Непрощенные...

— Цюрюк!

Часовой у правления снимал винтовку с плеча. Люба развернулась и быстро ушла. На выездах из села она заметила посты и домой вернулась хмурая. Немцы, судя по всему, устроились надолго. Как она встретится с группой? Разве что огородами проберутся? Сумеют ли?

— Видела немцев? — спросила ее бабка.

Люба кинула.

— Гэтыя наведут парадак! — заключила Крыся.

Люба не ответила и пошла к себе. Спала она тревожно. Проснувшись на рассвете, стала собираться. Бабка куда-то ушла, что было кстати. Люба забралась на чердак и стащила рюкзак с рацией. Из села следовало уходить -и немедленно. Ей не понравились слова квартирной хозяйки и ее торжествующий вид. Не того человека выбрали товарищи... Она проберется огородами, а затем — лесом. В Минске ей дали запасную явку...

Уйти, однако, не удалось. Дверь в дом распахнулась, на пороге появились Крыся и двое солдат.

— Вось яна, шпиёнка красная! — указала на Любу бабка. — Удирать собралась. Хватайте!

— Сволочь! — крикнула Люба.

— Сами вы сволочи! — вызверилась Крыся. — Жили, як люди, земля была, хозяйство. Все позабирали! Мы Советов не звали, нам было лепш за польским часом!

Старуха плюнула в ее сторону, Люба хотела ответить, но помешал немецкий солдат. Наведя на нее винтовку, мрачно буркнул:

— Ком!

Любу отвели в бывшее колхозное правление. В кабинете председателя (с дверей не успели сорвать табличку) она увидела двух офицеров: худого и желчного по виду и второго — маленького, круглого. Приведший Любу солдат поставил на пол отобранный у нее рюкзак, распустил шнур и вытащил рацию. После чего отступил Любе за спину.

— И вправду шпионка! — удивился кругленький офицер, подойдя ближе. — Я думал: старуха врет! Как зовут? — спросил он Любу.

Люба промолчала. Она хорошо знала немецкий, но решила это скрыть.

— Позовем переводчика? — предложил кругленький желчному офицеру.

— Не трать время! — буркнул тот. — О чем с ней разговаривать?

— Вдруг есть и другие большевики?

— Старуха сказала, что нет. Были бы, уже забрали бы — и рацию и радистку.

— А что с этой? Передать СД?

— Зачем? Война через три недели кончится. Распорядись!

— Не жалко? — улыбнулся кругленький. — Такую красавицу!

— Брось свои шутки, Вернер! — поморщился желчный. — Типичная большевичка. Монголка... Сам знаешь: женщины в армии советов — сплошь комиссары.

— Мундира на ней нет.

— Глянь, как стоит! Военная выправка... Не тяни! Помнишь приказ: обеспечить связью штаб группы? Я не хочу, чтоб в деревне, где развернут узел, обретались большевики. Только не делайте этого за углом: незачем мусорить. Пусть отведут подальше...

Люду вывели наружу. Конвойный велел ей стоять и что-то сказал другому солдату. Тот подошел к грузовику и снял прикрепленную к борту лопату. Лопату вручили Любе, конвойный стволом винтовки указал ей дорогу:

— Ком, комиссарен!

Девушка шла, сжимая лопату в руках, конвойный топал следом, отстав на пару шагов. Люба понимала, куда и зачем ее ведут. Ей не было страшно, только горько. Не сумела, не смогла... Товарищи останутся без связи. Надо было ночью уйти! Дура! Правильно в районо сказали...

На выходе из села конвойного окликнули. Часовые. Их было двое, они стояли у мотоцикла, и, судя по их виду, скучали.

— Куда идешь, Густав? — крикнул один. — Да еще с девчонкой? Молодая и чистая, вроде. Одолжи камрадам на полчасика! Все равно расстреляешь.

— Дураки, — огрызнулся конвойный. Он не был расположен шутить. — Это большевичка. У нее рацию нашли.

— Какое нам дело? Пусть приласкает наших малышей. Они по такому соскучились.

— Бычки глупые, — хмыкнул Густав. — Она их вам оторвет! Или откусит... Фанатичка!

— Ты ее подержишь.

— Может, вам и штаны вам расстегнуть? — буркнул Густав и подтолкнул Любу в спину. — Ком!

Конвойный отвел ее за пригорок. Как догадалась Люба, назло часовым: чтобы не видели.

— Хальт! — скомандовал немец и знаками показал ей, чтоб копала.

Люба поплевала на ладони и принялась за работу. Разметила контуры будущей могилы, аккуратно сняла слой дерна и углубилась в жирную землю. Остро отточенный штык лопаты резал корни, как бритва. Копая, она поглядывала по сторонам. До опушки шагов пятьдесят — добежать не успеет. И десяти шагов не пробежит. По другим сторонам — чистое поле. Выход один... Она искоса глянула на немца. Тот держался настороже, не выпуская винтовку из рук. Люба сделала вид, что увлечена работой. Копала она споро — дело привычное. Вскоре углубилась по щиколотку, затем — по колено. Видя, что приговоренная не делает попытки сбежать, конвойный расслабился и подошел. Порывшись в кармане, достал сигареты, закурил. Сигарету он держал в левой руке, винтовку — в правой. "Бить надо слева, — поняла Люба, — как только опустит руку..." Он должен подойти, заглянуть в яму. Это так естественно: посмотреть, достаточна ли глубина.

Чтоб не насторожить немца, Люба повернулась к конвоиру спиной, не выпуская, однако, из виду его тень. Солнце светило со стороны села, тень немца лежала как раз там, куда Люба бросала землю. Она работала лопатой и терпеливо ждала. Тень оставалась на месте. Неужели не подойдет? Тогда все напрасно.

Тень дрогнула и сдвинулась. За земляным бруствером исчезла голова, затем плечи немца. Пора!

Люба сбросила с лопаты землю и резко повернулась. Очищенный от краски штык описал в воздухе сверкающую дугу. В последнее мгновение немец отпрянул, но запоздал. Остро отточенная кромка лопатного штыка полоснула его лицу и врезалась в плечо. Немец вскрикнул, выронил винтовку, попробовал отшатнуться, закрывая лицо руками. Но она уже выскочила из ямы. Вторым ударом Люба попала в кадык. Немец захрипел и схватился за горло. Алые струйки крови выскочили меж пальцев, капая на мундир.

Еще удар! Еще! В голову, в спину!

Отшвырнув лопату, Люба, что есть сил, рванула к лесу. Она летела, не чуя ног. Успеть, успеть, пока немец не очухался и не схватил винтовку. На таком расстоянии даже раненый не промахнется. Только успеть бы! Фашист наверняка уже целится...

Ощущая каждой клеточкой незащищенность своей спины, и ежесекундно ожидая выстрела, Люба птицей пролетела до леса и вломилась в кустарник. Вскинув ладони перед лицом, чтоб защитить его от веток, она проломилась сквозь кусты, и... угодила в чьи-то руки. Вскрикнув, Люба затрепыхалась, как птица в зубах у кошки, молотя ладонями направо и налево.

Ей что-то шептали, но она царапалась и лупила кулачками до тех пор, пока ее, бьющуюся в истерике, не вскинули в воздух и не прижали к земле.

— Тихо, девочка! Тихо, зайка! Свои же!

Ярость, колотившая Любу, схлынула.

— Кто? — спросила она недоверчиво

— Свои!

Она замерла и глянула перед собой. Из-под рыжих бровей на нее смотрели василькового цвета глаза. Люба скользнула взглядом дальше, на шею в вороте серо-стальной гимнастерки и черные петлицы с эмалевыми треугольниками. Тело ее обмякло, из горла вырвался всхлип.

— Ну-ну. Не надо, девочка! Все путем! — сказали сверху и погладили ее по плечу. После чего руки разжались. Люба вскочила, отступила и разглядела незнакомца. Им оказался коренастый, дюжий танкист в кожаном шлеме. Рядом с ним обнаружился еще один: высокий, худощавый, с кубиками в петлице — младший лейтенант.

— Побудь здесь, хорошо? — предложил коренастый сержант.

Люба кивнула. Говорить она не могла.

— Присмотри за ней, Илья!

Лейтенант кивнул. Сержант снял с плеча кургузый автомат ("Немецкий!" — определила Люба) и побежал к яме. "Куда? Зачем он это делает?" — удивилась Люба. Тем временем сержант добежал, остановился, глянул — и забросил автомат за спину. Наклонился и стал ворочать что-то тяжелое. Когда, наконец, распрямился, в руках у него была винтовка. Сержант вскинул ее к плечу, Люба сжалась и закрыла глаза. Ударил выстрел. Когда Люба открыла глаза, сержант забрасывал яму землей. Закончив, он повесил винтовку за спину рядом с автоматом и с лопатой в руках двинулся к лесу.

— А ты молодец! — сказал, представ перед Любой. — Прямо в сонную артерию. Кровищи — лужа. Пока дошел, кончился фашист.

— Зачем же стреляли? — удивилась Люба.

— Для маскировки. Немец вел тебя расстреливать, пусть думают, что исполнил. Не сразу хватятся, а как станут искать, найдут забросанную землей яму. Подумают: сделал дело и ушел. Яйко, там, масло по дворам шарить. Раскапывать могилу не станут, тем более что лопату я снес, — рыжий ухмыльнулся. — Хорошая, кстати, лопата. Капонир выкопать, или башку немцу снести... — сержант подмигнул.

Люба ощутила дурноту в желудке и судорожно сглотнула.

— Меня зовут Вася, — представился рыжий. — Его — Ефим, — он ткнул пальцем в лейтенанта.

"Только что звал Ильей!" — вспомнила Люба, но промолчала.

— А тебя? — он смотрел на нее.

— Люба... Любовь Петровна!

— Чем не угодила немцам, Петровна?

— Я... — Люба помедлила мгновение. Хранить тайну больше не имело смысла. Она вдруг подумала, что танкисты могут оставить ее и уйти. Куда ей потом? — Я сержант госбезопасности, заброшена с заданием в тыл врага.

Они смотрели недоверчиво.

— Документов нет, — сказала Люба. — Остались у немцев. Но если у вас есть рация, я свяжусь с центром, они подтвердят.

— Взяли на передаче? — полюбопытствовал сержант.

— Квартирная хозяйка предала, — вздохнула Люба.

— Разберемся, — с любопытством в глазах сказал сержант. — Ты, значит, радистка Кэт?

— Какая такая Кэт?! — обиделась Люба. — Любовь Петровна, сказала же!

— Виноват, — сержант поднял руку. — Сболтнул глупость. Шутка юмора оказалась непонятой, потому, как и не могла. Не держи зла, Петровна!

Люба кивнула.

— Идем! По дороге расскажешь...

"Странные они какие-то! — думала Люба, шагая вслед танкистам. — Сержант командует лейтенантом, зовет его разными именами. Кэт какую-то приплел, меня зайкой назвал... Разве похожа? У зайцев уши большие, а у меня — маленькие. К тому же под волосами их не видно..."

Поразмыслив, Люба решила, что "зайка" — это не обидно. И что ей здорово повезло встретить в лесу своих. Если у них есть рация, она свяжется с центром и сообщит о провале. Нельзя, чтоб товарищи искали ее в селе.

"А если рации нет? — подумала Люба. — Такое ведь может быть. Что тогда?"

Покачав головой, Люба решила, что рацию непременно следует найти. Она должна, просто обязана сообщить в центр о случившемся! Танкисты ей помогут. Они же советские люди!..

* * *

Ильяс почесал сбитую коленку, хлебнул из трофейной фляги и, не стесняясь, уставился на "найдёныша". Скуластая, невысокая — не в его вкусе. Зато рыжему по душе — в последние полчаса тот только и делает, что скалит зубы и балагурит, даже при обсуждении прорыва. И на девчонку поглядывает. Будто бы забыл, что это самый, что ни на есть, агент ГБ (или как там эту службу зовут?).

Лейтенант еще раз почесал коленку.

Со скуластой надо держаться в настороже. Меньше трепаться, больше молчать, еще лучше — и вовсе обходить стороной.

Ильяс осмотрел прореху в форме. Угораздило же! Лейтенант, командир, а на коленке дыра. И зашить нечем. Одно хорошо: снова в сапогах. Горовцов, чувствуя вину — оставил командира в лаптях, расстарался: снял с убитого немецкого офицера. Сапоги подошли идеально. Хромовые, голенища бутылками... В своем времени Илья побрезговал бы ношеной обувью, к тому же с покойника; здесь же обрадовался. В лаптях командиру худо. Всем хороши сапоги, да вот могут сменить хозяина.

Дался им этот танк!

Ильяс прокрутил в голове события последнего дня.

Из мехцеха ушли хорошо. Быстро и с запасом горючего. Прицеп для раненых нашли, патроны. Преследователей отогнали, проехались за околицу, а после свернули на север и ломанулись по лесной дорожке. За час прыжков по буеракам, за время которого Ильяс расшиб коленку и порвал форму о наваленные в танк ящики с провизией, отряд ушел достаточно, чтобы гул фронта из далеких залпов орудий превратился в еле слышный шумы. Далеко? Зато искать никто не будет. На танке двадцать километров — совсем не то, что же самое, но пешком.

Деревни проезжали на полном ходу, распугивая собак завыванием мотора. Единственный блок-пост с сонным немцем, встреченный на окраине неизвестной деревни, чуть не снесли. Часовой пробовал остановить танк, но когда машина и не подумала сбавлять ход, предпочел отскочить в сторону. Тревогу он не поднял. Действительно, с чего? Танк ехал с тыла. В ночи и при включенной фаре, ослепляющей встречных, разобрать силуэт и увидеть звезды на башне практически нереально. Вот и решил фашист: кто-то из своих. Утром, если спать не уйдет, он сумеет сложить один и один и понять, что мимо пролетел тот самый "дикий" русский танк, наделавший шороху в их тылу. Но станет ли докладывать начальству, что проморгал врага?

В любом случае, больше рисковать не стали. Олег приказал повернуть к фронту. "Бэтешка" проехала немного на восток и, как стало светать, затаилась в лесу. Пехота нарубила еловых лап, замаскировала машину. Сержант выставил секреты, чтобы местные не набрели, и взялся сортировать добычу, осматривать мешки и ящики. Ильяс двинулся на разведку.

Лесок оказался правильный — чуть на холме, узкий ручей с болотцем внизу, за ручьем — поля. Гравийка заворачивает сначала в лес, а после подымается в горку и идет мимо развалин одинокой церкви. Если забраться на колокольню, то видно окрестности километров на десять. Вот туда и потопал Ильяс.

Вернулся он быстрее, чем рассчитывал. И с дурной вестью — гости пожаловали. Два танка пылят от села к селу с явным намерением догнать ретивого беглеца. Почему он так решил? Уж больно петляют, в деревнях останавливаются, не спешат. Скорее всего, немецкое начальство побоялось оставлять без присмотра бузотера у себя в тылу. Или обидели они кого-то сильно. Как бы то ни было, но танки в погоню фашисты отрядили. И не только их. Перед танками катила пара мотоциклов, а сзади тряслась машина с пехотой.

Как рассвело, над лесом пролетела "Рама". Разведчик шел к юго-востоку, но не к линии фронта, а кружил над лесами и проселочными дорогами. Насолили они немцам!

Олег сказал, как отрезал:

— Если не мудаки желторотые, то и дальше так пойдут — мотоциклы в авангарде. Засады боятся. Пусть! Разведку пропустим, остальных из кустов раскатаем!

Пехота переглянулась:

— Может, не по нашу душу? Просто кто-то отстал и теперь нагоняет своих? — заметил кто-то.

— Тогда бы к линии фронта ехали, а не вдоль ее, — возразили рыжий и нахмурился. — Отставить терки! — и уже Ильясу. — Скоро их ждать?

Тот прикинул:

— Если не ошибутся направлением, то через час.

Следы гусениц на съезде в лес бойцы еще на рассвете замели, но в следующей деревне немцы узнают, что русский танк не проезжал, так что, вернутся. И будут искать — осторожно, с опаской.

— Добро. Будем делать их здесь.

Пехота загудела:

— Как "делать"? Их же больше!

Сержант набычился:

— А станет меньше! Правильно сработаем — вовсе не останется. "Хвост" надо рубить — иначе не отвяжутся! Отставить сопли и готовиться к бою!