Молчит женщина. Думает. Испугана. Необычное дело ей предлагают, совсем необычное. Очень опасное. Но Высунутый Язык больше ни чем не может помочь. Только советом. Его руки не тут. Его руки не стащат. Его руки в могиле. Вспомнил о них, о руках — и он сам уже там. Сразу же там. Где вонища и черви. Надо сражаться во тьме. Не закончено дело. Надо сражаться.
* * *
Порывистый ветер щекочет кусты, и те заходятся смехом, переливаясь блеском листвы и краснотой спелых плодов. Круглокрылый канюк, сверху кажущийся синеватым, завис над кустами. Прожорливая мышь забралась чересчур высоко в поисках самых вкусных ягод и совсем не заметила нависшей смерти. Канюк сделал несколько медленных обратных взмахов крыльями и не очень умело опустился в тускло-зелёную гущу. Белый Стервятник предстаґвил, как мышь ускользнёт, но обжора его подвела. Канюк неспешно поднялся над кустами с жертвой в когтистой лапе, подтянул лапу с добычей к голове и на лету оторвал полоску мышиного мяса. Очень маленькую полоску, но стервятнику всё равно стало завидно. Ведь не он оторвал, а канюк.
Белый Стервятник всё видит. Хрупкую мышь в высокой траве он разглядит из поднебесья. Хотя нет ему прока от серых мышей. Все достанутся канюку. Бурые мамонты — это добыча. Добыча добыч. Такую никто не оспорит. Всем хватит. Даже ненавистному Чёрному Грифу, даже мерзкому Белоголовому Сипу, если те вдруг прилетят. Но чтобы стал мамонт добычей, прежде шерстистый должен упасть. И не подняться.
Пока же мамонты плетутся далеко внизу. И нет от них прока. Ни от кого нету прока. Сверкающий свет заливает холмистую степь от широкой реки до самого небосклона, и трава, рыжая, как шкура льва, будто горит в этом свете. Но дальше к закату рыжее вдруг натыкается на зелёное, вдоль реки тянется полоса кустов и деревьев, а на другом берегу вообще только лес, тёмный, кудлатый и неинтересный. Далеко к полудню речной поток сливается с ещё более мощной водной лавиной. Сдвоенная река неукротимо поворачивает на восход, широкой лощиной прорезая туманные горы. За горами опять простёрлась обширная равнина до самого моря, но туда даже острому взору стервятника не дотянуться. Там чужие земли. И чужое небо. Там нечего делать.
У стервятника грязновато-белое тело, если глядеть на него свысока, как он сам любит взирать на остальных, а хвост и кончики крыльев заметно темнее, можно сказать, светло-чёрные. Перья на концах крыльев как растопыренные пальцы, и он цедит сквозь них восходящий тёплый воздух, и весь мир внизу тоже цедится острыми глазами стервятника. Ничего не укроется, ничто не ускользнёт. У него жёлтое лицо и лысый затылок, утеплённый едва заметным пушком. На жёлтом лице красуется блестящий жёлтый клюв с чёрным изогнутым остриём. После каждой сытной еды стерґвятґник полощет в реке свою голову, блюдёт чистоту. От этой бдительной птицы не будет пощады упавшим. Никому. Ни одному.
Канюк быстро расправился с мышью, сожрал на лету; Белый Стервятник и вовсе потерял к нему интерес. Куда приятнее наблюдать за львами, когда те замышляют охоту, когда их бесстрашный вожак вознамерился загнать добычу прямо на притаившихся львиц. Ведь львы охотятся не на мышей, львы заботятся обо всех. Когда только не дрыхнут вповалку. Как сейчас.
Львицы валяются на солнышке, задрав кверху лапы, красуясь белыми, бледно-пятнистыми животами, а изумлённые лошади наблюдают за ними так же, как и стервятник. Лошади подошли совсем близко и неприлично вытягивают морды, излишне любопытствуя. Молодой жеребец вообще едва не наступил на крайнюю львицу. Белый Стервятник даже представил: не хочет ли тот её растоптать? Нет, жеребец лишь желает получше запомнить смертоносный запах, чтобы всегда быть настороже. Всегда, когда львы не отдыхают, когда заботятся о других, о стервятнике в первую очередь. Но сейчас их разглядывать — только портить себе настроение, не нужны изголодавшейся птице эти ленивые неумехи. Лучше следить за мамонтами.
Вспухшее бурое стадо еле плетётся. Значит, еда стервятника плетётся к нему ничуть не быстрее. Он может не торопить свои глаза. Он умеет быть терпеливым. И если ему сейчас не насытить живот, он всё же может насытить душу. Насытить памятью.
Давеча рухнул шерстистый возле оврага. Огромная туша. Казалось, большая удача. Казалось, нет теперь нужды высматривать львиный помёт. Белый Стервятник тотчас был там. Но как следует поживиться не удалось.
Стадо косматых гигантов не желало оставить чужую добычу. Они рыли землю своими грозными бивнями и сыпали сверху на мясо. Они бушевали, и больше всех Старая Мамонтиха, но что они могли сделать, нелепые гиганты... Солнце клонилось к закату, всех ждали дела, всех ждал свой путь. И путь мамонтов звал их к реке. И они отступили. И тогда пришёл черёд Белого Стервятника.
Он камнем упал на огромную тушу. Нужно было разорвать живот возле заднего прохода, добраться до кишок, залезть внутрь, но клюв Белого Стервятника не способен проткнуть свежую шкуру гиганта. Как и клювы сородичей. И в суматохе они лишь сметали бессильными крыльями землю и ветки с павшего тела и пропускали гиен.
У гиен крепкие зубы. Кажется, камни могут они перекусить. Буро-пятнистые твари, нетерпеливо толкаясь, уверенно вскрыли брюхо — и Белый Стервятник наконец тоже мог лакомиться. Никакой драки не было. Хватало всем. Даже пришедший откуда-то из-за оврага старый одноглазый лев не задирался, впился в плечо и мирно жевал. Даже двуногий охотник вдруг выскочил из оврага и, спугнув старого льва, отрезал большой кусок мяса. Хватало всем. Двуногий быстро вернулся в свой овраг, а лев и все остальные вернулись к еде. Светлый хохолок на затылке Белого Стервятника испачкался кровью и внутренностями жертвы, он успел бы насытиться до отвала прежде темноты, но тут внезапно свалился кошмар.
Старая Мамонтиха возвратилась. Она неслась, поджав хобот, наклонив голову, без единого звука, и хотела пронзить бивнями льва, но рыжий хитрец в последний момент сумел увернуться, гиены тоже бросились врассыпную с жутким визгом, крылатым же пришлось туго. С набитыми мясом зобами никто не мог быстро взлететь. И перьевой смерч закружил по степи. Старая Мамонтиха никого не щадила. В неистовой ярости давила и рвала, втаптывала в землю уже безжизненные тела и тут же бросалась за новыми жертвами.
Белый Стервятник сумел-таки улизнуть. Смерть обошла его на сей раз. Не приметила сразу, а потом было поздно, когда он расправил крылья. Тяжело поднимаясь кругами, он с ужасом наблюдал, как гибнут сытые братья. Много погибло. Гиенам осталась пожива.
Передавив всех раздувшихся птиц, сколько могла, Старая Мамонтиха столкнула тушу собрата в овраг. И долго забрасывала землёй. А потом спустилась ночь, Белый Стервятник вернулся в гнездо, ночью царят гиены, ночью никто не оспорит их право.
Утро, как и обычно, выдалось тихим. Такое же солнце, такой же ветерок. Всё та же иссохшая степь.
Белый Стервятник поднялся в свой новый дозор, и его поражало пустынное небо. А на земле в глубоком овраге всё ещё пировали ненасытные гиены и острозубые шакалы. Только старого льва больше не было. Но в овраг Белый Стервятник соваться не мог. Там бы он не взлетел никогда. Нет, теперь дожидался он другой удачи. Он зорко следил за усталым стадом Старой Мамонтихи и видел, как трудно идти им к реке наперегонки со смертью. Возбуждающие струи утробного газа больше не клубились у них позади. Ведь безмерные животы давно были пусты. И ещё Бёлый Стервятґник видел по бокам стада, вдали, сопровождеґние. Двуногие прочили гигантов своей добычей, втыкали в их огромные следы свои острые палки, калечили тени, а умная птица знала: после двуногих всегда остаётся, чем поживиться. И хотя сейчас позади за двуногими оставалась горящая степь, клубы дыма, ненасытная утроба стервятника всё равно радостно урчала — вместо пустых животов мамонтов.
А мамонты как раз достигли развилки. Там, внизу, сходятся вместе овраги и дальше к реке можно идти только двумя путями. Но для мамонтов вообще путь оставлен один. Двуногие очень хитрые. Они прекрасно знают, что мамонты могут и чего не могут. Мамонты могут всё. Но они не умеют прыгать. Поэтому двуногим достаточно соединить два оврага неглубокой канавкой, шутливым препятствием для любого, но для мамонтов препятствием настоящим. Они не смогут перепрыгнуть. И у них в стаде детёныши. Потому они не станут становиться на колени и закапывать бивнями и ногами препятствие. Долго это, а они спешат. Поэтому и сворачивают на единственный путь без помех. Но этот путь как раз и ведёт их к ловушке, стервятнику сверху прекрасно видно, а самим мамонтам не видно ничего. Только голая степь. И двуногих сзади они тоже не видят и не чуют. Те далеко, на правильном отдалении. И они как гиены. Рассыпались широким полукругом и как бы охватывают стадо дугой — со всех сторон, кроме переда. Перед свободен. Туда пускай идут. Как только бурые гиганты решат повернуть, на их пути сразу возникнет огонь. Потому мамонты топают, куда надо. Куда надо двуногим. Да и стервятнику тоже. Правда, у них есть ещё ночь, ночью мамонты, наверное, могли бы попробовать улизнуть, если б всё знали и если бы не было с ними детёнышей, которым нужно отдыхать. Потому ничего не случается ночью. Мамонты никуда не убегают. Отдыхают немного и движутся дальше к ловушке.
Сама ловушка тоже видна стервятнику. Если мамонты будут двигаться прямо (а двуногие их заставят двигаться прямо, Белый Стервятник в этом уверен), тогда они выйдут к скалам недалеко от реки. Между скалами есть узкий проход. Там сейчас копошатся двуногие. Они запасают сухую траву. Много сухой травы у прохода. Как только мамонты войдут, позади них вспыхнет большой огонь, пути к отступлению больше не будет. Белый Стервятник раз уже это видел, как мамонты метались в огне. И надеется скоро ещё раз увидеть. За проходом тропа мамонтов быстро сужается. Её сдавливают две неглубокие канавы, которые постепенно сходятся вместе, сжимая тропу. Канавы двуногие тоже заполнили сухой травой, они вспыхнут, мамонты окажутся зажатыми огнём и сзади, и с боков. А спереди их ждёт большая поперечная яма. Ров. Лошади бы перепрыгнули эту яму с разбега, но только не мамонты. Этим ничего не перепрыгнуть. И на дне той ямы стоят торчком заострённые брёвна. Двуногие перекинули через яму гибкие деревца, забросали поверху травой, но всё это провалится под тяжестью мамонтов и первые в стаде окажутся в яме. А оставшимся некуда будет удрать. Там повсюду укрытия для двуногих. Они взберутся на окрестные скалы и спрячутся внизу за камнями. Они отовсюду будут метать свои острые палки и тяжёлые камни. Мамонты взбесятся от дыма и огня, станут давить друг друга и биться лбами о скалы. Если сумеют проскочить через огонь, там полно маленьких скрытных ям. На дне этих ям вкопаны колья. А между ямами двуногие как раз сейчас закапывают торчком свои острые палки. Их тонкие каменные наконечники едва торчат из земли, но когда мамонт с разбегу наступит, он сильно поранится. За ним потянется кровавый след, по этому следу его быстро настигнут. Мамонты проткнут свои ноги и не смогут бежать. Двуногие всех их добьют, никого не отпустят. Стервятник уже раз это видел. И был очень впечатлён. Никогда не забудет. Ни один другой хищник в степи и близко не способен на подобную охоту. Это охота охот. Стервятник ждёт её с нетерпением. После много поживы останется. На много дней останется. Для всех. И для него. Белый Стервятник только не знает, как двуногие заставят стадо войти в проход. Почему те не разбегутся по сторонам, почему не свернут в обход скал? Он сам непременно бы так и сделал, сверху это чётко видно и сразу понятно. Есть у двуногих какая-то хитрость, коварная хитрость, как-то они обманут глупых мамонтов и заставят войти. Белый Стервятник не сомневается, что обманут. Он уже предвкушает поживу. Из его клюва капают слюнки.
Солнце поднялось совсем высоко и нещадно опаляло светлые крылья, лысую голову и клиновидный хвост. Даже игривый верхний ветерок где-то прилёг вздремнуть, а Белый Стервятник не мог оставить свой пост, кружил и кружил над стадом глупых гигантов, сверху, впрочем, не выглядевших особенно большими. Никак не больше, чем хитрость двуногих. Старая Мамонтиха, неизменно шедшая во главе стада, довольно часто посматривала вверх, будто ждала милости от беспощадного солнца или подсказки от безжалостной птицы. Но Белый Стервятник — уж точно — не желал ей ничего подсказывать. Единственное, чего он желал, так это попрыгать по её мёртвой туше. И по тушке спотыкавшегося детёныша тоже. По детёнышу даже в первую очередь. Из его клюва капали тонкие слюнки, но эти дождинки не могли долететь до иссохшей земли. Жадный воздух их поглощал, выпивал всю их влагу, оставляя лишь невесомую алчность, которая, может быть, и долетала до бурых запылённых спин. В этом мире нет жалости. Все хотят есть. Есть, чтобы жить. Жить и радоваться. Ведь величественна земля. И небо... И всё. Нет у стервятника слов, нет таких умных мыслей — но он же не всегда высматривает добычу. Не только добычу. Ещё он видит другое — прекрасную степь. И не выразить стервятнику этой красоты. Никак не выразить. Разве что клекотать, радоваться. И он клекочет иногда. А потом снова следит за добычей. Чтобы кто-то мог радоваться, кто-то должен отдать свою плоть. Стервятники давеча отдали плоть. Теперь наступал черёд радоваться тем из них, кто остался. Белый Стервятник остался за всех. Из его клюва капали тонкие слюнки.
Молод ещё Белый Стервятник. И, возможно, ему дольше всех парить над этой землёй. Век стервятника долог, если птица осторожна. Тогда переживает стервятник и мамонтов, и двуногих. Белый Стервятник тоже надеялся пережить и тех, и других. Потому что сверху ему виднее. Потому что он не торопится понапрасну. Потому что от своей судьбы никто не уйдёт.
А канюк пускай ловит тщедушных мышей, пусть канючит. И ленивые львы пускай спят. Мамонты движутся. Движутся, куда надо. И это главное.
* * *
Режущий Бивень притаился за большим камнем. При нём три тяжёлых копья и топор, больше не полагается. По левую руку спрятался Сосновый Корень, по правую — Львиный Хвост. Все готовы к большой резне. Вот-вот начнётся.
Но мамонты ещё не вошли. Если очень-очень осторожно выглянуть, их можно уже увидеть. Издали мамонты выглядят словно бы приседающими, но это обман. Режущему Бивню уже доводилось разделывать туши гигантов и он знает, как устроены их ноги. Прямые кости словно обуты в мягкие подушки. Из-за этого у мамонтов негнущаяся походка и ступают они как бы на цыпочках. Шаги громад не слышны, но если нагнуться и приложить ухо к земле, тогда можно почувствовать, как та дрожит. Как будто не хочет земля этой бойни, как будто боится. Но только за кого? За мамонтов боится? За людей? За всех?
Мамонты остановились. Осторожные звери. Хитрые. Просто так не войдут в опасный проход. Зачем им? Старая Мамонтиха сейчас решает, как обойти, с какой стороны. Две их только и есть, этих сторон, если Чёрный Мамонт сейчас не появится, может быть уже поздно.
Ни о чём другом вроде бы и не может думать Режущий Бивень, только о мамонтах, о предстоящей охоте, об удачной, успешной охоте... Но что-то стороннее всё равно есть в его голове. Что-то сидит там занозой, незримой, ушедшей под кожу — но ведь болит...
