— Брось, если уж ты упустил... — приятель был ниже званием, но много лет прослужили они с сотником в Ожерелье; думали, из Срединной уже никуда, настала мирная жизнь.

— Да какие у меня проводники — крестьяне! — с досадой отозвался сотник. — Всех настоящих следопытов, знавших эти горы, зарыли возле Сосновой. — Не ту мы дичь выбрали, надо было идти за другим отрядом.

— Командир! — окликнули его вполголоса. Отозвали в сторону.

— Там человек, — шепнул один из солдат, всматриваясь в прогалы между ветвями. Светлое пятно, едва различимое за подлеском.

Чего шептать-то? Только глухой или полный дурак не услышит отряда на привале, пусть даже солдаты стараются не шуметь.

— Проверить, — велел командир, и двое разведчиков скользнули вперед. Вскоре раздался их подзывающий свист.

...Неподалеку оказалась еще одна полянка — скорее, проплешина. Посреди нее торчал пень, а на нем сидел человек, одетый по дорожному, в темно-серое, только верхняя полотняная куртка светлая. Солдаты подняли луки, нацелили на него, он же повеления встать и назваться будто не слышал. Даже когда они подошли совсем близко, только смотрел спокойно и доброжелательно, а потом попросил позвать сюда командира. Солдаты сами не поняли, почему один остался, а второй побежал назад, звать сотника, и ведь не знал еще, что ему скажет.

А вот сотник его сразу узнал — в свое время не только видел, но даже разговаривал с ним. Солдаты были не просто удивлены — ошарашены тем, что командир, пред самим генералом державшийся с достоинством, преклонил колено и позволил слезам по щекам катиться.

Не много понадобилось времени, чтобы и солдаты сообразили, что к чему, а потом на какое-то время весь отряд позабыл о цели пути. Со стороны, верно, они выглядели слегка безумными, слишком сильные и противоречивые чувства владели ими, и обращены были не то к предводителю, не то к высшей силе, не то к потерянному и обретенному младенцу, которого следует оберегать как зеницу ока.

А Энори...

Сотник никогда не видел такого счастливого человека. Он был как растение, которое достали из погреба, и полили, и вынесли к солнцу. Казалось, свет исходит от него, и сам старый воин начинал наполняться этим светом, как отражение. Готов был сделать все, что Энори скажет. Но тот ничего не велел, и просто был, воплощение лучшего в мире, и, казалось, радовался им, как родным.

— Для всего мира меня не было в живых, и правды люди не знают. Я не хочу говорить о том, что случилось, не моя это тайна. Я стал жертвой чужих наветов и подлости, — пояснил он, когда наконец прозвучал вопрос.

— Но почему тут, в чащобе?

— В этих местах дом, где я жил до того, как попасть в Осорэи... Куда же мне было еще идти? Здесь глушь... Кто мог представить еще недавно, что война докатится и сюда?

— Сосновая пала, — глухо сказал сотник. — С вашей помощью никогда бы... мы лишились вашей поддержки. Все пошло прахом, это нам всем наказание.

— Не совсем так, иначе меня бы сейчас здесь не было, — голос был тих, как шуршащий в траве ветерок. — Раньше, будучи советником господина генерала, я многое мог, а сейчас кого сумею предупредить, если вынужден прятаться? Куда и как доберусь вовремя? Но, встретив ваш отряд, наконец сделаю то, что нужно. Вы послушаете меня? Ведь приказа Асумы нет...

— Но почему не раньше? — спросил один из солдат, новобранец, уже во время войны пополнивший гарнизон Срединной и лишь по слабому здоровью не отправленный на север. — Разве птицы и ветер не рассказали вам, что рухэй неподалеку, в горах?

Ответить Энори не успел, хотя собирался — на солдатика ополчились все остальные, и тот понуро затих, единственный уже не радостный среди всех.

— Хватит, — попросил Энори, — Он ведь прав на свой лад, — и добавил тихо: — Я виноват перед вами. Все это из-за меня...

— Не смейте так говорить! — воскликнул сотник. — Вина того, по чьей милости вы столько времени были вынуждены скрываться в глуши. И по-прежнему готовы делать что-то для нас! Но нельзя рисковать — вам нужно идти в Сосновую, и как можно скорее. Я дам провожатых...

— Не уверен, — откликнулся Энори по-прежнему еле слышно, — Не знаю...

— Прошу вас. Мы не можем себе позволить снова лишиться удачи.

Лицо Энори оставалось светлым, но словно легкие облачка его затянули.

— Я хочу вернуться, — признался он, — Но мне... нужно подумать. А пока я должен помочь в ваших поисках, — он очень осторожно, будто опасаясь потревожить, снял паутинку с ветки, ее тут же подхватил едва ощутимый ветерок и унес. Все взгляды устремились ей вслед, будто улетал голубь с посланием, а Энори продолжал:

— Я следил за каждым их шагом. Их отряд разделился. Две группы в стороне от вашего пути, но с третьей вам повезло — они довольно близко, хоть вы и потеряли след. Именно они опасней других — с командиром, который и привел в эти горы. Я могу провести туда, а потом, если еще будет нужно, отыскать остальных...

— Нет, — подумав, — сказал сотник. — Покажите нам этих, а больше рисковать вами нельзя. И мне никто не простит, и сам я себе не прощу, даже если все будет благополучно.

— Я же не хрупкая барышня, — улыбнулся Энори.

— Все равно, шальная стрела... И к этой кучке бандитов вам лучше не приближаться, нам достаточно направления.

— Недостаточно. Вы упретесь в гору, и без меня будете три дня ее огибать. А я покажу расщелину. И не пытайтесь оставить меня снаружи — на той стороне все не так просто, — на сей раз не улыбка была, а намек на нее, как у мальчишки, задумавшего шалость.

Словно укололи иглой в бок, проснулся, вскинулся. Нет никого, и часовой переминается с ноги на ногу у дерева, и бледно светится россыпь гнилушек на коряге.

А на траве будто иней дорожкой, прямо посреди лагеря. Проморгался — да нет, какой иней! Почти лето уже, и тепло лежать на земле, не подложив ничего.

— Карта пропала, — сказал Вэй-Ши поутру, и устроил в лагере обыск. Только осознание того, что их и без того мало, мешало ему лично убить караульных. Ка-Ян дрожал от страха — ординарцу было бы проще всего похитить бесценные листы, он знал, где искать.

Командир успокоился быстрее, чем ожидал молодой человек — все же отменно умел собой владеть; лишь порой с губ его еще срывались ругательства.

— Что ж, остается надеяться, это не предатель у нас завелся, а какая-то случайность, сказал он, пристально оглядывая отряд. Кого не досчитаются вскоре, кто сбежит, надеясь в одиночку воспользоваться картой?

Ка-Ян думал о том же, ему не было нужды в умении читать мысли.

— У меня хорошая память, — сказал Вэй-Ши ему лично. — Я ожидал подобного и выучил все рисунки. А ты?

Застигнутый врасплох, Ка-Ян не сразу нашелся с ответом. Сказать "да" — навлечь на себя подозрения, сказать "нет" — выставить себя дураком, ведь именно он и срисовывал карты...

— Может быть... увидев приметное место, я разберусь, — наконец он сообразил, что ответить.

Разбираться ему не пришлось: на них напали под вечер, когда воздух был уже золотым, но времени до темноты оставалось довольно. И не в ельнике застали, где легко скрыться, где даже днем сумерки, а среди высоких кедров, стволами полыхавших, как свечи; и не было здесь почти никакого подлеска.

Ка-Ян не был в этот миг со всеми, волей командира он отошел в сторону, глянуть, нельзя ли здесь спуститься со склона. Нельзя, понял он, едва выйдя к обрыву; не было плавного спуска, граница между лесом и ущельем начиналась внезапно, и мощные корни торчали в воздухе, будто под ними внезапно исчезла земля. Внизу, на расстоянии шагов пятидесяти, не меньше, бурлила река.

Шум потока сперва заглушил лязг железа и крики; Ка-Ян обернулся, не то наконец разобрав их, не то от тяжелого взгляда в спину. Энори — не ожидал, обрадовался ему — стоял невдалеке, у самого края обрыва, прислонившись к дереву, будто лишь на несколько мгновений приостановился. Но радость вмиг пригасла. Ка-Ян часто охотился в родных горах, и, рысь или волка заметив, сразу понимал, готово ли животное броситься. Сейчас вспомнил такие встречи. Сам не понял, с чего бы: ведь столько ночей сидели у одного костра. И снова ветер донес крики: молодой рухэйи рванулся было мимо бывшего проводника, на шум схватки.

— Нет, — сказал Энори, и тело перестало слушаться, ноги подогнулись, будто стали соломенными.

— Ты слышишь?!

— Пускай.

— Что... ты... — голос подвел. Не потому, что испугало поведение собственного тела, тем паче не вызывал страха человек напротив, неважно, владел ли он волшебной силой. Но предательства — не ожидал.

— Лучше не говори ничего, твои чувства мне и так понятны, — закатное солнце высветлило глаза былого приятеля, сделало желтыми, как у рыси. И ветка колышется у лица: из-за движения тени то светлее оно, то темнее.

— Ты их привел, — сказал ординарец, и лишь после этого сам осознал — это правда.

— Да, я.

— Но зачем?

— Они мне ближе, чем вы.

Слова эти неожиданно почти успокоили. Что ж... это было не удивительно. Предавший один раз может предать и другой.

— И что будешь делать?

— Я сам не знаю, — сказал Энори, будто пожаловался, — Было уже два раза — обрыв и человек, которого я не хотел убивать, но казалось нужно.

— Тогда почему бы не дать мне пройти?

Он, кажется, даже обрадовался:

— Что ж, хорошо. Если выберешь вернуться к своим, иди по этой тропинке. Но вряд ли ты выживешь, очень злы на вас люди, — видно, он ощутил колебания Ка-Яна, прибавил: — Если хочешь на волю — прыгай. В другую сторону краем обрыва я тебя не пущу.

— Но тут высоко.

— Высоко, и все же достаточно глубины, если на камни не попадешь. Умеешь плавать — выберешься, или течение вынесет. Больше я ничего не могу предложить. И за нож не хватайся, — посоветовал даже грустно, но почему-то Ка-Ян поверил, как верил ему всю дорогу, даже когда сомневались все остальные.

— Не боишься, что я все расскажу? — обронил он, ощущая, как ползет холодок по коже, и чувство это неожиданно придавало сил.

— Было бы кому, — отозвался Энори будто бы даже с укором. — Крестьянам из деревенек — некто провел вас? Да и не поверят тебе, если даже дадут говорить.

Звон железа и крики вдалеке стихли. И не понятно ведь, чья победа... Трусость выбирать или глупость?

Когда раздался плеск воды далеко внизу, человек сверху его бы не расслышал.

В схватке с рухэй погибли только двое солдат Хинаи, слишком уж неожиданным было нападение. Одним из погибших оказался тот парень, что спросил Энори про Сосновую; это сочли наказанием за непочтительность. Из рухэй живыми взяли одного, его хотели направить под охраной в Сосновую, но, когда его, привязанного к дереву, ненадолго оставили без присмотра, нашли — непонятно с чего — уже мертвым. Поэтому в крепость охранников отрядили сопровождать только Энори — не как пленника, разумеется.

А он словно никак решиться не мог, ехать ли, но сотника больше убеждать не пытался. Тот, в свою очередь, тихонько наказал провожатым — берегите, как свою душу.

Больше старый солдат сделать ничего не мог, и направился за остатками чужого отряда по второму пути.

Если взять большой мешок с камнями и сбросить пологим склоном, из которого торчат узловатые корни, а к мешку привязать человека, это и будет езда на лошади рысью. Майэрин сначала была уверена, что покалечится, потом — что умрет, а потом уже и рада бы умереть.

Через четверть часа, миновав окрестности Срединной, путники остановились и Рииши взял Майэрин себе в седло, второго коня оставил на смену.

— Так хоть немного лучше будет. Ты прости, что не сразу, но тогда нас бы любой запомнил, — сказал, оправдываясь, будто в чем виноват был.

— Как вы на них ездите? — спросила совершено разбитая девушка.

— Я научу тебя потом. Тебе понравится, — пообещал он, трогаясь с места.

"Если бы мы ехали шагом, никуда не спешили, и все было спокойно вокруг..."

Тогда да, тогда сколько угодно. Можно было даже представить себя, скачущую во весь опор и смеющуюся, мол, догоняй! Ведь бывают и девушки-всадницы.

На этом оборвалась мысль, стало не до мечтаний.

Но почему-то даже эту скачку ни на что бы не променяла. Смотреть только вперед, словно вот-вот и доберутся, и руку его на талии чувствовать, остальное пустяки.

...Служанка, приставленная к ней дядюшкой, в крепости отговаривала от побега. Ладно, муж ваш как хочет, помочь ему — долг понятный, но вы-то! Сидите тихонечко, потом все уляжется, и вернетесь.

В ней не было почтительности, она служила не Майэрин, и, верно, проклинала новую госпожу за то, что по ее милости оказалась в центре переворота. И к Рииши у нее не было особого уважения, напротив, удивлялась, что Майэрин беспокоится, мечется пойманной рыбкой.

"Да вы, никак, его любите?"

"Не знаю. Но не хочу, чтобы с ним случилось что-то плохое".

Ни в какую из крепостей Ожерелья он, разумеется, не собирался. Но и речи быть не могло, чтобы скакать прямиком в Осорэи. Разве что он хотел бы лишиться жены.

...Почти повисла на лошади, когда после короткого перерыва снова подсаживал ее, непонятно, как еще держится. Знал, что Майэрин трудно будет, но сам привык к седлу с ранней юности, и забыл уже, каково это — совсем новичкам. Краем глаза заметила его взгляд, попыталась улыбнуться. За что ей все это... жила бы спокойно в любящей семье.

— Куда эта дорога? — спросила, когда выехали на тракт, мощеный булыжником. — Не в Осорэи ли?

— Туда, нам надо вернуться.

— Нет, — сказала Майэрин, ухватив повод, — Ты же знаешь, что там скоро будет.

— Вот я и хочу предупредить господина Айю, и остальных.

— Тебя еще на воротах задержат, у Суро наверняка уже свои люди в городской страже. И ничего ты не сделаешь, даже если пропустят; предупредишь десяток человек, а большего не успеете.

— Только не требуй от меня сидеть в стороне.

— Я и не требую, но не равняй себя с голубями по скорости! Их у Суро довольно! И в этот раз тебя точно не выпустят, а мне... — она неожиданно разрыдалась. Рииши не привык иметь дело с женскими слезами, поначалу опешил, но потом понял — как же она устала и испугана. Жестоко и глупо теперь все время ждать от нее стойкости закаленного в боях ветерана!

Она промокнула глаза косой, выпавшей из прически.

— Ты прости меня, — сказал Рииши, — Я совсем не этого хотел. А тебе в самом деле не нужно возвращаться, плохо будет в Осорэи. Куда тебя отвезти? Тут неподалеку есть поместье твоей родни или верных Дому людей?

— Кто сейчас может поручиться за чужую верность, — грустно сказала Майэрин, — Отвези меня к Ольховому ручью, там живет двоюродная сестра отца, я ее очень люблю. И ее мужа, они хорошие.

Ольховый ручей, к счастью, был по дороге, хотя и несколько в стороне. Рииши терял два часа, но армия идет медленно, он все равно ее серьезно опережал. Если только заговорщики в самом Осорэи не убили своих противников исподтишка.