Наследник

— Дай.

Проследив за рукой мальчишки, крестьянин понял, что того интересует заткнутый за опояску топор.

— Зачем это?

Негромкое хмыкание мальчика совпало с тихим шелестом извлекаемой из ножен сабли. Стараясь не косить глазами на шагнувшего ближе правого охранника, крестьянин тут же вытянул вперед свой главный рабочий инструмент. И с тревогой наблюдал, как его вертят в холеных руках, примериваются к топорищу, а потом и вовсе — с помощью богато изукрашенного булатного ножа снимают тоненькую железную стружку с обуха. Только когда имущество вернулось к владельцу, тот облегченно вздохнул. Мужик без топора как без рук! Ни дров поколоть, ни по хозяйству чего справить, да и отмахаться им от лихих людишек тоже можно. При удаче.

— Нож?

Сызнова покосившись на обнаженную саблю, хозяин осторожно ответил:

— В избе.

На что малец, чуть тряхнув своей гривой, приказал:

— Веди!

С ножом повторилась та же история: осмотрел, покрутил в руках, снял тоненькую стружку-волосинку и без интереса вернул. Ничуть не стесняясь ни хозяйки, ни самого хозяина, гость с интересом разглядывал немудреную крестьянскую обстановку и утварь, легко прикасаясь или поглаживая особо понравившиеся предметы. Небольшая самодельная мельничка, аккуратно и с явной любовью вырезанные ложки, потемневший от времени и впитавшегося жира половник, добротная посуда из глины, резное пряслице жены, кожаный мешочек с солью... А на прадедову икону в красном углу перекрестился мимоходом, словно бы и нехотя!

— Какое еще железо у тебя есть?

— Разве только серп?.. Тогда все, более ничего нету.

Давно уже вернувший изогнутую саблю в ножны охранник вышел обратно в сени.

— Часто ли голодаете?

Офанасий с достоинством и заслуженной гордостью перекрестился:

— Господь миловал, нечасто. Последний раз было три лета назад, да и то немного, перед самой новью .

И с неясной тревогой наблюдал, как более чем странный юный родовитый подошел поближе к его деткам и внимательно разглядывает их. Начал с трех, мал мала меньше дочек, затем ненадолго остановился рядом со своим сверстником Ванькой, и напоследок мазнул взглядом по старшенькому, Перваку. Кхм, ну то есть Титу во Христе.

— Чем болеет?

Растерявшись как от самого вопроса, так и от того, что сыновья хворь заинтересовала гостя незваного и негаданного, отец семейства все же ответил:

— Под дождь мы с ним попали... Выстудился.

Вернувшийся в избу охранник принес с собой то, что Офанасий предпочел бы и вовсе не показывать. Недлинную охотничью рогатину с заметно истершимся, и даже чуток поржавевшим наконечником.

— Нашел, или купил?

— Выменял. По случаю.

История повторилась в третий раз — нож, тоненькая стружка, и полное отсутствие дальнейшего интереса. Спокойно оглядев притихшую хозяйку и детей, мальчик вышел, поманив вслед за собой хозяина.

— Скажи...

Не зная, как обратиться ко второму отроку, чуть задержавшемуся с выходом на свежий воздух, Офанасий выбрал самый безотказный вариант:

— Воин. А кому ты служишь? Как его звать-величать?

Приосанившийся поначалу малец вытаращился на нестарого еще мужчину так, словно увидал вместо него былинную Жар-птицу.

— Государем-наследником.

— Ох ты ж, Господи!..

Изрядно пришибленный открывшейся правдой, крестьянин как во сне отвечал на все вопросы Димитрия Иоанновича, показал ему хлеб нового урожая, хлев, коня, укрытую от дождя и прочей непогоды соху, доставшуюся по наследству от отца-покойника, еще какие-то мелочи... А в себя пришел только по возвращению в родную избу (потому как дома и стены помогают), и то, наблюдая как царевич быстро и с изрядной ловкостью делает непонятные записи, разложив на столе поднесенный ему малолетним 'воином' лист пергамента и переносную чернильницу.

— Я узнал, что хотел, добрый христианин.

Голос будущего великого князя, прежде властно-холодный (а думалось-то, что спесивый!), едва заметно изменился. Самолично свернув записи в свиток и передав слуге, дабы тот надежно упокоил их в специальном кожаном туле, мальчик подошел к приболевшему сыну хозяина. Коротким жестом поднял его на ноги и удивительно плавно провел рукой вдоль груди, прикоснувшись затем ладонью к ее правой половине:

— Сильно ли болит?

Поглядев на отца, старшенький хотел было ответить, но вместо этого невольно закашлялся. Да и потом говорил с едва слышными хрипами:

— Кха-кха!.. Не очень, государь-наследник.

— По воле Его да будет исцелен сей отрок.

Равнодушно отвернувшись, царевич вернулся обратно к столу, провожаемый изумленными взглядами. Затем эти взгляды скрестились на замершем от непонятных ощущений Тите, который вдыхал и выдыхал грудью раз от раза глубже и шире, пытаясь понять — куда исчез изрядно досаждавший последнюю седьмицу кашель и неприятная ломота в груди.

— Отче наш, иже еси на небеси...

Дети, хозяйка с хозяином, служка и охранник в полном молчании, и некотором обалдении наблюдали, как царственный отрок тихо читает молитву над небольшой плошкой, до середины наполненной обычной колодезной водой. С завершающим словом воду перекрестили, едва-едва коснувшись поверхности кончиками пальцев и крестиком на четках, затем наследник поманил-подозвал хозяина знакомым жестом.

Шлеп!

— Ох!..

— Тятя?!..

Совсем не ожидавший столь увесистой плюхи от детской еще руки, Офанасий едва не упал на грубые деревянные плахи пола.

— Это тебе за мысли твои, что думал обо мне в самом начале.

Хоть и не делась никуда красота царевичева лика, но с девицей его перепутать уже было нельзя.

— А это благодарность моя, за твое же гостеприимство. Три глотка выпьешь сам, два твоя супруга... Пожалуй, и старшему тоже можно столько же. Остальным и одного хватит. Пей!

Охранники смотрели на происходящее так внимательно, что семейству даже стало как-то нехорошо. А вот потом совсем наоборот — потому что колодезная влага с привычной едва заметной кислинкой налилась вдруг необычайной свежестью и отчетливым привкусом меда. Морозным холодком прокатилась по языку и гортани, лопнула в животе блаженным теплом, растекаясь затем по всему телу, добавляя детям здорового румянца и задорного блеска глаз, а у их родителей изгоняя прочь все тревоги и накопившуюся усталость.

— Се благодать Господня. Да пребудет милость его на вас.

Уже мало что соображая, Офанасий проследовал за уходящим дорогим гостем сначала в сени, а затем и на двор, с неподдельным безразличием отметив как легкие сумерки, так и изобилие соседских рож рядом с его подворьем.

— Димитрий Иоаннович, тебя уж потеряли.

Очередная гостья (в компании сразу трех воинов), скромно и вместе с тем богато одетая, легко и как-то привычно чуть поклонилась царственному отроку. Тот, не отвечая, мимолетно осмотрелся и, чуть усмехнувшись, остановил свой взгляд на выскочившей вслед за мужем хозяйке. Еще раз изогнул губы в легчайшем намеке на улыбку и как-то певуче попросил:

— Напои меня.

Пока та радостная (соседки от зависти удавятся!) бегала в дом, он шепнул что-то очень тихое статной красавице в одеждах незамужней боярыни. Служанка? Взял у нее в ответ что-то мелкое и как раз успел повернуться обратно, принимая небольшой глечик с молоком. Не торопясь, отпил примерно половину, затем передал кувшинчик молодой боярыне — та же, не задерживая его в своей руке, тут же отдала стоящему позади нее царевичеву служке. Ну а остатки молока вечерней дойки оценил самый удачливый страж. То есть тот, что стоял ближе всех к юному подручнику.

— Благодарствую.

О донышко опустевшего глечика едва слышно звякнула новенькая серебряная копийка, заставляя подозревать, что давиться завистью будут не только соседки, но и их мужья. Ночью в селе почти все не спали, взбудораженные увиденным, услышанным, а паче того — самостоятельно додуманным. В доме же у Офанасия перебывали все мужики, лучше любого палача запытавшие его на предмет любых подробностей столь невероятной удачи. Бедный Тит заработал головокружение, старательно вдыхая и выдыхая, а так же терпя чужие уши, прижатые к своей спине. Плошку со святой водой (в последнем никто уж и не сомневался) едва не увели, да и вообще — перед тем как расходиться, кое-кто из сельчан едва не подрался, выясняя, чей черед принимать у себя царственного гостя. Увы! Рано утром все желающие смогли подивиться на воинское учение юного наследника, вдоволь напоили его охранников утренним парным молочком, и... Все! С первыми лучами солнышка околица села опустела. Долго еще сельчане поминали это событие, выводя ту или иную дату 'от явленного государем наследником чуда Господня'...

* * *

Спокойный и очень ровный ход Черныша весьма способствовал раздумьям Дмитрия: тело уже без малейшего участия сознания делало все необходимое, вполне достойно восседая в довольно удобном седле, и тем самым освобождая внимание для другого. Мыслей и планов!.. Короткое посещение крестьянской хаты (назвать ее полноценной избой он все же затруднялся) принесло ему много нового. А заодно подтвердило большую часть того, что он некогда вычитал или просто услышал от знакомых историков.

'Хотя про забитость и неухоженность несчастных крестьян мне все же явно наврали — одежда чистая, на хозяйке и детях даже вышивку небольшую заметил, и лица спокойные. Повадки и движения основательные. А здоровье и вовсе конское! Под дождик сынок попал, видите ли!.. Вполне сформировавшийся средненький хронический бронхит и легкая ангина в довесок — и совсем не мешают ему весь день помогать отцу по хозяйству, а под вечер наверняка еще и на гульбища молодецкие бежать. Дабы, хе-хе, себя показать, да приглянувшуюся девку хоть немного полапать'.

Но про то, что на Руси шестнадцатого века был свирепейший дефицит любого металла, приятели по архивным раскопкам поведали чистую правду. Только топор крестьянина, отчасти смахивающий на секиру, был из качественного железа. Не весь, правда, а только вытянутая на наковальне пластина, сваренная с обухом, согнутым опять же из железа — но заметно похуже качеством. Примерно такого же, как у ножа и серпа, или чуть погнутого наконечника недлинного охотничьего копьеца. Все!.. И это в доме крепкого хозяина, явно не бедствующего (впрочем, и особой зажиточностью в нем тоже не пахло). Соха, вилы, ухват, грабли, борона и еще дюжины две необходимейших в любом хозяйстве вещей были вырезаны из дерева. Жилище сложено из толстых ошкуренных бревен и мха между ними, крыша из жердей покрыта дерном (впрочем, Офанасий явно собирался заменить его на клепку ), снаружи три нижних венца сруба присыпаны землей — для лучшей теплоизоляции. Лавки и пол с потолком из расколотых пополам, а затем старательно отесанных половинок бревен — причем на потолке сажи как бы ни больше, чем в печке. Два небольших оконца, затянутые бычьим пузырем и три немудреные держалки для длинных ровных лучинок, при должной сноровке вполне заменяющих восковую свечу. Толстые двери на массивных петлях все из того же дерева и кусков кожи, еще более толстая крышка-ляда холодного погреба, приземистая печка-очаг — и все это сделано без единой крупицы металла и своими руками, при помощи топора, ножа и позаимствованного на время у соседей ворота-перки . Сталь, если и бывала в доме гостеприимного крестьянина, то мимоходом — например, вися на поясах гостей.

'Или мытарей отца моего — сельцо новое, стоит на удельной земле, значит и налоги идут прямиком в семейную казну'.

Еще сильно разочаровало показанное ему зерно для посевной в следующем году: мелкое, какое-то даже невзрачное, с остатками соломенной мякины. Нет, разумеется что на селекционную работу рассчитывать было бы глупо — но уж на зачатки сортировки на обычное и отборное зерно он втайне надеялся. Ведь могли же люди догадаться, что от крупного зерна и всходы будут больше и обильнее?

'Видимо, агротехнический прогресс до этого пока не дорос. Или же делали когда-то, но подзабыли. Работы предстоит много... Эх-ма!'.

Но, в общем и целом, будущие подданные вызывали у него неподдельный энтузиазм. Крепкие. Неприхотливые. ОЧЕНЬ сметливые и просто нечеловечески выносливые, давно уже привыкшие как к 'ласковому' континентальному климату Московской Руси, с его коротким летом и длинной холодной зимой, так и к любым ударам судьбы. Вроде набегов оружных татей и людоловов с востока или запада, моровых поветрий, неурожаев и прочих весьма регулярных невзгод. Недаром же в Османской империи так любят набирать гребцов на свой галерный флот (в особенности на баштарды ) из полоненных славян — по сравнению с ними любой венецианец, грек или там австрияк дохнет на веслах раза в два, а то и в три быстрее.

— Димитрий Иоаннович?..

Выплыв из своих размышлений, царевич с некоторым удивлением поглядел на подъехавшего поближе Салтыкова. Затем на протянутый в его сторону небольшой бурдючок с оправленной в серебро горловиной. Уже открытой. После чего, незаметно передернувшись от отвращения, отрицательно качнул головой: во-первых, вполне можно и потерпеть до привала. Во-вторых, был бы это ягодный морс, парное молоко или сбитень, ну, на самый крайний случай хотя бы самая обычная, но обязательно свежая и холодная родниковая вода... А не набранная утром из очередного колодца, большую часть дня пробултыхавшаяся на горячем конском боку рядом с седлом, противно-теплая (Фу!..) и ко всему еще и разбавленная стаканом крепкого вина. Последнее добавляли для обеззараживания, но получившийся 'коктейль' не менее успешно убивал и его хорошее настроение. Ну и в-третьих — пить влагу с добрым десятком разных привкусов (причем одновременно) удовольствие для него куда как ниже среднего — хотя при сильной нужде, как думалось, он вполне мог бы утолить жажду из любой, самой что ни на есть грязной лужи. Причем без малейших последствий для здоровья. Поэтому, отмахнувшись от проявившего инициативу подручника, царевич покосился на солнце, затем перекрутился в седле, выискивая взглядом собственный возок, и мучающуюся в нем Авдотью. Вот уж кого следовало пожалеть!..

'Пожалуй, сегодня вечером обычным осмотром не обойдешься'.

Потому что его охранители и сопровождающие, руководствуясь в первую очередь приказом великого государя 'поспешать!', а во вторую тем, что царский сын едет на коне — заметно прибавили в скорости передвижения. Равняясь теперь не на медленный возок, а на вполне себе резвого мерина по кличке Черныш. Весь день в пыльной, душной и тряской повозке, поскрипывающей от непривычной скорости, чувствуя каждую кочку и ямку буквально всем телом!.. Брр!

'Про изнеженность русских боярынь тоже, получается, немного приврали — с такими вот поездками, любой зад поневоле обретет упругость гранитного валуна'.

Чуть тряхнув рукой, Дмитрий поправил обвивающие ладонь четки. Перещелкнул с десяток деревянных бусин, ощутил под подушечками пальцев гладкое тепло и в очередной раз задумался — над тем, почему каждый раз, когда он касается древней смолы, то ощущает зыбкий, буквально на грани чувствительности, 'привкус' энергетики отца Зосимы. Следовало ли это понимать так, что янтарь способен накапливать и удерживать в себе чужую силу? И только ли янтарь обладает такими свойствами, или же тут возможны варианты? Сплошные вопросы, а ответов на них — чуть.