Слишком много врагов

— Старался никак ее не компрометировать. Но мне бы не хотелось, Ваше высокопревосходительство, чтобы мои личные отношения с Елизаветой...

— Забудь даже и слова-то такие! Личные отношения! Нет у вас личных отношений и быть не может! Кстати, всех касается! Если вы с ней "друзья детства" и потом что-то у вас эротическое приключилось в Токио, где ты, кстати, не сумел замести следы и здорово подставил девушку, прежде всего перед ее мужем, это еще не основание, чтобы не рассматривать ее как чрезвычайно перспективный кадр для нашей службы! Ты много знаешь девушек из своего задрипанного ...., которые вышли замуж за французского дипломата? Да еще с таким характером, что у нее и муж, и все его посольство по струнке ходит? Вот когда ты мне табун таких приведешь, то может быть я про твою Лизу и попробую забыть. Все понял?

— Так точно!

— Что "так точно!"? Пойдешь табун собирать? И хватит об этом, капитан. Я на самом деле твоей Лизе готов руки целовать за то, что она вас помогла вытащить. Так что молись, чтобы все у нее и впредь было в порядке, если уж упустил такую девку в юности. А сейчас собирайся, бери своего доктора и сегодня же вечерним поездом двигайте в Хабаровск. А там вас встретят и дальше отправят. А Вы, майор, — обратился он к командиру местной группы обеспечения, — посадите пару своих ребят в соседний вагон, пусть приглядят. На этом все. Я сейчас к американскому резиденту, а потом обратно. Там в Монголии такое творится...

За те несколько недель, которые Федор сотоварищи провели в Маньчжурии, события на монгольской границе, действительно, развивались стремительно. Сначала ударный корпус, сделав глубокий обход, рассек коммуникации японской группировки и соединился к ее тылу с другим таким же корпусом, наступавшим ему навстречу. Армии многих стран мира в таких случаях впадали в панику и начинали сдаваться в плен. Но японцы повели себя иначе. Они встали в глухую оборону, продолжали закапываться еще глубже в землю, а командующий их группировкой издал приказ, в котором речь шла о борьбе до последнего человека. Явно специально японцы организовали радио интервью с ним корреспондента одной из французских газет, где японский генерал пообещал, что, когда у них кончатся патроны, он и его солдаты будут отбиваться штыками, а когда кончится продовольствие — будут питаться телами своих врагов. Услышав такое, журналист просто обалдел и задал вопрос, правильно ли он понял генерала? Тот подтвердил свои слова и что-то там еще добавил про вкус крови врага.

Сенсации в Париже всегда лепить умели. Нашлись ориенталисты, которые пустились в рассуждения о малопонятных для современного цивилизованного европейца обычаях сынов Востока, вспомнили "Речные заводи", где череда сказочных героев пожирает тела поверженных соперников. Так что заявление это было воспринято вполне серьезно и получило довольно широкий резонанс в мире. Свою лепту внесла и американская пресса, шумно завопившая: смотрите, с кем мы ведем войну! И почему вы еще не с нами? В Киеве, напротив, в результате резко увеличилось количество людей, которые уже давно задавали себе вопрос, а что мы потеряли в этой чертовой Монголии?

Армейская группа НКР при поддержке пары монгольских кавалерийских дивизий и казачьих частей УралСиба пыталась со всех сторон щипать окруженную японскую группировку, но получалось плохо. Японцев в "котле" было чуть ли не больше, чем войск союзников, а снаружи, с территории Маньчжоу-го подходили разрозненные части и соединения, которые раз за разом пытались хотя бы на время пробить коридор в "котел". К сожалению, довольно часто им это удавалось, поскольку снаружи котла плотной линии фронта не было. Степь фактически только патрулировалась бронегруппами ударного корпуса, и они не всегда успевали перехватить небольшие отряды японцев, пробиравшиеся в расположение окруженных войск по ночам. В результате японские войска в окружении пусть и очень скудно, но все же снабжались как боеприпасами, так и продовольствием.

Ситуация напоминала ту самую басню про медведя, которого удалось поймать, но теперь уже он не отпускал охотника.

К сожалению, потери киевлян росли с каждым днем, а командование армейской группы прекрасно понимало, что это — пока еще только цветочки. Какой бы вариант не был выбран: штурм окруженных японцев, или их жесткая долговременная блокада с перспективой продолжить военные действия зимой, счет потерям будет уже совсем другим. Японцев же, похоже, проблема потерь и общественного мнения не волновала вообще. Трудно сказать, были ли их солдаты действительно счастливы погибнуть за императора, но никто в самой Японии по поводу их гибели роптать не собирался.

Как обычно бывает в таких случаях, командование нервничало, требовало от подчиненных всего сразу: пленных, разведданных, предложений по выходу из очевидного тупика. Ситуацию усугубляло еще и то, что казачьи патрули УралСиба перехватили в пустынных районах уже две диверсионные группы японцев, которые пытались доставить в тыл союзной группировки штаммы заразных заболеваний. Так что прибывший во Владивосток генерал-советник практически каждую минуту с ужасом ждал сообщений о начавшейся на монгольских кочевьях эпидемии. Что будет, если по войскам киевлян пройдет коса бактериологического оружия, он даже боялся себе представить.

Вот в такой обстановке Федор с Николаем выехали на запад. Если до Хабаровска они еще проявляли осторожность, то дальше появилась возможность несколько расслабиться.

В один из вечеров, когда временные попутчики по купе вышли и они на время остались вдвоем, Николай под рюмку-другую коньяка и рассказал историю своих отношений с таинственной француженкой.

— Мы вместе росли. Больше того, наши отцы даже приходились друг другу то ли троюродными братьями, то ли еще кем-то. Но мой был инженером на железной дороге, а ее — из потомственных золотопромышленников. Так что, когда началась Великая война, мой пошел на фронт, а его — "ковал победу в тылу" и здорово на этом деле заработал. Отец погиб в 16-м году в Галиции, он тогда командовал бронепоездом. Мне всего 4 года было, мы с матерью вдвоем остались. Лизин отец тогда, правда, здорово помог: дал нам бесплатно квартиру в доходном городе, который только что построил рядом со своим особняком, матери работу нашел. Часто нас к себе приглашали, я вообще у них в доме можно сказать вырос. Лиза младше меня на два года была, так что дружили с детства. А как выросли: меня после гимназии в военное училище, понятно на казенный кошт, а ее отец отправил учиться в Париж, в Сорбонну. Он к этому моменту почти весь наш город под себя подмял, и вот такая блажь нашла: хочу, чтобы дочь в Париже училась!

Ну и доучилась. Француз, дипломат-ориенталист, виконт и все такое. Отец ее вообще в восторге был. Он к этому моменту на нашу дружбу — нет, доктор, ты не подумай, ничего такого — как-то косо смотреть начал. Так что вышла наша Лиза замуж и осталась во Франции.

А я как-то привык с детства учиться старательно и доучился — после училища направили продолжать образование с прицелом на работу в разведке.

И это закончил. Несколько лет прошло, послужил уже. И вот отправляют меня помощником военного атташе в Токио. А, сам понимаешь, как японцы на наших военных смотрят. Я только визы полгода ждал, а коллеге так и не дали. Так что весь аппарат у нас: военный атташе да я, зашиваемся, но разведку делаем. И все вроде неплохо получается.

И тут на приеме я ее встречаю с мужем — первым секретарем французского посольства. Поговорили, детство вспомнили. Решили еще встретиться. Да. Сам понимаешь, старые дрожжи. И с мужем у нее, видно, отношения так, не очень были. А я не женат. Меня уж начальство к этому моменту замучило: женись да женись. А все чего-то не хватало: то ли времени, то ли любви.

В общем, понеслось. Встречались чаще у нее, когда мужа не было. Хоть японцы за мной и следили плотно, но, в основном, все же за пределами нашего дипломатического квартала, внутри у них людей тоже хватало, но они другим больше заняты были. А что я там внутри квартала делаю — японцев мало интересовало. И вроде бы все нормально, оба довольны, как-то даже разговор зашел, а не попытаться ли нам изменить судьбу. Военный атташе, правда, на меня очень косо смотрит и все бурчит, что доведу до греха. Но мер принимать ко мне просто не может. Домой отсылать? А что он там один сможет сделать?

В тот вечер все очень удачно сложилось. Ее муж был большим любителем японского театра табуки. Не слышал никогда?

— Да я как-то не театрал.

— А это и нет театр вовсе в нашем понимании. Действия почти никакого и спектакли часов по пять. Играют только мужчины и вообще смотреть не на что. Но сами японцы в восторге. Думаю, это табуки их созерцательному характеру очень подходит. Я один раз сходил, и больше туда ни ногой.

Так вот. Были мы с ней в полной уверенности, что времени у нас более, чем достаточно. А там в этом театре несчастье — главный артист умер прямо во время представления! Они не сразу и заметили, поскольку он там по роли должен был долго сидеть молча. Ну, сидит и сидит. Молчит. Да еще в маске. Никто ничего и не видел. А уже и помогать поздно. Так и кончилось представление через два часа вместо пяти. И расстроенный француз отправился домой.

И понимаешь, все бы могло обойтись. Домики-то у них почти из бумаги, да еще его служанка у входа тормознула и что-то спрашивать стала, так что мы его услышали. Мне бы руки в ноги да в окно, Лизанька уже и вещи в руки сует, а меня что-то вдруг так разобрало. Чтобы я, офицер, от этого французишки в окна прыгал?

Так что как был выскочил я в гостиную, врезал ему как надо, да еще и заорал: "Это тебе за Бородино!"

Ты только меня не спрашивай, при чем тут Бородино. Никто из предков моих, насколько знаю, в сражении не участвовал и в Москве в то время не жил. Но вот само прорвалось.

Скандал был — сказка. Нет, внешне все в ажуре. Ну пробежался сибиряк голым ночью по сеттльменту — кого это волнует? Белые люди, имеем право. Французский посол с нашим отдельной встречи попросил, язва такая, но им скандал тоже не нужен был, так что договорились не разглашать. А вот как наши по мне потоптались — век не забуду.

И ведь понимаешь за что месили: не за то, что я с чужой женой..., а, говорят, какой же ты, к черту, разведчик, если от одного мужа тихо уйти не смог? А если бы там 20 японцев было, ты бы что, им морду чистил за Цусиму и Мукден? А если уж так любишь подраться, то нечего тебе, милок, делать в таком элитном месте, как военная дипломатия, а дуй-ка ты в войсковую разведку. Так вот я и попал в эту Монголию...

— А что Лиза?

— А ты сам не видел? А уж сколько лет прошло. Тогда-то меня сразу домой отправили. Сейчас перед тем, как нас к калитке отвести она мне выдала. Все тихо устроила, ты, наверняка, и не слышал ничего. И знаешь, сколько живу, не перестаю удивляться этим женщинам. Она, оказывается, не может мне простить не то, что я ее подвел, мужу набок нос свернул и скандал устроил. Она про это даже и не говорит. А вот, то, что вроде как не за нее его лупил, а кричал про Бородино, ей, видишь ли оскорбительно!

К этому моменту Федор окончательно утратил возможность сдерживать смех, который уже давно одолевал его, хотя и понимал, что Николай может обидеться. Тот, действительно, только махнул рукой:

— Вот и ты смеешься. А, знаешь, как генерал хохотал, когда я перед отъездом рассказал ему об этом? Потом, правда, перестал, задумался и сказал, что, скорее всего, все же не будет пытаться ее вербовать — слишком, мол, импульсивная, непредсказуемая и нетривиально мыслящая натура. Ну и слава Богу. А то еще втянут ее в какие-нибудь неприятности. Там коньяк-то еще остался? Давай, наливай, выпьем за ее счастье!

Так и коротали дорогу. Странная вещь, совместная поездка на поезде часто провоцирует людей на невероятные откровения, а уж каких только историй не слышали вагоны дальних поездов. Жаль, не умеют они их хотя бы записывать.

Однако уже в Омске заголовки газет привлекли внимание Федора и не отпускали до конца пути.

А что вы хотите, если крупными жирными буквами на первых страницах всех газет было напечатано:

"Беспорядки в Киеве! Убитые и раненые на Крещатике и в районе университета! Удалась ли попытка переворота? Где Верховный гетман и жив ли он?"

Глава одиннадцатая

В Киеве уже давно было нехорошо. Разочарование от итогов польской войны, подготовка к которой в течение ряда лет поглощала все основные силы страны, получило в качестве существенного дополнения откровенное непонимание целей войны монгольской, как практически сразу стали называть операцию армейской группы НКР в этой стране. Крупной ошибкой Верховного было то, что он не дал людям времени осознать новую реальность, а своей пропаганде — как следует вдолбить им в голову всю ту чушь, которой пытались объяснить неожиданный союз Киева с Ургой. Все же война — дело серьезное, она меняет образ мысли людей, приоритеты, вносит новые реалии в повседневную жизнь даже тех, кто непосредственно не воюет на фронте. У кого-то из соседей или знакомых кто-то ушел воевать и за него беспокоятся дома, а кто-то из известного тебе круга оказался ранен, или даже погиб. Газеты и документальное кино приближают далекую войну к домам людей, растут цены и становятся недоступными привычные товары — и это тоже следствия войны. И вот, не дав людям выйти из атмосферы одной, Верховный погрузил их в состояние другой войны. Причем существенное различие между ними состояло в том, что задачи и цели польской войны народу были понятны, а вот монгольской...

И не было поэтому особой радости у людей даже после известий о завершении окружения японской группировки. А тут еще и интервью японского командующего...

Через пару дней после его публикации на Крещатик вышла небольшая — всего человек 10 — группа женщин с плакатами, на которых было написано:

"Долой войну! Я не хочу, чтобы моего сына съели в Монголии!"

Их, как водится, быстро прибрали в полицию, но было уже поздно. Жуткая фраза очень быстро стала известна практически повсеместно и очень точно отразила преобладающее отношение в обществе к монгольской авантюре. Вариации на эту тему были самые разные, но главное состояло в том, что затея Верховного была окончательно и бесповоротно скомпрометирована.

Никакая правительственная контрпропаганда уже не работала, над ней в лучшем случае смеялись, в худшем же могли и морду пощупать. Попытки представить общественности нескольких героев боев в пустыни кончились еще хуже. Тему каннибализма перебить было невозможно. Причем в наиболее радикальных комментариях речь шла уже не о каннибалах-японцах, а о людоедских наклонностях собственной киевской власти.

В первые дни Верховному даже боялись докладывать о происходящем. Сам он уже давно не читал никаких газет, а обзоры прессы опытные сотрудники его администрации составляли так, что свежий человек, прочитав их, решил бы, что речь идет о каком-то совершенно ином, не известном ему государстве. Такой подход, конечно, только усугублял глубину заблуждений, в плену которых находился Верховный, и провоцировал его на не понятную непосвященным лицам острую реакцию на любую критическую или просто даже объективную информацию, которая иногда все же случайно его достигала.