Часть вторая. Искусство вязать узлы

— Да-а... — Собеседники посмотрели на адмирала со странной, чуть брезгливой жалостью, как смотрят на слабоумных детишек. — Осмелюсь предположить, Ваше Высокопревосходительство, что случаю этому, — лет сорок как минимум. А наш страдалец, со всей его мировой скорбью, — вовсе не так уж беден, как это может показаться при взгляде на его кислую рожу.

— Так что деньги под каким— нибудь белым соусом совать бесполезно?

— Абсолютно. Он имеет от аренды, имеет от налогов, имеет от таможенных сборов, и от пиратов, опосредованно, он тоже в конечном итоге имеет. И пяти-шести тонн фамильных драгоценностей "в счет возмещения ущерба" — у него тоже никто не отбирал.

— Ну конечно! — Посол от досады на собственную тупость ударил себя кулаком по лбу. — Какие, к черту автомобили, если Его Заднепроходное Величество — островитянин? Ему ж — яхту какую— нибудь, регату парусов на триста!

— Забудьте. Точно так же, как про рыбную ловлю, подводную охоту и океанологию. Повелителя укачивает даже при виде аквариума.

— И это — сын своего отца! Тот, покончив с гаремом, был способен влезть на дерево к недоохваченным любовью и лаской обезьянам. Самолично на абордаж ходил! Не, но ведь какая же п-подлость, однако! Вместо того, чтобы заниматься делом, мы сидим тут и выдумываем, чем бы нам поразвлечь разочарованного в жизни двадцатилетнего вырожденца!

— Тут есть кое— что, — неохотно начал Наранги-дай, — только не знаю, насколько это может быть полезным...

— Ну?!!

— Интерьеры.

— Так. И насколько?

— Вполне. Это его заводит куда больше, чем он хочет показать. Самое смешное, что и впрямь вроде бы понимает в этом деле. Да вы сами вспомните...

— Так. — Посол, по всей видимости даже не чувствуя вкуса, вылил в себя предназначенный для минеральной водички фужер перцовки, взгляд его стал страшным. — Теперь я вынужден категорически настаивать, чтобы все присутствующие напрочь отгреблись от нашего Возвышенного Друга. То есть полностью. Будто и не было с ним никакого разговора. Скажите, господин адмирал, у нас еще в запасе есть хотя бы недели три?

Иоганнас Саар, в ходе учебного боя разделав под орех молодых, нахрапистых и самоуверенных пилотов своего "крыла", с присущим ему тяжеловесным, лишенным всякой показухи шиком опустился на палубу авианосца, вылез, и меланхолично разоблачался, когда к нему подошел коммандор Огэн Гэссиди, сухощавый пилот, специально присланный из Гох Левита Схоле на предмет подготовки пилотов к непосредственным боевым действиям — и командованию ими в этих самых боевых действиях. Штатного командира крыла послали, пока что, на переподготовку.

— Послушайте, Саар, — проговорил он, вперившись в белесые буркала меестре— флегер пронзительными, как кинжалы, и ярко— голубыми, как гляделки кинозвезды, глазами, — ни для кого не секрет, что вас поставили под мое командование по определенной рекомендации, исходящей с такого уровня, что я не мог отказать. Я вообще не люблю подобных штучек, а кроме того, помимо понятного предубеждения, вы мне попросту не понравились. Показались этаким куском вареного мяса. Тогда еще я дал себе слово, что если вы и впрямь окажетесь некудышником, в бой я вас не пущу. Протекция там или не протекция, а за людей, которых вы подставите, и за дорогостоящую машину, которую вы угробите, в бою отвечать мне, а вовсе никаким не деятелям из штаба. Этот разговор я затеял только для того, чтобы признать свою ошибку. Мне приходилось видывать пилотов и похуже.

— Еээ, — медленно кивнул головой Саар, в общем — знавший себе истинную цену, — порой попадаются и такие, что летают похуже.

— Должен вам сказать, что я — не в восторге от нынешнего своего подразделения: сброд, Саар. По сути — наемники. Я не люблю подобного контингента в основном за то, что никогда не знаешь, чего от них ждать. У меня к вам дело. Еще составляя вам протекцию, меня одновременно попросили дать вам особую машину. Теперь, по прошествии месяца, я решил все-таки сделать это.

— Очень удачно, — снова меланхолично кивнул меестре— флегер, — потому что мне вовсе не нравятся эти ваши "К — 21". При всех этих ваших наворотах — так себе машина. Очень так себе.

— К сожалению, — стеклянным голосом проговорил Гэссиди, бывший, как и все граждане Рифат, жутким патриотом, — особого выбора мы вашей милости предоставить не можем.

— Еээ, — согласился Саар, — это, конечно, жаль.

— Придется пережить. Так вот, с виду машина — практически тот же самый "К— 21". Весь фокус тут в начинке. После пятнадцати лет нигде не афишируемой работы наши специалисты сумели избавиться от всей электроники и от девяноста процентов электричества. Там, где без всего этого уж совсем не обойтись, — в локаторе там, в связи, — установлена многоэшелонная защита как активного, так и пассивного типа. Клянутся — божатся, что этой машине не смог бы повредить даже ЭМИ ядерного взрыва. Что скажете?

— Я так думаю, что от всех этих новаций ваш аэроплан навряд ли стал лучше. У меня на родине говорили, что дерьмо — останется дерьмом, даже если осыпать его звездами.

— То есть вы отказываетесь?

— По— моему, — Саар недоуменно пожал плечами, — я ничего подобного не говорил. Меня допускают к полетам, да еще платят за это деньги, поэтому я во всяком случае не буду отказываться ни от каких заданий. Хотя, правду сказать, — грех испытывать подобные агрегаты на живых людях. Почти обязательно, — переусложненное управление, уверен — что эффективность рулей несколько ниже обычной. Еще, поди — индикаторы с дисплеями тусклые...

— Слушайте, Саар, — работа велась в обстановке глубокой секретности. Вы не могли знать подобных деталей!

— А я и не знаю. Я жизнь знаю. И еще то, каким дерьмом поначалу бывают концептуальные машины, особенно если в них еще какие— нибудь принципиально новые решения. К "Оззеру", разумеется, мои слова не относятся.

Безучастно, равнодушно, вовсе не желая обидеть, — и это было особенно неприятно, — меестре-флегер всем весом, от души наступил на любимую военно— патриотическую мозоль республики Рифат. У ВПК республики с удовольствием покупали бомбардировщики, дальние разведчики, тяжелые ракетоносцы. Вертолеты — особенно легкие. Тем более — экранопланы любых номенклатур, только давай. А вот многофункциональные истребители с перехватчиками — не покупали . Ходили кругом, цокали языками, вежливо восхищались остроумными техническими решениями, а от покупки почему— то воздерживались. Семьдесят процентов продаж на международном рынке составляли "Оззеры" разных модификаций и "Ольфтары", почти тридцать — разные "Гржимы", а вот их истребители не брали, — и все тут! Но Гэссиди умел брать себя в руки:

— Как бы то ни было, а надежность оборудования тоже возросла в несколько раз.

— Понимаю. И, в конце концов, — кому еще летать на этой штуке? Не этим же — жалко молодых дураков. И не вам. Потому что практика показывает, что нелепая гибель командира в разгар боевых действий может скверно отразиться на боевом духе личного состава. А я как— нибудь выживу. Извините. Я, разумеется, хотел сказать: бесконечно горд и счастлив оказанным мне доверием.

Он ни на секунду не забывал о том задании, которое дал ему Колюшич, равно как ни на миг не сомневался в том, что он это задание выполнит. И нет нужды, что он никогда в жизни не выполнял работы частного детектива. Тому, кто знает суть вещей, такой опыт не слишком— то и нужен. Когда заварится каша, а она — заварится обязательно, и будет обязательно кашей, как бы она не называлась, нужно будет всего— навсего найти самую большую кучу паутины, в ней — отыскать середку, а уже там, в этой самой середке, как раз и будет сидеть искомый нами хитрожопый паучок. Если он вообще будет в той каше присутствовать. Трудно допустить, чтобы не участвовал. Почти невозможно. А что-нибудь уж особо засекреченное, скрытое особо густым туманом, в особо густой тени произлегающее он уж как-нибудь заметит. Не впервой. Он бы и не выжил, если бы не научился замечать подобные штуки. А потом посмотрит, как это удается летать тому самому паучку. И что можно сделать, чтобы он больше не летал. Еээ. Это он сделает самолично и с особым удовольствием.

Степан Мягкой шел в гору широким, размашистым, размеренным шагом, особой неподражаемой походкой, идущей как-то от бедра. Очевидно — именно так и нужно было шествовать вверх по относительно пологим горным склонам. Сын его либо от роду не имел подобной техники, либо напрочь потерял навык за время отсутствия: он попросту ломил вверх, как лось, пользуясь страшной своей силищей и звериной выносливостью. К своему удивлению, Дубтах вовсе не отставал от мужчин славного рода Мягких: дьявольский стимулятор, коим угостил их с Ансельмом хозяин, буквально окрылял его: " Раньше эту штуку пили на свадьбах. Специально для того, чтобы танцевать всю ночь. Кое-кто из стариков помирал прямо посередине танца, не без того. Но таких почитали божьими избранниками." — такое воодушевляющее пояснение дал старый граф, отмеряя надлежащую порцию себе. Это было совсем особое ощущение. Не то, чтобы так уж силушка бежала по жилочкам, и не то, чтобы совсем уж не ощущалась усталость. Нет, и дыханьице сбивалось, став тяжелым и хриплым, и сердце колотилось, как бешеное, но это каким— то непонятным образом перестало иметь значение. Ну и что, если сердце пытается вырваться из груди. Ну и что с того, если пересохло в глотке. Усталость перестала иметь к нему отношение. Вот только трудно было вспомнить, — что именно подвигнуло их на решение по-быстренькому сбегать к башне в горах, чтобы, значит, обернуться как раз к обеду. Кажется, — он, под совместным влиянием винных паров и настойки корневища руковичника, начал какую— то бурно-восхищенную речь относительно древности Пепелового Хрона, что вот, дескать, у них ничего подобного нет, а столетние дома у него на родине считаются чуть ли ни особо чтимыми памятниками седой старины. К его удивлению, пассаж его со стороны хозяев особой поддержки не встретил: старший только махнул пренебрежительно рукой, а младший проворчал:

— Тоже мне — древность! И всего— то лет четыреста пятьдесят... Вот если бы ты, — оживился он вдруг, — да башню нашу родовую в горах увидел, — вот это вот да, древность! Ей поболее одиннадцати веков будет, так— то!

— А что, молодежь, — обрел энтузиазм уже и старый граф, — а не сбегать ли нам по— быстренькому к башне? Тут всего-то верст десять и есть, как раз до обеду обернемся, аппетит нагуляем...

Нормальным людям двадцатимильная прогулка туда-сюда по-быстренькому, понятное дело, и в голову бы не пришла, но вот зато бешеной собаке, как известно, семь верст — не крюк. Вот они и ломили, как бешеные, не чувствуя усталости и окрыленные бессмысленным энтузиазмом, пока не поднялись на перевал Фаю, издревле контролируемый родом Мягких. Перевал, правду сказать, был не из самых, — средненький был перевал, но в случае крайней необходимости мог пригодиться очень серьезно, и тогда, хочешь — не хочешь, приходилось идти на поклон к какому— нибудь збану Бу Мягкому. Миновав самую большую узость пути, — Каменные Ворота, где две стены из черно— серого гранита отстояли друг от друга не более, чем метров на пять — на шесть и нависали, почти смыкаясь, над головой, тропа дальше раздваивалась: одна струя ее, став намного шире, шла по дну ущелья, другая — довольно круто поднималась на широкий скальный выступ по правую руку, где, на высоте метров шестидесяти нависнув над "нижней" тропой, как раз и высилась Башня. Дальше уступ продолжал подниматься кверху, постепенно расширяясь, пока не сливался с вершиной массива, уводя на горные пастбища. Пастбища эти во времена оны были чуть ли ни главным достоянием рода. Не только рода Мягких, а вообще любого рода из здешних. К башне они поднялись так же, как шли сюда — словно на крыльях, только прикладываясь время от времени к трехлитровым глиняным флягам с кисленьким "поканом" того самого позапрошлогоднего урожая.

Дубтах, подсознательно ждавший чего-то скучного настолько же, насколько и бывают за редчайшим исключением любые достопримечательности, осознал вдруг, поднявшись, что Башня рода Мягких, — все— таки производит впечатление. Прежде всего он в жизни своей не видел ничего, столь неподдельно-первобытного. В основании лежали гигантские, почти совсем не тесанные глыбы, не скрепленные ничем, зато кое— где подправленные заклиненными между ними булыжниками, целыми остроугольными глыбами, от древности — почти слившимися с исполинскими глыбами. Выше — да, кладка присутствовала. Ее смело можно было бы назвать вдохновенным произведением искусства, потому что посторонний зритель ни за что не догадался бы, чем руководствовались древние строители, решая — где воспользоваться каким-то подозрительным почти черным раствором, где — распереть бесформенные обломки балками, а где — попросту понадеяться на собственный вес камней. С архитектурной точки зрения это была стадия, прямо следующая за очень большой кучей тяжелых камней. Изнутри внешнее впечатление только подтверждалось еще больше: без всякой системы расположенные, неуклюжие подобия контрфорсов-подпорок, подпорки из кривых, массивных, с грубо обрубленными сучьями стволов каменного дуба, от времени — и впрямь почти окаменевших в сухом воздухе предгорья, отдельные глыбы, оказавшиеся лишними при установлении равновесия во всем сооружении. На уровне верха мегалитической кладки виднелось подобие потолка из вовсе уж чудовищных плит, с такими щелями между ними, что человек пролезал спокойно. Как выяснилось — это было сделано нарочно: защитники укрывались на втором уровне, подымали лестницы, — и становились совершенно недоступными для осаждающих. Так что зазоры тут вместо люков. Двери на первом уровне, как видите, тоже отсутствуют, и роль их преотличнейшим образом играют промежутки между глыбами. Крыши не было тоже. Хозяева утверждали, что никогда в случае необходимости на верху легко и непринужденно устанавливался легкий намет. Очевидно, — предки были не им чета, потому что у них ничего из однажды предпринятой попытки не получилось. Да и не посылать же туда, наверх, по этой кладке — живого человека? Да-а... Такое и впрямь не подделаешь. Такое ни один современный архитектор не спроектирует, и ни один строительный трест не построит. Постепенно умолкли, и около получаса простояли, остерегаясь нарушать тишину, которая, казалось, копилась в этом месте все эти бесчисленные годы. А потом, не сговариваясь, мужчины повернулись и направились к усадьбе. Пологий склон — не крутой склон, в отличие от второго, по нему — вниз все— таки легче. Но даже и несмотря на это, ко времени прихода действие "свадебной" настоечки иссякло и ноги у Дубтаха форменным образом подгибались. Заодно с действием наркотика испарился и алкоголь. А заодно — и влага, входившая в состав всех выпитых за это время напитков, поэтому глотки путников были сухи, как фади в разгар лета.

— Послушайте старика, — проговорил старый граф, разуваясь, — сымите с ног все, полы чистые. Не чинитесь.

Правду сказать, — аппетит он, действительно, нагулял. Есть хотелось, но куда больше, несравненно больше ему хотелось как— нибудь этак лечь на бок, а уж ноги как— нибудь согнулись бы сами. Однако старый аристократ, за исключением того, что разулся и теперь рассекал окружающую реальность босяком, никаких иных признаков утомления не выказывал. Ансельм был раскален и яростен, глаза из-под красивых бровей прямо-таки сверкали. Так что волей-неволей приходилось держать марку и никакой слабости ни в коем случае не показывать. А вот ежели бы не было у него в биографии тяжкой науки доктора М`Фузы, — чтоб тогда было? А ничего особенного: подогретый растительного происхождения энтузиазмом, он прошел бы половину пути туда, после чего попросту лег бы. На дороге. Просто— напросто потому что ноги отказались бы служить... А родовитые аристократы, скорее всего, — с добродушными шутками сносили бы его туда и обратно. Взявши за руки — за ноги... Или, того проще, Ансельм посадил бы его на закорки и вел бы с ним в таком положении светскую беседу на все пути туда и обратно. Ужас какой-то. Так что, хоть он человек и не гордый... По примеру хозяев он ополоснул лицо и руки а также окатился водой по пояс. Точно так же, как и им, давешний черноволосый, бывший, похоже, доверенным лицом графа, омыл ему прохладной водой горящие ноги, и точно так же, как хозяева, он остался после омовения босым, с наслаждением ощущая под стопами гладкий, прохладный, невообразимо приятный пол. Точно так же, как хозяевам, Ансельмовы сестрицы подали ему чистую белую рубаху: очевидно — это был какой— то местный обычай, и девицы исполняли роль, положенную хозяйкам, потому как в вовсе не захудалом хозяйстве в достатке нашлось бы прислуги мужской и женской.