. Сходный же ненадежно-живописный вид другого, только значительно большего дома, был точно такой же фикцией. Бензелейца без единого лишнего слова проводили к хозяину этого дома. А заодно — острова и еще тридцати пяти островков вокруг, только номинально находившихся под юрисдикцией королевства Занкар. А заодно — пятидесяти трех разного рода посудин, включая два подводных ракетоносца, на которых два года тому назад запуганные и щедро оплаченные специалисты установили атомные реакторы "АРК — 4 — 200" катализного типа, громоздкие, но невероятно экономичные и не оставляющие после себя радиоактивного мусора. Кроме того, — полулежащий на некоем подобии толстого матраса огромный, смуглый, упруго-тучный мужчина был уважаемым членом "Хон Санджир Камрат". Вожди этой почтенной организации, постоянно друг друга подсиживали, интриговали, теснили, и даже резали, но в определенных случаях способны были выступить заодно. Необъятную, лоснящуюся, словно натертая маслом, тушу драпировало подобие свободной, пестрой, цветастой тоги. Сильно раскосые, совершенно черные, но не узкие глаза глядели с каким-то веселым бешенством, а голову украшала толстенная, рыхлая, иссиня-черная коса.

— Ну, как?

— А! — Еще больше скомкав морщинистое, подвижное, обезьянье свое личико, бензелеец звучно плюнул на покрытый пористой керамикой, прохладный пол. — Еще большие сопляки, чем даже я ожидал. Сразу все поняли, умненькие, сложили лапочки и даже не пробовали барахтаться. Даже досадно немного...

— Вот! Потому-то так важна репутация. Однажды заработанная, она позволяет избегать скандалов, не хлопотать лишнего, не тратить боеприпасы и не портить своего, почитай, имущества... Он знал, что мы не промедлим с примерным наказанием, сопротивляться не мог, а терять достоинство не захотел. Все правильно.

— А не подозрительна ли такая их сговорчивость?

— А что они могут сделать? Скажи, ты же умный? А? Ну то-то...

— Господин мой, — а можно меня покамест никуда не переводить? Клянусь, их этот... Настоятель и сказал-то мне всего две фразы, — что-то вроде: "Здравствуйте" — да что— то вроде: "Спасибо, до свидания". Больше ничего.

Лицо Морского Отца стало задумчивым, помолчав, он ответил:

— Это ты говоришь, а свидетелей-то и не было... Хотя я не поверил бы и свидетелям. Ты знаешь, я истинный сын своего суеверного народа, мой папа колдунам верил, и с этим ничего не поделаешь, — он вдруг усмехнулся, показав ровные, острые, снежно-белые зубы, — я все— таки очень боюсь злых духов и всего непонятного. Только этого и боюсь. Так что ты отдыхай, а я клянусь, — ты во всяком случае ничего не потеряешь...

Бывший посланник вышел под палящее солнце тропиков, даже и не пытаясь спорить. Высокий, ободранный ветрами, голый берег, и только в километре от береговой кромки скал начинаются и густеют по мере удаления от берега буйные, яркие, перенасыщенные запахами заросли. Скалистый округлый мыс высотой почти в двести метров, почти постоянно сотрясаемый тяжелым прибоем, всегда был своего рода гаванью навыворот, местом, от которого держались подальше даже самые крупные суда, черно-зеленая бешеная бездна со стороны открытого океана в тени черных базальтовых скал. Даже самый острый и опытный взгляд в сочетании с самой буйной фантазией не позволили бы заподозрить в этом неприютном месте одну из важнейших баз Братства Тесных Проливов.

Хозяин, лениво вытянув руку, нажал кнопку звонка и бросил появившемуся, аки тролль из табакерки, слуге:

Позови Хенхемуи-шамана, пусть изгонит черных духов колдовства из этого жилища. А для этого, — пока сам не укажу, — меня никогда нет дома! Запомни, — и остальным скажешь...

VI

Ты! Сошёл!! С ума!!! Совсем сбрендил...

— Почему? — Дубтах поднял тонкие, прямые, золотистые брови, с интересом наблюдая за действием, которое оказало на собеседника его сообщение. — Откуда столь эмоциональная реакция?

— Да ты представляешь себе, что такое южнофрагские степи? Вода со вкусом мочи, только что без её запаха... В июле — ветер, несущий мельчайшую пыль, которая хрустит у тебя на зубах даже под простынёй, не говоря уж о её присутствии в воде, еде, соплях, мозгах и мыслях. Зимой — минус тридцать со всё тем же ветром, против которого можно идти только согнувшись. О чём это говорит?

— Полагаю, — исключительно вежливо и бесстрастно проговорил Дубтах, не без основания полагавший, что таким тоном сможет особенно сильно завести собеседника, — о том, что скорейшее создание там как можно более обширных промышленных плантаций топливных деревьев интенсивных сортов является за дачей интересной, трудной и более чем насущной... А что имели ввиду вы?

— Да бррось ты!!! — Собеседник его в крайнем раздражении махнул на Дубтаха рукой, а тот мастерски принял и ещё более удивлённый и непонимающий вид:

— Прости — не понимаю...

— Да ты там не выдержишь и недели!

— Да с чего это ты взял?

— С того, что знаю тебя почти уже двадцать лет... Милый мой, без пива, приятелей и городского гудрона ты попросту немыслим!

— Люди меняются. Вот решил, так сказать, к первоосновам припасть, к природе и широкому её, неистощимому лону.

— Ну скажи мне, скажи в чём дело, брось кривляться!

Дубтах тяжело вздохнул, став серьёзным, а по умеренности своих артистических способностей — так даже слишком.

— Но я и правда устал от всей этой мышиной возни! Я и вправду устал от замкнутого круга лаборатории, офиса, приятелей, пива и тренажёра по выходным. Я хочу может быть даже и поскучать, чтобы потом вернуться с более чувствительными нервами и более чистыми мозгами. Мне действительно хочется увидеть вставшие поперёк ветров полосы Резиновой Акации и Чёрного Можжевельника, а в пятьдесят — приехать и постоять в тени.

— Я понял. Я понял, что ты упрямец и псих, а говорить с тобой — бесполезно.

Рядом резко и требовательно зазвонил телефон, Слиав Дег Даннан поднял трубку а потом передал её Дубтаху:

— Тебя.

— Господин Айодибентах?— И, не дожидаясь подтверждения, что это именно он, голос в трубке продолжил. — Будьте любезны сегодня в девять часов вечера быть вполне готовым к немедленному отлёту. За вами заедут.

— А это не покажется несколько странным?

— "Агни а Друи, инкорпорейтед" только реактивных самолётов имеет девятнадцать единиц пяти различных типов. Так что не беспокойтесь.

Уже собравшись, проверив и перепроверив всё необходимое, он погасил, повинуясь непонятному побуждению, свет в своей холостяцкой квартире и сидел, полностью одетый в сумерках, глядя на по— северному, по— летнему медленно темнеющее небо, чуть ли не до полуночи хранящее вишнёвую полосу заката вдоль кромки горизонта. Он ждал звонка, и всё— таки тот ударил неожиданно, как очередь между лопаток. По— прежнему не зажигая свет, он открыл дверь и впустил человека в свободной блузе и резко сужающихся к щиколотке просторных шароварах. Черты худощавого лица были практически невидимы под тенью от козырька модной в этом сезоне высокой фуражки серого шёлка. И, в полном соответствии с ликом, голос незнакомца прозвучал с отчётливыми повелительными интонациями, довольно зловеще в сумерках.

— Собирайтесь! Машина ждет внизу. Я помогу вынести вещи.

Припаркованная у подъезда машина оказалась обычным "баальд", выпущенным года три тому назад. Водитель, сноровисто запихав кладь в багажник и, лихо захлопнув его люк, сел за руль и отрывисто бросил:

— Пристегнитесь!

Впрочем, он пристегнулся и сам, без нянек, а, по совместительству, и без дураков. Как только двигатель автомобиля заработал, Дубтах сразу же понял, что у этого экипажа обыкновенным является только корпус. Раздался тонкий, как писк комара, едва слышный звон, и машина сорвалась с места, враз заложив головокружительный вираж, нырнула с холма, пронеслась по начавшим пустеть улицам богатого пригорода и скоро вылетела на безукоризненную гладь Западного Автопровода. "Зайчик" света на спидометре достиг цифры "240", воздух выл и визжал за окнами, а дьявольский двигатель звенел по-прежнему тихо, не выдавая ни малейшей натуги. У водителя оказалось сухощавое, длинноносое, хищное лицо типичного горца откуда— нибудь с Пата на либо с Фусти. В скудном свете циферблатов, в пульсирующем свете фонарей оно казалось особенно мрачным от особенного выражения презрительной сосредоточенности. А по сторонам не хотелось даже смотреть, — летели, сливаясь в тошнотно пульсирующие ленты, залитые темнотой обочины, кусты, деревья, трава и прочее равно смешивались в смазанную скоростью кашу. И также, почти вовсе не снижая скорости, сухощавый чёрт за рулём рванул машину в сторону от шоссе так, что даже дух захватило. Минут пять пропрыгав по ухабам, сей истинный волк в овечьей шкуре среди транспортных механизмов снова упёрся всеми четырьмя колёсами в безупречно ровную твердь, описал с каким— то чудовищным боковым скольжением дугу градусов в сто и приостановился на миг, когда прямо посередине лобового стекла автомобиля загорелся мрачно-сиреневый знак. Машина рванулась по прямой и через пару минут лихо подрулила к тёмной массе неосвещённого самолёта. Дубтах сразу же узнал "Аэролит-1001" — впрочем, имевший заметные для опытного глаза отличия, эту игрушку и орудие богатейших бизнесменов, сверхзвуковую восьмиместку с относительно большим размахом крыльев, сейчас, впрочем, вяло повисших, предназначенную для полётов на огромных высотах. Шофёр и ещё кто то тёмный с прежней стремительной сноровкой вырвали из багажника автомобиля и переправили в тёмное самолётное нутро вещички Дубтаха, закрепив их скользящими по грузовым ремням пластиковыми клиньями. В пассажирской кабине, — а салоном это всё— таки трудно было назвать, — стало бы совсем темно, если бы не свет Уатах в последней четверти, делавший то, что внутри, хоть в какой— то мере видимым. Кроме него, здесь было ещё четверо молчаливых людей, лицо одного из которых скрывала чёрная маска из тонкого трикотажа. Другой, сидевший через место от Дубтаха, был немолод, грузноват, с глубокими залысинами на большой голове и с лицом, несшим следы явного недосыпания. Наконец по трапу прогудели уверенные, хозяйские шаги, и в кабину вошли два пилота. Удивляло, непривычным казалось, что никто и ничего им не говорит, даже не требует непременно пристегнуть привязные ремни. Ещё — аэродром вообще без света. Это всё вызывало какие-то смутные ассоциации с жуткими мифами и ещё более жуткой былью пресловутого Пятого полка РФП во времена Мировой, с его эскадрильями "Филин" (эмблема — силуэт совиной макушки с торчащими вертикально перьями— "ушками", на жёлтом фоне), "Каланг"( эмблема — узкий чёрный ромб, перечеркивающий жёлтый круг, долженствовавший изображать полнолуние), "Нетопырь" — с его черным, причудливо изогнутым в ночном танце под звёздами силуэтом ночной мыши, и, наконец, — "Козодой", на машинах которого красовалась весёленькая, пёстрая, в десяток красочек поярче голова мультяшечной птички с широко разинутой пастью устрашающих размеров, при смешноватости довольно-таки и зловещая, страшненькая... Между тем где-то позади солидно загудели, взвыли, возвышая голос, а потом зазвенели двигатели, на тёмное поле позади сопел лёг странный бледно— сиреневый отблеск, и машина почти без задержек рванулась вперёд, оторвалась от земли и круто полезла в небо. Потом, как это всегда бывает по ночам, самолёт как будто бы влип во тьму, как будто заклинился в ночи широко распластанными крыльями. Двигатель сейчас звучал почти не слышно, а Дубтах, хоть и осознал всю меру своей неосведомлённости в этом вопросе, автоматически старался всё— таки узнать его марку. "ДТГД — 12"? "ДТГД — 15"? Какая-то их модификация? "КФ — 3", о котором он читал, или же "КФ— 5" о котором до него доходили только слухи? Пожалуй — нет. Он, во всяком случае, не находил даже и семейного сходства с чем— либо знакомым ему хотя бы понаслышке; тут были какие-то "подкожные" технологии, кои придерживаются власть предержащими исключительно для собственного использования, ревниво оберегаясь от широкого тиражирования и распространения. Постоянное, мягкое давление подъёма перестало ощущаться, и это значило, что нос машины опустился, и она окончательно легла на курс... Господи, да что ж за спешка-то такая? Они бы его ещё в баллистической ракете выстрелили... А поскольку Дубтах по сути своей был в значительной мере ночным животным, в сумерках ему особенно хорошо думалось, и — не на шутку разыгрывалась фантазия. Можно было всю жизнь служить, дослужиться до степеней известных, заработать и всяко— разно приобрести хороший капитал, но при этом так и не узнать ничего свыше положенного, оставшись тем самым в рядах пасомого стада. Есть слой элиты явной и тайной, некоторые из них были даже, во времена оны, честно избраны, они вершат явно и, особенно, тайно, за рюмкой бренди судьбы народов и мира. Внутри элиты есть свои элиты, по сравнению с которыми все остальные — стадо, а элиты элит равны, или же одна элитарнее другой, или они находятся в сложном взаимодействии, деля власть. Горький, порой горчайший опыт показывает, что любые попытки создать ясный, чёткий, стройный и логичный аппарат власти в сколько-нибудь развитом обществе (а возможно это только после революций и переворотов), довольно быстро ведёт к тирании или, в лучшем случае, к олигархическому тоталитаризму. Это всё — мысли общие, ничего не содержат нового, но вот есть тут небезынтересная частность, которая, похоже, может оказаться для него весьма актуальной: существовал, существует и всегда будет существовать особый слой, условно называемый "лакеями". Это те, кто обслуживает элиту непосредственно, так сказать — физически. С одной стороны — уборщики-стюарды, охранники— официанты, повора-доктора-массажисты, с другой — секретари, переводчики, референты, личные шпионы и прочие доверенные лица. Естественно, охранник может быть старшим офицером какой-нибудь тайной полиции, а секретарь — толковым сынком какого-нибудь из вершителей. Информированность этой категории лиц может быть исключительной в пределах своей узкоспециальной области или же и вообще. Если он не ошибается, то предстоит ему, рабу божьему, попасть в самый что ни на есть подкожный слой слуг весьма могущественного хозяина. "Зенит" — это любые деньги, любые люди, любая точка на карте. "Зенит" — это любая степень секретности, мотивированная к тому же высшей необходимостью. Правда, "Зенит", кроме этого, ещё и многие сотни тысяч людей, среди которых полным— полно сексотов всех, почитай, наших и некоторых ненаших спецслужб. Логично: понадобился отдельный от всех остальных, опричный человек (или люди?) — для исполнения особых поручений. Погасшая на земле, здесь заря ещё тлела, а минут через пятнадцать он заметил, как на этой высоте встречаются две зари. Не-ет, в следующий раз — только баллистическую ракету! Или, скажем, трансатмосферник БК-3 "Бликер"... Как известно, на день сегодняшний совершил этот "Бликер" три рейса, — а вот какой там, там-то какой стоит двигатель? Это, увы, неизвестно. Незаметно-незаметно он всё-таки задремал, но проспал минут двадцать, не более, будучи разбужен слабым, но вполне отчётливым ощущением прижимаемых к диафрагме потрохов:

Значит, — идём на посадочку

А внизу, как и там, ни проблеска

Ну, — ни малейшего лучика

Видать, такова уж манерочка

Действительного советчика...

И машина села впритирочку

Как пилотов учили в школочке

Будто солнце яркое — что ли

Заливало лётное поле.

И всё в той же манере, только машина стала, как на землю уже был опущен трап, и в проёме возникли тёмные фигуры.

— Господин Реортах? Я вас сопровождаю...

Пожилой сосед Дубтаха неторопливо поднялся, потянулся, и, слегка косолапя, направился к выходу. Пред креслом позади, там, где весь рейс проспал какой— то блондин в цветастой жилетке, с суровым, осуждающим видом, ожидая, когда тот проморгается спросонок, стоял человек в надвинутом на глаза берете.

— А вот пройдёмте со мной, а вот мы, — необыкновенно ехидным голосом проговорил встречающий, — сейчас вы-ыясним вашу личность и что вы тут делаете...

— Я... Тьфу, чёрт! Деметрий!? — Он стремительно вскочил и обнял встречающего. — Ну а кто, как не он, и шутки всё такие же дурацкие, и сам всё такой же дурак... Только вот загорел, как чёрт...

И, оживлённо переговариваясь, они дружно забрали поклажу и дружно вышли из машины под тёмное небо. Дубтах с завистью проводил парочку глазами, и тут, — дождался-таки, — подошли и к нему. Здоровенный лоб с совершенно круглым жёлтым лицом, короткой шеей, громадным, громоздким, не весьма поджарым туловищем, с толстенными короткопалыми руками, он как-то сразу не вызвал у Дубтаха особенных симпатий. Даже и не подумав помочь, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока подопечный отцеплял— собирал упорядочивал свою, с городской предусмотрительностью собранную и оттого немалую кладь.

— В геликоптер!

Дубтах, покачиваясь, спустился с трапа и направился туда, где метрах в ста пятидесяти урчал на нейтральном ходу "В — 8", чуть ли не самая массовая из винтокрылых машин Конфедерации. Сделав шагов пятьдесят, он остановился чтобы перехватить поклажу поудобнее, и тогда сопровождающий с силой пхнул его в спину.

— Рысью!!!

А вот это он зря. Дубтах поставил сумки и неторопливо повернулся к любителю покомандовать:

— Олешкам скажешь, — любезно проговорил он, — и вообще, мороженое мясо, почему бы тебе не свалить отсюда в свою тундру и трахнуть там какую-нибудь важенку? Поди, ни одна нормальная девка и близко не подпускает? Даже за деньги, а?

Юхт возвышался над ним, как гора, и Дубтаху пришлось задрать голову, чтобы со своей фирменной, неимоверно гнусной улыбкой заглянуть ему в глаза, а они и без того узкие и длинные, от бешенства сузились и еще сильнее, мужчины стояли так близко, что Дубтах мог ощущать смрад от дыхания этого чудища. Он поморщился:

— Знаешь, дружок, если можно — отодвинься, у тебя из пасти несет, как из помойки...

И тут юхт ударил. . Ну! С таким замахом — пилота? Две мосластые руки его бичами хлестнули драчуна сразу по обоим ушам, одновременно блокировав тяжеленный кулак, и тут же, чуть придержав голову соперника руками, Дубтах прыгнул, в прыжке саданув юхта головой в подбородок. Удар этот имеет то свойство, что валит с ног любого идиота, имевшего глупость под него угодить, какой бы здоровенной тушей он ни был. Остальное было делом техники: когда поверженный опрометчиво опирался на руку, Дубтах пинком подбивал её так, что соискатель снова валился стремительно распухающей мордой вниз, когда на ногу, — его пинали под сгиб колена или же попросту — в рожу, заставляя прятать глаза и снова падать. Рожей — о бетон! Плечом — о бетон! Задницей — о бетон! А теперь — рожей и плечом одновременно! Костлявым кулаком — в глаз! А теперь — в другой! Он вошёл в ритм и работал, как метроном, нанося удары приблизительно с одним периодом и варьируя только место их приложения. А юхт весьма сильно смахивал на перевёрнутого жука, совершенно неспособного подняться, был предельно вывалян по бетону, ничего не видел, почти ничего не соображал и только глухо рычал от злости.

Когда, наконец, кто-то подошёл, дабы разобраться в причинах задержки, научный советник второго ранга несколько вспотел и запыхался, но в прочем был бодр, весел, и полон готовности продолжать.

— А ну — прекратить! Что здесь вообще происходит?!

Господин Айодибентах моментально остановился, остыл, и, вызвав на лицо улыбку, попытался даже пригладить взлохмаченные волосы.

— Да, вообще говоря, ничего особенного. Просто этот господин, — он указал большим пальцем через плечо, туда, где медленно, трудно, по частям поднимался его незадачливый провожатый, — видимо, принял меня за кого-то другого и попробовал устроить мне марш— бросок с полной, понимаете ли, выкладкой... И проявил недовольство моей природной прытью.

— Ай-яй-яй, — худощавый человек в бледно-голубой униформе компании но со знаками различия мейстер-пилота сразу же всё понял, — господин Тылку, как же это вы, при вашем-то опыте?

Тот запалённо дышал, сплёвывал на бетон кровавую слюну и всё пробовал утереть текущие по безнадежно ободранной физиономии кровавые же сопли.

— Нет, ты опять за своё?! Опять за своё, тварь? Да сколько ж это можно то, а? Когда это всё кончится, не скажешь? Тебе что сказали делать? Отвечай!

— Встретить...

— А ты чего сделал? Скажи спасибо, что не доброго человека наткнулся, не на офицера какого— нибудь... Ладно, бери поклажу господина учёного и тащи в машину, да аккуратнее там, понял?

Только вообразив, какими чувствами обуреваем сейчас новоявленный носильщик, Дубтах, хоть и не был склонен к злорадству, почувствовал себя почти счастливым.

— Надеюсь, вы не станете придавать слишком большого значения этому маленькому недоразумению?

— Напротив. Буду. И не из мстительности, а сугубо прагматически: этот человек должен находиться как можно дальше от любых мыслимых мест, где могу находиться я. Лучше всего будет, если его, — или меня, — сразу же переведут в другую провинцию. У меня капрал был из юхтов, так что я эту публику хорошо знаю...

Задумчиво поглядев в спину подошедшего к машине Тылку, пилот кивнул:

— Да, это и впрямь тяжёлый народ.

Когда под геликоптером, трясясь и заваливаясь порой набок, поползла тёмная, с редкими огнями равнина, мысли, забытые за прибытием и дракой, снова потекли в его голове.

Юхты и впрямь были, мягко говоря, тяжёлым народом. Можно сказать, — вообще уникальным явлением в новой истории с её сложившимся статус— кво. Лет сто пятьдесят назад на паршивом, никому не нужном, богом забытом северном краю континента кочевали оленьи люди — юхты. В те поры они кое-где ещё пользовались при нужде даже каменными орудиями и с окружающим миром почти не знались. Первыми, надо отдать им должное, сообразили имперцы, — как раз наступила эпоха пара, и они в два счёта понастроили на севере баз для обслуживания флота, военных городков и тому подобных штук, обретя полный контроль над коротким путём между океанами. Действовал он только летом, но за это время успевал принести такие выгоды в военном и хозяйственном отношении, что с трудом достигнутое к этому времени континентальное равновесие затрещало по всем швам. Королевство Светегунд, опомнившись, стало предъявлять претензии на эту территорию, но было поздно. Дабы сохранить хотя бы видимость справедливости, имперские дипломаты сдуру предложили обратиться к аборигенам, пусть-де они сами скажут, чья это земля. А Кьяйле Зыкыу, ихний представитель, как будто бы не понимая, что мнение его спрашивают только для порядка и чисто формально, возьми, да брякни: "Наша!" Вождь-шаман первобытными своими мозгами сообразил-таки, что теперь, когда нашла коса на камень, пришла, наконец, пора как следует поторговаться. Королевство потребовало внести это заявление в протокол, пообещав, в случае чего, поддержать суверенитет юхтов оружием, а Кьяйле — враз заключил с королём оборонительный союз. Имперцы в некотором замешательстве предложили кочевникам продать побережье, — не вышло. Грязные, вонючие, засаленные дикари согласились только на аренду, только уже занятой части побережья, и только за приемлемую, но отнюдь не символическую плату. Туземцев попробовали выморить, но вождь-шаман официально заявил, что торговля спиртным на территории суверенной страны в местах, не подпадающих под действие договора об аренде, будет караться смертью. Подданным пьянство тоже было запрещено под страхом смертной казни. И казнил, ежели что, неукоснительно. Первые же деньги, полученные из арендной платы, были вложены в покупку сейнеров с наёмной или смешанной командой. И ещё — в распространение бурых водорослей вдоль всего северного берега. Следом за водорослью распространилась и пельха — гигантский травоядный зверь-ластоног. Следом было куплено современное оружие. Через тридцать лет, без голодовок, число юхтов утроилось. Похоже, вождь-шаман мужик был — камень, и народ оказался ему под стать. Тех, кто подходил, — отправляли в Империю учиться на казённый счёт, вот тогда-то цивилизованный мир и познакомился впервые с этими громадными, желтокожими, толсторукими варварами с раскосыми, бесцветнымиглазами, напоминающими осколки льда. Ещё через десять лет около половины юхтов осело в посёлках и городках, на редкость толково спроектированных отчасти уже и своими инженерами. В тундре нашли никель, молибден, металлы платиновой группы, медь и, что было в прошлом веке особенно важным, — антрацит. Когда договор об аренде закончился, продлять его, к удивлению арендаторов, отказались. При попытке силового решения проблемы юхты немедленно обратились к только что сложившемуся Четырёхстороннему Соглашению, этому ядру будущей Конфедерации. А те, идиоты, были рады-счастливы нагадить Империи... Нота протеста, базы были оставлены и перешли под контроль туземцев заодно с кратчайшим путём из океана в океан. Ещё они заложили одну-единственную верфь, на которой они перво— наперво построили два первых в мире ледокола, а потом — четыре паровых фрегата. Крейсера они купили позднее, когда через два года после наступления нового века удивительно кстати нашли целую нефтегазоносную провинцию, из которой, в счёт покупки кораблей, оружия, хлеба и промышленного оборудования продавали нефть и газ странам соглашения. А кроме нефти — рыбу и мясо, а ещё — витаминные концентраты, а потом — цветные металлы в слитках. А когда началась война, юхты разом перекрыли все поставки и, громадные, страшные, в закованных касками ушанках, оторвали на гусеничных вездеходах, аэросанях и высоких верховых оленях северные провинции двух государств Соглашения... Война и вообще дело бесконечно жестокое, утверждают однако же, что творимое на захваченных территориях юхтами, было всёже чем-то особенным. За семьдесят без малого лет дикари не издали ни единой фальшивой ноты! Но, как говорят на Востоке: "Колесо неуклонно поворачивается", к Четырёхстороннему Соглашению присоединилось ещё пять небольших, но вполне благополучных государств, после чего на южный, сравнительно слабо защищённый фланг Империи обрушился опаснейший удар. И — нашёлся заокеанский союзник. Разгромить Империю, понятное дело, было совершенно немыслимо, но сделать так, чтобы там во всяком случае предпочли мир — удалось. И после подписания этого мира пришлось ещё два года вести тяжёлую, неприятную, кровопролитную войну с народом, который семьдесят лет тому назад был стопроцентно неграмотным. В итоге удалось добиться только того, что правительство там было свергнуто какой-то подозрительной оппозицией, а Директория Саамаа стала полноправным членом Конфедерации. Однажды проколовшись, юхты стали много осторожнее и некоторое время сидели тихо. Лет же пятьдесят тому назад, не соблазнившись лёгкими деньгами от традиционных статей дохода, они сделали ставку на точное машиностроение, фармацевтику и оптику. Сейчас, соответственно, небольшие и сравнительно многочисленные заводы самого северного члена Конфедерации делали авионику, комплектующие для электроники и оптроники, ряд популярных марок компьютеров собственной разработки, генно-инженерные белки, ферменты и полипептиды. Из четырёх выпускаемых марок суперкомпьютеров одна, — и вполне конкурентоспособная, — делалась как раз в Директории... Разумеется, машинами и оборудованием для полярных зон они снабжали весь мир, практически контролируя рынок этого рода продукции. Юхты охотно служили в армии Конфедерации, занимая десятую часть офицерских и восьмую — унтер-офицерских должностей. Их отчасти даже подводило характернейшее для них неизбывное властолюбие, стремление повелевать окружающими, управлять их поведением. Будь это стремление менее очевидным, они добились бы, пожалуй, большего, а так — с ними при прочих равных условиях старались не иметь дела, а до высоких должностей просто не очень допускали. Первая же встреча юхта с человеком почти неизменно сопровождалась попыткой сесть ему на шею, вообще поставить в подчинённое положение. Любое хамство по отношению к иноплеменникам во всяком случае не считалось грехом. Только самые хитрые как-то ещё контролировали своё чудовищное властолюбие, хотя это никого не обманывало. Впрочем — нечего грешить, народ был для Конфедерации полезный и с тем, что не удастся заграбастать всё — смирившийся. Всё-таки восемь процентов населения Конфедерации — это не так уж много.

Натужно стрекоча, вертолёт завис над освещённой его собственными фарами, волнами разбегающейся травой, и, наконец, коснулся твёрдой земли. Метрах в пятидесяти виднелся первый, сторожевой ряд обманчиво— хрупких с виду деревьев высотой метра три. За ним виднелись и ещё ряды. Даже в сумраке, даже в сбивающем свете фар глаз специалиста моментально узнал двухлетние поливные плантации Резиновой Акации. В этой прозрачной живой изгороди была вырезана словно бы ниша, в которой белели стены каких— то одноэтажных строений.

— Пойдёмте, господин Айодибентах, я сам помогу вам с поклажей, от греха...

И с этими словами он подхватил сумки с книгами, дискетами, кристаллоблоками и кое— какими инструментами.

— Где мы находимся, ежели не секрет?

— Ничуть. Это местечко называется Зуп Нара-Скъяпа, что в переводе со старобургутского обозначает что-то вроде "Стан Старого Рудника", эти домики — лаборатории и жилища персонала. Для вас, как руководителя проблемной сменной группы, зарезервирована половина коттеджа, с отдельным входом, кухонькой, санузлом и двумя комнатами. Ещё — за вами закреплён автомобиль "круахан— турбо", он ваш и только ваш. Завтра вас ещё отвезут, но после этого по понятным причинам вы будете ездить сами. Даже ваш завтрашний шофёр — не случайный шофёр, потому что в нашем деле лишние люди являются особенно лишними... Отдыхайте.

Завалившись на убирающуюся, незнакомо пахнущую кровать, он думал, что — не уснёт, потом мужественно, целеустремлённо пытался мыслить на протяжении аж полутора минут, а потом самым прозаическим образом заснул, лёжа на брюхе и обняв подушку.

VII

" Попечителю Двора Посланников, Визирю, восседающему по Правую Руку Его Величества Насишштха, Владыки Страны Машшарат, Покровителя Семи Тысяч Островов, Избранному Из Многих Министру, Султану Прангхи.

Ваше Высочество!

С сожалением вынуждены констатировать, что гарантированная Его Величеством согласно Мараххского Договора свобода судоходства, предпринимательства и торговли между Тремя Берегами становится все более фиктивной. Злоумышленники, по истинно правдивым свидетельствам находящие свое убежище на островах архипелагов Кашшан и Ламмару, составляющих коренные земли Страны Машшарат, осмеливаются нападать на купеческие и прогулочные корабли Конфедерации и третьих стран, облагают незаконными поборами рыболовов и иных промышляющих в море, требуют мзды за пользование свободными, согласно Договору, проливами, осмеливаясь даже посягать на саму жизнь людей Договора. Зная Вашу высокую добродетель, неусыпную зоркость, с коей Вы взыскуете сами ростки зла, а также блистательное рвение в преследовании скверны, рассчитываем на неукоснительное с Вашей стороны расследование и скорейшее наказание злодеев, оскверняющих собой все три мира. Вы можете вполне рассчитывать на полное понимание и надлежащую со стороны нашей помощь в осуществлении этого общеполезного и угодного Небу дела. Остаюсь почтительнейшим Вашего Высочества слугой,

Ответственный секретарь

Совета Глав Субъектов

Конфедерации

Рорк Дайре Роертах."

— Да, но это по форме — почти оскорбление!

— Горе побежденному, — Роертах мимолетно усмехнулся, — во— первых, — мы с Его Высочеством хорошо знакомы. Во-вторых, — в данном случае на существо ответа не повлияло бы даже и прямое оскорбление.

— А зачем тогда мы все это пишем?

— Потому что все положено делать, как положено.

Ответ последовал незамедлительно и гласил, если отбросить шапку и титулование, следующее:

" Драгоценный брат мой!

Возможно, прочитав это послание, ты не станешь дожидаться официального ответа. Прежде всего позволь униженно поблагодарить за то, что мудрое послание Твое было адресовано Твоему недостойному слуге, а не прямо Его Величеству. Воистину, — не следует расстраивать его столь мелкими и низменными вещами, для рассмотрения и усердного исполнения каковых у Его Величества есть преданные слуги. По существу же Твоего послания осмелюсь сообщить следующее: разбойники моря и берега действительно имеют свои пристанища, эти истинные гнезда скверны и порока, в малодоступных, хорошо скрытых местностях Семи Тысяч Островов.

Условиями же Мараххского Договора в руках Его Величества оставлено весьма мало средств для искоренения скверны, тогда как разбойники моря и берега, злокозненно нарушая договор, увеличили флот свой до размеров, кои я не буду называть, из опасения вызвать недоверие Ваше.

Касательно же помощи Вашей, под которой, как позволяет себе предполагать раб Твой, скрытое столь присущей моему господину вежливостью, подразумевается действие кораблей с оружием и морскими солдатами, то не думаю, что Его Величество стало бы проявлять недовольство. Но, если будет мне, недостойному, дозволено освежить в памяти Твоей некоторые незначительные обстоятельства, Машшарат состоит из множества султанатов, покорность которых воле Его Величества претерпела значительный ущерб после заключения высокосправедливого Договора, продиктованного Стране Машшарат странами-победительницами в городе Маррахе. Именно исходя из этого прискорбного обстоятельства мы вряд ли сможем поручиться за приветливое и благоразумное поведение вассалов Его Величества. Не сомневаюсь, что, выбивая опору страны, победители, со свойственной Им Высокой Мудростью, не желали падения всего жилища целиком. Дозволь пожелать семи радостей — пяти восторгов Тебе, всем Твоим родственникам и господину Твоему."

— Образованный, мерзавец, — проговорил адмирал, потрясая листком с факсом послания, написанного прямо на средне-джуттском диалекте, — интересно, где он учился?

— В Дэмлотском Универсальном, — пробурчал Роертах, — пять иностранных языков, две диссертации по международному праву, и все такое...

— Учили же меня в Академии, чтобы в бой без разведки не ввязывался. Впредь нам, дуракам, наука...

— Ну и страшного, надо сказать, тоже ничего не произошло... Ну, — нахамил по всем правилам, отвел душеньку, — дальше-то что? Ответ оказался тот, которого мы ждали, а какими словами он составлен, — не так уж существенно. В прошлый раз атташе Империи, хорошо тебе известный Орест Рогульник...

— Он теперь атташе у нас?!! Этот волк?!!

— Да, не перебивай ты... Так вот, этот твой знакомый, внимательно меня выслушав, сказал, что, согласно его данным, Империи тоже есть чего сказать по этому поводу, но лично он, пока, — не будет. Как ты сам догадываешься, "пока" — это до получения инструкций из Роруга. Запрошу, — говорит, — прям сразу...

— Ну?

— Секретарь передал: звонил, просит связаться, как освобожусь...

— А ты освободился?

Роертах задумчиво покачал головой:

— Знаешь, пожалуй — еще нет. Ежели он подождет еще пятьдесят три минуты, выйдет как раз именно то, что нужно.

Проговорив, прокурив, продумав все это, несколько меньшее часа, время, они сочли себя подготовленными к предстоящему разговору, и Роертах отдал по селектору приказ об установлении связи. Очевидно, — тот умело ждал вызова, потому что через скрупулезно отмерянные пять минут в кабинете раздалось басовитое:

— Здравствуйте, господин Ответственный Секретарь. Относительно интересующей вас темы я запросил соответствующие инструкции, и она признана интересующей руководство страны.

— Здравствуйте, Ваше Превосходительство. Не будете ли любезны объяснить... Характер вашего интереса?

— Не моего, Роертах, — басовитый голос хихикнул, — интереса Империи.

— Наш интерес к подробностям от этого не меняется.

— Я, разумеется, всецело доверяю защите ваших линий, но ведь кто-то же вас контролирует? Полученная мной инструкция однозначно и определенно требует, чтобы имеющаяся у нас для вашей стороны информация носила пока сугубо неофициальный характер.

— Понимаю, и черт бы побрал ваши непостижимые бюрократические соображения. Сказать так, чтобы никаких следов сказанного и в любой момент можно было бы откреститься. Слушай, Рогульник, — давай видеоканал включим? Терпеть не могу разговаривать, не видя собеседника...

— Спасибо, — нет. Что-то не хочется. Предлагаю встретиться, так сказать, лицом к лицу в консульстве. В ближайшее удобное для вас время.

— Сейчас. А почему это — в консульстве? Никаких других мест нет?

— Ох... Да потому что вам-то ведь все равно! Ну, — запишу, ну, — отчитаюсь, — вам-то какая разница?

— А что, — Роертах, невидимый собеседником, по привычке пожал плечами, — такого ты можешь записать, если мы ничего сверхъестественного не собираемся говорить?

— А, так ты там не один?

— Не один. Со мной Его Высокопревосходительство адмирал Тэннейре. Вы, к сожалению, незнакомы...

— О, господи! Святая заступница Гривастожская! Ты что, — предупредить не мог?!! Этот... Этот... Позвольте вас поприветствовать, господин адмирал!

— Здравствуй, дружок, — медовым голосом отозвался Тэннейре, — как твое драгоценное здоровье?

— Роертах, вы совершенно уверены, что участие господина адмирала в беседе является совершенно необходимым?

— Сожалею, — оч-чень официальным тоном ответствовал Ответственный Секретарь, — дело прямо относится к ведению господина адмирала уже в силу своего характера.

— Что ж... Видимо, судьбу обмануть действительно нельзя, — замогильным голосом проговорил атташе, — жду...

Полчаса спустя военный атташе Империи Орест Селивановичич Рогульник, расхаживая по комнате, размеренно разглагольствовал:

— Выяснилось, что суть стоящих перед нами проблем чрезвычайно близка. В самое последнее время откровенному рэкету подверглась компания "Ляпун и Дульник"...

— Океанская нефтедобыча.

— Совершенно верно... Далее, — "Вурц — Восход", занимающаяся железо-марганцевыми конкрециями, и, наконец, — "Ти-Талла"

— Та, которая копает титан под Святой Марой.

— Опять-таки верно, но при этом нет ровно никакой необходимости тыкать мне в нос свою осведомленность... Это просто— напросто ваша профессиональная обязанность...

— А почему тогда такая идиотская секретность?

— Потому что у нас нет привычки широко извещать мир о своих неприятностях. Никак не могу взять в толк, — почему, но у Империи в мире существует довольно много недоброжелателей. Так зачем расстраивать друзей и радовать врагов, оставляя равнодушными — равнодушных?

— На-адо же! — Вслух восхитился Тэннейре. — Какое афористическое, философическое, идейно выдержанное, законченное обоснование цензуры! Ей-богу, — оно кажется абсолютно непробиваемым! Мои поздравления, атташе!

— Бросьте. Зато у вас тут такая пресса, что можно вовсе не тратиться на агентов! Вот попомните: погубит, погубит вас когда-нибудь эта распущенность!

— Не могу оспорить, хотя и очень сильно сомневаюсь... А каков общий ущерб? Включая таковой от спада и невложения?

Рогульник назвал. Роертах присвистнул.

— Так это значит, что по сравнению с вами у нас, можно сказать, проблем и вовсе нет?

— Очень может быть. Только я бы, на вашем месте, не обольщался: у нас говорят: "Лиха беда — начало" — так что вполне можете догнать. Но самое интересное даже не это...

— Слушаю.

— Из хорошо информированных источников нам стало известно, что ряд компаний, имеющих центральные офисы в Республике Рифат озадачены весьма сходными же проблемами. В тех же районах океана. Среди них есть даже компании со значительной долей казенных денег.

— Как и у вас?

— У нас — в значительно меньшей степени. И вы это отлично знаете...

— Что можно сказать, — нагловатые ребята! Так ведь и нарваться можно!

— Если хотите знать мое мнение, то, пожалуй, наоборот... Да, они играют на грани фола, но, должен сказать, исключительно точно... Не тонко, заметьте, а именно точно. С очень правильным пониманием того, что из заинтересованных сторон каждая в данном случае напоминает парализованного гиганта: Конвенция, Договор, собственные бюрократии, — и в итоге мы совершенно бессильны. И еще это усугубляется тем, что страны Большой Тройки наблюдают друг за другом ревностно, руки друг друга держат, — в дружеском, разумеется, рукопожатии, и, при случае, друг другу не то, чтобы гадят, а...

— Да, вы правы, для действий такого рода адекватных терминов ни в одном языке просто нет...

— Предлагаю оперативно решить, что бы мы хотели видеть в идеальном случае.

— Совместную санитарную операцию флотов Большой Тройки либо же двух любых стран с согласия третьей.

Адмирал хмыкнул, вмешиваясь в разговор после длительного перерыва:

— Господин Рогульник, Ваше Превосходительство, ну вы же, в отличие от этого штафирки, когда-то — умели! Когда эти вшивые, безмозглые дикари потопили "Кранах", я сразу же узнал почерк, а потом еще и подтверждение получил... Объясните вы ему, что это даже в чисто— военном отношении — крайне сложная задача! Если взять Океанскую Войну, интенсивность боевых действий снизить раз в семь, а длительность — раза в четыре увеличить, как раз и получится то, чего лично я ожидаю. И нет никаких гарантий, что вся эта гадость не кончится, как обычно, наказанием невиновных, награждением непричастных и отстрелом свидетелей...

— А даже за срок, равный половине Океанской Войны, общественность нас раздерет в кровавые клочья и сожрет. Я — прямо-таки вижу многотысячные демонстрации, а перед ними — пламенных трибунов от оппозиции, которые все понимают, но гадят просто власти для взыскуя...

— Ага. "Плата кр-ровью за игры грязных политиканов..." — да: "Готовы отдать жизни наших сыновей за корыстные интересы толстосумов..."

— Ладно вам, господа! Для нас это все настолько очевидно, что и говорить не о чем... Мой учитель говорил: "Первое, что бросается в глаза профессионалу, столкнувшемуся со сложной проблемой, — это явные, каждому дураку известные, отчетливые причины ее принципиальной неразрешимости."

— Это не тот случай, потому что здесь решение есть, причем самое что ни на есть простое: мы, все трое, прямо сейчас решаем на все на это плюнуть, ничего предпринимать не будем, а господин Рогульник сотрет записи.

— Ага. А мои дорогие коллеги немедленно донесут по начальству, что я беседовал с контрагентами без свидетелей и без записи. Изменить хотел наверное. А этот ваш скандалист и склочник Ваззон показывает те самые картинки по телевидению, на всю вашу Конфедерацию, и хрен вы это дело как прикроете...

— Тогда чуть сложнее: создадим комитет по борьбе с пиратством, придумаем ему какое-нибудь веселенькое, — лучше в цветочек, — название, будем "изучать вопрос", писать отчеты, и все будут довольны.

— А пираты?

— Как и положено в случае комитетской деятельности. Не испытают никаких неудобств. Может быть, даже и не узнают.

— Это — более зрело. Но вот только что будет, если в состав комитета, — с названием в цветочек, — глупые люди, не понимающие, что по-настоящему комитеты создаются именно для того, чтобы ничего не делать, введут нас? А на господина примат-капитана О.С.Рогульника аналогичная ответственность будет возложена, к примеру, именным рескриптом Его Императорского Величества? Тогда что?

— Вот тогда-то мы как раз и скажем, что изучаем вопрос.

— Предлагаю прекратить этот поток пустословия. Я знаю, что вы все циники, но я знаю также его границы, и вы, старые, испорченные, хитрые люди сами себя измучаете, если по вашей вине не будет сделано ничего конкретного... А что касается изучения вопроса, то почему бы нам не начать изучение прямо сейчас? Своим правительствам порекомендуем создать узкую рабочую группу международного состава, а там, чем черт не шутит, вдруг что-нибудь прояснится настолько, что можно будет действовать.

— Если где-нибудь на побережии Конфедерации, то эту группу можно оснастить суперкомпьютером со среднеразвившейся Базовой с Безусловным Основанием.

— Чтобы за нас думала, — поморщился атташе, — граф Данило Корец сожрет меня с потрохами, если оборудование будет чисто вашим... У него достаточно дикие представления о государственном престиже...

— Так ведь нет же у вас Малоусловных! Только идеи да мечтанья смутные.

— А мы сделаем так: вы просите предоставить в распоряжение комиссии "Киклас— 6" и тогда уже фаршируете ее чем угодно. Граф будет счастлив и горд, как павлин в брачную пору.

— Что— то я не слыхал про такую марку.

— Удивительно было бы, если бы слыхали...

— Ничего хоть? — Безнадежно спросил адмирал. — Работать— то будет?

— Не богохульствуйте. Отец машинки, — между прочим, небезызвестный вам Богорат Накитка, — клянется, что это шедевр по идее, по исполнению, по проработке, по удобству. Даже не рекламировали.

— Ладно, может быть, наконец, у вас вышло что— то приличное. Но срав...

— Господин Роертах, я, конечно, не эксперт, но то, что ни в одном вычислительном устройстве Конфедерации не используется принцип Интегрального Поля, я знаю достоверно. Накитка сказал, что в связи с этим нововведением понятие "быстродействие" в обычном его понимании к данной модели попросту неприменимо... А потом сказал, что принцип Малоусловности созданный... У вас, короче, чуть ли не специально создан для его детища, начал ныть, что у нас совершенно выродилась чистая математика, потом без переходов спросил, чем у нас, собственно, занята разведка, если не может спереть хотя бы идею, а там бы он сам, хотя, строго говоря, это и не его дело, потому что математик он только постольку-поскольку и т.д.

— Ладно, мы отвлеклись. Короче, — решено начать с квалифицированной разведки. Кто из нас возьмет на себя связь с Рифат?

— Пожалуй, удобнее будет нашей стороне. Есть определенный задел...

VIII

А в это время на обглоданном ветрами берегу одного из бесчисленных Семи Тысяч Островов толстый, смуглый, подвижный, как ртуть, островитянин допрашивал незаметного человечка с незначительным лицом.

— Докладывай!

— Что интересует господина?

— Как вел себя в деле новый лейтенант, ты, пустой орех!

— А... Высадка, подход, — все прошло безукоризненно, а потом он приказал нам держаться в сторонке и в два счета, без шума положил наружную стражу, позвал нас и мы расправились со слугами. Но потом...

— Что?! Ну что еще?!

— Не осмеливаюсь говорить, — уныло кланяясь, однообразно бубнил человечек, — могучему господину моему...

— Я приказываю...

— Он... он отказался выполнить прямое распоряжение моего господина и не стал убивать этого червя Каи Ленхемои. И нам не позволил.

— Та— ак... Продолжай.

— Никому не позволено нарушать прямой приказ моего господина. И я был против этой его затеи...

— Какой, — голос Шареарехи сразу обрел змеиную вкрадчивость, — затеи?

— Привести Каи сюда живым, — голос соглядатая перешел в трудноразличимое бормотание, — он заявил, что вы не проявите неудовольствия...

— Так Каи?..

Соглядатай безмолвствовал.

— Так где сейчас находится Каи-Полукровка, ты можешь мне ответить, глупец?

— Ничтожный, весь опутанный узловатыми веревками, как бледный червь-шелкопряд, — часто-часто кланяясь, начал излагать человечек, — со штанами мокрыми и зловонными от ужаса, осознающий свою малость и знающий мерзость свою... Проклинает себя и день, когда ему в голову пришла поистине достойная шелудивой улитки мысль... Противостоять моему господину... Он проклинает себя в зале старого Мужского Дома... Но я был против, господин, я был против...

У его хозяина чуть было не сорвалось:"Против чего против, о глупейший из отпрысков тухлой свиньи?" — но он сдержался, поскольку формально соглядатай был прав. Сдержался он, однако, и от довольной улыбки, сурово нахмурившись:

— Прикажи лейтенанту быть здесь. Незамедлительно.

Когда человечек, хороший соглядатай, но все равно — не сподвижник, все равно — ничтожество, легко заменимый исполнитель, часто кланяясь, покинул комнату, Шареареха сосредоточился, лихорадочно просчитывая и продумывая варианты предстоящего разговора с новым лейтенантом. Он ждал его, но все-таки вздрогнул, осознав, что уже какое-то время смотрит на молчаливую, неподвижную, темную фигуру подручного. Он совершенно не заметил момента, когда проклятый бегр появился перед его столом. Черные, как вороненая сталь, волосы неряшливо выбиваются из-под наголовной сетки из пальмового волокна, от густой щетины темное лицо кажется нечистым и утомленным, но щетина по крайней мере отчасти скрывает уродливый шрам на левой щеке, стягивающий угол глаза книзу. Сами глаза, как всегда, опущены. Шареареху, который никогда в жизни не допустил бы, чтобы подручный прямо глядел ему в глаза, ибо это было недопустимой, древнейшей и непростительнейшей дерзостью, тем не менее, парадоксальным образом злила манера Насла прятать свои глаза. Будто у него нечиста совесть. Будто она чиста хоть у кого-нибудь другого.

— Как понимать твой поступок, Султан? Почему вопреки моему категорическому приказу полукровка еще жив?

— Мне казалось, что вы сочтете целесообразным допросить и использовать его. А потом — казнить наиболее справедливым способом, господин.

— Тебе ничего не должно было казаться, если ты слышал мой прямой приказ — уничтожить.

— Чем худо то, что Каи— Полукровка лежит, опутанный вервием, в твоем доме, господин? Одно твое слово, и он будет мертв.

— Это ничем не плохо, плохо неисполнение моего слова, сказанного ясно. Скажи, хорошо будет, если все мои люди, начиная от Допущенного К Устам и кончая последним наемником, начнут рассуждать, что из сказанного мною следует выполнить, а что — нет? Будет нехорошо. Оттого ты подлежишь наказанию. Что ты еще можешь сказать?

— Если господин изволит вспомнить, — приказывая, он не произнес слов: "убить", "умертвить" или что— то в этом роде, но сказал: "уничтожить". И когда обстоятельства сложились так, как они сложились, я осмелился подумать, — можно ли считать войска, полностью плененные, — уничтоженными? Если бы господин сказал "убить", или в том были бы какие— нибудь сомнения, кровь полукровки уже успела бы остыть...

— Кажется, я и впрямь сказал уничтожить, а потому можешь пока считать себя оправдавшимся, казуист. Мы пойдем и посмотрим на ублюдка с нечистой кровью, а потом призовем Патана Безъязыкого с огнем, шильями, крючками, маслом и прочими инструментами. Насла тихонечко вздохнул и облизал губы тонким розовым кончиком языка:

— Великий дозволит просьбу пекущемуся о его благе?

— Ну?

— Дозволь рабу твоему побеседовать с ублюдком без инструментов и без свидетелей. Если господин останется недоволен результатом, крикнуть Патана будет никогда не поздно...

— Хо, хо-хо, хо, — невесело, замедленно просмеялся вождь, — иной раз я не могу понять тебя... Сказать, чтобы ты был мягкосердечным или боялся бы крови, не мог бы даже твой злейший враг среди моих людей, хотя такие и есть. А иногда как будто бы и так! Ты кого-то напоминаешь мне, что— то из детства. Как будто пхикшу, — бродячего монаха...

И услыхал странный звук, как будто стоявший перед ним — подавился. Шареареха на полуслове оборвал свою речь, и с изумлением увидел, как широко распахнулась алая пасть, полная крепких желтоватых зубов, как сморщилась верхняя губа, а стоящий перед ним — вдруг захохотал, грубо, дерзко, во все горло. На миг глаза Шареарехи, наконец, встретились со взглядом лютых, веселым, желтым безумным огнем горящих глаз лейтенанта.

— Прости, хозяин, — едва выговорил тот сквозь смех, повизгивая и вытирая слезы, катящиеся из стянутого глаза, — не сдержался... Давно не слыхал лучшей шутки. Бродячие монахи умеют многое, но даже и они не умеют делать "невидимую свинью", которую я, обученный дедом и отцом, берусь сделать из полукровки за ночь... Если на свете и есть высшая радость, хозяин, то это именно владение тайным мастерством, недоступным другим.

На миг приоткрывшаяся, как намек на слабость в этом человеке, крупица безумия странным образом успокоила вождя: что-то в нем, не разум даже, было уверено, — все люди его носят клеймо безумия или порока, а для пришедших по доброй воли правило это является абсолютным. Он встал и, сопровождаемый следующим за ним бегром, пошел в старый Мужской Дом, ныне ставший чем-то на вроде склада заброшенных, полуненужных вещей.

Как то и надлежало всякому значительному лицу его племени, Шареареха был благородно (то есть весьма) толст, но, будучи мужчиной рослым, не выглядел безобразным. Но и при этом Насла возвышался над ним почти на полголовы, а могучего телосложения бегра не мог скрыть даже излюбленный им темный халат без пуговиц, только с поясом и на глубоком запахе.

— Нет, ты все-таки скажи, — насчет высокородного отца — правда?

— Но ты сам посуди, повелитель: я знаю Писание лучше профессоров Хукканской уммры, говорю на шести языках, включая три языка не ведающих Истинного. И искусству боя меня учили именно как наследника древнего рода. Не роди третья жена моего отца законного наследника... Не будь у этой жены таких родственников...

— Что напугали даже такого молодца, как ты?

— О, у нее такие родственники, что бояться их гнева было бы благоразумным для кого угодно, вплоть до высших владык этого ветхого мира... Ставший на их пути сразу же может считать себя мертвым. Кроме того, — я, выросший в богатстве и относительной холе, среди испытанных слуг, — я тогда был совсем другим. Я верил, что должен подчиняться справедливости, и жертвовать жизнью ради Должного! И я отрекся от всех своих прав в присутствии судей и свидетелей. Но при этом я еще и бежал в тот же вечер, просто на всякий случай.

— И прямо ко мне?

— Ха! От большого ума я забрел к горным кеи и год работал у них с колодкой на шее. Потом колодка сломалась, и я бежал, использовав самую хитрую хитрость: во весь опор несся по элементарной прямой, и эти источенные глистами обезьяны отстали, а перехватить — не смогли. Я никого не убил и не ударил тогда, я скрылся, но у меня не было денег. Поэтому даже и тогда я устроился на работу: варил стекло на фабрике стеклянного волокна в пустыне Замсин, у этого позора рода людского, этого... У кеи было куда легче и вольготнее, а потому я однажды вспомнил ненужное и понял небывшее. Хозяин мой умер, а я... Я оказался здесь.

— Пока не назовешь имени своих родителей — не будет тебе полной веры!

— Господин мой, ты не в первый раз затеваешь со мной этот тягостный разговор, и я каждый раз я отвечаю тебе одними и теми же словами. Но теперь сделанного мной на службе у тебя хватит на сорок казней на восемьдесят разных манеров.

— Не прибедняйся. На двести.

— Твой раб постарается избежать половины из этих двух сотен смертей и надеется преуспеть в этом.

Вечером этого дня Шареареха внимательно поглядел на своего перепуганного, беспомощного врага и не сказал ни слова. Утром он нашел забитое, абсолютно покорное, трепещущее существо, способное обгадиться от одного косо брошенного на него взгляда. Еще через две недели, пользуясь покорностью пленника и выбитыми из него сведениями, Шареареха имел уже не пятьдесят три, как полтора, и не шестьдесят восемь, как полгода тому назад, а сто два судна, включая три подводных атомных корабля, шесть новейших сверхскоростных катеров, использующих кавитационную полость, и даже экраноплан, только три месяца тому назад выпущенный одной частной фирмой в республике Рифат. А так как именно ему Насла год тому назад подсказал выгоднейшее и безопасное дело: доить частные компании "дна и берегов", Шареареха вдруг обнаружил, что над ним — "ничего, кроме неба" и даже рядом — никого. Все — только внизу, причем заметно внизу, и нет во всем "Хои Санджир Камрат" никого богаче, никого — могущественнее, и никого — влиятельнее Шареарехи. Потом было несколько попыток, сговорившись, свалить выскочку, привели к тому, что злоумышленники погибли, а он — и еще усилился. Флот его достиг размеров, пристойных флоту средней континентальной страны. Особенно крупные суда были, скорее, исключением, но все-таки у него были и те самые три субмарины, и Большая Яхта по имени "Ханеахомеи" (он ее не жаловал и держал только ради престижа), и вполне современная плавбаза, на которой равно перерабатывалась добытая, отобранная силой и купленная рыба. Переговоры с управляющими — неверными, которым предстояло платить, теперь вел почти исключительно Насла. У него оказалось какое-то врожденное искусство уговаривать клиентов, давить на них, и, отчасти, их же успокаивать. Он же вел переговоры с теми, кто платить отказывался, но не более трети таких переговоров.

IX

— Позвольте представить вас э-э-э... друг другу, — сказал Действительный Тайный Советник Кускрайд, — это ваш подопечный, господин Людвиг, и обращаться к нему следует именно так... Людвиг, это ваш, — поверьте, весьма компетентный, — наставник во всём, что касается машины, господин Окулиничич, и это настоящее имя.

Окулиничич, замечательно красивый чернобородый атлет около пятидесяти лет, чуть поклонившись, пожал Дубтаху руку своей длиннопалой, мягкой ладонью, и низким, глухим голосом представился:

— Добротан.

Добротан Окулиничич! Всё одно как, поручкавшись с незнакомцем, получить прямо в лоб, на полном серьёзе: "Юрга— змееборец" — или, к примеру: "Фульгар Завоеватель"... Сын збана Млашко Окулиничича, эмигрировавшего из Империи после разгрома Згорского Восстания, последнего, трагически-нелепого аккорда Океанской Войны. Добротан был тёмной легендой в самолётостроительных кругах Конфедерации. Говорили, что эмигрант сын эмигранта сменил на посту главного конструктора корпорации "Оржинталь" самого Амадеуса Оржинталя и далеко его превзошёл. Контрольным пакетом акций "Оржинталя" владело правительство Конфедерации, и оттого корпорация иной раз по пять, семь, десять лет позволяла себе быть убыточной, чтобы потом в два — три контракта принести двухсотпроцентную прибыль. Концептуальные, породившие потом целые семейства разнообразнейших вариантов и модификаций, О— 4 "Оум", О-8 "Орунт", О-12 "Оззер" — и кто там знает что ещё, были разработками Окулиничича, только его заслугой, а не великого предшественника и основоположника. Говорили, что так называемая "Медуза" в значительной мере была слепком с его стиля и способа мышления. Правда, Дубтаху никто так и не смог толком сказать, что же такое, в конце концов, "Медуза"... Говорили, что предлагаемая бывшим эмигрантом аэродинамика требует втрое меньше экспериментальной доводки, нежели а-концепции других конструкторов. Говорили, что услыхав про какой-нибудь вновь открытый физический эффект он чувствовал его истинность во-первых, и применимость его в авиа— или двигателестроении во-вторых. Говорили, — а человеку понимающему в это просто невозможно поверить, — двигателистом он был ничуть не худшим, нежели собственно авиаконструктором. Сам Окулиничич неизменно держался в тени, хотя, по слухам, утверждал в последнее время, что практически перестал заниматься собственно конструкторской деятельностью... А он, оказывается вот каков: редкая проседь в антрацитовых густейших волосах, смуглая кожа, огненные глаза на продолговатом лице. Яркий народ — диняки...

— Людвиг, я настоятельно рекомендую вам немедленно закрыть рот... Спасибо... Так вот, господа, время у нас весьма ограничено, и поэтому прошу правильно понять моё пожелание ни в коем случае не тратить его зря.

— Думаю, это в наших обоюдных интересах... Прошу следовать за мной, господин Людвиг.

Пройдя метров десять по глухому коридору, стены и потолки которого одинаково покрывал шершавый серый пластик, они подошли к слегка выпуклой двери с узкой щелью посередине и небольшим табло приблизительно на уране Дубтахова лица. Окулиничич достал из нагрудного кармана комбинезона нечто, весьма напоминающее обычную кредитную карточку. Сначала на табло ярко вспыхнула надпись:"М— 1", подержавшись некоторое время — погасла, и её место заняла новая, ярко— золотистая: "Внимание сопровождающей персоне! Удостоверьтесь, что лицо, воспользовавшееся пропуском действительно является...". Конструктор рассерженно фыркнул и замахнулся на дверь кулаком:

— Я тебе, конский ливер, удостоверюсь! Открывай скорей!

Погорев с полминуты, надпись погасла, и дверь медленно отодвинулась в сторону.

— У— у, чёртово старьё!!! Проходите...

— А почему бы тогда, — чуть помедлив, спросил Дубтах, — не заменить на что-нибудь посовременнее?

— А смысл какой? О-анализатор или дистанционный иридосканнер ещё противнее... А главное — всё это вовсе ни к чему; вот сам скажи, — мыслимо пробраться сюда кому-нибудь постороннему?

Это — да. Помимо охраны, системы координатного доступа и распознающих механизмов всякого рода, искатель приключений здесь попросту заблудился бы, рискуя проблуждать с полгода, да так ничего и не доспеть... Открывшееся перед ними помещение являло в плане квадрат площадью метров в шестьсот. Посередине помещения виднелось прямоугольное возвышение матового стекла и высотой сантиметров в пятнадцать. В дальнем левом углу располагался невысокий полукруглый пульт, почти отгородивший этот угол. Там располагалось и кресло, обращённое к пульту и центру зала. Постояв несколько секунд, конструктор прищурился и направился прямиком туда, сказав по дороге:

— Слушай, притащи— ка туда еще одно кресло...

Когда задание было выполнено, игра на клавиатуре была уже в полном разгаре. В небольшой прозрачный выступ пульта выкатился тёмный шар около пятнадцати сантиметров в диаметре. Раздалось какое— то урчащее жужжание, и шар завис в воздухе, дрожа и неистово вращаясь, медленно налился светом и вспыхнул множеством ярчайших световых пятен, постоянно меняющих форму и оттенок. Вглядевшись в возникшую на небольшом дисплее строчку знаков, хозяин снова прищурился и коснулся ещё одной клавиши. Над стеклянным возвышением медленно проявилось, словно сгустившись из воздуха, стало непрозрачным и, наконец, вполне реальным тулово незнакомого Дубтаху самолёта. Сейчас, не виси машина так вот, без затей, в воздухе, было бы совершенно невозможно поверить, что это только изображение, а не реальный, вполне твёрдый и ощутимый аппарат.

— Изображение в масштабе 2:3. Как видите, приблизительно машину можно охарактеризовать, как истребитель-бомбардировщик. Если быть более точным, это боевая машина, приспособленная для ведения боевых операций в условиях максимальной скрытности. Широкое тиражирование в ближайшие годы вне возникновения чрезвычайных обстоятельств не предполагается. Аэродинамика в той мере, в которой это не зависит от использования новых принципов, осталась, в общем, традиционной, хотя отличия, связанные с иным типом двигателя, исчезновением запаса традиционного топлива и тому подобными обстоятельствами, безусловно, есть. Это видно невооружённым глазом. С другой стороны, если понятие "нестабильная аэродинамика" вам, безусловно, известно, то серийную машину с так называемой "активной аэродинамикой" вы видите впервые. Корпус самолёта покрыт бездефектным монокристаллическим слоем особого состава, который и обеспечивает активное перемещение набегающего потока в тонком слое. Фактически это сводится к кажущемуся исчезновению сопротивления газовой среды для скоростей вплоть до значений 1,85М...

Дубтах протёр глаза и незаметно изо всех сил ущипнул себя за ногу, да бы убедиться, что всё это не сон: следовало так понимать, что при меньших скоростях самолёт даже при выключенных двигателях способен проскользить неограниченно долго. Изображение над стеклянным возвышением плавно перевернулось через крыло, став видимым "плашмя". Обшивка стала прозрачной, сделав видимой гондолу двигателя.

"... установлен двигатель "АДВ— 3", справедливо относимый к реактивным двигателям "гибридного" устройства, поскольку, как видите, — тут корпус двигателя тоже стал прозрачным, — здесь ещё, к сожалению, расположено устройство, играющее роль вспомогательного вентилятора, обеспечивающего адекватное перемещение газовой смеси, содержащей диссоциированные молекулы, в ассоциационную камеру КА— 4. В модели следующего поколения, как мы надеемся, удастся полностью избежать введения в конструкцию каких— либо движущихся механических частей, ограничившись исключительно только работой активных квантовых поверхностей..."

Ай-яй-яй... гибридный, понимаешь ли. "К сожалению". Экая незадача, и как это они только так опростоволосились? Нет, всё— таки — сон. То, что излагает уважаемый конструктор, — суть не очень научная фантастика весьма даже среднего пошиба. Для того, чтобы, — во сне, разумеется, — убедиться, что какая— либо оч— чень убедительно излагаемая умность есть бред и невнятица, обычно бывает достаточно попытаться хорошенько вникнуть, — и тут же увидишь, что сам себе ничего кардинально— нового не сообщишь. Согласно этому рецепту, он прислушался и, соответственно, получил:

"Другой характерной особенностью данной модели является относительно крайне незначительное использование в конструкции машины металлических элементов. Обшивка и несущие элементы конструкции практически полностью состоят из особого рода бериллий— алюминиевого силиката монокристаллического строения, образующего, в данном случае, подобие тонкого волокна, уложенного в пространственную решётку, упорядоченную по псевдофрактальному принципу, функция, порождающая псевдофрактал... впрочем, это неважно. Такого рода укладка структурной нити с упорядоченно— вырожденными зонами в самой её структуре обеспечивает крайне высокую упругость материала. Дополнительную прочность на разрыв обеспечивает идущая в противофазе при соотношении по массе 1:20 бездефектная алмазная нить. Наряду с активной поверхностью такого рода внутренняя расчленённость материала резко уменьшает заметность материала для всех известных, проектируемых и мыслимых радиолокаторов. Грубо говоря, — материал большую часть энергии поглощает, расходуя во внутренних рефлексах, большую, по сравнению с металлом, пропускает, и большую — преобразует на поверхности... Как видите, решая более общие задачи, мы разрешили и важнейшую частность, трудно поддававшуюся решению "в лоб"... Я понятно говорю?

Дубтах тихонько вздохнул:

— Не очень. Но это, уверяю вас, не ваша вина. Не обращайте внимания, со временем я обязательно всё пойму и всё выучу. Мне удобнее — по частям и основательно. Согласитесь, что эта машина похожа на все предыдущие только с виду. Согласитесь, что здесь столько серьёзнейшей фундаментальной науки, никому в народе не известной, что даже в общих чертах понять всё сразу совершенно невозможно...

— Хорошо. Но, может быть, у вас есть вопросы?

— Примерно семьсот для начала. Я никогда, например, не видел такого оборудования; надо понимать — это терминал суперкомпьютера?

— Точнее — комплекса суперкомпьютеров. Относится к категории "субпетафлопов". Это когда сотри триллионов операций в секунду. Два юхтских "Тайа — Ноор" и один "Соглашение", идеальный в качестве координирующего устройства.

— А это? — Дубтах показал на жужжащий шар.

— Внешний носитель информации. Сфера, расчленённая в ходе записи голографическими псевдоповерхностями. Уже устарело. Существует нечто подобное для жёсткого ультрафиолета. На выходе — то же самое для рентгеновских лучей, и при каждом такого рода шаге ёмкость возрастает примерно на порядок.

— ПЗУ для такого чудовища? Зачем?

— Весь объём такого рода информации содержать в запоминающих контурах нельзя из соображений секретности. Есть и ряд других соображений... Вы удовлетворены?

— Ужас!

— Сказано не по существу, но, по-моему, от чистого сердца. Это подкупает. Ещё что-нибудь?

— Вы не сказали, — или я не понял... Источник энергии у самолёта?

— Накопители на высокотемпературных сверхпроводниках. Полная ёмкость соответствует... э— э— э... приблизительно энергии сорока тонн керосина. И это — умно приложенная энергия, расходуемая самым эффективным способом.

— Оружие?

— Тут я, к сожалению, не эксперт. Но, думаю, вы и здесь можете столкнуться с новинками.

— Да уж... Даже подумать страшно.

— О нет, тут всё более традиционно. Точнее — в большей мере находится в русле традиции... за редким исключением. Те же пушки, те же ракеты, те же бомбы.

— Ага. Те же крылья, тоже фюзеляж, тоже двигатель... Мою подготовку вы координируете?

— Нет. Я отношусь, скорее, к координируемым, — он быстро пробежался по клавишам, изображение самолёта, словно лопнув, исчезло, а из середины голопроектора поднялась, зависнув неподвижно в двадцати сантиметрах от стеклянной поверхности, объёмное изображение человека, — находясь здесь вы во время учёбы будете находиться в полном распоряжении этого господина... Бывший сержант бригады, воспитатель категории "элита", заместитель директора Высшей Пилотажной школы объединения "Зенит" по учебной работе Сетан Ланн Койбре. Весьма соответствующий своей должности господин...

— Как— то вы о нём без особой симпатии.

— Я без особой симпатии к сержантам вообще. Поверьте, это ни в коей мере не умаляет моего глубочайшего, искреннего уважения к господину Койбре. Увидите всё сами.

— А нельзя как— нибудь... вообще без сержантов? Я буду очень-очень стараться, чесс слово...

Конструктор мягко улыбнулся:

— Не сомневаюсь. Беда в том, что вы просто не представляете себе, что такое "очень-очень стараться". Это вообще мало распространённое знание, и без особой нужды среди обывателей не распространяется. Так что без сержанта всё-таки не обойтись. Тем более, что, обучаясь по особой программе, вы часть занятий будете проводить всё-таки в группе... А сейчас — до свидания. Нас обоих ждут.

За сим последовал очередной аккорд на пульте и дверь отодвинулась. За ней ждал, не входя и заложив руки за спину, высокий сухощавый человек в светло-сером комбинезоне без знаков различия. Так Дубтах впервые предстал перед поистине светлыми очами Сетана Л.Койбре. За спиной угодившего с тяжёлым, мягким звуком сомкнулась массивная дверь и они остались с глазу на глаз.

Х

— Последний раз, — подчёркиваю, — последний раз до момента выпуска ты говоришь с инструктором на вольный, гражданский манер. Всё, что тебе нужно, я сейчас скажу. Вопросы — потом. Искренне надеюсь, что хорошо подумав, ты не станешь их задавать. Итак, ты попал на так называемые Курсы Переподготовки Высшей Пилотажной школы. У всех курсантов — индивидуальная программа подготовки и длительность её тоже разная, в зависимости от задачи. Это от одного до шести месяцев при освоении нового оборудования, и от трёх до четырёх лет при обучении перспективных сопляков сразу после летной школы — на трансатмосферники... Твоя программа рассчитана на срок от двенадцати и до четырнадцати месяцев, ввиду того, что у нас опыта подобного рода недостаточно. Это сверхсжатый срок, по-моему — так просто нереальный срок, по крайней мере для тебя такого, каков ты есть...

Койбре замолк, пристально разглядывая своего нового подопечного. Его взгляд был не то чтобы изучающим или пронизывающим: светло-голубые глаза достойного воспитателя смотрели приблизительно так же, как опытнейший наладчик смотрит на забарахливший прибор, схема которого ему досконально известна и уже успела поднадоесть.

— Наша задача — разобрать тебя на части, и собрать заново в модернизированном виде, может быть даже с некоторыми новыми запчастями. Не могу назвать нашу дисциплину военной, поскольку задача военных — подогнать всех под одну колодку, тогда как у нас колодка для каждого ин-ди-ви-ду-аль-ная, с тонким подходом, чтобы, значит, никакого зазора от начала и до конца не оставалось... С этого момента ко всем преподавателям будете обращаться только "господин инструктор". Вот ваш медицинский диск, в нём лоцирующее устройство, по нему отыщете МДД, пройдёте осмотр. Бегом!

В раздевалке, в шкафчиках их всех уже ждала аккуратно сложенная форма: гладкая серая куртка из толстой хлопчатой ткани и широкие, сужающиеся на щиколотках штаны. Нигде ни пуговиц, ни застёжек, только на поясе штанов поперечная полоска: провёл сверху — вниз, начинает постепенно сжиматься, снизу — вверх — фиксируется, нипочём не сдёрнешь, ещё раз — сам начинает растягиваться. Очень удобно.

Инструктор усадил их на выстланный толстым, пружинистым покрытием пол и представился невероятно низким, переходящим в инфразвук голосом:

— Меня звать Инструктор М`Фуза. Буду преподавать у вас общефизическую подготовку. Вы спросите — зачем? Отвечу. Практика показывает, что у хороших пилотов как правило профессионально превосходная реакция. Хорошее здоровье. Зачастую генетически заложена большая физическая сила. И при этом — весьма посредственная выносливость. И совершенно неудовлетворительная способность к выживанию в нецивилизованных условиях. И никуда не годное умение чувствовать собственное тело. Что же касается физического творчества, то оно, за редким исключением, и вовсе отсутствует. В основе нашей системы физической подготовки лежит оро гуна. Вы не станете мастерами, за год — два или три это совершенно невозможно. Более того, из двадцати представителей белой расы, при всём старании и начав с раннего детства, на это способен только один. Тогда естественный вопрос — зачем? Опять отвечу: более универсальной, эффективной, быстрой системы приведения в порядок мышц, связок, нервов и рефлексов попросту не существует. Получив некий базис, человек получает способность в дальнейшем поддерживать себя в порядке самостоятельно. Ну, разумеется, в схватке с обывателем даже такой вот куцый курс может порой дать некоторое преимущество...

Вот они сидят перед ним: Альфар, Бетлах, Виаррах, Гимлах, Илиф и Людвиг. Они — такие же первые буквы мёртвого тирисского алфавита, как он Людвиг, но на него они всё равно смотрят с большим подозрением. А перед ними стоит, словно парит над полом, высоченный седоватый негр в такой же, как у них, форме, только видавшей виды. Его лицо можно было бы назвать грубым, не будь оно таким божественно— спокойным, мудрым лицом посвящённого. О, Дубтах уже встречался с представителями этой новой чернокожей аристократии духа! Блестящих выпускников университетов Тулумбезе, Дагоро, Абембе, да мало ли ещё каких... Людей, сумевших без единого выстрела отстоять свободу своего континента и положивших основание его стремительному расцвету. Через полсотни лет они будут бесспорными лидерами в этом мире. И, пожалуй, ни у кого даже не возникнет желания спорить.

— А что такое мастерство, я вам сейчас покажу... Курсант... Гимлах, кажется? Будьте добры меня побить. При этом допустимы варианты "искалечить" а также просто "убить". Названый Гимлахом взлетел со своего места мгновенно, как будто ждал приглашения, а потом им выстрелили. Это был невысокий крепыш с отменным телосложением, густейшими чёрными волосами и необыкновенно мрачным лицом. Он казался прямо— таки окружённым аурой постоянной, напряжённой готовности напасть, напасть, как змея и, — по возможности, насмерть, — ужалить. С этого момента Дубтах больше не мыслил о нём, как о Гимлахе, навсегда присвоив ему куда более подходящее по соответствию Сути Вещей имя: "Опасный" и принял твёрдое решение: " А вот работать с тобой в паре, друг любезный, я ни за какие коврижки не буду, пока не разберусь окончательно, что к чему, и ещё вы, Гимлах, по-моему по сути своей — опаснейшая тварь. И не миновать нам с тобой в будущем... незапланированного контакта." А Опасный тем временем скользнул низко-низко по-над полом, но вдруг запнулся за покрытие, чуть не упал, неуклюже пролетел шага четыре головой вперёд, едва затормозил и споткнулся снова. И началось... Казалось, чернокожего атакует омерзительно пьяный человек с врождённым отсутствием малейших признаков координации движений. Он промахивался на полметра, падал, запутавшись в собственных ногах, треснул себя кулаком по губе, и казалось, что его поочерёдно заносит то кулак, то голова, то нога, то задница, а ещё — что он попал в место, парадоксальным образом объединяющее в себе свойства и болота, и чуть подтаявшего, мокренького льда. А ещё — что он всё это нарочно, а весь этот поединок — только представление на потеху почтеннейшей публики. После трёх — четырёх минут этих бездарных, нелепых, невообразимо— уродливых судорог Гимлах совершенно выдохся, и, тяжело дыша, уселся на пол спиной к инструктору. Кажется, тот его так ни разу и не коснулся даже пальцем. Физиономию Опасного искажала такая гримаса, исполненная такой смешанной с растерянностью ненависти, что Дубтах даже содрогнулся.

— Так вот, — как ни в чём не бывало продолжил М`Фуза, — так никто из вас, никогда не научится... Курсант Гимлах, может быть, вам всё— таки будет удобнее повернуться ко мне лицом? Весьма вам признателен... Так! Встать, прыжки на месте, хлопок над головой, под коленями, за головой, перед собой. Начали!

В раздевалке Гимлах-Опасный повторял всё время, словно заведённый:

— С— скотина черномазая! Убить! Убить! С-скотина черномазая! Убить!...

И так бесконечно, пока Илиф не сказал ему подозрительно— вежливо:

— Уирри, сынок, настоятельно рекомендую во-первых — заткнуться, а во-вторых — выкинуть из башки всякие такие мысли относительно карательной экспедиции на доктора М`Фуза; он тебя со всем твоим дерьмом с первого взгляда рассмотрел лучше, чем ты сам себя знаешь. Раз в десять.

— Это ты мне?!!

— А кому ж ещё? — Илиф недоумённо огляделся. — Остальные-то, кажись, померли. Но! Надо отдать им должное, — молча... И не сверкай, не сверкай на меня глазками. Со мной ты уже не раз пробовал...

И с этой секунды Илиф получил по Дубтаховой терминологии обозначение: "Старший По Партии". Если остальные ещё как-то шевелились, то он шевелиться не мог вообще: подготовочка у него оказалась всё-таки послабее, но зато он умудрился кое-что усвоить по— настоящему, всем нутром, и оттого лёг на бок, полностью расслабившись и больше всего боясь заснуть. Спасительница Дану! Преславная Вседержательница! Если он сейчас хотя бы чуть пошевельнётся, то просто умрёт... Ну а что— нибудь слушать, что— нибудь вообще делать, он не способен во всяком случае. А когда раздалось:

— Господа курсанты! Прошу разойтись по назначенным местам занятий! — Он встал, как будто не по своей воле: за него поднимался — открывал дверь бежал, прислушиваясь к изменяющемуся тону звучания локатора, кто-то другой. Он, лично он не смог бы сделать и шага.

В обширном помещении, куда он попал, вдоль стен тянулись заделанные в прозрачный пластик стеллажи, на которых в образцовом порядке располагались предметы самого зловещего вида, по большей части — обтекаемые. На полу виднелись такие же, как у авиаконструктора, смальтовые плоскости, только числом три и размерами поменьше. Здесь, помимо инструктора, лысоватого, с выпуклым лбом мужчины лет пятидесяти, Дубтах был один. Инструктор остро взглянул на него, и вместо приветствия высказался:

— Что-то вы не очень хорошо выглядите... Здоровы? Да? Замечательно, тогда сразу же приступим к делу. На меня возложена задача дать вам интенсифицированный курс по устройству, тактике, и предварительной практике использования современного авиационного оружия, а это фактически синоним оружия высокоточного. Само понятие "высокоточное" говорит о специфической важности всего комплекса технических и программных средств связанных с наведением на цель всякого рода управляемых и неуправляемых снарядов, а в некоторых случаях — изолированно поражающих факторов этих снарядов и иных устройств. Если, за редким исключением некоторых новинок, наведение оружия воздушного боя осталось, в принципе, прежним, использующим разного рода активное и пассивное оптическое, радиолокационное и инфракрасное наведение, то в принципах наведения снарядов "воздух — поверхность" в последние годы отмечался значительный прогресс. Можно сказать, что с появлением так называемого "двоичного" оружия образцы вооружения, наводимого по лазеру, типа знаменитых "БАР-3 "Глисс" и аналогичных устройств сразу же устарели. Как известно, в реальных боевых действиях высокоточное оружие использовалось дважды: восемь лет тому назад в Союзнической Войне, и пять лет тому назад — имперцами, когда кабинет Вакумы вмешался в Айрио-Гарасский конфликт. Необходимость лазерного подсвечивания с поверхности делает метод принципиально малооперативным, хотя Империя отчасти решила эту проблему, сбрасывая автоматические лазерные маяки... Подсветка с воздушного объекта с константным комплексом "скорость/вектор или локализция" осложняется ввиду уязвимости наводящей машины и относительно меньшей точности наведения. Положение изменилось когда удалось создать гравиметры, чётко фиксирующие на высоте трех тысяч метров изменения гравитационного потенциала, равные одной пятнадцатимиллионной "g", что еще несколько лет тому назад считалось невозможным принципиально, а затем создания и совершенствования системы "синхронных процессоров, что представляло из себя, скорее, сложную техническую задачу. "Двоичным" или "Циклическим" оружие называется ввиду того, что перед применением над целью проводится предварительный заход при включённых синхроблоках наводящей машины и оружия, причём направление атаки должно по возможности дублировать вектор предварительного захода. Характерно, что ни высота, ни эволюции летательного аппарата по вертикали в данном случае несущественны ввиду использования особого рода компенсирующих программ. Курсант, — продолжал он с той же интонацией ей в прежнем ритме, — у меня создаётся впечатление, что вы покамест меня ещё слушаете, но вот— вот перестанете...

— Нет. Наоборот, мне весьма интересно. Благодарю за заботу, господин инструктор

— И всё-таки мне почему— то кажется, что кофе вкупе с кое-чем ещё вам было бы весьма невредно. Он нажал на одну из кнопок пульта и приглушённо сказал что— то в небольшой стационарный микрофон. Через пару минут в стене открылась маленькая, причудливой формы дверца, и в помещение бесшумно вдвинулся молочного пластика контейнер, содержавший две кружки с дымящимся кофе и высокий бумажный стакан с чем-то еще.

— Возьми— ка... Это — "Витабиол-протеин", тоже, своего рода, достижение. Витамины, микроэлементы, аминокислоты, глюкоза, какие— то горные травки. М`Фуза, вообще говоря, не одобряет, но не потому, что вредно, а по каким-то своим, непостижимым для нормальных людей соображениям... Послушай, сынок, — ты ведь не военный?

— Нет.

— Вот и ничего. Прими за единый дух, да и продолжим...

На вкус питье было объективно противным, но чем-то, плотностью, густотой, некой протоплазменностью своей все-таки привлекало. Если жизнь когда-то и впрямь зародилась сама, то, несомненно, в чем-то подобном. Усталость и боль в мышцах прошли плавно, но и не мешкая, буквально за несколько минут.

— Благодарю вас, господин инструктор.

— Не стоит. Баловство, конечно, но хоть как-то для начала, пока не привыкнешь... Продолжим. Разумеется, в благоприятных условиях лазерная подсветка для всех снарядов такого рода возможна, предусмотрена и даже предпочтительна. А теперь, ввиду того, что у нас принята Арриганская система подготовки, иначе именуемая Спир-Скла, переходите за тренажер. Он своеобразный, но, думаю, вы сможете освоиться... Первая программа : предварительный заход и управление синхроблоком.

Дубтах сел в кресло, знакомо ощутив на голове шлем.

— Второй режим — симулирующее видеозабрало. Вы его потом обязательно освоите и подберете оптимальную для себя настройку. Так... Как видите — ничего сложного...

А он уже ничего не слышал, враз оказавшись во власти умелой иллюзии и привычно воплотил ее в единственную для себя реальность. На земле, приближенная оптоэлектронным изображением, виднелась цель и было до нее километров семьдесят синтетического, поддельного расстояния, но подделка была неплоха, и пропитанный "Витабиолом" мозг работал четко, запоминал все, и уже поднимался в нем знакомый злой азарт, отметающий любые авторитетные мнения, если они являются чушью по сути и потому только мешают убивать. Синхроблоки, говорите? Зам-мечательно! Воистину — великое достижение! И оружие... Как вы его называли, двоичное, да? Превос— сходно! А вот два захода на один объект — это вы зря!!!

— Это еще что за фокусы? Что за номера, я вас спрашиваю?!!

— Виноват, господин инструктор. Исключительно только памятуя о том, что все это не по-настоящему, решился на импровизацию. В реальных условиях это, разумеется, не повторится.

— По-моему вы врете. Вы вообще-то — врун?

— Нет. Хотя, вообще — да. Порой бывают вполне приличные результаты.

При этом Дубтах Айодибентах так очаровательно-наивно моргал своими выдающимися ресницами, что инструктор только развел руками.

— Хумал, у тебя такой вид, словно ты, минут, этак, пять тому назад видел привидение. В чем дело, брат мой?

— Совершенно ни в чем. Все в порядке.

— Послушай, я же тебя знаю... шесть? Да, шесть лет, и на этом основании утверждаю, что в порядке, как минимум, не все. Рассказывай!

— Дело в том, — тут последовал глубокий вздох, — я тут занимался с так называемым Людвигом...

— Это Подкидыш что ли — Людвиг?

— Во-во... Так вот он мне наглядно показал, как хм— м... Как, оказывается, нужно на самом деле пользоваться придуманными мною бомбами...

— И как же?

— Простите, господин департамент— директор, это, на мой взгляд, является военной тайной. Сначала я должен доложить начальству и командования ВВС, а уж оно пусть решает, кому и сколько знать.

XI

А этого инструктора он знал. более того — в глубине души ожидал увидеть. Разумеется, это был он, управлявший давеча вертолетом с таким видом, как будто бы, с одной стороны, все это для него примитивно до тошноты, а с другой — вроде бы как и поотвык он от подобного и оттого опасается. Как профессор с мировым именем, коему довелось преподавать в младших школе, либо же экстракласса хирург, которому довелось делать аппендэктомию после пятнадцатилетнего перерыва. И тот, и другой конечно же справятся, и хорошо, но потребует это от них вовсе ненужного усердия. Этот — тоже справился, и показалось Дубтаху, что человек этот на него смотрит, как... Как, впрочем, и положено смотреть высокому профессионалу на любителя, занятого, по его мнению, вовсе не своим делом. Разумеется, чувства эти, если и присутствовали, то были надежно скрыты.

— Добрый день.

— Желаю здравствовать, господин инструктор.

— О! Быстро же вас... За три дня, если не ошибаюсь?

— Если игра нравится, то почему бы не принять ее правила? Только сопляки принимают ритуалы за издевательство над их личностью. А кроме того, — при нехватке времени ритуалы попросту удобнее: не нужно искать с каждым особого тона.

— Не лишено смысла... Господин Людвиг, я наслышан о ваших тренажерных подвигах, но все-таки, все-таки, — вы когда-нибудь по— настоящему пилотировали реактивные самолеты?

— С — 34, много раз, господин инструктор.

— На меня давят, и поэтому мы сразу же сядем в "дублет" О— 12. Знакомы?

— Немного, господин инструктор.

— Отлично. В зависимости от того, как вы себя покажете, состоится переход к гибейр-модели, а потом уже — к основному аппарату. Идет?

— Полагаю, что здесь мое мнение значит меньше всего. И это правильно.

— Тогда пойдемте.

Исподтишка он наблюдал за физиономией подопечного, но не смог заметить ни бледности, ни дурной лихости, ни предэкзаменационной горячки. Рожа настолько спокойная, будто тут ему игрушки, но редко мигающие глаза под опущенными веками, кажется, видят все.

А вот предлагают костюмчик

Странно, но он... подхо-одит.

Видимо, добрые дяди

Сняли заранее мерку.

И, — надо ж такому случиться! —

Но имя хозяина вещи,

Судя по бирке, — Людвиг.

Видно, — костюмчик этот

К нам перешел по наследству

От с тем же именем парня

Бухнувшегося в Лету.

И, странно, — модель похожа

А все-таки, — малость, — отлична,

Как будто бы их портные

Тоже взыскуют прогресса...

Затянувшись и засупонившись, он привычно ощутил смену кожи, и, аки оборотень, накинувший волчью шкуру, разом сменил и сущность. И правильно поступили те, кто вроде бы даже и без особой надобности утяжелили сапоги-компенсаторы. Потому что это ему, джутту, это дает-таки настрой. Инструктор с легкой развальцей двигался чуть позади и справа. Так. Щелк — шланг, щелк — ценрализованное питание, щелк — разъем батареи, щелк — мультилюксовый разъем, вобравший в себя разом все световоды. Хлесть — забрало... И, безобидно развлекаясь, спросил:

— Прицел — цеплять?

— Не стоит. Что за игрушки, право...

Так. Контроль индикаторной панели. Так. Россыпь спокойных рубиново-красных, настораживающих — белых, зловеще-золотых тревожных, поочередно. Ажур. Теперь настоящий контроль. Неплохо было бы найти что-нибудь не то и без колебаний покинуть самолет. Чисто для показухи, потому что полетать хочется смертельно... Нет, все в порядке. Контроль интегрированной программы... Запуск оптимизации. Конец процесса. Все хорошо.

Дубтах набрал код, испрашивающий разрешение на взлет, хитро сплетенный с кодами машины и пилота. Через пару секунд трижды, с секундным интервалом вспыхнул узор — разрешение. А вот теперь — вперед. Господа желают гладкописи? Они получат гладкопись!!! И он, разогнавшись, полез в небо так, как учили и требовали в летных школах Конфедерации, вот только ученической зажатости тут не было и следа, а кривая подъема была са-амую малость покруче. В шлеме раздалось:

— Курс Л — 23 дробь двадцать. Шесть, скорость девятьсот пятьдесят, "отрезок"...

А это значило, всего-навсего, что необходимо, держа постоянную высоту и скорость, пролететь по идеальной прямой пятьдесят километров. Если кто-нибудь думает, что это так уж просто даже на такой хорошей машине, как "Оззер", на ручном пилотаже, то пусть попытается... И мы попытаемся... А что, очень даже прилично попытались...

Голос в гермошлеме незамедлительно потребовал следующий режим — так называемую "минуту". Да ради бога, вот вам "минута"... И вообще в этот полет господин инструктор не требовал от него высшего пилотажа, а только смотрел, как выполняются стандартные режимы, и Дубтаху вспомнилось некогда вычитанное: в некотором царстве, в некотором государстве за экзамен выпускникам засчитывалось не что— то выше меры заковыристое, а просто-напросто выточенный на станке шар. И. опять-таки, желающие могут попробовать... После того, как он, не забыв ни единой мелочи, уже на земле, вопросительно взглянул на инструктора, тот кивнул:

— Разумно и грамотно. Так что завтра — два часа тренажера, — и гибейр-модель. На первый раз катаю я.

— Что такое гибейр-модель?

— Всего-навсего старая модель с управлением, устроенным на манер новой. Разумеется, что полностью повторить управление нельзя, но освоиться помогает...

Жизнь меж тем шла своей чередой. Доктор М`Фуза, вроде бы как и вовсе не глядящий на воспитанников, тем не менее каждому из них подобрал та-акой режимчик... Росла тренированность, но росли и нагрузки, и он по-прежнему выматывался так, что первые пять минут все так же не мог шевелиться. Единственное, что потом, спустя эти пять минут он теперь приходил в форму сравнительно быстро, и освоил-таки несерийную "О-17", бывшую тем самым "гибейром". Инструктор, сочувственно глядя на припухшие веки умученного зубрежкой Дубтаха, вдруг спросил:

— Может быть — гипнокурс? Большинство пользуется, а правила не запрещают...

Дубтах отрицательно покачал головой:

— Абсолютно невозможно. Это легкий и, следовательно, скверный путь. Гипноз — это когда в одной голове я — отдельно, а навигация — отдельно, не смешиваясь, как масло с водой. А должен быть "я-навигатор". Кроме того, как системотехник я не верю в безвредность гипноза. Что бы там ни говорили.

В другой раз инструктор— пилот неожиданно спросил его, что он думает об "О — 12", как таковом. Ну что ж, — когда Родина требует психологии, у нас психологом становится любой.

— Я, может быть, скажу что— нибудь не то, господин инструктор... На мой взгляд, как самолет — это осталось машиной так и не превзойденной. Потом пошли другие концепции, теперешние истребители весят больше, чем бомбардировщики времен войны, не самолеты, а транспорт для оружия и электроники... Ни один так не влипает в небо, не составляет с ним единого целого.

Все-таки до чего приятно говорить в глаза собеседника правду, еслии он жаждет услышать именно ее. Лицо у инструктора не изменилось, но все равно было видно, что слова эти, эти толковые комплементы старому доброму "Оззеру" ему, как бальзам на исстрадавшуюся душу: любовь — она иррациональна, и тут ничего нельзя поделать. Дубтаху тоже нравился "Оззер", его стремительное, предельное в своем роде совершенство, когда ни убавить — ни прибавить. Но это так — на уровне романа. Очевидно, — он со своеобразным, весьма присущим ему внутренним лицемерием вздохнул, — ему и вообще не дано любить.

— Ты знаешь, к чему весь этот разговор? Нет? К тому, милый мой, что пришла нам пора идти свататься. Познакомишься со своей суженой.

... Как всегда, за рулем сидел инструктор, хотя у Дубтаха руки уже давненько чесались руки ввиду явлений воздержания от руля. Привязанный к одному маршруту, он, по сути, вовсе не знал места, где проходит нынешняя его жизнь. А был Дубтах Айодибентах по природе своей любопытен, как белка, хотя и тщательно это скрывал. Оттого, будучи уверен, что на громадной территории, занятой основными и вспомогательными службами центра "Юго-Восток — "Зенит" находится масса интереснейших штуковин, магистр испытывал поистине танталовы муки. То есть он вовсе даже не страдал от недостатка информации: куда там! Иной раз ему казалось, что голова у него пухнет от колоссальной массы всяких сведений, он и представить себе не мог, что она способна столько вместить, но — факт-впечатление, факт отдельно лежащий, эмоционально окрашенный, факт— жемчужина, это, разумеется, совсем другое дело. Дорога например, широкая, гладкая и твердая, цветом была неотличима от все той же желто-коричневой почвы сухой степи. Похоже, в бессолнечную погоду ее было трудновато различить с воздуха:

— А зачем внутренней магистрали такая жуткая ширина полосы?

— Во всех машинах Центра и кое-каких еще есть спецдиапазон. В нем эта дорога и еще несколько шоссе — светятся, это видно на экране. Указатель и резервная полоса, способная принимать любые самолеты... Не здесь, конечно, но есть десятикилометровые участки, способные в случае чего принять "Бликер" во всем его великолепии.

— А с виду не скажешь...

— Так и было задумано.

Между холмами на вершинах некоторых холмов везде виднелись леса из новых насаждений, и он издали различал густую щетину анкорий (лет двадцать семь — тридцать), голубоватую, светлую хвою гладенсий (эту горянку к степи приспособил во времена оны его папаша самолично), и редкие, чахлые дубравы, след грандиозного, и столь же грандиозно провалившегося эксперимента тридцативосьмилетней давности... Слева, проходя по вершинам трех холмов, глубоко врезаясь в навершие четвертого, нависая над темной зеленью каких-то, неразличимых с такого расстояния даже для его глаз, но явно хвойных деревьев, высилась исполинская эстакада, коловшая глаза мельчайшими, ослепительными огоньками плазменных "рондеров", и работа там не прекращалась ни днем, ни ночью.

— Старый проект. Начни они года на два позже, сварки уже не потребовалось бы. Ну, да хуже не будет...

— А для чего это?

— Гадай три раза. Но учти, — вне зависимости от того, попадешь ты или нет, я не буду ни подтверждать, ни отрицать...

— Хорошее условие, — одобрил Дубтах, — жизнеутверждающее, вызывающее оптимизм и веру в прекрасное будущее.

Он замолк, решив про себя на досуге обдумать и, при случае, — выяснить. Меж тем они свернули на узкое, с обеих сторон окаймленное тонкими, длинными стволами тополя сорта "Колосс" шоссе между холмами, тоже совершенно прямое и гладкое, но с пятнистым покрытием. И когда глаза его привыкли к совершенно изменившемуся за окошками миру, тогда-то он и заметил нечто неафишируемое: склоны холмов в иных местах были срезаны, образуя своего рода ниши, в которых виднелись гигантские ворота и ржавые, массивные крепления, подпиравшие громадные массы земли. Упрятанные в глубоких колеях заподлицо с гладким камнем, кое— где виднелись тускло отблескивающие рельсы из плавленого базальта. И неизменно, — холм с начинкой — напротив холма. Даже теперь, даже с теми самыми бомбами мудрено было бы попасть в эти ворота: он, во всяком случае, на пари не взялся бы... А по сторонам, словно в увлекательном сне, исподволь, как гнилая водица в ямине на болоте, проступала истинная суть вещей, притворявшихся тем, чем на самом деле они вовсе не являлись: то в зеленый цвет крашеная труба среди деревьев, то под кустики замаскированные, хитроумные букеты "имперской колючки", то некая слабая дымка между деревьями, то бетонная тумба в разводах... Потом они свернули и еще раз, упершись в очередные, дымчато— желтого титана ворота, ведущие внутрь холма. Человек за рулем сосредоточенно, шевеля губами набрал на панели рации код и решительно нажал кнопку. На панели вспыхнула— замигала белая лампочка, погасла через минуту, рядом зажегся рубиновый знак, и ворота медленно раздвинулись в стороны. В громадном помещении, задвинутая в задний уголок поближе к стеночке, освещенная скудным светом, находилась только одна машина. Эта. При всем своем совершенстве давешняя голограмма, сделанная вовсе в других цветах и при ином освещении, далеко не производила такого впечатления. Непроглядно черная, не дающая ни малейшего блика туша машины выглядела монолитным слитком тьмы, и оттого казалась более массивной, чем была на самом деле. Оттого и шасси, невероятно с виду архаичное, с радиальными спицами, как у велосипеда, только затянутыми в полупрозрачный диск, показалось Дубтаху легкомысленно хрупким, и он, совсем позабыв, что это скверная привычка, показал на него пальцем:

— Не слабоваты?

— Нет, — инструктор резко мотнул головой, — вот уж за это можешь быть спокоен совершенно. В камерах — не газ и не сплошной материал, а так называемая "квазижидкость" из заряженных гранул...

— Зачем?

— Не знаю, — как — понял, а зачем — не знаю. Только Добротан знает, что делает, и постоянно, где только можно обкатывает новые принципы... Но за прочность не бойся...

Дубтах подошел к "суженой" поближе и наступил момент, когда ему захотелось протереть глаза: вдруг возникла иллюзия, что это не объемная фигура, не уважающее себя геометрическое тело, и вообще уж никак не вещь от мира сего. Ниша, вырезанная в стене, яма, вырезанная в полу, яма, вырезанная в пространстве, пустота в теле мира. Нечто такое, в чем взгляд тонет, не находя опоры, а в душе поднимается безотчетный ужас. Музею Современного Искусства в Салоре и не снилось этакое достижение: вырезанная в теле вещного мира пустота с приделанными колесиками, дырка с рукоятью, яма с легкомысленными рожками, приделанными к ничему. Да нет, — хуже, чем к "ничему". Зрение, поддаваясь всезасасывающей иллюзии, обманывало все больше. Или лучше сказать, — "подводило"? В смысле к какому-то краю? С усилием оторвав слишком пристальный взгляд, он сделал еще три-четыре шага и, наконец, коснулся обшивки, и мгновенно распалась иллюзия, черные объемы и для взгляда обрели выпуклость, и обнаружился даже слабый отблеск витриола кабины, цвет — у ее нутра. И вообще глаза вернули себе способность чувствовать глубину, стены ангара как будто отодвинулись назад, а машина — выплыла вперед.

— Накопители заряжены, так что садись и осваивайся...

И все-таки многое тут отличалось от ставшей в последнее время привычной гибейр-модели, но, с другой стороны, в точности этот вариант ему тоже знаком по тренажеру.

— Прямо и не знаю, что делать...

— А в чем дело— то?

— У серии не предусмотрен вариант "дублета". И контрольного варианта дистанционного пилотажа тоже нет. А если так, то ждать нам, выходит, и нечего...

— А кто принимает непосредственное решение о переходе с одного этапа летной подготовки на другой?

— Ежели ваша милость ничего не имеет против, то я.

— ?!!

— А что тут такого? Если все равно кто-то должен решать, то почему, собственно, не я?

— Да нет... Я одобряю, даже аплодирую, только непривычно как— то...

— На том стоит и тем движется Центр. Кстати, — какое имя ты дашь своей птичке?

— А что, — существует традиция?

— Неписанная.

— Знаете, что? У одного из народов существовал обычай: мечам давали имя, но не сразу, а когда клинок как-нибудь проявлял себя в деле. История знает имена вроде "Злой Глаз", "Алая Кайма", "Наглый Откупщик" или, скажем, "Ногорез".

— Считай, что я тебя понял. Хорошая игра, как раз в стиле моих предков, может интересно получиться.

— Скажу больше, — как и человеку, знатному оружию порой давали детское имя, чтобы потом сменить на заслуженное.

Инструктор бросил на Дубтаха мимолетный взгляд:

— Слушай, а ты, часом, не передумал?

И — скомкал свою речь, увидав на лице почтенного биолога искреннее, неподдельное удивление.

— Чего — не передумал?

— Так, ничего, не обращай внимания...

— Вот беда... Скаф-то — не захватили! Но это не я виноват...

— Успокойся. Скаф, так же, как и еду, кофе и индивидуальную карточку я захватил.

— Так чего ж мы тут стоим?!

XII

Два часа он просидел в машине, под чутким руководством инструктора доводя свои действия до автоматизма. Потом согласно категорическому приказу еще два часа спал, и это был не слишком спокойный сон, переполненный управлением и различными ситуациями управления Черной Птицы. А потом он вернулся в ангар, где его поджидали инструктор, столбом торчащий в углу, приземистый черный тягач на каких— то вкрадчивых, широких колесах и двое молчаливых людей в темной униформе и низких обтяжных ермолках технической службы.

— Что за похоронные настроения, господин инструктор? А?

— Знаешь, раз в пять легче лететь самому, чем выпускать других, а потом ждать. Ждали всегда меня, и я избаловался... Понимаешь ли, — ты будешь третьим человеком, пилотирующим серийную машину в ее окончательном виде. Ладно, давай, и счастливо тебе...

С этими словами инструктор хлопнул по бездонной обшивке машины. При слабом свете, который почему-то действовал на Дубтаха успокаивающе, он привычно проверил все системы, подсоединился ко всем магистралям и штуцерам, ввел коды индивидуальный, разблокирующий управление, взлетный, чтобы в нужный момент просто нажать кнопку, и не терять бы времени, и сервисный. Ночная смена с тягучей беззвучностью подцепила машину к тягачу, и он едва ощутил момент, когда самолет, в котором он находился, стронулся с места и едва заметно поплыл из ангара. Уплыли назад слабоосвещенные стены ангара, бесшумно раздвинулись, пропуская черную птицу, громадные створки, и сдвинулись, полностью отрезая их от света. После этого остались только звезды и новорожденный серп Уатах в небе. Он нажал клавишу спецдиапазона, и сразу же увидел неподалеку от себя светящуюся ровным белым светом полосу.

Слик-колея, официально называвшаяся "взлетной полосой с управляемым трением" была, разумеется, роскошью, — но все-таки очень уж хорошей штукой, и он, разумеется, пользовался всеми ее преимуществами пока летал на других моделях. Только вот казалось ему, что комбинация этой модели со слик-полосой даст совершенно особый эффект. И вряд ли он ошибался. Индивидуальный код. Пуск энергетики. Код взлета. Секундное ожидание, и в шлеме раздался ровный, бестелесный голос: "Директива на взлет. Трение полосы — плюс-ноль, повторяю, — плюс-ноль". Запуск компенсирующих поверхностей. Теперь машину мог бы утащить достаточно упорный муравей, — это если по прямой и строго вперед, — только ускорение было бы невелико. "Тяга" и "Режим". Рука на рукоятке, простите, ради бога, за каламбур, но тут тяга не имеет естественной постепенности набора, имеет только режимную, и губами тут шлепать никак нельзя... В подтверждение этих своих тяжких раздумий он сжал зубами кончик языка, потому что уже звенела реактивная струя, а самолет тенью, лыжником с гладкой горки скользил вперед. Сто пятьдесят метров, и мы в воздухе. Со стороны казалось, что машина ушла в небо попросту с места, с начала разгона. Ночная птица круто лезла в небо и стремительно набирала скорость, стоило лишь чуть уменьшить угол атаки. Хоть и немало покружил он на гибейр-модели, но эта птичка оказалась совсем другим делом, и через некоторое время он вдруг почувствовал, что "суженая" стала как бы продолжением его тела. И хотя он одергивал себя, призывая к осторожности, восторг пронизывал все его тело, но особливо сладостно трепетал где-то в нижней части живота, что было его собственной Дубтаховой особенностью. Он разогнался до страшной скорости в пологом спуске и несся теперь вперед, вращая звенящую машину вокруг продольной оси. Выключить двигатель. Закрыв воздухозаборники, он опробовал этот уникальный, до появления этой машины никогда и нигде не осуществлявшийся, — да попросту невозможный! — режим. Тишина, наступившая после остановки двигателей, поначалу показалась попросту полной: ни свиста рассекаемого воздуха, ни шума вентилятора, и только потом ухо уловило низкое гудение тока и высочайшего тона звон компенсирующих поверхностей. Так, плавно спускаясь с одиннадцати тысяч шестисот, он спокойно, без малейшей неуверенности открутил нисходящий каскад фигур высшего, — и "чуть-чуть более, чем высшего", — пилотажа. На экране в бешеной круговерти качалось и кружилось синтетическое изображение земли: тут, в окрестностях Центра вся окрестность находилась в памяти компьютера и воспроизводилась с мельчайшими подробностями в зависимости от показаний гравиметра, и только движущиеся предметы выглядели на фоне этого великолепия светящимися зелеными точками, ползущими по более, чем натуралистично выглядящим дорогам.

— Зеро, зеро, я пятый, — раздался в шлеме спокойный, на этот раз вполне даже человеческий голос, — как у вас дела? Мы потеряли вас тридцать две секунды назад. Прием...

— Пятый, я Зеро... У меня все в порядке... Хорошо, что потеряли... Возвращаюсь...

Потом он включил двигатель, поскольку так ему было спокойней, и круто, как он любил делать это на других машинах, на высоких перегрузках повернул назад, но не выдержал все— таки, на обратном пути изобразив и еще кое— что такое, что и сам— то не знал, как назвать: сюда, из подлежащего хотя бы огласке, относился полет приблизительно хвостом вперед, скольжение на хвосте вперед, когда самолет стоял перпендикулярно Земле, — и ряд трюков, которые лучше даже и не упоминать. Слившись с машиной, почуяв себя оборотнем, Дубтахом В Крылатом Обличье, он превратил спуск в череду крутых, внезапных провалов вниз с доворотами в ту или иную сторону, с креном, потом плавно, полого поднимался, — совсем немного, — и повторял все заново. Зато уж инструкцию по особой технологии посадки Дубтах получил до полета, от инструктора. И теперь только надлежало ее с блеском выполнить. Зайдя на посадку стандартным способом только при скорости несколько большей, нежели обычно, он включил компенсирующие поверхности машины на "реверс", очень быстро погасил скорость буквально в сантиметрах от "слика", миллиметр в миллиметр притер шасси к полосе, и тут же, прокатившись на две длины собственного корпуса, машина замерла. Вот чем нужно заниматься в первую очередь, а никаким не высшим пилотажем. Подработать этот режим, и из машины можно будет выскакивать на ходу и садиться в любом месте, где поместится шасси.

Инструктор, уже несколько минут ожидавший его метрах в пятидесяти от того места, где посадка произошла в действительности, стронулся с места и вразвалочку подошел к почти вовсе невидимой машине. "Чело" со звенящим шорохом отодвинулось назад, и он увидал неподвижного пилота.

— Ну как?

Дубтах, утомленно откинувшись в кресле, молча выкинул вперед две руки ладонью вперед и с большими пальцами, отставленными в сторону. Это был известный жест, поутру обозначающий высшую степень удовлетворенности джентльмена ночью, проведенной с новой подружкой, когда нет ни охоты говорить, ни сил на объяснения, а друзья требуют подробностей. Но тут этим не удовлетворились:

— Нет, ты толком скажи!

— Должен вам признаться, господин инструктор, что прежде я исключительно потребительски относился к женщинам...

— Ну?

— И детей у меня нет...

— Да к чему ты все это говоришь?!!

— К тому всего лишь, что до сегодняшней ночи я, оказывается, не знал любви. Это не машина. Это новая эра в авиации а по совместительству и произведение искусства... Если вы не против, я нареку ее детским именем, — отсоединившись и выпрыгнув, Дубтах повернулся к самолету и с пафосом произнес, — да будет именем твоим отныне, коим я нарекаю тебя, — "Ухугху"! "Ухугху"!!!

— А что это значит?

— Что? А, в переводе со староджуттского это обозначает "неясыть". Это здоровенная такая сова, бесшумная тень ночная с мягкими серыми перьями.

— Ты, наверное, догадываешься, что вся эта спешка — далеко не случайна? Я хочу сказать, что машина может получить взрослое имя даже слишком скоро...

Позже, ознакомившись с содержащейся в контрольном компьютере "схематической записью проведенных эволюций", наставник его только покрутил головой: подопечный наслаждался полетом, как жаворонок в погожий день, но при этом вытворял такое, что, по слухам, умеют делать только колибри. А вот не является ли этот дилетант лучшим пилотом, нежели он сам? Хотя нет: их просто нельзя сравнивать между собой, как нельзя сравнивать брашпиль — с кулебякой, а статую — с наручными часами. Вот еще как-то он оружием овладеет... Но что— то подсказывало ему, что и тут все будет в порядке. Точно он не знал, потому как в работе с господином Людвигом принято было, чтобы левая рука не ведала, что творит правая.

XIII

Темнота уже стала привычным условием работы, и в этой темноте молчаливые техники привычно выкатили машину на сликовую полосу, а Дубтах так же привычно выполнил ритуал предполетного контроля— подготовки— получения формального разрешения на взлет. Единственным отличием было то обстоятельство, что на подвесах под "активным" обтекателем вместо обычных объемно— весовых имитаторов в эту ночь висели две длинных серых сигары весом по семьсот пятьдесят килограмм каждая. С виду — просто бомба, а на самом деле — непонятно какая, без маркировки, и таких в точности он еще не видел. Видел подобные, и догадывался, что это такое, но точно сказать все— таки не мог и тогда, а между этими понятиями лежит самая что ни на есть принципиальная разница. Разрешая вылет, его обязали к получению инструктажа непременно по второй схеме, мотивируя это тем, что у него в полете будет достаточно времени, а процедура — именно такова.

С определенной поры у него исчезла всякая необходимость повторять дважды что— либо, касающееся практики пилотирования: напротив, однажды полученный навык определенным образом "дозревал" и, при необходимости, реализовался уже в усовершенствованном виде. Поэтому на этот раз старт его со "слика" очень сильно напоминал катапультный старт: вой, звон, и машина почти с места оторвалась от земли. Четко став на курс, с оптимальной скоростью и на оптимальной высоте, Дубтах получил с Земли код программы— инструкции и вывел ее. И здесь все было, как обычно, за исключением последней строки: "Данные метеослужбы для места назначения будут переданы через антенны самолета Дальней Информационной Координации одновременно на дешифратор и программу код ... компьютера управления оружием. Использование указанной метеопрограммы в случае применения боеприпасов в спецснаряжении является строго обязательным." А вот не знает ли уважаемая инструкция, что в данном случае обозначает слово "спецснаряжение"? Его личный опыт вкупе с глубоким проникновением в историю свидетельствует, что непременно какую— нибудь гадость... А глубокая интуиция с незаурядным нюхом упорно твердят, что данный случай — не исключение. Двигатель деловито гудел и звенел, поддерживая на высоте в одиннадцать — двести оптимальную скорость в две тысячи двести километров в час. И, как это уже бывало и раньше, в какой-то момент вступил Хор. Когда гул заполняет слух, не оставляя места ничему постороннему, слуховой аппарат поневоле напрягается так же, как и в полной тишине, и в конце концов добивается своего, начиная слышать то, чего нет в программе: это может быть торжественный гимн на незнакомом языке, песня военных лет (этак, — второго-третьего года боевых действий), ура— патриотическое песнопение периода Восьми Лет, литургия типа анафемствования — или же что-то столь же воодушевляющее. Вот и сейчас, в липком, всепроникающем гуле хор не мужских — не женских, очень вроде бы серьезных и старательных, но все равно — издевательских голосов затянул свое, только на этот раз он явственно мог разобрать слова, которых не знал и не слышал раньше:

Гон-чим Ди-кой Охо-о-ты

Лю-ба-я те-сна о-би-и-тель

Де-мо-нов на сво-бо-о-ду

Вы— пус— ти по— ве— ли— итель

Бе-ше-ной пе-ны кло-о-чья

С ос-трых клы-ков ро-ня— а— я

За кро-ва-вой до-бы-чей мчи-ится

Псов по-лу-ноч-ных ста-ая

И откуда-то смутно знакомый припев:

Нас не за-дер-жат сте-ены

Не ос-та-но-вят кре-епи

Бу-дешь вла-ды-ка до-во-олен

Толь-ко спу-сти нас с це-епи!

Ай-яй-яй... Нервы. Неужели же, — хоть и трудно поверить, — нервы, или же им просто— напросто овладели приличествующие случаю дьяволы? Это было бы, понятное дело, куда полезнее... Блок коммуникации, поставленный на режим подтверждения, ритмично, раз в минуту выводил на экран зеленую вспышку, сопровождающуюся звуковым сигналом, — откуда— то, с семисоткилометрового расстояния с антенн громадного "Т— 44" "Инвубу", бесконечно кружащего во тьме, до него долетают специальные, только для него предназначенные импульсы, — помнят его, значит, и неусыпно заботятся. Более того, ради него, важной персоны, в компьютеры приграничных РЛС введена ма— аленькая поправочка: те импульсы, которые будут (ЕСЛИ — будут) зафиксированы при прохождении его самолета, будут стерты, а потом точно так же будет стерта сама стирающая программа. Чтобы уж вообще никаких хвостов не было. Хотя так, вообще говоря, не бывает... А вот и они, — защелкали, неприятно задевая нервы, иррегулярные импульсы с двух "гребешков" Пятого Поста. Так что как хотите, только программа — программой, а он — это он... На крутом снижении он провалился резко вниз, на высоте в сто выровнял машину и вырубил двигатели, закрыв воздухозаборники и подняв мощность, подаваемую на компенсирующие поверхности. В кабине стало почти тихо, и замолк дьявольский хор в ушах. Граница (Долго ли?) осталась между тем позади, и сейчас под ним понеслись темные воды пролива Годиссар, воды сугубо международные, зато уже через тридцать километров начнется береговая полоса Нангалемни, страны песка, нефти и непрерывных неприятностей, но теперь уже и — большой химии и большого, — в перспективе просто громадного, — электричества. Впрочем, построенные и еще только строящиеся гелиоэлектрические установки, целые поля, занятые ими, находятся поглубже, перемежаемые полосами диэлектрических насосов и первой за последние четыре тысячи лет в здешних местах зелени, достойной этого названия. Проходили. Знаем профессионально. На тактической карте — три одиночных "Гржим— 888", — и хрен с ними, — и еще звено из пяти современных и могущих быть оч-ень опасными "О-15" "Ольфтар". Интересно, зачем это продают третьим странам современнейшие истребители? Теперь под ним невидимо потянулось сухое плоскогорье Альфадрунг, на котором и располагалась предназначенная ему цель. Сигнал — начало режима. Запуск программы "М 7891 "Базальная метео"... Она требует дополнительных данных, поэтому запускается "КС 124312" "пространственной коммуникационной". Еще сигнал. Ладно, если они так уж настаивают, введем эту их пресловутую "метеорологическую специальную". Теперь подряд две кнопки: "анх" и "рабочий режим". Самолет вздрогнул. Все. Больше от него ничего не зависит. Даже вблизи, даже на дьявольских его приборах бомбы промелькнули в виде крайне размытых, никаких зеленых пятен. На короткое время он увидел впереди огни какого-то небольшого поселения, но ничего не стал выяснять. Кроме кое-какого оружия для воздушного боя у него все равно больше ничего не было, поэтому, развернувшись, как он это любил, с резким снижением, пилот направил машину восвояси. На строго определенной высоте две бомбы, опустив под определенным углом к поверхности тупые носы, разошлись четко рассчитанным веером, а спустя короткое время с жутким, омерзительным звуком, похожим одновременно на шипение и хлюпанье, усиленные и сжатые почти до взрывной громкости, выбросили два конических факела "Северного Жемчуга". Это была такая тяжелая, маслянистая жидкость с радужным отливом, и ее тяжелые брызги, летящие со страшной силой, с размаху накрыли всю территорию лагеря, ударили в крыши и окна, наполнили воздух стелющимися парами, лишенными запаха. Часовые на вышках что— то такое услыхали, настороженно подняли головы, схватились за грудь в бесплодных попытках вдохнуть и повалились с серыми от удушья лицами. Часовой у входа почувствовал у себя на лице непонятно откуда взявшуюся влагу, стер ее ладонью и, сипя горлом, грохнулся на песочек. Часовой в затемненной будке инстинктом почуял неладное, поднял тревогу, но дверь была открыта, "Северный Жемчуг" неторопливо до него добрался, и паникер, недолго провозившись, с розовой пеной на серых губах замер в своем удобном кресле. Командир смены, астлан Мон-Баррах, будучи разбужен тревогой, остро глянул в окно, разом сообразил, что на пост кто-то напал, и не увидал на улице нападавших. Тогда, приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы можно было протиснуться, с автоматом и в мягких туфлях, перекатом вылетел под равнодушный свет прожекторов. При этом он опрометчиво сделал вдох и даже успел издать пронзительный вопль, но встать уже не смог. В нескольких местах почти одновременно зазвенели стекла, сноровисто выбитые прикладами или прямо стволами, но выстрелить не успел почти никто. Хуже всего пришлось осторожным, тем, кто хитроумно не раскрыл окон и дверей, потому что до них "Северный Жемчуг" добирался медленно, постепенно, малыми дозами. Надо сказать, что достаточная доза препарата была, вообще говоря, по общим меркам крайне незначительной, и часа через два с половиной, захлебнувшись вспененной сывороткой собственной крови, угомонились даже самые беспокойные. "Северный Жемчуг" не был нервно-паралитическим газом: оставив в покое многострадальную ацетил-холинэстеразу вкупе с прочими холинэргическими системами, он мгновенно блокировал действие других ферментов, по большей части — с активными тиоловыми группировками. В результате этого сыворотка крови начинала стремительно пропотевать из сосудистого русла — в просвет легочных альвеол, делая газообмен в легких совершенно невозможным. "Северный Жемчуг" был деликатным продуктом: под воздействием атмосферного воздуха он даже и в темноте потихонечку окислялся до нетоксичных и нехарактерных продуктов, а при свете с длиной волны короче семисот нанометров скорость такого окисления возрастала в десятки и сотни раз. Таким образом, к полудню человек с достаточно— крепкими нервами мог бы без всякого риска устроить в лагере, например, — пикник. В тот момент, когда часовой на вышке почувствовал первые признаки нездоровья, в отброшенных взрывом оболочках бомб сработало маленькое устройство, — Молекулярный Детонатор, и материал корпуса в считанные минуты превратился в мелкую минеральную пыль. Остатки микросхем, расположенные так, чтобы взрыв вышибного заряда уничтожил их, мелкими частицами стекла и полупроводников рассеялись по пустыне — там, где немного ранее упали разлетевшиеся на километры обломки прочнейшей, но не очень обильной керамики. Поскольку на широте Центра стояла уже середина осени, черная птица вернулась на аэродром до рассвета. Откинув кабину, Дубтах немного посидел и вышел, разминая засидевшееся тело. Инструктор— пилот первым встретил его и перехватил по всем правилам, требуя поделиться впечатлениями:

— Ну как, как?

— Не знаю, — Дубтах в некотором недоумении развел руками, — ей— богу... Взлетел, слетал, вернулся, сел. Время от времени я запускал всякие там программы в процессор, и тот, по всей вероятности, работал. Что там делал я и делал ли хоть что-нибудь, — не знаю, не уверен. Не знаю вообще, зачем я понадобился, все было так же просто, как съесть ломтик сыра... Господин инструктор, полагаю, мне уже можно идти спать?

— Идите. Увольнение от занятий на два дня.

XIV

Утром, чувствуя себя несколько сонливым после ночных приключений, он с изумлением вспомнил, что сегодня занятий не будет. То, как он жил последние три с половиной месяца, нельзя было назвать даже сверхнапряженным ритмом. Это был бы ритм попросту убийственный, не возникни у него энтузиазма, близкого, пожалуй, к религиозному фанатизму, и началось это сразу же после начала реальных летных тренировок. Слава Богу, — Те, Кто Определили Его Путь, усадили неофита за штурвал очень быстро, буквально через десять дней после начала занятий. Это можно было бы назвать даже определенной поспешностью, но они, как всегда, не ошиблись. Потому что после начала полетов все разнообразие, необычность, напряженность занятий как— то систематизировались и обрели смысл, перестали так утомлять. И все равно, все равно это были такие дни, в которых пять минут свободного времени — было по-настоящему много, за это время можно было очень немало успеть, а сам день, пока он длился, при взгляде изнутри, казался бесконечным и безграничным, невероятно огромным, зато кончившись, — оставлял впечатление пролетевшего за единый миг. Ощущение сверхмонолитности, плотности, как у плоти Белых Карликов, как время, стянутое в тугой узел всесодержащей точки. Выходных и праздников не было. Сетан Койбре, — нашел на него вдруг такой стих, — проговорил как— то раз, странно усмехаясь и по мерзкому обыкновению своему глядя собеседнику прямо в глаза:

— Курсант, вы, может быть, догадываетесь, кем являются люди, которые вас учат, но достоверно знать этого все-таки не можете... За редким исключением профессиональных педагогов вроде меня, это просто-напросто лучшие специалисты Конфедерации. Каждый в своей области. Их время стоит буквально бешеных денег, поэтому о выходных рекомендую забыть. На всякий случай.

Поэтому день нынешний вызывал у него почти испуг, ощущение, как будто он, выставив плечо, корпус — бульдозером, напрягши все мышцы, отошел метра на три, разбежался — и с бешеным порывом ударил в дверь, а она оказалась вовсе даже не запертой, легко болтающейся на хорошо смазанных петлях, да еще вроде бы как на манер картонной. Вместо очередного сверхплотного временного сгустка оказавшись в безделье, он поначалу провалился в день, как в пустоту. Он слонялся по коридору, а кругом ходили люди, не обращавшие на него ни малейшего внимания, входили и выходили в разные двери и говорили между собой вроде бы и знакомым языком, но вещи ему совершенно неизвестные и оттого малопонятные. Вообще в воздухе чувствовалась некоторая взвинченность, даже с примесью легкой истерики, но на пути ему как на зло не попадалось ни единой знакомой физиономии, а к незнакомым он подходить не хотел, потому что чувствовал: спроси он кого— то, не знающего лично его о сути происходящего, так непременно попадет ежели не в шпионы, так в дураки, чужаки, журналеры и прочие нежелательные элементы. Поэтому, увидав важную, загадочную и грубую, словно у древнего идола, физиономию доктора М`Фуза, он искренне обрадовался:

— Радости, господин инструктор.

— Радоваться и вам, господин курсант.

При этом выглядел он каким— то слегка недовольным.

— Позволите задать вопрос, господин инструктор?

— Не стесняйся! Все равно же болтаюсь, как дерьмо в прибое, и непонятно, из-за чего... Что случилось-то, к демонам водяным и болотным? Из-за чего беспорядок-то устраивать? Кому от этого лучше? Никогда не понимал манеры белых по любому поводу отлынивать от работы...

— Так что за повод-то?

— А повод страшно важный. Очень пышный и развесистый повод для безделья, к чертям водяным и болотным... Та непременная причина, что сегодня аж в восемь вечера на Медиану должен сесть после первого полета по полному циклу трансатмосферник нового поколения "МС — 1— 1" "Мисшифар". По этому случаю предполагается прибытие всяких важных шишек, включая официально-высокопоставленных, глубокозапечатанных, просто держащихся в тени, а также конкурирующих, а также тех, кто решил под благовидным предлогом расслабиться и ощутить сопричастность. Высокопоставленные непременно будут со свитами, а значит банда соберется еще та... По моим расчетам, — уникальная банда...

— Хорошо, но если этот ваш "Несущий Смятение" имеет прибыть аж в восемь вечера, то к чему отменять занятия, ежели сейчас только полседьмого утра?

— Не знаю сынок, не знаю... Говорю же, — для меня этот ваш обычай навсегда останется загадкой. Слушай, как ты думаешь, сколько мне лет?

Дубтах, думавший, что — пятьдесят четыре, без запинки ответил:

— Осмелюсь предположить, что лет сорок семь — сорок восемь, господин инструктор.

— Ты самую малость ошибся. Мне шестьдесят три. И сколько дней из этих шестидесяти трех лет я бездельничал, как ты считаешь?

— Опасаюсь снова попасть впросак, господин инструктор.

— Пальцев на двух руках хватит с гарантией, — торжественно произнес М`Фуза, — может быть, даже на одной, но за это ручаться не могу... Так каким образом я могу уметь бездельничать, скажи на милость?

— Разрешите высказаться?

— Выска-азывайся, — махнул рукой М`Фуза, — даже интересно.

— А не позаниматься ли нам вдвоем? Ежели уж совсем нечего делать?

— Дельно, — лицо М`Фуза расплылось в широкой ухмылке, — и, — право слово, — не ожидал... Пойдем скорее переодеваться...

После обязательной, в плоть и кровь вошедшей разминки М`Фуза дал ему "отработку":

— Преодоление стены при помощи веревки гладкой и веревки узловатой!

Надо было, стоя у стены, обмотать вервие вокруг короткого, чуть наискось торчащего под потолком куска рубчатой арматуры и вмах взлететь по стене. Это у него получилось со второй попытки броска. Во втором задании небольшой, замысловато— изощренной формы якорь нужно было забросить в одно из небольших квадратных отверстий, также находящихся под потолком, натянуть шнур так, чтобы цементированная сталь впилась в бетон, не допуская ни малейшей слабины добраться до отверстия, отцепить якорь — спуститься назад с шестиметровой высоты. Дубтах соскочил через эффектное двойное сальто. М`Фуза кивнул:

— Теперь — полный комплекс с "дорожным плащом"...

Дубтах мимолетно, но так, чтобы, не дай бог, не заметил инструктор, завел глаза на манер Великомученицы Хьерпьертах с одноименной картины Эйксезе. На полный комплекс у него ушло минут сорок, на протяжении которых ему порой казалось, что сердце выскочит из груди, порой — что его пальцы все-таки выпустят проклятый "дорожный плащ", а иногда, для разнообразия, — что мышцы вопреки науке все— таки лопнут. "Гэх!" — по той же науке, всей грудью, без участия голосовых связок сказал он наконец, вдохнул медленно и глубоко, после чего неожиданно для себя самого быстро восстановил дыхание. Чернокожий подозвал его к себе:

— Ты еще куришь, а?

— Как-то, недели через две занятий, у меня вдруг перестало куриться.

— Говорил же я вам: все-е бросите, до единого... Продолжим.

Они проработали четыре с половиной часа, — в два раза больше, чем обычно, но М`Фуза вел тренировку, при всей ее напряженности и остроте, на редкость продуманно и с глубоким проникновением в состояние ученика. В этот день Дубтах впервые погрузился в боевой транс без усталости, без страха, без мыслей. А потому — без ошибок. М`Фуза говорил, что умей они входить в "Здесь И Сейчас" по своей воле, от учебы осталось бы только развитие силы и выносливости. Остальное было бы почти и вовсе ни к чему.

— Сходи в душ, переоденься... И знаешь, что? Возвращайся-ка ты сюда... А пока ты потел, в эту седую голову пришла резонная идея: почему бы тебе, собственно, не сопровождать меня на предстоящем шабаше? Людей посмотришь, знакомства какие заведешь...

— А пустят?

— Сынок, тебе задание на развитие воображения: представь себе человека, который стал бы задавать ненужные вопросы — мне. И тем более — куда-то там меня не пускать. Вообразил? Правда, забавно выходит?

Попытавшись выполнить задание, Дубтах поневоле рассмеялся, поскольку заданный образ выглядел сугубо мнимой величиной. Зайдя в тоннель, который никогда раньше не посещал, через дверь, на которую никогда раньше не обращал внимания, он увидал довольно много людей, ждущих поезда. Над узким, тесным, паршивым перроном стоял приглушенный гул голосов, в котором отчетливо чувствовалась та самая взволнованность, то, что целесообразнее и точнее назвать скорее "взвихренностью", чем "взвинченностью". Возраст, привычки, цинизм, усталость, — все это как бы стало тоньше и сползло, осталась только суть, то, что, в случае чего, объединяло всех Людей Этого Места от пилотов и до бухгалтеров и от секретарш до ведущих разработчиков. Когда происходило нечто, обнажавшее суть этого места, не оставалось равнодушных.

Где— то по левую руку раздался раскатистый, пульсирующий рев, и, предваренная плотным порывом ветра, на ржавые, испятнанные маслом, уродливые, как свежевыпущенные внутренности, рельсы вырвалась длинная тысяченожка поезда. Внутри все было предельно функционально, крепко, и грубовато, соответствуя стилю приблизительно сорокалетней давности. Конструкторы тех незабываемых лет позаботились, чтобы форма их жестких, как устав гарнизонной службы, скамеек ощущалась, по возможности, всем телом. И свет в вагончиках спартанского облика был под стать остальному: тусклый, но каким— то образом при этом резкий, утомляющий глаза. Ритмическое покачивание и перестук на стыках заслуженных, матерых рельсов гипнотизировали, пробуждая какие— то воспоминания и вызывая отрешенность, своего рода покорность судьбе. Так, со средней скоростью, без всякой спешки они ехали минут пятнадцать, после чего серый сумрак тоннеля начали пересекать огненные штрихи ярких ламп, покачивания вагона замедлились, а потом поезд с раскатистым скрипом затормозил у ярко освещенного, гораздо более парадного перрона. Портал выхода из тоннеля находился в здании, построенном лет тридцать— тридцать пять тому назад, с просторным вестибюлем, высокими белыми колоннами квадратного сечения, прохладным сумраком и эхом, как на вокзале, от множества сдержанных голосов.

Дубтах, стараясь все-таки, на всякий случай, не терять из виду доктора М`Фуза, с невозмутимым видом прибился к одной из групп собравшихся, объединяющей пилотов лет по сорок, с лысеющими макушками и характерным пристальным взглядом, каких-то джентльменов в шелковых серых пиджачках, белых рубахах, при ярких газовых шарфиках, повязанных свободным бантом и в мягких бесшовных башмаках, сутулых очкариков в вытянутых джемперах, посыпанных пеплом и перхотью, не выпускающих изо рта сигарет. Чувствовалось, что здесь собрались люди существенно разного назначения, но приблизительно одного ранга, плоть, опору и основу Центра, трудяг, упорством и квалификацией которых делается восемьдесят процентов того, что вообще делается в этом степном гнезде. В помещении, где собрались все эти люди, стояло множество разрозненных и составленных вместе столов, было привычно, густо накурено и все так же стоял неумолчный гул. На столах стояли початые и полные бутылки "Августовского Эля", а кое-где виднелось желтое стекло пятидесятиградусного "Ван"-а, стаканы, пепельницы, скромная, сборная закуска. В этом обширном, странном, неправильной формы помещении, похоже, особенно не чинились: рысьи глаза Дубтаха подметили в дальнем углу яркий малахит парадного мундира генерала от ВВС, а ближе, в голубовато-сером, в портупее, подпирал колонну генерал со— овсем другого влиятельного ведомства, занятый оживленным разговором с каким— то явным технарем. Собравшись тесным кружком, у входа беседовали, куря черные трубки, люди в темно— пурпуровых официальных костюмах, лысые, массивные и багроволицые: это вам не генералы, это намного серьезнее. В них с первого же взгляда можно было узнать хозяев, воротил, людей, искренне не знающих размеров своего состояния. И все одинаково ждали, храбрясь и не зная, почему, собственно, волнуются. Выпивалось сравнительно умеренно, но все— таки выпивалось.

— Господин Людвиг, что вы там делаете? Независимость решили объявить? Идите сюда...

Подойдя к знакомым, он уселся на железный, обтянутый черным пластиком стул, и, наконец, почувствовал себя вроде бы как своим. Общий гул голосов словно бы расслоился, и теперь он, будто обретя слух, стал различать отдельные разговоры. Водки ни— ни. Он взял подозрительной чистоты стакан и налил себе "Августовского". Высокий альт мужчины, сидевшего от него через одно место, разносился довольно далеко, слушатели сочувствен но внимали ему:

— А историю со "Светом Далекой Звезды" слыхали? Нет?! Да вы что— о!!! Там такая комедия была, хочешь плачь, хочешь смейся...

Он вдумчиво припал к стакану.

— Ну?!

— Так ведь восточники "Ориеллу" свою сделали, отладили, значит, все чин по чину... У них там вообще ну до того названия трогательные, — аж за душу берет. Начальство-то чего? Езжайте, мол, сделайте на востоке такую же "Медузу", отладьте, командировка вам, сроку год, потом премия хорошая. Ну, наши, значит, почесались, где настрекало, а делать нечего, — связываются, — мол, ждите гостей... А они чего? "У нас есть свои, оригинальные идеи в области тенденционно-сенситивной разработки и проектирования" — да: "Руководство выражает вам искреннюю призна— ательность..." — а под конец: "Но мы считаем наш подход более последовательным, более принципиальным, более охренительным, более зашибительским" — короче, — более перспективным. А в переводе с говноедского на человеческий обозначает: без сопатых обойдемся. Чильвецки всю свою банду замордовал и заморил, куратором над ними самолично Реллоу Кам, к Скелету без доклада дверь ногой, и все такое прочее... Долго ли, коротко, "Ориеллу" сделали, отчитались как положено, коллекторы запустили, на режиме поглощения ждали аж месяц... Ну, потом, понятное дело, — давай результат! Они з-заказывают бомбардировщик, прямо как в том анекдоте, чтобы все супер-пупер, чтоб все сверх, а кроме того, чтобы еще и задницу пилотам сам подтирал, но при этом мог бы и вовсе без пилотов. Чтоб все показатели — на тридцать процентов и более... Эта их штука и рада стараться, адаптирует поточные линии, в-врубает эти их МС-бассейны, — классная штука, надо вам сказать, — и з-запечатывает процесс. Через две недели входят они в этот свой инкубатор, глядят, — и впрямь самолет, и на бомбардировщик похоже, и выглядит... солидно, строго так, импозантно, — рассказчик сделал паузу и обвел зрителей взглядом, — вот только влезть в него никак нельзя, и до агрегатов не доберешься, только резать, а как управлять — никто не знает! Видите ли, — возможность разборки не предусмотрена, позабылась как-то. И ряд сходных штучек в этом же роде, причем одна другой забавнее. Скелет за голову схватился, Чельвя со товарищи в клочки порвал, эти клочки спалил, а пепел спустил в унитаз и смыл, — а делать— то что? Стали в массиве Безусловной Программы копаться, ошибки искать, — тут они, понятное дело, погорячились, легче собственного прадедушку оживить на предмет выявления хронического алкоголизма...

— Ну?!

— Счас, горло пересохло... Ну и нас позвали, чтобы мы, сироты горькие, со своим топорным и недоохренительным подходом... Ну известно, что глупости только таким вот недомекам и искать, дурак — он по определению специалист по глупостям...

— И как?

— А раз плюнуть. Ну, друга моего сердечного, Кайриля, все вы знаете, — он указал в несколько диагональном направлении, где пьяно кивал головой и бессмысленно улыбался один из джемпероносцев, заметно выделяющийся из пока что еще трезвой компании, — он у меня парень совсем простой, чаще спинным мозгом мыслит... Так вот, он сел, и стер Т-программу всю, как есть, чтобы, значит, ничего не осталось. Двое суток стирал, сердечный. А что потом делает мой друг Кайриль? Смотрит, что осталось. Поглядел, — и опять за свое, всю директ-программу того, — под корень... Ну, с оставшимся, — он сделал небольшую паузу, и слушатели все, как один, заржали, — разобраться было невпример лекше: там базовый алгоритм формирования коллект-задания был ну до того талантливый... Аж сочилось. Только немножко слишком лихой. Ну, тут мы с другом... Но холоду на них напустили-и, — ты что! До того корректные были, до того вежливые... При бабочках!

— А вот это ты врешь! В бабочки, — в жисть не поверю!

— Нет, почему? Так, не снимая бабочек, их в это самое носом и тыкали.

— Что, совсем не тянут?

— Ты што!!! Еще как... Там все всерьез, кое-что так и вообще... Просто со всяким может случиться. Нет, но самолет этот, куда не влезть, — умора! Видали мы это чудо техники...

Напротив и чуть справа, не слушая баек резвящегося системотехника, негромко переговаривались еще два человека: явный администратор лет сорока пяти, сидевший нога на ногу, так что видно было белоснежные носки, и еще один технарь. Сутулость, очки, вытянутая хлопчатобумажная куртка не позволяли сразу оценить, как он огромен. Кулаки размером с буханку хлеба, с ужасающе массивными костями, перевитые канатообразными жилами, черной шерстью поросшие предплечья покоились на столе, до половины высунувшись из слишком просторных рукавов. В размахе сутулых, покатых плечей было нечто нечеловеческое, присущее, скорее, титанам. Огромная голова поросла крутыми кудрями какого-то сивого цвета, и держал он ее немного набок.

— ... этого я никогда не пойму. Разработали, спроектировали, Т— программу собрали-проверили-сдублировали-утвердили... Почему нельзя было и сделать у нас? На хрена, прости ради бога, имея два центра, нужно было делать еще и верфь у черта на рогах да в чистом поле?

— Ну, официальная версия гласит, что у нас нет готовых цехов такого размера...

— Ой, брось! "Гороссусы" есть где делать, а трансфы — негде!

— ... и одновременно с надлежащим оборудованием. Скажи-ка, — давно мы наводнили рынок современными крупнотоннажниками? Что-то не упомню раз говора о сокращении заказов!

— И все равно рациональнее было бы организовать транс-верфь на базе готового, устоявшегося производства. Не то ты говоришь, не то. Просто у Пернатого Змея есть сын, — согласен, дельный мужик, — но тот его непременно в первачи протащить хочет, в директора, чтобы у него положение было, как у нашего Слона... За его, кстати, здоровье...

— За его. Что приятно — не кривя душой.

— Что, сынок, — смотришь на дяденьку? — Дубтах, поглощенный подслушиванием, не заметил, как доктор М`Фуза оказался на соседнем стуле, и поэтому вздрогнул при его словах, сказанных почти ему на ухо. — Правильно смотришь, это последний человек, с которым я хотел бы сойтись врукопашную. Если господин научный советник первого ранга Ульфар Крэгг Магирра заденет меня хотя бы случайно, вскользь, схватка кончится тут же.

— Это видно, что мужчина сильный.

— Тут видимость составляет дай бог одну пятую часть сути. Он может согнуть рельс и порвать пополам два сложенных вместе тома "Большого Техникона". В его роду такое повторяется приблизительно через поколение, но у него еще и очень, очень хорошая голова, чего в предыдущих поколениях не наблюдалось. Добрейший души человек, хотя, если очень постараться, все-таки можно разозлить. Знаешь, наверное человеку все дается все же зачем-то, не просто так... Во время Союзнической Войны, восемь лет тому назад его накрыло прямо на аэродроме, где он готовил к эвакуации оборудование. Слегка контузило, и эти идиоты не придумали ничего лучше, чем взять в плен Ульфи Магирру... Приходит это ученый муж в себя на окраине города, связанный, запертый в сахарном складе, отведенном под тюрьму для военнопленных. Мышление у него глубокое, объемное, точное, солидное, но есть элемент некоторого тугодумия. Не вот вникает и начинает соображать... Так вот он подумал-подумал, да и рассерчал. Он и так-то, а уж если расстерервенившись... Что там, говорят, было! Средний результат был, — между стадом бешеных носорогов и пятитонной авиабомбой. Одного из этих он, например, перебросил через крышу гаража, и тому еще повезло, — жив остался. Остальных он размазал и разбрызгал по стенам. Этого их... Команданте, что ли? Как гвоздь вбил в письменный дубовый стол, так что мясо было прослоено щепками. При этом оружие — сохранил, с командованием — связался, они там круговую оборону держали, пока к ним не завернула отступающая колонна наших. Говорят, там от одного вида бледнели и блевали даже пьяные морские пехотинцы из старослужащих...

Краем уха Дубтах услыхал сдержанный голос одного из собеседников:

— А вот и он... Легок на помине.

— Кто?

— Пернатый Змей, собственной персоной.

— Где?

— А во— он там, у входа...

Дубтах обернулся и увидал в указанном месте лично Его Высокопревосходительство Л.Ш.Кускрайда, трясущего руку какого-то невысокого плотного мужчины с седой головой.

— Простите, господин инструктор, схожу, засвидетельствую почтение...

— Сходи-сходи... Так, значит, ты именно его протеже? Крепко...

Дубтах пробирался к выходу, стараясь обращать на себя как можно менее постороннего внимания, и услыхал:

— Ребята там, в два-бис, не в манифестном зале слежение организовывают. Не желаете присутствовать?

— Спасибо, непременно. Несколько попозже.

— Ваше Высокопревосходительство, а мне нельзя э-э-э... присутствовать?

Кускрайд несколько секунд глядел на него так, словно не в силах был вспомнить, а потом совершенно по— овечьи хихикнул, словно заблеял потихоньку: — Забавно... А почему бы, собственно, и нет? Идите, юноша, до посадки еще долго, а до банкета, — ге-е-е-е, — еще дольше...

XV

— Взлетел?

— Да ты что? Ждем в восемь, а лететь ему, вместе со взлетом и посадкой, не больше сорока минут... Лучше проверь все еще раз, набело...

— Этим и собираюсь заняться. Давай...

— Азимутальный...

— Контакт. Код по всем индикаторам.

— Треугольник— А...

— Ажур...

— Треугольник— С...

— Нормально...

— Треугольник— вершина.

— Устойчиво.

— Связь с пускающим...

— Сейчас... Есть связь с пускающим через стационар. "Мыс", "Мыс", вызывает "Степная", проверка связи. Как меня слышите, прием...

Что— то щелкнуло, и оглушительный голос проревел:

— "Степная", слышу вас хорошо, прием.

— Я вас тоже слышу нормально, конец связи.

— Ты бы еще погромче включил, придурок!

— Извини.

— Ладно... Основные маяки...

— В порядке.

— Аварийные маяки...

— Аварийные в норме.

— Звено сопровождения...

— Минуту... Эй, вы там не заснули? Прием...

— Сам не засни. На местах.

— Запасная полоса...

— Так... В порядке все три.

— Спасатели?

— Погоди... Медицина... На месте. Пожарные... На месте... Поисковики — уже в вертолетах.

— Поди, причастились уже.

— Это уж как положено. Работа у них такая.

— Ф— фу... Ну, пока все.

— А в последний момент, как всегда, вылезет какой-нибудь непротык.

— Чирей тебе на губу.

— Да нет, я так...

Он не договорил, дернувшись всем телом, потому что репродуктор рявкнул с прежней ушезакладывающей, сокрушительной громкостью:

— "Степная", "Степная", вызывает "Мыс"! Как слышите?! Прием...

— Так и не сделал потише, идиот! — Прошипел старший из операторов. — "Мыс", слышим вас хорошо. Прием...

— А видите как? Га— га— га— га— га... Пятнадцать минут, прием...

— Таймер отсчета пятнадцатиминутной готовности включен. Прием...

— Синхроблоки включить в момент "ноль". Прием...

— Подтверждаю, включение синхроблоков в момент "ноль", режим включения автоматический.

Но, хотя все это и было просто-таки пот-трясающе интересно, Дубтах почувствовал, что пора проваливать, пока другие зрители не заняли лучшие места на стадионе.

— Спасибо, господа. Даже не заметил, как время прошло...

— Не за что, соискатель. Передавай привет там, на большой земле...

— А почему соискатель?

— Ну это же очевидно: будучи явным непонятно кем, ты находишься сейчас здесь. Значит, определенно, ищешь неприятностей. А парень ты, похоже, способный, наверное — удачливый, так что можно не сомневаться — найдешь. Тогда и будем звать не соискателем, но — лауреатом!

— Тьфу!!! А я его слушаю, как порядочного!

— Да ты не обижайся. Пойми — нам ведь тоже обидно. Сколько сидим тут, а самого интересного и не увидим... Тоже свинство, мы же не штрафники какие— нибудь...

— Жалко вас.

— Ладно, вали.

Обыкновенный прямоугольник длиной километров шесть и шириной — метров двести, расположен на большом аэродроме между высоких холмов, поросших лесом и напичканных бог знает чем, и, — похоже, — вместо холмов, которые некогда просто исчезли. Это было не вполне так, и проектировщики "Медианы" выбрали для ее размещения очень неслучайное место, однако же оно выглядело именно так: прямоугольник, вырезанный среди холмов, а на прямоугольнике — "Медиана", сто двадцать четыре гектара плоскости, одетой в покрытие с управляемым трением. Кто-то, очевидно на нервной почве, играл этим управлением, и полоса то превращалась в ослепительно блестящее под фонарями и в лучах прожекторов зеркало, то начинало пугать полным отсутствием отблесков, становилось настолько ничего не отражающим, что до создания этой вещи аналогов просто не существовало. За дурные нервы некто еще получит положенное от начальства, но можно было быть уверенным, что в надлежащий момент все будет не просто в порядке, а, как бы это сказать, — в идеальном, артистическом соответствии с необходимостью. Минут с десять тому назад над их головами с грохотом прошла пятерка "Оззеров". Они без дешевых, вовсе не соответствующих ситуации трюков все-таки умудрились как-то показать себя, — тем, как уверенно, с тяжеловесной, режущей стремительностью машины разошлись веером но при этом сохранили потрясающее единство. Исчезли истребители, и гром реактивных двигателей замолк вдали. Стало ужасающе тихо, и от этого ожидание показалось еще более нестерпимым. Тихо, ровный ряд огней, прожектора, освещающие идеальную плоскость "Медианы", а у кого— то не выдержали нервы, и он прохрипел довольно-таки громко:

— Не понимаю, отчего такой ажиотаж? Чем это принципиально отличается от посадки обыкновенного большегрузного самолета?

На говорившего не хотелось даже оглядываться, и вообще никто, никак не поддержал его порыва. А потом Дубтаху показалось, будто он слышит что— то такое. Да нет, мерещится... Или все— таки что— то слышно?

Если все ждут чего— то,

Это что-то можно услышать?

И то, что не ветер, а слышно

Можно увидеть быть может?

А если мы это увидим,

То что с этим станем мы делать?

Звон. Как будто звенит в аппарате

Данном людям, чтоб слышать,

Так кажется — поначалу.

А можно ли счесть громким

Что слышат все — но не верят

Истинности ощущенья?

А звон меж тем все сильнее

Звон, как в ночном кошмаре,

Когда возникает пред спящим

Кто-то страшнее, чем дьявол.

А звон и еще сильнее,

Словно, клинком расколот,

Звенит, расседаясь, воздух

Сколько ни есть его в небе

Не то, чтобы он стал в этот момент громким, просто — всепроникающий, все — накрывающий звон, непрерывный, однотонный, равнодушный. Гигантский. А потом тот, кто несся оттуда сквозь вечер, разом бросил все шутки. Громадный двигатель достиг вызванными им звуковыми колебаниями окружающих "Медиану" холмов, и те отозвались. А-ха-ха — у-ху-ху, я-ха-ха — ю-ху-ху, а-ха-ха — у-ху-ху, я-ха-ха — ю-ху-ху, — усиливаясь, обрушилось на ожидающих, как тысячекратно усиленный грохочущий рев поезда в тесном тоннеле. Звон и гневный голос разбуженных холмов вызывали физический ужас и подавляли, как звук надвигающейся вселенской, космической катастрофы. А после, совсем незадолгим, появился силуэт виновника нынешнего противоестественного сборища, черная безглазая тень в темном небе, в сопровождении мизерных по сравнению с ним истребителей группы встречи, — всего трех. Не вой, не визг — просто Нота, чистый тон чудовищной величины, труба Судного Дня накрыла холмы и поле всеподавляющим звуком. В нем потерялся солидный, ровный гром истребителей. Черный силуэт едва полз, чуть покачиваясь, и был совсем уже низко, и на холмы, на поле ложился, изредка усиливаясь, сиреневый отблеск гигантских дюз "ДАР-3-30-с2". Труба Судного Дня умолкла и погас режущий отблеск, когда огромное шасси коснулось "слика", и тот, бывший в момент этого сопротивления зеркальным, быстро мерк по мере того, как Несущий Раздор с невероятно глубоким и низким трансформаторным гулом гасил и без того уже небольшую скорость. Дубтах видел снимки и схемы. Видел записи, запечатлевшие "выгулы" машины и первые ее, коротенькие подлеты, но впечатление от очной ставки с "Мисшифаром" оказалось вовсе иного рода. Простых и рациональных очертаний восьмидесятисемиметровый аппарат выглядел все-таки чудовищно. Черный, как слиток сгущенной тьмы, он, по безглазости своей, глухости монолитного корпуса, — из-за мелочей в сущности, — мало напоминал самолет. Больше всего он был похож на диковинную слепую рыбу из самых глубоких впадин океана, порождение безвыходной тьмы и холода. Увидав этакую окраску и оценив некоторую угловатость отдельных элементов, Дубтах без особых затруднений узнал что-то родное и вроде бы даже близкое. Родня-а, — пусть крупноватая, пусть седьмая вода на киселе, — но особых сомнений все-таки нет. К моменту, когда обтекаемая глыба тьмы остановилась окончательно, "слик" под его шасси тоже стал глухим и не дающим бликов.

Люди есть люди, и особенно это относится к подготовленным людям: когда корабль только явил себя в здешнем небе, страх у собравшихся испарился разом, как по мановению волшебной палочки, животное ощущение близящейся катастрофы исчезло бесследно, и все собравшиеся, как один, начали орать, причем не что— нибудь патриотическое, а просто— напросто: "О-о-о!!!", — и Дубтах орал то же самое, причем вовсе не для приличия или за компанию, а от всей души. При этом, однако, реакция у него была существенно лучше, чем у большинства собравшихся, и пока почти все они еще стояли на своих местах, он уже начал равноускоренное движение в самые первые ряды встречающих, а потом, с ними и уже набранной кинетической энергией рванул к борту "Мисшифара". Откуда— то, будто порожденные самой землей, целой массой появились автобусы с зажженными фарами. По мере приближения корабль казался все более громадным и все более жутким, выпуклая стена широковатого корпуса нависала над подошедшими, как тулово потустороннего чудища, Левиафана, выплеснутого на Землю волной Звездного Прибоя. Толпа остановилась в нескольких метрах от машины, образовав своим передним краем аккуратнейшую, будто по линейке обрезанную прямую, через которую никто не решался переступать. Техническая Служба уже подогнала регулируемый трап, и тот метался теперь туда— сюда, потому что техникам никто не удосужился объяснить, где именно в кромешном корпусе гостя прорезана хоть какая-то дверь. И тут медленно, дико, в непривычном месте, находившемся сразу позади рыбьей "головы" чудовища растворились широкие створки грузового разъема. Там горел свет, и по краю грузовой палубы толпилась масса народа. Этого никто из встречающих мало сказать, что не ожидал. Чуть не столкнувшись, но все— таки ловко разойдясь в самый последний момент, два трапа присосались к отвесному краю палубы прямо за двухслойным корпусом, и оттуда, попадая прямо в братские объятия встречающих, густо полезли гости. Чуть ли не первым спустился громоздкий человек в малахитовом мундире авиационного генерала и с бурым, безбровым лицом в буграх от какого— то давнего ожога. Посередине этого пепелища знаком того, что не все потеряно, торчал монументальный, длинный, круглый нос, слегка свернутый в сторону и совершенно розовый. Одновременно с ним спустился высокий, стройный, бледный человек лет тридцати пяти от роду с аккуратным пробором на аристократической голове. Посередине трапа аристократ споткнулся (как-то сразу же стало ясно, что он совершенно пьян), был незамедлительно схвачен за руку Дубтаховым покровителем, более известным в народе, как Пернатый Змий, и совлечен на землю. Потом спустились прочие, молодые и старые, худые и тонкие, отчетливо военные и явно штатские, но равно пьяные. Дубтах приложил все силы, способности и энтузиазм, благодаря чему оказался рядом. Главари встречающих явно были ошарашены, причем настолько, что даже не могли этого скрыть: Пернатый Змий, например, орал на высокого, оказавшегося его сыночком:

— Крухан, кто вам позволил? Что за дикость?! М-молчать, когда тебя спрашивают!!! Отвечай, кто позволил это с-самоуправство?!!

— Какое? — Вопросил Змиев Наследник, и от него пахнуло густым запахом этанола, что не вполне еще стал перегаром. — К-какое самоуправство?

— П-почему вы всей шайкой отправились на экспериментальной машине? Да кто вам позволил, я спрашиваю?

— А к-кто нам за-апретит? Р-решили к... Коллегиально в общем.

Сжав челюсти и бешено свистя носом Л.Ш.Кускрайд с минуту молча глядел в стеклянные глаза своего достойного отпрыска, а потом злобно прошипел:

— Л— ладно, с тобой мы потом разберемся...

— Нет, ты только распорядись, чтоб там внутри вымыли...Кач— чало, черт!

Люди набились в автобусы, как сельди — в бочку, но все— таки автобусов хватило, чтобы перевести всех в один рейс.

Это был совсем другой зал, и вовсе по-другому был он, для нынешних своих целей, оснащен. Бриллиантовым блеском сияла чудовищная старомодная люстра, пылали вдоль стен светильники, по давней моде выполненные в виде Факела Дану, на гигантском столе, застеленном ярко-алыми скатертями, сверкали серебро хрусталь и никель приборов, на столе, установленные в идеальном и продуманном порядке, разноцветились сотнями оттенков блюда, бутылки и графины. Бутылки просто так и бутылки в серебряной оплетке, прямо на столе и в серебряных кратерах, наполненных битым ледком. У служебных входов, замаскированных рядом колонн, очень сильно напоминая собой элитную воинскую часть, в строгом строю стояли дюжие молодцы в зеленых мундирах с золотым шитьем, но без знаков различия, при белых перчатках и при лакейских, угодливо-наглых физиономиях. Рядом с ними, вроде какого— то грозного оружия, стояли тележки. А ведь у него с самого утра, — кроме стакана "Августовского" с ломтиком сыра, — крошки во рту не было! Что значит — нервы: после инквизиторских упражнений М`Фузова толка аппетит бывает, как у слона, а тут только сейчас о еде и вспомнил. Кстати интересно, — где сейчас господин инструктор изволят находиться? В толпе народа темные лица были все-таки редкостью, и Дубтах почти что сразу обнаружил наставника. Похоже, что ради такого случая даже он решил отказаться от своего железного режима. Впрочем, Дубтах сильно подозревал, что чернокожий не меньше его самого любопытен и любит, любит все-таки, зрелища, новые лица, шум, впечатления. Хотя и старается никак этого не показать. Он хрипло шепнул Дубтаху на ухо:

— Сынок, садись рядом...

Поначалу ряд лиц из числа — носителей фраков и мундиров, класса — "скорее — толстых", разряда — "скорее — немолодых" под предводительством давешнего генерала с горелым лицом устроились на проскене в креслах Президиума, причем генерал обратился к собравшимся с официальной, очень правильной по ситуации, но, — местами, — несколько сбивчивой речью. Все слушали, сидя за столами, некоторые даже клевали носами, но ни один не заговорил с соседом и не сделал попытки украдкой чего— нибудь съесть. Потом, слава богу, небожители спустились к столам, Слон в своем малахитовом генеральском мундире произнес еще краткий тост, и лихорадочный процесс банкета начался. М`Фуза задумчиво жевал салат из водорослей и поклевывал маленькие кусочки трепанга с луком под соусом "уэнимоа — вашшан". Напротив Дубтаха сидел хрупкий мужчина с легкими седыми волосами и слегка стеклянным взглядом огромных прозрачно-голубых глаз. Его голова периодически теряла равновесие, но потом он снова начинал упорно и неотрывно гипнотизировать стакан, до двух третей налитый пивом. Это явно был из числа прибывших, М`Фуза с интересом глянул на него, а потом без стеснения указал в его сторону вилкой с наколотым на нее пучком водорослей:

— Знаешь, кто это? Автор идеи "Медузы" и человек, практически в одиночку сделавший для нее интегративную программу. Даже его накачали, мерзавцы...

Сосед "Медузиного Папы", в миру Дзилин Ку Данцанга, по— своему истолковал жест вилкой и подложил ученому мужу жирного Альварского окорока, балыка из веслоноса, салата из слоевищ кашкары с растительным маслом. Сунул ему в руки фужер с "Витабиолом" и проследил, чтобы он его выпил, — а потом и покушал бы все-таки. Но даже и при этом прошло не меньше получаса, прежде чем основоположник начал подавать признаки жизни и проявил к окружающему живой интерес, граничащий со сдержанным недоумением.

А во главе стола подвыпившие вершители, малость — напоказ, выясняли отношения, стоя с полными бокалами в руках:

... И теперь я все никак не могу взять в толк: как это мы все прошляпили, как двенадцать лет тому назад доверили руководство Центром — сорвиголове? Да как ты посмел рисковать собой таким вопиющим образом?

Ответ был хрипло-раскатист:

— Вот в былые времена мостостроитель становился под мост, по которому в первый раз пускали перегруженный состав, а уж нам— то и сам Бог велел! И риска ку— уда меньше!

— Всю банду во главе с тобой — ув-волить!!! Взашей выгнать!

— Предусмотрено: мы там часа за два до вылета присягу дали, — организовать, если что, всеми изгнанными силами частную лавочку и всех вас к демонам разорить! Кроме того, — там, на Мысе, делать сейчас совершенно нечего, а здесь у нас у всех полно дел. Вот и напросились подвезти. С оказией, значит.

— Вы что — все пьяны?

— Вот этого вот не надо! Нешто мы не понимаем? Пилоты — ни— ни! Мы им пообещали, что потом — всем по недельному отпуску, без права привлечения...

За всеми этими экивоками явственно чувствовалось незримо принятое решение спустить происшествие на тормозах. Впрочем, надо думать, что уж сыночку-то Его Высокопревосходительство мозги еще прочистит... Еще маринованного угря. Теперь — ломтик булочки с подкопченным остреньким сыром. Еще, пожалуй, во-он той рыжей икорки... Склероз ему пока что не грозит, а вообще, говорят, для здоровья полезно. Все это он относительно умеренно запивал пивом и элем, к каковым имел пристрастие со студенческих еще времен. Крепкие напитки Дубтах пил очень редко, дорожа постоянной ясностью мышления, зато остальные, словно возмещая нервное напряжение последних суток, пили вовсю, с каким— то простодушным старанием людей, которым редко доводится пировать. Тут подали горячее, и он без колебаний выбрал самое простое блюдо — тонкую рисовую лапшу с узкими полосками отварной говядины в бульоне, — приятно было вспомнить детство. Поколебавшись, все-таки хватил полный стаканчик желтого, огненно-ароматного "Вана" и окончательно пришел в благодушное настроение. Общий пир, как это бывает всегда, разбился на сугубо фракционные попойки, и люди, видимо, горячились в том лучшем сорте споров, когда спорящие, в общем, и разногласий— то не имеют, а просто так... Приятно погорячиться.

— Э— э— э... Людвиг? Дорогой, ты не слишком занят?

Ба, явление бога из машины! Господин Действительный Тайный Советник собственной персоной. Стоит за спиной с маленькой чарочкой чего— то такого и по обыкновению своему неуверенно улыбается.

— Приветствую вас, Ваше Высокопревосходительство!

— Ты это правильно, но... Не для сегодняшнего вечера. Не уделишь мне минутку внимания?

— Всецело в полном вашем распоряжении!

— Тогда отойдем, не будем мешать людям веселиться... Мне очень неловко говорить тебе это, но... Сегодня — как хочешь, но завтра выспись, занятия по сокращенной программе, а к вечеру ты мне будешь нужен конно, бронно и оружно... Впрочем, — коня, броню и... Саадак, что ли? Тебе приготовят.

— Я совершенно не склонен к злоупотреблениям, господин Кускрайд.

— Вот и хорошо... То есть ранова-ато, конечно, но отзывы о твоих успехах обнадеживают. Справишься?

И тут, совершенно непроизвольно, Дубтах улыбнулся такой улыбкой, что Пернатый Змий внутренне содрогнулся.

— Не извольте беспокоиться, господин департамент-директор. Я, право же, редкостный педант...

— Ну-ну, надеюсь... Знаешь, — он с заговорщицким видом оглянулся, — сегодня учебные комнаты открыты и полным-полно девчонок. Есть и толстоногонькие... Как тебе, в плане здоровья?

— Если чего, так после такого воздержания — только на пользу.

— Ну гляди... Я тебе — ничего не говорил.

А интересно все-таки видеть умных, заслуженных, очень, порой, опасных людей при вот такой вот расслабухе и подвыпитии. Право же — оч-чень поучительно бывает. Впрочем — он прав, сильно радеть не стоит, не настолько уж он обуреваем похотью... О— ох, только вот сердце что— то заколотилось... Чаще номинала. Ладно, если сложится ситуация, то посмотрим.

Вынув из кармана пластиковый пакет, он сунул туда какую— то бутылку покрасивше, толстую стопку артистически-тоненьких листиков ветчины, пластиковый стакан (неужели предусмотрено?!) и тихонько выскользнул из ярко освещенной залы в темный коридор, заполненный неизбывным, вечным, неустранимым запахом мужской гимназии. Действо нуждалось в прелюдии, и, видимо, именно поэтому, хоть и были отперты комнаты, во всех темных закоулках чувствовалась осторожная возня и слышался приглушенный шепот. Не долго думая, он сунулся в первую попавшуюся дверь, но в эту комнату со двора проникал свет, и оттого он на короткое время узрел чью-то дергающуюся худощавую задницу в обрамлении задранных кверху ног. В углу до этой стадии еще не дошло, но и там уже вполне деловито снимались брюки и стаскивались трусы. В соседней комнате ярко горел свет, огромный голый пилот вприскачку возил на спине голую же девицу с совершенно шалыми глазами, и она лила ему на голову красное вино из бутылки. В углу комнаты, не обращая на это ни малейшего внимания, сидело четверо мужчин лет по тридцать и с чрезвычайно сосредоточенными, мрачными лицами. Один из них с виртуозным искусством играл на двенадцатиструнке, и все четверо согласно выводили на голоса мрачно— звенящую песню, почти литанию по темпу, ритму и первобытно— угрожающему звучанию:

Ды-мом за-сте-лем со-о-лнце

Зе-млю за-льем по-жа-а-ром

Серд-це тво-е по-те-е-шим

Ред-кост-ным э-тим да-аром

Нас не за-дер-жат сте-е-ны

Не ос-та-но-вят кре-е-пи

Бу-дешь вла-ды-ка до-во-о-лен

Толь-ко спу-сти нас с це-епи...

А-а, черт! "Полуночная молитва", она же "Литания Крылатых Псов". Своего рода гимн Пятого Полка, сочиненный полковым капелланом, достойным духовным наставником этой жуткой своры, разделенной на четыре эскадрильи... Господь мой, господь силы, ты знаешь, что я не суеверен, но все равно — чур меня, чур!!!

Но не помогло: гитарист двумя изощренно-сложными аккордами оборвал бесконечную литургию Пятого Полка и поднял на Дубтаха черные глаза, исполненные Пустоглазой Скуки в самой ее страшной форме: — Куда же вы? Разве можно в такую ночь — от своих? Тебе и сейчас— то грех пренебрегать нашим обществом, а потом и подавно будет... Оставайся, мы заранее научим тебя нашей песенке, чтобы потом тебе не пришлось тратить времени! Хорошая песенка, — в голосе музыканта изредка проскальзывало какое-то подвыванье, — право слово, уж тебе-то пригодится...

Враз покрывшись холодным потом, он пулей вылетел из комнаты, а вслед ему летел скрежещущий, воющий демонский хохот, и перед глазами все стоял мертвый взгляд и щегольская острая бородка по моде пятидесятилетней давности. Похоже, что за исключением немногих официозных помещений, расположенных прямо за фасадом, здание это многократно перестраивалось и, — особенно, — достраивалось, а оттого чем дальше — тем больше запутывалась череда коридоров и комнат, тем более причудливые углы и закоулки образовывались. И отовсюду слышались звуки незамысловатой, без изысков оргии простых, очень много работающих людей. Изредка он заходил в иные комнаты, и мог бы, при желании, примазаться к какой-нибудь компании, но у него ни разу не возникло чувства, что какое-то из этих мест — его место на сегодняшний бесконечный вечер. Что-то, какое-то беспокойство, демон ли, или пресловутая Суть Вещей, исповедуемая Обществом Белого Храма, гнало его вперед, аки пламенный жупел. В комнате, обставленной наспех, по— дилетантски, но с богатым выбором вин и закусок он увидал троих "скорее-толстых", пожилых, лысовато-седатых, в пиджаках, но с голыми задницами и с вовсе голыми девками на коленках, но он ушел оттуда. Он видел комнату, битком набитую мучительно-пьяными инженерами, — но ему там нечего было делать. И одинокую, растерзанную, слегка заблеванную девицу, горько рыдающую на полу, — но он не пожалел ее. И вдруг услышал и враз остановился:

— Ну ш-што тебе от меня н-надо?

— А ты что, — слегка гнусавый голос показался отчего-то знакомым, — не догадываешься?

— Да от-твяжись ты, от-тстань!

— Слушай, детка, — ты меня чуть не оцарапала! Я не намерен терпеть подобное — от шлюхи!!!

И сразу же, без паузы: "Трах! Трах!" — послышался звук двух несомненных пощечин звонко-трескучего сорту.

— Ай!!!

— А будешь еще выламываться, тварь, я тебе бобо по-настоящему сделаю. Очень сильно бобо, — и вдруг вновь взъярился, — ты у меня с-своих не узнаешь, потаскуха!!!

Послышался истошный вопль, заглушенный, очевидно, чьей— то ладонью, но не сразу и не вдруг, потому что следом же послышалось:

— А-а, так ты кус-саться!!! Ну погоди у меня! Вот та-ак... Ручонки, деточка! Я вообще тебя придушить могу, найдут тебя где— нибудь послезавтра, дохлую и синюю, и никто ничего не узнает. Замнут, и вообще, — кому интересна смерть маленькой шлюхи?

— Ну оставь меня, ну честное слово, ну правда, — не такая я, ну оставь!

— Не заставляй меня быть грубым, ножки врозь — и вся недолга...

... А ведь где-то он уже слышал этот злобно-гнусавый, противный голос. Порождение очередной достройки, непонятно на что годное, но, разумеется, приспособленное под что-то такое сугубо необходимое, помещение имело форму, которую можно было бы охарактеризовать, как "кособоко-толсто-z-образную". Свет, представленный двумя наглыми лампочками без абажура, горел. Он узнал человека, старательно сдирающего одежду со слабо сопротивляющейся черноволосой девушки, и в этих действиях чувствовались приверженность добрым старым традициям, целеустремленность, развитое чувство долга, но — ни грана праздника, неотъемлемо присущего хорошему сексу.

— А вот скажите мне, Гимлах, к какому это жанру относится только что разыгранная вами сценка? Что-то из ранних детективов Теренцуолы? Кажется, именно там человекообразные называли девушек — детками, при каждом удобном случае лупят их по физиономии и все время угрожают прирезать...

Гимлах стоял уже лицом к нему, бешено глядел на Дубтаха сузившимися глазами и молчал.

— Вы, конечно, мне не поверите, — Дубтах серьезно нахмурил свои белесые джуттские бровки и сделал вид, что он доцент из числа любящих ходить во время лекции взад-вперед, — но я именно так представлял себе их голоса, гнусаво-визгливыми и с эдакой ослиной ра-астя-ажечкой. У тебя получилось точь-в-точь, милый...

Провокация удалась, на уроках у доктора М`Фузы он с большим и рациональным вниманием следил за Опасным, и теперь как собственный организм — чувствовал, что для того во сто раз хлеще любой площадной брани придется этакая издевочка, произнесенная менторским тоном, а еще — он почти ПРОВИДЕЛ, как будет себя вести Гимлах, если его заботливо привести в состояние неконтролируемой ярости. Таким образом, когда Опасный прыгнул и даже еще до мига начала прыжка, пакет провизии (если отнести к таковой и бутылку) начал свое маятникообразное движение снизу — вверх и вперед, угодив прямо в бешено-перекошеную рожу зависшего в "фазном" прыжке Гимлаха. За сим последовал шаг в сторону, круговая подсечка навстречу — и догоняющий удар каблуком в левую почку. Миг, — и Дубтах уже сидел на спине однокашника, левой рукой, — за волосы, — отгибая ему голову как можно сильнее назад, а правой — вонзая ему указательный палец в укромное местечко за ухом, — так, что рот у Гимлаха непроизвольно приоткрылся и из него все время текла слюна.

— А ты поостынь пока, поуспокойся, — заботливо проговорил Дубтах, — а если выпил лишнего, так иди и поспи малость.

Тот — молчал, очень сильно напоминая пойманного на воровстве кота, которого уже взяли за шиворот, а бить еще не начали, и только безуспешно пытался втянуть безостановочно текущие слюни.

— Ты пойми, любая твоя идиотская выходка, — можешь считать свою карьеру законченной навсегда, но зато враз... Ты это, — головой кивни, когда успокоишься... Тот — кивнул, показав тем самым, что не является совсем уж окончательным идиотом, и уже через несколько секунд стоял перед Дубтахом, массируя шею и до белизны раздувая в ярости ноздри.

— А тебя-то, тебя-то, — знаешь, как называют? Подкидыш!!!

— Слыхал, — Дубтах пожал плечами, — только не понял, — что с того-то?

— А то! Мы не любим всяких там умников, неизвестно из какой задницы выползших, так что смо-отри...

— Стоп! Скажи сначала, — кто это "мы"? Сказать, чтобы тебя кто— нибудь любил очень уж страстно, даже из твоих сотоварищей, — тоже нельзя. Тебя, наверное, не любила даже мама... И ее трудно в этом обвинить, — а за что тебя любить— то?

Похоже, он опять угодил в чувствительное местечко, потому что выслушав добродушные, дружелюбные речи Дубтаха, Опасный аж побелел, но все — таки сумел сдержаться:

— Ладно, умник! До свидания, и не думай, что тебе все это так сойдет.

— Учту. Спасибо, конечно, за предупреждение, но я от тебя и раньше ничего, кроме пакостей, не ждал...

— Л— ладно! Языком-то ты мастак орудовать...

— Да. И пакетом с ветчиной, как видишь, тоже. А тут у меня есть знакомый, который даже языком — не очень-то... А знаешь, почему я тебе не угрожаю? Потому как бешеную животину не так уж нужно убивать, она сама сдохнет. И знаешь, отчего?

Тут он сделал эффектную паузу, нарочито помаргивая, и собеседник его не выдержал:

— Ну?

— Да от бешенства же! От него же никто еще не выздоровел!

Тот еще с пол-минуты глядел в ясные, наивные глаза Людвига— Подкидыша, а потом резко развернулся и вышел, гулко хлопнув дверью.

И тогда Дубтах повернулся к несколько растрепанной, но не сказать, чтобы очень уж растерзанной девице:

— Ну-ну, — хватит хлюпать носом, — проговорил он, с грохотом сметая на пол целую груду самых неожиданных предметов, возлежавших на какой— то скамейке-лавочке, некогда спроектированной под казенного заказчика, — и вставайте с пола! Нечего тут это... "В позе прекрасно— бессильной..."

Девица медленно поднялась, одернула юбку, вытерла зареванную физиономию, тщательно высморкалась и, привалившись к стене, зарыдала.

— Молодая госпожа, уж если вы категорически отказываетесь прекратить рыдания, то должен вам заметить, что плакать сидя — ку— уда удобней!

Разумеется, она тут же прекратила рев и бросила на него достаточно — злобный взгляд:

— А потом вы полезете ко мне под юбку, но не как захватчик по праву силы, но — как благородный защитник, дабы п-получить заслуженную н-награду! Извечная мужская парочка: Злодей и П— паладин, и оба добиваются одного и того же, и оба, вообще говоря, одинаковы! Так чего тогда ждете?!! Чтобы я б-бросилась вам на грудь, а вы бы ровно три минуты гладили бы меня по головке, прежде чем взяться уже за мою грудь? Гос-споди, — усевшись, наконец, она сжала виски ладонями, — гос-споди, как же я всех вас ненавижу!

Надо сказать, что определенный резон в ее словах был, и часть высказанных ею предположений совпадала с приблизительным сценарием действий Дубтаха. Но, раз так... И он профессионально поднял брови домиком, окатив ее холодным, как змея по весне, изучающим взглядом:

— Уверяю вас, что тут вы ошибаетесь: нет ничего более нелепого, чем ждать от меня жалости, утешения, сердечной теплоты, и этого, — как его? — а, дружеского участия. Даже напоказ. Кстати, — не обольщайтесь, что вы так уж оригинальны, поскольку ваша реакция на мое вмешательство как раз весьма типична. Это — одна из причин, по которым я никогда в подобных случаях не вмешиваюсь. Поэтому не знаю, что заставило меня сегодня изменить привычкам, но результат, как всегда, плачевный...

— У меня от всех вас страшно болит голова. Умоляю — уйдите!

— Это с какой же стати? — Удивился Дубтах. — Честное слово, — вы мне совершенно не мешаете.

И на секунду они встретились глазами, но с этим у него все было в порядке, и не всяким там негодующим незнакомкам было играть с ним в гляделки.

— Тогда уйду я!

— Не смею вас задерживать. Тем более, что прямое действие конституции Конфедерации было восстановлено в год моего рождения. Это как-то обязывает соответствовать.

Она поднялась, с хорошо замаскированной неуверенностью направляясь к двери, и Дубтаху пришлось обращаться к ее спине:

— Хотите — цитату из "Биологии Млекопитающих" Дрогановича?

— Что?

— Ничего-о... Звучит примерно так: "Пятнистая гиена, будучи отогнана от туши более сильным хищником, тем не менее никогда не уходит от нее далеко и находится поблизости."

— Это вы к чему?

— К тому, что зоологи разбираются в повадках гиен. Дальше они пишут, что гиенам, как правило, удается э-э-э... Дождаться.

— Но вам-то почему не уйти?

— Да с какой же стати-то? Я собираюсь выпить и закусить, а для этой цели это место подходит не хуже никакого другого.

И с этими словами он действительно начал выкладывать припасы из своего героического пакета, с чуть модернистской эстетикой раскладывая их на лавочке— скамеечке. И, выпив пол стаканчика, он промямлил набитым ртом:

— Заметьте! Вы меня так запугали, что я даже не предлагаю вам выпить из одной лишь боязни, что это будет неправильно понято. Но я все— таки не буду против, если вы что— нибудь на нервной почве съедите...

XVI

— Слушайте, Людвиг, — а вы страшный человек! Вы — тип убежденного, законченного демагога, и я не могу понять даже, кто вы по профессии...

— Биохимик и системотехник, — поклонился Дубтах. Слова ее, несмотря на враждебный смысл, враждебными все-таки уже не были, и вообще она и подуспокоилась, и слегка раскраснелась после некой толики водки, — ну и, разумеется, — демагог... Короче — продукт нашей до отвращения демократической системы... Видите ли, мне страшно неудобно разговаривать с человеком, не зная о нем ничего, даже имени.

— Пожалуйста, — Тьюлилла Тебиона Альфайре, третий курс факультета журналистики, университет "Сердце Гор".

— Как же, как же — кампус и корпуса над Гемре, в горах. Наслышаны. Вот только позвольте спросить, каким образом вы умудрились попасть сюда? Вы что — не понимали, куда едете? Или это просто способ заработать?

— Ой, нет, что вы... — Она покраснела. — Просто глупость. Галли пригласила, — это подруга, — людей, — говорит, — много будет интересных, самолеты, умные речи... Космический корабль сядет! Приглашение, — говорит, — достану... И достала.

— Но подруга— то — шлюха?

— Чтобы зарабатывала таким образом, — нет, не знаю, врать не хочу... Но так, — да, не имеет привычки себе в чем— нибудь отказывать.

— Знаете, Тьюлли...

— Теби...

— Знаете, Теби, — с одной стороны, фантастично напороться на девственницу среди контингента, отобранного для бардака специально, но, с другой, — хотя бы одна накладка такого рода просто неизбежно должна была произойти. Хотя бы статистически и вследствие энтропии.

Она снова покраснела, — по наблюдению Дубтаха, она вообще чрезвычайно легко краснела, — и сказала, ненужно понизив голос:

— У меня, вообще-то, был один роман...

— Что?! Как вы сказали?! — Он буквально повалился от смеха, услыхав такого рода признание. — Ой, не могу— у!!!

— Не понимаю, — чего тут смешного?

— То есть буквально все! Физическая невинность — это еще было бы ничего, но ваше признание! И стиль, в каком оно было сделано! Нет, вы совершенно неподражаемы!

— А ну вас! Просто... Просто я попробовала, и мне все это оказалось совершенно ненужным.

— Знаете, если не ошибаюсь, мне просто-таки необходимо на вас жениться.

— Опять?!!

— Вот сейчас я как раз невероятно серьезен. Можно сказать — уникально серьезен.

— И многим... Особам женского пола вы говорили это? Всем?

— Клянуся Четой и Нечетой, Левым, Правым, и обоими сразу. Клянусь собственным своим самодовольством, душевным покоем, блюдами, которых не пробовал и неиспытанными еще ощущениями, что никогда и ни разу не делал еще женщинам предложения... Руки и сердца.

— А в любви, значит, признавались?

— Нет, даже и сейчас не признаюсь: я сказал только, что предлагаю вам выйти за меня замуж, а любовь, — откуда любовь, так сразу? Это для меня совершенно невозможно, натура не та. Но за два-три месяца, если вы, конечно, не против дальнейшего знакомства, — непременно влюблюсь. По уши и с гарантией.

— Ой, какой вы неромантичный... Сказали бы, — что я... Ну, не знаю... Прекрасней всех на свете, что вы сходите с ума, что как только увидели меня...

— То бросился, — продолжил он на этот раз самым, что ни на есть, романтическим, — вытирать вам сопли. Дорогая Теби, — он взял ее за ручку и нежно пожал, — ну зачем говорить то, что и так очевидно? И разбавлять очевидность — враньем? А я вам сказал, пока было не поздно, истинную правду.

К этому моменту источник слез давно пересох, следы недавнего потопа делись неизвестно — куда, щечки у новой знакомой горели, и вообще выглядела она, — для тех, кто понимает, конечно, — совершено очаровательно. Он — понимал. И улыбка ее необыкновенно украшает, что, по канону, является признаком хорошего человека. Может, спецслужба подсунула? Так и плевать на это. Пусть ему будет хуже. А она между тем с характерной женской логикой высказалась:

— Вы, наверное, еще хуже этого... Гимлаха?

— Почему это?!!

— Он — понятен и ничего не добился, а вы... Даже понять не могу, — и когда это вы успели меня этак обойти?

— Я повторюсь, можно? Спасибо... Дорогая Тебиона, — он снова встал со своего места, тряся ее за руку, — вы, с прискорбием должен сказать, несете чушь, причем по каждой позиции, причем даже ненаучную: во-первых можно сказать и так, что он почти добился, ему просто помешали, во— вторых — я пока что ничего не добился... В— третьих — а чего я, по вашему, добиваюсь? А самое главное, — плохой человек есть по определению такой человек, от которого хоть кому— нибудь плохо... Согласны? Тогда скажите, на собственном опыте, — стало ли вам хуже из— за моего появления?

А вот мы уже и смеемся... Ах ты моя лапочка! А вот ты, брат, — шут гороховый! Ну да ладно, лишь бы на пользу делу. А дело таково:

— А можно я вас поцелую?

— Ну началось! А потом...

— Ни-ни. Ни в коем случае. Сегодня этого не будет, даже если сами захотите. Причем по вашей вине, из-за вашего вопиющего поведения в самом начале.

Он оторвался от ее губ только через несколько минут, дыша довольно — таки бурно, поскольку воздержание сказывалось, а объятья были достаточно тесными. А девушка лукаво спросила:

— В каком ухе звенит?

— А!? В обеих... К сожалению, — звенит и у меня. А это значит, что, к сожалению, — звенит не в ушах... Черт бы его побрал, это ж надо, — именно в этот момент!

— Что случилось?!

— А вот послушай, — он привлек ее голову к своей груди, где, покоясь в нагрудном кармане, ожил и запел диск— локатор, — меня кто— то куда— то срочно зовет, среди ночи и неизвестно — зачем.

— Ты это сам подстроил?

— Не сходи с ума: сама посуди, — на кой дьявол мне это могло понадобиться, в такой-то момент? Слушай, — он, словно оружие, выхватил из кармана самописку и записную книжку, — давай свой адрес, быстро!

И записал его — "предельным" двоичным кодом. А так как базовое содержательное понятие знал только он один, то о содержание сломали бы последние зубы любые криптоаналитики при любом оснащении.

— Слушай меня: завтра я, возможно, буду занят весь день без преувеличения — до предела, но потом — я з-зубами выгрызу у них выходной, хоть они што... До Гемре шестьдесят километров, автомобиль у меня есть, так что неукоснительно жди в гости.

— После-завтра, — как— то в два аккорда струны проговорила она, — в три.

— Насчет послезавтра все-таки... Боюсь, ждет меня какая-то особо трудоемкая гадость, но четверг — крайний срок! Иначе уволюсь и вообще конституция гарантирует.

— Я буду ждать.

— А уж я-то! А! Ты вот что... Запрись изнутри и ложись спать. Это не больно-то удобно, но все лучше, чем быть нынешней ночью открытой. Приятных сновидений! — Пусть будет легким твой путь.

Стремглав вылетев за дверь и привычно прислушиваясь к звону пеленгатора, он понесся по темным коридорам, повернул куда— то раза два и чуть не сшиб в темноте неподвижно стоящего с опущенной головой Гимлаха.

— Ну что, — спросил тот, — оттрахал? И сильно подмахивает?

Дубтах было вспылил, но не более, чем на миг, вовремя вспомнив, что грех обижаться на тех, кого и без того успело обидеть Небо. он сдержал порыв и, держа Гимлаха за пуговицу, со вздохом сказал ему:

— У тебя не по возрасту воспаленное воображение и бедная фантазия. Я думаю, что проститутки обслуживают тебя не иначе, как по двойному тарифу. А вот если с ней, — не дай бог, — не дай бог что— нибудь произойдет, я не буду тебе мстить. Я просто без колебаний, с удовольствием, во благо всего человечества и на радость ближним сдам тебя в гадовку. Это был бы мой гражданский долг... Так что лучше даже и не пробуй.

С этими словами он оторвал Гимлахову пуговицу, и торжественно вручил ее хозяину, печально сказавши:

— Вот, возьмите. Это, кажется, ваше...

И понесся дальше, и вдогонку услыхал шипение:

— Смотри не заблудись...

— Что? А, не извольте беспокоиться, я по пеленгатору...

Черт бы его драл, этот пеленгатор. Но кому, кому он мог понадобиться в половине второго ночи в поголовно пьяном и до невменяемости гигантском учреждении? Нет, опыт великая вещь: сворачивая, он ни разу не услыхал ослабления тона. Крашеные масляной краской стены и обыкновенные "человеческие" двери исподволь закончились, коридоры в этой части комплекса имели сводчатую, почти полукруглую в сечении форму и сплошное покрытие из грубого серого пластика. Только пол был бетонный. Редкие здешние двери тут являлись либо металлическими щитами, подымавшимися вверх или уходящими в сторону, либо декорированными все тем же пластиком двустворками из металла потяжелее. А чтобы он, не дай бог, не заблудился, при Дубтаховом приближение "его" двери немедленно открывались, приглашая его войти. Пылающие ослепительно а также просто-напросто невидимые лазерочки — гасли, когда он подходил. Так он вышел из коридоров и попал в первое на своем пути обширное помещение. Слева от бетонной тропы, пересекающей этот обширный зал, пол был завален деталями и обломками каких-то механизмов. Некоторые из них даже каким— то образом действовали, с виду напоминая более всего ожившие ультрамодернистские скульптуры из вроде бы несоединимого металлического хлама. Ведро без дужки, болтающееся на узком конце металлического конуса, изображающего туловище, — вместо головы, даже с тремя вроде бы как глазами. Из ведра и из под конуса торчат извивающиеся щупальца из ржавого троса, с невообразимым звуком, кособокими рывками передвигающие все сооружение. Два велосипеда, повыше и пониже, соединенные укосиной между рамами, укосина имеет с землей угол градусов в двадцать, поэтому более высокий велосипед безнадежно перекошен, а у того, что пониже — только одно переднее колесо. Вместо головы — скрывающий рогульку руля полированный деревянный корпус допотопного радиоприемника. Это на ходу только сотрясалось и звякало, но как-то, каким-то образом следовало за ним параллельным курсом, наводя на него телескопический прицел и прибор ночного видения, одинаково ободранные и, на первый взгляд непрофессионала, одинаково и полностью никуда не годные. Тут же виднелись три плоских, округлых возвышения неправильной формы, каждое — около трех метров в поперечнике. На каждом из них, в свою очередь, располагалось по несколько одинаковых плоских лунок. Из них враз, словно по команде взлетали стайки разноцветных, одинакового размера дисков, с разноголосым гудением кружились какое— то время по залу, закладывали рискованные виражи и синхронно располагались по новым ячейкам. Картонно хлопая невообразимыми крыльями, летало, выделывая круги вокруг него, нечто, отдаленно напоминающее несправедливую и злобную карикатуру на изуродованного птеродактиля. Тут были механизмы, способные двигаться только чередуя скребущее шмыганье вперед-влево с перекатом вперед-вправо не скошенном ободе. Все эти конструкции порой сталкивались, сцеплялись уродливыми конечностями, шуршали и звякали, но не ломались и не дрались. И еще — они перемещались с места на место как-то враз, по неслышимой команде, облетаемые дружными стайками разноцветных дисков. Невразумительные, нелепые, диковинные движения, не настолько даже разнообразные и оригинальные, чтобы задеть чувства человека, хоть сколько-нибудь поднаторевшего в сюрреализме.

Справа располагался бассейн, изображавший искусственное море. Искусно сделанные кораблики, самые крупные из которых, — авианосцы, — имели в длину пол— пальца, собирались в эскадры, выпускали стайки самолетов размером с мелкого комара, сверкали вспышками выстрелов и взрывов, заманивали друг друга под огонь береговых батарей и бомбардировки со скрытых аэродромов, тонули, враз исчезая при первом же прикосновении к неровному, просвечивающему дну игрушечного океана. И верфи спускали на воду новые корабли-крошки, что важно отправлялись на волю игрушечных волн и пожаров, расстилающих плотные клубы дыма аж на целые кубические дециметры. Став на колени, Дубтах ловко выхватил из воды крейсер и осторожно, чтобы не раздавить, держа его двумя пальцами, принялся его рассматривать. Даже при его остроте зрения отличий от прототипа Дубтах все-таки не нашел. И пока крейсер находился на расстоянии четверти метра от его носа, над его палубой пролетел разведчик размером с острие канцелярской кнопки, заложил лихой вираж — и исчез. С физической точки зрения это было невозможно. Разумеется, — это не были модели в истинном смысле этого слова, а просто кому-то захотелось поиграть в кораблики, чтобы были точь-в-точь как настоящие, и этому кому-то было наплевать на Физику Мира. Шумно вздохнув, он бережно опустил противоестественную механическую козявку на воду, и кораблик закачался на волнах, неистово борясь за свою живучесть. А, однако же, неплохо было бы повернуть назад, потому что его откровенно пугают летающие модели "О— 13" размером с мошку. В голове гудит от бессонной ночи, и это уже вторая, и кой твари он только понадобился в этот неурочный час... Твари за рядом лазерочков в стенах, под караулом каких-то механических одров с прицелами, за бассейником с авианосцами. Пеленгатор в кармане выл все более настойчиво и противно, и значило это, что вызвавший его находится где-то совсем уж близко. Миновав этот зал и попав в следующий, ночной путешественник был все-таки вынужден остановиться, потому что в здешнем воздухе бесшумно плавали мириады разноцветных, в тысячи оттенков, кубиков с ребром около половины сантиметра. Они состояли, казалось, из чистого света и кружили, напоминая диковинную метель из густо кружащих огоньков. Когда он подставил ладонь под диковинную вьюгу, три огонька враз прошли сквозь его тело, вынырнув с другой стороны, но после этого ни один кубик, кружась вокруг него, не коснулся ни плоти его, ни одежды. Время от времени в разных углах зала огоньки вдруг взвихривались плотным клубком, и в единый миг образовывали чудовищное фантастическое насекомое о шестнадцати конечностях, размером с крупную собаку и висящее в воздухе, полунасекомое— полумашину с суставчатыми сочленениями тощих конечностей, клепаным панцирем и сложным, самого зловещего вида устройством на кошмарной голове, сюрреалистические пространственные конструкции с невообразимо сложным внутренним движением стержней, шайб, ползунов, реек, так что вся машина изгибалась, ползла, диковинно, но вполне естественно выворачивались наизнанку. Порывы огненной метели враз порождали самолеты с крыльями из ундулирующей мембраны, металлически блестящих стрекоз с соосными геликоптерными винтами и глазами из фиолетовых фасеток, летучих рыб с дельтовидными плавниками и остекленной кабиной на щучьем рыле, чуть повыше и впереди глаз, а через секунду плотные вроде бы, замысловатые конструкции рассыпались вихрем носителей чистого цвета. Нечто, очень сильно напоминающее самоходную инвалидную коляску, собралось из огоньков менее быстро, обтянулось, приобрело совершенно реальный вид, с реальной игрой светотени, с правильными бликами на полированных поверхностях. Сооружение это замерло в дециметре от пола, и вдруг стремглав окунулось в один из круглых бассейнов, полных густой опалесцирующей жижи, как кусок горячей лепешки — в острый соус, вынырнуло, оперлось на пол изгибающимися ободьями колес и покатилось к нему, приседая и кренясь, булькая и разбрызгивая мелкие капли зеленой светящейся бурды, и остановилось на расстоянии полутора метров от стоящего Дубтаха. Кубики лениво, по одному, а потом в аккуратном порядке, напоминающем шахматную доску в форме валика, которую раздувает ветер, дующий изнутри, покидали световой каркас, и по мере этого все сооружение оседало, становилось все более пористым и недостоверным, как сугроб мокрого снега, отдельные детали сливались между собой, пока не расплылись бесформенной кляксой, вместе с коляской не расплылись лужей зеленой жидкости, которую по одному продолжали покидать светящиеся нормали. Проследив за полетом одного из кубиков, Дубтах заметил, что поверхность его как будто разграфлена на мельчайшие квадратики. И тут из бассейна стремглав вылетело прогонистое светло-серое тело, сверкнуло горящими багровыми глазами, ощерило пасть полную треугольных белых зубов и стремглав бросилось ему в лицо, прямо в полете преобразуя острые плавники в треугольные крылья сверхзвукового истребителя. Он едва успел уклониться от этого гибрида Шиферной Рыбы — с перехватчиком. Тоже игра, как в первом зале, только на более высоком уровне, не только готовая продукция, но и намек на некую технологию... Сродни технологии некоего Гончара, который, прежде чем взяться за дело серьезно и начать бы творить не бесспорные (А пусть кто попробует покритиковать! Как говорится, — желающие есть?) шедевры, мял себе и мял глину, глядел на полу оформленные комки — и сминал снова, вовсе не спрашивая, как это им нравится. Он было пошел дальше, когда Разлинованные Кубики взвихрились вдруг снова, образовав скелет, — не скелет даже, а схему скелета из зеленых светящихся палочек, увенчанную несколько угловатым, вместительным черепом, и схема эта двинулась, чуть отставая от него, параллельным курсом. Поначалу это было своего рода Обобщенным Шагом, шагом вообще, но потом движения этого макета, норовящего идти с ним в ногу, начали раздражать Дубтаха, непонятно даже чем, безотчетно, а потом фасеточное покрытие здешних стен вдруг вспыхнуло мириадами огней, и на теле его вдруг сошлись, как в фокусе, бесчисленные лучи, сходящиеся радужные жгуты из света. Дубтах остановился, прикрывая лицо, глаза правой рукой, и выругался почему— то шепотом, словно не хотел, чтобы кто-то услышал его площадную, но и наистандартнейшую брань. И сразу же, словно откликнувшись на его недовольство, лучи враз погасли. Здесь кончалась его бетонная тропа, и щит, в который она уперлась в конце концов, с глухим гулом поднялся. Следующий зал был четко разделен на две части дугообразной линией, отрезком громадной окружности, обращенным выпуклостью к нему. Часть до, — на которой находился он, — была вымощена матово-черной плиткой, а та, что была за линией, составлялась тысячами зеркальных ячеек, бывших под углом друг к другу, — и была завешена выпуклым световым пологом. Световые модули предыдущего зала казались примитивом по сравнению с этим переплетением прихотливо изогнутых и перекрещенных нитей света, тончайших, невесомых, и имеющих самые изысканные тона. Параллельно границе, едва видимый за световым пологом, виднелся круглый бассейн. Светящийся скелет бесшумно, все с той же смутно— раздражающей повадкой, невозмутимо прошествовал мимо него, миновал световой полог и исчез в бассейне. Над бассейном, видимые благодаря своему яркому свечению, густо зароились давешние модули. Он стоял, почти позабыв дышать, и даже как будто бы не очень удивился, когда, минуя границу и дерзко глядя ему в глаза, навстречу ему шагнул он сам.

— Кажется, — проговорил двойник, — сейчас самое подходящее время, чтобы нам с тобой поговорить, душа моя! И садись в кресло, потому что стоять вредно.

Дубтах потихоньку глотнул и ответил:

— Между прочим — дешевый трюк. Что-то похожее я даже встречал в каком-то романе, — вот название запамятовал...

— Вот с романами я, каюсь, знаком плохо, зато наглец ты, — да, изрядный. Смутить, во всяком случае, трудно.

— Ох, и ничего себе! А как же это мне нужно было себя вести? Зажмуриться и визжать, суча ногами? Упасть в обморок?

— Во-во, про это я и говорю. Другие задаются подобными вопросами потом, охрипнув от визга или уже прийдя в чуйства.

— А, понимаю, — это стандартная процедура?

— Ни в коем случае. Скорее — исключение, а подобный сценарий, — так и вообще разыгрывается впервые.

— Какая честь для нас!

— Ничего подобного. Да, раньше подобного рода контакты с моделью не допускались, — двойник в раздражающе-узнаваемой, так что Дубтах даже почувствовал себя малость обворованным, манере пожал плечами, — но когда— то же все равно надо начинать. Не так ли?

— С какой это — моделью?

— В данном случае — с вами. Видите ли, на пилотируемых летательных аппаратах летают люди. Точнее сказать — человек является неотъемлемой частью некоего класса летательных аппаратов, и, не имея никакого представления о свойствах этой части, обеспечить сколько— нибудь эффективную интеграцию такого комплекса совершенно невозможно. Ранее для серийных машин использовалась достаточно усредненная модель "человека вообще", Обобщенного Пилота. Индивидуализация, уточнение модели должно значительно повысить степень интеграции и, следовательно, эффективность комплекса. Вы являетесь результатом первой попытки моделирования такого рода.

— Наверное имеется ввиду, что это э-э-э... вы оказались?

— Даже на стихийных языках я выражаю свои мысли достаточно отчетливо.

— Простите, — я, все-таки, — не модель!

— Нет, это вы простите, — именно первая модель. Сами посудите, — ну не вторая же? Это самого-то себя?

— Насколько мне известно, кроме папы с покойницей мамой никто меня не выполнял.

— Это заблуждение, потому что с момента зачатия человека выполняет среда.

— Сла-ава богу! А то я уж решил было, что и меня со всеми моими потрохами и воспоминаниями тоже, как это вот нахальное отражение, сделали вы.

— Не сделал, а смоделировал. В какой— то мере так оно и есть. Был комплекс требований к человеку. Есть результат: человек, соответствующий требованиям, находится в требуемое время в необходимом месте, а грань между: "Найти и Обучить" — и: "Вырастить и Воспитать", — согласитесь, — является достаточно— условной.

— И что, было так уж необходимо устраивать это дикое свидание?

— Не так уж. Считайте это отчасти капризом исследователя, а отчасти — стремлением выполнить свою работу с максимальным совершенством.

— Какую — работу?

— Я считал вас более понятливым. Свою работу по созданию пилотируемых летательных аппаратов такими, как это требуется, а не такими, какими людям кажется, что требуется.

— Ну и фраза! Совершенно не по-людски сказано!

— Было бы куда более странным, если бы все мои фразы строились, как вы изволили выразиться, — по-людски. Каждому объекту должны быть присущи именно его свойства, а не чужие. Таковыми в данном случае являются именно свойства людей. Людские особенности.

— А как ты, — в качестве стороннего наблюдателя, разумеется, — относишься к такому человеческому свойству, как необходимость поспать?

— С пониманием. Ты, родственничек, выйдешь отсюда совсем другим путем, не тем, которым добирался сюда. Впрочем у обеих этих дорог есть свойство полупроводниковости. Как-либо отыскать дорогу сюда без специального ключа-блокиратора, — или же без моего приглашения, — совершенно невозможно. Хочу предупредить о маленьком мероприятии, которое предстоит тебе приблизительно через сутки-двое — знаю и намерен даже проявить некоторую заботу. Удачно тебе убить, первая модель. В полу медленно открылся квадратный люк, с ведущей вниз аккуратной лесенкой. Внизу горел свет. Спускаясь, Дубтах бросил прощальный взгляд на хозяина и, хотя и устал он в этот день страшно, и нагляделся всякого, вздогнул все— таки: с оправленной в серебро чашей из человеческого черепа в левой лапе, в роскошной человеческой шкуре, наброшенной на плечи так, чтобы скальп мог бы в случае чего играть роль этакого капюшона— парика,в двух шагах от Границы стоял на задних лапах небрежно подбоченившийся саблезубый тигр. Клыки его светились тускло-багровым накалом, а из широко разинутой пасти валил серый дым. Зеленоватым дымком курилось и содержимое чаши. Встретившись с Дубтахом взглядом, чудище вдруг подмигнуло ему золотистым глазом с вертикальным зрачком. Шутка значит. Теперь-то он видел некоторую недоделанность, приблизительность куклы: видимо, сказалась поспешность при нехватке времени. Спустившись, Дубтах оказался в небольшой продолговатой комнате со сводчатым потолком. Тут располагалась аккуратно заправленная койка с аппетитно взбитой подушкой, стерильно— чистые сантехнические приспособления и стол, на котором находились термос с кофе, термос "Витабиола", одна бутылка "Беззвездного Эля", упаковка с бульонными кубиками, шесть стерилизованных дикой дозой гамма— лучей сэндвичей в герметической упаковке. Двери, понятно, раздвижные, — а вот люк в потолке с глухим гулом задвинулся и захлопнулся с тяжелым, окончательным каким— то лязгом. Он попробовал было открыть дверь, — ан ничего подобного, не вышло. Ну что же, тюрьма это или не тюрьма, ясны во всяком случае две вещи: во— первых — бывают тюрьмы и похуже, во— вторых сделать пока что ничего нельзя и почему— то, кстати, и не хочется. Так что съедим гамма— сэндвич, запьем "Беззвездным" и ляжем спать. Так он и поступил, вдруг пробудившись часа через два от плавного, гладкого, но мощного толчка: движение едва ощущалось, но его— то не обманешь, — слышен был тихий ровный гул и все— таки чувствовалось едва заметное покачивание с боку на бок. Тут все сразу же стало на свои места: разумеется, просто— напросто вагон очередной подземки, только без окон. Осознав этот отрадный факт, Дубтах спокойно и неожиданно быстро заснул снова.

XVII

А еще на следующий день его, сорвав с занятий по специальной спутниковой связи, отправили в левитт-кабине (это такой маленький, легкий геликоптер с предельно упрощенным управлением) к давешнему административному корпусу. Там, запершись в кабинете и отключив телефоны, включив защиту от подслушивания, его дожидался Действительный Тайный Советник. Вид у него был таинственный и откровенно довольный. После надлежащих приветствий он вопросил:

— Курсант, что, на ваш взгляд, составляет основную часть разведывательной деятельности?

— Будет гораздо лучше, Ваше Высокопревосходительство, если вы сами осветите этот вопрос. Я не считаю себя достаточно компетентным.

— Так вот, это сбор и анализ сведений, полученных из открытых источников. При правильном сопоставлении фактов таким образом можно обрисовать девяносто пять процентов всех тайн.

— Боюсь, что не вполне понимаю, что вы имеете ввиду именно сейчас...

— Я? Никаких намеков. Будь добр — включи телевизор, компанию КЛК... Если не ошибаюсь, это одиннадцатый интервал.

Недоумевая, Дубтах взял пульт, включил телевизор и вопросительно посмотрел на хозяина. Тот соблаговолил пояснить:

— Через две минуты будут передавать новости, так ты глянь, не пожалеешь...

Так: "Сегодня с кратким официальным визитом..." — так: "Высокий гость обошел..." — ладно еще, что не на повороте. Так: "Собравшиеся на Совет Главы Субъектов Конфедерации, под председательством..." — так и это не то. Ага:

"По сообщению информационного агентства "Намгали Гаи" таинственное и трагическое событие произошло на территории частного спортивного лагеря "Шамми-а-Тишт", расположенного в излучине Абед-ол-Фади в местности Альфадрунг, провинция Тишит Су. Шофер грузовика, принадлежащего компании "Хасс" и прибывшего с очередным грузом продуктов, увидел явные следы разыгравшейся трагедии и не обнаружил в лагере ни одного живого человека. Прибывший гел-наряд полиции при осмотре места происшествия обнаружил восемьдесят семь трупов людей, по крайней мере некоторые из которых скончались скоропостижно и внезапно. Живых свидетелей в лагере или же в его окрестностях не обнаружено. Первой версией относительно существа происшедшего, было предположение о вспышке неизвестной инфекции, протекающей с особой стремительностью и весьма злокачественно. После прошлогодней вспышки Лихорадки Галуд в Канабиве это предположение повлекло за собой настоящую панику в правящих кругах Нангалемни и немедленные санитарно-противоэпидемические меры, даже несколько чрезмерные. По мнению доктора Комрака, главного санитарного врача Конфедерации, допущение относительно инфекционной природы происшедшего представляется по меньшей мере крайне сомнительным, как по обстоятельствам происшедшего, так и ввиду того, что лихорадки данной группы характерны исключительно для мест с влажным и жарким климатом, и никогда не встречались в резко континентальном климате пустынь. Как всегда, наибольший интерес, буквально сенсацию, вызвали некоторые подробности происшедшего. Среди погибших достоверно опознаны: (на экране возникла смуглая, хищная физиономия с закаченными глазами и ровным рядом белых, оскаленных зубов) разыскиваемый полицией шести стран особо опасный международный террорист Мон-Баррах по кличке "Самум", известный также, как Тара-астлан, Галиф оз-Захид, — и прочее... Эвелен Айтресс (на экране красиво— никакое женское лицо), известная также, как Любаня Калюшич, Доэльма Панар Нар, Касэниди Сэти, — международная террористка, более пяти лет находящаяся в розыске полицией стран Уголовной Конвенции... Афтандияр Чулган, чье имя связывают со взрывом на вокзале Чангар-Грасс два года тому назад, и более известный под кличкой "Свигэрра"... Впрочем, — тут диктор одного из из самых официозных каналов позволил себе некий намек на улыбку, — перечисление только наиболее известных лиц из числа погибших в "Шамми-а-Тишт" заняло бы слишком много времени и слишком сильно напомнило бы перечисление экспонатов паноптикума. Многократные обвинения правительства Нангалемни в бездействии и фактическом попустительстве многочисленным экстремистским группам и организациям откровенно террористической направленности получили свое очередное подтверждение. Интересно, что ответственность за происшедшее взяла на себя экстремистская группировка "Друди Дэки Корса"...

Богатый опыт подсказал Дубтаху, что больше ничего не будет, он нажал на кнопку дистанционного пульта, поднял вопросительно брови и неторопливо повернулся к покровителю:

— Насчет заразы — ваша подача?

— Как тебе сказать... До определенной степени...

— Жаль, — задумчиво проговорил Дубтах, — а то бы я посмеялся... И?

Кускрайд, пристально поглядев на него, замедленным жестом выкинул перед ним пачку цветных фотографий, четких, но с крупноватым зерном, выглядевших в этом кабинете некоторой архаикой. Мертвые, затейливо изломанные тела, скорчившиеся или застывшие в причудливых позах. Много тел.

— "Веселый Чикки"? — Тоном знатока спросил Дубтах, почти утверждая. — Так это я его возил в пустыню с пол— недели тому назад?

Это было солдатским прозвищем препарата "Si234STR", очень сходного по структуре со стрихнином, но не имевшего в составе ни единого атома углерода, ловко подмененного на кремний. Именно поэтому он почти не расщеплялся ферментами организма, а следовательно, — был почти в восемьсот раз токсичнее аналога. Он вызывал у отравленных ужасающие судороги.

— Не так сложно, — отрицательно покачал головой Кускрайд, — и не так страшно. А главное, что препараты этой группы попросту непригодны, — из— за стойкости. Какая-то другая гадость, я не эксперт по боевой химии.

— Химии? Химическая дезинсекция, значит...

— Я мог бы просто подтвердить это твое предположение, но тебе врать почему— то не хочу. Скажем, — дело обстоит несколько сложнее. Дальнейших комментариев давать не могу.

— Интересно, а зачем это северо-западные фундаменталисты взяли на себя чужую вину?

— Так было нужно. Кроме того, — у людей существуют различные представления о рекламе.

— Кстати о рекламе: не кажется ли Вашему Высокопревосходительству, что зная о характере выполняемой миссии, я бы мог действовать гораздо эффективнее? А сведения о том, что именно я везу в люке или на подвеске необходимо хотя бы из соображений личной безопасности. Везти, сам того не ведая, скажем, "ЭМИ— 2" в стандартном защитном корпусе, как-то, согласитесь...

— Золотое и непреложное правило любых специальных операций: никто не должен знать больше, чем это совершенно необходимо для дела.

— Я много об этом думал. В нашем случае любые подробности при провале были бы только незначительным довеском к самому ФАКТУ операции. А главное, — кому же как не нам решать, сколько именно необходимо знать исполнителю? Если что, то вам понадобится о— очень хороший адвокат, а для меня дело кончится, скорее всего, пожизненным где— нибудь в Ханах-Ранд... Хотя что это я? Кто-нибудь — да позаботится, чтобы я не дожил не то что до суда, но и до сколько— нибудь серьезного следствия.

— Ну— у...

— А что? Мне, по крайней мере это кажется самым разумным выходом. Уж не думаете ли вы, что я не осознаю, на что — иду, и что, в случае чего, — будет?

Кускрайд поморщился:

— Все та же неприятная манера ставить точки над "i", что и в самом начале нашего знакомства. Вы неисправимы. Вы понимаете, я понимаю... А еще я понимаю, что вы понимаете, — так вслух— то зачем? Дело не в том даже, что услышат посторонние... Ну, — вы понимаете...

А, однако же, — и не идут господину советнику мистицизм с филозофией. С другой стороны, — интересно, потому что с первого взгляда его ни в чем подобном ни за что не заподозришь...

— ... может быть, ты в чем— то и прав, — услыхал он деловое продолжение какой-то пропущенной мимо ушей фразы. — Ты— то, ты— то сам какой стиль работы предпочитаешь?

— Вообще говоря, — Дубтах пожал плечами, — для задания вроде вчерашнего сведений было почти достаточно, — вместо меня приблизительно с тем же успехом можно было выпустить пару крылатых "Га-Таррах" в спецснаряжении, но в других случаях следует просто-напросто устно сказать, что такой-то должен умереть либо же исчезнуть тайно или явно. Должно произойти то-то и тогда-то. Уверяю вас, что мое участие в тактическом планировании операции сделает ее проще, тоньше, безопаснее и гораздо более скрытой. При такой манере работы я даже смогу загодя заказать необходимое мне нестандартное или несуществующее... оборудование. Современные технологии Центра в большинстве случаев позволяют мне это, я знаю...

— Откуда?

— Из первоисточника, господин мой. Я был, если можно так выразиться, призван. Получил ко-олоссальное удовольствие от общения...

— Ого! Расскажешь?

— Простите, — не комментируется по условию.

Кускрайд кивнул:

— Понимаю. Должен сказать, что подобные случаи бывают, но крайне редко. Исключительно редко.

— Помимо всего прочего, получил предупреждение о возможности некоего щекотливого дела в ближайшее время... свободный день, — отменяется?

— Слушай... Ты хоть новости-то слушаешь?

— Откровенно говоря, — только что был первый раз за месяц. А в чем дело-то, Ваше Высокопревосходительство?

— Так ведь война же, голубь!

— Вот как? И кого же, — мышей с воробьями?

— Почти. Кровавый мятеж в Инсар Троп. И, главное, в ходе самого восстания, просматривается нечто весьма-а подозрительное. И, понятное дело, Аурагиру спешно концентрирует на границе с Инсар Троп войска. А наши друзья из либеральнейшей Рифат послали к побережью два флота, целую армаду, причем быстро-быстро, как будто ждали такого развития событий.

Дубтах кивнул:

— Акротерийцы лично у меня и всегда-то вызывали уважение. Поворотливый, деловой, талантливый народ. Диковаты только малость... А что касается заокеанского Юга, так там всегда если не переворот, то революция, не революция, так войнушка, не войнушка, так просто заворушка... Нам— то какое дело?

— Ты прав, и был бы прав совершенно, если бы не одно маленькое обстоятельство: на расстоянии четырехсот километров от побережья находится пустынное плоскогорье Тлакцаламатлан...

— Опять плоскогорье? Вы когда-нибудь меняете меню?

— Чистая случайность, уверяю тебя... Так вот, там уже второй сезон работает наша геофизическая экспедиция... И в этом тоже не было бы ничего особенного, но беда в том, что в экспедиции этой, как назло, есть Каднецар.

— А что это такое?

— Устройство. Назначение его, право же, в данном случае совершенно несущественно. При устройстве состоит один из его создателей, некто Дуайв Фейн Грайне...

— Простите, господин советник, — мне несколько непонятна моя задача...

— Мы, как то и надлежит уважающему себя правительству, не бросающему в беде своих людей, мы должны в кратчайшие сроки эту экспедицию эвакуировать. Этим занято на всех уравнях множество людей, но ваша задача — это Каднецар и Грайне. Вывезти, в крайнем случае — уничтожить... Я имею ввиду — прибор.

— А почему нельзя связаться с экспедицией, — элементарно, через спутник, — чтобы они сам уничтожили прибор?

— Вы мне не поверите, но кодированная связь попущением ряда верблюдов из секретариата просто не была предусмотрена...

— М-да-а... А я думал, что меня трудно удивить...

— Поэтому, как ты сам должен понимать, единственное, что мы смогли передать, так это карегорическое распоряжение оставаться на месте и выжидать транспортировщиков. Дело в том, что в Инсар Троп никто не был во все подробности экспедиции посвящен...

Дубтах пожал плечами:

— И это настолько важно, что имеет смысл рисковать "Неясытью", стоящей всего-навсего шестьдесят восемь миллионов?

— В данном случае, господин Айодибентах, мы имеем дело с прямым приказом. Он совершенно не подлежит обсуждению.

— Вне всякого сомнения. Просто чувство недоумения, как правило, мешает мне работать. В данном случае оно наличествует.

— Придется пережить.

— Хорошо, тогда скажем по-другому: когда вылетать?

— ДЛЯ ВАС — строгая готовность Љ2. Не сидите в кабине, но готовы вылететь через полчаса-час. Вас поведут с двумя промежуточными посадками: в Хальке— Хвенни, на базе, а потом... Вы на авианосцы когда— нибудь садились?

— Уверен, что это не вызовет у меня больших затруднений, господин Действительный Тайный Советник.

— Замечательно, потому что вторая промежуточная будет на "Со оз-Кронхаи", который будет болтаться в тысяче ста километрах от берега. Там, невзирая на нехватку времени... Ч-чер-рт, да будет у нас хоть когда-нибудь порядок или нет? Так вот, там ты как следует отдохнешь, а дальше будешь действовать по обстоятельствам.

— А далековато до берега...

— Да ну-у?! Добавь туда же еще своих любимых акротеррийцев из Рифат, как минимум — при легких авианосцах. Ребята, знаешь, совсем простые, с совсем незамысловатыми реакциями...

— Так у нас вроде бы как мир и дружба...

— Ой-й... С кем конкретно из двухсот тридцати миллионов человек, четырнадцати с половиной тысяч корпораций и ста шестидесяти контор, не всегда знающих, чем заняты соседи? Дай-то Бог, чтобы твои слова как-то совпали бы с истиной, но рассчитывать нужно на худшее.

— Так ведь хуже-то придумать трудновато. Вы себе представляете, что это такое, — девять с половиной тысяч километров на одноместной машине? Так вот, даже с промежуточной посадкой это — нечто на пределе. Ну да и ладно... Это, как говорится, мои проблемы... Да, пока не забыл, Дану ведает, когда свидимся в следующий раз... хотелось бы обратить ваше внимание на следующее обстоятельство: одним из вполне ожидаемых, но как-то ускользнувших от внимания специалистов по боевой эксплуатации свойств машины является ее способность при необходимости сесть чуть ли не на пятачок твердой поверхности. Затруднения с последующим взлетом не позволили серьезно рассматривать такую возможность. Мы обсудили устройство, способное, по моему мнению, обеспечить взлет машины с такого "пятачка". Это обещает дать целое новое измерение в оперативных возможностях "Неясыти".

— Понял вас и непременно учту ваше сообщение. У вас, кажется, занятия? В таком случае — не смею больше задерживать и покорно прошу извинить за беспокойство...

Глядя в захлопнувшуюся за ушедшим дверь, Действительный Тайный Советник думал о том, что вот поглядел Подкидыш на собственноручно убитых им людей, — и ничего... Узнал о командировке в самую середку кровавой каши, — и не волнуется. Даже если в высказываниях и манерах его восемьдесят процентов эпатажа и желания задеть бесстрастным цинизмом "папашу", то... То тем более крепкие (или просто-напросто отмороженные?) у парня соответствующие нервы! Понятное, дело, что с неврастеником ему вообще нечего было бы делать, но, однако же, консультация Специалиста не повредит. Есть такой, хотя никто кроме о нем и не знает...

За время, прошедшее с начала эксплуатации "Неясыти", Дубтах хорошо подружился с инженером Технической Службы, специалистом по обслуживанию этой машины, неким Ре Гленн Делет-Ланном. Это был худощавый, высокий мужчина лет тридцати пяти с длинным, носатым лицом совершенно исключительной мрачности. Никто даже припомнить не мог, чтобы он когда-нибудь улыбался. Дубтах же чуть ли не с первого взгляда разглядел в инженере душу вполне родственную. А так Делет-Ланновская физиономия обманывала довольно многих.

— Слушай меня: машина в порядке, а стандартные процедуры твои ребятки выполнят и без тебя...

Инженер медленно кивнул.

— Так что нам до вылета предстоит дело поважнее... Ты как?

— Ты бы, сыне, — сипло произнес инженер, — приобрел полезную привычку выражаться пояснее.

— Первое задание выполнено, — так?

— Ага...

— А реноминация — была? Была или нет, я тебя спрашиваю?

— Да, — веско сказал Делет-Ланн, — воистину безобразие.

— Таким образом — к делу. Охра — есть?

— Перебои в последнее время.

— А медвежий жир?

— Увы, брат мой!

— Так что я, как Сидящий Вне Круга, буду вынужден довольствоваться третьесортной процедурой? Обходиться жженой пробкой?

— Ни в коем случае, о брат мой, — торжественно, придав голосу тяжкого звону, ответил инженер, — в распоряжении моего племени есть неисчерпаемые запасы аморфной сажи наивысшего качества...

— Слова моего брата — ласка для моего поросшего шерстью сердца.

Минут через пятнадцать техники, тщательно и кропотливо проверявшие машину, дружно разинули рты: неимоверно важной походкой, с чудовищной черной раскраской на серьезнейших рожах, каждый — держа в деснице по откупоренной бутылке водки, к машине подошли Дубтах и грозный их начальник.

— О ты, — провозгласил пилот, торжественно воздев кверху руку вместе с бутылкой, — от рождения своего поименованный Неясытью! Ты совершил свой первый подвиг, ты доказал, что можешь быть воином, и теперь, как воин, можешь получить свое истинное имя... Совет Вождей, — в составе меня и во— он того длинноносого, — рассмотрел дела твои и нарек тебя именем, — тут голос джутта окончательно исполнился пафоса и взлетел, став слышным для всех, — "Ночной Дождь". Мы с тобой знаем, почему имя это может быть именем воина...

Друзья переглянулись и, затянув монотонное: "Тын-ду, тын-ду, ты-ды-ды-ды-тын-ду!!!" — синхронно запрыгали на полусогнутых, напряженных ногах боком вперед, обходя машину по часовой стрелке — кругом и осторожно брызгая на нее — водкой. Инженер при сем по— прежнему изображал барабан, а Дубтах скороговоркой бормотал:"Выпей, о, отхлебни, крылатый собрат мой... Только не слишком много, потому что у нас с тобой сегодня еще много работы, а что я буду делать с тобой — пьяным?

После ритуала, доведенного до конца по-прежнему без единой улыбки, они молча указали техникам, где оставляют бутылки, в которых оставалось не менее трех четвертей содержимого. Потом некоторые техники из числа бывших послабее нервами, были склонны считать, что действо это им попросту приснилось. Спустя два часа, посадив "Ночной Дождь" на аэродром в Хальке-Хьенне, Дубтах вдруг поймал себя на непривычной мысли: авиация, в качестве транспортного средства все-таки чудовищна. Есть в этой ее ипостаси что-то недопустимое, и оправдывается это единственно наличием у нее всяческих иных качеств. Из сравнительно-теплого в этом благословенном году октября, он попал в самую настоящую, лютую, безжалостную, неукоснительную какую-то зиму. Из ландшафта разве что малость скучноватого, но, в общем, обыкновенного, дюжинного, он угодил в место кошмарное, с ландшафтом не от мира сего, а как будто бы целым куском перенесенном с иной планеты, либо же в пьяном бреду приснившимся знаменитому создателю "Скема Аньема Кайсеайриа", что в переводе обозначает: "Концепция Царства Вражьего" — преподобному аньх Пасьихи. И не то, чтобы Дубтах все видел в подробностях, — черный полюс потустороннести был буквально разлит в окружающем, пропитывал его. Окрестности аэродрома представляли собой припорошенное в шершавых местах сухим снежком, абсолютно мертвое плоскогорье черного камня, по сравнению с которым нормальная тундра показалась бы райскими кущами. Над кошмарной поверхностью почти постоянно дули упорные, тяжелые ветры, сдувавшие снег, они же уныло выли и свистели в зазубринах невысоких, резко изломанных скал, напоминающих черные кривые клыки. Поля морщинистых лав перемежались площадками камня блестевшего, как черное зеркало, а те сменялись чуть заглубленными матово-черными впадинами вулканического шлака. И при всем при том достаточно ему было затормозить повернутую к ветру носом машину, как из хаоса летящего параллельно земле снега тут же возник приземистый широколапый тягач, а самого пилота, зацепив самолет, встретил гигантский ютх, казавшийся от груды потертых меховых одежд еще более громоздким. Он настоял, чтобы пилот натянул поверх высотного костюма еще и тулуп, и только после этого пригласил Дубтаха в кабину. Минут через десять ровно, почти бесшумно двигавшаяся машина остановилась. Проблема помещений на этой базе была решена несколько трудоемко, но зато радикально, с присущим ютхам своеобразным юмором: они были выплавлены частью — в скале, частью — под поверхностью плато, а потом оборудованы и благоустроены, — тоже, надо сказать, с определенным налетом местного своеобразия. Например, — нигде, кроме как перед пультом, не было ни единого стула. В жилых помещениях, заместо традиционных шкур были постелены толстенные упругие маты, на которых лежали одеяла, подписанные спальные мешки и дрыхнувший мертвым сном сменный персонал. Посередине каждой комнаты мерцающим огнем светило устройство, изображавшее открытый очаг, и в радиусе четырех-пяти метров вокруг него было даже жарковато. Провожатый его сбросил шубу без затей, прямо на пол, Дубтах без колебаний последовал его примеру, после чего отцепил, наконец, шлем. Ютх как— то странно, но, впрочем, не без уважения глянул на него и произнес тонким голосом:

— Пожалуйста, — кушать. Потом отдыхать будешь...

В столовой было пустовато, только на одной подушке сидел, уставившись в пространство, здоровенный босоногий мужчина, по пояс голый, в одних только лоснящихся штанах.

Ели нарезанное узкими лентами вареное мясо в горячем и крепком бульоне, жирный желтый творог, хрусткие, толстые будылки зеленого лука, который, похоже, выращивался где-то здесь. Пили "Витабиол", слабенькое пиво и литра по два на брата крепкого чаю с сахаром. Все это время ютх время от времени бросал на него осторожные взгляды, как будто хотел что-то сказать, но не решался. Вежливый, деликатный ютх, — это само по себе было явлением почти что удивительным и маловероятным. Дубтах, с физиономией, раскрашенной смесью сажи с РТВ-эмульсии, с торчащими дыбом волосами, намазанными какой-то подлейшего нрава помадой, так, что даже гермошлем не смог их как следует примять, чувствовал себя полным, прямо-таки исключительным идиотом и мучительно краснел под боевой раскраской. Под конец его вежливый покровитель все-таки не выдержал, — уважительно поцокав языком, он вдруг выдал:

— Этта — ты правильно. По— мужски, да. Достойно восхищения, весьма.

— Что?

Ютх коснулся пальцем своей переносицы и понимающе покивал головой:

— Когда всерьез, когда мужчина идет на смерть, как в старину, как и всегда, да, — нужно уважать извечные обычаи и своих предков, нанося цвета своего племени на лицо. Это очень достойно, да, и я, право сказать — удивлен, поскольку думал, что ваши языки вовсе позабыли обычаи, обменяв их на ничьи традиции, всюду одинаковые.

Дубтах поначалу не понял, о чем идет медленная, размеренная речь собеседника, потом, сообразив, хотел протестовать, но вовремя опомнился, когда весь безбрежный идиотизм ситуации дошел до него. Он решил не расстраивать хорошего человека и слегка подыграть. Вежливо, строго покивав головой, он изрек:

— Все настоящие мужчины в корне своем одинаковы. Рад, что встретил так далеко от родных мест понимающего человека...

Это все, конечно, очень забавно и вообще замечательно, но с умыванием, похоже, придется подождать. Нет, воистину, чужая душа — потемки. Для того, чтобы завоевать расположение ютхов, прямо-таки по условию не уважающих никого из чужаков, необходимым оказалось прилететь с идиотски раскрашенной рожей на малораспространенной модели истребителя-бомбардировщика черного цвета.

Полет на большой высоте над океаном до авианосного соединения ВМС Конфедерации прошел без особенностей, четко, по— нашему, по-солдатски. Испытывая понятное в данной ситуации состояние "дежа вю", он красиво сел на заслуженную палубу "Со оз— Кронхаи". Машину сноровисто укрыли от любопытных глаз чехлом и на лифте спустили в недра громадного корабля. Вахтенный офицер в присутствии Дубтаха распорядился поставить у самолета часового. И вообще приняли его на корабле вежливо, гостеприимно, но с некоторой отстраненностью. Пилоты не отказывались говорить с ним, но сами в разговоры не вступали. Он чувствовал себя чужаком, и, хуже того, — не вполне понимал, почему.

Чрезвычайно ясное, небо в этот день имело неуловимо— зловещий оттенок, и ночью пришел ветер. Короткий, свирепый, внезапный шторм, характерный для акватории Большого Угла. Наутро было холодно, дул ровный, упорный ветер, который гнал по воде аккуратные, невысокие, частые волны. Вечером его по всем правилам спросили, что именно такого особенного потребуется ему для выполнения задания, и он, глядя в угол каюты, задумался а потом, загибая пальцы, начал перечислять:

— Полный боезапас для пушки, — это во-первых. Потом — четыре "Дану— 2", две — "Маррах", две — "Уатах— 8".

Офицер недобро прищурился:

— Ой ли? Ну да ладно. Это все?

— Нет. — Голос его был холоден, как полярная ночь. — Самое главное, — нужен еще один компенсирующий костюм, парашют со всеми причиндалами. И еще посмотрите, что там можно сделать с нужником, чтобы можно было надежно расчалить в нем сугубо штатское лицо.

— Живут же некоторые. Летают со своим сортиром в одноместной машине.

Дубтах равнодушно пожал плечами:

— Для данной машины предусмотрен вариант девятичасового пребывания в воздухе непрерывно.

Рано утром он проверил "что там можно было делать" и, в целом, остался доволен. На техников, подготовивших к полету практически — все самолеты, было страшно смотреть. Человек, которого за исключением случаев уж совсем уж официальных, называли исключительно Бригадиром, скривив губы, посмотрел туда, где только что растаял в воздухе жуткий, угольно — черный самолет, несущий непонятного гостя, и пробормотал:

— Проклятый пижон...

— Простите?

— Нет, я не тебе. Я про этого деятеля... Понимаешь, я даже понять не могу, кто это вообще может быть? Он ни в какие рамки не лезет.

— Летает — нормально, вполне в соответствии...

— Да нет, — просто-напросто хорошо летает. Мы видели немного, но это просто по почерку видно. Да не в этом дело!

И впрямь, дело было не в этом. Бригадира, человека, командовавшего "крылом" "Со оз-"Кронхаи" в пришельце раздражало буквально все, поскольку буквально все выдавало в нем мало того, что чужака, а еще и чужака непонятно — какого. Вот взять их: доведись до какого-нибудь спора или подобной разборки с какой— нибудь службой, — хоть ВВС! — его пилоты и флотские были бы (и бывали!) друг за друга горой, но между собой у них существовал свой антагонизм, не касающийся посторонних, и оттого, чтобы отличить, свои редко называли его официальным званием, стихийно придав ему некий привкус неуместности, а кликали Бригадиром, как и всех ему известных командиров авианосных крыльев. А этот... Прилетел с черной, как у сатаны, рожей. Приказали оказывать максимальное содействие, а кто он таков — не сказали. Известно, что у него есть своя роль в том же задании, из-за которого, как дерьмо в проруби, болтаются у этих треклятых берегов в это растреклятое время и они. Но, черт, дьявол и Черный Владыка, — что они, — без него не справились бы? Пожалуй, в сложном винегрете причин, вызвавших неприязнь к Подкидышу (что интересно, это прозвище ему дали мгновенно и совершенно независимо, ничего не зная о традиции Центра), эта была самой главной: они — сами по себе и любую самолетную работу могут выполнить не хуже никаких-всяких-прочих, кем бы они ни были. Точка. Остальное в определенной мере было так или иначе вторичным. Доложил по форме, но все равно не так. Оружие заказал толково, ничего не скажешь, но все равно по-пижонски. Да, хорошо летает, но даже у его полета какой— то не тот запах. Справедливости ради следует заметить: почти тут же понял, что за своего здесь его никто считать не собирается, и начал вести себя соответственно, — отстал. Единственное, — сказал прямо перед вылетом лично ему:

— Разумеется, — это не мое дело, но я все-таки лечу первым, и для пользы дела предлагаю следующую договоренность: если я вылетаю, как и намечено, через двадцать минут, то еще через сорок пять — пятьдесят на оптимуме, по прямой я буду в районе цели. Это как раз совпадает с "окном" "Плющ-211" двойного назначения. Что, если я передам туда сообщение по направленному лучу, а он закодирует и сбросит вам по декодирующей программе. Скажем, — по "Сетка — 2415"?

Бригадир слушал его с явно кислым видом и скривленными губами, но говорили, как ни крути, дело, и он нехотя кивнул:

— Худа не будет. Мои и впрямь выше меры болтают открытым текстом, хоть что с ними делай... Еще что— нибудь?

— То же самое, только спустя час — час и пять и через "Зирагг — 3". Мало ли что...

— Договорились.

Вот вроде бы и дело сказал, и по делу говорил... А все равно не так, как нужно. Надо было бы: а вот, господин секунд— капитан, нет ли тут в ближайшее время каких— нибудь подходящих спутниковых окон? А то...

Единственное, что Дубтах сделал перед вылетом собственноручно — это вставил еще один накопитель в дополнительное гнездо, соединенное с мазером. Разблокировал же он это свое новое и страшное оружие только в полете. Еще полтора года тому назад создание такого мощного, компактного и, одновременно, безопасного мазера считалось совершенно невозможным. Распространение самого принципа голографии на иные частоты позволило создать псевдоповерхности, обладающие уже радиооптическими свойствами, и это позволило быстро и эффективно решить неразрешимые вроде бы проблемы, и вот теперь короткий импульс сконцентрированных в узкий пучок радиоволн нес устрашающую мощность электромагнитного импульса. Раньше такая наблюдалась разве что только при взрывах самых мощных водородных бомб, в недобром прошлом. Это — выводило из строя обратимо или необратимо всю попавшую в луч электронику и радиооптику. Говорили даже, что из строя выходили и более простые электротехнические устройства, — а тебе ничего. Впрочем, — откажи эти самые расширенные псевдоповерхности, и он, раб божий, пожалуй, ничего и почувствовать не успеет. Так что это — на самый крайний случай, — или на случай крайнего желания пострелять из чего-нибудь этакого. А и интересно же оказалось лететь днем, по прямой и на любимой своей высоте в одиннадцать тысяч... Как это ни смешно, а на этот раз действительно — над поверхностью самого что ни на есть настоящего моря. Сверху — белесовато-голубой лист неба, снизу — белесовато-голубой лист океана, и металлический блеск его поглощает сегодня легкая дымка толщиной в одиннадцать километров. И, то ли по причине дневного времени, то ли по какой-то еще, но только двигатель свистал флейтой, гудел высококачественным трансформатором, но в шуме этом сегодня не вел своей партии бесовский хор с каким— нибудь очередным куплетом все той же песенки. И, восполняя эту нехватку впечатлений слухового ряда, он сам исполнял на губах какой-то бодрый мотивчик. А вот на тактической карте ничего такого не было, и это не беспокоило, но, в то же время, парадоксальным образом ему все равно не нравилось. В пятистах пятидесяти километрах от него, закладывая очередной, безнадежный, инфернальный, как путь лошади, впряженной в мукомольный жернов, круг, двигался "Инвубу", с некоторой назойливостью напоминающий о себе своими жесткими, концентрированными импульсами, после каждого из которых отделенные участки тактической карты прерывисто менялись, — впрочем, — достаточно предсказуемым образом. С восьмисот — достают чудные, непонятные импульсы системы "БААР", аналогичного "Инвубу" координатора Рифат. Над океаном — светящиеся лиловым светом фигурки одиночных самолетов, поднятых со спокойно движущихся в нейтральных водах легких авианосцев Рифат, у самой границы планшета — рыщущий еще кто-то. Дубтах чуть сместил частоту системы индикации "свой — чужой", — так, чтобы она активировала встроенное в тот самый "Каднецар" устройство. Теперь, с частотой один раз в две секунды, импульсы стегали под углом шестьдесят градусов к горизонту ложащуюся перед ним землю, расходясь довольно широким конусом... Так же просто, как взять бутербродик — и скушать его. Так, — "окно"...

— "Ипподром", "ипподром, я, — он усмехнулся, сделав секундную паузу, — "Подкидыш". Если вы меня слышите, то малиновый блик прошел, а тактическая обстановка пока что спокойная. Перехожу на прием, но если очень уж лень, то можете не отвечать...

Наушники ожили:

— Слышим, — буркнул недовольный голос, — через час ждем подтверждения мира и покоя...

Начав снижаться загодя, он скоординировал систему индикации с интегральной оптикой, быстро отыскал экспедицию и сел в четверти километра от изыскателей, весьма напоминавших сейчас толпу беженцев, обремененных узлами и устроивших привал на обочине. Вот только дороги при этой обочине не было. Выбравшись из кабины, как был, в шлеме и сбруе, налегке, в костюме последней модели выглядевший особенно подтянуто, он подошел к ним размеренной, подчеркнуто легкой походкой и с широчайшей улыбкой. Этакий герой-спаситель, а по совместительству еще и бог из машины. Пускай думают, глядя на его безупречно выбритую и свежеотстиранную морду (о, сколько наждака он извел вчера, чтобы только добиться нужного эффекта!), что все их злоключения уже позади. Молчаливые люди с серыми от пыли физиономиями и головами, обмотанными насквозь пропыленными тряпками, обступили его полукругом. Дубтах улыбнулся, по мере возможности, и еще шире:

— Ну, ребята, насилу я вас разыскал. Через пять часов, как обычно по расписанию, за вами прибудет парочка автобусов, координаты уже переданы... А где, — он огляделся по сторонам, — ваш собственный транспорт?

Один из ближайших к нему сероликих прокашлялся и надтреснуто сказал:

— Бросили, знаете ли, молодой человек. Решили, что на радаре грузовики слишком уж хорошо заметны.

— Зрело, — пилот одобрительно кивнул, — а вот не скажете ли вы мне, кто из вас будет господин Дуайв Фейн Грайне?

— А что такое?

Вопрос задал некто, держащийся чуть позади, и рысьи глаза пилота тут же узнали необходимого ему человека, хотя тот, надо сказать, очень отличался сейчас от своего изображения на виданной Дубтахом фотографии. Помедлив, он обратил на говорившего улыбчивый, немигающий, предельно благожелательный взор и ответил:

— А дело в том, что всем нам, разведчикам, высланным впереди транспортных машин, дан приказ вывезти в первую очередь вас с этой, — как ее? — вашей штуковиной...

— Ну? — Выкрикнул кто— то с левого фланга, выдвигаясь и оборачиваясь ко всем остальным, — что я вам говорил?! Им важна только эта железяка!!! — Голос говорившего сорвался на визг. — А получив ее, они спокойненько оставят нас всех подыхать здесь, сославшись на непредвиденные обстоятельства! Нет, прямо все по сценарию! Нет, как, прям, по-писаному! Без единого прям отступления! Знаешь, друг, — поищи-ка дураков в другом месте! Хочешь — дожидайся вместе с нами своих мифических автобусов, хочешь — уматывай сейчас... Но только без вашей драгоценной железяки.

Чтобы обрести необходимый тон, Дубтах вызвал в памяти незабвенный образ авиабазы в Хальке-Хьенни.

— Вы закончили? Хорошо... Так вот, ежели бы вы знали, сколько людей участвует в спасении такого сокровища, как вы, и не в шутку при этом рискует, сколько денег уже затрачено, тратится каждую секунду и будет затрачено еще... Вы бы все-таки, при всем очевидном отсутствии у вас совести, заткнулись бы. Хотя бы из осторожности... А когда вас вытащат, я вас непременно найду и набью вашей милости морду. Торжественно клянусь! И молись, чтобы при эвакуации не пострадал ни один пилот, ты слышишь, шкура? Идемте, господин Грайне...

Тот, кашлянув, покачал головой:

— Нет, простите, но этот вариант для меня совершенно неприемлем... Если это необходимо, то возьмите устройство, а я — со всеми...

— Ну что ж... Оч-чень благородно, а возможности доставить вас силой у меня, к сожалению, нет... Вот только вы позабыли, что я солдат и за невыполнение приказа попросту попаду под трибунал.

— Хорошо, а почему вы отказываетесь дождаться транспортных машин с нами вместе?

— И оставить их без разведки и дополнительной защиты?!! Да вы знаете, что сейчас творится?! Гляньте сами, — я сел с ракетами на подвеске!!! На такой площадке... Короче, — чем дольше я вас уговариваю, тем меньше шансов остается буквально у всех, учтите это.

— Иди, Фейн, парень прав...

— Я...

— Ид-ди! Твое дело слушаться, а не героя из себя корчить!

Грайне вздохнул:

— Хорошо. Идемте.

"Каднецар" представлял из себя три обтянутых противопылевыми кожухами ящика с разъемами, прикрытыми защитными колпачками, и связку кабелей разного цвета. Из одного ящика торчали какие-то зловеще блестевшие сочленения, а так — прибор как прибор, ничего особенного. Грайне подошел к одному из ящиков и, чем-то щелкнув, извлек из него темный стеклянный шарик около трех сантиметров в диаметре:

— Собственно, — это все, что необходимо увезти. Это...

Летчик предостерегающе поднял руку:

— Это какой— то носитель информации. Я вовсе не желаю знать никаких вредных для здоровья технических подробностей.

А вот интересно, — когда он успел стать таким лицедеем? Откуда взялась эта манера непременно, без особой даже нужды кого— то из себя изображать? И еще, по мере возможности, валять дурака по ходу достаточно серьезных и небезобидных дел?

— Да, да... А остальное лучше было бы того... Как можно основательнее...

— Понял. А вот вы не поверите, доктор, — при всех своих чудо— ракетах я мог бы испытывать в данном случае некоторые затруднения...

— А стрельнуть прямо так, с земли, вы не можете?

— Совершенно исключено. Кроме того, — вы когда— нибудь видели, какие разрывы дают ЭТИ ракеты? Существуют, конечно, и послабее, но как раз их у меня и нет. Да и накладно, надо сказать... Ладно, я тут позаимствовал у техников два пакета термогеновых свечей... Вы бы лучше отвернулись...

Дубтах замкнул источник питания, опять-таки снятый с аварийного радиомаяка, и конец одной свечи, чуть выдвинутой из общего пакета, засветился яростным сине-фиолетовым светом. Пилот поспешно отвернулся и, подхватив под руку геофизика, направился к одиноко стоящему в стороне самолету. Под ослепительно сияющим солнцем горной пустыни сходство "Ночного Дождя" со зловещей тенью, выемкой в теле мира, было особенно заметно.

— Значит так, — проговорил Дубтах, помогая пассажиру облачиться в высотные доспехи и напяливая на него шлем, — забрало защелкивается следующим образом... Как видите, — ничего сложного. Повторите... Да, кстати, — вы успели позавтракать?

— Да так, кое-что... Сухомятка, сами понимаете...

— Очень жаль, — задумчиво сказал Дубтах, — тогда знаете, что? Не закрывайте пока забрало. Далее: машина устроена таким образом, что вы вдруг, без всякой катапульты можете оказаться в чистом небе...

— Ничего себе!

— Уверяю вас, что для этого могут быть только САМЫЕ веские основания. Так вот, в этом случае, при условии достаточной высоты парашют раскроется сам. При условии высоты недостаточной вы через полсекунды под углом в пятнадцать градусов и на скорости восемьсот метров в секунду входите в скальный грунт или воду, что при данных обстоятельствах безразлично, потому что времени на переживания не останется вообще... Ваше переговорное устройство работает только на "прием", потому что забыть я про вас не забуду ни в коем случае, а никакие ваши слова во время поле та на пользу делу пойти не могут: плохо — так тому и быть, умираете — так тому и быть...

Принайтовав пассажира в туалете способом, тщательно обдуманным заранее, он добавил:

— Клянусь, что никому не скажу, каким именно классом вы летели...

Дубтах укрепил под самолетом сбрасываемую штангу с ТТС и еще раз посочувствовал пассажиру. Такого рода взлет с пересеченной местности требовал особой сосредоточенности. Ток. Компенсирующие поверхности (черт, наличие подвески чувствуется!). Двигатель на холостой ход. Запал ТТС. И только почувствовав, что яростное пламя почти скомпенсировало вес самолета и задрало его нос, он дал тягу своему почти безинерционному двигателю. Со стороны это выглядело так, будто самолет, вдруг подброшенный неким взрывом, вдруг задрал нос и разом прыгнул в воздух. С неприличной поспешностью убирая шасси и сбрасывая штангу с ТТС, который с прежней своей идиотской старательностью продолжал работать, Дубтах молился о том, чтобы заверения специалистов оказались бы правдой, и выхлоп ТТС не повредил бы композитных покрышек шасси. Два комплекта термогеновых свечей, даром что списанных, вполне разгорелись: светящий ослепительным фиолетовым светом брусок ревел, как бешеный бык, гнал вокруг себя ровную, перемешанную с пылью волну раскаленного воздуха и, медленно уменьшаясь, погружался в самый верхний из стоящих один на одном блоков "Каднецара". Смотреть на горящую режущим глаза блеском, излучающую массу жесткого ультрафиолета пачку было совершенно невозможно и небезопасно, в пятидесяти шагах чувствовался ровный, жесткий, иссушающий кожу жар, а в тридцати шагах от него начинали, потрескивая, сворачиваться волосы на голове. Минут через семь твердый огонь стал меркнуть и погас совершенно, оставив на своем месте до бела раскаленное, пузырящееся озерцо из сплава металла — с камнем.

— "Ипподром", "Ипподром", — у меня тут новости... Как слышите? Диалог.

— Слышим нормально, Подкидыш, докладывай, диалог...

— Я иду по прямой, курс двадцать пять и три, с двух часов, от самого края планшета прямо к экспедиции лезут три... нет, — четыре не наших, — повторяю, — не наших машины, идентифицировать тип пока не могу. С пяти часов, похоже — к той же цели, движется наземная колонна, она километрах в ста, так что передавайте спасибо "Инвубу"... У вас как? Диалог...

— Серьезный подход, вылетела половина крыла, позади, на первых порах в четырехстах, идут двенадцать "Реверсейлов".

— А это еще что такое?

— А вот это, Подкидыш, не твоего ума дело!

— Ладно... Собью по незнанию — не обижайтесь...

— Увидишь — не спутаешь. Кроме того — они и сами о себе позаботятся. Вот, — с группой связь прервалась... Помехи, очень сильные помехи. Там, похоже, бой...

"Окно" проходило и голос "Ипподрома" слабел. У нынешнего края планшета, над самым побережьем ничего нельзя было разобрать. Тройка неидентифицированных машин, обернувшаяся четверкой, сменив курс, повернулась туда же. Приблизившись к месту кошмарной, дикой свалки над побережьем, приглядевшись к вспышкам малиновых идентификационных огней на экране, он более-менее разобрался что к чему, быстро набрал высоту, пропустив под собой две выпущенные в него на нервной почве семидесятикилометровые, забрался на восемнадцать тысяч, вырубил двигатели, включил интегральную оптику и плавно покатился под горку, к самому эпицентру творящейся в белесом небе сегодняшнего дня кутерьмы. Один — в воду, другой — на берег, валились два "О-12", свой и чужой. Двенадцать "О-15ф" "Ольфтар" и тринадцать "О-12Ф" — это явно свои. Восемь "О-12", как это ни смешно, — чужие, и еще тринадцать "Гржим— 888м"... И справа, аккурат вдоль побережья, ползут еще девять разнотипных истребителей... А если учесть еще и с той четверкой, то, — в гроб их мать и всех ихних родственников, — получится, однако, крупнейший со времен Океанской, — да как бы не Мировой, — воздушный бой! И еще, — хренова туча ракет с разным типом наведения и летящих в разные стороны! Не включая двигателей, он заложил рули так, чтобы, двигаясь по очень широкой дуге, пройти самым краешком основной свалки, на крылья спроецировал зеркальную псевдоповерхность "оптического" диапазона, и выпустил, для начала, "Уатах" с теленаведением и очень мощную. Помимо всего прочего, — теперь часть обстановки он видел на телеэкране, специально переделанном под резервную частоту. Братва действовала по испытанной схеме "восемь пар — три тройки" и изо всех сил не давали втянуть себя в полную кутерьму, и еще один из чужаков уже начал валиться, а другой покатился со снижением в сторону берега. Но противоракетные маневры разметали его по всему району боя, и одна пара, похоже, была поражена взрывом чего-то уж очень мощного, а вот этому вот "Ольфтару" зашли в хвост... Только, похоже, никак не могут взять в прицел. Истинно сказано в Книге Притч: "Даже готовясь вцепиться в бок оленю, загнанному по насту, матерый волк нет— нет, — а оглянется на свой хвост. Иное дело — волк бешеный." Подойдя достаточно близко, "Уатах" активизировала систему инфракрасного наведения и резко, на короткое время ускорилась. Промазав уже два раза по верткому "О-15ф" ракетами ближнего радиуса, пилот "Гржима" впал в небезопасный азарт. Он и вообще был азартен, а тут еще хвост зависшего вроде бы врага чуть-чуть — а выскальзывал из прицела. Одна из очередей прошла, кажется, уж совсем рядом... И тут его машину тяжело, мягко встряхнуло. Двигатель тут же захлебнулся, экраны погасли, а глянув влево, он с ужасом увидел, как встречный поток воздуха клочьями снимает обшивку с разваливающегося крыла. Во время взрыва "Уатах" машина находилась в маневре, и оттого тут же зависла, а потом провалилась вниз, как камень, крутясь в неправильном, уродливом штопоре. Сорок килограммов форсированной взрывчатки выбрасывали плотную тучу свинцовых стержней, покрытых керамической оболочкой, и пораженная машина чаще всего просто разваливалась на части.

Вторая "Уатах" была у него выполнена в спецснаряжении, а кроме того — теперь путь "Ночного Дождя" пролегал через район ближнего боя. Дубтах включил двигатель, ускорился и, под острым углом пересекая курс "чужого" "О-12", вдруг выключил зеркальную голограмму. Психология сработала: возникшая вдруг словно ниоткуда жуткая черная глыба вызвала мимолетное замешательство пилота, которого тем не менее хватило. Не маневр неосторожный, не что-то еще в этом роде, а просто некое нарушение единственного в своем роде ритма "движение — бой". "Оззер" сам вплыл в прицел, и автомат немедленно открыл огонь. "О-12" дернулся, а черная машина пронеслась дальше. Сбил — не сбил, но попал — наверняка, и нет времени это проверить, потому что пора выпускать "Дану— 2" ближнего боя... И впрямь близковато... И поэтому надо маневрировать, чтоб удержать этого... А, это из тех, что пробирались вдоль берега... Есть! Как это редко бывает — прямое попадание в сопло, и теперь на его месте только облако дыма и мелких металлических обломков. Посмотрели, что сзади, — ага, тот, по которому он прошелся из пушки, горит и сыплется, но пилот, похоже катапультировался. На здоровье, он мое родовое поместье не бомбил. Две группы чужаков мало того, что крутились с братвой, они еще и друг в друга вцепились не на шутку... И уже свалили три штуки с обеих "не наших" сторон. Скорость! Теперь дело за двигателем, пусть выволакивает из свалки, а там будет время осмотреться и определиться. Пятнадцать секунд — почти семнадцать километров, хоть и не рекордные, но все-таки классные скоростные характеристики у птички, и уже можно как-то обозреть всю панораму "собачьей свалки" целиком. Флотские в той мере, в которой это вообще применимо к маневренному воздушному бою, растянулись по фронту, зажали чужаков, вцепившихся друг другу в волосы, с фронта, с флангов и снизу, и теперь вся кутерьма медленно, но верно смещалась вглубь континента. Впереди, в двухстах километрах, на равном расстоянии виднелись и словно бы висели на одном месте какие-то штуки: надо думать, — те самые "Реверсейлы". И, почему-то, интуитивно, наибольшие опасения вызывала у него та самая "по-меньшей-мере-четверка-черт-его-знает-чего". Мама моя родная, а ведь справа, натурально, вслед давешней девятке движется еще и десятка истребителей, от архаичных, но скоростных "О-9" и до новейших "Гржим-888м". А вот как раз на этой— то группе мы и проверим "Уатах" в спецснаряжении. Самолет вздрогнул, ракета пошла, солидно развернулась, и ушла к цели, в район, где спустя короткое время будет проходить эта десятка. Надо бы, надо бы притормозить, а то ребята, поди, почти все порасстреляли, а оно и немудрено в такой— то каше... Нет, не четверка. Две четверки. И передняя уже выпустила чертову уйму ракет, не меньше половины боезапаса. Господи ты мой боже ж ты мой! Ну не военный же я! Да тут сам черт ногу сломит... При том условии даже, если у него будет двухлетний фронтовой опыт. Не-ет, пора уходить, троих он свалил честно, и совесть у него чиста. Да, в конце концов, — у него свое задание! Он его выполнил, и теперь отправится к авианосцу... И сядет там, как сука, с пятью ракетами и едва початым запасом снарядов!!! Или сейчас отцепит их потихонечку, чтобы, значит, не подорваться... Ну не-ет! Вон уж и еще два горят. Развернувшись, он двинулся назад приблизительно по такой же кривой, только теперь — с расчетом пересечь приблизительный район боя по противоположному краю. Заодно, — утешил себя Дубтах, — он хоть посмотрит, что там такое...

— "Подкидыш", "Подкидыш", я, гм... "Ипподром". Как слышишь? Прием.

— Спасибо, "Ипподром", прилично. В чем дело? Диалог...

— Эти черти, о которых ты сначала доложил, — они вообще непонятно откуда взялись. Их тут вообще не должно было быть. Погляди, что там можно сделать... Диалог.

— Уже иду глядеть. Следующий сеанс через сто секунд, конец связи.

Оп-пять под горку, шестнадцать километров до ихнего ведущего. Еще одну "Дану"... И еще одну. От первой незнакомец четко, неторопливо, с глубоким пониманием ритмов масс, мозгов, автоматов и судеб увернулся, зато вторая рванула метрах в двадцати, понаделав в плоскостях, рулях и корпусе передней машины довольно много дыр. Она осталась в воздухе и не загорелась, но потеряла скорость и явно испытывала трудности с управлением. Неудачно. Хотя... Неожиданная мысль посетила его, но додумать ее как следует он не успел. Некогда было. Нагло, неторопливо, на расстоянии прямой видимости... Теперь выключим "зеркало", тот же прием, только скорость поменьше. Он успел хорошо рассмотреть неизвестные машины, и удостоверился, что ничего подобного раньше он, по крайней мере, не видел. Похоже на перехватчик, но не совсем... И еще на что— то... Стоп! На "вертикалки". Так и есть — вертикалки, неизвестного типа.

— "Ипподром", "Ипподром", говорит "Подкидыш"... Прием.

— "Подкидыш", слышу вас хорошо, помехи ослабели. Диалог.

— Это — "вертикалки", у них короткий радиус действия, нужно искать матку. Прием.

— Понял вас, "вертикалки". Ваш — целый канал, держите связь, сохраняем режим диалога.

Горя желанием отомстить за командира, один из четверки увязался-таки за кромешной машиной. То, что долго обдумывал, то, что пробовал по ночам без партнеров. То, о чем читал в мемуарах одного давнего аса, и к чему, в конце концов, "Ночной Дождь" был приспособлен лучше всех машин с времен Творения, — двигаясь вперед, отключив двигатель, чтобы сбить с толку ракеты ближнего боя, Дубтах придал машине этакое незаметное боковое скольжение, и чужак все никак не мог поймать его в свой совершеннейший прицел. Две ракеты пропали зря совершенно непонятно, — почему, а хвост беглеца — вот он... Только никак не дается. И тогда Дубтах отключил компенсирующую поверхность, самолет заметно и без всякой видимой со стороны причины сбросил скорость, и "вертикалка" без опознавательных знаков пролетела мимо. Пушка в автоматическом режиме выплюнула пятьдесят снарядов, и он видел, как они рвут крылья, вонзаются в фюзеляж, взрываются в кабине. Двигатель — в ход, и сам — ходу! Прочь, — потому что теперь его интересует, куда направляется подбитый ведущий четверки...

Капитан Айру Ламинья Кошту, командир эскадрильи фронтовых истребителей ВВС Аурагиру спешил: первая группа самолетов, имея целью добить растрепанную боем группировку Инсар Троп, сама ввязалась в тяжелейший, беспорядочный бой на два фронта. При всем энтузиазме и самопожертвовании коллег, недостаток боевого опыта мог им обойтись дорого. Не нужно ничего делать! Пусть "крыло" Конфедерации само свалит врагов, а своих нужно прежде всего прикрыть и вывести из боя. Еще несколько километров, и будет достигнута оптимальная дальность пуска ракет "Туул"... Внезапно звук двигателей его "Гржим-888м" резко изменился, резко упала тяга правого двигателя, машину бешено затрясло, а потом вышел из строя еще и левый. Самолет начал проваливаться, а трясло так, что ныли зубы, перебалтывались внутренности, а глаза не могли различить светящихся знаков на дисплее.

— Командир, я "Пятый", выход из строя левого двигателя! Останавливаю турбину. Что делать?

— "Пятый" — понятия не имею. Останавливаю моторы и катапультируюсь...

"Уатах-8" в спецснаряжении выбросила на пути следования машин Аурагиру шесть контейнеров, которые осторожно взорвались, выбросив в воздух целую тучу тончайших волосков, замкнутых в кольцо. В оплетке из мономолекулярных нитей бездефектного алмаза проходил сердечник из высокотемпературного сверхпроводника. При взрыве на границе сердечника с оплеткой индуцировался особый квантовый процесс, обычно употребляемый в "активных" лезвиях. Попав в воздухозаборники, закольцованные волоконца калечили все, чего касались, и в первую очередь, разумеется, любые лопатки турбин, даже выполненные из бездефектных материалов.

Три машины после вынужденной остановки двигателей валились в океан, два, снизив тягу, повернули восвояси, а командование, узнав, как обстоят дела, дало благоразумнейший приказ "всем, кто может" на форсаже выходить из боя и возвращаться на базу.

— "Подкидыш", "Подкидыш", как дела? Прием!

Молчание. Дубтах на выключенном двигателе заворачивал неторопливую циркуляцию, осью которой был курс поврежденной "вертикалки". Ба, да эта штука к во-он тому пароходу тянет! Н— ну молодцы! Купец-купцом. Ну да, — типичнейший контейнеровоз новейшей постройки с виду. Здоровенная дура, почти четверть километра в длину... Вот прямоугольный проем на палубе, а это? А это, к примеру, такая же неизвестного типа сверхзвуковая "вертикалка". Так что тянет подранок именно сюда. Что ж — не будем вызывать обострения международной напряженности. Испытанным приемом, ступенями, как по гигантской лестнице "Ночной Дождь" снизился до высоты в триста метров. Подбитый, наконец, дотянул-таки до родного судна, затормозился, завис и так же, натурально, в вертикальном режиме собирается садиться. Дубтах с интересом наблюдал за происходящим, а правая рука его тем временем снимала блокировку с мазера. Воплощение псевдоповерхностей резонансного контура. Контроль поверхностей... Ажур. Висящая в двенадцати метрах над палубой, чуть колеблющаяся машина в прицеле. Импульс! Где-то в голове, даже не в глазных яблоках, на миг вспыхнул ослепительный, сопровождавшийся короткой острой болью свет. Мгновенно потерявший управление "подранок", чуть накренившись, косо врезался в палубу "контейнеровоза" и вспыхнул, ежели судить по окутавшим место происшествия клубам дыма. Уцелел ли стоящий на палубе аппарат, Дубтах выяснять не стал: пора и честь знать.

— "Ипподром", "Ипподром", я "Подкидыш". Диалог.

— Слышу хорошо, прием.

— Вы не поверите, но эти черти базируются на вроде бы как контейнеровозе. Он от вас на э-э-э... Пол-одиннадцатого.

— Понял. А поточнее нельзя?

— Не спутаете, я его тут пометил, так что он дымит малость...

— Ага... "Решетки", "Решетки", как слышите? "Первому" — отвечать.

— Я "Решетка— один", слышу вас хорошо. Диалог.

— От вас налево в ста болтается пароход, вроде бы как контейнеровоз. Узнаете его по черному дыму, его тут гм-м... неизвестный доброжелатель пометил. Позаботьтесь о нем, "Решетка— один" и "Решетка— два". Прием.

— Слева в ста, контейнеровоз, Подкидыш пометил, позаботиться. Диалог.

— Все верно, выполняйте, рагн.

Братва уверенно, по всем правилам, дождавшись подкрепления и с максимальным старанием добивала врага. Резко уменьшившись в числе и попав под грамотную раздачу, недобитки выходили из боя, но их, расстрелявших боезапас, как стоячих догоняли и валили сравнительно легкие и скоростные "О-15". Десять "Реверсейлов" ускорились и двинулись к цели, а два — отвлеклись. "Га-Таррах — 3/в" имели радиус шестьсот километров, но тяжелые машины подобрались к "контейнеровозу" — на пятнадцать. И сходу вогнали в него четыре тяжелых, с восьмисоткилограммовой боеголовкой "трехэтапного" действия, крылатых ракеты. Стороной прошла тройка истребителей, не бывших в бою, а два "Реверсейла", тяжело развернувшись, легли на прежний курс. За все надо платить, даже за коварство: будучи, по сути, хитроумной уловкой, корабль не имел, не мог иметь надлежащих радиоэлектронных средств и зенитной системы, и поэтому теперь, накренившись, горел с выпотрошенным и развороченным нутром. Впрочем, как выяснилось впоследствии, постройка его оказалась столь добротной, что даже такие повреждения не отправили его немедленно на дно.

XVIII

Дубтах не смог отказать себе в удовольствии, и на обратном пути поглядел-таки на пресловутые "Реверсейлы". Это оказались довольно уродливые серые аппараты с кургузым вместительным туловом и четырьмя толстенными, сравнительно короткими крыльями. Узнав в них отделенных родственников и потомков геликоптеров, пилот несколько поуспокоился и без дальнейших приключений сел на натруженную палубу "Со оз-"Кронхаи". Поднятые с находящегося неподалеку вертолетоносца "Реверсейлы", не принимавшие участия в боевых действиях, нацепив неуклюжие поплавки, вылавливали где-то там болтавшихся на воде или прячущихся на берегу пилотов, своих и чужих. Конфедерация понесла тяжелые потери: было сбито восемь самолетов, еще четыре оказались серьезно повреждены, и к утру в числе погибших пришлось числить четверых. Пока же, по-птичьи зависнув над палубой на высоте нескольких миллиметров, именно в этот миг и не раньше, Дубтах ощутил вдруг, как волосы зашевелились у него под шлемом. Жар по его телу прошел волной, враз сменившись ознобом и холодным потом. Господи! Бру Друи! А с пассажиром-то что?!! Разошелся, кретин, развоевался, а там на толчке, немолодой человек! Его же придется по кусочкам собирать... А когда он вспомнил свой любимый вариант со скольжением "вперед локтем", километровые провалы "ступенчатого спуска", разворот с уходом вниз, то в ужасе зажмурился и, весь покрытый потом, приступил к освобождению геофизика из его скорбного заточения. Тот сидел таким образом, что некоторое напряжение в его фигуре, несомненно, чувствовалось, осторожно, чуть слышно посвистывая носом, дышал и, казалось, еще продолжал ждать от судьбы новых каверз. Небольшие глазки на сосредоточенном личике нервно помаргивали. У пилота воистину отлегло от сердца:

— Доктор, вы живы?

Грайне осторожно пошевелился:

— Как будто бы все цело.

— Ну тогда давайте я помогу вам выбраться.

— Буду весьма признателен... Премного благодарен...

— Вот вы тут беспокоились, — продолжал ученый чуть позже, когда они из "Ночного Дождя" выбрались и стояли, разминая ноги и задницы, — что меня будет тошнить... Должен сказать, что ничего подобного, по счастью, не было. Были некоторые неприятные ощущения, когда прижимало к потолку или к э-э-э... сантехнике, — но не тошнило.

Нет, лишний раз убеждаюсь, что развитый интеллект значительно повышает устойчивость в любых ситуациях.

— Доктор, да как вы все это перенесли-то?! Я же чер-рте-что вытворял! Там перепады ускорений от плюс трех до минус пяти были!

— Наверное, помог мой исконный пессимизм. Когда дела обстоят достаточно скверно, я всегда говорю себе: "Это еще ничего, раз я жив, — значит все самое плохое еще впереди. Разве ж не может быть и еще гораздо хуже? Может." А когда еще хуже не становится, то такая, право, радость, что вы просто не поверите... А кроме того, — я все ждал, что вы что-нибудь скажете, а вы молчали. Ну, — думаю, — значит все в порядке...

Дубтах ласково кивнул:

— Ага. По нам всего-навсего выпустили шесть ракет и, как минимум, двести снарядов. А так да, все было споко-ойно...

Давешний цепкоглазый вооруженец, заметно спавший с лица за прошедшие несколько часов, показал пальцем на пустые узлы подвески:

— Нервишки шалили? Пулял все-таки? Поди в белый свет, как в копеечку?

— Ой, пулял, дяденька, — высоким клоунским голосом заблажил Дубтах, — ой, как пуля-ал! И в белый свет, и в черный, и в небо пальцем, и в эту, как ее? Т-такой страсти сроду не видывал, аж до сих пор поджилки трясутся!

Оруженец попытался было окинуть его презрительным взглядом, но, поглядев в ясные, немигающие, пустые глаза этого горохового шута, только сплюнул в открытый зев подъемника... А собственно, — чего он прицепился-то к парню? Пролетел больше трех тысяч километров, отыскал, привез, в мясорубке этой побывал и из нее без дыр выбрался. Если кто-нибудь думает, что это просто, то пусть попробует сам, а что пулял без толку, так это и понять можно: с одной стороны — страшно, а с другой, все-таки, наверное хотел, как лучше.

Усиленная палубная команда по приказу обоих командиров приняла пищу и воспользовалась стимулятором: существовала серьезная опасность того, что после таких суток люди начнут ошибаться и просто от усталости наделают больших бед. Поэтому, когда начали возвращаться истребители прикрытия, их встретили люди с горящими лицами и слишком порывистыми движениями. Работали они, словно автоматы, глаза не успевали следить за их движениями, когда очередной самолет останавливался после зацепа. Казалось, — не проходило и двух минут, — и машина исчезала с палубы, как и не бывало. Кроме того, — в воздухе постоянно находилась сменная тройка специально для встречи возвращающихся. Еще через несколько часов на расстоянии прямой видимости показались тяжелые "Реверсейлы": согласно договоренности определенная часть членов экспедиции была доставлена на авианосец. Вылезший из одной из машин первый пилот с тигриными, желтыми глазами курил, разминая ноги, а потом вдруг спросил:

— Господин ном-капитан, там один пассажир, — ну, уж так прям упрашивал, чтобы его не везли на авианосец. Чтобы, значит, к себе везли. Вы не в курсе, с чего такая немилость к авианосцам?

— Ума не приложу, — проговорил Бригадир, — вы бы его самого спросили.

Сам он вылетал дважды и успокоился только тогда, когда узнал, что "Реверсейлы" вернулись все, а экспедиция вывезена до последнего человека. Пилоты за редким исключением возвращались всклокоченные, мокрые от пота и ожесточенные, но к вечеру, искупавшись, выпив-закусив, отдохнув, отчасти пришли в норму. Оценив это, Бригадир, отчасти с целью укрепления дисциплины, назначил разбор полетов на вечер этого же дня. Тут его подчиненным не помог глухой ропот и весь набор косых взглядов. С другой стороны, — некоторые обстоятельства дня вообще и боя — в частности вообще вызывали серьезное недоумение у многих. Получив к четырем часам пополудни все боевые записи вернувшихся машин, к моменту разбора Бригадир был во всеоружии. Оглядев собравшихся, напряженно смотрящих на него пилотов, он слегка нахмурился:

— А где Подкидыш? Кто владеет вопросом?

— Я. Господин Людвиг просил передать, что не будучи членом соединения не считает себя вправе присутствовать, хотя и очень хотел бы. Передал вот беллограмму на тот случай, если вас это заинтересует.

— Очень, очень с его стороны щедро. А уж до чего молодой человек скромен и деликатен, — аж глаза щиплет... Давайте скоренько ознакомимся?

И, услыхав одобрительный гул голосов, он включил воспроизведение записи. С великолепной небрежностью мастера, не снимая руки с клавиш, он то гнал изображение с едва уловимой взглядом скоростью, то замедлял действо так, что даже пушечные снаряды ползли по экрану короткими рывками и медленно, словно больные гусеницы.

— Ага, это, значит, после этого "правая-вторая" оказалась у него за краем тактического планшета...

— А потом — тем более. Нет, надо его звать. Это для него будет сюрпризом.

В ходе разбора были показательно выявлены отдельные случаи неразберихи и несогласованности действий. Было отмечено, что при вполне даже удовлетворительном мастерстве пилотажа тактическое мастерство некоторых пилотов не может быть признано соответствующим высоким требованиям, столь характерным именно для нашей части. Слава богу, никто не только не струсил, но даже и не проявил вполне естественной для людей, не принимавших участия в боевых действиях, растерянности. Во всяком случае радует высокая согласованность действий, высочайший уровень взаимовыручки и общая нацеленность личного состава исключительно на победу — и т.д. Сделали выводы, зарубили у себя на носу: этим — чтоб впредь неповадно было, а вот этим, наоборот, — чтоб повадно. А в конце живого обсуждения, закончившегося выводами, выраженными в официальных, мертвых, как вера в Перуна, словах, воздвигся, опершись руками на пульт, Бригадир:

— А в заключение должен признать, как бы это ни было неприятно, что наибольшей эффективностью отличались действия нашего противноватого гостя в этом его брюнетистом аппарате. — Он развел руками. — Увы! Быть объективными — наша обязанность.

— Бригадир!

— Что такое?

— Вы насчет противноватого — не обобщайте, я его теперь за отца родного... И при каждой встрече выпивку буду ставить. До самой смертыньки.

— Все равно обидно.

Приведенный в каюту ном-капитана дежурным, Дубтах был чист, свеж и румян, аки майская роза. Он замечательно отдохнул, был доволен собой и оттого находился в благодушном настроении, но даже невзирая на это, а может быть даже, — благодаря этому, он почувствовал в своем организме оживление некоего бесенка, которого он сам называл Демоном Сорной Риторики. Разумеется, он дал самому себе страшную клятву, что язык прикусит, будет с собой бороться и нечистую силу на подиум — постарается не выпустить ни в коем случае.

— Добрый вечер, господин Людвиг. Проходите, располагайтесь.

— Приветствую вас, господин ном-капитан.

— Мы тут с "белкой" вашей познакомились и сочли ее весьма поучительной... Как по вашему мнению, — вы сколько истребителей давеча сбили?

— Полагаю — пять.

— А "ведьмины кудри" по флангу — ваша милость развесила?

— Воистину. На "Уатах — 8".

— Тогда — тоже восемь. На две машины не дотянули до мирового рекорда шестидесятитрехлетней давности.

— У меня очень хорошая машина. На ней и не такое сделать можно.

— Вполне возможно. Вот только дело в том, что я при всем старании не смог отыскать в ваших действиях тактических огрехов. Не знаю, смог бы я сам отыскать в тех же условиях и за сопоставимое время столь же удачное решение, но оценить сделанное я, надеюсь, способен. Скажите честно, — воевали?

Дубтах, скосив глаза и сделав деревянное выражение лица, ответил:

— Скажем, — применение боевого оружия по реальным целям, действительно, могло иметь место.

— "Перелетная птица"?

— Пожалуй, но не во вполне обычном понимании этого термина.

— Своей уклончивой манерой вы хотите навести меня на мысль, что работаете на Институт Анализа. Вот только беда в том, что я по чистой случайности отлично знаю, что представляют собой их пилоты... Так вот, — у вас не то, что совсем другая, а попросту противоположная манера пилотажа... А еще они просто-напросто не умеют сбивать.

— Разумеется, — солидно проговорил Дубтах, — Институт организация весьма разветвленная и почти самодостаточная, но и он не может быть всеобъемлющим. При необходимости они привлекают людей со стороны, с совершенно иной подготовкой.

— Вот и проговорились!

— Ничего подобного.

— А звание-то у вас какое, господин Людвиг?

— Советник Второго Ранга.

— Тьфу! Я настоящее спрашиваю!

— Поскольку в настоящий момент я никоим образом не нахожусь на действительной военной службе, именно это звание является самым настоящим.

— Ага. Это вы в университете научились летать на этом вашем агрегате и сбивать по восемь самолетов за вылет.

— Нет, этому меня научили в Третьей Высшей Школе ВВС, по спецкурсу.

— Это в каком году?

— Немного позже вас, но не думаю, чтобы у нас с вами были общие знакомые. Кроме того, — моего имени нет в официальных списках.

— Но за Отечество-то вы малость полетали?

— И это спрашивает командир "крыла"! И вы можете себе представить сухопутного летунца, будь он хоть семи пядей, садящимся на ваш ипподром?

— А-а-а... Ну тогда хоть что-то начинает проясняться! Слава богу.

— Но это же очевидно! Именно поэтому послали меня, а не кого-нибудь похлеще. Только прослужил я недолго...

— Что так?

— Ну, официальным поводом было то, что я как-то невзначай придумал новый способ применения одного распространенного вида оружия, и поэтому был отозван именно на этот предмет...

— Так это вашими стараниями мы получаем все эти высокомудрые инструкции?

— Нет, что вы. У меня нет никакого литературного таланта, огранка всех этих военнолитературных бриллиантов — не моя стезя, я рудокоп и добываю алмазы. Но сдается мне, что это был только предлог: я ж никуда не вписывался! Под конец они сами настолько запутались с этим экспериментом, что и не рады были, даже при самом высоком бюрократическом покровительстве. В восемнадцать лет! Сержант!! Пилотирует сверхзвуковой истребитель!!! На авианосце!!!!! Представляете себе этот ужас?

И Дубтах нервно облизал губы, сам напугавшись обрисованной картины.

— Да— а... Аж холодный пот...

— Так что коленом под зад — на гражданку, и с тех пор, со всеми удобствами, — вольнонаемным. Только вот нанимают почему-то по большей части разные силовые ведомства... А тогда мой старик еще шутил, что я своим присутствием нарушил как минимум двести тридцать три пункта в сорока пяти параграфах разных наистрожайших инструкций... Хотя, с другой стороны, какая ж это шутка?

— А старик...

— Он у меня фермер. Богатый скотовод из Тынгу. Ага. Вот вы со скольких лет летаете?

— С... с...

— А я — если не с пяти, так уж с шести — точно.

Тут последние препоны, не выдержав напора превосходящей нечистой силы, рухнули, и Дубтах ну, — ф-фсе рассказал: про то, как в возрасте полутора лет забрался в любимый папашин "Вэнд— 200" и запустил двигатель; про то, как в пятилетнем возрасте сдал родителю экзамен по матчасти и пилотажу; про то, как год спустя на оружии (Боги... что я несу!) поклялся папане : "В воздухе — не баловаться. Про то, как свято эту клятву соблюдал в своих, — с этого момента — вполне самостоятельных, — полетах. Брехня ложилась на эпическое полотно его начисто выдуманной жизни широкими, свободными, мастерскими мазками, образуя тончайшие оттенки и детали сочных, тонко подмеченных, достовернейших подробностей, выдуманных прямо на ходу. Лилась из него легко, свободно и безболезненно, как некая жидкость при холере. Брехня била из него пышными, подобными страусиным перьям, струями, как вода из старинного фонтана. Ой-й, — думал он, — да что ж это я делаю— та? Зачем несу всю эту кошмарную ахинею явно хорошему человеку? Но кто способен бороться с вдохновением? А это, что ни говори, было именно вдохновение. Тут он собрал оставшиеся силы и честно прикусил виртуозно ускользающий язык.

— Да, — потрясенно сказал Бригадир, — а на каком пароходе вы служили?

— Боюсь, — Дубтах грустно покачал головой, — я и так рассказал уже слишком много... Я думаю, что такого рода случай вам, при ваших знакомствах, будет не так уж сложно вычислить.

— Не сказать, чтобы я вам поверил так уж безоговорочно...

— Вот тебе! Впрочем, — и слава богу!

— ... но дело обстоит таким образом, что ваше вмешательство избавило нас от множества неприятностей. Компьютер утверждает, что без вашего вмешательства наши потери составили бы не восемь, а от тринадцати и до пятнадцати машин даже при самых оптимальных действиях личного состава. Кроме того, — существует и катастрофический вариант, практически сводящийся к гибели всего полукрыла... Вы представляете себе?! В мирное время! З— за этих... А!

— Так вот, — продолжил он, с поразительной скоростью вернув прежнее душевное равновесие, — я просто обязан послать на вас соответствующее представление. Это, как минимум, Золотой Дубовый Лист вместе с положенной кавалеру, в мирное время, солидной денежной премией. И соответствующие постоянные льготы и выплаты.

— Не худо бы. Но это, как раз, не сложно: просто— напросто посылаете представление по своему начальству, на некоего пилота, временно прикомандированного к этому кораблю в период известных событий, а они уж передадут по адресу ... — ежели не шутите, конечно.

— Какое там! Вы когда летите?

— Завтра утром собирался, а что?

— И не думайте! У вас... У вас в машине неполадки. Среди моих людей есть три-четыре, которые устроят мне "темную", если вас завтра не будет, соответственно, на завтраке в Синей кают-компании.

Наутро, собравшись перед безукоризненно столом (Дубтах выпросил себе во временное пользование парадный мундир без знаков различия, отпарил его, отутюжил, и получилось очень даже да) первым делом помянули погибших:

— Мы — бесполезный народ, — заявил, стоя с бокалом, Бригадир и, не обращая внимания на глухой ропот недовольства, продолжил, — более того, мы народ попросту вредный. Мы жжем дорогое горючее, гробим дорогие машины, треплем форму и казенные ботинки и при этом не сеем, не строим, не шьем и не лечим. На нас уходят бешеные деньжищи, хотя войны никакой нет и, слава богу, в самое ближайшее время не предвидится. Почему же нас, однажды взявшись — да не разгонят? Почему? Да только потому, что время от времени находятся те, кто сразу и с лихвой оплачивают все наши долги за все, и ни один крахобор не скажет, что ему за его деньги недодали... Потому что тогда уже мы спросим его, во сколько серебрянников, сухих пайков и комплектов одежки оценивает он свою собственную шкуру. Так выпьем же за четверых, что оплатили все наши долги...

Тут все выпили, но он продолжил:

— И не будем жалеть их, потому что они сами избрали себе род смерти на пути воинов. Будем по ним скучать, а потом — увидимся.

Было и еще несколько официальных выпивок, но Дубтах чувствовал: нечто назревает. И тогда поднялся его сосед справа и произнес:

— С-шс-са-а... Господа офицеры, позвольте мне представить вам моего соседа.

Все поднялись разом, хором отвечая на словесные формулировки соседа:

— Не хотим помнить лица его. Не хотим знать имени его. Потому что ведомы нам дела его, и по свету их узнаем его.

— Нас!

— Пятьдесят офицеров и один. Мы знаем друг друга и полагаемся.

— Хватит ли этого числа?

— Хватит, вполне.

— Мы!

— Мастера.

— Способны ли мы узнать Гроссмейстера, встретив его?

— Да, в любом облике, по сути его.

— Если в качестве Гроссмейстера я представлю вам этого человека, оспорите ли вы мои слова?

— Мы узнаем его, свидетельствуем это, и слов твоих не оспорим.

И только это он настроился было на торжественный лад, как его схватили пара десятков рук.

— На ковер его, на ковер!

— Кавалера — раз!

Он плавно взлетел в воздух, рискуя ушибиться о потолок, и плавно же был пойман.

— Командора — два!!

— Гроссмейстера — три!!!

— Господин сидящий по правую руку, — готов ли кубок?

— Непременно.

— Ого...

Справедливости ради надо сказать, что после венчальной пить его больше не принуждали. И уж совсем под занавес сосед справа взял его под локоток:

— Я Рохраннах... Вот вы скажите мне, не припоминаете ли некоего вислоуха из породы стамесконосых, с чьего хвоста вы столь изящно и своевременно сняли некий репей?

— Репей — отрывал, да, — чувствуя, что губы его деревенеют, с излишней четкостью проговорил он, — но стамеско... носыми там и н— не пахло. Всякому могут в хвост зайти, а вот так вот все время выскальзывать из прицела может не всякий, а не более, чем один из четырех самых-самых... Ис-счезающее искусство?

— Так это я был. Здорово, а?

— М-м-м...

— Двадцать два человека должны безусловно выполнить любую вашу волю, каждый — один раз.

— Двадцать три. — Отрывисто поправил Бригадир.

— Н-наде-юсь, что до этого не дой-дет... Н-негодяи, я же н-не пью!

И старательно, со всей сосредоточенностью уставился в пустую тарелку перед собой, тем не менее воспринимая в пассивном режиме разговор по левую руку от себя:

— Экая незадача... Ну да ничего, дело поправимое, дайте знать Рашу...

Через некоторое время чьи-то руки в форменных рукавах ловко убрали его тарелку, подменив другой. Руки эти он видел периферийным зрением, боясь поворачивать глаза.

— Отведайте, Гроссмейстер. Как рукой...

Стараясь, по возможности, не шевелиться и двигать одной только правой рукой, он подцепил серебряной вилочкой кусок какой— то бело-розовой плоти. М-м-м... И, словно перед этим ничего не ел, Дубтах накинулся на эти пахучие, упругие кусочки со вкусом , навевающим то ли смутные, то ли вообще ложные воспоминания. В единый момент прикончил свою порцию, действуя, как автомат, позабыл о приличиях, выпил пронзительного сладковато-соленого вкуса бульон и почти мгновенно почувствовал себя лучше.

— Ф— фу... Поразительно. Что это такое?

— Одно крупное морское ракообразное. Страшная с виду, шипастая такая пакость, однако же равно пригодная как еда и как лекарство.

Дверь за его спиной открылась и очень бодрый , довольно— таки зычный голос оглушительно гаркнул:

— Здорово, защитнички! Никак пьянствуете, негодяи?

Тигроглазый пилот "реверсейла" в сером мешковатом комбинезоне и нахлобученной на уши здоровенной серой пилотке стоял подбоченившись и широко расставив ноги в мягких бутсах.

— Да, — ответил ему Бригадир, — а ежели тебе поднесем, — нешто откажешься?

Подумав не более полусекунды, тигроглазый тряхнул головой и решительно стянул с себя пилотку.

— Инда быть по сему: я сегодня не за рулем, я сегодня с посланием... Кстати, уважаемый, — его взгляд враз уперся в только еще обретающие способность к сосредоточению глаза Дубтаха, — это и вас касается...

Как это выяснилось приблизительно через час, послание его состояло в "белке" с командирского "реверсейла", данной в обработке какого— то очень уж квалифицированного специалиста.

— Должен вам сказать, — проговорил гость, мастерски управляя этапами записи, — что вы, благородный господин, войдете в историю в связи с первым случаем участия в боевых действиях наших, принципиально-нового типа машин. Эпизод с лжеконтейнеровозом, на море, вы знаете... А вот как обстояло дело с той самой колонной, на которую вы столь любезно нас навели: к тому моменту, как мы подоспели к табору геофизиков, она находилась от них на расстоянии прямой видимости... Во-он там, видите? Заметив колонну, ваш покорный слуга разобрался в ее составе и решил: если нет свидетелей, то нет и преступления. Достаточно сказать, что сия колонна имела в своем составе три расположенных по всем правилам КЗК "Остегг — 2".

— Ого!

— Да, представьте себе... Так что наше счастье, что к этому времени вернулся "двести одиннадцатый" и при его помощи мы увидели эти штуковины первыми...

На экране, обведенные квадратами, на миг возникли новейшие зенитные комплексы совместного Рифато-Шиссанского производства, — в общем строю колонны, затем грубое, но укрупненное изображение показало, что это именно они.

— Тогда мы решили действовать максимально бережно и с максимального же расстояния...

"Реверсейлы" снизились, из-под брюха шести из них сорвались те же самые "Га-Таррах — 3/в" в универсальном варианте "воздух — поверхность": на экране картина стремительно бегущего плоскогорья, передаваемая с низколетящих крылатых ракет, вот они достигли директивного места, круто взмыли и обрушились на колонну сверху. Изображение исчезло.

— А спустя некоторое время, — тоном доброй бабушки, читающей внукам сказку, продолжил гость, — поставив помехи и на всякий случай поплевывая фольгой, до места происшествия добрались и мы сами, зато на вполне приличной высоте...Так что видно было далеко... И, сколько ваш покорный слуга глазами не лупал, "Остеггов" не узрел. Натурально, говорю ребятам: "Фас!"... Нет, все-таки до чего забавно ведут себя наземные группировки без зениток и прикрытия с воздуха. Вон, поглядите, — два вездехода от нас пытались удрать. Аж на три километра удрали. Вот они отдельно, а вот в совокупности с залпом из двух барабанных "Октаэдров" с компьютерным управлением. При такой скорострельности — и всего пять снарядов мимо...

На экране, в замедленном показе, два бронированных экипажа прыгали и извивались, как живые под градом тридцатидвухмиллиметровых снарядов, разлетаясь вдребезги с такой скоростью, что раздетое, изломанное подобие шасси еще продолжало двигаться вперед, когда основная масса машины уже была рассеяна в воздухе и на земле.

— А эти вот спрятались, дурашки, за камешек, и теперь вы можете видеть, как Ринкс спустил на них две "шахматного" типа кассеты по сто шестьдесят девять...

Поверхность "камешка", а вместе с ней — поверхность вокруг камешка какбудто бы мгновенно вскипела и продолжала бурлить белыми вспышками и дымно-пылевыми гейзерами еще несколько мгновений.

— И, наконец, эти умники, в соответствии с Уставом, подняли пулеметы и даже, ставши на одно колено, винтовки. Они, наверное, не знали, что на таком расстоянии наши машинки может пробить только прямое попадание противотанковой пушки, — случайное, разумеется. Пусть им послужит утешением, что нет смерти более героической, нежели от залпа сорока восьми НУРС метров с трехсот...Забыл, как это называется?

— Оверкилл.

— Во-во. Типичный пример. А выводы каковы?

— Полнейшая беззащитность любых наземных сил перед вашими машинами?

— А хоть ты и Гроссмейстер, — задумчивым тоном проговорил тигроглазый, — а все равно дурак... Мы там не то что такую пакость, как "Остег — 2", мы там никаких зенитных комплексов не ждали. Если б не спутник... Если б мы не догадались с ним связаться... Если б ты не предупредил нас о колонне... Шестьдесят ракет, ты понимаешь это, или нет? Этого с гарантией хватило бы на в два раза большее количество "Реверсейлов"... А общий вывод может звучать так: ох, и не зря же нас кто-то послал! Ох, не зря!

— А о большом одолжении попросить можно?

— Чего изволишь, муж честной?

— Дяденька! Полетать дайте, а?

XIX

— Выходной, — спросил он мрачно и с явной угрозой, — мой?

— Ну кто же тебе теперь откажет, сынок?

— Это хорошо. Потому что у меня есть на него самые серьезные планы. Отключу мобильник. — Проговорил он мечтательно. — А еще лучше, истолку его в бабушкиной ступке. И убью любого посыльного, который явится по мою душу. Только этого не будет, потому что никакой посыльный меня не найдет....

И использовал. Ровно в три, чистый, бритый, пахнущий дорогой туалетной водой, которой воспользовался приблизительно в первый раз за последние полгода, с букетом оранжерейных орхидей возник он по собственноручно закодированному адресу на квартирке, снимаемой девушками. Инстинктивно узнал ту самую "подругу Тилли" и улыбнулся ей так, что навсегда, на подсознательном уровне, угодил в разряд ее "безотчетных" врагов. За сим последовало предложение "куда-нибудь съездить" — и, разумеется, неизбежное: "... а ты мне го-ород покажешь". Они не посмотрели город, хотя и был Гемре очаровательным городом: чистым, уютным, ухоженным, застроенным с редким вкусом. Все его постоянные обитатели были ревностными патриотами Гемре, а это, надо сказать, кое-что значит, — но все равно в этот раз они город так и не посмотрели, почти совсем, потому что единственное место, куда они заехали, был местный супермаркет, а немногими встречными достопримечательностями любовались только через стекла автомобиля. Нет, поначалу-то в планы их входило посещение ресторана, но, садясь в машину, они неосторожно соприкоснулись бедрами и сразу же, дружно поняли, что ни в какой ресторан не поедут. Через сорок минут они в компании пары бутылок и пакета еды уже были в Дубтаховом коттедже, а еще через пять — оказались в койке. Там они и оставались около суток с редкими перерывами на посещение туалета и ванной, выпивку-закуску, и редкие ее, вымученные и никому не нужные попытки хоть о чем-нибудь поговорить. Это не проходило, потому что одеваться им было, понятное дело, недосуг, кавалер честно начинал было слушать, потом взгляд его становился все более хищным, дама как— то сама собой замолкала, и они снова оказывались в постели. Ночью похолодало, с неба рванул холодный, перекошенный от злобы ливень, и стекла застонали под напором ветра. Света они зажигать не стали, — "чтобы было стра-ашно", — и продолжили то же самое, сменив покрывало — на одеяло.

— Слушай, ты когда-нибудь устанешь?

— Черт его знает. Пока не похоже. Тут как глянешь... А что, — тебе хотелось бы, чтобы устал?

— Можно было бы и потом. Просто интересно.

Разговор этот они вели в голом виде, попивая марочное вино (ни она, ни он в винах не разбирались, и поэтому взяли то, которое было подороже) из высоких, тонких, звонких, почти до невидимости прозрачных лабораторных стаканов.

— Теперь — поняла?

— Что — поняла?

— Что не нужно болтать, когда есть более подходящие занятия. Что совершенно бесполезно заниматься сексом, когда, — это в самом начале! — имеют наглость существовать темы для разговора... Послушайте, Золотой Блокнот, — за истекшие шестнадцать часов вам сильно были нужны интеллехт с ерудицией?

— М-м-м... Наверное, я просто забыла, куда их сунула, поэтому затрудняюсь ответить... Зато кое-какие другие вещи! Я даже предположить не могла, что они когда-нибудь так пригодятся.

— Есть высказывание, которое выше интеллекта. Запоминай, потому что кроме меня тебе этого никто не скажет: всему свое место.

— Ах ты бессовестный! На что это ты намекаешь?

— Ни на ч... А вообще— то...

И это был самый длительный их разговор за описываемые сутки. Поспав в обнимку с Тебионой часа два, он отвез ее в город, и была его подруга весела, румяна и вообще свежа, как весенний бутон. Он, кстати, тоже чувствовал себя замечательно.

— Что значит — возраст. В семнадцать или даже в двадцать я непременно начал бы себя показ— зывать и обязательно перестарался бы...

— Нет, но ты появляйся!

— Да еще как!!!

— Но там же типичная деспотия! Чего ж это его собственные правители не уберут? Кажется, вполне в контексте...

— Остынь. Не так все просто. Вот и умный ты вроде бы парень, а в технологии власти — не смыслишь.

— Да откуда уж мне? Мы уж так уж...

— Одно дело, — установление тоталитарного режима в сравнительно-цивилизованной стране, как это получилось в Бадри, и как почти получилось у нас в... С треть века тому назад. Другое дело — верхушечный переворот в каком-нибудь ободранном государстве. И уж совсем третье, — это когда деспотия образуется почти одновременно с властью вообще, да еще в наше время, на фоне НТР в мировом масштабе. Нынешний правитель — ставленник одного из сильных родоплеменных кланов и объединившихся вокруг него родов, а твой предполагаемый клиент, соответственно, — другой. Оба безобразно, просто неприлично богаты. Один за счет нефти и газа предгорий, которые, кстати, продает южным членам Конфедерации и собирается, при случае, поднять цену. Другой продает медь, никель и аммиачную селитру почти всему миру, но основными покупателями почему-то являются торгаши из Рифат. Как будто у них в своем полушарии нет богатейших месторождений всего этого и многого другого.

— Так почему не правителя?

— Потому что соперник его на его месте нас устраивает еще меньше, — с подчеркнутым терпением рек Действительный Тайный Советник, — на его месте нам нужен его племянник, сын его старшего братца...

— Он что, — не собирается поднимать цену?

— Собирается, как не собираться.

И Кускрайд замолк, выжидательно и наивно помаргивая ресницами,

— Тьфу!!! Сдаюсь. Вы, как всегда, правы.

— Хорошо, я попробую объяснить, как сам понял, поскольку не по этой я части, меня просто попросили сделать... Как я, в свою очередь, вежливо прошу тебя. Так вот, повышение цены, а того лучше — снижение поставок в результате какой— нибудь внутренней смуты обеспечивает рост добычи и доходов нефтегазовых групп нашего северо-востока, вроде небезызвестных тебе "Силур-Восточная" или"Вюрм-Шельф".

— Ага. Опять просто-напросто лобби. А я-то думал!

— Это ты не обольщайся, это ты пока что просто не очень умеешь. Повторяю: простого на свете очень-очень мало... Кроме того, — тут есть и долговременная экономическая политика, "Золотой Клуб" счел желательным, чтобы у фирм, занятых э-э-э... Сберегающими технологиями появилась дополнительная фора, хоть и косвенная, но все-таки вполне реальная. Речь идет об "Эко — 2", нынешнем твоем работодателе "Агни а Друи инк." — и тому подобное...

— Ну что ж, — достаточная сила, чтобы организовать еще одно лобби.

— Ну разве можно быть в твоем возрасте таким циником? Третью причину называть?

— Попробую догадаться сам. Вы хотите покрепче привязать Юг — к Северу, а вот скажите лучше...

— Послушайте, молодой человек, — а на кой черт вам все это нужно знать, — не скажете? Для ощущения моральной правоты? Соответствия вашим возвышенным идеалам?

— Какая интересная мысль, — восхитился Дубтах, — должен сознаться, Ваше Высокопревосходительство, самому мне это, пожалуй и в голову бы не пришло!

Кускрайд снова замолк, поглядывая на него часто моргающими глазками, а потом тряхнул направленным на собеседника указательным пальцем:

— Переигрываешь! Итак?!

— Меня интересует, почему заказчикам указали именно наш адрес? Почему такого рода классическую тайную операцию не выполнил своими силами или же через наемников Институт Анализа, "А-3" или, в конце концов, люди Синдиката за деньги вышеперечисленных фирм?

— Ответ настолько прост, что ты поначалу просто не поверишь: помимо всяких прочих причин, просто-напросто не получается.

— Почему?

— Поздравляю. Первый деловой вопрос за весь разговор. Только вместо того, чтобы рассказывать, я лучше покажу...

Он пробежался пальцами по клавишам, и на экране возникла усатая, горбоносая, угрюмая, но при этом достаточно— упитанная физиономия.

— Это личико соискателя. А это, — на экране, сменяя друг друга, начали возникать другие портреты, — его ближайшее окружение. А это — его окружение среднеудаленное, в розницу. А так — оптом. Понял?

— Сплошь родные люди. Это ж просто позавидовать можно.

— Именно. Родственники. Если бы я не боялся показаться назойливым и стал бы охрану показывать, то картина получилась бы почти той же. А ни одна тайная операция при отсутствии агентуры не может удастся просто по определению, никак и никогда. "А — 3" посылало группу из Второй Пехотной дивизии, но у тех, судя по всему, хватило-таки соображения своевременно принять яд... Будем надеяться. Потом Институт подсунул имперцам ряд совершенно подлинных документов в талантливо подобранном комплекте, и они тоже послали нескольких мальчиков из Зеленого Корпуса с той же целью. И результат был тот же.

Около минуты они сидели молча, Дубтах задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику, а потом тихим, с малой толикой шипения голосом спросил:

— Полагаю, у вас есть какой— нибудь предварительный план?

— Только информация. Двадцать шестого числа сего месяца он отправляется с кратким деловым визитом в Шиссан, причем, не будучи официальным лицом, встретится, тем не менее, с председателем правительства и председателем Госсовета, не более и не менее. Отправиться же в этот вояж господин Одруманью собирается, как обычно, на своем "Ш — 141", именуемом "Геллы"... Остальное, — Кускрайд ядовито усмехнулся, — на ваше просвещенное усмотрение, по вашим же, кстати, многочисленным просьбам.

— Ну наконец— то! — Восхитился Дубтах. — Премного благодарны Вашему Высокопревосходительству... А какой, к примеру, у соискателя предполагается эскорт?

— Хгм... Три так называемых "автономных стандарта". Это...

— Не трудитесь с пояснениями, прошу вас... Это пятерка истребителей в составе четырех "О — 12пм" и одного "О — 12мр2", каковой не несет наступательного оружия вообще. Машины "стандарта" объединены интегральной системой цифровой информации, с прототипным "О — 12" имеют настолько мало общего, что куда более честным было бы дать им другую маркировку. К сему следует заметить, что к формированию такого рода звеньев внутри Конфедерации приступили чуть более года тому назад, на настоящий момент сформировано всего восемь и все они находятся в распоряжении ПВО на западном и северо-западном направлениях, черт бы всех вас побрал, продажные вы шкуры, за то, что продаете всяким тварям оружие, которого сами не имеем в достатке, а потом страшно удивляетесь, когда нам бьют морды... Пилоты— то хоть кто?

— Наемники на трехгодичных контрактах.

— Суизилаан и Насамну?

— Верно. Ловко угадал. И еще пара-тройка штрафников из Рифат.

— Верно-то верно, да уж очень скверно. Смотрел я характеристики "р-вторых". Частоты комбинированные по ряду и времени... Псевдоголографический синтез гармоник... Компьютерные программы с "Безусловными" вставками. А ведь меня, Ваше Высокопревосходительство, — собьют. Непременно собьют, ежели я, конечно, сумею так подгадать, чтобы вообще эту сволочь встретить. На обратном пути, разумеется.

— Ну, дичь-то мы на тебя выведем, это уж ты не сомневайся.

— И все-таки, простите, — усомнюсь. Это каким же образом? Что "Инвубу" исключен полностью, надеюсь, — вполне понятно?

— Уж не знаю, как и сказать— то тебе... Ну да ладно... Во время планового полета комбинированного транспортного средства, — заговорил Кускрайд, мастерски копируя не голос, — куда ему! — но, — интонацию официозных дикторов, — "МС — 1 — 1" состоявшегося шестого января сего года, в соответствии с программой испытания новой техники и исследования космического пространства ...

— И верхних слоев атмосферы.

— И верхних слоев атмосферы, — кивнул советник, — был выведен на среднюю орбиту метеорологический спутник "Z — 2153". Следует добавить, — уже второй, обладающий как горизонтальным, так и вертикальным маневром. Клянутся, что все будет в порядке...

Дубтах вздохнул и решительно встал:

— В таком случае позвольте откланяться, поскольку у меня, как выяснилось, совершенно нет времени.

— От меня что-нибудь требуется?

— На период рекогносцировочных полетов нужен прямой доступ к "Медузе" и карт — бланш в смысле всех организационных мероприятий.

— Хорошо. Через полчаса все будет готово. Идите.

— Пусть сопутствует вам удача, господин Кускрайд.

— Пусть сбудутся ваши э-э-э... мечты, Людвиг. Что ты конкретно собираешься делать?

— Проводить тщательную подготовку. Рассказывать не в деталях бессмысленно, а в подробностях — очень уж долго.

Ранним утром на следующий день он вылетел, со всеми предосторожностями преодолев границу, и за три часа отыскал четыре места, приблизительно отвечавших его требованиям и расположенных по углам сильно вытянутого подобия параллелограмма. Вылетев на этот раз практически без оружия, он зато оснастил машину спецвидеокамерой солидной, почтенной имперской фирмы "Ирида", принадлежавшей семье Миловановичей. На вопрос, почему он не захотел брать отечественные "Соглашение" или "ВКЦЗ — 18" столичного завода "Сапфир, он ответил, что "Ирида" как-то больше соответствует его темпераменту. Отыскав подходящее место, он несколько раз облетал его на небольшой высоте и минимальной скорости, снимая со всех возможных ракурсов, но иногда нежный, воркующий женский голос в гермошлеме рекомендовал ему дополнительные ракурсы, векторы и режимы съемки. Наиболее перспективное из мест находилось в неглубокой травянистой балке, заросшей по краям кустарником, одно — также в неглубокой впадине пустынного плоскогорья на севере страны. Одно — в пересохшем речном русле посередине Гала-Ток. Резервная точка располагалась в так называемом "Альгамейском Углу" и была бы основной, не будь этот втиснутый в углу между тремя границами плацдарм так густо населен как вполне законопослушными гражданами, так и всякого рода гражданами мира, сиречь контробандистами, браконьерами и откровенными бандитами. Опечатанную коробку с изготовленными "Медузой" "дисфлекторами" (впоследствии, после вхождения во всеобщую практику, изделия эти стали фамильярно называть попросту "стекляшками") ему, против ожидания, доставил один из знакомых по "бис-два" диспетчеров. Терпеливо дождавшись, пока Дубтах не распишется в получении, он корректно спросил:

— Господин Людвиг, тут у ребят возникло недоумение, не угодно ли вам будет его рассеять?

Дубтах широко, на манер некой помеси увлеченного педагога с радушным хозяином улыбнулся:

— Ну что вы, на самом-то деле... Чем могу, разумеется...

— Почему вами выбраны исключительно только впадины рельефа? Ведь, судя по всему, этот метод маскировки равно применим для любых участков поверхности?

— Ага, смысл изделия, насколько я понимаю, вы разгадали сразу... Еще раз, с радостью убеждаюсь, что в Центре работают ис— сключительно талантливые аналитики. Более того, других здесь, похоже, просто нет. При встрече с руководством я непременно отмечу высокую степень вашего профессионализма. А что касается вашего вопроса, то причин тут две: находясь во впадине рельефа, гораздо меньше риска быть выданным аномальным расположением теней, и уж не мне вам рассказывать, каким бичом являются тени при решении задач маскировки... Кроме того, когда ось складки рельефа расположена перпендикулярно курсу возможного воздушного наблюдателя, активное наблюдение при помощи радара, лазера или мазера резко затрудняется, становится вообще сомнительным, из-за углов отражения, понимаете?

— А не слишком ли сложно? Не слишком ли много предосторожностей?

— Вы были бы правы, — Дубтах, тяжело вздохнув, щелкнул клавишей, и на экране возник портрет краснолицего, белобрового блондина лет сорока с редеющими волосами и острыми чертами худощавого лица, — но на противника работает некий Юханнас Саар из Насамну. Если это так, то он старший над всеми в группе сопровождения, а если и это так, то он пилотирует один из "р — вторых", и огрехов попросту не будет. Меестре-флеегер Саар является чуть ли не последним из тех, с кем бы мне хотелось столкнуться в воздухе... Я, сидя за столом, попивая кофе, пользуясь консультациями подыскал-таки такой режим работы оборудования "р — второго" и такую его комбинацию со случайными факторами, при которых моя позиция была бы раскрыта невзирая на все обычные методы камуфляжа. Да, маловероятно, что кто-то найдет этот режим "на ходу". Да, вся эта цепь совпадений крайне маловероятна. Но режим такой — есть, и мы обязаны предположить существование профессионалов более высокого класса, чем мы.

— Благодарю вас. Теперь все ясно.

— Не за что. Всего наилучшего.

И, дождавшись, когда за ушедшим наглухо задвинется дверной щит, он тут же заблокировал его, спешно связавшись с "Медузой". Выяснив все необходимое, тут же затребовал у "Медузы" экстренную связь с Кускрайдом. Было редким везением, что Пернатый Змий оказался мало того, что в Центре, но еще и в его собственном кабинете.

— Господин Действительный Тайный Советник, я официально требую, чтобы немедленно, под любым предлогом были изолированы все диспетчеры, находившиеся на службе с десяти двадцати двух и по настоящее время. Если хоть кто— то из них не будет найден, операцию будет необходимо отменить, как обреченную на провал.

— Что случилось, во имя Дану и ее сисек?

— Простите, — только при встрече. На задержании настаиваю категорически.

— Ладно! Сам — быстро ко мне, но да хранит тебя небо, если все это какая— нибудь истерика.

Выслушав о происшедшем в эмоциональном изложении Дубтаха, Пернатый Змий несколько расслабился и позволил себе чуть улыбнуться:

— Ну, поступил ты, пожалуй, правильно. Только подозрения твои все-таки напрасны: у нас попросту нет непроверенных людей и тем более их нет среди моих аналитиков.

— Право? А всей бандой рассматривать материалы, которые предназначены вовсе не для них, из простого любопытства, — это как? За одно это в Империи им был бы гарантирован суд, и никаких при этом оправдательных приговоров... А кроме того, — позвольте мне усомниться в ваших гарантиях!

— Это еще почему?

— Потому что у нас, в отличие от э-э-э... соискателя, не все — наши родственники. А кроме того, — этот человек за свои деньги ни перед кем отчета не несет, захотел — и отвалил за три стандарта девятьсот миллионов, захочет — и отдаст еще один каким— нибудь людишкам просто так, чтобы знать в случае чего, что можно будет купить и еще.

— Аг-га... Надо, хочешь — не хочешь, связь блокировать.

— Вся проводная уже под контролем. А что у кого— то здесь есть незарегистрированный передатчик — все— таки сомневаюсь.

— Ну добро. Вот, доносят, что собрали всех... Одно только скажи, — зачем ты этому типу читал лекцию?

— Больше информации к размышлению — больше для шифровки. Больше для передачи. Время.

— Толковый шпион просмотрел бы, намотал на ус, и уж по крайней мере не стал бы задавать тебе вопросов.

— Вот в то, что среди нас есть подготовленные агенты, я как раз не верю. Информаторы — да, не исключено. Трудно не выпендриться своим интеллехтом, да и чего ж еще взять-то с интеллехтуала?

— Ну так это просто глупость!

— А так ли уж нам нужны болтливые дураки?

Утром следующего дня, успешно преодолев границу, он без помех сел в той самой травянистой низинке, установил метрах в тридцати от машины датчик освещенности имперского производства, соединил его с газовым лазером внутри самолета, а к лазеру, в свою очередь, присоединил световод фирмы "Ряхти лукс инк.", вывел его из машины и подключил к установленному в "точке Зеро" "дисфлектору". Затем, по мере сил примерившись, навел на "дисфлектор" пучок маломощного мазера. Включил оба квантовых генератора и забрался на край балки, дабы поглядеть на результат. Потрясающе. Сейчас он и сам бы мог поклясться, что в балке ничего нет, и выглядит она точно так же, как, например, вчера: синтезированная "Медузой" голограмма воспроизводила вид нетронутой местности один к одному. Более того, теперь яркость ее будет соответствовать уровню освещенности, причем ни "глазок" имперского датчика, ни кабель, металла в своем составе не имели почти вовсе, и, подумав, он решил, от греха подальше, не маскировать их совсем. Так же, как "Ирида" записала картину оптическую, радар "Ночного Дождя" записал при облете картину радиооптическую, и она тоже присутствовала в дисфлекторе, благо что емкость тут требовалась на два порядка меньше... Так что теперь машина вместе с хозяином была прикрыта и оптической, и радиооптической псевдоповерхностями. Дубтах засек время: никуда не торопясь, он справился со всеми камуфляжными делами за семь минут. При нужде — успеет за четыре. Пока же он сидел в кабине и дремал, дожидаясь сигнала. А где— то там далеко в космосе ожил, выходя на рабочий режим, реактор "РМК — 25мс4" и включался ионный двигатель с умеренной, но длительной тягой. Спутник дрогнул и начал свой путь к некой точке над поверхностью планеты. Слабый звон разбудил его, Дубтах открыл глаза и узнал, что контрагент его начал свой путь к на встречу с ним. Сейчас его больше всего интересовало, не произойдет ли каким— либо образом дозаправки в воздухе перегруженных "О — 12пм". Если нет, то все в порядке, один "стандарт" пролетит, растянувшись километров на триста по фронту, точно по маршруту следования патрона, и вернуться назад не сможет, — радиус действия не тот. А вторую группу они не пошлют во избежание случайностей. Так, следует подумать, — а как— нибудь по— другому они никак не поступят? Это вряд ли, потому что по— другому просто— напросто не годится. Теперь пофантазируем на актуальную тему "А какая еще пакость может произойти?" ; маловероятно, но могут вмешаться соперники, и от этого, понятно, борони нас Небо и не допусти — доблестные наши предки...Еще хорошо было бы, конечно, если б и шел он , как предполагается по основному плану, потому что взлетать— садиться— маскироваться— по— новой — дело уж больно хлопотное и по спешности своей не уступающее таковой при поносе. Но — ТТС присоединен, хронометраж проведен тщательный, все рассчитано, остается только ждать. Через десять минут он окончательно убедился, что опасения его относительно дозаправки не оправдались. И дальше все пошло, в общем, по плану, но и с определенными отличиями, еще раз ненавязчиво напомнившими ему о пагубности излишней самоуверенности. Не пять машин, а семь. Не тупым углом острием вперед, а, скорее, выгнутой вперед дугой. Собственно говоря, — Саар поступил совершенно правильно, так разделив стандарты и выпустив на разведку два "р — вторых", а для непосредственной охраны оставить одного — при семи вооруженных, которые, вообще говоря, и сами... Две машины, шедшие передними, попеременно выходили чуть вперед, а шедшая между ними — четко держала строй... А левая из двух передовых — прет прямо на него! И масштаб-то мелкий, и многое может измениться, а нутром чувствовал Дубтах, — левый "р — второй" пропашет, пропорет небо прямо над его макушкой. Он даже зажмурился от охватившего его вдруг иррационального ужаса, а воображение его, разыгравшееся вдруг не на шутку, заставило его буквально увидеть хищную, сухую, кирпично— красную, типично преелантерскую физиономию меестре Юханнаса Саара и его белые, застойного бешенства исполненные глаза за забралом заслуженного гермошлема, и как он, доверяя компьютерам, умея (ох, как умея!) ими пользоваться, нет-нет — а зыркнет меестре-флегер вниз собственным белесым буркалом... Явственный гром реактивных двигателей прокатился по правую руку от ждущего в засаде и растаял вдали,так что Дубтах так и не увидел машины того, кого числил в своих главных соперниках. Сто... Сто пятьдесят... Двести километров. Пора! Откинул большим пальцем правой руки блокировку вновь испытанных ракет, заказанных так недавно, одну за другой выпустил их. Диковинные, хрупкие создания со звенящим шорохом вылетали из контейнеров, словно выпущенные катапультой, с уже включенным токами разворачивали свои свернутые в гармошку, широченные по контрасту с мизерным туловом крылья. Снаряды, что с виду напоминали больше всего подсушенных скатов, на миг зависали в воздухе, а потом компенсирующие плоскости разгоняли рассредоточенные между ними комбинированную головку наведения, два керамических контейнера, содержавших по пять килограмм пластиковой взрывчатки ужасающей силы и по пяти же килограммов стержней из низкообогащенного урана, гондолу со сверхпроводящим накопителем и гондолу недолговечного маршевого двигателя.

С возникновением нового типа оружия была связана относительно недавняя история.

После очередного семинара Дубтах приложил все усилия, чтобы остаться наедине с Гарвом Торгалом. Эксперт по вооружению был человеком крайне занятым и попросил изложить его дело по дороге и, по возможности, экстрактно. Дубтах поморщился и тихонько вздохнул:

— А экстрактно моя проблема сводится к двум вопросам. Не существует ли в настоящий момент оружия воздушного боя, оснащенного компенсирующими поверхностями вроде моей машины? А если не существует, то нельзя ли нечто подобное сделать?

— А более определенно ты можешь?

— Да мне бы нарисовать на чем— нибудь...

— Ну— ка — зайди, покажи что там у тебя...

Торгал привычно набрал код на двух замках, и когда тяжелая дверь сдвинулась в сторону, скользя по гладким массивным пазам, посторонился, пропуская Дубтаха вперед.

— Дайте какой— нибудь листок...

— И не подумаю. Извольте пройти к пульту, дикарь...

— Идея проста, — проговорил Дубтах, оживив дисплей и начавши, ничтоже сумняшеся, чертить на экране некое подобие крылатой ракеты, довольно— таки неуклюжее, — взять готовую аэродинамику, горючее заменить на накопитель, а уже появилось новое поколение, покомпактней... Та-ак... И поставить двигатель вроде "АДВ", только поменьше... А все поверхности также сделать компенсирующими, это должно быть куда легче, чем у самолета.

— М— м— да— а... Должен доложить вам, Людвиг, что художник из вас — аховый. И способности конструктора к вашим многочисленным достоинствам тоже, к сожалению, не относятся. Зато идеи есть. А вот не скажете ли мне, — зачем?

— Запустить издали, самому оставаясь вроде бы как не при чем, в то место, где объект атаки будет находиться через некоторое время, и пусть, пусть ждет, находясь прямо в воздухе... Во-от таким, приблизительно, образом...

— Ох, беда с вами... — Торгал подошел ко второму пульту. — Ежели все так, то к чему, скажите на милость, эти в— вот крылышки? К чему вообще, ради такого случая, классическая схема? Лучше всего будет сделать этакий вот бли-ин... Вот... — Он мастерски вывел на экран изящное изображение. — Точнее, — что— то вроде ясеневого семечка... Или ската... Рассеченный и достаточно обширный тонкий эллипс, посередине которого будет располагаться ваше любимое все остальное. Хотя что это я? Если хорошо расположить компенсирующие поверхности, то допустима схема поперечно— дифференцированного расположения узлов... Вот та-ак...

Казалось, что его пальцы движутся по пульту с безошибочностью инстинкта, делая комплекс прямым продолжением своих мыслей, и уже вылезла на экран цепочка диковинных знаков "Манигласса", — своего рода адаптированного под человеческое восприятие варианта Безусловного кода, весьма пригодного для конструкторских задач, и уже округлый абрис на экране подернулся вдруг разноцветной штриховкой топологического членения формы на разнокачественные участки. И тогда, неожиданно мигнув, очистился экран Дубтахова дисплея. На ровном желтом фоне разом вспыхнули интенсивные, налитые мрачно— зеленым строки: "Суть задания уяснена. Базовые конструктивные решения — на достаточном уровне для начала априорной доводки. Заказ на изготовление и натурные испытания размещен." Продержавшись около двух минут, надпись медленно погасла. Глядя Дубтаху в глаза, оружейник с не гораздо— умным видом хлопал глазами, а потом высказался:

— Вот так— то вот! Вон оно как теперь— то бывает...

— Да что произошло— то, на самом— то деле?

— Похоже, что мы с вами удостоились высочайшего внимания: сдается мне, что сам Его Величество Центральный Комплекс по своей инициативе принял твою затею к первоочередному исполнению. Так что получите вы свою бонбу. Непременно. Месяца не пройдет.

— Неужто так быстро?

— А вы не удивляйтесь. Поберегите удивление для чего— нибудь другого. А лучше сказать, — не притворяйтесь. Просто ждите.

— А хотелось бы побыстрее.

— Мне тоже. Не то, чтобы хотелось, а любопытно было бы взглянуть.

... Поднявшись на высоту, соответствующую высоте движущегося прямо на них "Геллы", они аккуратно построились в хвост друг другу и начали закладывать безнадежные, безостановочные, бесшумные, широкие круги. Переключаясь с одной головки теленаведения на другую, Дубтах меланхолично разглядывал проплывающие перед ним по дуге огромного радиуса серое небо, редкие облака и далекий-предалекий горизонт в самом низу. И вдруг, — прямо на этот дьявольский хоровод прущую, прогонистую, обширную тушу "Геллы". Лайнер шел метров на двести выше безмолвных плоских снарядов, и реакция Дубтаха была мгновенной. Не мудрствуя лукаво, он активизировал двигатель снаряда и столь же примитивно направил его в фюзеляж лайнера снизу, чуть впереди крыльев. В самоубийственном рывке двигатель сорвал "четвертую" с циркуляции и ракета взорвалась в полуметре от китовьего брюха "Геллы". Изображение пропало, но Дубтах активизировал потом еще "первую" с "третьей". С пугающей медлительностью разломился пополам гигантский фюзеляж, вывернулось с куском обшивки обломанное правое крыло. Чрево убитого самолета вдруг извергло громадное количество обломков и всякого рода предметов, Дубтах воспользовался сумятицей, направив действие двух оставшихся снарядов на тут же поспешно отысканного "р — второго". Атаку нельзя было бы назвать вполне удачной, потому что юркий, модифицированный "Оззер" увернулся от действия смертоубийственно-близкого взрыва, но, сильно поврежденный, начал терять скорость и высоту, так что оба члена экипажа были вынуждены покинуть разбитую машину. А злоумышленник сидел, зажмурившись, и ждал, когда оставшимся без хозяина и без поводыря разом истребителям надоест искать неизвестно какого злоумышленника, и они, спалив топливо, отправятся, наконец, куда— нибудь подальше отсюда, а ждать, по его расчетам, оставалось минут пятнадцать от силы... Ждать. Ждать, и да пребудет с ним Владычица Четырех Бездн, все ее силы чохом и Пресветлые Силы всем гамузом . И даже глядя на неспешное ползание зелененьких огоньков по экрану, он почти физически ощущал их теоретическую растерянность и весьма практическую, сосредоточенную ярость. Но, господа, количество горючего — вещь все-таки объективная, и вам, по-моему, пора... Вот та-ак... И когда они удалились вслед за первой группой, миновав "точку зеро" на полтораста километров, он развил бурную деятельность, собирая вынесенное оборудование и крепя его внутри. Эти самые "дисфлекторы" он сунул в карман рубахи и поклялся себе страшной клятвой, что самолично расплавит эти штучки на газовой горелке. Посидели здесь, — он оглянулся , разглядывая безобразные черные проплешины в траве, — напакостили, пора и честь знать... С этой мыслью, чуть слышно свистя сквозь сомкнутые зубы, он с подчеркнуто— мышиным проворством шмыгнул в кресло. А ну-ка, ну-ка, — сколько ж это нам времени понадобится, чтоб взлететь? Жаль, что ТТС нельзя сбросить сразу же, ну да ладно... Менее, чем через две минуты машина его была вполне уже в воздухе. На спутник был подан соответствующий сигнал экстренного сброса информации за последний час, а "Ночной Дождь" полз к границе, как крылатая ракета, в пятидесяти метрах над поверхностью, на грани скорости срыва и маскируясь складками рельефа, по мере возможности — без двигателей. Он сбросил штангу ТТС аж спустя полтора часа полета — в горную речку, облегченно вздохнул , поднялся еще на полсотни метров относительно субстрата, чуть разогнался и окончательно выключил двигатель. Однако, — границу Конфедерации преодолевать будем, это понимать надо... А это там кто такой? А это, ваша честь, натурально, "рейс1912" Ульсин — Канбрат — Ахо, отечественной авиакомпании "Юго-Восток-Вектор инк.", так что воспользуемся мы старым, как воздушный шпионаж, приемом: замаскируемся большим самолетом держась вблизи и чуть выше. А заметят — так и ладно, "я — свой".

ХХ

Скандал, понятное дело, разразился чудовищный, и много довелось ему наслушаться официальных, а потому особенно невообразимых нелепостей. Чего стоил, хотя бы, специальный корреспондент КЛК, который, стоя аккурат на фоне превращенного в сито правого крыла, с серьезным видом толкал что— то такое о технических неполадках и о "не исключенной возможности диверсии". Потом, в ходе стремительно начавшейся и успешно развивающейся заварухи эти, равно как и другие гипотезы трагической гибели Одруманью— да были как— то позабыты или, точнее, отставлены в сторонку, туда, где традиционно погуще тень. Отсидевшись около месяца, он снова начал выполнять задания и в ходе комбинированной операции успел угробить молодящегося политика на модном горнолыжном курорте, когда тот вдруг, на глазах бдительной охраны уехал с трассы, как на трамплине, подлетел на скате отбойной стены и улетел в пропасть. Один раз он выступил даже в роли воздушного извозчика, увезя как— то ночью, на четыре с половиной тысячи километров, через три очень серьезных границы одного малоразговорчивого, очень красивого мужчину с тяжелым чемоданом, и это было, физически, чуть ли не самым тяжелым заданием из всех, бывших в его практике. С некоторых пор его одолевало особого рода беспокойство, знакомое только профессиональным игрокам: слишком долго у него все сходило уж слишком гладко, а так не бывает. Как ни осторожничай, а то, что называют "пятым тузом" при игре в старый джуттский "квадрат" так или иначе тебя не минует. Придет, когда не ждали, на фоне, само собой разумеется, роскошной карты и среди полного благополучия. Это неизбежно, и весь вопрос только в том, что будет поставлено на карту, когда он явится.

— Скажите, сын мой, — проговорил торжественно доктор М*Фуза, — что это так вас гнетет в последнее время? Долги, несчастная любовь, дурная компания или венерическая болезнь? Что из этого набора, облегчите душу, не стесняйтесь...

— Знаете, господин инструктор, одолеваем я в последнее время предчувствиями беспочвенными, но вполне тем не менее хреновыми.

М*Фуза кивнул с таким видом, будто это ни капли его не удивило. Вообще делом абсолютно невозможным было — угадать, как именно отреагирует на то или иное со— общение чернокожий доктор.

— У подобных тебе людей это бывает, порой, очень серьезно. Что именно? Чувство безнадежности? Сонливость? Упадок сил?

И, в ответ на серьезное отношение собеседника, Дубтах и ответить решил по крайней мере наполовину — всерьез:

— К сожалению — нет. А ощущаю я, как, по слухам, редкие счастливцы в преклоннейшем возрасте, некое просветление, легкую грусть и желание уладить все свои дела. Понимаете?

— У тебя не тот все-таки возраст, и поэтому я не думаю, что это обреченность на заклание. Скорее, — предстоят тебе, юноша, невзгоды да испытания тяжкие, и выйдешь ли ты из них невредим или же вовсе сгинешь, — единственно лишь от тебя зависит. Постись, уплати все денежные долги, очисть ум свой от гордыни, злобы и зависти, помирись с теми, кто стоит мира, сходи на день в горы...

— Боюсь, отец мой, — воздержаться от плотского греха будет для меня совершенно невозможно. Потому что первый раз в жизни люблю... Я отвечаю за свои слова, потому что влюбленность — дело для меня совершенно невозможное, а для платонических отношений возраст мой — самый, что ни на есть, неподходящий.

— А вот ты скажи мне, сынок, — разве я говорил тебе о чем— то подобном? Только грязные умы белых людей постановили считать грязным — святое. Дело любви, выполненное в любви, есть та же молитва. Так что можешь к прописанному тебе рецепту присовокупить и этот ингредиент.

Дело, которое ему надлежало выполнить на этот раз, имело чрезвычайно— сложную мотивацию, как— то связанную с дискредитацией неких политических сил, но с точки зрения технической выглядело простым, как грабли: некий грузовик, направляющийся к южной границе Конфедерации и принадлежащий определенной транспортной компании должен был упасть в пропасть. Расследование обнаружило бы в фургоне тайник, забитый промышленными изделиями, безусловно запрещенными к вывозу. Раздуть дело, дать следствию определенное направление, устроить громкий процесс — было уже исключительно делом заказчиков. Самый южный член Конфедерации, — Петхиорети, — обладал, в значительной мере, особым статусом. По сути дела, — это было можно сказать о любом члене Конфедерации, но все-таки не до такой степени. Например, — даже вооруженные силы ДСРП были обязаны подчиняться командованию вооруженных сил Конфедерации только в случае войны. Правда, еще они брали на себя обязанность поддерживать совместимость систем вооружения со всей остальной Конфедерацией. Граждане ДСРП служили только на территории республики, зато не граждане в количестве, составляющем ровно пятьдесят процентов личного состава, могли служить только в системе ПВО, но даже и этой малости удалось добиться в результате Бог знает каких усилий, затратив массу времени. Место, в котором можно было бы с максимальным эффектом выполнить задуманное, было выбрано после тщательных консультаций со специалистами по топографии и горному строительству.

— И опять-таки, — почему не самая обычная, классическая диверсия? Например — радиофугас в надлежащем месте и один— единственный наблюдатель...

— Знаете, господин Людвиг, — проговорил, раскачиваясь на стуле, молодой человек с томными глазами, бывший секретарем лидера партии "Соглашение", — вы просто не можете себе представить, насколько жестко, оперативно и умело могут действовать наши контрагенты. Вам покажется, что я вас пугаю, и вы мне просто не поверите. Заверяю вас, — что бы я вам ни рассказал, дело может оказаться и еще хуже... Разумеется, вас будут страховать... Наземные группы. Учтите, что у нас нет практически никакой опоры в спецслужбах петхов, и бегать со взрывчаткой там похуже даже, чем за рубежом...

Секретарь сидел та-ак откинувшись в кресле и говорил с ним лениво— лениво, полузакрыв от небрежности глаза. У секретаря была румяная, — кровь с молоком, — физиономия, густейшие медовые волосы и холеная окладистая борода. Свысока поучая собеседника, он непрерывно сжимал-разжимал кистевой эспандер, и Дубтах мысленно поклялся себе убить его при первой же возможности.

— Вам, надеюсь, все ясно?

Изволил, наконец, осведомиться, значит. Ладно.

— Вполне, — приглушенным голосом проговорил Дубтах, пристально глядя собеседнику в глаза. Выдержав паузу до того момента, пока секретарь не начал проявлять некоторую нервозность, он ласково поинтересовался, указывая на эспандер, — дурная привычка? Это вы чтобы отучиться сосать палец? Или попросту в качестве дешевого суррогата мастурбации?

— Д— да как вы с— смеете!?

— А кто здесь, простите, кто? И я бы, на вашем месте, не угрожал. Ну что вы мне сделаете? От моих услуг откажетесь? Я сам склонен попросить начальство отказаться от этого дела. И знаете, почему? Потому что серьезные люди не пошлют на переговоры заносчивого сопляка, не способного договориться даже со шлюхой. А ежели в морду желаете мне дать, так милости просим. Со всем нашим удовольствием.

Секретарь угрожающе зыркнул на него ярко-синими, хорошей кинозвезде впору, глазами, но промолчал.

Все прошло и впрямь проще простого. Ни капли не таясь, поскольку шел он все-таки над своей территории, Дубтах летел почти вдоль республиканской границы. Встроенное в РЛС устройство посылало через короткие промежутки времени короткие пакеты импульсов, составлявших секретнейший одноразовый код. Момент вылета был рассчитан таким образом, чтобы и цель, и черный самолет оказались бы в за— данном районе одновременно. По его расчетам, он оказывался на эффективной дистанции несколько раньше времени и, соответственно, малость скорректировал свой маршрут. На экране, сопровождаясь коротким гудком, вспыхнул красный блик тщательно размещенного взрывного устройства, откликнувшегося на кодовый им— пульс, и тогда Дубтах чуть— чуть довернул к горной дороге. Автомобильчик на дороге двинулся под уклон, одновременно приближаясь к повороту, и тогда пилот набрал еще один код. В дальнейшем он так и не узнал, дублировал ли его действия какой-нибудь бедолага в камуфляжных лохмотьях, пропитанных антисобакином, устроившийся в зарослях во-он той горушки, или нет, был ли радиолюбитель один, или же несколько радиолюбителей почти одновременно нажали кнопки, чтобы потом тщательно, любовно, но и со всей поспешностью ликвидировать все свое оборудование. А потом продолжить свой законный отпуск в горах.

Как это и положено, водитель привычно притормозил на повороте, вот только получилось это на редкость неудачно: буквально за несколько мгновений до его появления некое устройство окатило дорогу сотней килограммов квазижидкости, — мириады мельчайших гранул особого полимера, полностью окисляющегося на воздухе за пять-семь минут. Машину занесло, — да нет, это не то слово, это нельзя было сравнить даже с заносом в страшенную февральскую гололедицу. Скорость не сбросилась совсем, отчаянный выворот руля не проявился никак: машина, даже увеличив на спуске скорость, по элементарной прямой врубился всей массой в ограждение и, неожиданно легко свалив это сооружение, сваренное из крашенных в веселенький цвет балок, опрокинулась вниз, докатилась до широкого, вогнутого, поросшего лесом уступа и осталась лежать там кверху колесами. Он считал свое участие в этом деле ничем не обоснованной нелепостью, и по этой причине оно очень сильно ему не нравилось.

Во время Союзнической Войны псевдожидкости, не столь, правда утонченные и гораздо более стойкие, показали себя чуть ли не самым эффективным оружием на территориях мало-мальски цивилизованных. Войска Конфедерации залили сотнями тонн псевдожидкостей по возможности все города, шоссе и транспортные развязки, находившиеся в руках мятежников. Результатом этой акции, проведенной, в основном, для порядка и на всякий случай, были чудовищные пробки, тысячи аварий и полный паралич движения войск. Более того, в первые сутки-двое было почти невозможным передвижение даже и в пешем строю. А так как наряду с дорогами псевдожидкостью обработали и взлетно-посадочные полосы противника, часть его самолетов совершила, мягко говоря, не вполне удачную посадку, а другая не успела своевременно взлететь. Пожертвовав десятком истребителей— бомбардировщиков ВВС Конфедерации одним массированным налетом спалили застрявшие машины наряду со всеми стационарными ЗРК и КЗК на всех аэродромах и других стратегически важных пунктах. На немногочисленные перехватчики с вертикальным взлетом и посадкой без малейшего благородства наваливались по десять против одного и потерь почти не имели... После этого самолеты Конфедерации ходили на малой высоте, малыми группами или поодиночке, нагло, напоказ выписывали красивые пируэты над чудовищными смрадными скоплениями застрявших на марше войск и жгли цели на выбор, лакомились, откусывая самые вкусные кусочки с таким расчетом, чтобы и после рассеяния страшной аэрозольной смазки войска противника все равно оставались бы кашей, неуправляемым, беспомощным, деморализованным, обреченным на убой стадом. Собственно говоря, на этом организованные военные действия в тот раз и кончались: заместо капитуляции неудачливых вояк просто-напросто свергла и расстреляла совсем было задавленная оппозиция, был подписан мирный договор, состоялся международный трибунал и прочая обычная в подобных случаях морока. Очень было похоже, что вся эта история была затеяна, организована и оплачена Империей, однако же ожидаемого кровавого безобразия надолго не вышло, из боевых действий, столь поначалу масштабных и обещавших многомиллионные жертвы, получился, по сути, пшик, обошедшийся обеим сторонам тысяч в пятьдесят жизней... Припоминая эти и другие интересные исторические подробности, Дубтах нипочему, просто так, повинуясь крысиному инстинкту, провалился резко вниз и на малой высоте пополз между горами, и при этом жался к дну узкой, плавно изгибающейся долины. Там он пересечет административную границу республики и сядет на аэродром "Угервар — II" Союзной Базы Угервар. Красиво описанная над речкой дуга окончилась значительным расширение ущелья: низкие, покатые, покрытые густейшим лесом горы словно бы раздвинулись в стороны и выглядели довольно— таки дико. С такой высоты, во всяком случае, не было заметно ни единой проплешинки в зеленом мехе, покрывающем склоны, и ни стежки. Хотя сами по себе горы тут стали вроде бы пониже, и даже речка, с грохотом катившаяся выше по ущелью, которое сама же и создала во времена оны, тут как— то поуспокоилась, сделавшись шире и глубже. Ба! Эт-та еще что такое? Из— за круглого бока ближайшей горы , на расстоянии прямой видимости вывернулись вдруг две верткие машины. И приборы, и нервы сработали как положено: один — "О — 12мп", обладавший в этой модификации огромной скоростью, и один "О — 15", задумывавшийся поначалу, как положено, в качестве "легкой и относительно дешевой" машины и в конце, столь же традиционно, оказавшийся дорогой и хорошей машиной следующего поколения. Неизвестные не стали вступать в связь: четыре, — по две с каждого, — ракеты, выпущенные прямо сразу говорили об их намерениях совершенно ясно. Жертва инстинктов! Эс-стет х-хренов! Полез на малые, и теперь — ни высоты, ни скорости... Двигатель — на форсаж, компенсаторы — на полную. Получился своего рода "маневр динамического торможения навыворот", встав на хвост, "Ночной Дождь" рванул вверх почти вертикально, как зенитная ракета, увалился на крыло в первоначальной плоскости подъема, по-прежнему на пределе форсажа двигателей набирая высоту, да еще с неким боковым скольжением. Со стороны это выглядело как малоэстетичный, но резкий, попросту невозможный для всех других серийных машин козлиный скачек, но и "Дану — 2м" относились к ракетам ближнего маневренного боя в полном смысле этого слова и, кроме того, у них не темнело в глазах от чудовищных перегрузок. Они взорвались, в меру своих сил, где положено, обозначив взрывами своего рода вытянутый по фронту ромб, и, уже выпуская обе имеющиеся у него ракеты, Дубтах услыхал несколько резких щелчков, при которых "Ночной Дождь" едва заметно вздрагивал... Ну, кажись, обошлось... Но два этих гада (а как еще прикажете называть тех, кто палит по своим, да еще без предупреждения?) были опытными и, вопреки инструкции, но зато в полном согласии со старым, добрым зенитным принципом еще четыре ракеты выпустили просто так — туда, где, как они рассчитывали, он окажется, — а там они подправят. Раз! И снова щелчки по корпусу машины. Раз!!! И опять не вполне мимо... Машину не то, чтобы затрясло, а как— то нехорошо, с неправильными мелкими периодами заколыхало, как на критически— малой скорости. Двигатель, впрочем, работал ровно, без сбоев, и Дубтах попробовал перейти на горизонтальный полет; это ему, в общем, удалось, хотя самолет слушался рулей как-то замедленно. Тактическое положение за эти считанные секунды успело значительно измениться: одна из его "Дану — 2м", идущая в комплексном режиме наведения, взорвалась в нескольких метрах впереди идущего на встречном курсе "Оззера", и пилот перехватчика мгновенно погиб в изрешеченной, вдребезги разнесенной кабине. Зато верткий "О — 15" легко увернулся от причитающейся ему порции, пролетел мимо "Ночного Дождя", развернулся и неторопливо вдогонку. Как знал, проклятый, что ракет у Дубтаха больше нет, — он и эти-то две взял на всякий случай, — и что с маневренностью у черной машины есть некоторые затруднения. А осталось у сволочуги — "Ольфтара" две дальнобойных "Уатах", которые он, вполне резонно, с такого расстояния выпускать не будет... А что соратничек будет? А он, натурально, сейчас догонит, уравняет скорость так, чтобы лететь только чуть быстрее, и, не жалеючи снарядов, расстреляет из пушки. И ведь, судя по предыдущему поведению, не промахнется... Ох, не промахнется, гад! Но кое-чего он все-таки не ведает... Дубтах, не пытаясь маневрировать, до предела увеличил скорость по прямой, — вот только, на беду, для машин со сверхнестабильной схемой прямая парадоксальным образом тоже является маневром. Потому что за все приходится платить: человек будет хромать не только в том случае, когда у него одна нога — короче, но и если, к примеру, натрет водяной мозоль. Какая, казалось бы, мелочь, правда? А сотрешь ногу где-нибудь в горах, тундре или тысячекилометровых северных лесах, — так ведь и сдохнешь от этой мелочи! По левой стороне, похоже, была повреждена проводка электродистанционного управления, либо, что еще вероятнее, его эффекторы. Оттого машина колыхалась и рыскала, компьютеры судорожно пытались скомпенсировать повреждение, постоянно коррегируя сложную неправильность в управлении... Так что тут впору не с мозолью сравнивать, а с жестоким радикулитом, как у папы в по— запрошлом году... Когда он не то, что встать или сесть, — повернуться в кровати не мог без посторонней помощи. И, в отличие от других скоростных машин, тут управление с увеличением скорости не улучшится, а как бы не наоборот. Компьютеров надолго не хватит, потому что программа в таком режиме скоро свихнется, и винить за это ее тоже будет нельзя... Короче, больной, — лежать вам надо... Только сперва надо лечь, а это — гораздо ниже, и возможно — только с размаху. Типа того, что — хрясь! Вот так вот приблизительно. Думая эти посторонние мысли, он неуклюже, с креном разворачивался. Так сказать: "Не только креново, но и хреново." — скаламбурилось, — надо думать, — напоследок... А рука тем временем снимала блокировку с мазера и вводила режим накачки. Он понимал, что "Ольфтар" попадет к нему в прицел не более, чем на долю секунды, но в данном случае большего и не потребуется. Импульс! И еще один! И летящий по зловещей, мастерски рассчитанной дуге "О — пятнадцатый" вдруг нелепо дернулся, рыскнул в сторону, с креном полез в высоту, — а молодец этот парень, рефлексы четкие! — опять накренился.

И, хоть целехонек с виду,

Твой самолет, парняга

И нет в нем обидным манером

Ну, — ни единой дырочки

А все ж — не стрелять тебе нонеча

Не разнести меня — вдребезги

А так как и схема твоя —

Тоже сверхнестабильная

То и с полетом, дитятко,

Хреново у вас получится

Даже связаться с базою

Выйдет ли? Очень сомнительно...

Обидно, да-а? Но и нам, как ни жаль, пора... Насколько хватило сил, умения и времени, он набрал высоту, и всего этого хватило— таки для двух восьмисот над уровнем речки внизу. А потом он нажал кнопку молекулярного детонатора. Точно зная, он все-таки не представлял себе истинной эффективности дьявольского устройства: конструкция самолета растаяла во встречном потоке воздуха, как сигаретный дым, обратившись в громадную тучу пыли. Реакция была экзотермической, и он ощутил волну страшного жара даже сквозь скафандр... А потом враз оказался посередине чистого неба. Кресло, тонкая металлическая рама и в ней, прикрывая его, часть прозрачного лобовика. Бац! С несерьезным, хлопушечным каким— то звуком заряды отстрелили эту конструкцию. Земля внизу неслась навстречу с пугающей быстротой, одновременно надвигаясь снизу, и только на нехорошей высоте в триста пятьдесят метров выстрелил и образцово-показательно развернулся купол "Аум Контин", тут же натянувший стропы чуть ли не параллельно земле. В этот момент два хорошо видимых его зоркими глазами, продолговатых предмета, стремительно обогнав его, почти синхронно врезались один — в склон, а другой — в воду реки. Ослепительная голубовато-белая с металлическим оттенком вспышка ослепила его, острейшая боль на ничтожный миг пронзила тело, прощупала все нервы, и когда способность видеть вернулась к нему, он увидел, как на его страшном пути, тяжко ворочаясь и сливаясь воедино, всплывали два огненных шара. Дубтах, невзирая на шок прыжка и взрыва, был вынужден неуклюже карабкаться по стропам, чтобы хоть как— то миновать средоточие катастрофы. Два накопителя в единый миг освободили энергию, равную энергии не менее двухсот пятидесяти тонн тротила, с успехом заменив ядерную боеголовку сверхмалой мощности, знаменитую в свое время катализную "чекушку". Слева внизу рушился подмытый рекой, трещинноватый склон. Облако пыли и белого тумана барьером перегородило долину, а вихри, грубо встряхнув его парашют, на несколько секунд уподобили это солидное изделие пушинке одуванчика, так что Дубтах едва не погиб. Были моменты, когда казалось, что все уже кончено, но, поскольку ему не было суждено иное, вызванные взрывом вихри, взболтав его, как льдинку — в коктейле, аккуратно швырнули пилота в горную речку, которая, хоть и смирила малость свой бешеный нрав, оставалась все-таки быстрой и бурной. А еще — холодной... А еще — имеющей в этом месте на редкость негостеприимные, все из обрывов и скользких валунов, берега. Поэтому заплыв свой полуторакилометровый Дубтах провел по преимуществу в попытках избавиться от мешающего ему снаряжения. Нажатием кнопки на ремне запасного парашюта раздавил "Д — 2", и ранец вместе со всем содержимым обратился в какой— то очередной пшик. Это — облегчило положение, но не сказать, чтобы очень уж радикально. Далее в трудно запоминаемой череде последовали: несколько избыточное питье сырой воды, попытки освободиться от высотных доспехов, попытки спасти пистолет (тщетные), кашель, судорожное отталкивание от встречных камней, попытки не только грести, но и править, а закончилось все это на широком, плоском камне, обозначавшем поворот речки и на который он то ли влез, то ли был вынесен течением во вполне робинзоновском статусе: в сапогах, в драном нижнем комбинезоне, с синими губами и без оружия. Хотя нет, врать грешно, — клок ткани с поплавком и Вторым Комплектом у него все— таки остался: маячок, который нужно было тут же прикончить, нож с "активным" лезвием длиной сантиметров восемь, облатка с суперэргином, облатка с наркотиком и пресованный, каменной твердости кусок вакуумсублимата весом в двести пятьдесят грамм. Все. Этот остро— умный набор предметов предназначался для сугубо непредставимого случая, ежели пилот, потеряв стандартный комплект, останется цел. Как это может быть, — не ведал, наверное, никто, даже авторы. Что ж — теперь у них есть шанс получить наглядный пример за номером один. Чуть— чуть оклемавшись, он осмотрел нож: монокристаллическая композиция в активном режиме могла распороть хоть рельс, но при этом имело миллиметр в толщину, двенадцать — в ширину, и весило грамм пятьдесят вместе с рукояткой— зажигалкой. Безусловно — чудо современной технологии, но в качестве оружия палка гора-аздо эффективней. Сублимат, помимо еды, был весьма пригоден для забивания гвоздей. Слава богу, что скафандр был весь на магнит-адгезивных швах, не то потоп бы... И еще очень сильно утешало то, что до административной границы было рукой подать, — всего-то четыре минуты полета по прямой на пределе компенсаторов. Всего сто двадцать километров по горным лесам, без жратвы, провожатых и знания местности, зато при очень вероятной попытке, — так, на всякий случай, — изыскать его живым или мертвым. Хотя вряд ли попытки эти будут сколько-нибудь настойчивыми. А поскольку иного выхода нет, либо же он просто пока не приходит в голову, следует пока двигаться вдоль речки, которая, насколько мы помним, течет километров сорок в более-менее приемлемом направлении. И это все хорошо, а плохо единственно лишь то, что эти благоспасенные сапоги плохо пригодны для горного туризма... Дубтах с глубокомысленным видом осторожно поскреб концентрат и убедился, что тот во всяком случае тверже его зубов: ладно, с гвоздями все понятно, а вот, интересно, стекло им резать можно? Развлекая себя этими и подобными же мыслями, он двинулся вдоль реки, то хрустя сапогами по гальке, то прыгая с валуна на валун по мелководью, а то и карабкаясь по довольно— таки жутким обрывам. Не обладая почти вовсе никаким опытом в альпинизме или горном туризме, он не раз помянул добром добрейшего доктора М"Фуза с его жестокими и благодетельными уроками. У него, помимо надлежащего увеличения силы и выносливости, как-то изменились отношения с собственными усилиями: в каждом отдельно взятом случае он теперь находил ритм, присущий каждому делу и оттого, казалось тратил сил втрое меньше чем на то же — но раньше. Так он и шел себе часа два, пока откуда-то сзади не возник, нарастая, такой знакомый и такой мало желательный в сложившихся обстоятельствах пульсирующий рев геликоптера. Отчаянно карабкаясь по обрыву, он едва успел стать под защиту ближайшего дерева реденькой рощицы, располагавшейся тут на каменистом откосе, а рев уже был над ним, давил с почти физической силой, и хотелось поглубже зарыться в здешнюю каменистую почву, и чувство было, как, наверное, у букашки, аккуратненько, с расправленными крылышками распятой на булавочке коллекционера. Вертолет не кружил, но и не "гнал прямую", а просто медленно, с задранным хвостом летел как-то боком вперед, очень сильно напоминая принюхивающуюся к следу дворняжку, которая, пока не надоест, изображает из себя ищейку... А машина — что машина, типичная оказавшаяся-под-рукой-машина-в-захудалом-гарнизоне. Но так как удалялась она медленно, Дубтах мало-помалу перебрался вглубь рощицы, и тут ему ударило в нос каким— то химическим запахом, особенно мерзким после нескольких часов пребывания в чистейшем горном воздухе, а сам он увидал вдруг плотные, почти не расплывающиеся на воздухе клубы интенсивно— лилового дыма. Роща кончилась разом, будто обрезанная ножом, открыв вид каменистой осыпи из крупных, остроугольных глыб: лесок, очевидно, был опрокинут и смят недавним оползнем. И на этом месте пустом прыгал и бесновался коренастый человек в летном костюме. Неподалеку, для вящей видимости издалека, на камнях лежало во всю ширь расстеленное полотнище парашюта. Так. Стреляет в воздух из табельного оружия, что само по себе оч-чень пользительно... Так. Перешел к боевым действиям и палит теперь уже вслед вертолету. Тоже почтенно. А вот и апофеоз, состоящий в шварканьи ни в чем не повинного пистолета о камни со злости, когда обойма уже расстреляна. Дымовик неподалеку с прежним своим старанием гнал струю яркого, плотного дыма, а вертолет тем временем, сохраняя прежнюю позу принюхивания, важно удалился на расстояние, достаточное для того, чтобы можно было слышать конец Заключительного Монолога Главного Героя:

— ... слеподыр-рые ! Чтоб вам своего ... так же не увидеть!! В лохань вас праматери и в ... Дану!!! Чтоб вам Тусутуй под хвост сунул, пидор-рюги!!!

Кажется, незнакомец высказался достаточно ясно, и теперь пора ти-ихо, не привлекая (право же — незаслуженного) внимания, оттянуться назад. Но он недооценил незнакомца, — тот враз , точно и не изображал только что бешеного гамадрила, обернулся резко и точно, встретившись с Дубтахом глазами. Гимлах! Дану-Праматерь, этого-то нам только и не хватало... Впрочем, растерянность его не длилась и четверти секунды, и он, мгновенно сменив план на прямо противоположный, уже летел к стоящему на краю Гимлаху. Раз — и тот схватил с земли пистолет, не сводя с Дубтаха глаз и, видимо, узнавая. А так как торопиться было уже некуда, они просто стали друг напротив друга. На расстоянии пяти— шести шагов.

— Какая встреча, — проговорил Опасный хриплым, сорванным от недавнего ора голосом, — право же, — рад. Вот не поверишь, — чувствовал, что это ты, наш умненький, тихий Подкидыш. Но сейчас мы с тобой хорошо встретились, мне нравится...

Надо отдать ему должное, — он исключительно быстро обрел хладнокровие после давешнего амока и с легким намеком, чуть небрежно повел слева-направо снизу-вверх, чтобы направить его аккурат в солнечное сплетение Дубтаху.

— За обоймой сначала сбегай. — Как мог — ласково произнес Дубтах и кивнул в сторону кучки снаряжения, видневшейся у края прижатого камнями парашюта. Но тот только невозмутимо кивнул:

— Потом.

И — неуловимо-быстрым, мягким движением, без всякой подготовки швырнул Дубтаху в голову бесполезный пистолет. Дубтах поднял руку и мягко оттолкнул железо, поскольку оружие летело так, что ухватить его в полете как надо было неловко, а возиться с перехватом на таком расстоянии от Опасного не хватало времени. Но тот опять не тронулся с места, убедившись в неудаче броска, и достал откуда-то пружинный нож, не Дубтахову чета, а тяжелый, ухватистый, с довольно длинным клинком. Изделие вполне для активного функционера какой— нибудь уличной банды.

— Может быть, так будет даже лучше, — сообщил он, мягко улыбаясь, — приятнее...

И впрямь, — нож как— то куда больше подходил к его облику, нежели табельный пистолет.

— Слушай, давай лучше разойдемся по— хорошему, а? Тебе, помнится, хронически со мной не везло...

Это была, понятно, попытка сохранить хорошую мину при дурной игре. Он был по-хорошему силен от природы для горожанина и стал значительно сильнее, а более того, — выносливее и ловче в результате немилосердных тренировок в Центре, но при этом отлично отдавал себе отчет, что вряд ли устоит в прямой схватке с этим невысоким, словно из одних железных мышц сплетенным барсом с неистовыми глазами. Тем более, — еще и нож... Но, придерживаясь прежней тактике, он продолжал:

— Зато, уважаемый однокашник, я значительно лучше тебя бегаю...

Но Гимлах, чуть прикрыв глаза, только покачал головой:

— Нет. Никакой ты не бегун, и это видно с первого же взгляда. А вот я — чемпион по бегу у себя в Пасселе и второй призер Южного Округа в этом году. Я загоню тебя, как оленя и выпотрошу, как свинью.

— Поставь себе плюсик.

— А...

Но Дубтах уже прыгнул, как он это умел и тренировался специально, без подготовки, — в сторону, таким же скачком развернулся на месте и диким каким-то, заячьим скоком бросился наутек и тут же, всей спиной сразу, почувствовал безжалостную погоню. Резко, смертоубийственно ускорился и — на бегу набросил себе носком сапога каменный обломок грамм пятьсот весом. Взял его из воздуха и с разворота, прыжком изо всех сил пульнул булыжник в грудь стремительно набегающего Гимлаха. Опасный был прав: он не был никогда сколько-нибудь перспективным легкоатлетом. Он всего-навсего года три, пока не остыл, играл за университетскую команду "камерного" футбола и считался одним из ведущих нападающих. На дистанции семи метров глазомер не подвел его, а уклониться от удара в таких условиях было и вовсе выше человеческих возможностей. Любых. Послышался тупой удар и негромкий, но ужасающе-отчетливый хряск костей. Гимлах, как бежал, повалился ничком и замер, вытянув вперед руку с судорожно зажатым в ней ножом. Дубтах в два прыжка преодолел разделяющее их расстояние, дабы развить тактический успех, но это оказалось ненужным: опрокинутое тело было ватно-тяжелым, голова Опасного безжизненно болталась, а изо рта его вытекала тонкая струйка вязкой крови. Классический "контр ку", удар в область сердца, приводящий к его остановке. Пощупав шею врага и убедившись, что сердце его не бьется, Дубтах выпрямился и невесело проговорил:

— Пусть путь твоей души будет легким, несчастный злюка, никем не любимый... Я клянусь Небом, Крыльями Над Головой, Дану и именем той, с которой собираюсь прожить жизнь: я не хотел такого исхода. Я заигрался, и меня не радует даже то, что я оказался хорошим пророком, накликав тебе смерть от злости. А сейчас — извини...

После этих слов он раздел труп, тщательно отыскав все, что могло хоть как— то удостоверить личность, ободрав все бирки с карманов и номерные ярлычки, намертво вшитые в иные из внутренних швов обмундирования, и столкнул оставшееся в нижнем белье тело под обрыв. Затем он скомкал парашют, сунул его под куст и прижал его камнями, кинул в речку вяло дымящий сигнал, оделся, взял все необходимое снаряжение и отправился дальше. Осмотрев пистолет, он с удивлением убедился, что тот оказался вполне годным к дальнейшему использованию, повертел его в руках, но подумав, все-таки зарядил его и сунул в карман, после чего поклялся себе, что не забудет и перед Линией сунет оружие в какую-нибудь малозаметную щель между камнями. На текущий момент оставалась всего лишь одна, но зато до крайности мучительная загадка: а действительно, каким это образом с вертолета умудрились не обнаружить нашего безвременно ушедшего друга? Но, поломав голову, он пришел к единственно— возможному выводу: искали, скорее всего, вовсе даже не Гимлаха... И совсем не Гимлахова компания. Выходит — зря прятался. Но, поразмышляв еще, решил все-таки, что, кто бы его не искал, а хорошо, что не нашли. Проблему питания в пути он решил по "Варианту Б": рано утром сварив весь концентрат, он съел его весь в два приема, после чего на протяжении последующих пяти дней пути не ел вообще. Такого рода вариант он избрал, потому что был уверен в правильности избранного направления . То есть он выбрал бы, понятно, "Вариант А", но у разгильдяя — Гимлаха не оказалось не токмо что рациона, но даже и НЗ...

Путь оказался, в общем, несколько более долгим, нежели он ожидал, но ранним утром Седьмого Дня пилот все-таки вышел к Линии, сунул пистолет между камней, подождал, когда совсем рассветет, — чтобы люди не нервничали, — и пошел сдаваться на Третий Мобилизированный Пост Дорожной Полиции Союзного шоссе Љ6. Расположенный, — надо ж такому случиться! — прямо на административной границе, в просторечии именуемой просто Линией. К этому времени он обрел вид настолько подозрительный, что задержали его охотно, со всем желанием.

— Прошу отметить, что я не сопротивлялся. А теперь, лейтенант, введите в компьютерную сеть вот такой вот код...

И он написал намертво затверженную последовательность Индивидуального Расширенного Кода класс "Доступ — Информация".

— Тут я решаю, что делать!

Дубтах пожал плечами:

— Как хотите. Но, честное слово, для всех будет лучше, если вы выполните мою небольшую просьбу. Просто по-человечески. Это ведь не займет много времени. Вот вам ведь все равно выяснять мою личность, вести какое-то расследование, а тем способом, который предлагаю я, это можно сделать за полчаса. К удовольствию всех, включая ваше начальство.

Через полчаса после введения кода, в канонаде телефонных звонков и лихорадочной работе факсов все изменилось, как по волшебству, и лейтенант уже спрашивал, с любопытством глядя на нежданного гостя, не хочется ли ему кушать, и нет ли каких других пожеланий.

— Хочу. Очень хочу кушать. Только знаете, что? Давайте сначала дождемся доктора. Не будем рисковать.

XXI

— Ждали, говоришь? Судя по твоим рассказам, очень на то похоже. А знали ты, я, три человека из отдела планирования, дурак— председатель и секретарь, который совсем не дурак, зато, похоже, та еще сука... Хотя эти двое не знали подробностей... Хотя, — перебил он сам себя, — если бы знали, то подготовились бы по-другому. Личная стычка, говоришь? Но это сейчас несущественно, — он твердо глянул Дубтаху в глаза, — приказываю: медицинский осмотр, две недели санаторного режима, снова обследование по всем правилам, и еще две недели обычного отдыха... Ну, в крайнем случае, ге-е-е, — он в обычной своей манере блеюще заржал, — в слегка тренирующем режиме...

— Это — будет, — деловито кивнув, ответил Дубтах, и тут же нахмурился, — маш-шину вот жалко, ч-черт!

— Что? А— а! Ладно...

Уже первое медицинское обследование не выявило особых отклонений в драгоценном Дубтаховом здоровье, но приказ оставался в силе. Дубтах был совершенно уверен, что Пернатый Змий отлично осведомлен в результатах осмотра, без малого месяца отдыха — было уж через голову круто, а шеф был человеком гибким и не держался однажды принятых решений, аки слепой — стены. Очевидно, — в указанный санаторий его просто-напросто упрятали от слишком возможных дальнейших неприятностей, и грядут, грядут серьезные разборки в руководстве наиболее влиятельной правоцентристской партии. Не кончилось бы это для любителя кистевого эспандера каким— нибудь приступом сердечной астмы. То-то жалко будет, молодой, здоровый... Лишний раз было доказано, что недельная голодовка для здорового человека — практически безвредна, а "Вариант Б" — имеет полное право на существование. Ко второму обследованию пилот маялся от чудовищной, невообразимой скуки. Затем, правда, стало несколько полегче, поскольку в качестве эксперта по "слегка тренирующему режиму" он пригласил некую Т.Т. Альфайре, и следующие дни прошли существенно легче. И все равно, все равно уже черти задирали его регулярно в четыре утра, и возникало желание просто так походить на руках, и что-то подталкивало красивым опорным прыжком выпрыгнуть в окошко второго этажа. Не очень помогала даже активнейшая помощь эксперта. Такого страшного переизбытка энергии он не чувствовал даже в восемнадцать-двадцать лет. А потом, день в день, в пять пятьдесят утра за ним приехал на автомобиле его инструктор по пилотажу и сразу же отвез в знакомый ангар. Бросив взгляд на стоявшее в углу, Дубтах вздрогнул, как вздрогнул бы на его месте любой, встретив как— нибудь на улице помершего на его глазах человека, да чтобы тот еще приветливо поздоровался... Если это и не был "Ночной Дождь", то уж близнец его по совместительству с реинкарнацией — точно.

— Принимай. Отличия есть, но тебя они касаются мало. Вроде бы. Добротан избавился-таки от столь ему ненавистного вентилятора, и поэтому на этой машине двигатель называется не "АДВ — 3", а "ДПК — 1с". Ресурс — выше, надежность — больше, динамические характеристики — те же, экономичнее на пятнадцать процентов. Какие-то фокусы с командными системами внутри программ, чуть другая элементная база в электронике, а так... Управление то же, так что знакомьтесь и будьте, как говорится, счастливы...

Только сейчас Дубтах понял, каким ударом для него была в свое время гибель "Ночного Дождя", и что только труды и невзгоды последовавших за этим дней и часов не позволили ему впасть в глубокую хандру.

— Вы уговорили меня, господин инструктор. Что ж, чисто в профилактических целях поверим пока в переселение душ и будем считать это, — он кивнул в сторону располагавшегося в углу сгустка тьмы , — как его? А, реинкарнацией "Ночного Дождя" и назовем его предварительно "Со оз-Рен Нот", памятью "Ночного Дождя", как то и надлежит в соответствии со славными традициями нашего не менее славного ВМФ.

— Так что, полетаешь?

— Всенепременно. Но только закройте на время полета глаза, ладно?

— Мог бы и не просить. Это у меня теперь на автопилоте...

— Может, тут тогда и костюмчик где— нибудь поблизости завалялся? Тогда сразу и приступили бы. А знаете, господин инструктор, — я теперь вступил в ряды фанатиков адгезив-магнитных сочленений.

— Почему это?

— А не скажу! Намекну только, что из такого рода одежки можно в случае чего очень быстро вылезти.

Инструктор шутил, но все-таки закрыл глаза, когда летящий на субкритической скорости черный самолет вдруг нелепо дернулся, уронив хвост, враз перевернулся кверху брюхом и тут же с ускорением и набором высоты рванул в прямо противоположном направлении: новое поколение пилотов, сверхнестабильщики, черт бы их побрал... И не то, чтобы он не мог так при желании: просто такого рода выходки были бы для него не порывом, а насилием над своей натурой. Все правильно.

А Дубтах дал-таки себе волюшку, гоняя нового коня на таких режимах, что любой официальный испытатель тихо заплакал бы от не изжитых детских страхов и сердечной тоски. Лично ему все было нипочем: и душу, и тело, всю сущность его переполняло идиотское счастье наркомана, после долгого вынужденного перерыва дорвавшегося— таки снова до зелья, либо маньяка, заполучившего наконец вожделенную бритву. Даже дикие перегрузки лично состряпанного им усложненного варианта обратного пилотажа были сегодня приятны, как укусы и царапины в грубоватой от избытка страсти любовной игре. Инструктор был не вполне прав: динамика двигателя, освободившегося от большей части предохранительной автоматики, изменилась заметно. В какой-то момент у него даже возникло затягивающее и опасное чувство, что на этой машине он может из любой данной точки избрать он может рвануть через податливое небо в любом направлении, потому что двигатель этот переходил из одного допустимого режима в другой мгновенно, как хороший электронный прибор. И на миг мелькнула-таки мысль: а ведь в его руках — самое страшное оружие в истории! Нагрузи эту машинку парой катализных мегатонны по полторы, дай приказ, — и он спалит Роруг. И, пожалуй, вернется назад... Похоже, что в минувшие четыре недели ему просто было недостаточно, мало своего тела для надлежащего утоления жажды к движению, для этого необходимо было такое вот расширение в виде десятков тонн окрыленного вещества, способных нестись в любом направлении, угодном его душе. Ему понадобилось почти сорок минут, чтобы прийти, наконец, в надлежащее равновесие. Но что-то тут было неспроста: народная мудрость гласила, что не миновать ему в ближайшее же время отстоя на ковре синтетическом, в кабинете Змия Пернатого...

И вызов не заставил себя долго ждать. Как обычно, Дубтах получил устные распоряжения и приказ явиться через двое суток со своими соображениями. К установленному сроку в пустой маленькой комнате с зашторенными от слишком яркого в этот день солнца окнами уже сидел старый человек. Когда любимый ученик и фактический воспитанник предложил ему наушники, он жалобно сморщился:

— Уги, а нельзя как— нибудь так сделать, чтобы не лепить эти штуки на мои старые уши? Они давят мне голову, я через пять минуть совсем соображение потеряю...

Таким образом он слушал происходивший в соседнем помещении разговор через посредство небольшой, уютной, тихонькой колонки. Старик был почти неподвижен, и только изредка его большая, трясущаяся, покрытая от старости пигментными пятнами рука брала со стола платок , промакая постоянно слезящиеся глаза.

— Господин Действительный Тайный Советник, разрешите для надлежащего зачина моего доклада доложить, что в плане "изучения вопроса" вы подложили мне весьма порядочную свинью.

— В смысле?

— Мне пришлось, всего-навсего, на профессиональном уровне познакомиться с теорией и практикой морской нефтедобычи, с устройством разного рода разведочных и добывающих установок, приспособленных для разных глубин, с историей и механизмом наиболее крупных катастроф на такого рода установках, о ходе и методах ведения аварийно— спасательных работ в подобных случаях, о применяемых предохрани— тельных системах и действующих сводах правил техники безопасности в компаниях всех стран вообще и Республики Рифат в частности...

— Все?

— Нет, еще выяснилось, что я, как это ни странно, ни уха, ни рыла не соображаю в специальной терминологии, которой в специальных изданиях, как ни странно опять-таки, оказалось довольно много. Потом в плане все того же изучения вопроса понадобилось выяснить точные координаты всех установок морской нефтедобычи, расположенных в интересующем нас районе, да чтоб они и принадлежали еще компаниям, принадлежащим Рифат... Достаточно?

— А что, есть и еще что-нибудь?

— Ну как же! Характер климата в оперативном районе и наиболее характерные...

— Пока достаточно. Меня интересует резюме.

— Как?!! Вы уже утомились? Тогда прошу покорно извинить, Ваше Высокопревосходительство... Только позвольте к этому присовокупить все-таки, что умники из Института Анализа со всеми вышеперечисленными проблемами знакомы исключительно "в обчем" и толковых экспертов не имеют. А так как Ваше Высокопревосходительство предупредило меня о сугубой конфиденциальности любых подробностей Вполне Возможного События, то история о том, с какой дипломатией была обставлена беседа с одним там повернутым из "Вюрм-Шельф", заслуживает совершено отдельной поэмы...

— Да как ты посмел привлечь посторонних?!!

— А что мне было делать, — во-первых? И, кроме того, — я же сказал ему чистейшую правду относительно угрозы морским промыслам Конфедерации со стороны пиратов и примеры привел самые настоящие. А в конце не стал брать никаких расписок о неразглашении, а просто по— человечески попросил помалкивать. В плане того, чтобы не было преждевременной и совершенно излишней паники. Натурально, присовокупив в самом конце уж-жасно многозначительным тоном: "Ну вы же понимаете...". У нас замечательные люди, Ваше Высокопревосходительство, они все поймут и все сделают как надо, если подойти к ним с надлежащим доверием.

— Печально видеть такой цинизм в столь юном возрасте.

— И не говорите! Такая прям молодежь пошла... По всем признакам, — остатние времена наступают...

— Однако же, судя по развязности твоего тона, концепцию этого... Как ты его назвал? А, Вполне Возможного События... Ты все— таки принес.

— Только в пределах своей компетенции. Но даже это уже весьма серьезно.

— Докладывай.

— Лучшим вариантом, соответствующим практически— всем предъявляемым требованиям, является одна из принадлежащих "Шеоле Инк." стационарных установок типа "S-2" класса "медиал", наиболее подходящих для добычи с глубин до трехсот метров. Механизмы — совместной Рифато-Шиссанской фабрикации и представляют из себя истинное чудо техники. Настолько, что обычная рабочая смена состоит всего-то из ста четырнадцати человек, причем это, по— моему, — исключительно на всякий случай.

— Не пойдет.

— Почему?

— Людей — мало.

— Я все— таки докончу, можно? Спасибо... Так вот, согласно действующим в "Шеоле" правилам, раз в месяц на каждую установку выбрасывается десант, включающий в себя всех, кого можно, — от программистов, метрологов, геодезистов и химиков — и до водолазов дополнительных включительно. Эти восемьдесят пять человек на протяжении двух суток, по возможности без остановки работ, облизывают установку буквально сверху донизу.

— А, скажем, в плохую погоду?

— Неукоснительно, и к тому же раз в две недели. Им все равно, они пользуются для доставки людей экранопланами особой конструкции, с активной системой стабилизации класса "зеро". Это значит, что в тайфун можно поставить на пол полный стакан воды и доставить его с берега — на площадку, не расплескав. Фантастика, одним словом. В области экранопланов им вообще никто и в подметки не годится.

— Ладно тебе! Что-нибудь еще?

— Только то, что вся эта ремонтно-профилактическая банда за редчайшими исключениями состоит не из местных жителей, а из граждан Рифат.

— Снаряжение?

— Разумеется, — не спецснаряжение. Стандартные армейские образцы с несколько модифицированной начинкой. Конкретно же предлагаю унифицированную "R— 55" фабрикации Рифатской "Ньерр Вурс". Она равно пригодна для запуска с самолетов, надводных кораблей, начиная со сторожевого катера и выше, и со всплывших подводных лодок малого радиуса. В общем — аналогична "Га— Таррах".

— Ага! Итак?

— Две ракеты в уязвимые элементы конструкции под самой площадкой. Достаточно одного попадания, чтобы ее перекосило до полной непригодности. Желательно — в шторм какой посильнее, чтобы затруднить оказание помощи с берега. Возможен, как вариант, предварительный удар мазером, чтобы вывести из строя радиоаппаратуру.

— Не слишком ли это будет подозрительно?

— Вариант рассчитан только для случая шторма с грозой, что для тех мест — правило. График смен я тоже выяснил.

— А теперь поговорим о "но"... Что вы, молодой человек, имели ввиду, говоря о пределах своей компетенции? Ну говори, говори, я же вижу, как ты гарцуешь на месте. Как ребенок, которому хочется в уборную.

— Если я правильно понимаю смысл операции, у компании предварительно должны возникнуть значительные разногласия с вымогателями. Иначе, если вспомнить добрую человеческую традицию все понимать не так, Вполне Вероятное Событие может стать не то что практически бесполезным, но и попросту вредным.

— Это и впрямь не твое дело, но, памятуя наши с тобой договоренности, скажу: будут разногласия. Очень большие разногласия.

— Каким же это образом?

— Подробностей не знаю и я, но только один весьма влиятельный среди пиратов человек — связан каким-то образом с Империей. Большая, говорят, шишка, чуть ли не правая рука этой т-твари...

— Дану— праматерь... Вот это, я понимаю, работа!

— Тут не могу с тобой не согласиться. Абсолютно непостижимо, как это им удалось. Последний вопрос: почему "R — 55"? Почему не отечественный образец?

— Позвольте заметить вам, — Дубтах спесиво надулся, — Ваше Высокопревосходительство: Конфедерация не продает оружия бандитам. И как, право, не стыдно...

— Ой, — захихикал, утирая слезы, Кускрйд, — ид-ди, клоун... Уморишь ты меня когда— нибудь. Учти: если Событие все-таки состоится, ты в целях нерасширения круга посвященных будешь привлечен и к работе на последующих стадиях операции.

— Имею честь всегда пребывать в полнейшем Вашего Высокопревосходительства распоряжении. Кстати — огромное вам спасибо за новую машину. Никак не ожидал, что удастся сделать ее так быстро.

— Тахи, сынок, на самом деле — не стоит благодарности. Бешеных, совершенно неприличных денег стоит разработка новой машины, особенно базовой модели... То есть ты даже представить себе не можешь — каких денег. Но потом солидные суммы, которые берут за серийные машины, идут в основном на то, чтобы переокупить предсерийные затраты. Само по себе производство на генеративных модулях "Медузы" стоит — тьфу! Вот сколько.

Когда пилот откланялся, Кускрайд незамедлительно перешел в соседнюю комнату, где его ждал старый человек. Он медленно поднял на вошедшего амимичное лицо. Кускрайд давно замечал, что у очень старых мужчин лицо становится таким, — не бесстрастным или невозмутимым, а именно ничего не выражающим. Как будто у его обладателя попросту не остается сил поддерживать на лице хоть какое— то выражение.

— Ну как?

— Уги, он очень развязно с тобой разговаривал. Ты не должен позволять ему подобного тона, да.

— А! — Кускрайд махнул рукой. — Пусть тешится, — если человеку так работается легче, то почему бы и нет? Дураки из молодых, в отличие от старых дурней, чувствуют себя ну такими уж прям свободными, — если им всего-навсего позволить болтать без соблюдения ритуалов. Человеком особенно легко бывает править, если у него только есть иллюзия свободы.

— Нет-нет, Уги, — он правда очень нехороший человек... Ты уж будь с ним поосторожнее, прошу тебя...

— Умный ты человек, учитель, но в данном случае все-таки ошибаешься: если хочешь знать мое мнение, то среди нынешних тридцатилетних попросту нет людей, которые были бы опасны сами по себе. Как эксперты и специалисты — да! Вместе и в качестве аналитиков, организаторов и исполнителей, — так ку-уда там старой гвардии! Но они понятия не имеют, каково это — жить под угрозой полного и неукоснительного уничтожения за малейшую ошибку или даже без таковой, а просто так, ввиду "об-щей обстановки". В отличие от тех людей, которых мы с тобой оба так хорошо знали, это не волки, не лютые хищники в пиджачках. Это обыкновенные служащие, у которых просто— напросто работа такая.

— Да я же ничего не говорю, мальчик мой, я только прошу помнить, что бывают исключения...

— А-а, произвела впечатление манера проработки проблем? Это у него есть. Давеча он с бо-ольшим неодобрением отозвался об умниках, которые ну, — никак не могут не демонстрировать свой ум, а того не понимает, что сам точно такой же. Заливается, аки соловей, своими собственными словесами упоенный, и уж тут ничего не видит и не слышит.

— Но КАК он все это говорил! Ни малейшего чувства, один голый расчет, как бы побольше убить людей...

— Отец мой, старый дружище, — нам ли осуждать за подобное? Ты только вспомни...

— И все равно, — старик махнул рукой, — это все было совсем другое дело... Мы же постоянно помнили, что творим, даже после того, как привыкали... И вы росли такими же. — Он замолчал довольно надолго, мучительно подыскивая слова, которые правильно выразили бы его ощущение. — У меня правнук есть, Фьян, ему шестой год пошел. Давеча играли они с другом, красные, взъерошенные, пукают и не замечают — настолько увлеклись. Потом он ко мне подбегает , весь в желтых пластмассовых латах, и орет: "Деда! Мы тут с играли с Баррой в войну и убили тридцать тысяч миллионов онутов!!!". Так и этот твой, — он точно так же не понимает, о чем говорит, о людях, или об оловянных солдатиках... Или играх этих, ну, — которые с машиной?

— Что-то тут, конечно, есть. Вот и в боях вроде бы участвовал, и по горам полтораста верст пешедралом добирался, — а не вижу я, чтобы все это сколько— нибудь глубоко на нем отразилось. Будто все это — по телевизору показывали, и шкуры его никак не касалось. Пусть продолжает так думать, это нам очень удобно. Отнесись к нему не так, как относился к зверью из своего департамента а просто-напросто как к оружию редкостных достоинств. Считай его компьютером, которым пользуется человек.

— Вот он вычислит момент, когда мы с тобой станем ему опасны или попросту не нужны, а после этого — и минуты сомневаться не будет, а как мусор — на совок и в помойку...

— Чтобы вычислить, — усмехнулся Кускрайд, — нужны данные. Таких людей губит то, что им не приходит в голову убивать просто так. Совсем-совсем на всякий случай. Это высокое искусство, тут чутье нужно.

— Ты как— нибудь потихоньку— помаленьку отодвинь его в сторонку, — право слово...

— А уж вот это вот никак нельзя. Сам понимаешь...

— Ну так убей, в конце концов!

— Ба, и куда ж это делась твоя проповедь гуманизма? Я уж подумал было, что мой бессменный наставник вдруг стал бояться греха, а это для нас с тобой либо слишком рано, либо слишком поздно. И тут вдруг прямо так, сразу — и такое предложение!

— Да нет, все не так. Старая голова не соображает, не могу объяснить, а только ведаю, что его убить — и вовсе не грех никакой... И будь ты с ним осторожен, — старик мелко застучал по столику, — будь осторожен с ним, Уги. Он нехороший, холодный, безжалостный, в человеке живой души совсем не видит...

Так, поехали по второму кругу. Совсем, видать, сдал старик. А как-кой был человечище! Мозги, сила, чутье — все при нем было, таких теперь и не бывает. Но сдал, сдал... Как бы это исхитриться прервать его безвыходный монолог, чтобы он не обиделся? Ведь и не отмахнешься просто так, потому что под склеротическими наслоениями старости у него сохранилось— таки самое ядро личности с разумом ясным и безошибочным, только легко устающим. И, главное, — сохранилось чутье, то врожденное, звериное, нутряное чутье, которое во времена оны позволило пересидеть и хитрецов, и гениев, и непроходимых мерзавцев, и выскочек, и умников всех мастей. Поэтому он нагнулся через стол, облокотился на крышку стола, и, глядя старому человеку прямо в глаза безжалостным взглядом, сказал свистящим шепотом:

— Я не пойму: ты что же, считаешь, будто я не знаю, с кем мне приходится иметь дело? Сформулировать? Что, — у тебя не было наемных убийц самого разного звания и происхождения? И все, — заметь, — люди понимающие, без самоупоения этого... А вот он, такой веселый и умный, не понимает, что при всех своих достоинствах и заслугах, — нужен только пока нужен, а дальше — схема отработанная и сбоев не дающая. Ты кого — ангела ждал на такой работе? Так почти, считай, дождался...

Старик только слабо махал рукой и жалко кривил губы.

— Да ничего я, Уги, ничего... За тебя только боюсь очень. Я совсем слабый стал, от всего расстраиваюсь... Ты не сердись только...

XVIII

Когда в самый разгар шторма в штаб-квартире филиала "Шеоле", что располагалась на Тон-Кере, главном острове архипелага не получили подтверждения связи, когда связь эту не удалось восстановить никакими силами на протяжении двух часов, по филиалу прошел соответствующий приказ. Отчаянно ругающийся командир собрал экипаж и бригаду в расширенном составе, для чего двоих — пришлось вытаскивать от баб, а пятерых — экстренно протрезвлять подручными средствами. И благо еще, что сбором аварийно-спасательной бригады довелось заниматься не ему. Когда два часа спустя , то есть достаточно оперативно для таких условий, сборы закончились, командир ввел в маршрутный компьютер код одиннадцатого маршрута, и стал ждать, когда система выберет оптимальный миг для старта. Наконец мягко, с понижением и затиханием звука взвыло.

"Эмтозит" шел на высоте шестнадцати метров по идеальной прямой с того самого момента, когда вышел на курс. В ровном, громовом гуле громадная машина отрешенно, без малейших признаков натуги плыла через такое, на что и глядеть-то было страшно. Серая пелена летящего почти параллельно поверхности моря дождя смешиваясь с соленым туманом брызг от восьмиметровых волн, беснующихся внизу, а лилово-черные тучи, превратившие позднее утро — в почти ночь, горели десятками, сотнями разноцветных молний. Когда руководство "Шеоле" спрашивали, во что обошелся им "Проникающий", было принято отвечать: "Гораздо меньше тех денег, в которые обходится налогоплательщикам даже самый скромный авианосец." Хорошо быть богатым и иметь возможность позволить себе такую вещь, потому что машина, безусловно, стоила своих денег. Четыре дублирующих друг друга навигационных блока, построенных на разных принципах, позволяли вести машину по курсу, как по туго натянутому тросу или даже по раз и навсегда проложенным рельсам. Двигатели обладали такой мощью, что могли компенсировать любой шквал. Но даже и не в этом состояла суть дела. Воздушные массы, движущиеся с разными скоростями обладают, соответственно, разной плотностью, а граница между массами с разной плотностью обладает свойством отражать... Не важно что. Если бы нашелся любитель, — не лишенный, надо сказать, некоторого мазохизма, — и вывел бы на монитор визуализированную компьютером информацию, перед глазами предстало бы дурнотное зрелище чего-то, напоминающего стремительно движущиеся, налетающие на машину и друг на друга призрачные, отблескивающие глыбы льда. Это было возможно технически, но никому не нужно практически, потому что никакой человеческий мозг, разумеется, не смог бы отреагировать даже на сотую долю получаемых ежесекундно данных. Зато вполне справлялись четыре объединенных компьютера "БС — 4004" известной фирмы "Балко Стандарт", входящие в ту самую систему активной стабилизации класса "зеро", загодя определяющую направление и силу порывов ветра, вычисляло их равнодействующую и подавало коррегирующий сигнал на рули и двигатели. Система имела название "Глисс" и являлась предметом вполне-вполне заслуженной гордости создателей. Пакет программ и вообще был очень серьезным секретом. Именно поэтому "Эмтозит" двигался через ураганный ветер равномерно, уверенно и без избыточного износа машин, без качки и болтанки. И все для чего? А все всего-навсего для того, чтобы была возможность доставить кого угодно, куда угодно в какую угодно погоду без малейших неудобств до того самого момента, пока пассажир, со всем комфортом доставленный до места, не полетит кубарем, чуть ступив на палубу, сбитый ударом плотного, как резиновая дубинка, ветра. И уже видно было на экране рабочего монитора, что стряслась беда, но когда "Эмтозит" приблизился на расстояние прямой видимости, стало ясно, что случившееся далеко превосходит даже самые дурные ожидания. Сорванная какой— то превосходящей всякое воображение силой, надводная часть установки завалилась на бок, а ее палуба образовывала с морем почти вертикальный угол. Примитивные, но остроумные гидравлические автоматы основания перекрыли поступление нефти, но что-то успело все-таки вытечь, а что-то, очевидно, даже еще и продолжало вытекать, так что маслянистая жидкость в какой— то мере гасила волнение. "Проникающий" буквально подкрался к руине и обнаружил людей, что спасались на спасательном плоту от непосредственного действия ветра и льющихся с небес водяных потоков. Их было четверо, причем один из них — тяжело ранен и без сознания. Остальные трое были вроде бы как не в себе и выглядели совершенно дезориентированными. Казалось чудом, что люди в таком состоянии вообще смогли хоть что-то предпринять для своего спасения. Тем не менее, с жесткостью, и вообще характерной для подобных чрезвычайных обстоятельств, первый допрос потерпевших состоялся прямо тут же, на борту "Эмтозит". Были на нем люди, в чью обязанность это входило. И, надо сказать, из бормотания одного из пострадавших удалось-таки сделать некоторые выводы. Да, уже с самого раннего утра шторм был в полном разгаре. Да, было необыкновенно много молний, очень сильная гроза. Очень сильная. Молния ударила совсем близко, одна из многих. Тогда еще сразу скисла вся радиоаппаратура и пришлось оживлять резервные компьютеры из числа отключенных. И в тот же момент некоторым стало плохо... Как плохо? А тем, кто находился снаружи... Как плохо, вы спрашиваете? Он не помнит, у него и сейчас ужасно болит голова, но только двое даже померли, он сам видел... Больше? Может быть, но он видел только двоих. Были до предела заняты, а потом вдруг раздались два страшных взрыва. Ужасных, он даже представить себе ничего подобного не мог. Сколько времени прошло между этими событиями. Да не помнит он! Нельзя ли отложить допрос, потому что у него страшно болит голова? Да отстаньте вы, он совершенно не может говорить! Да, он отказывается. Ну ой, ну минуты две... Все?! Ну тогда слава богу...

XXII

На границе департамента Александрина, уже самого что ни на есть настоящего Юга желающие могут видеть гигантский транспарант, тянущийся вдоль шоссе, одного из тех шоссе, которыми столь знаменита республика Рифат. "У Рифат есть ее свобода и ее деньги. Юг предпочел больше свободы." — гласил транспарант и это вовсе не было пустым лозунгом. В отличие от густо населенного севера и северо— востока, безграничные просторы южных и западных земель, всего того, что называлось с самого начала Югом, были населены относительно редко, хотя, если поскрести, народу набралось бы весьма порядочно. Но, как и всегда, главное было — не сколько жило, главное — кто жил. На севере можно было либо играть по определенным правилам и жить в этом случае хорошо, либо не принимать их и быть безнадежнейшим аутсайдером. На Юге можно было как— то прожить, никому не кланяясь, и многие поступали именно так. Голодать тут никто не голодал, и довольно было таких, кто предпочитал комфорту — независимость. Тейри Пакс прибыл сюда двадцатилетним юнцом в аккуратном костюмчике, с аккуратным пробором в волосах и столь же аккуратно наклеенной улыбочкой. Сюда он был в те далекие года прислан далеким родственником, бывшим ему чем— то вроде четвероюродного дядюшки, дабы молодой человек разведал перспективы размещения капитала в здешних краях. Жизненного опыта у него никакого не было, ему еще только предстояло обрести его — жизненный опыт. Именно в этих самых местах. Зато голова у Тейри была, что было — то было. Может, оно и к лучшему обернулось, что был он молод и предрассудками не отягощен. Потому как из числа приехавших с Севера дельцов, людей в солидном возрасте и очень собою довольных, немалая доля погорела именно на неумении перестроить свою манеру общения с людьми. И в самом деле, — как понять ему, что человек, имеющий одну пару штанов и передвигающийся, по большей части, босяком, может при этом быть личностью, с чьим мнением весьма считаются? Как понять, что владелец сотни квадратных миль пашни и десятков тысяч голов скота с утонченной вежливостью разговаривает со своим поденщиком? Пренебрежительно поговоришь с одним, а от тебя уйдут — все, и ни за какие деньги на тебя работать больше не будут. Никто. Можешь собираться и уезжать, потому что тебе тут больше не светит. А серьезно обидевший какого-нибудь бедняка в до белизны выгоревшем комбинезоне и вообще имел реальные перспективы получить пулю в голову либо же нож в брюхо. Будь он кто угодно. И полиция не поможет, поскольку просто не поймет существа проблемы: нахамил, предупредили, не понял — так на что теперь, спрашивается, обижаться? Исключительно сам виноват. Голытьба ленивая, — но работоспособная, флегматичная, — но весьма при необходимости поворотливая, потрясающе равнодушная к удобствам, — но болезненно— гордая, легкомысленная, — но уж тем более неглупая, — именно с такими людьми ему пришлось ладить и делать дело несколько лет подряд , научиться уважать их и добиться их уважения. Потом он вернулся на Север, потому что это была не его стезя, не его бизнес: истинное его призвание позвало Тейри властно, как зовет только лишь немногих, но опыт тех лет остался, и кто знает, не повлиял ли он подспудно на его решения, когда... Когда пришла беда.

Уже тогда, когда молодой Пакс в своем костюмчике только явился на Юг, около восьмидесяти лет тому назад Империя со свойственными ее политике упорством и продуманностью деталей начала проникновение в страны, лежащие к югу от Рифат. Мощнейшим корпорациям Империи, "старым деньгам", были предоставлены на этом благом пути льготы поистине беспрецедентные. Любые затруднения финансового характера без всяких проволочек решались за счет подозрительно щедрых кредитов Имперского Банка. Там, где пасовали деньги, вмешивались тайные службы Империи, в то время — безусловно лучшие в мире. Они оказывали необходимое воздействие на местных влиятельных лиц из числа несговорчивых либо же слишком жадных. Любое необходимое воздействие. Спецслужбы расчищали путь корпорациям, за счет корпораций кормились и следили за деятельностью корпораций. Отчасти — продавались могучим фирмам, и тогда уже всецело служили их интересам. Все эти деяния были первым и чуть ли не крупнейшим проявлением политики Нового Времени, потому что история доселе никогда не знала такого интимного переплетения тайных операций, дипломатии, денег и технологий. Через двенадцать— пятнадцать лет ключевые отрасли хозяйства шести стран находились под практически-полным контролем имперских фирм. Все это было затеяно в силу самых разных соображений, но не самым последним из них была подготовка к возможной большой войне. По мере усиления позиций Империи в этом регионе, торговля Рифат на Юге, соответственно хирела. Динамизм, сила, активность экономики Рифат оказались бессильными перед изощренностью купцов и администраторов Империи, поддерживаемых всей мощью государства. К тому моменту, когда Война, к которой так долго готовились на всякий случай, выкристаллизовалась, назрела и готова была начаться, республика при всей ее колоссальной экономической мощи, природных богатствах и громадном населении была едва третьестепенной военной державой. Почему? А сложный вопрос. Почему демократия и вообще, будучи такой эффективной в деле накопления сил, так часто мешает делу предельного и своевременного их напряжения? Впрочем, — сила есть сила, и, если только она есть, проявление ее в полный рост бывает только вопросом времени. Только бы его, этого времени, хватило.

С началом боевых действий за океаном Рифат естественным образом выступила на стороне противников своего страшного конкурента — Империи. Выступила политически, экономически, но без военного вмешательства. А за этим последовала военная катастрофа. Промучившись почти двенадцать лет, военные инструкторы Империи все-таки создали в покровительствуемых странах боеспособные армии. Они были, — порознь, — невелики, потому что трудно было подобрать подходящих юношей в безнадежно бедных странах с голодным и почти поголовно безграмотным населением, но инструктора были упорные, они все-таки справились, не давая своим ордам ни малейших поблажек, они добились удовлетворяющего их качества. Между собой они потихонечку говорили, что воспитанные ими войска как бы не получше будут войск метрополии, поскольку тут им не мешают всяческие "старые пердуны" из штаба.

О том, как в этих странах любили сытых, богатых, успешных и бесцеремонных северных соседей, нужно рассказывать отдельно и, предпочтительно, в стихах. Но, поскольку у нас несколько другие задачи, упомянем только, что граждан Рифат звали не иначе, как "лакши у каби", — дьяволами с севера. Вот эти-то войска, усиленные исподволь накопленным в сфере интересов экспедиционным корпусом в семьдесят три тысячи отборных бойцов, вооруженных по последнему слову истребительной техники, как раз и перешли южную границу республики одним тихим воскресным утром, по весне. Разумеется, даже при составлении планов вторжения не ставилось цели сколько-нибудь масштабных завоеваний: громадные территории Юга, населенные сплошь враждебным населением можно было завоевать но непосильно трудно удерживать. Планировалось просто-напросто устроить чужими руками республике Рифат такую жизнь, чтобы ей было до себя а не до заокеанских поставок. Отдельные части пограничников, регулярная армия и Федеральная Гвардия были разом стерты в порошок. За считанные дни. В полном соответствии со стратегическими расчетами и данными превосходной разведки Империи. Не был учтен только один, но весьма существенный фактор. Вот именно. Голытьба с Юга. Как обычно, партизанские действия начались исподволь. Как обычно, последовали репрессии, которые, как это и всегда бывает в подобных случаях, некоторых — запугали, а некоторых — обозлили и подняли на борьбу. Особенным было то, что у вооруженных сил Его Императорского Величества был накоплен огромнейший, просто-таки уникальный опыт контрпартизанских действий, — без умения давить герилью Империя не просуществовала бы свои полторы тысячи лет. Кроме того, — на дворе стояло Новое Время во весь свой рост, и любые подозрительные скопления вооруженных людей на плоской, почти безлесной равнине Юга были легкой добычей для умелых пилотов Империи. Так что те, кто вообще не могли смириться, отправились на Север. Это — как раз и было второй особенностью: у Рифат помимо Юга был еще и Север. Там были города, в которых населения было побольше чем в иной из соседних южных стран. Там были заводы, на которых одна рабочая смена была побольше, чем население провинциальных центров в этих самых соседних странах. Там был Тейри Пакс, к тому времени ставший Досточтимым Тейри Паксом, авиаконструктором и владельцем средних размеров динамичной самолетостроительной фирмы. Он был инженером от Бога, но еще и человеком артистичным (очень нередкое дело среди одаренных людей, в чем бы эта одаренность не заключалась). Вряд ли он сознательно готовил своего скакуна именно под этих наездников: имеющаяся базовая модель "Омега — 0" вместе с хранящейся в подсознании моделью некоего усредненного представителя голытьбы с Юга провзаимодействовали, как два химических реагента, слившись в Акт Творения. Впоследствии он сам не мог понять, как ему в голову пришла такая дикая, потусторонняя идея. Он за три дня создал модификацию своей базовой модели, выдающуюся в своем роде машину "Омега — М". Еще три дня ему понадобилось на то, чтобы убедить военное ведомство и парламент в том, что деньги на раскрутку нужно выделить без малейших проволочек. Их и выделили — без проволочек, потому что сила — есть сила, она может проявить себя как угодно. В том числе и через отсутствие проволочек. Очень скоро производство этой крайне технологичной машины достигло тридцати, пятидесяти, ста единиц в сутки. Набор из обработанной патентованным способом древесины. Мотор "NV — 8/3W" фирмы "Ньерн Вурс", истинный образец удачного компромисса между весом и мощностью, крайне экономичный. Способность поднимать триста килограммов бомб и лететь с ними на скорости в двести шестьдесят километров в час. Умение садиться на любом мало-мальски ровном участке почвы. Все. Когда Тейри Пакс узнал, кто именно садится в основном за штурвал его детища, он ударил себя по лбу, словно вдруг вспомнил что-то. Ну конечно! Да иначе просто и быть не могло! Он и машину-то делал именно под них, только не понял этого. В кресла его "Омег" села согнанная вторжением с родных мест голытьба с Юга. Именно так, именно с этого призыва генерала Ченда началась история пресловутых Пятидесяти Тысяч. Когда первые две тысячи машин получили своих всадников, войска вторжения в местах своего наибольшего продвижения сразу же подверглись сильному, непрерывному и крайне неприятному воздействию с воздуха. Бедняки с Юга бились при посадке, заплутав в небе, садились на вражеской территории, умудрялись сталкиваться в воздухе. Истребители врага, дорвавшись, жгли их по несколько штук за заход, — легко, красиво, играя удалью, с садистским удовольствием. Но на место пропавших неуклонно, как неуклонно проступает кровь из-под содранной до мяса кожи, приходили в еще большем числе новые, и записывались в очередь на поступление в "Схоль Лапит", своего рода курсы по экспресс-подготовке пилотов для "Омег", с таким расчетом, чтобы обучать почти вовсе неграмотных. И на новые экземпляры машин садились новые всадники, а когда истребители, спалив горючее, сваливали на свои аэродромы, на позиции, на войска, а главное — на колонны грузовиков с горючим, боеприпасами, оружием, лекарствами и жратвой снова начинали сыпаться немудрящие и страшные, под стать машине, унифицированные бомбы. По двадцать пять кило. Нафаршированные первым в истории пластиком "Н-34", дающим при взрыве высоченную температуру, пополам со стальными шариками. Сброшенные пилотами, обладающими потрясающим пренебрежением к собственной жизни, предпочитающими сдохнуть, но убить. Да нет, они вовсе не искали смерти и первыми высмеяли бы любого, кто начал бы говорить с ними о героизме, патриотизме и любви к Родине. Просто дело оказалось по ним, по их характеру, и они увлекались им так, что переставали обращать внимание на саму возможность сдохнуть. Кроме того, — каждый по отдельности просто не верил в эту возможность: кто это — я?!! Да у этих убогих в заднице не кругло, — убить меня. А еще получилось так, что кое-кто умудрялся вопреки всему пережить первый десяток боевых вылетов, и уже набирался при этом опыта, обучался, становился живучим и хитрым. При том образе жизни, со своими тягучими шуточками и ленью напоказ, они претерпевали подобный метаморфоз за считанные недели и месяцы. А это уже было серьезно. Такие люди, собравшись вроде как покурить, как-то по своему, на два шага левее солнышка прикидывали, когда именно на какой из аэродромов возвернутся истребители врага. "Сгонщика" — как его называли именно они. И уже среди ВВС сил вторжения, на сто процентов укомплектованных имперскими самолетами и почти на сто — имперскими пилотами, появились первые, страшно нелепые потери, когда по только что севшим или вот-вот вылетающим машинам на аэродромах с неприлично малых высот со всем старанием швыряли бомбы налетевшие со всех сторон наездники. В таких случаях их сжигали порой до трети. Порой — половину. На их место приходили новые. А вот тех, кто сгорал на аэродроме, кого вместе с машиной решетило браком шарикоподшипникового производства, заменить оказывалось трудновато.

Другим массовым детищем первого периода военного строительства в республике Рифат был легкий вездеход "Индулу". Как правило, — ночью, группа из пяти-семи машин проникала сквозь линию фронта, весьма условную по незначительной численности противника, и организовывала импровизированную авиабазу в заранее обусловленном месте, бывшем не хуже и не лучше других. Там, километрах в двухстах от переднего края, "Омеги" заправлялись, брали новый запас бомб и возобновляли свою безжалостную и безостановочную охоту. И уже было кому научить новичков.

Тактика наземных сил республики поначалу носила сдерживающий характер, но потом претерпела изменения и она: новобранцы, вооруженные исключительно удачными автоматическими винтовками "G — 4" "Гарц" под руководством своих храбрых офицеров на тех же самых "Индулу" перебрасывались к совершенно неожиданному участку фронта и ввязывались в бой. Иногда — в ночной бой. Опомнившись, враг подтягивал артиллерию и либо их разносили из пушек, либо они успевали смыться. В это время подвижные группы проникали на десятки и сотни километров в их тыл, оставляя немногочисленные группы злющих десантников и... временные авиабазы. Но уже специалисты из Конфедерации помогли наладить на заводах республики производство современной артиллерии, — в бредово-краткие сроки, Тейри Пакс со своим другом и коллегой (в будущем — непримиримым конкурентом) Мотемом Кленком создали громадный бомбардировщик S — 3 "Санкасс", а верфи, что ни месяц, спускали на воду пока что миноносцы и крепкие, хорошо вооруженные среднетоннажные транспортники. Уже до этого силы вторжения были полностью остановлены, дошли до полнейшей деградации из-за постоянных бомбардировок и разрыва коммуникаций. Потом они начали сокращать линию фронта и покатились назад. Только было поздно. У самой южной границы, легко пробив брешь в обороне, в обход основных сил отступающих, отсекая их, ударили Первая Национальная Моторизованная и Первая Танковая армии. Они — попали в критическое положение, выполнив к этому моменту основную свою задачу, но к ним на выручку уже спешили новые армии, и было это еще далеко-о не все. За неполный год пошла прахом почти двадцатилетняя подготовительная работа. К этому моменту из Пятидесяти Тысяч в живых осталось, в лучшем случае, десять. Они сели за штурвалы настоящих бомбардировщиков и истребителей, именно ими почти на сто процентов были укомплектованы экипажи торпедоносцев. Именно они вышли в недалеком будущем в полковники и генералы. Это их братья и соседи с освобожденных территорий составили основную часть матросов военно— транспортного флота и подводных лодок, выучиваясь, выслуживаясь в офицеры, в капитаны, в адмиралы. А Империя до конца войны получила последовательного, разворотливого, могучего врага. Бывшая голытьба с Юга так и стала с той поры костяком, основой мощной военной машины республики. Урок беспощадного и позорного разгрома первых недель войны был понят правильно и накрепко: во всех последующих войнах, войнушках, конфликтах, конфликтиках, заварухах и заварушечках Рифат с потрясающей оперативностью, широчайшим размахом и полным отсутствием рефлексии вводила в бой очень прилично обученную и прекрасно вооруженную армию.

Происшествие в архипелаге прозвучало, как гром с ясного неба, а воспринялось — как пощечина. Уже на другой день в пяти крупнейших городах прошли демонстрации, а парламентарии, бывшие, как правило, в возрасте от пятидесяти — до шестидесяти пяти, в ходе трехдневных дебатов заморочили и завели всех остальных. Они с бульдожьим упорством повторяли одни и те же неистовые, безумные слова и требования покарать, выжечь каленым железом, объявить войну и поголовно истребить. Орали о необходимости защитить, наконец, соотечественников, об ущербе, о национальной гордости и беспрепятственно вздымающейся волне терроризма. Возвращались к этому снова и снова, как псы — на извергнутое ими, повторяли угрюмыми, безумными голосами одно и то же, пока не добились своего: к исходу третьих суток парламент выл хриплым, захлебывающимся воем, испуская из пасти нечистую пену. При этом никого не смущало то обстоятельство, что не было пока ровно никаких сведений относительно неизвестного врага и кандидата на выжигание каленым железом. Поэтому Президент, отменно разбиравшийся в законах и принципах коллективного правления, решил выждать еще сутки, дабы законодатели хоть чуть-чуть подустали и поуспокоились.

— Господа, — начал он осторожные попытки урезонить разошедшихся законодателей, — да не можем послать Первый и Четвертый флота в демилитаризованную зону! Поймите же, просто не можем! По Мараххскому договору не имеем права без разрешения других сторон! Необходимо снестись с Роругом и Координационным Советом Конфедерации, иначе это просто-напросто конфликт! Готовый предлог для войны, если только она кому-нибудь понадобится...

Ох, чего только не пришлось ему выслушать потом! В чем его только не обвиняли! От лени, вялости и бюрократии: "Когда г-гиб-бнут наши сог-граж-ждане..." — и до простого, старого, доброго предательства национальных интересов. Тогда он счел полезным обидеться:

— Если у вас есть кто-то, способный справиться с ситуацией лучше — сегодня же подам в отставку. Вместе со всей администрацией. Назначайте новые выборы, Временную Администрацию, и всех вам благ со всяческими успехами! Но имейте ввиду! Любой не только что здравомыслящий, а просто мало-мальски нормальный человек скажет вам то же самое!

Уйти он мог, его состояние делало его абсолютно независимым от всех и от всяческих постов. Лучше бы — не стало, и после этой подлой президентской выходки обсуждение, по слухам, как раз и приобрело более-менее конструктивный характер. У республики не было никакой официальной разведывательной службы, поэтому два малозаметных человечка в штатском, приглашенных на утреннее заседание, числились вовсе по другому ведомству. Заседание, тем не менее, тут же было объявлено закрытым и это было совершенно определенным признаком того, что скоро будут приняты самые, что ни на есть, серьезные и практичные решения. Исчерпав эмоции, народные избранники Рифат становились почти совсем благоразумными людьми. Ну не без дури, конечно, потому что совсем без дури — ни в одном парламенте ни единой страны никогда еще не было. Высшие органы власти Конфедерации и Канцелярия Его Императорского Величества почти одновременно получили обращение с просьбой о временном ослаблении действия некоторых, а именно пятого, шестого и девятого пунктов Мараххского Договора, дабы республика могла послать в договорной район ограниченный контингент военно-морских сил для защиты от беспощадного террора беспомощных соотечественников и т.п.

И соответственные службы этих государств с потрясающей оперативностью представили ответы, в которых очень хорошо обосновывалась полная невозможность и абсолютная неприемлемость такого рода отступлений. В сходных выражениях обосновывалась. В республике Рифат это небезынтересное обстоятельство никого не насторожило, а эмоции общественности тем временем продолжали нарастать. Депортамент Внешних Сношений был призван к ответу перед парламентской комиссией и подвергнут сокрушительной критике за вялость вкупе с полным непрофессионализмом, и теперь его персонал буквально рыл землю, пытаясь отыскать хоть какую-то возможность преодолеть упрямство контрагентов.

— В конце концов, — сдержанно жестикулируя, говорил адмирал Ниаль Кренк, — подобный случай возникает в нашей практике не впервые: во время бучи в Насамну там застряло около восьми тысяч наших сограждан. Как мы поступили? Быстро и не поднимая никакого шума послали три батальона Сотовой Дивизии и с предельной быстротой прогнали всю эту толпу от концентрационного лагеря восемьдесят километров до побережья... Нас потом упрекали в жестокости свои же, мол нельзя было пинками гнать женщин и детей по солнцепеку, но потеряли-то мы всего сто восемьдесят человек, а остальных — погрузили на лайнеры, да и вывезли. Не наши обвиняли нас в агрессии, вторжении на чужую территорию, вмешательстве в чужие дела, а мы извинялись и заверяли. Заверяли и извинялись. И ничего. Дело было сделано, и заметьте, — никто-о нам никакой войны не объявил. Так что мое мнение — быстрая, жестокая, показательная акция...

— Дур-рак, — по-попугайному открыв один глаз, совершенно попугайным голосом каркнул с места семидесятивосьмилетний Лев Закита, — и все вы битком набитые дураки...

Лев не был ни парламентарием, ни вообще политиком. Собственно говоря, — ему вовсе и не положено было находиться на этом заседании. Он просто пожелал присутствовать, — и попробовал бы кто— нибудь не пустить Льва Закиту. И адмирал, известный военный, со своим мундиром, со всеми своими заслуженными наградами, со всеми своими благородными сединами покраснел, смешался и только после томительной паузы смог выдавить:

— Что это значит, господин Закита? Кажется, вам с-следует объяснить, на ка...

— Непременно — объяснюсь, — поднимаясь со своего места и одергивая черный пиджак, проговорил старичок, — как же не объяснить, ежели больше некому... А ты уйди с трибуны, ежели так уж хочешь объяснений...

Утвердившись на трибуне, он обвел собравшихся змеиным взглядом и приступил:

— Для начала я настолько просто, чтобы даже вы смогли понять, объясню вам, почему вы дураки: и у имперцев, и у Соглашения точно такие же трудности с пиратами архипелага. И они очень хотят, чтобы вы не мешали им разобраться с этой швалью, а то, глядишь, и помогли бы... Просто мечтают. Но они точно так же знают, что в ответ на прямую просьбу вы неизбежно начнете кобениться и назначать повторные слушания с дурацкими и глубокомысленными рассуждениями о том, почему нельзя и невозможно ничего сделать... Поэтому они, сговорившись, и распаляют вас отписками, как баранов перед случкой. Короче, — Лев снова обвел собравшихся взглядом крупной хищной рептилии на пенсии, — или вы даете мне гарантию, что никакой болтовни не будет, — и тогда я обращаюсь к друзьям из Золотого Клуба, или начинаете играть в обиду, и тогда я ухожу, а вы тут продолжайте... Потому что мне уже будет неинтересно. Совсем.

Осторожно кашлянув, президент осторожно произнес:

— Господин Закита, если вам не трудно, поясните собравшимся, причем тут Золотой Клуб...

— Штепан, господин мой, никому из этих, — он сделал красноречивый жест в сторону зала, — я бы, понятное дело, не сказал бы ни слова, но перед тобой молчать просто не имею права: я честно, напрямую скажу, что игра раскрыта, и лучше бы им было тихонечко намекнуть своим хитрожопым политиканам, что пора ее кончать. Что пора, наоборот, создавать трехстороннюю группу с узким составом и широкими полномочиями. А вы все будете молчать, чтобы дураки тамошние по-прежнему считали вас еще большими дураками тутошними, чтобы они работали на нас, испытывая чувство приятности от своего хитроумия... А тебя, адмирал, я, на месте Штепана, и вообще выгнал бы: ты даже в своем тупоумном ремесле них— хрена не смыслишь! Ни что, ни кого, ни где — никакого понятия не имеешь, а туда же — а-ак-ция... Ну!? Связываться мне с друзьями или нет? Старый я, и ждать мне некогда...

— А чего тут особенно думать? Обидно, конечно, но лучшего выхода, похоже, просто нет...