Том 4. Овцы на бойне

— Сегодня гостей не принимаем, — с ненавистью произнесла она. — Приходите потом.

— Это еще почему?

— Хозяйка болеет.

— Чиери-чан? — удивился Аяо. — Ее что, кто-то обидел или побил?

— Вам-то какое дело? — женщина коснулась родинки. — Нельзя сегодня. Идите, вон, в ресторанчике посидите.

— Но я за Чиери-чан переживаю, — бесстрастно сказал Аяо.

— Да мне всё равно.

Аяо вынул телефон и, поглядывая на женщину, набрал номер Чиери.

— Глупо, — злобно сказала женщина.

Гудок, еще гудок. Чиери не брала трубку.

— Ладно, потом зайду, — сказал Аяо.

— Ага, иди.

"Трудно, наверное, наследнице Треугольника живется, — подумал Аяо. — Риск большой. Даже ворота оплавить могут. Мерзавцы, негодяи".

Потерпев неудачу с Чиери, он направился в центральный информаторий. Тот располагался в Сибуе. Аяо сошел на станции, осмотрелся, увидел огромную, будто бурлящую толпу, над которой стояли здания со стеклянными стенами; подумал, что следовало бы купить путеводитель.

Купил. И по ненадобности выбросил.

Заметив статую Хатико, верного пса, Аяо подошел, чтобы рассмотреть получше. Статуя была сделана из грубого железа. Это второй вариант памятника. Первый, созданный еще при жизни верного пса, в войну был переплавлен в грейфрайерса Бобби; в обществе сильны были проамериканские настроения. В 1948 году грейфрайерса Бобби распилили на части, а части эти украли. Японские власти поняли, какие настроения владеют народом, и восстановили памятник Хатико.

"Семь лет он ждал хозяина. Семь лет провел впустую", — подумал Аяо.

Он рассеянно погладил Хатико по голове и отправился дальше.

На квадратной площади, ограниченной громадными телеэкранами, показывали Мастерпис. 472 серия, с цензурой. Отаку, нагруженные мангой и онани-фигурками, стояли на влажных камнях мостовой и смотрели новую серию. Неподвижные глаза их мерцали. Аяо рассудительно обогнул площадь. Он остановился на сороковой серии и не хотел портить себе удовольствие от дальнейшего просмотра.

Путаясь в названиях улиц, объектов и зданий, Аяо кое-как добрался-таки до центрального информатория.

В этом сером здании, выстроенном в форме шестигранника, хранилась общедоступная информация о жителях Токио: дата и место рождения, образование, профессия, группа крови и прочие заморочки. Аяо интересовал адрес. Отметившись, он сел за свободный компьютер и ввел в поиск:

"Пульвермахер как найти"

Первый же результат выдал:

"Пульвермахер, Люсинда. Район Минато, квартал Таканава. Въезжайте на главную улицу, пропустите три поворота налево, на четвертом поворачивайте, дальше до супермаркета и налево, после прямо до табачной лавки. Искомый дом — следующий. Благодарим за использование нашей системы".

Адрес Аяо записал на бумаге, одолженной у старичка-регистратора. Тот вежливо осведомился, хорошо ли работает система.

— Прекрасно, — ответил Аяо.

На улице он купил бисквит и съел, греясь под солнечными лучами. Жирные облака, напоминавшие морских животных, лениво текли от горизонта к горизонту. Громадные здания отбрасывали тень, что накрывала весь город.

Аяо решил пройтись пешком. Легким прогулочным шагом он пересек несколько кварталов, не глядя по сторонам. Аяо редко когда интересовался пейзажами.

Когда он проходил под домом, нависшим, подобно мосту, над несколькими домами поменьше, к нему подбежал мальчишка в белых кроссовках.

— Аямори! — сказал он и уставился на Аяо. — А ани с друзьями тебя искали.

— Чего?

— Я их сейчас позову, — сказал мальчишка и умчался прочь прежде, чем Аяо остановил его.

"Странно всё это".

Пожав плечами, Аяо пошел дальше. Но не успел он выйти из тени, отбрасываемой домом, когда его нагнал тот самый мальчишка. С ним был и долговязый парень лет восемнадцати, в красной футболке и скейтерских кедах.

— Ани, — сказал запыхавшийся мальчишка, — вот он, Аямори, как я и говорил.

Долговязый протянул руку и хлопнул Аяо по плечу.

— Реально Аямори! А я, блин, не верил.

Аяо стоял, удивленный.

— Так ты жив, оказывается! — продолжил долговязый. Лицо у него было открытое и простодушное.

— Я жив, — сказал Аяо.

— Я думал, ты умер! — сообщил парень. — Ты у нас не появлялся еще... с весны, вроде как. Слушай, Аямори, а чего случилось-то? Решил исправиться, что ли?

И парень расхохотался. Смех подхватил и мальчишка в белых кроссовках. Долговязый немедленно отвесил ему подзатыльник. Мальчишка заныл, но долговязый сказал безжалостно:

— Не вой! Домой иди. Домой иди, я сказал!

Он проследил, чтобы мальчишка ушел прочь.

— Мой младший, — сказал долговязый, извиняясь. — Кано его зовут.

Аяо спросил:

— Ты сказал, что я исправился. Что это значит?

— То и значит. Да это, блин, прикол был. Аямори просто не мог встать на путь исправления. Иначе это был бы не он.

Аяо размышлял тем временем:

"Аямори — это я, вероятно. Аямори. Ацумори плюс Аяо? Да, скорее всего. Этот человек, — и Аяо искоса взглянул на парня, — имеет отношение к моей прошлой жизни. Я получил шанс побольше узнать о своем потерянном прошлом. Могу ли я упускать его? — он снова посмотрел на парня. — Пожалуй, что и могу".

Парень нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая его реакции.

— Как тебя зовут? — спросил Аяо.

— Такеюки. забыл, что ли? — чуть нахмурился парень.

И, почти не прерываясь:

— Ты знаешь, что Таро-чана забрали в колонию? А Сейджи-чана так и вовсе — убили втихую. Вот ведь сволочи. Это им с рук не сойдет. Сузухара-сан давно уже говорит: пора с ними кончать. Аямори, ты чего думаешь? Сумеешь с нами выйти?

— Я, — только и произнес Аяо, когда назойливый, крикливый Такеюки перебил его:

— Я знаю, ты медленно думаешь. Ты, главное, сильно не напрягайся. Аямори-чан, ты скажи просто: ты выйдешь с нами, или как?

"Он раздражает меня", — подумал Аяо.

— Cвой меч принесешь, деревянный. Пригодится.

— У меня был меч?

Такеюки аж подпрыгнул.

— Был! Ты им сломал Сейджи-куну руку, не помнишь разве?

Аяо не помнил. Ему уже надоел этот разговор.

"Семья и школа — вот общественные институты, в пределах которых мне нужно восстановить связи. Эти связи полезны, — подумал Аяо. — Жизнь показывает, что прошлый "я" касался и третьей сферы: входил в некую уличную банду, судя по всему. Нужны мне такое и в нынешней жизни? Нет, пожалуй. Предложение этого Такеюки стоит отклонить. Прощай, Такеюки".

— Ты не уходи, Аямори-чан, — словно прочитав его мысли, сказал Такеюки. — Мы же это, давно не виделись. Может, ко мне зайдем?

— Такеюки-кун, кем был твой отец?

— Чего?

— Кем был твой отец?

Такеюки был сбит с толку.

— Безработным. И вообще, он умер. А тебе, блин, это вообще зачем?

Аяо откашлялся. И сказал негромко, серьезно:

— Мой отец тоже умер, Такеюки. Он умер совсем недавно. И он был безработным, как и твой отец. Мое детство прошло в бедности и нищете, Такеюки; знакомо ли тебе такое? Уверен, что да. Отец говорил: "Однажды мы заживем, сынок!" — но он врал. И я врал в ответ: говорил, будто у меня есть работа. Каждый вечер я приносил домой деньги; я отбирал их у других, таких же бедняков, как наши отцы, Такеюки, — твой и мой. Я бил этих людей. Бил в кровь, бил до тех пор, пока не отдавали они свои деньги; они плакали при этом — ведь я забирал последнее. Я забирал последнее у них; нет, не у них даже — у их семей, их жен, их детей. Мне было стыдно. Но я говорил себе: так нужно. Ты понимаешь меня, Такеюки? Тебе знакомы эти слова, Такеюки — "так нужно"?

Такеюки промолчал.

С каждым словом он мрачнел все больше.

— Вижу, что знакомы, — со вкусом произнес Аяо. — Вот и мне. Я приносил деньги отцу. И он не спрашивал — потому что догадывался, откуда взялись деньги. Он боялся собственных догадок. А потом он умер. Пневмония, — это слово Аяо буквально выплюнул. — Он лежал и кашлял. И блевал в тазик, отрыгивая собственные легкие. Он был как никогда ничтожен в тот момент. Я думал: и ради кого я старался, ради кого топтал собственные принципы? Вот ради него, гнилого куска мяса? Я решил: отныне буду жить для себя. Накоплю деньги. Вырвусь из этого дерьма — любой ценой. И плевать, сколько пустых голов придется для этого расколотить!.. А потом отец подозвал меня к себе. Я подошел, гордый, горделивый. Я был такой умненький. Такой всезнающий. Я начал утешать отца. Сказал: "Не переживай, ты выздоровеешь", — сказал абсолютно равнодушно. А он, — Аяо подпустил немного грусти в свой металлический голос, — он взял мою руку в свою. И сказал: "Хреновый из меня получился отец. Надеюсь, я не сильно тебя испортил. Я скоро умру. Все наши грехи, и свои, и твои — я заберу с собой. Ты останешься чистым перед богами. Живи... и не сильно балуйся, хорошо?" И я не смог ничего ответить ему. А потом, через два дня, он умер. А я не могу найти ответа до сих пор, — Аяо сделал паузу. — Такеюки, я не пойду с вами. Понимаешь, почему?

Такеюки медленно закивал, потрясенный. Глаза у него блестели. Явно он что-то вспомнил из собственного детства.

Аяо сказал:

— Еще увидимся, Такеюки-кун.

— Да, пока... — выдавил из себя тот.

"Интересно, а кем является мой отец на самом деле? — думал Аяо, покидая двор. — Он жив, я знаю это. Но кто он? И кто моя мать?"

Стоит расспросить об этом нэ-сан.

Возвращаясь домой, Накахара Аюми прихватила с собой и Тецуну. Была надежда, что при посторонних пингвин не станет говорить глупости.

Но нет.

Едва Аюми переступила порог квартиры, как Моришима Такео вышел из-за угла и воскликнул:

— Аюми-чуууан! Ты не одна, а даже с подругой. Будь ты мальчиком, я бы решил, что ты сильно повзрослела, и пустил бы сентиментальную слезу. Но увы. Ты девочка.

Аяо перенервничала из-за Ацумори и принятого ею решения, а потому терпение ее было на нуле.

— Будь я мальчиком, врезала бы тебе хорошенько.

Пингвин решил, что с ним шутят. Он приободрился и стал вовсе невыносим.

— Девочки тоже дерутся, знаешь ли!

Аюми стиснула под одеждой отбойный молоток.

— Я знаю.

— Аюми-чан реально дерется, — вмешалась Тецуна. — Я сама видела, как она сразу двум уродам... Пам! И нету их. И ведь, гады, не постеснялись вдвоем на девушку лезть. Стрелять таких надо.

"Нет, только не это!" — ужаснулась Аюми, но было уже поздно.

Пингвин посерьезнел.

Нет.

Он разволновался.

— Тебя обижали... парни?

— Не твое дело, — сказала Аюми.

Вообще, не парни обижали ее, а она парней. Но пингвину об этом знать было не обязательно.

— Еще как мое! — Такео приблизился к ней, словно хотел обнять. — Ты ничего не бойся, Аюми-чан. Не стесняйся и все мне говори. Кто это негодяи?

— Неважно.

— Не покрывай их! — пингвин совсем голову потерял. — Я этих мерзавцев найду. Так им вмажу, так вмажу, мало не покажется. Ну же! Аюми-чан! Скажи, кто обижал тебя.

Он скрестил руки на груди, ожидая ответа.

Аюми мрачно пялилась вперед. Тецуна, испуганная тем, что ее слова стали поводом для расспросов, молчала и делала вид, что ее нет.

— Не хочешь говорить, не надо, — наконец вздохнул пингвин. — Сам их найду. Слишком мы, конечно... — он спохватился. — Подруга-Аюми-сан!

— Х-хай! — вытянулась по струнке Тецуна.

— Вы проходите, — пингвин показал на комнату Аюми. — Зачем, блин, в прихожей стоять...

Аюми почувствовала, как горят ее щеки. Пингвин распоряжался в ее доме. Словно он здесь хозяин. Словно он похоронил уже Накахару Рейко.

— Сволочь, — тихо сказала она.

— Прости, не расслышал, — смутился пингвин.

— Я говорю, мои проблемы тебя не касаются! — громко произнесла Аюми. — Тецуна-чан, пошли!

Она потянула растерянную Тецуну за собой в комнату.

— Но мы же семья, блин... — сказал ей вслед пингвин. Он выглядел огорченным.

Словно он своими дурацкими расспросами хотел сделать ей приятное.

Пингвин — идиот. Он действительно считает, что они с Аюми семья? Тогда он и вправду идиот.

— Садись, — сказала Аюми, указывая на застеленную кровать. Тецуна села.

Сама же Аюми закрыла дверь, чтобы пингвин, не дай бог, на них не глазел.

— Аюми-чан, — сказала Тецуна тактично. — Зря ты так со своим дядей. Он ведь беспокоится о тебе.

— Ага, беспокоится. Он еще и звонит, в самое неподходящее время. Достал уже. Не хочу с ним жить, надоел.

— Я все же считаю, что зря, — повторила Тецуна. — Он ведь неплохой человек. Помнишь, когда ты лежала в больнице, он навещал тебя, приносил там разное, всякое, фрукты...

— Фрукты, — кивнула Аюми. — Ну да.

Моришима Такео действительно навещал ее, и не единожды. Потом, правда, когда Аюми объявила, что видеть его не желает, он приходить перестал. Даже на своём настоять не смог.

Аюми села рядом с Тецуной, провела пальцами по ее небольшой красивой ноге, по тонкой лодыжке. Сказала:

— Ну хватит уже.

— Как хочешь, — Тецуна вздохнула, подложила руки себе под голову. — Чем думаешь заняться сегодня?

— Не знаю, — ответила Аюми. — Я хотела спросить у тебя кое-что. Ты только не удивляйся.

Тецуна опустила ресницы в знак согласия. И после столь тонкого знака спросила:

— А почему я должна удивляться?

Аюми закатила глаза. Порой Тецуна-чан, столь обаятельная в минуты молчания, сама разрушала собственное обаяние неуместными фразами.

— Вообще я...

В дверь робко постучали.

Аюми досадливо прикусила губу.

— Чего ты хочешь? Отстань уже от меня!

— Аюми-чууаан! — бодро произнес Такео из-за двери. — Я тут схожу пока, погуляю. Вам мешать не буду. Ключи у меня есть, можешь не беспокоиться. В общем, — он сделал паузу, — я пошел, ладно?

Даже здесь, в эту — столь уместную сейчас речь — он умудрился внести струю пошлости. Естественно, ведь пошлость составляла основу его самого.

— Иди, — сказала Аюми устало.

Когда дядя Такео ушел — а случилось это не сразу, он долго еще возился со своей обувью — Тецуна сказала:

— Он ведь брат твоей матери. Моришима ее девичья фамилия?

— Да. Накахара — это фамилия моего отца. Они с матерью сейчас в разводе. Отец живет... ну, там, — Аюми неопределенно махнула рукой в сторону окна. — Где-то в городе. С другой семьей. Я с детства его не видела. Можно позвонить ему, телефон у меня есть... но не хочется. Вот просто не хочется.

— Понимаю, — сказала Тецуна.

Помолчали.

А потом Аюми спросила:

— Слушай, а где Ацумори-кун живет?

— Это... — оторопела Тецуна. — Тебе-то зачем?

— Нужно, — смутившись, Аюми взяла Тецуну за гладкую икру, стала водить по ней пальцем.

— Хватит меня тискать. Зачем тебе Аяо?

Аюми решила рассказать правду.

— Ацумори Аяо, он... он плохой человек. В общем, он мой враг. Я хочу дать ему, крепко дать. Чтобы он перестал быть моим врагом. Ну, понимаешь.

— Нет, — Тецуна прикрыла глаза. — И бить Аяо-куна я тебе не позволю. Ты так и знай.

— Но Тецуна-чан!

— Нет и нет, не дам, — Тецуна рассмеялась. — Серьезно, зачем он тебе? Я не прошу правды. Можешь сказать мне любую неправду, только пусть она выглядит логично.