| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Проходя мимо стенгазеты, они прыснули.
— Вы чего? — обернулся к ним учитель и тут же метнул взгляд на приколотый кнопками к картонному стенду кусок ватмана. — Твою...
Он проглотил совсем, было, вырвавшееся, и отвесил затрещину ближайшему парню.
— Да это не мы! — возмутился тот.
— Давай к кабинету, там меня ждите! Не мы...
Он подошёл к стенгазете, где под красивыми большими буквами "Великому Октябрю" был нарисован совершенно голый мужчина с вызывающе натуралистичными подробностями. Рисунок был сделан чернилами и стиранию не поддавался.
Парни ждали учителя, как было велено, у кабинета директора.
— Кто сделал, не знаешь?
— Кто ж признается.
— Курить есть?
— Здесь?! Офигел?
— Да он там с полчаса провозится.
— Дурак ты, вон уже идёт.
Учитель действительно вынырнул из-за угла коридорчика, отходящего от главного коридора этажа к кабинету директора. На ходу вытащил ключ, открыл дверь и буквально толкнул парней внутрь.
— Проигрыватель туда, пластинки сюда!
И стал рыться в стопке газет на подоконнике.
— Вот!
Он с удовлетворённым видом подошёл к директорскому столу, схватил на нём ножницы и стал быстро вырезать кусок из газетной страницы. Затем взял тюбик с клеем и выбежал из кабинета.
Школьники переглянулись и пошли за ним.
— А что, смотрится, — похвалил один из них, подходя к стенгазете.
На месте непотребного рисунка красовался портрет Ленина.
— Только не к месту, — заметил второй. — Здесь заметка об уборке школьного двора. Причём здесь Ленин?
— И опять дурак, — наставительно проговорил учитель. — Ленин всегда к месту.
И он, еще раз удовлетворённо оглядев свою работу, прихлопнул в ладоши:
— Всё, брысь все по домам.
Свет в коридоре был потушен, за исключением лампы у лестницы, поэтому стенд с фотографиями членов Политбюро был в полутьме и внимания не привлёк. Это уже потом, после праздников, будут тщетно доискиваться, кто на рисунке корабля с пушками и под красным флагом переправил его название "Броненосец Потёмкин" в "Бровеносец в потёмках".
Корабль в числе прочей советской атрибутики формировал фон для фотографий и находился прямо под центральным, больше других, снимков в первом ряду — портретом Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.
Фонари на улице, перед фасадом школы, светили в её окна второго этажа снизу вверх. Их свет и проникал в коридор — узкими полосами на потолке — через застеклённые фрамуги над каждой выходящей в коридор дверью; причуда типового проекта.
Младшеклассники любили, взгромоздив пирамиду из трёх человек заглядывать сквозь них во время урока, строя рожи сидящим внутри. За что были неизменно наказываемы. Если их успевали поймать.
Сейчас в узком световом квадрате напротив двери учительской тени двух голов то приближались, сливаясь в одно, то вновь отходили друг от друга.
Но это уже некому было увидеть. Коридор был пуст. Как пуста была школа. И потушены огни на всех её этажах.
Опустело пространство перед входом в школу, лишь безжизненный свет круглых фонарей на высоких тонких столбах серебром отливался на мокром — прошёл дождь — асфальте.
Где-то слева, где горели окна многоэтажного дома, соседнего со школой, и куда вела асфальтовая, в выбоинах, дорожка, обсаженная густыми и высокими кустами, слышны были громкие голоса вперемежку со взрывами смеха. Вдруг женские голоса затянули:
— Вот кто-то с горочки спустился, то, видно, милый мой идёт...
После второго куплета голоса сбились, один пытался продолжить, но — в одиночестве — угас. Что-то сказал мужской баритон, в ответ — смех. Опять, вперемежку и одновременно, зашумели несколько голосов, мужских и женских, постепенно угасая; компания удалялась.
Где-то в середине кустов, ближе в школьной ограде, послышался треск ломаемой ветки и приглушенный шепот. Ниже — мужской — и выше — женский. Потом шепот стих и там завозились. Женский голос ойкнул, что-то приглушенно сказал, мужской коротко ответил, женский было усилился, но оборвался, опустившись в сдавленное бормотание, как будто рот зажали рукой. Закачались ветки.
Рафаэль стоял у парапета набережной, спиной к школе. Внизу темнела река, сзади, за деревьями и кустами, которыми была усажена набережная, светились пунктирными рядами окон пятиэтажные дома, между которыми, ниже их, темнело трёхэтажное здание его школы.
На другом берегу реки перед Рафаэлем — от горизонта слева до горизонта справа, на всём пространстве, которое мог охватить взор — расстилалось море мерцающих огней, дымящих труб, а кое-где пылающих факелов. Заводы, заводы, заводы. Преимущественно — коксохимия. Промышленное сердце его города, центра шахтёрского края.
Рафаэль любил смотреть с набережной на эту картину. При свете ли дня, в темноте ли, она всегда впечатляла его своим размахом, внушала гордость, его тянуло к этой мощи, она олицетворяла для него нечто настоящее, корневое, смысловое, существующее помимо того, что окружало его здесь, на этом берегу, где располагались дома его района, самого дальнего от остального города, и поэтому — по другому берегу реки — забиравшегося к заводским окраинам.
Он обернулся — на свою школу, такую маленькую и непритязательную по сравнению с тем, что неровно гудело, периодически погромыхивая, там, через реку.
Окна школы были темны. Лозунг "Слава Великому Октябрю!" с одной стороны оторвался и сейчас, покачиваясь, грозил свалиться вниз. "Всё равно завтра или, скорее послезавтра, его снимут, — подумал Рафаэль. — Праздник кончился".
Он пришёл на набережную, чтобы успокоиться. Весь вечер, с тех пор, как стали расходиться — многие парами — Рафаэль искал Марину. Но так и не нашёл.
Она ушла, должно быть, раньше. И он не хотел думать о том, что, может быть, ушла не одна.
На небе, высоко над уличными фонарями и освещёнными окнами домов, мерцали звёзды. Должно быть, лёгкий ветерок, овевавший щеку Рафаэля мокрой свежестью, разогнал облака, лившиеся дождём ещё час назад. Юноша закрыл глаза и развернул лицо навстречу этому ветерку, вдыхая обеими ноздрями бодрящую свежесть, оставленную ушедшим дождём.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
