Слишком много врагов

Слишком много врагов

Мир Новой Киевской Руси

Кому-то описываемые события могут показаться излишне мрачными. Но жизнь вообще не очень веселая штука. Далеко не все в ней происходит по уму и закону, честно и на благо человека. Но люди, особенно в России, к этому уже давно привыкли и продолжают жить, часто не благодаря, а вопреки. А как же иначе?

Пролог

В последние дни декабря 1943 года Киев праздновал победу. Вернее, было бы даже сказать: ПОБЕДУ. Именно так, заглавными буквами и писали, и произносили в эти дни граждане и особенно представителей властей Новой Киевской Руси завершение третьей и — как хотелось всем верить — последней в истории войны с Польшей, закончившейся взятием Варшавы. Как это часто бывает, граждане при этом были совершенно искренни, а власти несколько лукавили, поскольку хорошо понимали, что реальный разгром Польши в значительной степени нивелировался вмешательством в конфликт "больших европейских дядек". Еще недавно остро спорящие между собой из-за мало кому понятных и интересных вопросов ближневосточной политики англичане и французы как-то очень быстро забыли о противоречиях между собой и вместе надавили на Киев. Да еще как надавили. В Черное море вошел их объединенный флот под предлогом визита на празднование 20-летнего юбилея светского турецкого государства. Три линкора, авианосец и полдюжины тяжелых крейсеров в сопровождении отряда легких сил заложили хитрую петлю в западной части Черного моря, показавшись в виду сначала болгарских и румынских портов, а затем и Одессы. Против такой компании морские силы НКР явно не плясали. Даже два остающихся до сих пор в строю линкора-ветерана Великой войны могли лишь завистливо проводить башнями с двенадцатидюймовыми орудиями своих более молодых европейских родственников, на вооружении которых был уже калибр в пятнадцать дюймов. Это была уже даже политика не канонерок, а линкоров и авианосцев.

Так что информированная публика прекрасно понимала: пшеков наконец удалось разгромить, но покорить Польшу окончательно не удастся. И действительно, очень скоро в Киев пришло приглашение, больше похожее на ультиматум, направить своих дипломатических представителей на мирную конференцию все в тот же проклятый Париж для решения вопросов касающихся будущего польского государства. Намек содержался уже в формулировке: у польского государства должно было быть будущее. В начале войны в Киеве надеялись решить этот вопрос несколько по-иному. Но не вышло. Сбежавшее из Варшавы польское правительство в специальном приглашении особенно не нуждалось, поскольку укрылось от наступающих войск НКР именно в Париже.

А как хорошо все начиналось...К этой войне готовились давно и всерьез. Упор был сделан на развитие новых, но уже очень популярных моторизованных и бронечастей. В начале 30-х годов, когда в страну пришел американский капитал и в Харькове был построен огромный тракторный завод, а в Нижнем Новгороде и Москве — автомобильные, при них были созданы военные конструкторские бюро, основным направлением работы которых стала разработка новых образцов танков и бронеавтомобилей.

Собственно, в Европе — а, следовательно, и в мире — в этот момент существовало две основные танковые школы: английская и французская. Философии они придерживались одной и той же — принципиально видов танков должно быть два: медленных, но хорошо защищенных — для сопровождения пехоты при прорыве укрепленных позиций противника, и крейсерских, быстроходных с легкой броней — для действий в глубине его позиций после прорыва обороны. Такие танки европейцы и строили, правда, в количествах не слишком значительных, отправляя к тому же значительную часть продукции на экспорт. Американцы всерьез танкостроением вообще не занимались, развивая флот и авиацию, в некоторых германских государствах что-то такое рисовали на кульманах и даже втихую лепили в единичных экземплярах, но у них не было ни денег, ни серьезной мотивации для реального развития танкостроения.

Харьковчане закупили отдельные английские и французские образцы, долго сравнивали их, купили в результате лицензию на двухбашенный британский "Виккерс" и даже наклепали под тысячу модернизированных машин с усиленной броней и одной башней с артиллерийским орудием, но на основе опыта второй польской войны 35 года выдали через пять лет нечто совершенно новое. Их машина — "Латник" — имела противоснарядное бронирование, большую башню с трехдюймовым орудием, широкие гусеницы и дизельный двигатель, спроектированный совместно с германскими конструкторами. К 43-му году новый танк уже переболел основными болезнями роста, был произведен в количестве более тысячи штук и неплохо освоен в войсках. Кроме того в бронетанковых частях имелось довольно значительное количество "русских Виккерсов", которые предполагалось использовать на второстепенных направлениях. Качество новой техники было уж во всяком случае не хуже французской, поскольку до 20% рабочих и инженеров на новых заводах приходилось на недавних переселенцев из Германии. Среди станочников они вообще составляли костяк трудовых коллективов, многие из иммигрантов работали преподавателями и мастерами трудового обучения в созданных при заводах ремесленных училищах. И хотя жизнь рабочих в НКР в этот период была явно лишена излишеств, немцы с хорошей профессией в руках охотно ехали в эту страну — уж безработица как дома здесь им никогда не грозила.

Вклад Нижнего и Москвы в дело моторизации армии не ограничивался одними грузовиками. Там специально для военных целей было разработано полноприводное шасси, на котором строились броневики различного назначения: разведывательные, транспортеры для пехоты, подвозки боеприпасов, мобильных узлов связи, установки артиллерийских орудий калибра до 122 мм.

Новую бронетанковую технику предполагалось и использовать по-новому. В Генштабе НКР полагали, что одни лишь быстроходные, крейсерские танки, оказавшись в глубине обороны противника, серьезных успехов добиться не могут — им понадобится поддержка пехоты, артиллерии, которые должны обладать не меньшей подвижностью, чем танки. Так и родилась идея механизированных корпусов, обладающих высокой ударной силой и способностью действовать в отрыве от главных сил. А значит, на колесах и гусеницах все — тыл, ПВО, снабжение, медицина. О пропорциях танков и пехоты споры продолжались, но формирование нескольких ударных корпусов, которым были присвоены имена прославленных генералов минувшей войны, было уже начато. И на их вооружение в первую очередь и пошли "Латники". В среднем учения этих корпусов в предвоенные годы проводились в три раза чаще, чем в целом по армии. До половины личного состава в них составляли сверхсрочники. Избыток сельского населения в стране был очевиден, города принять всех вчерашних крестьян не могли, и в этих условиях карьера унтер-офицера или даже просто служащего по контракту сверх срока рядового была для многих крестьянских парней неплохой опцией. 5 или 10 лет такой службы давали определенные льготы в дальнейшем устройстве, подтягивали образовательный уровень, позволяли приобрести определенные навыки и умения, которые потом могли пригодится в мирной жизни. Достаточно упомянуть хотя бы, что каждый пятый в этих корпусах умел водить автомобиль. А работа шофера в городе или в селе — это гарантированный кусок хлеба с маслом.

Не забыли и про пехоту, артиллерию, авиацию. Почти половину стрелкового вооружения армии теперь составляли модернизированные автоматы Федорова под уменьшенный патрон, кургузые трехдюймовки времен еще русско-японской войны заменялись более современными длинноствольными пушками, пехота училась ходить в наступление за огневым валом минометов, в каждой дивизии кроме легкого появился и тяжелый — гаубичный — артполк. Вооруженные силы менялись на глазах — без излишней спешки, но последовательно.

В Польше за всеми этими приготовлениями следили достаточно внимательно и меры принимали, ориентируясь, главным образом, на французский опыт, военную организацию и технику. Так что польская армия оставалась по преимуществу традиционной, пехотной, усиленной отдельными танковыми батальонами уже устаревших английских "Виккерсов" и более новых французских "Сомуа" с противоснарядным бронированием, которые стали закупаться позднее. Частей крупнее батальона в польских танковых войсках не имелось. Не было и понимания особенностей массированного применения бронетанковых войск. Впрочем, его тогда ни у кого в Европе и мире не было.

Наиболее боеспособные соединения располагались в восточной части страны, на территории "кресы всходне". Здесь сказался опыт войны 35 года, когда основные события развернулись в Белоруссии. Дурную службу полякам сослужило то обстоятельство, что две прошлые войны начинали они как хотели и когда хотели. Варшавским лидерам просто не могло прийти в голову, что в следующий раз ситуация может сложиться уже иначе и у них не будет возможности первого хода. Как и ранее, они рассчитывална скорое вмешательство Парижа, который не даст в обиду своих клиентов.

На этот раз, однако, и момент, и образ действия выбирали в Киеве. Подготовка велась серьезная. Политически момент был выбран идеально. В конце 43 года Франция и Великобритания, наконец, сцепились между собой из-за влияния на Ближнем Востоке. Спор касался контроля над нефтяными месторождениями и маршрутами доставки нефти. Спрос на нефть начал расти, ее все больше требовали быстро развивающийся автомобильный транспорт, растущая нефтехимия. Англичане и так уже располагали основными месторождениями в районе Персидского залива, но сейчас они решили взять под контроль нефтяные поля в Сирии и — на всякий случай — Ливии. Началась серия мелких "пустынных" конфликтов, в которых сначала участвовали только туземные формирования подконтрольных обеим колониальным державам территорий. Всем, однако, было прекрасно известно, кто стоял за ними, и градус напряженности между Парижем и Лондоном резко повысился. МИДЫ двух стран обменивались резкими нотами, военные приступили к реальным приготовлениям к возможным боевым действиям, стягивались флоты, командования авиации обеих стран всерьез изучали возможность нанесения авиаударов через Ла-Манш. До Польши ли тут.

Разработанный в киевском Генеральном штабе план войны предусматривал два сюрприза для Варшавы.

Первый касался стратегии. Одновременно наносилось четыре удара, однако лишь один из них был основным. В Белоруссии две группировки обозначали наступление от Минска-Борисова на Молодечно и от Слуцка на Барановичи. Южнее припятских болот, на Украине тоже две группировки наступали от Проскурова на Львов и от Новгород-Волынского на Люблин. Однако, только одна из них — Новгород-Волынская — рассматривалась в Киеве как наносящая главный удар и имела эшелон развития успеха в виде ударных корпусов на "Латниках". На первоначальном этапе она вообще шла по южному краю болот, пересекала целый ряд рек, текущих в меридианальном направлении, и тем самым представлялась для противника самой бесперспективной. Внешне все это вообще выглядело как попытка осуществить болезненный, но не смертельный кавалерийский рейд по польским тылам, поскольку после прорыва обороны на границе в первый эшелон группировки выдвинулись усиленные легкой бронетехникой казачьи полки. Шума от казаков было много, но все понимали, что ни захватить крупные города, коммуникационные центры, крепости, ни разгромить расположенные в польском тылу серьезные резервы они не смогут. Да и подвижность кавалерии в зимних условиях с каждым днем падала. Однако под прикрытием казаков все дальше и дальше на запад скрытно выдвигался второй эшелон этой ударной группировки в составе ударных корпусов. В их состав к тому же были введены специальные саперные части и понтонно-мостовые парки, которые обеспечивали несколько параллельных колонных маршрутов для движения техники. Особенно много пришлось им поработать на переправах, но ситуацию облегчало то, что наступление было начато в конце ноября, когда почва, многие водоемы и отчасти болота уже замерзли, а снега выпало еще очень мало. Под прикрытием казаков ударной группировке предстояло быстро достичь рубежа Люблина и Радома, а затем уже выйти в первый эшелон наступления и резко повернуть на север, к Варшаве. Считалось, что взятие польской столицы полностью дезорганизует управление польскими армиями и к тому же отсечет от центра страны группировку войск на границе с Пруссией. На трех остальных направлениях предполагалось обозначить активные наступательные действия, разгромить упреждающим ударом польскую авиацию и сковать тем самым противостоящие польские дивизии.

Задумка была изящной, но с сильным оттенком авантюры, если бы ее не дополнял второй сюрприз.

Состоял он в том, что в глубокой тайне Киеву удалось договориться с пруссаками о совместных действиях против Польши. Разорванная на две части Пруссия, уступавшая Польше и по численности населения и по военному потенциалу, с самого начала чувствовала себя весьма неуютно от соседства с воинственными поляками. Спорных территорий хватало, но это было даже не главное. Пруссаки реально опасались того, что рано или поздно, поняв, наконец, что НКР им не по зубам, поляки попробуют на прочность именно их, и хорошо еще, если дело ограничится только территориальными потерями.

Выступив же "вторым номером" на стороне НКР, они получали возможность и решить кое-какие территориальные вопросы, и, главное, надолго отучить поляков от любых военных планов. Дело того стоило, тем более, что много от них Киев и не ждал: надо было только влезть в конфликт и заставить поляков держать свои силы на границах с Восточной Пруссией и Бранденбургом. Говорят, что успеху переговоров с Пруссией военная разведка НКР была обязана своему внештатному советнику, бывшему генералу из разведки Балтийской Федерации. Этот человек действительно знал, кому, как и что надо было предлагать.

На практике же, как всегда бывает в военном планировании, получилось где-то лучше, где-то — несколько хуже.

Подавить польскую авиацию сразу же не получилось. По метеоусловиям упреждающий удар киевской авиации по аэродромам противника не состоялся. Ноябрь все же не лучшее время для полетов в наших краях. Однако погода и в дальнейшем была настолько плохой (облачность, снежные метели), что роль авиации в этой войне вначале вообще была минимальна.

В Белоруссии киевские войска довольно бодро перешли границу, но затем увязли в боях с хорошо подготовленными польскими дивизиями, там установилось примерное равновесие: встречные удары и контрудары, фактически дело шло к позиционной войне.

Львов поляки защищали отчаянно, город они отстояли и заставили наступающую киевскую группировку перейти к обороне. Захват же ряда пограничных польских районов, населенных преимущественно украинцами, был важен в политическом и пропагандистском отношении, но стратегически, конечно, ничего не решал.

Основная ударная группировка дошла до Радома. На подходах к городу поляки концентрировали типично антикавалерийские силы: батальоны пулеметных броневиков, отдельные подразделения пехоты с большим количеством автоматического оружия, легкую авиацию, а для завершения разгрома зарвавшийся, как они считали, киевских кавалеристов собрали собственную группировку кавалерии в составе четырех полков. Все было глубоко логично, но вот казаки вдруг куда-то делись, а вместо них через польские заслоны как нож сквозь масло прошли средние танки, за ними — колесные бронетранспортеры и самоходки повышенной проходимости, а те самые пресловутые казаки потом просто зачистили местность. Обеспечив себе плацдарм на левом берегу Вислы, ударная группировка начала поворот на север в междуречье основных польских рек. Стратегический успех был налицо, да к тому же еще и основные польские резервы в этом районе оказались разгромлены. Фактически ударная группировка оказалась в самом центре Польши, а дорога к ее столице была почти свободна. В целом на картах линия фронта выглядела настолько невероятно, что напрашивался вывод: или это — гениальный военный успех в духе Суворова, или — откровенная авантюра, которая кончится очень плохо. Нервы у командующего группировкой начали сдавать, и он сознательно пытался замедлить движение своих войск, требуя одновременно у Генерального штаба новых подкреплений, расширения полосы прорыва, закрепления на промежуточных рубежах и много чего еще.

И в этот момент ударили пруссаки. Нет, боевые действия они начали одновременно с киевлянами, но вели их осторожно: постреляли через границу, где-то ее перешли, а в основном просто прикрыли ее войсками. И вот в тот момент, когда обозначился удар на польскую столицу, они нанесли свой неожиданно сильный встречный удар с территории Восточной Пруссии. И тоже в направлении Варшавы. Только с севера. В принципе, за безопасность Восточной Пруссии в Берлине особо не беспокоились — укреплена она была солидно еще накануне Великой войны, поэтому на линии соприкосновения были оставлены пограничники, отмобилизованные местные формирования, даже военизированный резерв полиции, а вот дивизия регулярных и очень неплохо подготовленных прусских войск, перевезенная заранее в Восточную Пруссию морем, была брошена в наступление на очень узком участке фронта в направлении на Варшаву. Дальше началось соревнование: кто первый успеет к польской столице — пруссаки или русские? И это уже был разгром. Поляки лихорадочно снимали войска с фронта, сажали их в эшелоны и ... тут улучшилась погода и авиация союзников устроила "охоту на паровозы". Скоро выяснилось, что и крупнокалиберные пулеметы русских истребителей Поликарпова и 20-ти миллиметровые пушки прусских Хейнкелей отлично пробивают сталь паровозных котлов со всеми вытекающими последствиями. На польских железных дорогах наступил коллапс. А пешком от Бреста до Варшавы зимой в маршевых колоннах прогуляться, конечно, можно, но чьей она будет, когда ты туда придешь?

Так и получилось. В конце декабря 43-го года в результате одновременного штурма города с двух направлений Варшава была взята. Большая часть города досталась киевлянам. Они же держали и западный фронт окружения города. Удар по польскому национальному самосознанию был нанесен страшный. С военной же точки зрения ситуация стала вообще безнадежной: вооруженные силы страны оказались разрезаны на две группировки. Киев и Берлин потребовали от польских властей немедленной капитуляции. Продолжать боевые действия им было вовсе не с руки, тем более зима полностью вступила в свои права.

Ну, а дальше: французы, англичане, парижская конференция. Вскоре ударным корпусам, которые к этому моменту получили почетное наименование "гвардейских", пришлось передать контроль над польской столицей силам "миротворцев". Новой гвардии было смешно и обидно: два французских и один английский батальоны без серьезной техники и артиллерии, ставшие гарнизоном города, на фоне ударных корпусов смотрелись блекло. В знак протеста взяли и устроили без согласования с Киевом и "миротворцами" совместный парад с пруссаками в пригородах Варшавы. Прошлись как следует, затем вместе это дело отметили как положено, а после этого уже ушли. Сначала из Варшавы, а затем оставили и большую часть территории Польши. Впрочем, вести с поляками натуральную анти-партизанскую войну не очень и хотелось, а признаки того, что гордые "пшеки" готовы к активному сопротивлению уже появились.

Но, в целом, результат был неплохой. По условиям окончательного мирного договора НКР перешли территории Восточной Польши примерно с 12 млн населения, приобрела независимость Литва, а на Польшу были наложены серьезные военные ограничения. На этом "польский вопрос" в военном плане для НКР был закрыт. Пруссия тоже кое-что получила, но немцы для организаторов конференции были откровенной "красной тряпкой", и их требования старались срезать везде, где только можно.

Последствия даже такой короткой и победоносной войны для НКР, однако, были достаточно тяжелы. Эйфория от победы не могла скрыть того факта, что фактически несколько лет экономика страны существовала в состоянии жесточайшего дисбаланса. Военный бюджет за этот период увеличился втрое. Налоги возросли вдвое, госслужащим и всем, кому платило государство, 20% зарплаты выдавалось облигациями беспроцентных военных займов с обещанием оплатить их через 10 лет, аграриям ввели специальный сбор на "прокорм армии", который колебался от 5 до 15% урожая различных культур. А, главное, военное производство росло, колесо войны разгонялось и влиятельные группы промышленников, генералов и политиков были совсем не заинтересованы ни в перепрофилировании военных производств, ни в отказе от мобилизационной атмосферы в жизни общества.

По-хорошему, сейчас надо было бы срочно вкладываться во вновь приобретенные области. Инфраструктура там была достаточно отсталой, а вся хозяйственная жизнь была представлена аграрным сектором и ограниченным количеством небольших частных мануфактур. Номенклатура производимых товаров была настолько ограничена, что не позволяла этим районам существовать даже в режиме натурального хозяйства. Образование и здравоохранение тоже своей широтой и доступностью не поражали. Здесь нужны были люди, деньги и идеи, но поскольку инвестиции эти не обещали скорых дивидендов киевским заправилам тратить деньги таким образом было просто жаль.

И сейчас, в эйфории от победы они лихорадочно искали возможность для дальнейшего развития военного вектора развития Новой Киевской Руси. Вот только воевать пока было не с кем.

Глава первая.

Фейерверк зимой — это тоже очень красиво. Православная церковь, конечно, несколько косо посмотрела на праздники, устроенные в самый разгар рождественского поста, но Верховный гетман специально встретился с ее предстоятелем и даже не попросил, а потребовал не только не ограничивать верующих в предстоящем праздновании, но и принять в них участие, как говорится, по полной. Пост — постом, а благодарственный молебен в Софии во славу киевского оружия, да с колокольным звоном и выходом всего священноначалия в праздничных облачениях — вынь да положь. А то, что празднование на неделю рассчитано и продолжаться будет до Нового года, так тоже понимать надо государственный интерес. Не можем пока народу дать ничего, кроме праздника, но пусть все видят и понимают — ничего для него не жалеем.

Предстоятель опять начал сетовать, что зря, мол, в свое время перешли на новый стиль, Рождество приходится после Нового года праздновать, а какой уж тут пост вокруг елки, но Верховный пропустил это мимо ушей. Он тоже считал, что получилась какая-то нелогичная чересполосица, но, что сделано — то сделано, и Слава Богу, что сделано это не нами. У нас своих проблем хватает. А жить по своему собственному календарю такой насквозь европейской державе как Новая Киевская Русь неудобно, да и глупо.

Вот и расцветали фейерверки в морозном ясном небе всеми цветами радуги над Владимирской горкой, замерзшим Днепром и совсем не спящим, несмотря на поздний час, городом. Среди тех, кто любовался их вспыхивающими в неожиданных местах небосвода букетами с совершенно фантастическими сочетаниями цветов была одна еще совсем молодая пара.

Федор, выпускник медицинского факультета университета этого года, минувшим летом был вынужден резко изменить свои жизненные планы. Вместо интернатуры в хирургическом отделении университетской клиники, на которую он как один из лучших выпускников на своем курсе вполне мог рассчитывать, он неожиданно оказался призван в армию. Конечно, получить офицерские — пусть и узкие серебряные как у всех медиков — погоны сразу с четырьмя звездочками было довольно почетно, но хотелось другого: поработать с опытными хирургами, набраться опыта на ежедневных операциях, может и о диссертации подумать. Медицину Федор любил, а работать умел. Собственно, поэтому и стал он, сын учителя химии воронежской гимназии, без серьезной поддержки и связей, одним из самых перспективных выпускников. А тут — армия мирного времени, сколько там в госпитале будет операций и каких. Скорее все больше травмами заниматься придется.

Так оно и было несколько первых месяцев. Рутина. Хорошо еще, что госпиталь пока находился практически в предместьях Киева, но все время шли разговоры о том, что придется ехать в какие-то "лагеря". Федор не слишком разбирался в военных вопросах и не сразу понял, что его госпиталь — новый, фактически только что сформированный на базе киевского окружного — предназначен для одного из ударных корпусов.

В октябре от рутины вдруг не осталось и следа. Весь госпиталь — медиков, их оборудование и инвентарь — погрузили на грузовики и в автобусы и повезли куда-то на запад, в полную глушь. Разместились в каком-то селе под Новгород-Волынским, но разворачивать госпиталь не стали, видно собирались ехать дальше. Кстати, реального военно-медицинского опыта из всех врачей госпиталя не было у одного Федора, те, кто постарше, уже успели повоевать с поляками, но и остальные уже служили в армии не один год.

Начало войны в ноябре для Федора означало бесконечное движение. Госпиталь разворачивался, стоял на месте 3-4 дня, опять сворачивался и ехал вперед. Раненых было пока не очень много, но работы хватало. В основном пока везли казаков, у которых своего госпиталя не было, и саперов. Были и обмороженные. Федор работал как проклятый. На первом месте для него, конечно, был профессиональный долг, но одновременно он понимал, что приобретает сейчас ежедневно такой опыт, который в киевской клинике ему не получить и за неделю.

В середине декабря Федор вдруг осознал, что своими скачками госпиталь переместился уже в самую середину Польши и направление его движения сменилось с западного на северное — к Варшаве. Раненых с каждым днем становилось все больше, уже дважды госпиталю приходилось оставлять в захваченных польских городах своего рода отделения — как правило, одного врача и несколько человек из среднего персонала с группой уже обработанных, но требующих стационарного лечения раненых, которых просто не имело смысла везти вперед. Как правило, такие отделения размещались в польских больницах и отчасти использовали местный персонал. С точки зрения классической военно-полевой медицины было бы правильнее эвакуировать раненых в глубокий тыл, так собственно и делалось на других участках фронта, но коммуникационные пути ударной группировки в основном зависели от автотранспорта, а возить раненых зимой на большие расстояния на машинах — совсем не лучшая идея. Федор, конечно, не знал, что при подготовке операции этот вопрос тоже рассматривался и было решено, что по мере движения вперед полевые госпиталя будут как бы открывать свои "филиалы" в захваченных польских городах. Кстати, для этого в их штат были введены дополнительные врачи.

И вот в один прекрасный день в середине декабря, когда госпиталь сворачивался и собирался в очередной раз двигаться вперед, его начальник г вызвал Федора и поручил ему остаться в городе для руководства таким "филиалом". С ним оставались фельдшер, две медсестры, старшина из хозвзвода и почти полсотни раненых. Федор от такого доверия совсем обалдел и начал робко объяснять, что он вряд ли с ним справится, на что начальник госпиталя хмыкнул и ответил:

— Ничего, пора начинать работать всерьез. А Вы что думали, главное в нашем деле — пули и осколки извлекать, резать и зашивать? Это и дурак сможет. А Вы теперь лечением займитесь, в строй людей верните. И активнее работайте с местными. Врачи здесь хорошие. Мы их, конечно, здорово потеснили, фактически попросили из их же больницы, но сейчас Вам для размещения раненых одного двухэтажного корпуса хватит, а два других им верните. И вообще помогайте, если будет возможность. Хирургический опыт Вы кое-какой уже приобрели, попробуйте теперь и административный слегка нарастить. Тоже дело полезное.

На робкий вопрос Федора, а где искать этих польских врачей, начальник госпиталя снисходительно объяснил, что в городе вообще-то уже есть комендант — донской казачий есаул — и по всем вопросам следует обращаться к нему.

Есаул Федору понравился: солидный опытный дядька. Но наградам видно — повоевал, да и хозяйству не чужд. Худо-бедно запустил притихшую после прохода войск и небольшой стрельбы городскую жизнь, даже снег заставил жителей сразу же с улиц убирать. Федор ему тоже глянулся — молодой и серьезный, и чином на ступень ниже, обращается со всем уважением. Наличие же в городе своей медицины повышало чувство самооценки коменданта.

С польскими врачами тоже все наладилось. Уже на следующий день после разговора с их главным врачом в двух освободившихся корпусах появился персонал, а затем и больные, а старшина из хозвзвода бодро ругался с польскими поварами и сестрой-хозяйкой, причем в суть их взаимных претензий Федор даже не пытался вникнуть. Все свое время он проводил у раненых. Там было по-разному. Кто-то шел на поправку, кто-то, к сожалению, нет. Обычная госпитальная жизнь.

Идиллия эта продолжалась неделю. Как раз в те дни, когда бойцы ударных корпусов завершали штурмовать Варшаву — до нее, кстати, было всего полсотни верст — к городку вышел эскадрон польской кавалерии при двух легких пушках. Позже никто так и не понял, куда и зачем шли поляки и что им вообще здесь было надо, но с казачьей полусотней, составлявшей почти весь городской гарнизон, поляки сцепились сразу и намертво.

Стрельба как бы каталась из одной части города в другую, то стихала, то вспыхивала вновь. К веселью подключились застрявшие в городе киевские тыловики, водители автомашин, экипаж догонявшего свое подразделение отремонтированного "Латника", командир которого буквально за час до начала боя появился у коменданта с требованием заправить его танк горючим, и даже коллектив военной пекарни. Комендант из окна своего кабинета в ратуше поливал из пулемета площадь перед зданием и ругал последними словами польских улан и своего заместителя, который увел основную его боевую единицу — отдельный комендантский взвод — в соседнее село, где якобы кто-то видел брошенную поляками цистерну с горючим. Тут еще дело в том, что взвод подчинялся непосредственно ему, а полусотня вообще была из другого, кубанского полка и ее командир даже и не очень скрывал своего скептического отношения к есаулу, попавшему на типичную тыловую должность.

Кончилось все в общем-то благополучно. Танк на последних каплях горючего прокатился по улицам, пострелял как следует, и это был неубиваемый аргумент. А тут еще и комендачи прискакали. Город они знали хорошо, и полякам скоро стало совсем худо. Они и начали сдаваться. Но перед этим умудрились влепить чуть ли не последний снаряд из своей пушки именно в здание госпиталя. Зачем они это сделали — этого вообще никто не понял. Но на войне загадочное случается часто. Госпиталь находился на окраине города, в стороне от всех основных событий. Оттуда никто, естественно, по полякам не стрелял. Федор с пистолетом и старшина с карабином заняли позицию в холле у главного входа так, на всякий случай. Уж если вокруг стреляют, а у тебя есть оружие, то его надо хотя бы достать, даже если стрельба — ну совершенно не твое дело. И вот как раз в двери главного входа и попал польский снаряд. Естественно, разворотили вход капитально. К счастью, хотя бы раненые не пострадали.

Позднее комендант очень активно использовал этот пример в разговорах с горожанами об антинародной сути польского правящего режима. Специально водил их к разбитым в щепки дверям, вздыхал, возмущенно мотал головой, разве что очи к небесам не поднимал. Есаул-то не простой был. Поляки задумчиво кивали, но реагировали слабо — больничная дверь была в городке далеко не самой крупной потерей в результате этой войны.

Старшина от взрыва не пострадал. Все же сверхсрочник, укрыться умеет, его из легкой пушки не возьмешь. А вот Федору прилетело. Последнее, что он запомнил: взрыв, удар по голове и полная темнота.

Польские коллеги диагностировали ему сотрясение мозга и контузию в результате удара по голове какими-то элементами дверной конструкции. Шишка, конечно, получилась изрядная. Прописали покой, постельный режим и снабдили грелкой со льдом.

Все бы на этом и кончилось, но в город занесло корреспондентов одной из центральных киевских газет. В Варшаву их от греха пока не пускали, вот они и ездили по соседним городишкам в поисках материалов. А тут такой случай: нападение поляков на мирный город, обстрел госпиталя артиллерией, врач с оружием в руках защищает раненых и получает ранение сам. Комендант-есаул, конечно, тоже постарался: и встретил журналистов хорошо, и угостил. Дал у своего пулемета постоять. Опытный был человек. Корреспонденты отписались, не забыв упомянуть и про бравого есаула. Статья была так, проходная, но попала как раз в ту информационную паузу, которая предшествовала окончательному взятию Варшавы. И прозвучала.

Дольше всех ругался потом начальник госпиталя, где служил Федор. Не будь статьи, его бы никто и не спросил, что там в городке приключилось с его врачом. Тут штурм Варшавы, раненые потоком идут днем и ночью, хирурги зашиваются и мест в госпитале не хватает. А ему теперь надо срочно направлять на замену Федора другого врача, решать вопрос с эвакуацией Федора и раненых, причем во всем этом, с его точки зрения, нет никакой нужды. Ну полежит Федор у себя же в отделении немного — шишка уже прошла, голова почти не болит, оставалась небольшая слабость. Так и польские врачи под рукой и фельдшер есть. Справятся. В госпитале намного жарче и ничего, справляемся. И приходится все это объяснять начальству, которое такие истории не любит по определению, поскольку его тоже кто-то сверху дергает с этой чепухой как раз тогда, когда и вздохнуть лишний раз времени нету. Так что на предложение сверху еще и написать на Федора представление на орден начальник госпиталя ответил просто нецензурно, что было отнесено на счет его известного дурного характера и воспитания. Кстати, именно из-за этих обстоятельств он, опытнейший врач и очень эффективный военно-медицинский администратор, в большие чины так и не вышел.

От срочной эвакуации Федор и сам категорически отказался. Отлежавшись пару дней, он начал помогать преемнику в лечении раненых и жизнь начала возвращаться в нормальную колею.

Взятие Варшавы медики отметили как положено, но особо не усердствуя, так как голова у Федора еще временами побаливала. И слава Богу. На следующее утро за ним приехали. Нет, ничего плохого не случилось. Напротив, оказалось, что Киев запланировал обширные празднества по случаю победы и по сему случаю туда срочно вызываются "герои штурма Варшавы", представляющие разные рода войск. Набрать героев среди танкистов, стрелков, артиллеристов, разведчиков и казаков было не сложно. Нашлись и штабные, связисты, кое-кто из тыловиков. А вот от военной медицины на слуху был только Федор. Его и включили в списки. Два транспортных самолета вылетают на следующее утро. Изволь быть на городском аэродроме вовремя.

Так и оказался Федор в последние дни декабря в Киеве. Прямо с аэродрома всю группу отвезли в казармы придворного гетманского полка, где разместили всех вместе, вне зависимости от званий. Предупредили, что это — на пару дней, а затем всем будут предоставлены отпуска. На следующий день предусматривалась торжественная церемония награждения у Верховного гетмана с последующим обедом.

Для придания церемонии настоящего военного духа — вроде как гетман награждает солдат, только пришедших из боя, — приехавших не стали переодевать в новую форму, а лишь дали возможность привести свою в порядок. В основном, просто отмылись в бане и погладились. Поскольку перед вылетом всех собирали миром в принципе выглядели они вполне прилично. Но сначала, естественно, неплохо, по офицерским нормам, накормили всех, не взирая на чины. Так что к вечеру сытый и готовый как следует выспаться после всех приключений последних недель народ приготовился отходить ко сну, пользуясь тем, что и разместили всех хотя и в одном помещении, но просторно — всем хватало мест на нижних койках.

И как-то так само вышло, что к Федору, расположившемуся в углу зала, потянулись сначала соседи, а затем и почти все остальные. Нет, серьезно раненых среди них не было, но выйти из многодневных боев без хотя бы царапин, ссадин, ушибов и прочих мелких травм было трудно. А тут время свободное и врач под боком. О чем поговорить найдется.

Так и начал Федор этот неожиданный прием, поблагодарив себя за то, что перед отлетом на всякий случай набил свою докторскую сумку всем, чем только можно. Теперь вопрос был только в том, надолго ли этих запасов хватит.

Скорее всего бы и не хватило, если бы в середине приема, когда он как раз менял повязку на руке поручику-танкиста, у входа в зал вдруг не прозвучала неожиданная команда: "Господа офицеры!" и в зал вошел командующий Киевским военным округом. Как это часто бывает с большими начальниками, этот генерал-лейтенант пребывал в полной уверенности, что если сам не проследишь, то подчиненные обязательно что-нибудь серьезное прошляпят, и любил накануне серьезных мероприятий по его части, особенно с участием Верховного, влезать в каждую мелочь. Собственно, все праздничные мероприятия, включая и завтрашнее, должны были проходить не совсем под его патронажем, в основном за него отвечал гетманский протокол, но оставаться в стороне от такого события было неразумно. Вот и решил он посмотреть своими глазами на тех, кто завтра будет олицетворять собой армию-победительницу на приеме у Верховного.

В целом приехавшие ему понравились. Смотрелись они, действительно, как люди, только что вышедшие из боя — во всяком случае в представлении генерала, который сидел на своем посту уже лет десять, — при ответах на поставленные им вопросы не тушевались, отвечали бойко, но с достоинством. То, что надо. Но вот импровизированный медпункт в углу привлек его внимание.

— Что здесь происходит? — сурово спросил генерал. — Что другого места не нашли? Почему прямо в казарме оказываете помощь? У вас что, здесь медпункта нет?

Федор с генералами до сих пор дела не имел, да и военным был случайным. Поэтому он просто, своими словами объяснил командующему округом, что и сам он здесь — не местный, а коллег перевязывает, поскольку и нужда есть, и время образовалось.

Слово "коллег" генерала добило.

— Так Вы тоже оттуда? Постойте, это же Вы госпиталь там от поляков защищали? — Газет генерал не любил, но уж такие материалы об армии ему докладывали. — И что, у Вас — теперь он адресовал свой вопрос стоявшему рядом командиру гетманского полка — не нашлось медицины, чтобы оказать помощь раненым героям? И их, медик, кстати, контуженный, как я помню, вынужден тут сам их черте чем бинтовать?

Это он, конечно, зря. Бинты у Федора были вполне нормальные, чистые, но вот лежащая на соседней тумбочке обертка от перевязочного пакета, в которую ткнул пальцем, генерал, действительно, судя по всему, в разных переделках побывала. Сам Федор на такие мелочи давно внимания не обращал. Но тут надо понимать другое. Гетманский полк, хотя и входил в состав частей Киевского округа, но был все же на особом положении, и командир его вел себя в отношении генерала подчеркнуто независимо. А тут такой косяк: отмыли, накормили, спать уложили, а о медицинской помощи не позаботились. Люди-то действительно из боя. А ну как завтра кто пожалуется Верховному?

Одним словом, потоптался генерал на командире полка славно. И не ограничился этим, а еще и в канцелярию гетмана нажаловался и своему главному медику в округе ввалил как следует. Полковник, в свою очередь, оттянулся на подчиненных, а главный медик округа — на всей своей военной медицине.

Так что к ночи набежало в казарму к "варшавянам" медиков примерно по два на брата. Злых как черти. Во-первых, погнали куда-то на ночь глядя — хотя какого врача этим удивишь, а, во-вторых, как выяснилось вскоре, совершенно напрасно. При таком уровне медицинской помощи пациенты кончились за полчаса, и вообще очень скоро "варшавяне" взмолились, чтобы их оставили в покое и дали спокойно поспать. Как же, щас! Еще часа два после отбоя дверь вдруг неожиданно открывалась и в нее врывалась очередная бригада с криками: кому тут нужна медицинская помощь?

Дело в том, что приказы в военном ведомстве похожи на волны от упавшего в воду камня — идут во все стороны и не очень быстро. Начальник окружной медицины дал команду прислать в казарму бригады из всех госпиталей Киева и ближайших окрестностей. А там все же не станции скорой помощи. Пока проснулись, собрались, транспорт нашли, поняли, куда ехать... Ну, и так далее.

Но и этим дело не кончилось. Разобравшись с командиром гетманского полка и своими медиками, генерал-лейтенант вспомнил о Федоре.

— А медика-то, кстати, чем награждают? — спросил он своего адьютанта.

Отвел получил не сразу — поздний вечер, канцелярии закрыты, народ по домам уже. Но выяснили все же, что кроме медали "За взятие Варшавы", первые экземпляры которой и предполагалось вручить "варшавянам", Федору ничего не положено.

— Как так? — возмутился генерал, — парень хоть и молодой, но героический — госпиталь свой отстоял, да и медик видно от Бога — я сегодня сам видел, а мы его даже не отметим? Вечно у нас к медицине отношение такое — вспоминаем только, когда припрет. Пишите от меня представление немедленно на "Анну". Да, "клюкву" ему не стоит, что на скальпель ее повязывать? Сразу третьей степени! На грудь! И сейчас же мне принесите, подпишу и позвоню начальнику канцелярии гетмана. Такой просчет!

И здесь подняли всех. Все канцелярии открыли, людей собрали, написали, отвезли, там в указ срочно изменение вносили. Как служивый народ ругался — слов нет.

Но генерал был доволен. Как же, и о раненых позаботился, и забытого героя нашел. Даже Верховному гетману эту историю вкратце перед церемонией награждения рассказал. Ну, и гетманские подсуетились. В результате, вручая орден поручику-танкисту, гетман пожал ему руку аккуратно и спросил, не беспокоит ли рана?

Поскольку еще несколько дней назад эта рана — пустая зарапина по мнению фронтовиков — не мешала поручику в подбитом танке самому бросать снаряды в ствол орудия, заменяя действительно тяжело раненого заряжающего, тот совершенно обалдел, но бодро рявкнул: "Да хоть завтра в бой!"

Гетману это понравилось. Он лихо усмехнулся в усы и ответил:

— Завтра — это правильно! А сегодня не грех и ордена обмыть!

Обмыли, конечно. И на праздничном обеде, и после. Так что в бой на следующий день идти было бы тяжеловато.

Как раз в этот день "варшавянам" и вручили отпускные свидетельства на целых 30 дней. Федор при этот выяснил, что поскольку в корпус он попал из киевской окружной медицины, то и явиться ему после отпуска надо в управление медицинской службы округа. Правда, выдававший ему отпускное военный чиновник как-то хитро ухмыльнулся и сказал:

— Вас там уже ждут!

Но Федор пока внимания на это не обратил. Интересы его сейчас лежали совсем в другой плоскости.

Так вот он и оказался непосредственно накануне Нового года в Киеве с орденом, нашивкой за легкое ранение, гвардейским значком — госпиталь входит в корпус, который стал гвардейским? Извольте получить! — и медалью "За взятие Варшавы". Просто герой.

Откровенно говоря, на торжественной церемонии во дворце у Верховного гетмана Федор чувствовал себя крайне неловко. Такие категории как успех и слава были ему совсем не чужды, и он намеревался со временем сделать себе имя в медицине. Но сейчас никаких особых заслуг он за собой не знал и с другими привезенными из Варшавы бойцами себя не ровнял. Он видел, в каком состоянии привозили солдат и офицеров к ним в госпиталь с поля боя, знал, как тяжело отходят они от ран и сколько это продолжается. Так что с праздничного обеда Федор предпочел скрыться при первой возможности под предлогом последствий контузии, при которой выпивать совсем не рекомендуется. Тем более, что в личном плане ничего против внепланового и срочного посещения Киева он отнюдь не имел, и даже напротив был очень рад этой оказии. Был у него здесь свой интерес.... И звали этот интерес Мария.

Глава вторая

С Марией Федор познакомился два года назад. Он тогда еще студентом начинал практику в университетской клинике и попал под очередной разнос своего профессора, который одновременно исполнял обязанности заведующего отделением в клинике. В чем там было дело на этот раз, Федор сейчас уже и не помнил — профессор вообще считал разнос наиболее эффективным методом преподавания практической медицины и, весьма добросовестно относясь к своим обязанностям, занимался этим делом часто и со вкусом. Федор в тот раз был третьим из группы, попавших под раздачу, за ним в очереди было еще двое, да и общий уровень "критики" был в обычных пределах. Но для свежего человека все это звучало жутко. Будущие медики выглядели бандой неумелых, но очень усердных убийц пациентов, которых наконец-то вывел на чистую воду мудрый всезнающий профессор.

Именно так это все и восприняла, очевидно, девушка, которая какое-то время стояла в коридоре у двери ординаторской, а потом заглянула туда. Увидев ее профессор прервал свою тираду на полуслове, в отчаянии махнул на Федора рукой — мол, нет слов! — вышел в коридор.

Поскольку экзекуция могла еще здорово затянуться Федор минут через пять вышел за ним, намереваясь, как говорится, пойти помыть руки. Профессор с девушкой стояли в коридоре и на этот раз уже она что-то ему тихо выговаривала, причем профессор имел непривычно смущенный вид.

Возвращаясь через еще пять минут в ординаторскую, Федор видел уже завершение их разговора. Девушка, одета она была в халат и медицинскую шапочку завершила отчитывать профессора и передала ему небольшую сумку, после чего он виновато покивал головой и отправился в свой кабинет. В тот день коллеги Федора по учебной группе так и не дождались продолжения экзекуции. Через какое-то время профессор вернулся в ординаторскую, но воспитательный процесс будущих медиков уже не возобновился. Профессор просто посмотрел заполненные ими учебные истории болезней и предложенные назначения, в целом согласился с их выводами и распустил до завтра.

Уходя, Федор осторожно поинтересовался у старшей сестры отделения, что все это означает.

— Повезло вам сегодня. — усмехнулась она, — Машенька, дочка нашего профессора сегодня принесла ему покушать — видно язва опять обострилась. Заодно и сама его воспитанием занялась. Чтобы поменьше волновался. Он если кого и слушает, так только ее.

В последующие дни Федор неоднократно встречал эту девушку в клинике, и она каждый раз смотрела на него с возмущением. Надо сказать, что и это ей шло. Длинный просторный белый халат и шапочка вообще мало что позволяли оценить. Ясно было только, что девушка если и не откровенно высокая, то выше среднего роста, вероятно, довольно худенькая, с несколько восточными чертами лица и очень эмоциональная. Вслед за Федором и его сокурсники заметили очевидное: профессор, который метал громы и молнии в обычное время, становился спокойным и тихим после прихода дочери. Вопрос был в том, что приходила она далеко не каждый день, а до конца практики было еще два месяца.

Как-то однажды, когда Федору особенно досталось, он встретил Машу в гардеробе корпуса — она как раз сдала зимнее пальто и доставала из сумки халат и шапочку. В "штатском" девушка выглядела очень даже привлекательно, но вместо того, чтобы, поздоровавшись, обратиться к ней с каким-нибудь комплиментом, Федор начал совсем с другого.

— Здравствуйте! Вас ведь Маша зовут? А Вы не скажете, почему Вы так редко приходите в клинику? И вчера, и третьего дня Вас ведь не было? Что же Вы об отце так плохо заботитесь!

Девушка с изумлением посмотрела на Федора.

— Добрый день. Вот уж не подумала бы, что Вас это волнует. Судя по тому, что я слышала, Вам вообще следовало бы выбрать себе иную профессию. Зачем Вы в медицину пошли?

— Вас забыл спросить! А третировать студентов — это у Вас, похоже, семейное! — бросил ей Федор и выскочил на улицу, забыв даже получить в гардеробе свою студенческую шинель. Мороз, правда, несколько остудил его и минут через пять он вернулся в здание. Маши в гардеробе уже не было.

На следующий день он опять увидел ее на отделении и на этот раз она сама, явно смущаясь, подошла к нему.

— Здравствуйте! Вы ведь Федор? Я хотела бы перед Вами извиниться за вчерашнее. Я явно была неправа и сожалею о том, что сказала.

Потрясенному Федору все же хватило ума и смекалки, чтобы не просто буркнуть что-то в ответ, а пролепетать нечто малопонятное и тем самым закрыть вопрос и тут же пригласить девушку на чашку кофе с пирожными в небольшое кафе у входа в клинику, которое так и называли студенческим в силу максимально упрощенного обслуживания — посетители сами забирали в буфете чай, кофе и выпечку — и крайне демократических цен. Приглашение было не без колебания принято. Как потом оказалось, Маша еще училась в выпускном классе гимназии и посещение студенческого кафе, да еще и с молодым человеком было для нее совершенно новым опытом.

Много позже Маша объяснила Федору, что после их стычки в гардеробе она аккуратно поинтересовалась у отца, зачем он тратит время и силы на воспитание Федора и его сокурсников, если они, как он говорит, совершенно не годятся для врачебной профессии, и с удивлением услышала в ответ, что ребята вообще-то вполне нормальные, а кое-кто из них так просто вообще повернут на медицине, и, Бог даст, достигнет в своем деле немалого. Тут и прозвучало имя Федора. А что касается ругани, так и нас так же учили, и, слава Богу, выучили. Более того, что это за медик такой, который от бранного слова раскисает? А что с ним будет, когда жизнь человека спасать надо будет? Закалять надо ребятишек, характер у них воспитывать. Они не то, что к дурному слову, к тяжелейшим внешним фактором должны быть невосприимчивы, когда речь о больных идет. Что дурные слова, пули и снаряды над головой летать могут. А ты все с себя стряхни и лечи.

Маша, которая вообще-то собиралась стать педагогом, пришла в полный ужас от такого способа воспитания профессиональных медицинских навыков и решила, что она просто обязана извиниться перед Федором. Спорить с отцом она не стала — он прошел военным хирургом всю Великую войну, и убеждения его явно были выстраданы тяжелым опытом. А что касается изменений в поведении профессора после ее посещений, то она, поздний и очень любимый ребенок, действительно имела на отца огромное влияние и строго выговаривала ему за то, что он все время волнуется и не бережет себя, особенно когда у него обострялась язва. И старалась как можно чаще носить ему куриный бульон и паровые котлетки с пюре, благо жили они тогда в доме университетской профессуры в двух шагах от клиники, но заставить профессора сходить домой пообедать удавалось не всегда. Тогда же она и призналась, что специально закутывалась в просторный халат, чтобы скрыть под ним форменное гимназическое платье — как и многие другие учащиеся старшего класса она хотела казаться старше, а оно выдавало ее реальный возраст.

Так вот и состоялось это знакомство. И развивалось оно с тех пор по всем канонам жанра. Молодые люди ходили в кафе и кино, много гуляли, говорили о жизни, своих планах, прочитанных книгах и как-то само собой так складывалось, что становились они все более и более нужны друг другу и было понятно, что будущее свое они видят уже только вместе. Отношения их отнюдь не были чисто платоническими. Очень скоро они поняли, что даже простое прикосновение друг к другу заставляет чаще биться сердце, а уж от поцелуев вообще сносит голову. Федор к этому моменту уже четыре года жил вдали от семьи в студенческой "коммуне", где преобладали коллеги-медики, которые традиционно на отношения с противоположным полом смотрят довольно просто и цинично, так что опыт отношений с женщинами у него был, но Машу он искренне боялся обидеть, берег и понимал, что определенную грань с ней переступать еще рано. Хотя и хотелось, причем похоже обоим.

Друзья-студенты над ним шутили: связался с девчонкой несовершеннолетней, смотри не попади в историю, но постепенно привыкли и стали относиться к этой истории как к очередному чудачеству. Как ни странно, его наличие вызывало у них даже уважение — чудаков медики традиционно уважали, и некоторые даже специально придумывали себе что-то такое этакое.

В Машиной семье к ее знакомству с Федором относились в целом одобрительно. Отец его явно выделял и относил к числу наиболее одаренных и усердных студентов, матери у Маши не было, старшая сестра разрывалась между своим домом, мужем, детьми и необходимостью присматривать за не очень здоровым отцом и сестрой-гимназистской. Няня Аграфена, которая собственно и вела хозяйство, познакомившись с Федором, его более чем одобрила. Ее расположение Федор купил умением забить гвоздь, отремонтировать расшатавшийся стул и даже заменить разбитое соседскими мальчишками стекло. Для молодых людей из состоятельных семей в столичном Киеве такие навыки были, конечно же, в диковину, но Федор, выросшей как старший сын в небогатой, но многодетной, семье учителей в провинциальном Воронеже, живших еще в придачу к тому в своем доме, мог справиться с заданиями и потруднее.

— Держись за него, Муся! — не уставала повторять Аграфена Маше, — толковый парень. Если руки к тому месту приставлены, и хирургом, глядишь, хорошим будет. А уж они никогда не бедствуют.

Маша в ответ возмущенно фыркала и пыталась что-то втолковать няне про важность идеалов, родство душ, взаимное понимание и стремление реализовать свое призвание в жизни.

От традиционного "стерпится — слюбится", которое ей обычно в качестве основного аргумента выдавала в ответ Аграфена, она фыркала еще громче, но после этого глубоко задумывалась, вероятно, пытаясь представить, как это бывает на практике.

Свою будущую жизнь Маша планировала следующим образом: по завершении гимназии поступить в педагогический институт, через два года получить диплом преподавателя младших классов, год-другой поработать, а затем вернуться на дополнительный двухгодичный курс, окончание которого позволило бы ей быть преподавателем-предметником в гимназии. В принципе часть этих планов она уже реализовала и будущей весной должна была получить первый диплом.

Хотя прямого разговора у молодых людей об этом еще не было, но оба про себя понимали, что как раз к этому моменту и надо будет принимать главное, как они считали, решение своей жизни.

Родители Федора познакомились с Машей весной уходящего года, когда приезжали в Киев на выпускной бал сына. Люди очень практичные — а иначе как бы паре небогатых учителей поднимать пятерых детей — они полностью приветствовали его выбор. Сочетание муж-доктор и жена-учитель казалось им практически идеальным, да и Маша тоже отнюдь не выглядела безответственной белоручкой. Характер, правда, да, присутствовал, но мать Федора, которой характера тоже было не занимать, в силу объективных причин уже выпустила старшего сына из сферы своего влияния и сейчас сосредоточилась на подрастающей паре двенадцатилетних близнецов. Мальчишки были шустрые и забот с ними хватало. Две следующие дочери обещали матери более спокойный период — во всяком случае, пока не придет время выдавать их замуж. Но до этого было еще очень далеко.

Так что все складывалось хорошо, и даже мобилизация Федора на военную службу не должна была препятствовать их планам. В конце концов в местах, где стояли воинские части, уж какая-нибудь школа всегда найдется. А госпитали вообще обычно размещали хотя бы в малых, но городах. Маша же просто загоралась от идеи ехать в глубокую провинцию и нести людям светлое, доброе, вечное. Оставалось лишь только потерпеть до конца весны.

Так что получив 30 декабря отпускное свидетельство Федор побежал сначала к Маше, где вынужден был отвечать на кучу вопросов о своих приключениях, подвергнуться короткому медицинскому осмотру профессором, выслушать кучу ахов и охов от Аграфены, пообещать, что на празднование Нового года завтра он придет обязательно и быть напоследок обцелованным Машей в прихожей и облитым к тому же еще и ее слезами — при общем разговоре она держалась, хотя напугана была смертельно.

Казарма Федору уже изрядно надоела, и он на всякий случай зашел в бюро по найму квартир и поинтересовался, не свободна ли крохотная квартирка неподалеку от университетской клиники и соответственно Машиного дома, которую он снимал в те несколько месяцев, когда еще служил в киевском госпитале. Федор тогда выбрал ее именно из-за близости к Маше — во всех остальных отношениях квартира была крайне неудобной: от службы далеко, комната крошечная и к тому же по форме она представляла собой неправильный пятиугольник, кухня — вообще выгороженный угол, вместо ванны душ. Да еще на последнем этаже без лифта. Строго говоря, это вообще был перестроенный чердак. Правда, и цена радовала, а это Федору было важно. Что такое лишние деньги он вообще не знал. Получить бесплатное место в университете ему удалось только благодаря отлично выдержанным вступительным испытаниям, и начиная с первого курса он, как впрочем, и многие студенты, постоянно работал то дворником, то истопником. Место санитара на скорой помощи, которое ему удалось получить после второго курса, было вообще идеально. Там неплохо платили, можно было выбирать часы дежурств по плавающему графику, а уж про полученный опыт и говорить не стоит.

Так что после таких "счастливых" студенческих лет Федор был рад и отдельной квартирке на чердаке, и очень приличному жалованью военного врача. Кое-что даже родителям стал посылать.

Так вот квартира эта оказалась свободной! Федор снял ее, заплатив пока за месяц. Забрал из казармы вещмешок и врачебную сумку и поехал на склад-хранилище, куда перед отъездом из Киева он сдал несколько коробок и корзин с кое-какими вещами и книгами, которыми он оброс за годы учебы.

Там пришлось даже поругаться. Выдать его имуществу Федору были готовы, но вот доставлять его куда-то за сутки до Нового года никому не хотелось. Предложили доставку дня через три, когда пройдут последствия праздника. Федор уже почти совсем отчаялся и попытался объяснить, что он только приехал и в съемной квартире у него даже чашки нет.

— А откуда приехали-то? — равнодушно спросил артельщик, перебирая на столе какие-то бумаги.

— Из-под Варшавы...

— Да брось ты, — артельщик поднял глаза, как-то по-новому посмотрел на потрепанную шинель Федора и вдруг попросил: — Расстегни...

Увидев на кителе выполнившего его просьбу Федора "варшавскую" медаль и нашивку за ранение, артельщик вытащил из тумбы стола бутылку водки, краюху хлеба, пару стаканов, налил по половине и подвинул стакан Федору.

— Давай за победу. Я сам с ними в 35-м под Минском хлестался, нога с тех пор к погоде ноет... Ну вы ребята дали.

Выпили. Отщипнули по кусочку хлеба, занюхали.

— У меня сейчас бригада с доставки приедет, сразу отправлю ее к тебе, не волнуйся. Сегодня все доставим.

— У меня там лифта нет...

— И не бери в голову. Поднимут все. Самого-то как зацепило? Ты же врач?

— Снаряд в госпиталь попал. Контузия.

— Бывает. Ты поосторожнее давай. С головой не шутят. Тем более с твоей профессией.

Так что расстались друзьями.

Доставили все, действительно, в тот же день. Без слов подняли наверх, а на робкую попытку Федора дать "ребятам" на чай бригадир отрицательно замотал головой:

— Спасибо, не возьму. Артельщик узнает — убьет.

— Да как он узнает-то?

— А у него глаз такой — все видит. Он же артиллерист. Как и Вы с поляками воевал. В противотанковой артиллерии. Навидался такого. У нас его все уважают.

Так что в предпоследний день декабря Федору удалось и углом своим обзавестись, и даже как-то его благоустроить.

И поэтому 31-го он сначала встречал Новый год с Машей и ее отцом, а потом долго гулял с девушкой по зимнему заснеженному Киеву, любовался фейерверками и вообще чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Впереди был целый месяц отпуска. На Рождество Федор планировал съездить к родителям, а затем вернуться и захватить еще кусочек Машиных студенческих каникул. Жизнь была прекрасна.

Глава третья.

"Победа — дело утомительное". Именно к такому выводу пришел Верховный гетман после завершения празднования взятия Варшавы. Бесконечные приемы, молебны и прочие публичные церемонии утомили даже его, хотя общение с массами людей он любил, понимал значение этого направления работы в карьере политика и за словом в карман не лез. Причем в прямом смысле слова — подготовленные помощниками речи, как правило, так видоизменялись в ходе произнесения, что узнать их авторам обычно было трудновато.

Нынешний, и причем первый по счету Верховный гетман, личностью вообще был неординарной. Выходец из семьи мелких торговцев, уроженец Екатеринославской губернии он в детстве и юности мало учился, но рано начал работать. И быстро понял, что принадлежность к власти и кормит сытнее, и усилий требует меньше. Невысокий, очень активный и доброжелательный крепыш, готовый взяться за любое дело и не обремененный излишними комплексами, органически вписался в политическую структуру начала 20-х годов, когда многое было зыбко и непонятно, прежние критерии и порядки отмирали, а новые еще только формировались. Здесь было не до соблюдения формальностей. Умеешь работать — работай, а какого ты рода-племени и где учился — не так уж важно. Будущий Верховный с вечной улыбкой на круглой физиономии, забавным малороссийским говорком очень быстро доказал свою эффективность в делах управления. Чаще всего его выручала природные крестьянские смекалка и хитрость, затем прибавился опыт, но главное, что обеспечивало его успех — это абсолютная беспринципность. Цель — успех. Здесь, сегодня и с минимальными усилиями. Если для этого придется отказаться от вчерашних друзей — тем хуже для них. Да и не было у него настоящих друзей. Попутчики, союзники в подковерной борьбе, в лучшем случае приятели.

На глаза тогдашнему Верховному правителю — известному полководцу Великой войны, который после 1917 года на пару лет отошел в тень, а потом неформально возглавил разнородные русские силы во время первой полькой войны и в итоге взял у большевиков Киев — этот деятель попался в конце 20-х годов, будучи в этот момент заместителем мэра Киева. Попался и пришелся ко двору. Вскоре последовал резкий карьерный скачок. Заместитель, а затем и руководитель канцелярии Верховного правителя. Новые обязанности и место в ближнем кругу. Место, правда, сначала не слишком престижное, да и прозвище "наш хохол", которым его наградили другие участники этого ближнего круга подразумевало несколько пренебрежительное отношение.

Суметь стать необходимым Верховному правителю было непросто. Тот старел, не слишком хорошо уже понимал быстро меняющийся вокруг мир, а, главное, все время жил с ощущением чего-то недоделанного.

Как ни странно, в основе этого ощущения лежал вопрос о форме правления. Хотя большинство населения Новой Киевской Руси уже закрыло для себя вопрос о монархии, бывшему генералу, присягавшему на верность государю императору, казалось, что он все же должен до конца прояснить этот вопрос и восстановить в стране монархию. Это подспудное убеждение часто прорывалось в его практических делах, но совершенно не находило понимания у тех групп финансовых и промышленных воротил, которые в значительной степени определяли направление внутреннего развития НКР. Им никакая монархия была не нужна. Напротив, они предпочли бы классическую парламентскую республику западноевропейского типа с т.н. ответственным правительством. Там все понятно и предсказуемо. Надо лишь о ценах договориться.

К середине тридцатых этим людям стало окончательно очевидно, что Верховного правителя пора менять. Сказывался возраст, и все чаще он пробрасывал идею передачи власти одному из Романовых.

Никто теперь уже не знает, что стало причиной неожиданно быстрого ухода Верховного правителя в 36-м году — то ли действительно болезнь, то ли очевидное огорчение от того, что годом раньше не удалось завершить дело с поляками как должно, то ли помог кто. Но факт остается фактом: страна стояла перед необходимостью выбора нового лидера.

"Наш хохол" к этому моменту уже поднабрал силенки. Должность позволяла ему курировать основные кадровые назначения, так что обязанных ему должностями было уже немало. Поскольку Верховный правитель в последние годы жизни появлялся на публике и выступал публично уже крайне редко, то с объяснениями основных политических вопросов, как правило, выступал тоже он. Его образность мышления, народные словечки — иной раз и острые, абсолютная свобода и раскованность речи несколько претили традиционной интеллигенции, но она в НКР была в явном меньшинстве. А народу нравилось: Вот как режет! Наш мужик, жизнь понимает!

При этом хохол был крайней предупредителен по отношению к старым соратникам Верховного правителя, ветеранам борьбы за становление НКР, с премьером из крупных промышленников всегда здоровался первым, к месту и не очень хвалил министров обороны и внутренних дел. И постоянно подчеркивал, что все успехи страны достигаются только благодаря совместным усилиям ответственной власти, трудолюбивого народа и щедрого бизнеса. Мол, все у нас хорошие, живем мы дружно, а будем жить — еще лучше! То есть настолько позитивный человек, что и прицепиться не к чему. Из слабостей — любит все украинское: еду, народные песни, даже национальную одежду.

Уже на следующий день после смерти Верховного "наш хохол" выступил с инициативой проведения встречи в необычном формате: руководители ведущих объединений промышленников и ключевые лица системы власти. Как говорится, для обсуждения текущей ситуации. И председательствовать на ней предложил министру обороны — старому соратнику и личному другу Верховного.

Как и было с ним заранее обговорено, министр начал с того, что Верховный правитель в истории НКР был один. Фактически становлением государства все обязаны ему и поэтому следовало бы сохранить за его именем этот высокий титул. Да, глава государственной администрации нужен, но называться он должен иначе, да и полномочия ему надо подсократить. Есть премьер и правительство, есть Государственная дума, есть местные органы власти. Многие вопросы жизни страны решаются на местах и это правильно. Так что формальный глава государства, конечно, нужен, но правитель — уже нет.

И в эмоциональном, и в практическом плане выступление министра всем понравилось. Сильный лидер — да еще неизвестно, кто! — никому из присутствующих был не нужен. Нет, некоторые с удовольствием заняли бы этот пост сами, но где гарантия, что получится? А отдавать другому... Счетов старых среди членов этой компании тоже было достаточно, а вот веры друг другу — маловато.

Так что общий принцип одобрили сразу. Один был в нашей истории Верховный правитель и другому не бывать. Но вот как назвать должность будущего главы? Президент? Это слово поддержки не встретило. Все же ассоциировалось с Францией и вызывало откровенную аллергию. Попробовали на вкус еще два-три: канцлер, председатель, но все не то. Кто-то даже великого князя предложил, но от этого так несло монархизмом, что отвергли сразу.

— А давайте: гетман! — предложил "наш хохол", — все же в Киеве сидим.

Сначала посмеялись, а потом задумались, а почему бы и нет? Опять же в пику полякам, народ это поймет. Да и колоритно.

— Ну, так хохлу нашему гетманом и быть, кому же еще! — бросил в завершение обсуждения премьер, который-то как раз никаким гетманом не хотел называться ни при каких обстоятельствах — все же из потомственных московских купцов происходил. Остальные посмеялись и согласились, пусть его. Все же всерьез "нашего хохла" мало кто воспринимал. Как показало дальнейшее, напрасно.

Так и стал "наш хохол" гетманом, прошел через специально разработанную процедуру выборов на этот пост коллегией выборщиков, а через пару лет так трансформировал систему исполнительной власти, что министры тоже стали называться гетманами с добавлениями области управления, ну а его пришлось переименовать в Верховного гетмана. Впрочем, власти к этому моменту он нахапал уже как раз на титул верховного. Но правил осторожно, с оглядкой на мнение реальных хозяев жизни, а вот там, где их интересы затронуты не были, дурил случалось от души. И украинская вышиванка на приеме для дипкорпуса, где гости были во фраках, а дамы — в длинных платьях, была такой мелочью, о которой даже и упоминать не стоило. Насаждение украинизма раздражало многих. Но, в конце концов, запомнить, что охранка и полиция теперь называются вартой, было нетрудно. Хуже было то, что, почувствовав слабину первого лица, многие стали насаждать опыт чисто украинских областей там, где в силу различных причин он был явно непригоден. От серьезных неприятностей пока спасало то, что в стране все же правила рыночная экономика и всерьез повредить этой дурью сельскому хозяйству или промышленности было затруднительно. Но вот почему жители Вологодской губернии должны с утра до вечера слушать по радио украинские песни понять они решительно не могли.

Проблема эта не раз обсуждалась завсегдатаями Банковского клуба, в котором состояли практически все участники эпохальной встречи выборов первого гетмана со стороны бизнеса, но было решено, что канализация общественного недовольства на украинскую тему даже выгодна.

— Пусть народ лучше на песни и вышиванки плюется, чем думает о продолжительности рабочего дня и расценках! — так суммировал эти дискуссии крупнейший сельхозмагнат с типично украинской фамилией, — если прижмет, сковырнем его и сменим национальную риторику. Вот счастье-то всем будет!

Сидевший напротив него финансист, далекие предки которого начинали шинкарями еще во времена, описываемые в трилогии Сенкевича, и немало претерпели тогда и от казаков, и от русской шляхты на службе польских магнатов, согласно кивнул головой и добавил:

— Я всех служащих в банке заставлю оселедцы отпустить, если оплата всех военных заказов через меня пойдет.

И пошла, что характерно.

Несколько хуже обстояли дела у старых соратников Верховного правителя. Поняв, куда ветер дует, кое-кто из них попытался возмутиться, но было уже поздно. Расставленные новым лидером на ключевые посты в органах безопасности, полиции и армии новые кадры решили все быстро и сравнительно безболезненно. Герои минувших лет сходили в тень: кто в силу возраста и состояния здоровья, кто — не по своей воле. Серьезного противодействия бывшему "нашему хохлу" — его теперь так, конечно, никто не отважился называть — уже не было и с этой стороны.

Впрочем, не все было так плохо. Новый Верховный гетман обладал ценнейшим качеством — почти звериным чутьем, тончайшей природной интуицией в отношении опасности, людей и перспектив развития. Этого у него было не отнять.

В результате он сумел сделать правильные ставки при подготовке последней войны с Польшей: в плане перевооружения армии и развития технический родов войск, подборе кадров руководства Генштаба, спланировавшего победоносную операцию, выборе наиболее подходящего момента для начала наступления.

Так что строго говоря, сейчас он ощущал себя триумфатором.

Однако, то же самое чутье подсказывало ему, что значительную часть плодов победы у него выхватят буквально из рук. Посетивший его для конфиденциальной беседы утром 1 января — вот ведь европейцы проклятые, ничего святого для них нет! — французский посол достаточно определенно намекнул: на восстановление прежних границ Российской империи на западе не рассчитывайте, про Варшаву забудьте, дай Бог сговоримся на рубеже Буга в Белоруссии. С этим Верховный еще готов был согласиться, но вот за Львов он собирался драться до конца. Ему, простому селянину с Восточной Украины было принципиально важно подмять под себя "западенцев". Корни этих сложных, болезненных отношений уходили вглубь веков богатой истории того края, который принадлежал то Польше, то России, то крымчакам, а сейчас вдруг стал как бы доминировать в государстве, большинством населения которого вообще являлись русские. Именно там, в польских городах на Западной Украине появились ремесла, европейская культура, магдебургское право в те времена, когда на обоих берегах Днепра резвились местные Тарасы Бульбы с сыновьями. И все последующие века "западенцы" не уставали напоминать об этом своим восточным собратьям.

Помимо чисто эмоционального негативного отношения к "западенцам" Верховный еще и совершенно не хотел консолидации и чрезмерного усиления в НКР украинской составляющей, справедливо полагая, что, перегнув палку, он моментально получит быстрый и жесткий ответ от русского населения. Как однажды бросил ему в споре старый петербургский профессор: "У нас хоть и Киевская, но все же Русь!"

Верховный эти слова запомнил и старался балансировать. Гопак гопаком, но на самом деле украинцы для него были в первую очередь своеобразной группой поддержки, их которой он черпал кадры на государственные должности. Но тоже с оглядкой. Из трех кандидатов на пост начальника Генштаба он, например, выбрал единственного русского и не пожалел об этом.

Оппозиция, конечно, была, куда же без нее. Вот только альтернативной идеи у оппозиционеров не было. В основном дело ограничивалось анекдотами, самые смелые переиначивали название должности на "Верховный хохол". А вы найдите такую интеллигенцию, которая бы не считала существующую власть убогой и по-тихому бы не потешалась над особо удачными перлами ее представителей. Не бывает такого. Но угрозы власти от этого не было пока никакой.

Так что уже в первые дни нового, 1944 года Верховный гетман, как это ни странно звучит, считал для себя уже перевернутой "польскую" страницу. Оставалась еще масса практических вопросов: парижская мирная конференция, спор о границах, отвод войск за линию новой границы и обустройство вновь приобретенных территорий. Верховный знал, что его гетман по вопросам экономики уже завершал подготовку масштабных предложений по хозяйственному и инфраструктурному развитию этих территорий, просил для этого миллиарды из бюджета. В принципе, это было разумно — новых граждан страны надо было чем-то привлечь. Верховный был готов вложиться в районы, населенные белорусами — они и жили победнее, но "западенцам" он ничего давать не собирался.

"— Посадим свою администрацию, войска гарнизонами встанут, все новое строительство — только в военных целях и для обеспечения связанности территорий с нами! — заранее решил он про себя. — Колеи железных дорог перешьем, радиовещание наладим, варту, само собой, свою посадим, да еще и усиленную. Налогами прижмем. Никакой дополнительной медицины не дадим, а вот учителей своих надо будет послать побольше. И часть предметов — только на русском! Да, еще не забыть для парижской конференции: поляков из приграничных районов надо будет переселить в Польшу. А то опять восставать начнут".

Деталей, как всегда, набиралась куча. Но вот чего не было, так это стратегической идеи, следующей крупной цели. Победа над Польшей потребовала концентрации огромных ресурсов страны, причем в течение почти 10 лет. Сейчас царит общая эйфория. Тему героизма нашей армии удастся эксплуатировать еще год-другой. А потом? Уже сейчас надо сокращать военное производство — заводы начнут увольнять рабочих, сокращать закупки сырья, а это новые увольнения в металлургии, на шахтах и так далее. Аграриям уже сейчас трудно сбывать свою продукцию, да и людей в селах многовато. Куда пойдут работать демобилизованные? А через два года надо начинать выплаты по военным займам... Как-то не так желанная победа ему представлялась. Надо было с кем-то посоветоваться и Верховный поручил адъютанту узнать, не собираются ли некоторые его знакомые в ближайшие дни посетить Банковский клуб.

Глава четвертая.

Вскоре договоренность о встрече была достигнута. Клуб этот заслуживает того, чтобы о нем рассказать отдельно. Учрежден он был в конце прошлого века совсем под другим названием, да и в другом городе. Правила и порядки преимущественно скопировали у англичан, за массовостью не гнались и место стало действительно элитным. Собирались там преимущественно те, кому было о чем поговорить и поспорить с другими такими же неглупыми людьми без излишней публичности и экзальтации. Конечно, хватало масонов, но своим прибежищем они его делать не стали, поскольку члены клуба очень быстро поняли преимущество дискуссий с привлечением носителей самых различных мнений и политических платформ. Случалось, туда приглашали и откровенных радикалов вплоть до левых эсеров и большевиков. Речь, конечно, шла не о заводских агитаторах, но и среди крайне левых тоже хватало и образованных, воспитанных людей. Именно таким, как правило, и удавалось "цеплять" на крючок своих идей кое-кого из промышленников и интеллигентов. Но это если и происходило, то за пределами клуба, а внутри него контакты с ними выглядели как что-то вроде лекций для узкого круга с возможным последующим обсуждением. Иногда, правда, обходились и без последнего — любители тратить время на пустые споры в клубе не задерживались, да и редко попадали в ту категорию, из которой в основном вербовались его новые члены. Бизнес пустых разговоров не любит.

Так уж получилось, что после того, как в Киеве окончательно утвердился новый режим, в городе оказалось несколько членов того старого клуба. Собрались раз, другой. Подтянулись новые участники из местных. Сначала "скитались" по лучшим ресторанам, но даже закрытые отдельные кабинеты не гарантировали абсолютную тайну ведущихся в них бесед. И тогда один из старейших участников, понимавший потенциал подобной структуры, решил вложиться в ее создание. Выкупил сравнительно недорого целый квартал в центре города, посадил там контору принадлежащего ему Первого промышленного банка, но примерно половину квартала отвел под помещения клуба. Там были большие и малые гостиные с покойными удобными креслами, обширная библиотека, несколько обеденных залов разной величины, а на двух верхних этажах — уютные комнаты гостиничного типа, где можно было и переночевать при случае. Ради тишины и покоя отказались даже от биллиарда и бара. Впрочем, безукоризненно вышколенных официантов хватало, и любой из гостей мог получить все потребное, пожалуй, кроме птичьего молока, в любой момент дня и ночи. Гостей, как правило, было немного, но взносы были такие, что даже в финансовом отношении начинание себя оправдывало. Впрочем, все это было затеяно отнюдь не ради получения прибыли. Дела здесь часто вершились такие, что никаких денег не жалко.

Верховный в клубе бывать не очень любил. Все же чужд ему был очевидный аристократизм этого места. И даже не в том он ощущался, что персонал, говорят, натаскивал бывший потомственный дворецкий одной из великокняжеских семей, а в том, как вели себя здесь члены клуба. Если там, в шумном суетливом мире за толстыми стенами клуба они еще хоть как-то притворялись, особенно если говорили на публику, то здесь, внутри, вели себя как абсолютные хозяева жизни в строгом соответствии с реальным финансовым весом каждого. А все его чины и регалии, столь весомые там, снаружи, здесь почти ничего не значили, да и лишить его их могли в миг именно здешние обитатели.

Так что, называя вещи своими именами, фактически именно Верховный просил сейчас их о встрече.

Вскоре после Рождества такая встреча и состоялась.

Афишировать ее Верховный не собирался. Кортеж брать с собой не стал. В ранних январских сумерках один из неприметных автомобилей из его гаража быстро преодолел маршрут от дворца, первая очередь которого недавно была построена на месте прежнего арсенала, до глухих ворот в боковом переулке за зданием Первого промышленного банка и скрылся в закрытом со всех сторон внутреннем дворе, где и находился вход в здание клуба. С дискретностью и безопасностью тут было все в порядке.

Костяк руководства клуба, его постоянное правление составляли девять человек. Отправляясь на встречу, Верховный еще размышлял, сколько из них примет в ней участие. Ни разу ранее более семерых сразу он не видел. Жизнь эти люди вели внешне очень спокойную и респектабельную, но, на самом деле, крайне насыщенную и деловую, а график их обычно был расписан деловыми встречами и переговорами на месяцы вперед.

На этот раз в больших кожанных креслах вокруг вытянутого журнального стола сидели все девять человек. Поздоровались дружелюбно. Вставать, как это было принято при появлении главы государства, никто и не подумал. И это был вовсе не вызов, а просто сухая констатация факта: ты нам не хозяин. Место, правда, оставили довольно почетное — по правую руку от хозяина клуба. Похоже, сидели уже давно. Перед некоторыми стояли чашки с чаем и кофе, кто-то прикладывался к стакану с коллекционным виски. Но были и те, кто ограничивался просто стаканом воды или вообще сидели перед пустым столом.

В начале такого разговора Верховный с удовольствием бы жахнул хорошую рюмку горилки или коньяка, но это было явно неуместно, и он спросил чаю, не сомневаясь, что в ответ на его брошенное в никуда пожелание перед ним немедленно как бы из воздуха материализуется чашка тонкого фарфора, которая своевременно будет наполняться ароматным напитком.

Сначала поговорили о польских делах. В который раз Верховный поймал себя на том, что и война для этих людей — бизнес. Ему вкратце напомнили список торговых и финансовых преференций для национального капитала, которых необходимо добиваться от поляков на парижской конференции. И список этот для его сегодняшних хозяев был намного важнее линии прохождения границы.

— За городки не цепляйтесь, — завершил эту тему хозяин клуба, — Львов — да, там есть интересные объекты. А местечки и села — обуза все это нам по большому счету. Главное сейчас войти на польский рынок, подчинить себе их капитал. Тогда за польскую границу можно будет долго не беспокоиться.

А вот дальше стало жарко.

"Стальной барон" взял быка за рога:

— За счет чего Вы предполагаете сохранить уровень военного, прежде всего танкового и автомобильного, производства на прежнем уровне? Более того, их желательно нарастить! Именно эти отрасли "тянут" за собой смежные производства и всю цепочку: от добычи руды и угля до радио и химии! Если здесь образуется "дырка", мы начнем увольнять рабочих тысячами! И работу требовать они будут с Вас!

Многие согласно закивали, а один из крупных финансистов добавил:

— Платежеспособный спрос населения катастрофически падает. Что еще хуже — мелкий бизнес абсолютно закредитован. Если у населения не будет денег, чтобы покупать его услуги, то нас ждет волна банкротств. Банки понесут огромные убытки — нам не нужны все эти лавки, под залог которых брались кредиты! Продавать их придется за гроши, да и те платить будет некому!

И так далее. Практически у всех нашлось, что сказать.

Выслушав все эти претензии, Верховный гетман помолчал, а затем, как бы размышляя вслух, ответил сразу всем:

— Напрашивается вывод, что мы слишком быстро покончили с Польшей. Но дело уже сделано. И с кем нам теперь воевать, господа?

Случайно или нет, но встреча проходила в одном из залов, оборудованных под библиотеку. Как раз на стене напротив гетмана висела политическая карта Европы. Именно она и давала, казалась бы, ответ на этот вопрос. Из числа возможных противников НКР оставалась только Турция. Остальные соседи — Балтийская Федерация, УралСиб, закавказцы — даже теоретически противниками быть не могли. Но Турция — это серьезно. К войне с ней надо готовиться отдельно, вкладываться во флот. А это время и опять-таки деньги.

— Не смотрите на карту, друг мой, — вмешался в разговор молчавший до этого хозяин клуба. — Там нет нашего будущего противника. Он — далеко на Востоке. И это — Япония.

Верховному потребовалось все его самообладание, чтобы простыми русскими словами не выразить свое отношение к услышанному. Вместо этого, выигрывая время, начал слегка балагурить.

— Япония? От це — дило. Мабуть отмстим узкоглазым за Мукден и Цусиму...

— Не паясничайте. С серьезными людьми разговариваете. Забыли? А проект здесь простой и очевидный: японцы лезут в Монголию. Тоже чудаки — у них за спиной непокоренный Китай, а им подавай эти степи. Их там надо остановить. А то, если знаете, они скоро британцев начнут поджимать в Южной Азии, американцев того и гляди, с Гавайев выкинут. А эти ребята любому, кто сейчас против узкоглазых, как Вы высказались, выступит, и денег отсыпят, и технологии передадут. Только торгуйся. Но это — наше дело. А Ваше — заключить оборонительный союз с монголами и направить туда корпус для их поддержки. В качестве посредников выступят омичи. Им самим с японцами связываться рискованно, все же соседи, опасаются. Под боком у них большая сила, если японцы вдруг развернутся на север, то ударят так, что до Волги покатишься. А вот нам они мало чем угрожать могут — далековато, да и границ общих нет и не предвидятся. С транспортом омичи помогут и возьмут за транзит по-божески. Так что давайте, раскручивайте своих на новые подвиги. Надо придумать какое-то обоснование для нашей неожиданной дружбы с монголами, а то ведь многие, наверное, и не знают, что такое государство вообще существует на свете. Честно говоря, даже представить себе не могу, что тут можно придумать. А давайте так: за самую интересную идею — золотые часы от меня лично. Ну, и премию там, тысяч несколько. Бросьте клич среди своих, пусть распространят слух. Посмотрим, на что всякие наши шелкоперы годятся.

Верховный гетман задумался. Совершенно неожиданно из текущих внутренних дел он оказался перенесен в большую, даже не европейскую — мировую политику, где открывалась возможность играть на совпадениях и противоречиях в интересах Лондона, Вашингтона и Токио. Сидящие перед ним люди только что показали ему, как надо уметь стричь всех баранов сразу: и зарабатывать на военном производстве, и получать помощь от потенциальных союзников. Еще и с монголов можно что-то взять за помощь, и с сибиряков. А расплачиваться за все своими жизнями предстояло простым солдатам и офицерам, а перед судом истории — ему лично. Нет, так дело не пойдет.

— Что же, звучит все это достаточно логично. Но думаю, кредиты, которые нам дадут англичане и американцы, их безвозмездная финансовая помощь должны быть получены не только в виде промышленных инвестиций и передачи технологий, но и как прямые дотации нашего государственного бюджета. Военная операция такого масштаба, знаете ли, требует огромных расходов, и мне хотелось бы отчасти покрыть их за счет тех, кто получит от нее очевидную политическую выгоду.

В зале установилась тишина.

— Ну, ты и хохол! — за обидными словами владельца клуба сквозило очевидное уважение, — намекаешь, что делиться надо? Согласен, давай поторгуемся. Но на многое не рассчитывай.

— Так я не себе же. Людям...

— Да-да, я так и понял. Но ты только и про себя не забудь. Значит, сделаем так: через мой банк пройдет....

Финансовые детали сделки обсуждали еще долго. Позднее возвращались к ним неоднократно, кое-что пришлось корректировать. Когда Верховный уже покинул клуб, его владелец, отвечая на ворчание других членов правления ответил просто:

— Зря жалуетесь. Если бы он даром на все согласился, я бы первый вам предложил менять его на кого-то другого при первой возможности. А этот свое урвал, да. Но то, что он себе выторговал — это процента 4 от суммы, которая реально пойдет в бюджет. Мелочь. С его точки зрения, он чуть ли не бессребреник — за народ бьется, бюджет наполняет, но мы-то понимаем, что львиная доля бюджетных расходов рано или поздно в наших карманах осядет. Но сначала через руки людей пройдет, и им будет казаться, что они очень неплохо заработали. Так-то. Так что не ропщите. А свой "гонорар" он использует так, что мы потом со смеху умрем. Или очередную "хату" себе на Днепре отгрохает, или охотничью заимку где-нибудь соорудит. Нет у человека вкуса к деньгам, только власть ему и нужна. И вот еще что. Надо думать и на перспективу. С этой Монголией долго возиться не будем. Но под предлогом защиты от всяких японских каверз давайте-ка вложимся и в судостроение. Да и от англичан кое-что получим — и деньги, и технологии. Надо нам флот слегка обновить, а то, кто знает, что там с турками дальше получится...

Вскоре наградные золотые часы обрели своего владельца. Владелец клуба долго хохотал, увидев в главной киевской газете заголовок подвала: "Казаки Чингизхана". Автор на полном серьезе, с аргументами и даже какой-то фактурой доказывал, что в армии великого монгольского завоевателя чуть ли не основную роль играли некие бродники, которые по сути своей были прямыми предками нынешних жителей обширных степных районов НКР. Народ удалой, вольнолюбивый, ничьей власти не признающий. Но воевать умели как никто. Именно их конфликт с киевским и другими великими князьями, в основе которого лежала старая как мир борьба за власть, и породил войну, которая в истории получила название татарского нашествия. А монголы и прочие пришельцы из восточных степей были, мол, просто пушечным мясом в этой фактически междоусобной борьбе. Так что победив великих князей эти самые бродники на их престолы не сели, а ушли обратно в степи и постепенно трансформировались в казаков. Дальше автор подбавлял загадочности и пояснял, что, укрепившись вновь на великокняжеских престолах, прежние и новые династии первым делом заставили монахов-летописцев переписать в угоду себе все старые летописи. Врага после этого стали рисовать великим и ужасным, а своих предков выставлять спасителями Европы и всего прогрессивного мира. Что в нем тогда, правда, было прогрессивного не указывалось.

Вместо этого в появившемся через неделю втором подвале утверждалось, что непоседливый характер бродников и их тяга к свободе и перемене мест стали причиной переселения части из них вместе с монголами на восток, в район современной Монголии. На новых местах они, якобы, в силу своих незаурядных качеств быстро заняли доминирующее положение в обществе, смешались с местным населением. Вывод отсюда напрашивался однозначный: монголы нам не чужие. А если так, то и дружить с ними надо, и помогать в случае необходимости.

Ученый мир над всем этим тоже хохотал. А зря. В одной из своих бесконечно длинных и малосвязанных речей Верховный гетман вдруг вспомнил про монголов. Сославшись на "новейшие сведения науки" он выдал что-то невнятное о духовной близости двух народов, и, как он это все чаще стал делать с возрастом, пустился в воспоминания детства, когда по соседству с ним якобы жила какая-то монгольская семья, все члены которой отличались отменными человеческими качествами.

Никаких монголов на Екатеринославщине в те времена, конечно, никто в жизни не видел, но ты пойди проверь. А захочешь проверить, живо приведут тебе правильного казаха, который сделает вид, что ни слова по-русски не понимает. И как ты с ним будешь по-монгольски разговаривать?

Церковь, в свою очередь, обиделась за монахов и летописи, и предстоятель даже поехал к Верховному в очередной раз жаловаться. И совершенно напрасно это сделал. Верховный церковь терпел, понимая ее полезность, но не любил. А тут вообще вспылил, пообещал вытащить все махинации с рукописями, мощами и прочим на свет божий и вообще показать предстоятелю последнего попа. Тот сразу об обиде забыл, а вместо этого испугался. Кто его знает, что у этих ребят еще в загашнике найдется, если у них теперь Чингизхан чуть ли не казаком стал. И вообще, "последний поп" — это как? К зеркалу что ли подведет? С этого станется и вообще церковь прикрыть.

Усугублять, как говорится, предстоятель не стал. Вместо этого попытался осторожно выяснить, что все это значит и на кой черт нам эта Монголия сдалась?

— Подожди, скоро узнаешь, — загадочно ответил Верховный, — у них ведь там чего, буддизм? Ламы какие-то? И чуть не половина мужиков в монахах? Если все сложится, подключитесь. Надо будет их в правильную сторону повернуть.

Предстоятелю от такой перспективы резко поплохело. Тут у себя, можно сказать в колыбели православия, народ совсем от рук отбился, и, кстати, во многом потому, что отношение Верховного видит, а теперь еще и буддистов крестить заставят. Надо нам это?

Спорить, однако, не стал, вспомнив притчу Ходжи Насреддина про ишака и эмира. Сейчас явно не время, Верховный уперся.

И, действительно, в начале февраля появилось официальное сообщение о предстоящем в ближайшие дни его официальном визите в Ургу. Почти одновременно из Лондона пришли новости о переговорах, которые начал там гетман закордонных справ. Британцы неожиданно пообещали многое: льготные займы, техническую поддержку при реконструкции ряда заводов и верфей, некоторые патенты в военной области и массу всего другого. Американцы в этом, якобы, участия не принимали, но кому надо прекрасно понимали, что они с британским капиталом в этом деле как минимум в доле. В Париже в ответ на это скрипели зубами, но терпели. Там тоже понимали, что если конфликт в Монголии хотя бы отчасти ослабит давление японцев в Индокитае, то о прежних разногласиях с НКР в польском вопросе лучше забыть. Эти киевляне вдруг оказались очень нужны для решения больших вопросов мировой политики.

Дальше события развивались стремительно. Верховный гетман отправился в Монголию и произвел на местных жителей большое впечатление. Железнодорожной ветки до Урги еще не было, и последние 100 километров делегации пришлось ехать на автомобилях повышенной проходимости. Однако перед самым городом Верховный пересел в сани и так и прибыл в город: в санях, одетый в теплую бекешу и лохматую папаху. Жахнул с дороги стакан и прямо на площади обратился к народу, почетному караулу, многочисленным монахам и главному нойону с приветственной речью. Что— то там такое про братство народов и общие корни в этой речи тоже было.

Монголы посмотрели: сам невысокий, коренастый, рожа круглая. Может, правда, родственник? Мороза, во всяком случае, явно не боится. На лошадь верхом, однако, взгромоздиться не решился, хотя и предлагали.

В целом русских в Монголии уважали. Торговать с ними было выгодно, большая часть товаров именно и шла из УралСиба. В приграничных районах местные монгольские власти не раз просили у соседей-сибиряков военной помощи, когда уж слишком какое-нибудь кочевое племя увлекалось разбоем. Пара сотен казаков, как правило, решали любую проблему. В самой же Урге если кое-какая цивилизация все же была, то привносили ее в основном именно русские. Накануне визита Верховного сибиряки провели с монгольской знатью большую работу, объясняя, что это именно они отчасти упросили, а отчасти материально заинтересовали гостей в том, чтобы оказать помощь дружественным монголам против японцев, которые все более нагло вторгались в южные и восточные приделы страны.

Вообще с границами на юге и востоке было сложно. Хорошо еще, если где-то они проходили по реке или горному хребту, а в степи, солончаках — кто, когда эту границу видел? Родственные племена пасли скот — и воровали, конечно, китайцы везли через границу товары. Нормальная жизнь. Попробуй кого останови — у каждого винтовка.

Для японцев, которые за прошедшие с момента их вторжения в Китай 10 лет так и не смогли окончательно преодолеть сопротивление и покорить эту страну, захват еще и Монголии практического смысла не имел. В еще непокоренной части Китая было множество районов попривлекательнее. Речь, скорее, шла о престиже армии и императора. Армия, мол, чуть ли не каждый год преодолевает сопротивление очередного противника ради славы божественного тэнно. Так что настала пора отметиться в Монголии.

Сибиряки имели самую достоверную информацию о том, что операция намечена на август, но сами влезать опасались. У них и так положение было достаточно сложным — караваны с их оружием шли в Китай с завидным постоянством. Это, не считая американских поставок через Владивосток, по Транссибу и далее вместе с сибирскими. Фактически Омск балансировал на лезвии ножа. Еще один шаг, и японцы возьмутся за Сибирь. В Токио сторонников продвижения именно в северном направлении было тоже немало, хотя пока побеждали все же те, кто считал, что сначала надо завоевать южные моря и земли.

Самое забавное, что поведи себя японцы несколько по-другому, монголы, скорее всего, ничего бы не имели против их прихода, и, возможно, даже какую-то территорию бы уступили, но вместо дороги купца в Токио выбрали путь воина. А сдаваться противнику, который обозначил себя где-то далеко на юге, откуда до столицы еще неделю скакать, даже для монголов, которые уже давно всерьез не воевали, было как-то несолидно.

И тут сибиряки привозят какого-то чудака в лохматой папахе, который обещает и солдат прислать, и оружие. Хочет воевать — пусть воюет. В степи места много.

Так что визит удался. Договор подписали. Офицеры из Генштаба рекогносцировку произвели и договорились о графике прибытия войск. Баранина во всех видах, правда, поднадоела. Хорошо, что во время остановки в Омске по дороге сюда договорились с сибиряками о поставках продовольствия для войск по крайне льготным ценам. Да и вообще, они много чего дадут: и обмундирование с учетом специфики региона, и транспорт, и топливо, и стройматериалы. Без них эта авантюра вообще была бы невозможна.

Верховный, вдохновленный бескрайними монгольскими просторами, правда, так увлекся, что под конец визита завел с хозяевами разговор о том, чтобы переселить сюда пару сотен тысяч хлеборобов из НКР, основать в степи несколько агрогородков, распахать целину и благополучно выращивать хлеб. Он вообще любил крупные, значимые проекты. Монголы, которых всего-то было слегка за миллион, таких масштабных преобразований немного испугались и предложили вернуться к их обсуждению уже после того, как будет завершена операция по отражению японской агрессии. С таким аргументом спорить не приходилось, и к вопросу об освоении целинных земель решили вернуться позже.

А сразу же после возвращения Верховного на родину в далекую Монголию потянулись воинские эшелоны с недавними победителями Польши. Экспедиционный корпус предполагалось сформировать преимущественно из частей, уже имеющих боевой опыт. Правда, ветераны составляли только костяк частей, а до половины личного состава ротировались из не участвовавших в войне соединений. Смысл этого мероприятия был очевиден — надо было дать опыт реальной войны максимальному числу военнослужащих. Претерпели некоторые изменения и организационная структура и вооружение частей экспедиционного корпуса. Особенности театра венных действий требовали большего количества легких подвижных бронеавтомобилей повышенной проходимости, число танков, в свою очередь, было уменьшено. Моторизованной стала практически вся пехота, причем почти половина ее передвигалась и могла вести маневренный бой на бронетранспортерах. Примерно вдвое увеличилось количество техники в тыловых частях, поскольку им предстояла обеспечивать всем необходимым войска в нескольких сотнях километрах от ближайшей железнодорожной станции.

Японская разведка, естественно, внимательно отслеживала происходящее. Ситуация для Токио просчитывалась достаточно просто. Уже два года Япония находилась в состоянии войны с Соединенными Штатами, но это была классическая война на море, когда серьезной угрозы основным промышленным и политическим центрам противника не могла создать ни одна из сторон. Да, отдельные тихоокеанские атоллы переходили из рук в руки, но это мало что меняло. Гораздо серьезнее для сторон были потери в боевых кораблях. Здесь пока счет был в пользу японцев, ударивших первыми и понявших — правда, не от хорошей жизни — раньше других мировых морских держав, что время линкоров стремительно уходит, и наступает эпоха авианосцев, палубная авиация которых быстрее и дешевле может вымести с поверхности моря практически все. Вопрос был в том, надолго ли сохранится такое преимущество, поскольку американцы всерьез раскрутили маховик своего военного судостроения, и был уже недалек тот день, когда вместо каждого потерянного авианосца они будут вводить в строй два, а то и три. Самолеты они тоже уже клепали тысячами, и были настолько богаты, что могли себе позволить держать на Великих озерах целых три авианосца только для подготовки авиаэкипажей.

В этих условиях японцы предпочли англичан и французов пока не трогать, хотя постоянно долбили их нотами, требуя не давать приют подбитым американским кораблям в своих портах. Помогало слабо, и не раз уже бывало так, что пострадавший американский крейсер не удавалось потопить только потому, что он укрывался в формально нейтральном порту. Капитаны японских кораблей имели приказ ни в коем случае не преследовать противника в англо-французских водах вовсе не из уважения к международному праву. В Токио прекрасно понимали, что борьба идет на пределе сил, и множить число врагов по меньшей мере неразумно.

Лондон и Париж эта ситуация вполне устраивала. Следовавшие один за другим кризисы и мелкие конфликты в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке и в Северной Африке отнимали огромное количество сил, заставляли держать в морях вокруг Европы основные силы флотов этих стран. Постоянно приходилось кому-то против кого-то помогать, причем все чаще случалось, что интересы этих европейских столиц диаметрально не совпадали. Но были союзнические отношения с Вашингтоном, договоры, в том числе и тайные, о взаимной помощи. Так что, не вступая прямо в военное противостояние с японцами, англичане и французы тратили немало сил и ресурсов на то, чтобы создать им дополнительные проблемы, подкачивали потенциальных противников Токио деньгами и оружием. Ну, а уж Вашингтону сам бог велел этим заниматься.

Именно поэтому первым, кто запросился на прием к Верховному гетману после его возвращения из Урги, был американский посол. На этот раз посол не ограничился обычными дипломатическими уверениями о взаимной дружбе и уважении, а положил на стол несколько листов, пояснив, что это списки автотранспорта, средств связи и продовольствия. Все это добро в ближайшее время будет доставлено американскими судами во Владивосток, а оттуда по Транссибу двинется — конечно, за американский счет — навстречу экспедиционному корпусу, а затем поступит в его распоряжение.

— Думаю, что наши военные внедорожники пригодятся вашим солдатам в монгольских степях. Они сейчас производятся в САСШ в очень больших количествах, и мы готовы были бы поставлять их в вашу страну, в первую очередь, для нужд армии. Те же 500 штук, которые мы передаем вашему экспедиционному корпусу, просим рассматривать как небольшой дружеский подарок. Надеюсь, они сделают хорошую рекламу. — Посол не был бы американцем, если бы и сейчас не думал о будущей выгоде. — Что же касается оружия, то заранее отгружать мы его не стали. Сначала надо понять, в чем вы нуждаетесь. Но уверяю, что качество нашего оружия выше всяких похвал, а цены вполне умеренные.

— За джипы спасибо. Очень кстати придутся. — Верховный эту машину знал и даже любил. Один джип был у него в одном из охотничьих хозяйств, и на нем было очень удобно развозить охотников на номера. — Да и остальное тоже. Уж больно далеко туда все везти от нас. Так что поговорите с нашими военными. Корпусу там сидеть долго, кое-чем, возможно, удобнее будет снабжать и с вашей стороны. Но по поводу оружия сразу скажу: недостатка не испытываем. Напротив, только и делаем, что склады от устаревшего освобождаем. А сейчас еще и польские трофеи появились. Так что готовы сами поделиться, но, конечно, не бесплатно.

Как ни странно, со временем договорились. Американцам-то, конечно, польское стрелковое оружие было совершенно ни к чему, но у них были долгосрочные контрактные обязательства на поставку оружия Национальному фронту Китая, который с разной степенью интенсивности продолжал вооруженную борьбу с японцами. Вот и договорились, что за продолжение поставок кое-какого американского имущества и провианта для экспедиционного корпуса НКР будет расплачиваться поставками польских трофеев китайцам. Дело обернулось еще выгоднее, чем можно было предположить. Параллельно с поставками в счет американских обязательств развернули и собственный бизнес, а масштабы войны в Китае, похоже, были такими, что могли поглотить все объедки европейских военных конфликтов.

Что же касается кургузых американских внедорожников грузоподъемностью в четверть тонны, то их в конце концов закупили тысяч 10, но не в сборе, а в виде комплектов для сборки. А пока собирали эти комплекты, причем желающие могли покрутить гайки самостоятельно, наладили производство похожей машины на заводе в Нижнем. Не зря же 30% его акций по-прежнему принадлежало компании "Форд", построившей в свое время этот завод.

Глава пятая.

Ничто не проходит так быстро, как отпуск. Как-то очень быстро, казалось бы, огромный срок — месяц! — пролетел и вот Федор в форме со всеми регалиями стоит перед начальником всей военной медицины киевского военного округа. У престарелого генерала, к сожалению, с памятью все еще было в порядке, и он легко вспомнил виновника ночной кутерьмы в казарме гетманского полка. Задал пару формальных вопросов о состоянии здоровья и, не интересуясь никакими другими обстоятельствами, отправил Федора для продолжения службы в госпиталь ударного корпуса.

Надо было спешить. Пришлось опять прибегать к помощи знакомого артельщика, срочно собирать и упаковывать вещи, но тут вмешалась Маша. Девушка она была практичная и привыкла решать в отцовском доме самые разные вопросы. В результате ненужный багаж Федора уехал на хранение в кладовую в подвале профессорского дома, все вопросы с квартирной хозяйкой она обещала решить уже после его отъезда, а высвободившиеся часы были потрачены на взаимные уверения в самых теплых чувствах и обсуждении планов на лето, когда Маша, наконец, закончит курс, они поженятся и поселятся там, где будет в этот момент служить Федор.

Затем пришел из клиники профессор, все вместе поужинали и проводили Федора на вокзал — поезд в Варшаву уходил в ночь. Проводы были грустными. Почему-то у всех было тяжело на душе, а у Федора, когда он уже махал рукой из окна тронувшегося вагона, возникло странное ощущение, что это был их последний вечер втроем. Но потом началась дорога, возник разговор с попутчиками-офицерами, живо и с оттенком зависти интересовавшимися, где молодой врач успел заработать столько наград, бутылка коньяка материализовалась на купейном столике, и тяжелое ощущение ушло куда-то на задний план.

В Варшаву прибыли утром. В городской комендатуре Федор узнал, где находится его госпиталь, отметил командировочное предписание и двинулся дальше. К вечеру, хорошо намерзнувшись по дороге в ожидании попутных машин, он прибыл в госпиталь, где о нем, откровенно говоря, и думать забыли.

Самое забавное заключалось в том, что задержись Федор в пути еще на пару дней, и ни своего госпиталя, ни корпуса в целом, он бы уже не застал в Варшаве. Соединение перебрасывалось, причем местом его новой дислокации оказался Нижний Новгород. Что делать ударным частям так глубоко в тылу не понимал никто. Брошенная кем-то идея: будем завоевывать Урал! — вызвала у всех чувство недоумения. Всем к этому моменту уже было ясно, что из Польши придется уйти, но было бы логично несколько оттянуть корпус в тыл на европейском направлении или перебросить на юг — как там дальше дела с Турцией будут складываться, но на Волге им уж точно делать было нечего. Что еще более странно, корпус получил приказ передать большую часть боевой техники соседям. Во время боев это было бы нормальным: личный состав уходит на переформирование, а техника идет на доукомплектование остающихся частей, но бои были позади, большая часть подбитой техники была уже отремонтирована и вернулась в строй, так что практического смысла в таком решении практически не было. Командование, вероятно, что-то знало, но молчало, а спрашивать в армии не принято.

Госпиталь тоже максимально разгрузили. Вообще было такое чувство, что части корпуса как будто специально ужимали, оставляя в строю около половины личного состава. Так что поехали налегке. Федора быстро подключили к предотъездным хлопотам, поэтому Варшавы он толком и не увидел. По дороге было много разговоров о том, что будет дальше. Черту под ними подвел заглянувший однажды вечером на стакан чая в купе к молодым врачам начальник госпиталя.

— Вот увидите, на автозавод едем.

— Куда? На автозавод? Зачем?

— Думаю, что за новой техникой. А что, куда и зачем потом — не спрашивайте, не знаю. А думаю так потому, что перед этой польской войной взяли нашу дивизию, фактически разоружили и отправили в город Харьков. И там началось: новые танки, другая техника — все мобильное, на автоходу, оружие новое, измененные штаты, и получился в результате ударный корпус. Но главное в нем было — танки. А в Нижнем самый крупный в стране автозавод. А на нем — отдельный конвейер по производству бронетехники.

— Но это же совсем другое дело. Их броневики и бронетранспортеры и у нас в корпусе были!

— Да, были. Но главной ударной силой у нас были танки. А теперь что будет — посмотрим. И хватит спорить, через пару дней все станет ясно.

Оценка, правда, оказалась излишне оптимистичной. Даже сокращенный на половину корпус в Нижнем размещали долго и с трудом. Недели две мучились, тем более, что надо было еще иметь в виду и предстоящее прибытие пополнения.

Госпиталь опять разделили на несколько частей и распихали по городским больницам, так что Федор очень скоро утратил контакт и с коллегами, и с несколькими офицерами, с которыми он успел сойтись по дороге. Так что делать ему было особенно нечего, и он легко соглашался на дополнительные дежурства в хирургическом отделении больницы, куда временно определили и его с коллегами.

И вот как-то в конце марта, возвращаясь уже поздним вечером после дежурства на свою съемную квартиру в старой части Нижнего он услышал в соседнем переулке звуки какой-то возни. В другой ситуации Федор может и не стал бы вмешиваться — было известно, что в городе пошаливают и не все жертвы грабежей их переживали, но среди прочих звуков он явно различил женский вскрик. Надо было решаться. Федор был в штатском, но как всегда по вечерам носил в кармане табельный пистолет. Он вытащил оружие, завернул в переулок и пытаясь, чтобы голос его звучал максимально твердо, громко крикнул:

— Немедленно прекратить! Иначе буду стрелять!

Как выяснилось, основание для вмешательства были вполне достаточные. Три невысоких, но жилистых и даже на вид очень опасных типа пытались затащить вглубь переулка высокую молодую женщину. Не очень понятно даже, почему они не могли с ней справиться: двое держали ее за руки, а третий, похоже главный из них, угрожал финкой. Пускать ее в дело он не решался, судя по всему, не в силу врожденной деликатности, а стремясь сохранить светлую шубку женщины из какого-то дорогого меха, которую троица явно намеревалась снять с нее среди прочего. Казалось бы шансов у женщины не было, но по непонятной причине ей пока удавалось не только сохранять дистанцию с вооруженным налетчиком, но и, выворачивая руки в разные стороны, не давать схватить себя более плотно тем его сообщникам, которые удерживали ее за руки. Кроме того, она постоянно отвешивала обоим весьма энергичные пинки ногами, причем судя по всему ее остроносые сапожки уже не раз достигали цели. Так что пока она держалась, но долго так продолжаться не могло.

Шпаны в родном Федору Воронеже тоже хватало, но эти были на порядок опаснее всех, с кем ему приходилось иметь дело раньше.

Появление штатского, пусть и вооруженного пистолетом, налетчиков застало врасплох, но не смутило. Главарь с финкой повернулся к Федору, развел руки в стороны и завел свое:

— Все-все. Зачем стрелять? Никто никого не трогает, расходимся миром...

"— Сейчас ударит," — понял Федор, и его палец начал давить на спусковую скобу.

Но стрелять ему не пришлось. Дама вдруг сильно толкнула одного из налетчиков, освободила правую руку, одновременно влепила главарю хороший удар носком сапожка прямо между ног, после чего сунула третьему налетчику в нос откуда-то оказавшийся в ее руке небольшой пистолет. Да так ловко сунула, что тот взвыл и улетел куда-то в сторону. Главарь тем временем не выл. Он выронил финку и медленно опускался на землю как-то странно свинчиваясь вокруг своей оси и издавая сдавленный вой очень тонким голосом. Но даме и этого показалось мало. Каждый из державших ее ранее за руки налетчиков получил еще по паре хороших ударов, на этот раз каблуками ее сапог — обувь она явно решила не жалеть. После этого она критически осмотрела сложившегося на земле в кучку главаря и добавила ему еще разок по голове рукояткой пистолета. Вой прекратился.

Затем она подобрала с земли свою сумочку и обратилась к обалдевшему Федору:

— Пистолет уберите, молодой человек. Надеюсь, у Вас на него есть разрешение? А вообще в следующий раз лучше сразу стреляйте. Первый раз можно в воздух, ну а уже потом...

Федор за словом в карман лезть не привык:

— А почему же Вы не стреляли? Или разрешения нету?

— Не успела вытащить. Сразу сумку вырвали, отбросили в сторону и на руках повисли. Секунды не хватило достать пистолет из рукава. Но все равно, весьма Вам признательна. Ваше эффектное появление заставило их отвлечься, а большего мне и не надо было.

— Да уж, умеете. Кстати, может посмотреть, что с ними. Я вообще-то врач.

— Не стоит. Насмерть я не била, но запомнят они этот день надолго. Да и вообще, это очень живучая публика. Пойдемте лучше отсюда, а то сейчас жители полицию вызовут, до утра объясняться будем.

Новая знакомая, как заметил Федор уже на освещенной улице, была лет на десять постарше его и явно видывала разные виды. После таких приключений обоим захотелось выпить чая. Да и чего покрепче перехватить было бы не лишним. К счастью, подвернулось такси, и дорога до центра города, где еще работали рестораны, не заняла много времени.

За чаем и познакомились. Дама назвалась Ольгой. Она жила с мужем и сыном в Казани, а в Нижний приехала по делам гимназии, где преподавала. О себе рассказывала мало. Посмеялась над приключениями Федора на военной службе, потом о чем-то задумалась, явно вспоминая какие-то истории из своей жизни. Федор похвастался невестой, показал фото Маши. Ольга выбор одобрила, сказала, что даже на фото виден характер, а это — главное. Федор посетовал, что военная стезя ведет его куда-то в сторону, не дает освоить профессию. Все получается как-то урывками, а хочется заняться серьезной научной работой.

— Подождите, какие Ваши годы. Будет и научная работа, и семья, и дом. А пока, похоже, ждет Вас дорога дальняя, да края пыльные. На восток, видимо, лежит Ваш путь, на войну.

— Так хватит уже. Поляков разбили, с кем воевать?

Ну, Вы не обольщайтесь. Повоевать наши властители любят. Без войны никак. Нет реального врага, так найдут такого, что и не придумаешь. Вам, похоже, японцы выпадут.

— Какие японцы? Зачем? Где они, а где мы? Я понимаю еще, нашим соседям сибирякам японцы могут хоть как-то угрожать, но мы-то где? Или Вы допускаете, что они к нам через Босфор приплывут?

— Кстати, с них станется. Я не удивлюсь, если сейчас в Николаеве на стапелях опять крейсера закладывать начнут — якобы против японцев. А там дальше пригодятся. А что касается войны, то, к сожалению, еще ни один даже самый великий государственный деятель не придумал лучшего способа контролировать общественное сознание и направлять его в нужном направлении. Есть, правда, одно важное условие. Война должна быть удачной, а уж совсем хорошо, когда она приносит какие-нибудь трофеи и приобретения. Очень мало человеческая натура изменилась за последние века.

— Извините, но это — странный образ мышления для учительницы гимназии.

— Молодой человек, не всегда я была учительницей и ни одному Вам на войне перепало.

— Да я уже понял, что оружие Вам в привычку.

— Что Вам сказать. Оружие бывает разное, и часто не пистолет опаснее всего. Ладно, спасибо Вам и за помощь, и за чай. Завтра мне уже домой возвращаться, надеюсь без приключений. Давайте я на всякий случай Вам дам наш адрес в Казани. Жизнь, она, знаете ли, штука длинная и сложная. Если какая нужда будет, или вдруг совет или помощь понадобится — обращайтесь. Кстати, и невесте своей перешлите адресочек. Мало ли, что приключиться может, пока Вы там в монгольских степях на свою голову приключения искать будете. А у нас в Казани свой дом, знакомых много, кстати и с местом я ей помочь смогу. Работу учителям, знаете, наверное, тоже не везде просто бывает найти. Да и вообще рады будем видеть хороших людей. Приезжайте.

Обменялись адресами, попрощались и отправились по домам. На этот раз Ольга вызвала к ресторану такси — похоже, прогулками по темным улицам она уже была сыта.

И действительно, уже через неделю тихая жизнь военных врачей при обычной городской больнице закончилась. В один прекрасный день их собрал начальник госпиталя, только что вернувшийся с совещания в штабе корпуса, и рассказал, что корпус, действительно будет передислоцирован в Монголию в рамках выполнения союзного договора с этой страной. Для этого он будет переформирован, число средних танков сократится почти в три раза, а бывшие танковые батальоны станут называться броневыми и получат на вооружение различные модификации броневиков на полноприводном колесном шасси повышенной проходимости. На том же шасси собирались и бронетранспортеры для батальонов мотопехоты, и машины управления для штабов, самоходные пушки для артиллерийских дивизионов, и даже передвижные медицинские пункты и транспортеры для поля боя. Такая широкая унификация в армии применялась впервые, о ней много говорили и считалось, что это — своего рода находка для условий Монголии, где не было никакой ремонтной инфраструктуры для автотранспорта, да и вообще вводимым туда войска практически все необходимое предстояло везти с собой.

Медикам тоже предстояло решать немало новых для себя вопросов. Какие болезни и эпидемии могут ждать там корпус — не знал никто. Летняя жара и зимние морозы, нехватка воды и топлива, непривычная питание — начальник госпиталя с ходу набросал целый список проблем, о которых стоило подумать заранее, и назначил ответственных за их решение, а также проверку комплектации госпиталя инструментами, лекарствами, перевязочными средствами. По доброй армейской традиции молодых врачей заданиями не обделили, и Федор опять погрузился в кошмар сборов, отчетов и погрузки материальных ценностей.

Но все же у него хватило времени описать Маше свое небольшое приключение и знакомство со странной женщиной и дать ее казанский адрес — просто так, на всякий случай. И история, и знакомство были довольно странными, но Федор уже привык к тому, что в его жизни странные вещи случаются с завидным постоянством. Да и вообще, какой-то тревожный звоночек в его подсознании прозвучал, тем более, что Маша в последних письмах все чаще сообщала об обострившихся болезнях отца и даже советовалась с Федором о предпочтительных способах лечения.

К началу апреля корпус в основном закончил переформирование, получил технику и недостающий личный состав, и его эшелоны начали постепенно отправляться в длинную дорогу на восток. Предполагалось, что к маю он должен будет сосредоточиться на территории УралСиба у монгольской границы, а в течение мая вместе с другими соединениями будет уже своим ходом перебазирован в район Урги. Непосредственно к границе с Китаем соединения армии НКР должны были выдвинуться тогда, когда окончательно станет ясно, где нанесут свой удар японцы. Надо сказать, что даже просто переброска таких крупных сил на подобное расстояние уже была делом невиданным в истории НКР, тем более, что осуществлялась она через территорию соседней страны. В этой связи, конечно, вспоминались события русско-японской войны, но очевидцев и участников тех событий в армии уже почти не было, да различия были очевидны. Сорок лет назад перебрасывали в основном пехоту и кавалерию, а сейчас большую часть эшелонов составляли платформы с техникой.

В суете накануне отъезда у Федора практически не было свободного времени, но все же он иногда проглядывал газеты и не раз вспоминал слова своей новой знакомой. Правительство через прессу откровенно нагнетало антияпонскую истерию, а журналисты и всякие политические обозреватели как будто соревновались между собой, выдумывая всякие оскорбительные эпитеты для проклятых самураев.

"— Самураи, — думал про себя Федор, — да никто у нас еще год назад и слова-то такого не помнил. — А тут: Восходящее солнце, сеппуку, Цусима, адмирал Макаров... Богатая у нашего народа, все же, история. На любой случай жизни можно что-то такое найти и развернуться."

Про монголов, их жизнь и обычаи тоже много писали. Этих сынов степей почему-то стали сразу жалеть: мол, жизнь у них трудная, полная лишений, а тут еще и дамоклов меч над ними японцы подвесили. Все это выглядело по отдельности вроде бы логично, но в больших количествах создавало ощущение абсолютного бреда. Каждый народ, в конце концов, живет своей жизнью, и мало у кого она особенно легка. А теперь НКР на глазах влезала в какую-то в высшей степени сомнительную историю с неясным концом и совершенно непонятными целями.

Коллеги Федора газеты тоже читали и, судя по их задумчивым лицам и нежеланию обсуждать прочитанное, были терзаемы теми же сомнениями. Так что работа и хлопоты были весьма уместны — хотя бы позволяли не думать о происходящем. Офицеры же, с которыми Федор тоже общался, были полны энтузиазма. После Варшавы многие получили повышения и награды и вошли во вкус, а те, кому еще не довелось повоевать, с завистью смотрели на ветеранов и связывали с этой командировкой амбициозные планы. Командование корпуса, естественно, эти настроения негласно поощряло.

У Федора все эти разговоры вызывали очень смешанные чувства. Не то, чтобы ему нравилось в армии, но мундир, звание, неплохое жалованье и всякие дополнительные радости отвращения у него, отнюдь, не вызывали. Смысл польской компании он понимал. Его, как и все общество, долго готовили к той войне, но сейчас она кончилась, а очевидной нужды в новой он не видел. Все разговоры о карьере, наградах и продвижениях ему были понятны по-человечески, но он предпочел бы добиваться успеха другим путем. Сложно как-то все это было и неоднозначно.

Наконец, настала очередь двинуться в путь и госпиталю. Получился целый эшелон медиков, так что ехали своей компанией. С интересом смотрели по сторонам.

Жители НКР довольно часто бывали в Балтийской Федерации, случалось — на Урале, а вот до Сибири добирались все же редко. Первое, что их поразило, так это просторы. Множество земли и редкие небольшие поселения. Народ живет очень просторно и от того чувствует себя свободно. Да и ценят людей здесь больше именно потому, что их везде и повсюду не хватает, порой просто катастрофически. В результате в УралСибе намного активнее внедряли и в промышленности, и в сельском хозяйстве средства механизации, перекладывая большую часть ручного труда на машины. А чтобы ими управлять, требовалось образование, профессиональные навыки, и люди продолжали учиться даже в зрелом возрасте, что в НКР случалось нечасто. Изменение профессиональной структуры населения стимулировало, в свою очередь и развитие общественной жизни. Вот и получилось в результате: казалось бы, Сибирь, глухомань, а местное самоуправление, да и политическое устройство общества не только догнали "европейскую" НКР, но и существенно ее опередили. Никаких "верховных" здесь давно и на дух не переносили. В стране произошла четкая поляризация общества вокруг нескольких основных политических партий, отражавших интересы реальных общественных групп и всерьез боровшихся за места в однопалатном парламенте. Борьба эта случалось проходила и не совсем чисто, но общая линия развития формировалась как сложение нескольких политических векторов с учетом их реального веса. В силу сложившейся традиции правительство обычно формировалось в форме широкой коалиции. Классическая парламентская республика. От излишней конфронтации в правительстве и парламенте спасали два обстоятельства: исторический опыт и богатство страны. Ресурсов, действительно, было столько, что неизбежно возникающие иногда перекосы в пользу той или иной группы, как правило, выравнивали за счет предоставления очередных концессий крупным иностранным концернам. Излишне не увлекались этим средством потому, что внутренние трудовые ресурсы были практически все заняты, и новые рудники, нефтяные и прочие месторождения осваивались, как правило, с привлечением иностранной рабочей силы. На этот счет в обществе, однако, существовал широкий консенсус: трудовая миграция только по необходимости! Рост населения пытались обеспечить за счет собственных ресурсов, и ни в одной стране на территории бывшей Российской Империи не было даже близко такой системы поощрения рождаемости, как в Сибири. Да и европейцы ничем похожим похвастаться не могли. Переселенцев из НКР тоже приветствовали и даже поощряли, но "ехать в Сибирь" добровольно решались все же немногие.

Из окна вагона, конечно, много не увидишь, но кто-то слышал одно, другой читал о чем-то еще и так далее. Да и газеты местные расхватывали на редких остановках. Картина складывалась интересная. Федор, например, все чаще задумывался о том, почему именно НКР посылает свои полки воевать в далекую Монголию, а УралСиб, которого положение у непосредственных соседей касается намного больше, ограничивается предоставлением провианта и услуг по транзиту. Такие же, вроде, русские люди, а вот устроено у них все по-иному. Надо при этом сказать, что над Верховным гетманом с его вышиванками, восторгами от гопака и "Днипро..", часто нелепыми инициативами и странноватыми суждениями, помноженными к тому же на взрывной и отчасти дурной характер, и в армии, и в стране в целом тихо, но посмеивались. Случалось, и довольно зло. Как слышал Федор, и в Балтийской Федерации далеко не все были довольны жестоким правлением тамошнего Канцлера, но вот представить себе, что здесь, в Сибири кто-то сумеет установить такую же самовластную форму правления, было практически невозможно. Неужели это только вопрос плотности населения? Казалось бы, наоборот, чем меньше людей, тем важнее для них эффективность власти, а чем больше население государства, тем больше в нем должно быть демократии, да и выбрать всегда есть из кого! Объяснения этому парадоксу Федор пока не видел.

Глава шестая

Так и доехали до границы с Монголией, выгрузились, а дальше, как это часто бывает в армии, вдруг выяснилось, что прежние планы несколько изменились и особой спешки с переходом границы нет. Встали лагерями, началась рутина боевой подготовки в плохо приспособленном для этого месте. Федор, впрочем, был даже доволен — в госпитале шел неизбежный процесс притирки, да и по медицинской части кое-какая работа все же была. Маше он старался писать бодрые письма, хотя было ясно, что к нему ей сейчас ехать нельзя. А когда и куда будет можно — кто знает.

Так продолжалось месяца два. Уже и лето перевалило за середину. И вдруг поступает приказ: корпусу срочно двигаться к Урге, а оттуда — на восток, к границе с Маньчжурией, где что-то то ли уже началось, то ли вот-вот начнется. Тут-то и оказалось, что к маршу, конечно, готовились, да вот мало что готово. Железных дорог в Монголии не было вообще, да и автомобильные... Ни о каком твердом покрытии и мечтать не приходилось. Лучше всего дело обстояло в степи и пустыне — там можно было ехать практически как угодно, главное — не заехать в песчаный бархан. Так что автомобильные колеи извивались порой весьма извилисто. Да и с картами было не так, чтобы уж очень хорошо.

Неизвестно, что бы вышло, двигайся корпус самостоятельно, но выручили забайкальские казаки. С ними было странно. С одной стороны, УралСиб вроде бы не вводил свои регулярные части на территорию Монголию, но, с другой, практически сразу же к командиру корпуса прибыл командир одного из казачьих полков и доложил, что он имеет приказ оказать всемерную помощь "европейским союзникам" при движении в сторону Урги. Сразу же выяснилось, что, официально охраняя границу, казаки чуть ли не лучше знают территорию, маршруты, наиболее удобные места стоянок, броды через реки и вообще все именно с монгольской стороны. Интересно, что с монгольской стороны границу вообще никто не охранял, да и первых монголов Федор увидел только на третий день движения. Как-то все это было непривычно. Кстати, только половина казаков шла верхами, остальные с успехом пользовались внедорожниками нескольких типов. На большинстве из них были установлены пулеметы, а на самых тяжелых — и батальонные минометы.

И вот эти мотоказаки повели колонны, и они худо-бедно начали продвигаться в сторону Урги. Корпус двигался по трем параллельным маршрутам. Сразу же стало сказываться полное отсутствие опыта подобных операций, да и новая техника в непривычных руках вела себя не лучшим образом. Впрочем, знакомый поручик из автобата, оживлявший в очередной раз автомобиль на котором ехал Федор с коллегами, оценивал ситуацию как рабочую.

— Так даже лучше, — рассуждал он, — сейчас на марше с болячками разберемся, починим то, что и так должно было сломаться, а потом воевать будем уже на обкатанных машинах.

Вообще поручик по натуре был явно оптимистом. Правда сам носился вдоль колонные на импортном кургузом джипе, который, похоже, ломаться вообще не умел. Но постепенно действительно стало легче. Особенно когда колонны преодолели горно-лесистый район вдоль границы и вышли на пустынные просторы. Здесь, по крайней мере, меньше трясло.

Уже на подходе к Урге по колонне вдруг пронеслась новость о том, что вообще-то они, оказывается, уже воюют. До монгольской столицы далеко не сразу дошло известие о том, что практически сразу после начала ввода войск НКР японские войска тоже перешли границу на востоке, и сейчас противники стремительно сближались. В колонне стали шутить: "Как бы нам с японцами в этой пустыне не разминуться, лови их потом в сибирских лесах!", но командованию стало уже совсем не до смеха. Корпус обошел Ургу и повернул на восток, поскольку именно оттуда приближались японские части. Движение колонн ускорилось.

Хотя половину личного состава корпуса и составляли ветераны боев в Польше, но в целом соединение к боям было готово плохо. Предполагалось, что у корпуса будет еще месяц-другой на сколачивание и освоение новой техники и тактики высокоманевренных действий в пустынных районах. Сейчас получалось, что и тактику, и технику придется осваивать уже в ходе боев.

О японцах известно было мало. Казаки здесь тоже помочь особо не могли, так как их боевой опыт состоял в основном в том, что они гоняли по пустыням различные банды смешанного состава, предпочитая не допускать их на свою сторону границы. Что-то могли рассказать несколько человек, которые в силу живости характера умудрились добраться до Китая и повоевать там на стороне сопротивлявшихся японцам национально-патриотических формирований, но таких знатоков сразу же пригласили в разведотдел корпуса и с тех пор их никто не видел. Оставалось только надеяться, что еще до столкновения с японцами разведка поделится с остальными полученными сведениями. Пока же колонны шли с боевым охранением и соблюдением других мер безопасности, но в целом довольно спокойно, поскольку авиация наблюдала передовые части японцев примерно в 200 километрах впереди. Все считали, что еще день можно двигаться, не опасаясь противодействия возможного противника.

Японцы, однако, думали иначе. Шпионаж, разведка, тайные операции играли важнейшую роль в их арсенале. В значительной степени именно благодаря тайным способам ведения войны им удавалось сравнительно неплохо держаться против намного более сильной Америки. Флот и авиация Японии на Тихом океане, как правило, были намного лучше осведомлены о противостоящих им американских соединениях именно благодаря агентурной разведке. Американцы же ориентировались в основном на свою авиаразведку, и из японского тыла информации почти не получали.

Вот и сейчас, японцы были неплохо осведомлены о приближающемся противнике. У них не было ничего и близко похожего на ту технику, которой был вооружен корпус. С их стороны навстречу ему шли две обычные пехотные дивизии, усиленные танковым батальоном. И хотя грузовиков в их составе тоже было немало, но ни по маневренности, ни по огневой мощи их войска и близко не могли сравниться с киевлянами. Марш в глубину территории Монголии преследовал целью достичь выгодного с точки зрения классического пехотного боя рубежа, закрепиться на нем и навязать высокоманевренному соединению совершенно невыгодный для него рисунок операции. Но сейчас японцы опаздывали. Выгодного для себя рубежа обороны они могли достичь примерно через сутки, но вот закрепиться на нем до подхода колонн киевлян уже явно не успевали. Оставалось попытаться задержать киевлян на марше и за счет этого выиграть хотя бы день-два, чтобы японская пехота успела вырыть окопы. Затем обескровить киевлян в бесплодных атаках, связать их, лишив преимущества маневра, и уже в завершение сокрушить одним ударом.

Замедлить движение корпуса было решено путем мелких, но болезненных уколов разведывательно-диверсионными группами, которые на автомобилях ушли в глубь пустыни с тем, чтобы ночью атаковать вставшие на привал колонны. Поскольку бронебойных средств группы с собой, как правило, не имели, своими целями они должны были выбирать не боевые подразделения на различных модификациях бронеавтомобилей, а тыловые колонны. Паника в тылу, потеря запасов боеприпасов, топлива, разгромленные штабы — все это должно было существенно затормозить корпус. Так что одна из госпитальных колонн, в которой и ехал Федор, остановившись на ночевку, и была выбрана в качестве объекта для нападения японских диверсантов. Ну вот везло ему на такие приключения.

В эту ночь Федор как раз дежурил. Вообще военные медики службу знали, опыт имели всякий, так что караулы были выставлены и не спали, а сам Федор с пистолетом и даже в каске бдил у костра, на котором отдыхающая смена кипятила чай. Клонило в сон, и он решил пройтись вдоль припаркованных в ряд автомобилей. За первым из них он и наткнулся на японца, прилаживавшего динамитную шашку с вставленным бидфордовым шнуром к бензобаку. Хитрость состояла в том, чтобы отвести конец шнура в сторону. Бак при последней заправке был явно облит бензином, отчетливо пах им, и попытка зажечь спичку вблизи него могла плохо кончиться для диверсанта. Вот он и пытался в темноте как-то зацепить конец шнура за выступ кузова.

Деталей Федор, конечно, не разобрал, но суть понял и, не долго думая, врезал диверсанту кулаком по голове и заорал:

— Тревога!!! Диверсанты!!

Сразу же поднялась стрельба, раздались крики, где-то рядом вспыхнула машина, а шею Федора захлестнула удавка. Сильный рывок сбил его с ног, он ударился обо что-то головой и потерял сознание.

Когда Федор пришел в себя, уже светало. Кто-то лили ему на голову воду и этим кем-то оказался щуплый японец в светло-оливковой форме. Еще двое японцев — один из них с перевязанной головой и рукой — сидели поодаль, пили воду из фляжки и что-то жевали.

Убедившись, что Федор пришел в себя, японец перестал его поливать и требовательно спросил:

-Твоя офицера?

Отрицать очевидное было бессмысленно. Федор молча кивнул и потянулся губами к фляжке. Японец довольно скупо дал ему напиться, проверил, насколько хорошо связаны его руки и подтолкнул, заставляя встать. После этого он что-то резкое крикнул своим соплеменникам. Те послушно встали и взяли свои винтовки.

"— Это что же, они сюда меня втроем отволокли? Сильные ребята" — подумал Федор. Вокруг была уже привычная полупустыня, колонны нигде не было видно, так что, похоже, его несли на себе несколько километров. И сколько еще идти и куда? И вообще, что делают японцы с пленными? Ничего об их обычаях на этот счет Федор не знал.

Ответы на некоторые вопросы Федор получил довольно скоро. Это только внешне пустыня кажется абсолютно ровной. На самом деле рельеф там был достаточно изрезан. Японцы провели Федора примерно с километр и вышли к небольшой балке, где прикрытый сверху маскировочной сеткой стоял невысокий грузовик. Водитель с винтовкой сидел в кузове и внимательно следил за окрестностями. Обменявшись с ним парой фраз, группа погрузилась в машину. У Федора сложилось впечатление, что водитель сейчас никуда ехать не хотел — да и логичнее было бы дождаться ночи, но старший группы тыкал пальцем в мундир Федора и что-то настойчиво требовал.

"— Похоже они меня важным языком считают, — решил Федор, — ну не буду их пока разочаровывать, а то еще пристрелят, если поймут, что я им могу, в основном, рассказать о том, сколько и каких у нас клизм с собой."

Он сделал важный, как ему казалось, вид и уселся в кузове с крайне недовольной миной.

Дорога, действительно, была нелегкой. Они много петляли, часто останавливались. Старший, как правило, залезал на кабину и долго осматривал окрестности в бинокль. Несколько раз над ними пролетали самолеты киевлян и тогда японцы замирали и быстро укрывали машину маскировочной сетью. Федор был рад остановкам — с завязанными руками в кузове его мотало будь здоров как, и шишек к концу пути он себе набил немало.

Судя по всему, круг они дали хороший и только к вечеру выехали к японским позициям. Федору показалось, что он попал в царство кротов. Цепочка небольших возвышенностей была вся изрыта ходами сообщения, окопами, укрытиями для машин и орудий. И повсюду — японцы с лопатами в руках.

"— Трудновато тут нашим придется, — Федор себя серьезным воякой не считал, но не признать очевидное не мог. — Все же мы собирались за ними по степи гоняться, а не выковыривать их из окопов. Артиллерии у наших маловато, да и бронемашины для такой работы — не лучший инструмент".

Между тем их машина пересекла несколько линий окопов, углубилась в японский тыл и, наконец, остановилась у нескольких холмиков, в которых Федор с удивлением признал землянки. Да и то только тогда, когда прямо под колеса их грузовика из замаскированного окопа выскочил часовой, что-то закричал, и еще из какой-то щели вдруг полезли японцы.

Привезший Федора унтер что-то долго докладывал японцу уже совсем другого вида: если разведчики были худощавые, поджарые, в сильно обтрепанной форме и с винтовками, то этот был настоящий полковник — упитанный, чистый, весь наглаженный, на мундире — планки наград и какие-то бляхи. Хотя глазки остренькие. Унтер во время доклада гордо показывал на погоны, планки и гвардейский значок на мундире Федора.

"Полковник" скептически осмотрел Федора и что-то буркнул одному из офицеров явно помладше рангом, стоявшему рядом. Тот подошел к Федору и продемонстрировал знание русского языка.

— Ты кто есть? — переводчик сразу взял быка за рога.

— Военный врач, — очевидное Федор скрывать не собирался. Мундир у него был офицерский, но погоны — узкие, серебряные как у всех медиков, да и "пьяная змея" на погонах говорила сама за себя.

Переводчик что-то коротко бросил по-японски.

"Полковник" презрительно махнул рукой, что-то резко бросил унтеру и в сопровождении свиты опять исчез под землей.

"— А вы что, ждали офицера из Генерального штаба? — подумал про себя Федор. — Глупость какая-то. Интересно, что дальше будет? Хорошо бы попить дали. Да и пожевать чего-нибудь не помешает. Весь день ничего не ел."

Размышляя таким образом, Федор не понимал, что жизнь его в этот момент висела на волоске. Майор, начальник разведки японской дивизии счел ниже своего достоинства публично отчитывать какого-то унтера из разведвзвода полка, оставив это его непосредственному командиру, однако про себя ругался последними словами. Из шести направленных им в тыл русским диверсионных групп вернулась пока только вторая. Весь день пылили по пустыни, чудом вырвались и приволокли медика. И что он может знать? Нет, что-то, конечно, знает, но ни общая численность корпуса, ни данные о его руководстве и вооружении для японцев секрета не составляли. Все это они заранее получили из Омска, из министерства обороны УралСиба. Вот там у них были серьезные люди на крючке, это была настоящая разведка. А тут дурак-унтер притащил врача. Значит, как их не муштровали, а знаков различия русских так и не выучили. Разгильдяи.

С пленными японцы традиционно не церемонились. В Китае так вообще офицеры соревновались между собой, кто покажет лучший удар катаной. Здесь пока было не до развлечений подобного рода, но и держать пленных было негде. Не землянки же им копать. Так что майор в сердцах буркнул унтеру: "Делай теперь с ним, что хочешь!", но уже спустившись в землянку вспомнил, что коллега, служивший в какой-то хитрой части где-то под Мукденом, просил его при первой возможности прислать одного-двух пленных русских европейского происхождения, пояснив, что китайцев для медицинских опытов у них хватает, но надо что-то там такое и на европейцах бы испытать. Коллега был человек непростой, со связями в Токио, оказать ему услугу явно стоило, и майор послал переводчика забрать Федора у разгильдяев-разведчиков.

Тот появился более чем вовремя. Злой как черт унтер со своими солдатами отвели Федора за соседнюю сопку и начали что-то обсуждать между собой, показывая при этом то на его мундир, то на сапоги. При этом они щупали ткань и что-то яростно доказывали друг другу. Похоже делили его скромное имущество. Федору это совсем перестало нравиться. Того и гляди напоят... так, что больше никогда уже жажды не почувствуешь. Он лихорадочно пытался что-то придумать, но ничего путного в голову не приходило. Напротив, мысли куда-то разбегались, а вместо них сознание застилало мутная полоса страха и безысходности.

Офицер-переводчик грубо рявкнул что-то солдатам, те молча откозыряли, повернулись и отправились восвояси, а Федору связали теперь еще и ноги и бросили в кузов грузовика, который в составе небольшой колонны этой же ночью отправился куда-то на восток. Похоже, к границе. Японцы все же опасались авиации киевлян и предпочитали грузы по возможности возить по ночам.

Японская колонна, однако, ушла недалеко. Вероятно, в карме Федора на этой войне было что-то препятствующее нормальному автомобильному движению, и судьба навела именно на эту колонну взвод казаков УралСиба, который был выдвинут в числе прочих подразделений командованием экспедиционного корпуса теперь уже в японский тыл.

Вообще события предыдущей ночи не столько даже нанесли реальный ущерб тылам корпуса, как страшно разозлили его командование. Дело в том, что вокруг всей этой монгольской операции, как это часто бывает в армии, развивалась заковыристая интрига. Весь контингент, направленный НКР в Монголию, назывался экспедиционным корпусом, но в его состав входили ударный корпус, в котором и служил Федор, и еще куча отдельных частей и подразделений. Так вот командир ударного корпуса, молодой, но уже прославившийся во время взятия Варшавы генерал-майор, надеялся, что его и назначат командующим экспедиционным корпусом, так как других генералов среди командиров направленных в Монголию частей не было. Он, собственно, и исполнял такие обязанности, поскольку все остальные части были приданы его корпусу. И вдруг накануне приходит известие, что в связи с вторжением японцев состав экспедиционного корпуса существенно увеличивается, он преобразуется в армейскую группу, а из Киева самолетами в Ургу перебрасывается специальный штаб группы и в его составе летят аж три генерала. Причем два из них — генерал-лейтенанты.

Так что командир корпуса очень расстроился. А тут еще эти японцы ночью так выступили. Пощипали тылы, а самая наглая группа умудрилась вообще обстрелять и сжечь один из автомобилей штаба корпуса. Причем тот самый, который перевозил личное имущество его командира.

От такого озвереет любой генерал. Недавний покоритель Варшавы исключение не составил и утром, пользуясь тем, что штаб армейской группы еще не прибыл, раздал всем, до кого дотянулся, и от души. Досталось и командирам двух казачьих полков УралСиба, которых тут вообще вроде бы и не было, хотя на самом деле их сотни, как правило, проводили на монгольской территории чуть ли не больше времени, чем у себя дома.

Казаки даже не очень и обиделись, поскольку по штабу корпуса и окрестностям уже вовсю бродили сильно преувеличенные слухи о том, что у командующего лишних подштанников не осталось — все, мол, сгорело. Издевался народ, конечно, зря — уж что-что а одеть командира во все новое тыловики бы всегда смогли.

Позлословив между собой, казачьи командиры и послали в ту же ночь в тыл к японцам с десяток своих разъездов — конечно, не за подштанниками для командира, но поучить японцев следовало. Да и репутацию свою поднять перед прибытием нового командования тоже стоило.

Вот один из таких разъездов и встретил японскую колонну, в которой перевозили и Федора. Казаков колонна, в целом, разочаровала. Грузовики шли почти пустыми, что, впрочем, не помешало им хорошо и быстро сгореть.

Как сказал Федору командовавший освободившими его казаками хорунжий:

— Прежде, чем лезть на японцев, нам надо сжечь им весь транспорт. Посмотрим тогда, сколько они просидят в своих окопах. Местных ресурсов здесь практически нет, транспорт решает все. А Ваш госпиталь, говорят, не сильно потрепали. Кто-то все же тревогу успел поднять.

— Похоже, только это я и успел, — и Федор рассказал ему о своих приключениях.

— Повезло Вам сказочно, доктор, — хорунжий покрутил в руках пакет, который казаки сняли с тела водителя грузовика, где везли Федора, покачал головой и убрал его в сумку. — Знакомый адресочек. Ходили туда наши из разведки, очень уж у них нехорошие сведения от китайцев появились, да не смогли пройти. Опасное место.

— А Вы понимаете по-японски?

— Есть немного. И по-китайски тоже. Это Вы сюда пришли на время, а нам, чтобы у себя дома спокойно жить, хорошо надо понимать, что у соседей происходит. Вот и сейчас, колонну мы Вашу грохнули, но пойдем не назад, а вперед, в Китай. Японцы-то сейчас начнут все пути на запад и север перекрывать, а мы на восток двинем.

— А я?

— И Вы с нами. Врач нам пригодится, всякое бывает, а Вы, похоже, уже воевали.

— Я только на лошади не очень...

— А где Вы у нас лошадей видели? Два легких броневика и два джипа с прицепами. Я Вам по секрету скажу: у нас и шашки-то в обозе остались. А я свою вообще только с парадной формой ношу.

Так и оказался Федор в составе рейдового отряда. О задании его он предпочитал хорунжего не спрашивать. Тем более, что в составе отряда оказалось еще и два китайца, которых берегли и прикрывали и от пуль, и от нескромного взора. Намного позже, уже в Маньчжурии, доставив, судя по всему, на место последнего из них, хорунжий облегченно сказал Федору:

— Ну, хорошо. Дальше они сами дойдут. Теперь мы японцам подбросили головную боль. Эти ребята — из коммунистов. Наши их подучили, сумели кое-что из денег и оружия туда перебросить с торговыми караванами, и сейчас они должны сработать как детонаторы. Надеюсь, хорошо рванет. Идеология-то у них как раз для такой бедноты как в Китае, самая понятная.

— А не боитесь, что эта идеология опять к нам переберется?

— Нет. У нас справный народ доволен. Есть силы и голова на плечах — можно развернуться. Такие погоду и делают. А им порядок нужен.

К этому моменту они довольно близко сошлись. Хорунжий был намного старше Федора, служил уже второй десяток лет, вышел из рядовых, не раз был ранен и медицину уважал. Федор же отнюдь не был обузой отряду, в паре стычек с японцами вел себя достойно, а случалась нужда — не чинясь помогал по медицине и казакам, и редким монголам, которых они встречали по дороге. К удивлению Федора, монголов они продолжали встречать и после пересечения маньчжурской границы.

Путешествие это продолжалось уже три недели. Только теперь Федор понял масштаб этого театра военных действий. Сломался и остался в пустыне один из броневиков, давно опустели канистры с бензином, которыми были загружены прицепы. Отряд медленно и осторожно возвращался в Монголию, заправляясь бензином из встречавшегося по дороге японского транспорта. Последние 20 километров уже по монгольской территории вообще пришлось идти на конской тяге — в машины запрягли невысоких, но сильных монгольских лошадей. Перед этим долго торговались с их хозяевами. Те были готовы помочь, но ни денег, ни каких-то квитанций, которые им показал хорунжий, брать не желали. Интерес у них был вполне определенный — платите патронами! Пришлось отдать им предпоследнюю цинку.

Наконец, вернулись.

Возвращение Федора из японского плена прошло как-то буднично. Их автокараван на конной тяге встретил в степи колонну снабжения, шедшую в сопровождении взвода мотоказаков Уралсиба. Оказалось, что командовал ими добрый знакомый хорунжего. Останавливаться колонне было особо некогда, но бензином они поделились, и в расположение ударного корпуса Федор со товарищи въехали уже как белые люди.

Палаточный лагерь казаков широко раскинулся несколько в стороне от расположения киевлян. Хорунжий сразу уехал докладывать начальству, попросив Федора подождать его в лагере. Надо было понять, как ему быть дальше, где его госпиталь и что вообще происходит.

В ожидании хорунжего за обедом в огромной палатке другие офицеры немного просветили Федора в отношении того, что случилось за время его отсутствия. Дела шли пока не очень. Неразбериха с командованием, возникшая в самом начале путешествия Федора, на самом деле сослужила войскам НКР очень полезную службу. Командир ударного корпуса без приказа сверху не стал бросать свои войска в наступление на хорошо окопавшихся японцев. Если бы он сохранил командование, возможно, он принял бы иное решение для того, чтобы записать еще одну победу на свой счет, но сейчас все лавры достались бы новому командующему, и генерал-майор рисковать не стал. Вместо этого он провел разведку боем и был неприятно удивлен, как количеством японцев, так и тем, как они успели укрепиться.

Пользуясь последним днем определенной свободы, он отвел основные силы своего корпуса несколько влево, как бы нависнув над флангом японской линии обороны. При этом подвижные части корпуса демонстрировали свое присутствие перед фронтом японской обороны, как бы обозначая возможность удара с этого направления. Именно сюда и подошли другие части армейской группы — пехотные полки, танковая бригада, артиллерия.

Прибыв на место, новый штаб довольно быстро развернулся, составил план операции и нанес удар по фронту японской обороны. Наступление провалилось. Японцы дрались как одержимые, их пехоту приходилось буквально выкуривать из каждой ямы, силы в воздухе были примерно равны, в артиллерии киевляне имели превосходство, но не такое, чтобы полностью подавить сопротивление японцев. А уж во что обходилась перевозка в дружественную Монголию каждого снаряда и говорить не будем. Потери росли, и смысла в продолжении фронтального наступления не было никакого. К счастью, уже к третьему дню боев было принято решение о его приостановке. Теперь войска приводили себя в порядок, совершенствовали оборону, завозили боеприпасы, провиант, топливо. На фронте появились части УралСиба, а в отношении воинского контингента все чаще употреблялось слово "союзнический".

Все было бы, может быть, и не так уж плохо, если бы вся эта монгольская история не вызвала бы резкого неприятия среди общественного мнения НКР. Народ решительно отказывался понимать, зачем ему нужна эта война в далекой пустынной Монголии. Нет, исторические счеты к японцам кое у кого присутствовали, но не до такой же степени, чтобы затевать с ними войну не пойми из-за чего. Лепет государственной пропаганды о "союзнических" отношениях, борьбе с абсолютным злом в виде действительно специфической национальной идеологии островитян и необходимости оказания помощи монголам не убеждал даже самых верных приверженцев властей, критиковался всеми и каждым с самых неожиданных ракурсов.

Особое раздражение у публики вызывали слюнявые газетные репортажи об очередной порции гуманитарной помощи, отправленной детям степей. "Кто бы нам помог!" — обычно вопили в этой связи и те, кому такая помощь была нужна, и даже те, кто в ней в общем и не нуждался. По большому счету, правы были и те, и другие, поскольку "поход на восток" стоил бюджету НКР все дороже и дороже, а иных поступлений, кроме платежей налогоплательщиков, у бюджета и не было. Как это часто бывает, государственный аппарат совершенно не понимал общественного запроса и продолжал генерировать идеи по оказанию помощи монголам. То для них печатали учебники русского языка, то отправляли им груз семенного зерна, не спрашивая толком, есть ли в этом хоть малейшая нужда. Последнюю инициативу пролоббировали военные. Понимая, что долго снабжать все время увеличившуюся в численности группировку автотранспортом не удастся, они выдвинули идею строительства железной дороги до Урги — пусть хотя бы сначала и узкоколейки. Финансовый гетман, услышав про железную дорогу, сразу написал заявление об отставке, но кто же его отпустит. Дорогу военным пообещали, но только после того, как они вышибут японцев с монгольской территории.

Не спасало дела и то, что заокеанские союзники выполняли свои финансовые и прочие обязательства. Их джипы резво бегали по монгольским степям, а вскоре их аналоги — уже волжской сборки — должны были начать пылить и по проселкам средней полосы. Восстановление практически заброшенного после Великой войны военного судостроения на Черном море должно было занять немного больше времени, но судостроители уже шуршали какими-то чертежами, а на верфи пошло новое американское оборудование. Вообще поставки оборудования возросли довольно существенно, и все тот же неугомонный финансовый гетман с цифрами в руках очень убедительно доказывал, что заводы кое-какие нам американские партнеры построят, но вот деньги при этом в основном останутся у них, поскольку заводы поставляются по схеме "под ключ", т.е. оборудование для них производится за океаном. На резонное, казалось бы, возражение, — а где его еще можно сделать? — неугомонный финансист объяснял, что на наших же заводах, которые страдают от недозагрузки и отсутствия заказов. И опять начинал нудеть о своих налогах — сколько, мол, этих налогов можно было бы собрать, если бы большая часть оборудования производилась внутри страны. А для образности еще придумал аргумент о гайке: не обязательно каждую гайку для нового завода вести из-за океана.

Так что какое-то шевеление на основе американской помощи вроде бы наметилось, но говорить о его позитивном влиянии для всей страны явно не стоило.

Так что более или менее умные люди понимали, что идеологически эта война была уже проиграна.

Но Верховный уперся. Он слишком много вложил в эту историю собственного авторитета и сил, чтобы легко от нее отказаться. Да и возраст сказывался. На пороге своего 70-летия он окончательно уверился в собственной непогрешимости, перестал воспринимать критику и альтернативные мнения, а все неудачи относил на счет нерадивости исполнителей. Спорить с ним уже давно никто не решался, да и небезопасно это стало. Более того, через полтора года он готовился торжественно отметить 10-летие своего пребывания на высшем государственном посту и к этому моменту монгольскую историю надо было закончить и только победой. И военные эшелоны в Монголию шли один за другим.

Глава седьмая.

Вернувшись от начальства, хорунжий как-то сразу очень ловко нашел место расположения контрразведывательного отдела корпуса и передал туда Федора с рук на руки. За время похода они даже подружились, но глаза хорунжий при прощании прятал, понимая, что все самое веселое для Федора сейчас и начнется. Правда, потом оказалось, что в подробном рапорте он абсолютно точно изложил обстоятельства освобождения Федора и с завидной наблюдательностью описал его участие в походе как полезное.

Контрразведчики вцепились в Федора изо всех сил. Фактически он оказался первым военнослужащим НКР, который попал в плен к японцам и умудрился из него освободиться, хотя и не самостоятельно. К тому же надо понимать, что про коварство японцев они слышали уже немало, да и коллеги из УралСиба не уставали их предостерегать о японских кознях, а вот практически приложить эти знания было пока не к кому. Подавляющая часть воинского контингента НКР в Монголии до прибытия туда не то, что живых японцев в жизни не видела, но и знать об этой стране толком ничего не могла. Предположение, что среди них окажется хотя бы один завербованный японцами было из разряда душевных болезней. Местного населения вокруг толком и не было, а те, кто был, как правило знали по-русски, только несколько слов, так что даже плакат "Болтун — находка для шпиона!" тут было вешать бесполезно. И с кем работать? Кого профилактировать и от чего? Это вам не Польша, где контрразведчики только успевали поворачиваться, и шпионов ловили, и потери несли.

Так что Федор со своей историей стал героем дня. Не в том смысле, что его превозносили за совершенный подвиг, а в том, что взяли в оборот по полной. Как сказал после первой беседы с ним подполковник, начальник контрразведчиков корпуса:

— На нем, конечно, ничего нет, но ребятам навыки терять нельзя, так что пусть поработают как следует.

И они поработали. Федора раз за разом разные люди заставляли то написать, то рассказать устно обо всех его приключениях. Затем каждый новый сотрудник пытался найти в его словах что-то полезное, что пропустили его предшественники. И уж совсем роковую ошибку Федор совершил, упомянув, что, хотя единственный вопрос в плену ему задал молодой офицер на ломаном русском, но при этом присутствовал его старший коллега, который, похоже, сразу распознал никчемность Федора как "языка". Дальше ему пришлось снова и снова пытаться составить словесный портрет этого офицера, его описания куда-то отправлялись и возвращались с новыми дополнительными вопросами в отношении его внешности. В конце концов один из следователей предложил Федору нарисовать портрет этого японца! С его точки зрения это было лучшее решение, тем более, что врачи, как он считал, должны обладать фотографической памятью на лица.

Здесь следует признать, что, хотя в профессиональной сфере Федор даже в свои молодые годы обладал уже недюжинными знаниями и опытом, да и вообще был вполне начитанным и интересующимся многими сторонами жизни молодым человеком, но было две сферы, которые оставались для него совершенно недоступны. Во-первых, ему, как говорится, еще в детстве медведь наступил на ухо, и поэтому Маша после первой же попытки привлечь его к совместному исполнению модного в то время романса долго смеялась и взяла с него твердое обещание, что он в дальнейшем не будет пытаться петь никогда и ни под каким предлогом. Второе касалось рисования. Здесь дела обстояли еще хуже. В пятом классе гимназии, например, попытка изобразить кувшин на уроке рисования привела к тому, что, стремясь добиться симметричности его боков и убеждаясь в неудаче очередной попытки, Федор протер насквозь ластиком весьма толстый альбомный лист. Получившаяся дырка поставила в полный тупик учителя рисования и спасла Федора от обидной двойки. Преподаватель понял, что человек действительно старался и сделал все, что мог. Ну как за такое наказывать.

Поэтому на предложение нарисовать японца — и это при том, что они все для Федора были решительно на одно лицо, он бы сейчас и своих конвоиров не узнал — наш герой крепко обиделся и, уже не сдержавшись, высказал очередному следователю все, что он о нем думает. Тот крайне воодушевился, и побежал к начальнику отдела с докладом о том, что ему, наконец, удалось вывести подозреваемого из душевного равновесия и теперь его надо дожимать изо всех сил, и он во всем сознается.

Начальник, который в последние дни уже с интересом приглядывался к Федору, — ему не часто попадались врачи с такой выдержкой, и он даже жалел, что не заключил в самом начале пари: когда он, наконец, сорвется — в ответ расхохотался и искренне посоветовал своему подчиненному не попадаться в ближайшее время в руки военной медицины, поскольку у них, медиков, сильно развито корпоративное чувство и они могут чисто интуитивно взять и что-то лишнее гонителю своего коллеги отрезать. А пришивать не станут.

— А мы их за вредительство тогда привлечем! — с энтузиазмом завопил молодой контрразведчик.

Начальник понял, что от этого типа надо срочно избавляться. Мало того, что у него чувства юмора нет вообще, так еще и дурак. А дураков он не любил. Из-за них, обычно, и возникали основные неприятности.

Вообще он с удовольствием отпустил бы Федора на все четыре стороны, этот молодой врач вызвал у него искреннюю симпатию, но все было не так просто. Федор невольно стал участником весьма секретной операции, пусть и союзников, и видел то, что видеть ему совсем не следовало. Конечно, врач служит в тылу, но, похоже, именно этот парень склонен постоянно влипать в различные неприятности, и то обстоятельство, что до сих пор он из них с честью выходил, совсем не исключает риск нежелательной утечки информации в будущем. Оптимально было бы отправить Федора домой, тем более у него там невеста осталась и вообще он, похоже, совсем не стремился к военно-медицинской карьере. Но по долгу службы начальник контрразведки знал, что через две недели предстоит новое наступление, причем главную роль в нем будет играть именно корпус Федора. А, значит, масса раненых, причем изначально планировалось, что их после оказания первой помощи будут не отправлять в глубокий тыл, эвакуируя из Монголии, а переведут в тыловые госпитали, здесь же в этой стране. Такое решение было принято из чисто практических соображений — плечо эвакуации получалось слишком длинным, раненым было бы сложно вынести такое путешествие по монгольским дорогам на автотранспорте. Медики в этой связи требовали дополнительных ресурсов, а от контрразведки, например, обеспечения безопасности тыловых госпиталей.

"-Вот туда бы нам его и отправить, — подумал начальник контрразведки, — но как бы он со своими способностями влипать в неприятности и на тыловой госпиталь какую-нибудь хрень не навлек. Нет, надо что-то другое. Вроде как еще более ответственное. Надо думать."

Долго думать ему, впрочем, не пришлось. В тот же вечер его вызвал к себе непосредственный начальник, полковник, руководивший всеми разведывательными и контрразведывательными отделами армейской группы. В юрте он был не один. У стола сидел и рассматривал карту прикомандированный советник из "братской" службы УралСиба. Знаков различия он не носил, но, как было известно, делал это, вероятно, из врожденной скромности — званием он уже обошел своего коллегу из НКР, так что жизнь вел беспросветную.

Особого чинопочитания в этой среде обычно не придерживались, но в присутствии "чужого" генерала подполковник изобразил все необходимые телодвижения. Полковник сухо кивнул и сразу, как бы отметая все остальные вопросы, перешел к делу:

— Вы что там доктора мурыжите? Мне сегодня начмед группы опять начал лекции читать, как у него врачей на все тыловые госпитали не хватает, а очень перспективный кадр у нас загорает. Я затребовал материалы — оказывается он действительно один из немногих молодых врачей, кому приходилось практически в одиночку вести тыловой госпиталь. Там, правда, обстановка была совсем другая, но видно парень самостоятельный. Так что с ним? Почему держите? Что-то накопали, или другое что?

— Нет там ничего серьезного. Просто молодежь тренирую. Да заодно и оцениваю, кто чего стоит. Мне казаки, — он вежливо кивнул замаскированному генералу, — в принципе все про него прояснили. Хоть рейд у них и спокойно прошел, без серьезных столкновений, но, знаете, поведение человека в тылу врага о многом говорит. Доктор хорошо держался.

— А Вы полностью исключаете..?

— Да. Предположить можно все, что угодно, в том числе и то, что его успели завербовать и потом нам специально подставили, но ни одного факта в подтверждение этого предположения мне еще никто представить не смог. А вот доказательств обратного хватает.

— Они же с нашими пленными обычно не церемонятся, а его практически не тронули...

— Просто не успели. Как раз если бы его нам подставляли, то все выглядело бы очень натурально: избили бы до полусмерти или еще что. Думаю, что и с ним они церемониться не собирались. Я уж не знаю, что лучше: чтобы сразу мечом голову снесли, или подопытной крысой в их бактериологическую лабораторию отправиться.

— А точно установлено, что собирались?

— Так точно. Казаки у водителя и путевой лист изъяли, и сопроводительное письмо от Синобэ. Приятелю своему подарок послал: типичный восточно-европеец, одна штука, для опытов. Обещал еще позже подослать.

— Майора Синобэ мы хорошо знаем, — вмешался в разговор сибиряк, — все это на него очень похоже. Циник до мозга костей. Ничего его не смущает. Огромная просьба: если попадется во время наступления — про нас не забудьте. Есть вопросы к нему у многих.

— Не будем пока делить шкуру... — полковник не хотел даже упоминаний о будущей операции, слишком много стояло на кону, в том числе и для него лично, — так что, будем возвращать доктора его начальству?

— Если честно, то не хочется. Не люблю делать такие обобщения, но у меня есть ощущение, что он как громоотвод — молнии притягивает. Видно, что парень самостоятельный. Пошлют они его в тыловой госпиталь где-нибудь под Ургой, и выскочит там на них японская диверсионная группа. Нам это надо?

— И что теперь делать? Домой его отправлять? А чем мотивировать? Вашим чутьем? Или еще лучше: есть, мол, основания не доверять... Так с нас и за то, и за другое спросят. Тут определенность нужна.

Подполковник на минуту замолчал. Сам по себе этот разговор о судьбе Федора за пару дней до операции, когда нервы у всех звенели, 24-х часов в сутки у руководства разведки категорически не хватало на более важные дела, был из ряда вон выходящим явлением и свидетельствовал о том, что начальство имело на счет него какие-то свои планы. Да еще генерал-сибиряк сидит и все это слушает. И контрразведчик решился:

— Если у Вас есть намерение использовать его в какой-либо операции по нашей части, я готов его рекомендовать. Естественно, не первым номером, но в группу включать можно.

— Вот как! У Вас, господин генерал, ясновидящих подчиненных нет? А у меня вот образовался!

— У нас в Сибири все есть. А к рекомендации подполковника я был бы склонен прислушаться. Я, кажется, понимаю его логику. Наши противники-японцы назвали бы это: "шаг навстречу молнии". Любят они цветастые выражения. А по-нашему: клин клином вышибают.

— По-нашему тоже. Тогда прошу, слово Вам, господин генерал.

— Прошу Вас, подполковник, забыть сразу все, что Вы сейчас услышите, но мне важно Ваше мнение: справится ли Ваш кандидат с тем, о чем я расскажу. Вы, естественно, знаете, что пограничное с нами марионеточное государство Маньчжоу-го возглавляет бывший китайский император Пуи. Японцы создали это государство как бы в пику нам — в ответ на Дальневосточную республику, где, скажем прямо, у нас очень сильные позиции. Как раз накануне нападения Японии на Китай мы успели очень удачно пересмотреть первоначальные границы с ДВР в свою пользу, и сейчас у них осталась только область между Амуром и морем, этакий буфер, который нас прикрывает на случай японской агрессии. Формально у них очень вольный статус, там есть и английские, и американские экономические интересы. Японцы тоже сильны, но преобладает русское население. Пока преобладает, я бы сказал. Так вот, основную угрозу и для ДВР, и для Монголии, да и для нашей территории может исходить именно с территории соседней Маньчжурии, оккупированной японцами. И положение в этой Маньчжурии нам крайне важно дестабилизировать. А для этого, например, хорошо бы лишить их знамени — императора. Он принадлежит к древней династии и для местных это значит очень много. Если же его не будет, то там найдется 3-4 кандидата в диктаторы, и не все из них пойдут на поводу у японцев. Начнется грызня, там, глядишь, и гражданская война — маньчжуры исторически воины, это Вам не ханьцы. И станет японцам не до нас и наших дел. Особенно, если вы им здесь наваляете, а американцы — в океане. К императору у нас подходы долго готовили. Убедили его, что ему надо бежать, иначе японцы его рано или поздно уберут. Все уже было готово, и вдруг радио от нашего человека из Мукдена: вблизи императора случилась какая-то заварушка со стрельбой, он ранен. В принципе он еще больше испугался и готов бежать, но надо, чтобы в группе, которая пойдет с ним, был врач. Это и по уму, и его условие. Мнительный он человек. Скорее всего, уйти удастся по-тихому. Основной вариант — самолетом, если сорвется — есть наземные пути отхода. Думаю, вся операция займет максимум дней 5-6, но случится может всякое.

— Подождите, но как они пойдут? Там же вокруг китайцы!

— Маньчжуры и японцы, если быть точнее, но это дело техники. Пуи, якобы, ранен на охоте. Заберут его из загородного дворца, там многое подготовлено и команда идет хорошая, надежная. К тому же, как Вы понимаете, мы все это специально подгадали к наступлению здесь — японцы отвлекутся, им будет не до Мукдена. Меня интересует другое, как Ваш доктор, такое потянет?

Подполковник задумался.

"-Теперь уже "мой доктор"! Все везде одинаково. Любят в нашей службе ответственностью делиться."

— Если говорить о психике, то думаю, что да. Физические нагрузки в ходе предстоящей операции мне пока совершенно непонятны, но парень он крепкий. Опыт медицинский какой-то имеет, но, если Вы планируете тащить этого Пуи чуть ли не неделю, то ранение, вероятно, не слишком тяжелое, если оно есть на самом деле. И вообще, кто бы ни пошел, операционной у него под рукой не будет, так что, вероятно, врач Вам нужен скорее для психологического воздействия на императора. Считаю, что справится. Главное — парень очень спокойный.

— Да, это и мои казаки отмечали. Обычно освобожденные из японского плена чуть не до небес скачут, а этот взял карабин, сел в джип и дальше к ним в тыл поехал.

— Мне интересно другое, как Вы нашим медикам все это объясните? Они же, похоже, на него уже рассчитывают.

— Договоримся. У меня в кармане козырная карта — сегодня в Ургу от нас придет рота санитарных машин — 30 штук. В каждой два водителя и санитар. К сожалению, в ближайшие дни они очень здесь понадобятся. Попробую представить это как компенсацию за одного врача.

Так и получилось, что в тот же день Федор переехал из контрразведки в расположение какой-то еще более секретной службы. Народу здесь было немало. Встречались как военные в форме НКР, так и сибирские казаки, и вообще какие-то странные люди в форме без знаков различия, в монгольских и китайских халатах и других диковинных нарядах. Объединяла их молчаливость. Похоже, здесь было не принято даже здороваться друг с другом вслух — в лучшем случае люди просто кивали знакомым и шли своей дорогой.

И сплошные юрты. Ни одной палатки. Более того, поблизости паслись отара овец и табун лошадей. Под монгольское стойбище что ли маскировались? Вообще с маскировкой в Монголии была беда. Автомобильные колеи были очень хорошо видны с воздуха и по ним авиаразведчики быстро находили ударные группировки. Здесь, однако, вплотную к мнимому стойбищу подходила полоса каменистой местности, на которой следов шин видно не было. Доставивший Федора водитель, высадив его, быстро развернул машину и куда-то уехал. Федора отвели в юрту, покормили там же и только после этого пригласили к тому самому генералу— сибиряку.

Тот начал разговор довольно расплывчато: надо вывезти важного раненого из японского тыла. Дело опасное, но Федор себя зарекомендовал человеком не трусливым. Так постепенно и до сути дела дошло. И так все ловко заверчено было, что и не откажешься. Федор, правда, пытался сослаться на то, что на самолете никогда не летал и с парашютом не прыгал, но сибиряк замахал на него руками:

— Какой парашют, дорогой доктор, с комфортом полетите. Мы взяли американский "Дуглас", его сейчас в мире кто только не использует для пассажирских перевозок, все свои знаки и номера убрали. Если все пройдет нормально, ночью сегодня вылетите отсюда, утром дозаправитесь уже на одном китайском аэродроме, а завтра днем будете в Мукдене. Или Фэнтяне, как его японцы называют. Там возьмете клиента за городом и опять самолетом, прямо во Владивосток. Напрямик всего семьсот километров, 2-3 часа лету. И Ваша задача — делать умный вид и заботиться о здоровье нашего гостя. Вам с собой, конечно, всего дадут по максимуму: медикаментов, перевязочных, малый хирургический набор...

— Простите, но набор-то зачем? И где я там операции буду делать? В самолете?

— Просто на всякий случай. Ну, и чтобы на гостя впечатление произвести. А так, дайте ему витаминок каких-нибудь и почаще пульс щупайте. Брови хмурьте и вздыхайте с умным видом. Да что я Вас учу! Вы же все эти ваши докторские камлания лучше меня знаете. Эх, Вам бы еще сестричку симпатичную с собой для полноты картины, но нет подходящей!

У Федора совершенно не было впечатления, что он сам — наиболее подходящая кандидатура для исполнения задумки хитрого сибиряка, но тот с самого начала недвусмысленно дал понять, что с командованием Федора все это согласовано, и отказаться, конечно, можно, но после этого не стоит обижаться, если служить в дальнейшем придется в самой отдаленной глухомани. Конечно, расположенная в европейской части бывшей российской империи НКР — не Сибирь, но мест, до которых, как писал великий классик, полгода будешь скакать и не доскачешь, там тоже хватало, а в гуманизм военного руководства Федор не верил ни капельки. Да и вообще, а почему бы не слетать в Китай? Тем более, если есть возможность крупно подгадить японцам. Близкое знакомство с ними рождало у Федора это, обычно не свойственное медикам, желание.

После доброго напутствия сибиряка не задерживаться во Владивостоке — как будто это было во всей этой истории главное! — Федора отвели еще в одну юрту, где в ожидании вылета размещалась группа.

Ее состав и внешний вид Федора откровенно удивили. Всего десять человек, но кого там только не было. Русских, собственно, только четверо, включая командира, двух пилотов и радиста. Двое — явные маньчжуры. Очень высокие, сильные, увешанные оружием даже на отдыхе. И в форме маньчжурских унтер-офицеров. Еще двое — то ли корейцы, то ли китайцы, то ли что-то посередине. И один натуральный японец. Причем в японской офицерской форме. И один француз. Правда, по-русски говорит свободно. Причем у всех иностранцев их национальная принадлежность как бы подчеркнута костюмами, а в людях ощущается одновременно артистизм и опасность. Как вся эта компания сумеет задурить мозги аэродромному персоналу, а если тот что-то успеет заподозрить — просто избавиться от него, Федор, конечно, не представлял, но интуиция подсказывала, что эти могут.

Его тоже стали готовить к операции: выдали японскую форму без знаков различия, белый халат и шапочку, обещанный генералом медицинский набор, а, в завершение, и оружие: пару пистолетов. Особенно Федора удивил 96-й маузер, на котором почему-то было написано "браунинг". Командир группы на полном серьезе пояснил ему, что это — типично китайская штучка. В своих кустарных мастерских и на примитивных заводиках они лепят копии наиболее удачных, с их точки зрения, образцов оружия, а вот названия иногда дают не оригинальное, а то из известного, которое им больше нравится на слух.

— И это что, китайская халтура? — пренебрежительно спросил Федор командира, — он стрелять-то будет?

— Обижаете, доктор, — засмеялся тот в ответ, — это уже наши игры. Берем оригинальную вещь — их теперь в Испании производят, убираем маркировку и номера, лепим что-нибудь "под китайца" и пользуемся. Бьет нормально, а для окружающих — китайская халтура. Вроде как сами мы местные и оружием обзавелись здесь же.

— Как-то это уж очень хитро.

— Да что Вы, тут и не такое бывает. Вот когда выдаешь себя за русских в расчете на то, что никто тебе не поверит — вот это высший класс. Здесь все бывает.

Федор не стал уточнять, за кого выдает себя эта странная компания в этот раз. Его, конечно, смущало, что он летит неизвестно куда без документов, денег, каких-либо контактов, но, вероятно, так было нужно, и он решил не задавать лишних вопросов.

До вечера дремали, ели, чистили оружие, отдыхали. Общались между собой мало, очевидно, это не приветствовалось. Федор провел ревизию медикаментам и материалам, и остался доволен. В случае чего он не окажется с голыми руками.

Вечером погрузились в автобус и отправились на аэродром. Там жизнь кипела. Все куда-то спешили, на взлетной полосе уже стояли тяжелые ночные бомбардировщики с работающими двигателями, а в капонирах техники готовили к полету вторую волну самолетов: пикировщиков и штурмовиков.

— Сейчас уйдут на восток в японский тыл ночники, затем взлетим мы и сразу отвернем в сторону, на юг, а перед рассветом поднимется вторая волна, — пояснил командир группы, — с рассветом они ударят по их обороне. Завтра начинается наступление, одновременно у японцев в тылах возникнет большой беспорядок — выступят китайцы, так что у нас есть все шансы проскочить по-тихому. Тем более, пойдем мы по дуге, в обход районов боев.

В принципе, так оно все и получилось. Авиация, пехота и танки киевлян связали боем основные силы японцев с фронта, а ударный корпус тем временем совершил 200-километровый обходной марш по пустыне и вышел на японские тылы. И хотя японские тыловики, артиллеристы, аэродромная обслуга не побежали и пытались обороняться, но скоростные, хорошо вооруженные и защищенные броней машины волжского завода и мотопехота шансов им не оставляли. Главное было не останавливаться, не втягиваться в классический пехотный бой, а резать коммуникации, поджигать склады, давить самолеты на земле. Удавалось это не всегда, но в целом удавалось. И уже совсем далеко в японском тылу, на территории Китая, резко обострилась партизанская война. Позднее китайцы назовут эту операцию "наступлением трехсот батальонов".

Глава восьмая.

Под рев уходящих на взлет тяжелых бомбардировщиков группа быстро погрузилась в скромный "Дуглас", на котором действительно отсутствовали какие-либо опознавательные знаки. Внутри было как-то очень железно: все вокруг, стены, пол, лавки было сделано из металла, да и моторы издавали какой-то сугубо механический шум. Хорошо хотя бы то, что перед погрузкой всем раздали авиационные шлемы, которые отчасти несколько защищали уши. Разместились просторно — места хватало. Кто-то из китайцев-корейцев даже прилег. Как можно было спать в этой жестянке — Федор понять не мог. Сам он откинулся на спинку сиденья и попытался смотреть в круглое окно. На аэродроме еще что-то было видно в свете фар самолетов и машин, но, когда самолет оторвался от земли, вокруг стало совсем темно. Постепенно и к ощущению консервной банки Федор тоже привык, и через полчаса задремал сам. Остальные вокруг уже давно спали сидя.

Проснулся Федор часа через три от изменения звука работы мотора.

— Мы тут присядем в одном месте, — пояснил командир, — в принципе, до места мы дотянем, но нужен резерв топлива. Там, на месте, в Мукдене, — он явно решительно игнорировал все попытки китайцев и японцев переименовать город, — нам важно вообще не привлекать к себе внимания. Летчики откатят самолет в сторонку и останутся с ним, пока мы по делам двинем. А до Владивостока чтобы дойти оттуда нужна будет почти полная заправка. Так что сейчас зальемся у генералов под пробку, и горя знать не будем.

— У генералов? — Федор не понял.

— Японцы не могут держать всю территорию Китая. Поэтому они охотно заключают соглашения с наиболее сильными из генералов, которые подмяли под себя отдельные провинции и крепко сидят на них. Но эта публика очень любит деньги. И продать нам бензин по двойной цене для них святое.

— А что потом японцы скажут?

— А откуда они узнают. Тем более, мы теперь — французы. Вот Вы, доктор, говорите по-французски?

— Не очень вообще-то...

— Тогда помалкивайте. У нас для этого есть Марсель. Он немного знает китайский, но говорит с невероятно забавным французским акцентом. Понимают его с трудом, особенно цифры, и тогда он достает из бумажника купюры и начинает торговаться с деньгами в руках. Скидку выбивает всегда, но это так забавно. Он даже перестал пояснять, кого везет в э тот раз: журналистов, археологов или авантюристов. А главное, вид купюр напрочь отбивает интерес китайцев к самолету, пассажирам и всему прочему. Так что как сядем, он торгуется, а мы потихоньку ноги разомнем в сторонке. До Мукдена нам останется еще больше двух часов лету.

— Так вы постоянно тут летаете7

— Доктор, Вас очень рекомендовали как понимающего человека. Как у нас говорят, меньше знаешь, дольше живешь.

— Извините, просто все это очень странно...

— Подождите, то ли еще будет.

"У генерала" дозаправились благополучно. Один из китайцев-корейцев даже приволок откуда-то огромный расписной термос с вкуснейшим чаем, и после взлета все дружно полезли в вещмешки за провизией. Федор, который только сейчас открыл выданный ему мешок, обнаружил там массу всего полезного, начиная от фляжки со спиртом и кончая плащ-палаткой. Да и сам мешок был хорош: с широкими лямками, массой отделений и непромокаемым клапаном сверху. Следуя примеру командира, он вытащил оттуда коробку с сухим пайком и слегка перекусил с чаем. Командир, с интересом наблюдавший за исследованиями Федора, слегка пихнул его в бок, показал глазами на вещмешок и кивнул головой, явно давая понять, что после завершения операции доктор может оставить его себе. Федор также молча благодарно кивнул головой. Он вообще любил добротные удобные вещи, а этот мешок был на класс выше всего, с чем ему приходилось ранее сталкиваться в армии.

Француз же, закончив этот то ли ранний завтрак, то ли просто вневременной перекус, достал из бумажника пачку местных купюр с непонятными иероглифами и начал явно что-то считать в уме. Потом он даже сходил к летчикам, вероятно точно выясняя количество залитого топлива, вернулся и с довольным видом поделил пачку на две части. Меньшую он равнодушно убрал в бумажник, а большей помахал в воздухе, привлекая внимание коллектива, и на неожиданно хорошем русском сказал:

— Магарыч! Пропьем!

Публика встретила это заявления восторженно.

— Хватит праздновать, — командир чуть ли не впервые с начала путешествия взял бразды правления в свои руки. — Заходим на Мукден.

Здесь все было намного серьезней. Не успели остановиться винты моторов как к самолету подбежали солдаты охраны аэродрома и стали что-то требовать. С ними разбирались уже маньчжуры из группы. Они открыли дверь и прямо из нее отвечали местным крайне высокомерно, в самолет никого не пустили и дождались появления у самолета какого-то местного офицера. Тот, судя по всему, был как-то завязан во всей этой истории. Маньчжуры показали ему какие-то бумаги, которые он проглядел в высшей степени формально, а затем указал летчикам место стоянки, а своих солдат отогнал презрительным жестом. Самолет зарулил на стоянку, маньчжуры опустили легкую лесенку, и офицер поднялся в салон.

Командир сразу передал ему пухлый пакет и тот, не проверяя, запихнул его в полевую сумку. Затем выглянул в дверной проем и кому-то махнул рукой. Практически сразу же к самолету подъехали открытый виллис с двумя солдатами и небольшой закрытый грузовичок неизвестной марки. Солдаты взяли винтовки на руку и принялись ходить кругами вокруг самолета, явно усердно показывая, что он находится под охраной, и подойти к нему никому не удастся.

В закрытый грузовичок, где вдоль бортов оказались удобные деревянные лавки, быстро сели все члены группы кроме летчиков, радиста и француза, которые остались в самолете. Командир также, как и Федор, одел на себя белый халат и даже повесил на шею стетоскоп. С собой у него был саквояж с медицинским крестом. Корейцы, в свою очередь, были одеты в национальные костюмы и несли в руках какие-то корзины. Все выглядело очень убедительно: японский офицер в сопровождении двух унтеров-маньчжур везет куда-то европейских врачей и местных знахарей.

Ехали долго. Задний борт грузовика брезентом закрыт не был, и Федор видел улицы Мукдена. В другое время он бы с интересом рассматривал всю эту экзотику, но сейчас было не до наблюдений. Вероятно, понимая его состояние, командир решил скрасить дорогу коротким инструктажем.

— Если все пойдет благополучно, Ваша задача, доктор, быстро перевязать нашего клиента так, чтобы полностью скрыть его лицо. Еще хорошо бы перевязать ему ногу, чтобы мотивировать носилки, на которых мы его понесем.

— А Вас не смущает, что мы затем запихнем его в грузовик и на нем повезем аж целого императора?

— Да, что Вы, господь с Вами, кто нам даст увезти императора. Там во дворце случится какое-то происшествие с капитаном из внутренней охраны — вроде с любовницей поссорился, и она его из его же собственного пистолета и ранила. Отсюда беспорядок в одежде, выносить будем через служебный вход. Да, в Вашем саквояже еще есть пузырек с кровью. Вы уж бинты полейте, чтобы поубедительнее выглядело.

— С человеческой?

— Да за кого Вы нас принимаете? Баранья, на кухне взяли. Только клиента особо не пачкайте, а то он к такому обращению не привык.

— А сам-то он куда ранен?

— Ничего не знаем. Вообще, будьте настороже. Побег во дворце готовили, к сожалению, не наши люди, а кое-кто из приближенных императора, и мне не до конца понятны их мотивы. Совсем исключать возможности провокации я бы не стал. В случае чего прорываться будем жестко. Так что смело бейте на поражение. Друзей вокруг нас в таком случае не будет.

Наконец, грузовик вырвался из тесноты пыльных улиц Мукдена и довольно бодро побежал по загородному шоссе. Командир посмотрел на часы и нахмурился. — Час двадцать. Долго. Как назло: аэродром и дворец находятся по разные стороны от города. Если хватятся, могут успеть дать знать на аэродром и остановить все вылеты.

— А его скоро хватятся?

— По плану он уйдет к своей новой любовнице. Уж час то будет по любому. А из ее помещений есть тайный ход в соседнее здание, где якобы и произошел инцидент с капитаном. Но это все такая самодеятельность, что даже думать не хочется ни о чем. Вся надежда на то, что там такое сонное царство в этом загородном дворце, что никто толком ни на что внимания не обращает и происходящее не отслеживает.

Еще минут через пятнадцать грузовичок миновал главный вход во дворец, проехал еще метров 300 вдоль высокой стены и подъехал к неказистым воротам, которые открылись еще при его приближении.

Командир хмыкнул, приоткрыл свой саквояж, опустил туда руку и щелкнул предохранителем маузера. Федор тоже насторожился, но, похоже, пока все шло по плану. Сидевший в кабине вместе с шофером японец что-то спросил у охраны, удовлетворенно кивнул ответу, и машина поехала вглубь двора. Они попали явно в непарадную часть дворца, в настоящий лабиринт из кирпичных и саманных зданий с массой дверей, каких-то переходов и небольших крылечек. От одного из них им энергично замахали. Шофер под руководством японца подал машину задним ходом к крыльцу, маньчжуры откинули задний борт, и группа якобы обычных и альтернативных медиков быстро покинула машину и устремилась вглубь здания за показывающим дорогу слугой.

Их привели в небольшую комнату, где прямо на полу, на тощем тюфячке лежал человек. Голова и нога его были уже перевязаны какими-то тряпками с пятнами крови.

"— Однако, реально все выглядит, — подумал Федор, — не знал бы, точно сказал, что раненый. И бледный-то какой, как будто немало крови потерял".

Корейцы остались у входа и занялись каким-то камланием — зажгли ароматные палочки, сели на корточки и стали что бубнить, вероятно, отгоняя злых духов. Федор понял, что их главная задача — не пускать в комнату посторонних. Маньчжуры толкались еще дальше в коридоре с взятыми из грузовика носилками, которыми они очень удачно окончательно перегородили коридор.

Федор присел к пациенту и начал аккуратно снимать с него повязки. Командир делал вид, что помогает ему. Свету в комнате могло бы быть и побольше, но очень скоро к своему полному изумлению Федор понял, что пациент действительно ранен в ногу и голову, да к тому же находится без сознания. Однако, его изумление не могло сравниться с эмоциями командира: лежащий перед ними китаец не имел ничего общего с императором Пуи. Тому все же было уже за 40, а перед ними лежал совсем молодой человек.

Глава девятая.

Федору было проще. Он быстро обработал раны и наложил новые повязки. Заморачиваться с бараньей кровью он не стал. И так было ясно, что все пошло не так, да и занести раненому какую-нибудь заразу от баранов не хотелось. Командир молчал, а Федору хватило ума ни о чем его не спрашивать по-русски. Раненого погрузили на носилки, и маньчжуры быстро понесли его по коридору к машине. В кузове их ждал еще один сюрприз. Там в углу сидел немолодой санитар в потрепанной форме и, похоже, собирался сопровождать раненого в госпиталь. Командир молча переглянулся с японцем, изображавшим из себя старшего команды и пожал плечами. Спорить и выяснять отношения сейчас явно не стоило. Что все это значило, никто не понимал, но ноги уносить из дворца надо было быстро. Погрузились, закрыли борт и двинулись вперед. У ворот к грузовичку присоединились два мотоциклиста, которые теперь ехали впереди как бы расчищая дорогу. Пока нужды в этом не было, но в городе такое сопровождение явно будет полезным. Корейцы на всякий случай задвинули дворцового санитара в угол, но пока не трогали. Командир постучал по крыше кабины и, когда сидевший впереди японец, повернулся к нему, что-то коротко бросил ему на неизвестном Федору языке.

Отъехав на пару километров от дворца, он обратился к Федору:

— Что скажете о ранах, доктор?

— Нога — пистолет или револьвер, часа два назад. А на голове — резанная рана, странная какая-то.

— В каком смысле?

— Не очень настоящая, я бы сказал. Как бы обычный разрез, чтобы кровь пустить.

Молча наблюдавший все это санитар вдруг что-то сказал по-китайски. Все в кузове, кроме Федора, резко повернулись к нему и уставились на санитара в полном изумлении. Внимательно вглядевшись в него, командир что-то вопросительно произнес по-китайски.

"Санитар" в ответ засмеялся и перешел на английский, который понимал и Федор:

— Вы все поняли правильно. Я — Айсин Гиоро, по-английски меня можно называть Генри, а императором быть я больше не хочу. Нам пришлось разыграть этот маленький спектакль, поскольку во дворце слишком много лишних глаз и ушей. Но ничего, теперь там не осталось ни одного человека, который бы знал, что произошло на самом деле.

— А это кто? — командир показал на раненого китайца.

— Один из шпионов японцев. Лучше его прикончить уже на аэродроме, Он слишком близко подобрался к моему плану, чтобы оставлять его в живых, но пока он нам может пригодиться.

— А остальные Ваши помощники?

— Один на мотоцикле. Он поведет нас на аэродром кратчайшей дорогой. А остальных пришлось убрать. Слишком опасно. Никому нельзя до конца верить. Кстати, не ждите сообщений больше от ваших людей во дворце, их мы убрали в самом начале как чьих-то шпионов.

— Зачем?

— Опасно. Когда японцы начнут спрашивать, заговорят все. А сейчас там столько трупов, что у нас есть какое-то время форы, прежде чем там разберутся, кто есть кто и с кем что случилось. Там и труп в моей одежде найдется с обезображенным лицом. Пусть подумают!

Федор и командир потрясенно молчали. Остальные члены группы, похоже, не понимали по-английски и сейчас с уважением прислушивались к непонятному разговору.

— Да, и вашим людям не надо все это рассказывать, кто знает, как нам придется с ними поступить.

— Но зачем все это нужно? — командир уж явно не страдал излишним гуманизмом, но происходящее явно даже для него было черезчур.

— Вы еще не поняли, с кем воюете. Японцы всегда доводят дела такого рода до конца. Уж если я пошел с вами, то надо жечь все мосты. Кстати, ни в какой Владивосток мы не полетим. Это слишком опасно. Там нас наверняка будут сразу искать, а у японцев очень сильная резидентура в Приморье. Вполне могут пойти и на применение силы.

— А куда же, позвольте спросить, мы полетим?

— У меня есть три маршрута. Все зависит от дальности вашего самолета.

— Тысячи на две хватит.

— Плохо. Мало. К вам прямо на север нельзя — там нас перехватят обязательно. Вдоль границы с вами у японцев много аэродромов. Давайте так, летим дозаправляемся — у вас же наверняка есть подходящая точка, а потом уходим на юг, в Сиам.

— Через весь Китай?!

— Да, такое даже никому в голову не придет. Там нас искать не будут.

— Но у меня приказ...

— У Вас приказ спасти меня, а во Владивостоке нас точно найдут японцы. Причем у них будет задача даже не захватить меня, а просто убить.

Командир замолчал. Федор, который не слишком хорошо знал английский, но основное понял, уже давно сидел потрясенный. Ему больше всего хотелось спросить, а что стало с новой любовницей бывшего императора, но, похоже, делать этого не стоило.

Однако человек предполагает, а Бог, как известно, располагает.

На подъезде к аэродрому японец, сидевший в кабине, повернулся к кузову, призывно замахал рукой, а затем стал показывать вперед. Командир и Федор высунулись из кузова над кабиной и увидели столб дыма, поднимавшийся в районе стоянок самолетов. Столб был нехороший — так горели самолеты, Федору случалось уже такое видеть. Сворачивать, однако уже было поздно, они подъезжали к воротам.

Все же и здесь, в зоне японского влияния, порядка было мало. Иначе их ждали бы уже у въезда на аэродром. Но людям свойственно надеяться на лучшее, и до последнего они надеялись, что пожар на стоянках с ними никак не связан. И только увидев, что догорает именно их самолет, японец приставил к виску шофера пистолет и заставил его свернуть в сторону. Но было уже поздно. От самолета к ним бежали японские солдаты. Кинжальные штыки их винтовок хищно блестели на солнце и оптимизма не внушали.

Машина описала круг и устремилась обратно к воротам. По кузову ударила первая пуля, вторая, а за ней и третья рванули брезент, одного из корейцев подбросило в воздух, и он медленно сполз на пол кузова. До ворот все же доехали.

— Тормози! — отданная по-русски команда вряд ли была понята, но другого выхода не было — проезд был уже заблокирован каким-то автобусом. Маньчжуры и оставшийся кореец залегли у колес грузовика и метким огнем быстро погасили наступательный пыл охраны аэродрома. Командир же, схватив за руку Генри-Пуи и просто махнув головой Федору, протиснулся в полуоткрытые ворота и бросился к остановившимся у них мотоциклистам.

— Ездить умеешь? — спросил он Федора.

— Немного.

Генри-Пуи тем временем что-то крикнул мотоциклистам и те, оставив свои машины, бросились к воротам и тоже бодро вступили в перестрелку с охраной.

— Сматываемся, — командир уже оседлал одну из машин. — Вы вдвоем вперед, а я за вами, прикрываю.

— А куда ехать?

— Куда глаза глядят, главное быстрее.

Федор с сомнением уселся на мотоцикл, Генри-Пуи занял место сзади него, и через минуту оба мотоцикла уже неслись по пыльному шоссе куда-то в сторону города.

Ехали они, впрочем, недолго. Километров через пять, когда впереди появились уже первые дома пригородов Мукдена, командир обогнал мотоцикл Федора и жестами показал ему, что пора останавливаться. Федор к этому моменту был сыт мотогонками по горло. Все было не так. Дорога — неровной, мотоцикл — слишком легким, с узкими колесами и явно не рассчитанный на быстрые и длительные поездки, да еще с двумя пассажирами. И, если уж совсем откровенно, гонщик из Федора был так себе. Своего мотоцикла у него никогда не было, в молодости он несколько раз ездил на машинах друзей, но опыт был минимален. Да еще и Пуи сзади его откровенно напрягал — он так легко разделывался со всеми, кто ему помогал, что невольно возникала мысль, а не попытается ли он сейчас переиграть всю комбинацию и выступить как жертва похищения врагов, от которых ему счастливо удалось избавиться? Тип мутный, хоть и император.

Командир рассуждал более прагматично.

— Давайте избавляться от этих тарахтелок. У меня есть явка в городе, но нельзя же туда на них приезжать. Меняем транспорт.

— На что? — Федор даже разозлился, — гаража поблизости я не наблюдаю.

— Ждем. Инсценируем аварию и тормозим первую проезжающую мимо машину.

— А если это будет погоня за нами?

— Тем хуже для них. Пистолет не потерял, надеюсь?

Сделали так: один мотоцикл положили прямо посреди шоссе, рядом с ним лег командир — все же когда человек лежит, его европейское происхождение не так бросается в глаза. Генри-Пуи должен был суетиться вокруг, размахивать руками и тормозить проезжающую мимо машину. Федор же сидел в кустах и ждал развития событий.

Засада сработала буквально через 10 минут. У фальшивого места аварии затормозил большой черный лимузин с дипломатическими номерами, ехавший именно в сторону города. Выскочивший из него шофер-китаец в полувоенном кителе и фуражке подбежал к лежавшему, но, увидев, что это европеец, да еще и в японской форме, выхватил из кармана револьвер и наставил его на Генри-Пуи. Вероятно, он решил, что опасность может представлять в первую очередь стоящий человек. Ошибка была очевидна. Даже не вставая на ноги, командир ловко перекатился и сшиб шофера с ног, подмял его под себя, выкрутил из руки револьвер и ударил им китайца по голове. Тот, похоже, потерял сознание. Затем командир бросился к машине, распахнул заднюю дверь и замер как вкопанный, остановленный удивленным женским возгласом: "Николя?"

Затем последовала немая сцена. Командир, которого оказывается звали Николаем, с изумлением смотрел внутрь машины, из которой никто не выходил, Генри-Пуи замер посреди дороги у мотоцикла, а Федор сидел в кустах и не знал, как на все это реагировать. Собственно, любопытство и позволило ему первому выйти из ступора. Он вылез из кустов, подошел к машине и заглянул в открытую дверь. На заднем сиденье сидела молодая, невероятно красивая и шикарно одетая дама и прижав руку ко рту смотрела на командира Николая. Тот, наконец, пришел в себя, выдохнул и на чистом русском языке сказал:

— Здравствуй, Лиза. Рад тебя видеть.

Очевидно, что выбранная им форма приветствия дамы оказалась не самой удачной. В лицо ему полетела дамская сумочка, от которой он, впрочем, легко увернулся, а вслед за этим гневные выкрики тоже на чистом русском:

— Мерзавец! Обманщик! Да будь ты проклят! Рад он! Глаза бы мои тебя никогда больше не видели! Что ты здесь делаешь? Решил преследовать меня? — постепенно крики становились все менее связанными, переходили в рыдания. Дама явно впадала в истерику, а из курса медицины Федор твердо знал самый действенный способ прервать такой в высшей степени нежелательный ход развития событий.

Он решительно отодвинул оторопевшего Николая в сторону, наклонился в салон машины и отвесил даме хорошую пощечину. Та оторопела и замолчала, но теперь отмер Николай. Он бросился на Федора, схватил его за китель, забыв, вероятно, все хитрые приемы, которыми владел в совершенстве, и начал просто трясти, сопровождая свои действия какими-то маловразумительными междометиями.

Неизвестно, сколько бы продолжались и чем закончились эти их развлечения, если бы в этот момент на дороге не прозвучал выстрел. Звук его как будто отрезвил Николая, он бросил Федора, который с трудом удержался на ногах, и повернулся к Пуи. Тот деловито убирал пистолет в карман своего френча.

— Шофер в себя пришел, — равнодушно пояснил он, — а вы своими делами заняты. Пришлось его убрать. И вообще, ехать надо.

Шофер, действительно, по-прежнему лежал поперек дороги, но теперь рядом с его головой растекалось красное пятно.

Все же Николай, как видно, был профессионалом не из последних. Не глядя на Федора, он оттащил тело на обочину, откатил туда же мотоцикл и, вероятно несколько при этом успокоившись, опять подошел к открытой двери машины.

— Извини, Лиза. Давай поговорим обо всем позже, а сейчас нам надо бежать. За нами гонятся. Насколько я понимаю, твой муж служит здесь во французском посольстве при дворе императора? Не могли бы вы укрыть нас на территории посольства?

Женщина смотрела на него с ужасом.

— Как ты это себе представляешь? Судя по всему, вы сотворили что-то ужасное. Да от тебя другого и ждать нельзя. Неужели ты думаешь, что императора остановит дипломатический иммунитет нашей миссии? Да он отдаст приказ, и вас просто арестуют на нашей территории!

— Это вряд ли. Не думаю, что император, которого ты имеешь честь видеть перед собой, отдаст такой приказ. А без него никто из местных так ссориться с Францией не решится. Да и японцам потребуется время — начнут с Токио связываться и прочее. Нам главное сейчас отсюда убраться и временно скрыться из виду.

— Это император? Я видела его на приемах. Не похож!

Генри-Пуи, судя по всему, понял, что речь идет о нем, и проявил галантность:

— Я имел удовольствие видеть Вас у себя во дворце, мадам, но не подозревал, что Вы — русская по происхождению. Буду весьма признателен, если Вы сделаете то, о чем просят Вас эти господа. Думаю, и Ваш муж будет рад оказать услугу будущему властителю Поднебесной.

Тут только Федор, похоже, понял суть всей этой дурацкой затеи с побегом императора: служба Николая явно намерена вернуть Пуи на императорский трон Китая и создать тем самым консолидированную точку сопротивления японской агрессии. Своего рода знамя. А древко от него будет в руках Омска. Задумано, может, и не глупо, но исполнение...

Среди дипломатов тугодумов немного. А жены имеют привычку многому учиться у мужей — впрочем, и наоборот тоже. Дама быстро поняла, что сейчас главное.

— Николя, садись за руль. А вы, господа, прошу ко мне в салон автомобиля. Здесь есть откидные кресла, так что Вы, доктор, — Вы ведь доктор? — можете сесть на него. Задние сиденья закрыты шторками, так что охрана не разберет, кто здесь сидит. Николя, одень фуражку шофера. И поехали. Я буду показывать дорогу.

Федор посмотрел на даму с уважением. Такой переход от абсолютной истерики к сухому деловому тону ему еще видеть не приходилось.

По дороге во французское посольство все больше молчали. Дама спокойно показывала Николаю дорогу. Он только однажды поинтересовался у нее, пустят ли их в посольство, на что получил гордый ответ.

— Вообще-то Анри, мой муж, тебе это, естественно, не известно, — уже посланник, глава миссии. Он улетел сегодня в Париж по делам. Я провожала его на аэродроме, а потом заехала в соседнюю деревню. Там продавали очаровательную коллекцию старого китайского фарфора. Потом по дороге мы видели на аэродроме какой-то пожар и слышали стрельбу. Вероятно, эти безобразия вы и сотворили. Впрочем, на мое длительное гостеприимство не рассчитывайте. Сад нашего посольства граничит с территорией миссии УралСиба, так что я сегодня же приглашу на чай супругу их посланника и попрошу приютить вас. А дальше уже выбирайтесь сами. Извините, но отношения Франции с Японией и так крайне напряжены, и я не собираюсь ставить под угрозу карьеру своего мужа даже ради удовольствия помочь Вашему императорскому Величеству — и она подчеркнуто наклонила голову в сторону Пуи, как бы полностью игнорируя его спутников.

Федор увидел в зеркало заднего вида, что Николай уже открыл рот, чтобы, вероятно, как-то прокомментировать этот дипломатический спич, но у него хватило ума все же воздержаться и сделать вид, что он просто глубоко вздохнул. Так что дальше ехали молча.

У ворот миссии их притормозила было маньчжурская охрана, но дама опустила стекло своей двери и решительно махнула на охранников рукой. Как потом понял Федор из рассказов Николая, французская миссия вообще считалась в столице Манчжоу-го наиболее важной. Отношения с САСШ были разорваны в угоду японцам, англичане сами понизили уровень своего присутствия до простого консульства, а соседняя УралСиб рассматривалась как почти враждебное государство. Было еще две-три мелких миссии, но французы по праву считались основными в дипкорпусе, и всем службам была дана команда без лишней нужды никаких препятствий им не чинить. Так что если даже кто-то из охраны и обратил внимание на появление за рулем машины посланника какого-то нового шофера, то тормозить из-за этого машину просто не решились. В конце концов это дело посланника, кто его возит, а внешней охраны не касается. По окончании смены, конечно, доложили. Но когда еще этот доклад дошел до того, кто был в курсе и других событий этого дня, все уже очень изменилось.

Как вскоре убедился Федор, знакомая Николая умела быстро добиваться своего. Уже через полчаса она пила чай с супругой посланника УралСиба, пришедшей к ней после телефонного звонка. Причем посланница прошла через внутреннюю калитку, соединявшую территорию двух миссий. На востоке, как известно, случается всякое, и дипломаты обычно предпочитали размещаться в изолированных сеттльментах, причем так, чтобы местные не обязательно имели возможность отслеживать все их внутренние передвижения.

Чаепитие по понятным причинам не затянулось, Николай тоже появился за столом и шепнул пару слов соотечественнице, после чего та срочно заспешила к мужу и детям. В наступивших вскоре сумерках вся троица благополучно переместилась на территорию соседней миссии. Федор обратил внимание на то, что Николай предпочитал все время держаться вместе с ним и Пуи. Ему явно не хотелось уединяться с их хозяйкой для разговора тет-а-тет. И прощался он с ней вместе со всеми, не претендуя на какое-то особое внимание. Любопытно, что и она после бурной встречи никак не выделяла Николая из их группы. Непростая, видно, у них была история отношений, очень непростая.

На территории миссии УралСиба как раз все и изменилось. Пуи разместили отдельно, судя по всему с максимальным комфортом. Федор и Николай ночевали вместе в одной комнате, но Николай большую часть времени проводил с одним из дипломатов. О чем-то они там своем все время шептались.

Федор, который за первый день и отоспался, и отъелся, и отдохнул от всех этих приключений, уже на второй стал тяготиться бездельем, нашел врача миссии и предложил ему свои услуги. Доктора поболтали немного о своем, тяпнули граммов по 50 чистого медицинского за знакомство. Работы особой не было, но доктор миссии стал привлекать Федора к обсуждению интересных случаев и делиться своим богатым опытом. Стало немного повеселее.

Иногда и Николай скупо делился информацией о происходящем. Как ни странно, исчезновение императора было явно скрыто властями и не привело к серьезному ужесточению обстановке в городе. Миссия УралСиба напрягала все свои контакты, пытаясь понять, что это значит, но информации пока не было. Отчасти это можно было объяснить тем, что реальной властью Пуи не обладал. Все решали японцы и их марионетки в местном правительстве. Но даже в протокольных целях Пуи появлялся на публике всего лишь пару раз в год. До следующего праздника с его участием было еще месяца три, и, похоже, японская администрация считала, что вопрос к этому моменту как-то утрясется. Но, судя по некоторым оговоркам Николая, рисковать в миссии не собирались, и еще через неделю в ответ на очередной вопрос Федора Николай вдруг ответил, что Генри, как они называли беглого императора между собой из конспирации, оказывается уже в миссии нет. Намного позже Федору стало известно, что в руководстве УралСиба было принято решение, что дальше вести игру с этим бывшим и, возможно, будущим китайским императором смысла нет, и его при помощи коммунистического китайского подполья(!) переправили во внутренние районы Китая, контролируемые силами, пользовавшимися поддержкой САСШ, и держали там в качестве запасной политической фигуры. Как ни странно, Генри-Пуи был вполне доволен жизнью. В отличие от японцев, которых он считал излишне жестокими и непредсказуемыми, американские кураторы вызывали у него полное доверие.

"-Чудны дела твои, Господи", — в очередной раз подумал про себя Федор.

Дни тянулись один за другим, но ничего не происходило. С каждым днем Федора все больше занимал вопрос о собственной дальнейшем судьбе, однако Николай, не объясняя ничего конкретно, призывал сохранять спокойствие. Что-то знал, вероятно.

Так оно и оказалось. В один прекрасный день Федору велели срочно одеть весьма приличный штатский костюм, который откуда-то появился в шкафу в его комнате, шляпу, взять небольшой чемодан с "набором командированного" и кое-какими местными сувенирами, сдать все оружие и прочее снаряжение. Ему выдали паспорт на его же имя с отметкой о въезде в Маньчжоу-го 2 месяца назад и объяснили, что он приезжал сюда работать в составе группы врачей в международный госпиталь Красного креста, а завтра вместе с коллегой возвращается рейсовым самолетом во Владивосток. Коллегой-врачом, как можно догадаться, оказался Николай.

На следующее утро машина миссии отвезла их на печально известный обоим аэродром, где под присмотром консула они погрузились в самолет местной авиалинии и отбыли в Приморье.

Глава десятая.

Прибытие во Владивосток оставило у Федора какое-то чувство нереальности. Вокруг по-прежнему было очень много китайцев, маньчжуров и даже японцев. Теперь к ним, правда, добавились корейцы. Рельеф местности, архитектура зданий по дороге в город тоже были специфическими. Во всяком случае восточные мотивы в линиях крыш проглядывались очевидно. Да и сам Владивосток. Нет, центр города и особенно Светланка были однозначно европейскими, но справа и слева от весьма неплохой автотрассы из аэропорта в город один за другим возникали целые районы, явно населенные азиатами. На его вопрос, почему аэродром так далеко от города, таксист сослался на рельеф местности и особенности местного климата.

— Посмотрите, сопки кругом. Здесь ровное место найти не просто. Да и тайфуны к нам заглядывают частенько. А самолеты уж больно уязвимы. Так что аэропорт отнесли подальше от моря.

Его, впрочем, расстояние до города явно не смущало, и старенький опель бодро поглощал километр за километром.

Федор не очень удивился, когда во Владивостоке, проехав через центр города и проигнорировав призывно светящиеся огни и вывески отелей, они приехали на какую-то тихую улочку и через как бы сами собой открывшиеся ворота въехали во двор неприметного особнячка. Похоже, что только тут Николая окончательно отпустило. Он вышел из машины, прислонился к ее крылу и попробовал закурить. Пальцы его, однако, дрожали и спички гасли одна за другой. Тут же к Николаю подскочило несколько даже внешне похожих на него молодых людей с незапоминающимся обликом и начали тормошить, обнимать, что-то спрашивать. Тот кивал и что-то отвечал, явно невпопад. В рот ему сунули уже горящую папиросу, подхватили чемодан и повели вглубь двора. Один из встречавших не забыл и Федора.

— Добро пожаловать домой, доктор! Все, наконец, позади. Пойдемте, разместим Вас и стол давно накрыт.

— Домой? — Федор не мог сдержаться, — друзья мои, мне отсюда до дома почти десять тысяч верст!

Встречавший усмехнулся.

— Дом, доктор, это то место, где, по крайней мере, не надо бояться, что в любую минуту Вам выстрелят в спину. Здесь, конечно, тоже не все просто, но тут Вам не там, — и сам засмеялся своему каламбуру. — Пойдемте. А Ваши десять тысяч верст на поезде потом проедете и не заметите как.

Последующее Федору запомнилось как сплошная череда тостов: за нас, за вас и за какой-то спецназ. Но водка была хорошей, а закуска все больше рыбно-деликатесной. При этот практически про каждое блюдо хозяева, хитро подмигивая, обязательно шептали на ухо:

— Незаменимая вещь! Так стимулирует! Местные мужики в восторге!

Федору с его по-медицински ехидным складом ума даже хотелось спросить, а что у местных мужиков есть какие-то проблемы на этот счет? Но сначала не спросил, а потом стало даже не по себе, а что будет, если местные блюда на самом деле обладают подобным эффектом? Но собравшаяся за столом компания скоро ушла в какие-то свои разговоры, и он потихоньку отправился в выделенную ему комнату на втором этаже. Следующее утро подтвердило, что он сделал это очень вовремя. Чувство было такое, что после вчерашнего организм на грани, а вот его вчерашние сотрапезники эту грань однозначно перешли и с утра очень мучились. Федор предложил им усугубить по медицинским соображениям, но они с горьким вздохом отказались от этой идеи — ожидалось прибытие начальства, у которого был свой взгляд на медицину. Вроде как, что было вчера — то уже прошло и в целом понятно, а вот сегодня извольте службу нести как положено.

Начальство — тот самый генерал-советник из "братской" службы УралСиба — прибыло еще до обеда. Мрачно выслушав короткий доклад Николая, генерал подвел неутешительные итоги:

— Про....ли все! Половину группы потеряли, объект пришлось сдать американцам, чтобы вытащить вас оттуда бухнули кучу ресурсов и засветили людей. И зачем все это?

Николай и его коллеги молчали. Они уже знали, что, как это ни странно, но обоим летчикам, радисту и французу удалось еще в самом начале заварушки удрать с аэродрома. Да к тому же еще и самолет поджечь, когда стало ясно, что у местных к нему все же возник совершенно нездоровый интерес и по добру разойтись не удастся. Японцы потому так и вцепились в приехавших из дворца, что были разъярены и стремились понять, что же это за рыба заплыла в их сети?

Что же касается вопроса "зачем?", то, строго говоря, он был совсем не по адресу и задать его можно было бы самому генералу, который дал согласие на все это безобразие, но кто же скажет подобное начальству.

Генерал, похоже, понял, что несколько переборщил. Вообще его дурное настроение было связано как с жуткой усталостью — он только прилетел из Монголии, где творилось вообще что-то невообразимое, и если успел прихватить чуть сна в самолете, то это явно не компенсировало многодневный недосып и нервное напряжение. Да к тому же и у него было свое начальство, которое в лучших традициях делало сейчас удивленное лицо и задавало вопрос, а зачем Вы все это с Пуи затеяли, как бы забыв, что еще совсем недавно с восторгом давало свое согласие на операцию по похищению императора. Как там в пословице: у победы много отцов, а поражение всегда сирота.

Хотя, если разобраться, получилось все не так уж и плохо. Пуи как бывший император всего Китая и маньчжур по рождению активно использовался японцами для консолидации маньчжуров, в том числе и формирования из них довольно боеспособной армии. Сейчас они это знамя утратили, и по сообщениям из Токио у японцев пошла серьезная разборка с поиском виновников и наказанием всех причастных. Глядишь, кого из серьезных людей уберут под это дело, да и пока новые начальники в курс дела войдут может быть все же удастся закончить конфликт в Монголии. Кроме того, у генерала с самого начала были серьезные сомнения в том, что УралСибу стоит пытаться подмять под себя Пуи. Фигура уж слишком неоднозначная, малоуправляемая, да и сам проект с ним во главе мог потребовать слишком больших ресурсов. Сейчас эта головная боль свалилась на американцев. Тем самым вектор борьбы с японцами непосредственно в Китае уходил в их сектор, что тоже было хорошо по многим соображениям. В то, что любой из сторон в Китае удастся добиться быстрой победы, генерал не верил вообще, а значит, завязнут, ослабят свое внимание к Приморью. И в размышлениях генерала это в равной степени касалось как откровенных врагов-японцев, так и потенциальных союзников — американцев. В Приморье ему не нужны были ни те, ни другие. Так что общий баланс плюсов от операции как бы даже и не перевешивал, но говорить об этом исполнителям явно не стоило. Пусть чувствуют себя виноватыми и радуются, что не наказали. Злее будут.

— Теперь так, — продолжал генерал, обращаясь уже только к Николаю, — про императора забыть. Ничего не было, ни в какой Мукден Вы никогда не летали. Доктора Вашего мы сегодня же отправим домой от греха подальше, а то у него действительно присутствует редкая способность влипать во всякие неприятности. А чтобы этого не произошло, сопроводите его до Урала, до самой границы. А пока будете ехать внушите, что все это ему приснилось. Думаю, он будет рад домой вернуться. У него, вроде, невеста в Киеве, а там, если слышали, вчера заварушка началась. Чуть ли не попытка переворота. Стрельба на улицах. Что в мире делается! Да, и самое важное: про свою бывшую подругу из французского посольства вообще забудьте. Это — ресурс на вес золота. Ее мужа, по нашим сведениям, в Париж возвращают и в канцелярию их Президента берут. Я надеюсь, в этот раз Вы с ней нормально расстались, а не как в прошлый?

— Старался никак ее не компрометировать. Но мне бы не хотелось, Ваше высокопревосходительство, чтобы мои личные отношения с Елизаветой...

— Забудь даже и слова-то такие! Личные отношения! Нет у вас личных отношений и быть не может! Кстати, всех касается! Если вы с ней "друзья детства" и потом что-то у вас эротическое приключилось в Токио, где ты, кстати, не сумел замести следы и здорово подставил девушку, прежде всего перед ее мужем, это еще не основание, чтобы не рассматривать ее как чрезвычайно перспективный кадр для нашей службы! Ты много знаешь девушек из своего задрипанного ...., которые вышли замуж за французского дипломата? Да еще с таким характером, что у нее и муж, и все его посольство по струнке ходит? Вот когда ты мне табун таких приведешь, то может быть я про твою Лизу и попробую забыть. Все понял?

— Так точно!

— Что "так точно!"? Пойдешь табун собирать? И хватит об этом, капитан. Я на самом деле твоей Лизе готов руки целовать за то, что она вас помогла вытащить. Так что молись, чтобы все у нее и впредь было в порядке, если уж упустил такую девку в юности. А сейчас собирайся, бери своего доктора и сегодня же вечерним поездом двигайте в Хабаровск. А там вас встретят и дальше отправят. А Вы, майор, — обратился он к командиру местной группы обеспечения, — посадите пару своих ребят в соседний вагон, пусть приглядят. На этом все. Я сейчас к американскому резиденту, а потом обратно. Там в Монголии такое творится...

За те несколько недель, которые Федор сотоварищи провели в Маньчжурии, события на монгольской границе, действительно, развивались стремительно. Сначала ударный корпус, сделав глубокий обход, рассек коммуникации японской группировки и соединился к ее тылу с другим таким же корпусом, наступавшим ему навстречу. Армии многих стран мира в таких случаях впадали в панику и начинали сдаваться в плен. Но японцы повели себя иначе. Они встали в глухую оборону, продолжали закапываться еще глубже в землю, а командующий их группировкой издал приказ, в котором речь шла о борьбе до последнего человека. Явно специально японцы организовали радио интервью с ним корреспондента одной из французских газет, где японский генерал пообещал, что, когда у них кончатся патроны, он и его солдаты будут отбиваться штыками, а когда кончится продовольствие — будут питаться телами своих врагов. Услышав такое, журналист просто обалдел и задал вопрос, правильно ли он понял генерала? Тот подтвердил свои слова и что-то там еще добавил про вкус крови врага.

Сенсации в Париже всегда лепить умели. Нашлись ориенталисты, которые пустились в рассуждения о малопонятных для современного цивилизованного европейца обычаях сынов Востока, вспомнили "Речные заводи", где череда сказочных героев пожирает тела поверженных соперников. Так что заявление это было воспринято вполне серьезно и получило довольно широкий резонанс в мире. Свою лепту внесла и американская пресса, шумно завопившая: смотрите, с кем мы ведем войну! И почему вы еще не с нами? В Киеве, напротив, в результате резко увеличилось количество людей, которые уже давно задавали себе вопрос, а что мы потеряли в этой чертовой Монголии?

Армейская группа НКР при поддержке пары монгольских кавалерийских дивизий и казачьих частей УралСиба пыталась со всех сторон щипать окруженную японскую группировку, но получалось плохо. Японцев в "котле" было чуть ли не больше, чем войск союзников, а снаружи, с территории Маньчжоу-го подходили разрозненные части и соединения, которые раз за разом пытались хотя бы на время пробить коридор в "котел". К сожалению, довольно часто им это удавалось, поскольку снаружи котла плотной линии фронта не было. Степь фактически только патрулировалась бронегруппами ударного корпуса, и они не всегда успевали перехватить небольшие отряды японцев, пробиравшиеся в расположение окруженных войск по ночам. В результате японские войска в окружении пусть и очень скудно, но все же снабжались как боеприпасами, так и продовольствием.

Ситуация напоминала ту самую басню про медведя, которого удалось поймать, но теперь уже он не отпускал охотника.

К сожалению, потери киевлян росли с каждым днем, а командование армейской группы прекрасно понимало, что это — пока еще только цветочки. Какой бы вариант не был выбран: штурм окруженных японцев, или их жесткая долговременная блокада с перспективой продолжить военные действия зимой, счет потерям будет уже совсем другим. Японцев же, похоже, проблема потерь и общественного мнения не волновала вообще. Трудно сказать, были ли их солдаты действительно счастливы погибнуть за императора, но никто в самой Японии по поводу их гибели роптать не собирался.

Как обычно бывает в таких случаях, командование нервничало, требовало от подчиненных всего сразу: пленных, разведданных, предложений по выходу из очевидного тупика. Ситуацию усугубляло еще и то, что казачьи патрули УралСиба перехватили в пустынных районах уже две диверсионные группы японцев, которые пытались доставить в тыл союзной группировки штаммы заразных заболеваний. Так что прибывший во Владивосток генерал-советник практически каждую минуту с ужасом ждал сообщений о начавшейся на монгольских кочевьях эпидемии. Что будет, если по войскам киевлян пройдет коса бактериологического оружия, он даже боялся себе представить.

Вот в такой обстановке Федор с Николаем выехали на запад. Если до Хабаровска они еще проявляли осторожность, то дальше появилась возможность несколько расслабиться.

В один из вечеров, когда временные попутчики по купе вышли и они на время остались вдвоем, Николай под рюмку-другую коньяка и рассказал историю своих отношений с таинственной француженкой.

— Мы вместе росли. Больше того, наши отцы даже приходились друг другу то ли троюродными братьями, то ли еще кем-то. Но мой был инженером на железной дороге, а ее — из потомственных золотопромышленников. Так что, когда началась Великая война, мой пошел на фронт, а его — "ковал победу в тылу" и здорово на этом деле заработал. Отец погиб в 16-м году в Галиции, он тогда командовал бронепоездом. Мне всего 4 года было, мы с матерью вдвоем остались. Лизин отец тогда, правда, здорово помог: дал нам бесплатно квартиру в доходном городе, который только что построил рядом со своим особняком, матери работу нашел. Часто нас к себе приглашали, я вообще у них в доме можно сказать вырос. Лиза младше меня на два года была, так что дружили с детства. А как выросли: меня после гимназии в военное училище, понятно на казенный кошт, а ее отец отправил учиться в Париж, в Сорбонну. Он к этому моменту почти весь наш город под себя подмял, и вот такая блажь нашла: хочу, чтобы дочь в Париже училась!

Ну и доучилась. Француз, дипломат-ориенталист, виконт и все такое. Отец ее вообще в восторге был. Он к этому моменту на нашу дружбу — нет, доктор, ты не подумай, ничего такого — как-то косо смотреть начал. Так что вышла наша Лиза замуж и осталась во Франции.

А я как-то привык с детства учиться старательно и доучился — после училища направили продолжать образование с прицелом на работу в разведке.

И это закончил. Несколько лет прошло, послужил уже. И вот отправляют меня помощником военного атташе в Токио. А, сам понимаешь, как японцы на наших военных смотрят. Я только визы полгода ждал, а коллеге так и не дали. Так что весь аппарат у нас: военный атташе да я, зашиваемся, но разведку делаем. И все вроде неплохо получается.

И тут на приеме я ее встречаю с мужем — первым секретарем французского посольства. Поговорили, детство вспомнили. Решили еще встретиться. Да. Сам понимаешь, старые дрожжи. И с мужем у нее, видно, отношения так, не очень были. А я не женат. Меня уж начальство к этому моменту замучило: женись да женись. А все чего-то не хватало: то ли времени, то ли любви.

В общем, понеслось. Встречались чаще у нее, когда мужа не было. Хоть японцы за мной и следили плотно, но, в основном, все же за пределами нашего дипломатического квартала, внутри у них людей тоже хватало, но они другим больше заняты были. А что я там внутри квартала делаю — японцев мало интересовало. И вроде бы все нормально, оба довольны, как-то даже разговор зашел, а не попытаться ли нам изменить судьбу. Военный атташе, правда, на меня очень косо смотрит и все бурчит, что доведу до греха. Но мер принимать ко мне просто не может. Домой отсылать? А что он там один сможет сделать?

В тот вечер все очень удачно сложилось. Ее муж был большим любителем японского театра табуки. Не слышал никогда?

— Да я как-то не театрал.

— А это и нет театр вовсе в нашем понимании. Действия почти никакого и спектакли часов по пять. Играют только мужчины и вообще смотреть не на что. Но сами японцы в восторге. Думаю, это табуки их созерцательному характеру очень подходит. Я один раз сходил, и больше туда ни ногой.

Так вот. Были мы с ней в полной уверенности, что времени у нас более, чем достаточно. А там в этом театре несчастье — главный артист умер прямо во время представления! Они не сразу и заметили, поскольку он там по роли должен был долго сидеть молча. Ну, сидит и сидит. Молчит. Да еще в маске. Никто ничего и не видел. А уже и помогать поздно. Так и кончилось представление через два часа вместо пяти. И расстроенный француз отправился домой.

И понимаешь, все бы могло обойтись. Домики-то у них почти из бумаги, да еще его служанка у входа тормознула и что-то спрашивать стала, так что мы его услышали. Мне бы руки в ноги да в окно, Лизанька уже и вещи в руки сует, а меня что-то вдруг так разобрало. Чтобы я, офицер, от этого французишки в окна прыгал?

Так что как был выскочил я в гостиную, врезал ему как надо, да еще и заорал: "Это тебе за Бородино!"

Ты только меня не спрашивай, при чем тут Бородино. Никто из предков моих, насколько знаю, в сражении не участвовал и в Москве в то время не жил. Но вот само прорвалось.

Скандал был — сказка. Нет, внешне все в ажуре. Ну пробежался сибиряк голым ночью по сеттльменту — кого это волнует? Белые люди, имеем право. Французский посол с нашим отдельной встречи попросил, язва такая, но им скандал тоже не нужен был, так что договорились не разглашать. А вот как наши по мне потоптались — век не забуду.

И ведь понимаешь за что месили: не за то, что я с чужой женой..., а, говорят, какой же ты, к черту, разведчик, если от одного мужа тихо уйти не смог? А если бы там 20 японцев было, ты бы что, им морду чистил за Цусиму и Мукден? А если уж так любишь подраться, то нечего тебе, милок, делать в таком элитном месте, как военная дипломатия, а дуй-ка ты в войсковую разведку. Так вот я и попал в эту Монголию...

— А что Лиза?

— А ты сам не видел? А уж сколько лет прошло. Тогда-то меня сразу домой отправили. Сейчас перед тем, как нас к калитке отвести она мне выдала. Все тихо устроила, ты, наверняка, и не слышал ничего. И знаешь, сколько живу, не перестаю удивляться этим женщинам. Она, оказывается, не может мне простить не то, что я ее подвел, мужу набок нос свернул и скандал устроил. Она про это даже и не говорит. А вот, то, что вроде как не за нее его лупил, а кричал про Бородино, ей, видишь ли оскорбительно!

К этому моменту Федор окончательно утратил возможность сдерживать смех, который уже давно одолевал его, хотя и понимал, что Николай может обидеться. Тот, действительно, только махнул рукой:

— Вот и ты смеешься. А, знаешь, как генерал хохотал, когда я перед отъездом рассказал ему об этом? Потом, правда, перестал, задумался и сказал, что, скорее всего, все же не будет пытаться ее вербовать — слишком, мол, импульсивная, непредсказуемая и нетривиально мыслящая натура. Ну и слава Богу. А то еще втянут ее в какие-нибудь неприятности. Там коньяк-то еще остался? Давай, наливай, выпьем за ее счастье!

Так и коротали дорогу. Странная вещь, совместная поездка на поезде часто провоцирует людей на невероятные откровения, а уж каких только историй не слышали вагоны дальних поездов. Жаль, не умеют они их хотя бы записывать.

Однако уже в Омске заголовки газет привлекли внимание Федора и не отпускали до конца пути.

А что вы хотите, если крупными жирными буквами на первых страницах всех газет было напечатано:

"Беспорядки в Киеве! Убитые и раненые на Крещатике и в районе университета! Удалась ли попытка переворота? Где Верховный гетман и жив ли он?"

Глава одиннадцатая

В Киеве уже давно было нехорошо. Разочарование от итогов польской войны, подготовка к которой в течение ряда лет поглощала все основные силы страны, получило в качестве существенного дополнения откровенное непонимание целей войны монгольской, как практически сразу стали называть операцию армейской группы НКР в этой стране. Крупной ошибкой Верховного было то, что он не дал людям времени осознать новую реальность, а своей пропаганде — как следует вдолбить им в голову всю ту чушь, которой пытались объяснить неожиданный союз Киева с Ургой. Все же война — дело серьезное, она меняет образ мысли людей, приоритеты, вносит новые реалии в повседневную жизнь даже тех, кто непосредственно не воюет на фронте. У кого-то из соседей или знакомых кто-то ушел воевать и за него беспокоятся дома, а кто-то из известного тебе круга оказался ранен, или даже погиб. Газеты и документальное кино приближают далекую войну к домам людей, растут цены и становятся недоступными привычные товары — и это тоже следствия войны. И вот, не дав людям выйти из атмосферы одной, Верховный погрузил их в состояние другой войны. Причем существенное различие между ними состояло в том, что задачи и цели польской войны народу были понятны, а вот монгольской...

И не было поэтому особой радости у людей даже после известий о завершении окружения японской группировки. А тут еще и интервью японского командующего...

Через пару дней после его публикации на Крещатик вышла небольшая — всего человек 10 — группа женщин с плакатами, на которых было написано:

"Долой войну! Я не хочу, чтобы моего сына съели в Монголии!"

Их, как водится, быстро прибрали в полицию, но было уже поздно. Жуткая фраза очень быстро стала известна практически повсеместно и очень точно отразила преобладающее отношение в обществе к монгольской авантюре. Вариации на эту тему были самые разные, но главное состояло в том, что затея Верховного была окончательно и бесповоротно скомпрометирована.

Никакая правительственная контрпропаганда уже не работала, над ней в лучшем случае смеялись, в худшем же могли и морду пощупать. Попытки представить общественности нескольких героев боев в пустыни кончились еще хуже. Тему каннибализма перебить было невозможно. Причем в наиболее радикальных комментариях речь шла уже не о каннибалах-японцах, а о людоедских наклонностях собственной киевской власти.

В первые дни Верховному даже боялись докладывать о происходящем. Сам он уже давно не читал никаких газет, а обзоры прессы опытные сотрудники его администрации составляли так, что свежий человек, прочитав их, решил бы, что речь идет о каком-то совершенно ином, не известном ему государстве. Такой подход, конечно, только усугублял глубину заблуждений, в плену которых находился Верховный, и провоцировал его на не понятную непосвященным лицам острую реакцию на любую критическую или просто даже объективную информацию, которая иногда все же случайно его достигала.

Так, примерно, получилось и с темой каннибализма.

Верховный в этот день присутствовал на открытии художественной выставки. Естественно, все работы прошли предварительный отбор. Помимо традиционного большинства жизнеутверждающих картин реалистической направленности, где женщина была женщиной, трактор — трактором даже с заводской эмблемой, а все ордена убеленного сединами генерала были прописаны в деталях и правильной последовательности, на выставке уголок отдали и абстрактной живописи, то есть такой, где определить суть изображенных предметов уже не представлялось возможным. Но ярко, сочно и показывает, что и в Киеве не чужды современным тенденциям в живописи.

Но кто же знал, что один из нетрадиционалов умудрится вечером накануне открытия прямо на выставке намалевать полотно, на котором какой-то узкоглазый карлик ножом и вилкой разделывает на блюде фигуру в форме, очень напоминающей традиционную для войск НКР. Да еще и развернул ее на подрамнике прямо перед приближающимся Верховным с сопровождающими лицами.

Тот вообще-то начал морщиться еще издали, когда просто увидел непонятные яркие пятна, а на полотно, которое к тому же еще и название соответствующее имело — "Монгольский обед", просто уставился в полном оцепенении, а потом задал художнику вопрос:

— Это что значит?

А у того ясное дело язык подвешен, он и разразился спичем минут на 15 с разъяснением общего замысла картины, упоминанием и женщин на Крещатике, и японского генерала. Говорил бы и дольше, но у Верховного по ходу прослушивания, совмещенного с просмотром картины, тоже возникло желание высказаться.

Начальную часть его вопля — "Пи.....сы!" — отчасти попытаться воспроизвести еще можно, остальное не стоит. Так что покинул он выставку, кстати, закрытую уже в тот же вечер навсегда (и тракторы с генералами не помогли), стремительно и вернулся во дворец, где начал творить расправу скорую и жестокую.

Со своими местами рассталось все руководство Канцелярии Верховного, пресс-служба в полном составе, военный гетман, половина руководства варты и почему-то главный аграрий в правительстве. Дальше увольнения пошли волнами и затронули многих. Такое случалось и раньше, характером Верховный был крут, что уж там говорить, но в этот раз была одна неприятная особенность.

Кланы в госаппарате и армии — вещь обычная. Складываются они, отчасти, спонтанно, но чаще вполне закономерно: люди вместе учились или начинали служить, по земляческому или национальному принципу. Общие воспоминания юности, как правило, крайне важны. Трудно понять, чем отличаются курсанты одного выпуска военного училища или студенты с одного курса от своих сверстников с соседних курсов, но то ли практически первый совместный опыт "взрослой" жизни, то ли что-то иное становится для многих критерием надежности и деловых качеств человека: как же, он учился вместе со мной! А, значит, не подведет, достоин продвижения и вообще личность в высшей степени надежная. Тут главное, чтобы кто-то один сумел закрепиться на серьезном месте, а дальше однокурсники подтянутся. Ну, или те, с кем пересекался позже по совместной работе или службе. Иногда получается очень смешно, когда выпускники одного курса профильного ВУЗа начинают вдруг рулить целой отраслью.

В данном случае, так и получилось. Снятый со своего поста непонятно за что военный гетман сидел на своем месте до этого лет 10 и успел подтянуть на все ключевые посты своих однокашников по 1-му Московскому пехотному училищу. Верховному, кстати, это не очень нравилось, и он часто ворчал, подписывая очередное генеральское назначение: опять кацапов продвигает! А где наши хлопцы?

Вот он и поставил теперь во главе военного ведомства своего "хлопца". Больших успехов в военном деле тот никогда не демонстрировал, но сумел уже давно проникнуть в ближний круг Верховного, часто сопровождал его на охотах и дивно пел на последующих посиделках протяжные украинские песни. Надежный парень, на все 100.

Фактически речь шла о смене всего "клана" военного руководства. Это был только вопрос времени. Если бы бывшего военного гетмана сменили за дело, да еще дали бы, как это вообще было принято в верхах, какую-нибудь теплую синекуру типа поста сенатора, возможно, ничего бы и не случилось. Но Верховный уж слишком рассвирепел и отправил его в отставку без права ношения мундира и пенсии, что заставило многих высокопоставленных военных глубоко задуматься. Тем более, в активе военного гетмана были реформа армии, победа над Польшей, да и в Монголии тоже дела пока шли неплохо. За что же так-то? Многие примерили ситуацию на себя, и полученный результат им совсем не понравился.

Так что когда бывший военный гетман начал вести со своими бывшими протеже разговоры о допущенной в отношении него несправедливости, быстро переходя к мрачным перспективам его конкретного в этот момент собеседника, то большинство из них воспринимали его аргументы с полным пониманием. Другое дело, что не у многих хватало мужества согласиться поучаствовать в небольшом таком военном перевороте. Ничего всерьез менять в устройстве государства бывший военный гетман не предлагал. По его мнению, достаточно было просто убрать к чертовой матери совсем потерявшего ощущение реальности Верховного, посадить на его место более покладистого и менее амбициозного человека и жить дальше спокойно.

— Кто этого малограмотного селянина защищать-то будет? — горячился он, — даже в деревне народ от его нововведений стонет, а уж горожане нас точно поддержат. Еще и помогут сковырнуть.

Действовать надо было быстро. Генерал он ведь фигура только пока у него в подчинении есть немало солдат, а потенциальные сторонники отставного военного гетмана сыпались со своих постов практически ежедневно. В качестве движущей силы переворота могли выступить несколько частей гарнизона, которые пока еще возглавлялись "москвичами", и сил бы вполне хватило, если бы буквально накануне в отставку не отправились еще несколько из них.

Новые командиры сумели удержать своих солдат в казармах, так что против Верховного активно выступил всего лишь один кадрированный мотострелковый полк, где личного состава с трудом набиралось на пару рот. Ну и еще группа офицеров, приближенных к бывшему военному гетману и его людям.

Появление броневиков и грузовиков с солдатами у гетманской резиденции и последовавшая перестрелка с охраной дворца не остались незамеченными в городе. Нашлись политические радикалы, которые быстро организовались, в нескольких местах на улицах возникли баррикады, какие-то люди с красными повязками на левом рукаве начали разоружать полицию. Порядка от этого на улицах не прибавилось, тем более, что и уголовники — куда же без них — решили воспользоваться ситуацией и тоже вышли на промысел.

Варта выступление военных проморгала. Позднее это объясняли большими заменами в ее руководстве, но, скорее, даже те, кто что-то знал и ожидал нечто подобное, предпочел остаться в стороне. Там Верховный тоже уже многим надоел.

Так что восставшие даже своими крайне ограниченными силами сумели ворваться во дворец и даже пробиться на второй этаж к кабинету Верховного, где он в этот момент и находился.

Позднее в узких кругах хорошо информированных людей шутили, что Верховного спасло как раз то, что раньше значительно мешало его успешной карьере — невысокий рост и несколько даже анекдотичная внешность этакого шустрого боровичка. Был бы он гвардейского роста, как Канцлер Балтийской Федерации, ни за что не сумел бы так ловко и быстро нырнуть под стол и укрыться там. А стол был не абы какой, а с толстой дубовой столешницей с малахитовой инкрустацией. Так что пистолетные пули, выпущенные несколькими наиболее доверенными офицерами, шедшими впереди повстанцев, крышку стола просто не пробили, хотя и напугали Верховного изрядно. А офицеры непосредственно накануне выступления имели разговор с одним из его руководителей, и им были твердо обещаны беспросветные погоны, если Верховный не переживет штурма. Сам бывший военный гетман об этом не знал, но, как это часто бывает, за его спиной уже строились такие планы, что он бы здорово удивился, узнав о них. Чудак, например, считал, что он вернется на свою прежнюю должность и даже получит звание маршала. Мечтать не вредно.

Скорее всего офицеры довели бы свое дело до конца, но тут к апартаментам Верховного подоспела отдыхавшая в момент нападения смена охраны дворца. Эти уже лупили из автоматов направо и налево, патронов не жалели и выбили нападавших из гетманских апартаментов. Можете себе представить, на что походили после этого и кабинет, и приемная, и другие помещения в этой зоне.

Перестрелка на первом этаже еще продолжалась — к защитникам дворца уже начали подходить подкрепления — когда Верховный вылез из-под стола, вытащил из верхнего ящика старый наган — реликвию его боевой молодости, сходу произвел всех попавшихся ему на глаза солдат охраны в офицерские чины и послал их дальше усмирять мятежников. После этого он отдал себя в руки запасной смены телохранителей, которые через задние ворота немедленно эвакуировали его в находившееся неподалеку здание Госбанка. В сложную минуту Верховный предпочитал находиться поближе к золотому запасу страны.

Как оказалось позже, бывший военный гетман может быть был и неплохим военачальником, но в тактике городских восстаний разбирался слабо. Почта, телеграф, телефон — ничего из средств коммуникации захвачено не было, ближайшие ко дворцу штаб-квартиры силовых структур тоже не были блокированы, а всех, кто не принимал участие в нападении на дворец, глава переворота разослал по воинским частям в попытке переманить их на свою сторону. Такая агитация, как правило, начиналась с разговора с командиром части, и ею же и заканчивалась. Агитатора в худшем случае арестовывали, а в лучшем — задерживали разговорами и "чашкой чая" в ожидании того, как прояснится ситуация.

А прояснилась она быстро. Глава варты посадил своих помощников на телефоны, они обзвонили городские районные отделения и быстро представили ему реальную картину ситуации в городе. Главное состояло в том, что армия на улицы массово не вышла и устанавливать свою власть в городе даже и не пыталась. Все остальное, включая и атаку на дворец, — сущие пустяки. Немедленно последовал приказ от главы варты и подчиненные ей оперативные службы, жандармерия и полиция начали восстанавливать порядок в городе. Одновременно были затребованы подкрепления из окрестностей Киева. Так что позвонившему ему из Госбанка Верховному глава варты с чистой совестью доложил, что окончательное подавление мятежа — вопрос пары часов. Дальше была уже игра на публику. Особенно успешно прошла демонстрация журналистам разгромленных помещений гетманского дворца. Историю, правда, сразу же немного подправили. Знаменитый стол теперь был опрокинут столешницей вперед и по легенде Верховный, якобы, перевернул стол и из-за его прикрытия отстреливался от мятежников. Следы пуль на крышке стола были налицо. В этих же декорациях Верховный дал интервью кинодокументалистам. Телевидение в те годы делало еще только первые шаги, так что говорить с народом приходилось с экранов кинотеатров. Так что перед каждым киносеансом зрители могли убедиться, что глава государства у них — орел, каких мало.

Энтузиастов из числа радикалов на улицах разогнали довольно быстро. До стрельбы дошло лишь в паре мест, и одним из них, к сожалению, был университет.

Беспорядки там случались и раньше. Участвовали в них, как правило студенты— гуманитарии, более склонные к политической активности. Почему им в этот раз вздумалось построить баррикаду прямо перед зданием медицинского факультета, не знал никто. Да и оружия у них толком не было. Так, несколько револьверов. Но когда к баррикаде приблизились полицейский броневик и конные жандармы в них полетели камни и прозвучало несколько выстрелом. Те в ответ и резанули очередью из пулемета. Профессор, отец Маши, как раз в этот момент подошел к окну посмотреть, что происходит на площади. Так он и стал одной из двух десятков случайных гражданских жертв неудавшегося переворота.

Глава двенадцатая.

Похороны отца Маше запомнились плохо. Да и происходили они как-то скомкано. Ректор университета явно был в сложном положении: профессор был хоть и не светилом, но очень уважаемым и заслуженным врачом, его характера в университете побаивались, но как врача и педагога высоко ценили. При других обстоятельствах проводы были бы по высшему разряду. Но тот факт, что жизнь его перечеркнула очередь из пулемета правительственных войск, ставил всех в двусмысленное положение. Как и что писать в некрологе? И не попытаются ли какие-нибудь еще бунтовщики использовать большое скопление народу на кладбище для новых антиправительственных акций? После попытки переворота многие начали проявлять излишнюю бдительность, поскольку один из посылов большого киноинтервью Верховного именно и касался нехватки бдительности в обществе.

В результате ограничились отпеванием в кладбищенском храме и скромными похоронами, на которые студентам и коллегам профессора приходить аккуратно не рекомендовали. Одни рекомендацию выполнили, другие — нет. Люди ведут себя по-разному во все времена.

Во время похорон пошел дождь. Казалось бы, обычное явление в середине осени, но по небольшой толпе прошел шепот: "Небо плачет. Хорошего человека хороним".

Маша после похорон замкнулась в себе. От Федора уже давно не было писем. Диплом она получила еще в июне и теперь надо было что-то решать с устройством на работу, но сил заниматься этим не находилось. Да и вообще ни на что сил не было.

А тут еще к ней пришел управляющий и, отводя глаза в сторону, стал что-то говорить о необходимости съехать с казенной квартиры. Случившаяся в этот момент у Маши старшая сестра резко выпроводила его, но проблема была вполне реальной — квартира была передана профессору именно на время его работы в университете. Сестра звала Машу к себе, но в ее доме девушке было как-то неуютно — слишком шумно, может быть. К тому же отношения с мужем у сестры были достаточно сложными, а Маше он вообще очень не нравился с самого начала.

Целыми днями она бродила по квартире, смотрела старые фотографии, перечитывала бумаги из семейного архива, вновь и вновь бралась за письма Федора, пытаясь найти там между строчек что-то, что объяснило бы его затянувшееся молчание, и однажды обратила внимание на приписку, которую Федор сделал в конце письма, вероятно, перед самым его отправлением. Речь шла о его приключении в Нижнем и знакомстве со странной дамой, которая предлагала в случае нужды обратиться за помощью к ней и ее мужу. В Казани Маша никогда не была, а сестра давно говорила, что ей было бы неплохо проветриться. Почему-то у нее возникло странное чувство, что эти люди могут что-то знать о Федоре. Никаких разумных объяснений этому не было, он упоминал об Ольге и ее муже коротко всего в одном письме, после этого писал уже из Монголии, однако чувство это не оставляло ее. Трудно сказать, была ли это интуиция, или Маше просто надо было за что-то зацепиться, но у нее крепло убеждение, что ей надо ехать в Казань.

Так и решила ехать. Собраться было недолго. Отправила на всякий случай телеграмму. Сестра, очень довольная тем, что Маша вышла из состояния оцепенения, обещала за время ее отсутствия разобрать все вещи и сдать квартиру университету. Уже в последний день перед отъездом она надоумила Машу обратиться в Главное военно-медицинское управление и попытаться узнать что-то о Федоре.

При других обстоятельствах скорее всего никаких справок там Маше бы и не дали, но принимавший ее чиновник осведомился, не дочь ли она профессора N, и, узнав о постигшем ее несчастье, стал всерьез наводить справки у коллег, которые вели учет военных медиков в Монголии. В результате он отсутствовал почти два часа и вернулся совершенно обескураженным.

— Не знаю даже, что Вам сказать, мадемуазель. Хорошая новость состоит в том, что Вашего жениха точно нет в списках раненых или, упаси Бог, погибших медиков. С ним приключилась какая-то история при нападении на наш госпиталь на марше, но затем медслужба армейской группы сделала отметку, что он вернулся в строй. Только вот что с ним стало потом, вернулся ли он в свой госпиталь или получил иное назначение — на этот счет почему-то никаких сведений не имеется.

— И что это может значить? Где он сейчас?

— Этого я Вам сказать не могу потому, что просто не знаю. И все это очень странно, так у нас обычно не бывает.

— И что мне делать?

— Оставьте свой адрес. У него в личном деле есть только адрес родителей. А будет теперь и Ваш.

Маше ничего не оставалось, как оставить любезному чиновнику, который, конечно, не мог ей сказать, что одна из специальных отметок в учетной карточке Федора свидетельствовала о его откомандировании в распоряжение разведслужбы армейской группы, адрес старшей сестры, а той, в свою очередь, свой будущий адрес в Казани.

Так и уехала, в еще более расстроенных чувствах.

Глава тринадцатая.

Как потом выяснилось, Федор разминулся в Киеве с Машей буквально на пару дней. Известия о попытке переворота и стрельбе на улицах так напугали его, что он, ехал в Киев практически без остановок. Иногда, правда, ему приходило в голову, что по идее следовало бы вернуться в свой корпус, но как это было сделать? Никаких документов кроме выданного в Мукдене паспорта гражданина УралСиба у него не было, правда билет выдали до самого Киева, да при расставании на границе Николай дал еще немного денег. Ситуация была странная еще и потому, что никаких приказов от собственного начальства Федор не имел и вообще перестал понимать, на какой службе он находится. Николай, правда, обещал, что по своей линии сделает все как надо. Так что иногда Федор ощущал себя то ли дезертиром, то ли шпионом. Потому после расставания с Николаем старался в поезде поменьше общаться с попутчиками.

В Киеве ему сразу повезло. Прямо с вокзала он отправился на квартиру к Маше и застал там ее старшую сестру, которая энергично командовала Аграфеной и своей горничной, собиравшими и упаковывавшими вещи. От них он и узнал о смерти профессора. Женщины опять всплакнули, да и Федора эта новость глубоко потрясла. А тут еще и Машин отъезд...

— Не хотелось ее отпускать к незнакомым людям, — сестра Маши давно знала Федора и была с ним откровенна, — но знаете она была в таком состоянии. А здесь ей явно все напоминало об отце и прежней счастливой жизни. А еще и этот переезд. Я как представила себе, что с ней будет, когда придется разбирать наше семейное наследство, решила: пусть лучше едет. Не надо ей этого. А университетские требуют, каждый день мне звонили.

Он хотел немедленно ехать вдогонку Маше, но прежде надо было разобраться с делами службы, а то так действительно в дезертиры запишут. И Федор отправился в то самое Главное военно-медицинское управление, где совсем недавно побывала Маша.

Началось все плохо. Представьте себе, появляется человек, называет себя именем военного врача, который в этот момент должен быть на фронте, документов не имеет, да и причину своего появления здесь объяснить не может. И что с ним делать? Кто-то уже стал предлагать вызвать конвой, но, к счастью, шум вокруг этого неординарного события достиг того военного чиновника, с которым совсем недавно беседовала Маша. Тот в основных чертах помнил содержание личного дела Федора, поэтому задал ему всего пару вопросов, убедившись, что он тот, за кого себя выдает, и предложил срочно связаться с коллегами из разведуправления.

Те, услышав фамилию Федора, приехали сразу, забрали его и последующие несколько дней Федору запомнились как череда новых допросов и сплошной писанины. Его раз за разом просили письменно изложить все его приключения. У него даже сложилось впечатление, что киевских разведчиков в большей степени интересовали не события, связанные с похищением Пуи, а все, что Федор случайно узнал и запомнил о "коллегах" из разведки УралСиба, их явках, приемах, используемом транспорте и прочем.

Но все когда-то кончается. Убедившись, что ничего больше "отжать" из Федора нельзя, его новые знакомые взяли с него подписку о неразглашении и отправили обратно к военным медикам с рекомендацией дать Федору пару месяцев отпуска, а потом использовать по специальности, но ни в коем случае не направлять обратно в Монголию.

Так и оказался Федор опять перед начальником медицины киевского военного округа. Тот порылся в его бумагах, вспомнил события начала года и скривился.

— Опять Вы. Обладаете невероятной способностью попадать в истории. Не помню случая, чтобы в течение одного года мне приходилось уже второй раз заниматься судьбой военного врача Вашего ранга. Вероятно, Вам нужно место поспокойнее. Вас просят отправить в отпуск на два месяца... С какой стати, в отпуске по ранению Вы недавно были. Вы что, опять были ранены?

— Никак нет, но есть личные дела...

— Вот и получите две недели для устройства личных дел, а потом отправитесь служить в Таганрог. Там в стрелковой бригаде есть вакансия младшего военного врача. Свободны!

От генерала Федор выкатился потрясенным. На поездку к Маше времени оставалось всего ничего, а потом в какой-то Таганрог. А ведь хотелось бы еще и родителей в Воронеже навестить.

Еще почти целый день ушел на оформление всяческих бумаг, а затем — на поезд в Казань. Так и отправился в дорогу с одним маленьким саквояжем. У Федора было такое ощущение, что он как будто идет по следам Маши: вот только что она вышла из этой вокзальной двери, может быть даже ехала в тот же купе и чай ей приносил тот же проводник.

Казани Федор толком и не увидел. Взял на вокзале такси и назвал адрес, который ему дала Ольга, плохо понимая, что он скажет этим незнакомым людям и о чем будет их спрашивать.

Доехали быстро. Район был тихий, но явно не из бедных. Дома, частные, как правило, двухэтажные, похожие друг на друга, но каждый с изюминкой, своим палисадником, двором и службами в глубине. По адресу, который ему дала в свое время Ольга, Федор нашел тоже двухэтажный дом, еще и с мансардой, построенный из красного кирпича несколько в прусском, как определил для себя Федор, духе. За домом был виден сад, правда сейчас уже голый.

На звонок Федору открыл дверь молодой человек, примерно его же возраста и вопросительно посмотрел на гостя.

— Извините, это дом Германовых? — Федор не знал толком с чего начать разговор.

Молодой человек еще более удивленно посмотрел на Германова, а потом вышел наружу и проверил: медная табличка с надписью "Профессор Германов" по-прежнему висела на стене сбоку от двери. Что-то в его немногословном поведении показалось Федору знакомым.

— Извините, а Вы случайно не медик?

— Случайно медик. А Вам нужна помощь? Вообще-то я сейчас не практикую, приехал в гости, но если что срочное, то могу помочь.

— Спасибо, пока не требуется, коллега. Но у меня другая нужда. У меня есть основания полагать, что в этом доме может находиться моя невеста...

Федор не успел кончить фразу. Молодой человек просиял и закричал куда-то внутрь дома:

— Маша! Иди скорей сюда! Твой Федор приехал!

Затем он схватил Федора за руку и потащил в дом, приговаривая:

— Вот хорошо, вот славно, и за бромом не надо идти.

В следующую минуту на Федора налетела Маша и только благодаря своему совсем не субтильному сложению ему удалось устоять на ногах.

Последующее Федор помнил плохо.

С него вроде бы кто-то снял шинель. Затем он сидел в просторной столовой и вокруг было много народу. Все его о чем-то спрашивали, женщины ахали, а Маша сидела рядом и, не отпуская, держала его за руку. Вроде бы пили чай и что-то ели. Периодически к Федору подбегал мальчик лет 7 и теребил его мундир, ордена и погоны. Из жителей дома Федор знал только Ольгу, но как раз она все время куда-то выходила и, глядя на него с Машей, только качала головой. Его о чем-то спрашивали, и он что-то отвечал. Какой-то моряк наливал ему коньяк, он благодарил, но не пил. Сколько это продолжалось, Федор потом сказать не мог, но все изменилось, когда в доме появился его хозяин — представительный мужчина лет 50 профессорской внешности.

И именно хорошо поставленным профессорским голосом он провозгласил:

— Все, хватит! Замучали парня, он уже ничего не понимает. Давай я тебе сначала объясню, кто есть кто и куда ты попал.

Я — профессор Германов. Это мою жену ты выручил в Нижнем, за что тебе сердечное спасибо. С Ольгой ты, таким образом, знаком. Этот молодой человек — твой коллега и мой сын, Александр. Он тоже медик, кончил курс в Москве, получил назначение в уездный город там же в губернии и заехал к нам с семьей похвастаться прибавлением. Татьяну, его жену, ты, наверное, видел: она бегает туда-сюда — у них маленький, три месяца. Мой внук, значит. Проснется — покажем. Вот этот молодой человек, который сейчас оторвет тебе погон, мой младший сын, Алексей. А красивый сам-собою моряк — наш старинный друг, капитан Петров. Капитан во всех отношениях — и по званию, и по должности. И вообще, имей в виду: своим мундиром и наградами ты тут никого не удивишь. Случалось и нам воевать. А Маша твоя у нас живет и жить будет, пока вы со своими планами не определитесь.

Моряк усмехнулся:

— Любишь ты, профессор, покомандовать. И признаю, умеешь. А Вы, молодой человек, давайте, начинайте рассказывать. И не стесняйтесь. Что бы Вы нам здесь ни рассказали, поверьте, удивить не сможете. А вот посоветовать что-то умное у нас, глядишь, и получится.

Теперь, в свою очередь, усмехнулся профессор:

— Вы, Федор, ничему не удивляйтесь. Старого разведчика только могила исправит. Все вызнает. А сейчас ему интересно, сил нет. По глазам вижу. Он Вас коньяком уже угощал, я вижу? Так и мне налейте!

Сидели долго. О некоторых вещах — например, историю Николая и Лизы — Федор рассказывать не стал. Пытался не упоминать Пуи, но Петров быстро догадался:

— Это вы, значит, императора там прихватили? Лихо!

Вообще Федор старался меньше упоминать конкретных людей, но с такими слушателями что-то скрыть было сложно.

Упомянул и о генерале-советнике, который напутствовал его перед рейдом, а потом прилетел во Владивосток. Стоило ему упомянуть об этом, как тот же Петров спросил:

— А на левой руке мизинец у него есть?

Федор — медик все же — еще тогда сразу заметил у генерала след старого ранения и сейчас ответил:

— Нет, рука вообще здорово покорежена. А Вы откуда знаете?

— Старый знакомый... Стажировался одно время у нас. Кстати, за хозяйкой нашей одно время ухаживал. Все порывался в Сибирь свою ее увезти. Тогда подполковником был. Быстро поднялся. Мужик смелый. А из Вашего рассказа почерк виден. Таких в любой службе немного.

— Хватит тебе. — Ольга, судя по всему, была совсем не рада от того, что Петров пустился в эти воспоминания. — Тоже еще что вспомнил. А то вот я тоже в памяти пороюсь...

— Закругляйтесь-ка вы оба с воспоминаниями, друзья мои. А то напугаете наших гостей, а им и так досталось. — Германов на правах хозяина дома решил подвести черту. — Давайте дадим молодым людям побеседовать, им есть о чем, а сами расходиться будем. Ольга, мы где Федора устроим?

Дальше начались хлопоты по хозяйству. Дом был большой, но и гостей собралось немало. Но все как-то быстро разошлись, оставив Машу и Федора в большой комнате, игравшей роль и гостиной, и столовой. Там же Федору потом и постелили на диване. До постели он, впрочем, добрался только под утро — всю ночь сидели и говорили: о себе, друг о друге, о том, как будут жить дальше.

И не знали о том, что Германов с женой и Петровым тоже еще долго сидели на кухне, о чем-то размышляли про себя, скупо обмениваясь словами. В заключение Петров пообещал:

— Мое судно сейчас в затон встает, навигация-то кончается, а у нас двигатель барахлит. Так что пока справятся без меня, а я тем временем съезжу на юг в низовья, до Дона и Азова доберусь, поговорю со знакомыми. Надо бы понять, не затевается ли там чего. У этого симпатичного парня есть потрясающая способность влетать во всякие неприятности, а Бог, как известно, любит троицу.

— Когда вернешься?

— Дней через 10. Так что попробуйте их еще к его родителям отправить на несколько дней, а потом пусть они сюда с Машей возвращаются. А там и я приеду. Она, скорее всего, захочет с ним вместе в Таганрог ехать, а у меня свербит что-то такое — не стоит пока этого делать.

— Думаешь, опять что-то начнется?

— А ты сам как думаешь? Кто из нас профессор? Или ты не понимаешь, что этого пузатого дурака втащили на путь постоянных военных конфликтов? И куда он теперь дальше полезет?

— Втащили... Да он, по-моему, и не особенно упирался.

— Знаешь, он — не вояка. И если бы у него что-то получалось путное во внутренних делах, он бы скорее шел по этому пути. Но не получается. Не умеет. А тех, кто умеет, не слушает и до дела не допускает. Вот и решил славу военачальника приобрести.

— И чего ты опасаешься?

— Для всех этот Таганрог, куда парня отправили, глубокая провинция и стоят там, якобы, совершенно третьеразрядные части. Но я знаю, что киевские соединения, расквартированные в предгорьях Кавказа и в Приазовье, — хоть и не имеют никакого особого статуса, но по качеству боевой подготовки и личному составу в армии среди лучших. Это настоящая элита армии. Потому, что в случае чего им первым бодаться с турками в Закавказье или подавлять мятежи горцев.

— А как ты что-то там узнаешь?

Петров и Ольга расхохотались.

— А как учили. Не бери в голову. Капитанов у меня знакомых пропасть, а в смысле транспорта флот там всему голова. Ждите. А сейчас, действительно пошли спать. Дел много. Эх, ребята, хорошо вы меня расшевелили! Тряхнем стариной!

Глава четырнадцатая.

Первые дни после неудачной попытки переворота Верховный был очень занят. Надо было окончательно разобраться с перестановками в военном ведомстве, да и вообще усилить контроль за военными, равно как и свою охрану. В конечном счете сработала она неплохо, но до его кабинета заговорщики все же добрались, а значит, недоработки были. Следующим по важности вопросом были контакты с заграницей. По просьбе гетмана закордонных справ он посвятил целый день беседам с послами основных держав. Как раз сейчас в страну начали поступать все в больших объемах оборудование и материалы, обещанные в рамках "монгольского проекта", и было важно, чтобы этот ручеек не пресекался.

Там тоже все было не слава Богу. Если что и было в порядке, то по линии частных инвестиций. В этой сфере стороны договаривались четко, имели внятные бизнес-планы и можно было ждать, что уже в начале следующего года завершится монтаж оборудования, и на рынок пойдет произведенная на нем продукция. Хуже обстояло дело с поставками на госпредприятия, преимущественно военного сектора. Верховный все чаще слышал из разных источников жалобы на то, что поставляемое оборудование не составляет законченных технологических цепочек и требует или постоянных закупок сырья и комплектующих для производства готовой продукции, или дополнительных закупок оборудования, чтобы эти цепочки приобрели законченный вид.

Жалобы в стиле: "Какой дурак это соглашение подписал?!", конечно, касались не непосредственно его лично, а тех чиновников, которые превратили общие договоренности с западными партнерами в конкретные протоколы и списки товаров. Исходя из своего большого опыта, Верховный прекрасно понимал, что разбираться с этими жалобами бессмысленно. Выяснить конкретные фамилии не трудно, а вот доказать умысел со стороны исполнителей не удастся никогда. Оборудование современное? Работает? Так чего же вы еще хотите? Может быть, вы просто использовать не умеете? И начнется вечный спор. Только время потеряешь.

Но все это были мелочи. Главное состояло в том, что он решительно не понимал, к чему вести дело в дальнейшем. Сомнений в том, что монгольская история кончилась провалом, уже не оставалось. От японцев, кстати, уже пришло окольным путем вполне приемлемое предложение: войска НКР снимают блокаду их группировки, а японцы отводят ее с монгольской территории. Внешне это выглядело как ничья, но подать ее каждая сторона могла в выгодном для себя духе.

В качестве меры, обеспечивающей дальнейшую безопасность Монголии, японцы предлагали заключить договор о ненападении между Монголией и Маньчжоу-го. Гарантия, конечно, была хиленькая, но поскольку речь о выводе контингента киевлян из страны не шла, то часть войск там можно было оставить, а, если американцы и англичане начнут возмущаться, то объяснить им, что худой мир лучше доброй ссоры, а полномасштабную войну в монгольских степях страна просто не потянет. Да и в целом свои обязательства НКР выполнила: японцев потрепала, их агрессия против Монголии провалилась и сил их оттянула изрядно. Лихой рейд ударных корпусов по пустынным районам заставит японцем и в будущем надежно прикрывать монгольскую границу, держать там войска, а это тоже нам в плюс.

А вот что делать дальше? Среди проблем, мысль о которых не покидала Верховного одна была особенно тяжелой.

Дело в том, что перед последними выборами он обещал ввести в стране всеобщее пенсионное обеспечение. Как это часто бывает накануне выборов, ему не хватало сильного, броского лозунга, который бы сделал его победу неизбежной. Разговоры о пенсиях в стране велись давно. Они были у военных и гражданских государственных служащих, пенсионные страховые фонды создавали у себя некоторые крупные компании. Но люди хотели другого. Хотя в мире Новой Киевской Руси с социальными завоеваниями трудящихся дела обстояли не очень — просто не было политических факторов, которые бы серьезно давили на капитал и правящие круги, но все же к 30-му году Франция ввела систему единой национальной пенсии по датскому образцу. Другими словами, все граждане страны имели право на минимальную социальную пенсию по достижению определенного возраста. Это решение, конечно, было достаточно затратным для государственного бюджета, но оно в целом вполне укладывалось в основную экономическую концепцию, которой руководство страны придерживалось после тяжелого экономического кризиса конца 30-х годов. Было принято считать, что государство должно всемерно поощрять рост доходов граждан с тем, чтобы обеспечить постоянный высокий платежеспособный спрос на товары и услуги, а, соответственно, и рост промышленного производства. В рамках этой концепции государственные органы охотно поддерживали в спорах профсоюзов с организациями промышленников требования о повышении зарплат и иных выплат, но очень прохладно относились к вопросам сокращения продолжительности рабочего времени и введения отпусков. Что же касалось пенсий беднякам, то считалось, что чуть ли не 95% выплаченных им средств будет потрачено на товары и услуги отечественного производства. К счастью, страна была в значительной степени самодостаточна и в промышленном, и в аграрном секторах.

Правда, среди состоятельной части населения получил распространение отказ от таких пенсий (за ними просто не обращались) с политической мотивировкой: "В подачке социалистов не нуждаюсь!", но это были частности, а в целом такое нововведение произвело большое впечатление в мире, и как бы правилом хорошего, цивилизованного тона стало введение подобной практики и в других странах — естественно, со своими цифрами.

Однако, то, что могут позволить себе французы не всем по карману. Хотя тянуться приходиться.

Именно такую систему и пообещал накануне выборов Верховный. Сделал он это вопреки мнению финансового гетмана, премьера, правительственных экономистов. Никто из них не видел реальной возможности выплачивать пенсии хотя бы на уровне минимального прожиточного минимума сразу нескольким десяткам миллионов граждан НКР, уже достигших возраста 60-ти лет. Его друзья из "банковского клуба" сказали ему еще проще:

— Сам обещаешь — сам и платить будешь!

Так вот, теперь платить было нечем. И было даже непонятно, когда средства, необходимые для выплаты всеобщей пенсии могут появиться. А время шло, и Верховный понимал, что с каждым днем он дает все больше аргументов своим противникам. Единственное, что, по его мнению, давало ему полное право отложить пенсионную реформу, было какое-нибудь особое положение страны, что в переводе на общечеловеческий язык обозначало войну. Поэтому он и воевал.

Так что одним из первых поручений, которое Верховный дал новому военному гетману состояло в том, чтобы подготовить предложения в отношении дальнейшей военной политики. Опять же в переводе на человеческий: с кем воевать, когда и как.

Разговор на эту тему состоялся в крайне узком кругу: Верховный, военный гетман и начальник Генштаба. Маккиавелли Верховный не читал, но основные принципы политики усвоил уже давно. Поэтому, если военный гетман был его старым приятелем-хохлом, то начальник Генштаба был реально одним из самых талантливых военных теоретиков, ни к каким группам в руководстве страны не принадлежал, за карьерой и почестями не гнался, а был просто влюблен в свое дело и всем радостям жизни предпочитал решение какой-нибудь нетривиальной задачи военного плана. С ним было не всегда удобно работать, но качество перевешивало все неудобства.

Не желая светить даже просто совещание такого рода, Верховный уехал из Киева на несколько дней в черниговское лесное хозяйство, а там и военные подтянулись.

Начали с утра. Верховный накануне хорошо проредил местное поголовье кабанов и был в благодушном настроении.

— Давайте приступим. Сначала с Монголией разберемся. Чем порадуете?

— Радовать особенно нечем, — начальник Генштаба был хорошим военным, но плохим придворным, — лучше всего было бы разойтись с японцами миром. Другой противник на их месте давно бы уже капитулировал, но эти будут драться до последнего. Какое-то снабжение к ним все же поступает. Солдат они совсем не щадят и все время пытаются контратаковать. У меня такое чувство возникает, что их не пугают даже потери: войск в котле для удержания своих позиций у них с избытком, а так от лишних ртов избавляются. Если мы попытаемся ликвидировать их группировку, то наши потери будут очень чувствительные.

— Очень чувствительные это сколько? Давайте конкретнее.

— Потери пехотных частей явно превысят 50%. Танки — как бы не больше. Артиллерия и авиация — меньше, конечно. Кстати, имеющейся там пехоты не хватит.

— Вы с ума сошли? Десятки тысяч человек угробить хотите? А в осаде уморить их там нельзя?

— Собственно, мы этим и занимаемся. Но потери растут. Видите ли, в военной науке принято все считать по определенным формулам, но они рассчитывались на опыте европейских войн. А здесь нечто совершенно особое. Я тут представил себе на-днях, что японцы от отчаяния переходят на нас в наступление не на прорыв в сторону Маньчжоу-го, где у нас преимущественно подвижные части и очаговая оборона, а наоборот, на запад, вглубь Монголии, на позиции пехоты. Это же будет мясорубка в стиле Великой войны. Скорее всего, они там все и лягут, но какой ценой нам достанется эта победа!

— А Вы считаете, что они на такое способны? Сидят в окружении, зубы на полку положили, снарядов и патронов почти нет, и в наступление?

— Видите ли, мы мыслим привычными категориями. Мы наступаем, чтобы победить, а они могут пойти в атаку, чтобы просто унести с собой как можно больше врагов. И еще хочу пояснить. Мы японцев знаем мало и плохо, а вот наши союзники-сибиряки дело с ними давно имеют. И вот опасение именно такого развития событий пришло от них.

— А им-то что? Их "механизированные казаки" успеют уйти в отрыв.

— В долгосрочном плане им не нужны победа японцев и наше поражение. Это слишком опасно.

— Значит, что, принимаем японские предложения? Ничья? А людям мы что скажем? Не справились? Врага отпустили?

— Извините, это уже вопрос пропаганды. Не моя компетенция. Но с военной точки зрения, мы не потерпели поражения, и это — главное.

— Хорошо, пусть так. Но я в отличие от Вас должен и про политику думать. Ладно, здесь замнем. Но тогда надо срочно переключиться на что-то иное, более важное. Тогда эта Монголия и интересовать никого не будет.

Начальник Генштаба мог бы напомнить Верховному, кто и зачем придумал всю эту монгольскую авантюру, но делать этого не стал, а вместо этого вытащил из своей папки и разложил на столе карту Черного моря и окрестностей. Он взял в руку карандаш и указал им на Босфор.

— Я бы предложил в этой ситуации решить вечную проблему нашей политики и взять Босфор.

Верховный и военный гетман в изумлении уставились на него. Нет, проблема проливов всегда присутствовала в умах киевского руководства — оно унаследовало ее от своих имперских предшественников, но все молчаливо полагали, что если она когда-то и будет решена, то в результате каких-то глобальных катаклизмов, которые поставят на грань гибели Турцию, да и вообще нарушат баланс сил в европейской политики. А так, кто же позволит Киеву устроить такое! Даже в начале 20-х, когда прежняя Оттоманская империя разваливалась на части и власть там почти что валялась на улицах Стамбула, никто не осмелился решиться на подобное. Уж на что вольно распоряжались тогда европейскими границами те же французы, но неудача дарданелльской операции и их отвратила от идеи забрать проливы себе, уж если остальные выходы из Средиземного моря контролировались англичанами. Практического смысла для них в этом, возможно, было немного, но уж больно красиво могло получиться. И все же испугались. А тут такое.

— И как Вы это себе представляете?

— У проблемы Босфора есть два аспекта: военный и политический. Я, естественно, начну с военного. Мы знаем, что турки знают, что с конца ХIХ века проблема Босфора в нашем военном планировании присутствует постоянно. Дважды подготовка к десантированию вступала в практическую фазу, и я не буду сейчас разбирать причины того, почему такая операция не состоялась. Сейчас у нас на этом направлении сосредоточены меньшие, чем тогда ресурсы, но все же они есть. Это и дивизия морской пехоты, расквартированная в Крыму, и некоторое количество высадочных средств в портах того же Крыма. Это как бы первый эшелон десанта. Турки внимательно следят за этими силами, усматривая именно в них главных действующих лиц такой операции. Есть, конечно, у них и агентура в основных наших портах, и у нее тоже одна из главных задач отслеживать возможную погрузку сил и средств для возможного десантирования первого эшелона. Во второстепенных портах эту работу они ведут слабее. Кроме того, они убеждены, что наступление на Стамбул должно быть комбинированным и включать удар нашими основными сухопутными силами через территорию Румынии и Болгарии. Ничего похожего на такую ударную группировку у нас в устье Дуная сейчас нет, что также действует на них расхолаживающе. Да и никаких контактов и тайных договоренностей с румынами и болгарами на эту тему у нас нет, что им также известно.

Мое предложение состоит в том, чтобы, не трогая на первом этапе очевидные для турок главные действующие силы десанта с нашей стороны, погрузить тайно в портах Азовского моря на грузовые и пассажирские суда две бригады пехоты и скрытно доставить их к Босфору. Они появляются там на рейде, скажем, поздно вечером и встают на якорь в ожидании лоцманской проводки ранним утром. Одновременно в рамках рутинных выходов на боевую подготовку также скрытно, в последний момент подтянуть туда оба линкора и отряд тральщиков. На рассвете наносим артиллерийский удар линкорами по городу и батареям береговой обороны, а суда с пехотой на рассвете входят в проливы, пехота высаживается прямо на пристани и начинает занимать город. Хорошо бы еще также скрытно в последний момент подтянуть на аэродромы в район Николаева — там турецкая агентура послабее — все три батальона воздушного десанта и перебросить их на городской аэродром Стамбула, занять его и разместить там нашу авиацию. И только после начала военных действий мы поднимаем по тревоге те силы, за которыми турки пристально следят, также сажаем их на суда и срочно перебрасываем в Стамбул. И вообще с использованием всего судового состава перебрасываем к черноморскому устью проливов максимальное количество войск, которые как бы пробивают коридор к уже занятому городу, выводим флот в море, прикрываем район Стамбула подводными лодками. Кстати, через Одессу туда можно будет оперативно доставить морем часть сил, которые сейчас стоят вдоль границы с Румынией. Таким образом, в целом эта операция в целом как бы объединяет элементы планов и адмирала Колчака, и генерала Алексеева. Напомню: Колчак предлагал десантироваться непосредственно в городе, сравнительно небольшими силами, а Алексеев — высадиться в стороне, а потом наступать на Стамбул почти целой армией. Мы же, фактически, делаем и то, и другое.

— А как же традиционное наступление по суше, через Румынию и Болгарию?

— Даже не будем с этим связываться. Главная задача — взять город и береговые батареи вокруг него. Никакие другие территории — ни турецкие, ни других стран — нас по большому счету не интересуют. Да и удерживать их нечем.

— А Дарданеллы?

— А кому они нужны без Босфора?

— Звучит красиво, но кому и он нужен без них...

— Это не совсем так. Если говорить о торговле, то да, сквозной проход — это все. Но в военном плане, если мы закроем Босфор, то чужой флот в Черное море мы уже не пустим. А свой в Средиземное море мы выводить и не собираемся — в этом отличие нашей современной ситуации от имперских времен. А что касается торговли, то это — дело обоюдное. К нам тоже много всего возят и успешно здесь продают. Будем договариваться.

— Турки точно ничего подобного от нас не ждут?

— Во многом сейчас очень удачный момент. Они знают, что с помощью САСШ мы закладываем сейчас два крейсера и серию эсминцев. Но эти корабли войдут в строй через 3-4 года и считается, что они придут на замену старым линкорам. Так что турки если чего и ожидают, то лет через пять, не раньше. Теперь о политической ситуации. В районе Стамбула полевых войск у турок практически нет. Основные силы, как всегда, воюют с курдами и сосредоточены на персидской границе. В Персии, как Вы знаете, только что произошел очередной переворот, и турки хотят, воспользовавшись им, отхватить пару провинций. Обычно в Стамбуле расквартирована президентская гвардия, но как раз сейчас у них произошло очередное обострение с греками, и турки демонстративно придвинули гвардейскую дивизию к границе.

— Но уж слишком мало сил Вы выделили — две бригады на такой город.

— По наряду сил. Это — не совсем обычные бригады. Мы их так называем исторически, чтобы не возбуждать закавказских соседей. На самом деле это — фактически дивизии, причем сформированы в значительной степени из казачьего населения. У личного состава и с подготовкой, и с мотивацией для такой операции все в порядке. Они разбросаны по-батальонно в предгорьях и в Приазовье, так что будет очень неплохо, если мы сможем провести там смотры с Вашим участием и под этим предлогом собрать все строевые части в пару мест. Там и погрузим на суда. Выбирать будем небольшие порты. А на их место мы срочно двинем части из московского региона. Да и один ударный корпус из Монголии туда после перемирия можно будет вывести. А то его содержание там нам будет слишком дорого обходиться. Внутриполитических аспектов касаться не буду, только добавлю, что после переброски морской пехоты из Крыма туда надо будет направить дополнительные надежные части, например, из столичного региона.

— Опасных действий со стороны соседей не ждете?

— От кого? Взятие нами Стамбула сразу ставит все черноморские страны в зависимое состояние. Так что ни Румыния, ни закавказцы не осмелятся, да и зачем? Реально турки могут в ответ поднять очередное восстание на Северном Кавказе, в горах, но это — долгая история, и реальной угрозы нашим жизненным центрам не создаст. А вообще, я допускаю, что будет еще и приток добровольцев из Балтии и Сибири.

— Вашими бы устами... Сколько нужно времени Генеральному штабу на окончательную доработку плана операции?

— Хорошо бы месяц до дня Х. Но в зимний период ее проводить нежелательно по понятным причинам. Оптимальный срок — май будущего года. И еще я бы попросил в рамках обычных мероприятий нашего гетманства начинать сразу подготовку — в плане доформирования бригад, насыщения их новой техникой и прочим. И еще очень важно подработать график движения грузовых судов таким образом, чтобы в нужное время сосредоточить достаточный тоннаж в нужных местах и дальше прописать маршруты их движения, которые бы проходили через проливы.

Возможно, если бы начальник Генерального штаба просто излагал все эти мысли вслух, они бы не произвели на Верховного большого впечатления, но он одновременно показывал будущие перемещения войск и сил флота на карте, и выглядело это уже очень убедительно.

Верховный задумался. В свое время начальник Генерального штаба возражал против монгольской кампании, но, как всякий военный, когда решение было принято, долг свой исполнял добросовестно. Осадочек, однако, остался. И сейчас по своей извечной привычке видеть везде интриги и происки врагов Верховный пытался понять, что это: гениальный план фантастической кампании или ловушка, в которую его пытаются заманить.

В душе он все же был игроком. Иначе не стал бы тем, кем стал, и не удержался позднее во многих передрягах. Надо было решать. Мнение военного гетмана его интересовало мало. Ясно, что он — "за". Если дело выгорит, его акции сразу взлетят на небывалую высоту. Пока же наверху, среди равных, многие, как докладывали Верховному, при случае тонко вворачивали военному гетману, что ему-де еще только предстоит совершить нечто эпохальное, чтобы затмить своего неудачливого предшественника — Варшаву-то взяли при нем. Так что этот будет поддерживать изо всех сил.

Оставались еще деятели из банкового клуба. По-хорошему надо было бы посоветоваться с ними, но Верховный был человеком злопамятным, а сейчас у него все глубже крепло убеждение, что эти ребята его, мягко скажем, использовали в своих играх, втянули в откровенную авантюру. Они-то явно остались не в накладе, новые предприятия с американским капиталом и их участием строились вовсю, а вот ему досталось выпутываться из монгольской авантюры. Да и были у Верховного нехорошие сомнения: неужели в клубе никто и слыхом не слыхивал о подготовке переворота против него? Не могли не знать! А если знали, то почему не предупредили?

"Вас бы туда под стол, толстосумы!" — с раздражением подумал он. И решился.

— Давайте так. Дипломату нашему главному я команду дам: пусть с японцами официально договаривается. Он счастлив будет — ему только дай переговоры затеять. А вы с ним обсудите, что и сколько мы в Монголии оставим. Чтобы четко все прописано было! И график вывода войск составлять начинайте. Здесь пригодятся.

Что касается Босфора. Операцию называем "Заслон". Дату сейчас назначать не будем — готовьте предложения. Все учтите: погоду, сколько вам времени надо на подготовку, и как в маневры флота все это вписать. Все предусмотреть надо! Отдельно — как и чем закрыть пролив, когда он будет в наших руках. От старого-то "Особого запаса" небось ничего уже не осталось?

— Давно в переплавку все пошло...

— Жаль. Предки-то умели готовиться. Все у них было. Теперь вот что. Вы, конечно, об этом промолчали, а я обо всем помнить должен! А если англичане за турок вступятся? И опять подойдут туда с флотом? Тут особая хитрость нужна. Наша, мужицкая! Сделаем так: как начнете операцию, я главного дипломата в Лондон отправлю и предложим англичанам Дарданеллы! Им-то каково будет — все входы в Средиземное море — у них в руках! Уцепятся! Пусть сами и забирают.

Начальник Генерального штаба не стал ничего говорить — все же не его епархия, но посмотрел на Верховного с сомнением. Что-то не казалась ему эта "мужицкая хитрость" достаточно тонкой для того, чтобы применять ее к англичанам. Не та публика. Но спорить не стал, поскольку знал, что морских мин в арсеналах Севастополя более чем достаточно, чтобы наглухо завалить ими пролив между Европой и Азией. Будете тралить — добро пожаловать. С берегов и воздуха пустим на дно все. Впрочем, он не считал, что в случае захвата только одних "ворот" островитяне вмешаются. Вот если бы мы и Дарданеллы взяли, тогда да, но об этом и мечтать не приходилось.

На этом Верховный их и отпустил, договорившись, что следующая встреча произойдет, когда у Генштаба будет предложение по дате операции. Впрочем, военный гетман остался в охотничьем хозяйстве — пострелять кабанов, да выпить потом с мороза горилки за ужином с Верховным. Начальника Генштаба Верховный даже и приглашать не стал — не та компания.

Глава пятнадцатая.

Петров в десять дней не уложился и приехал только через две недели. Но это мало что меняло — Федор с Машей на пару дней съездил к родителям, его мать поплакала вместе с ней, вспоминая ее отца-профессора, младшие братья и сестры смотрели на нее несколько настороженно, встретились кое с кем из знакомых, получили от родителей заранее благословение на свадьбу и вернулись в Казань. Круговерть всех этих событий, а, главное, Федор, который все время был рядом и упорно и настойчиво вел дело к скорой свадьбе, позволили Маше если не свыкнуться со своим горем, то во всяком случае думать о нем хотя бы не постоянно. Ей стало ощутимо легче.

Ольга еще в первый день выбрала десять минут, чтобы поговорить с Федором и объяснить ему, что Машу надо буквально каждую минуту отвлекать от мрачных мыслей, подбрасывая ей пусть и надуманные проблемы. Она не очень верила в рассуждения Петрова в отношении особой способности Федора влезать в различные неприятности и даже в глубине души считала поездку старого друга очередными играми молодящихся пожилых мужиков, но тем не менее активно поддерживала разговоры о том, что молодежи надо проработать как минимум два варианта действий. Первый на случай, если Маша поедет в Таганрог с Федором и они на какое-то время — а кто знает, может быть и насовсем — осядут там. И второй, если Петров привезет что-то такое, от чего Маше пока будет более разумным задержаться в Казани и, может быть, даже устроиться тут на работу.

Тут еще подключились и Александр с Татьяной, которые хоть и провели в своем Богородицке пока только пару месяцев, но уже были в восторге и от города, и от людей, и стали активно звать Машу с собой. Хотя бы на время.

За всеми этими разговорами время шло довольно быстро. К счастью, Федору удалось по телеграфу согласовать продление отпуска еще на две недели. Особой нужды в нем на новом месте службы, похоже, пока не испытывали.

Петров приехал вечером, уже после ужина. Сразу сказал, что очень устал, и попросил отложить все разговоры до утра. Молодежь легко согласилась и ушла прогуляться по городу, а Ольга предложила Петрову хотя бы слегка перекусить прямо на кухне. Так что опять собрались втроем.

— Я специально задержался — хотел с вами сначала посоветоваться. Дело-то серьезное. — Петров сразу отставил и тарелку, и рюмку, что было на него совсем непохоже. — Внешне все тихо. Правда, там в мае запланирован какой-то смотр частей округа с участием Верховного и под это дело будут собирать войска, все ремонтировать, менять форму и прочее. Обычная показуха. Причем вроде бы даже большая круговая поездка Верховного по гарнизонам будет. Толковые офицеры ворчат, что вся боевая подготовка на какое-то время встанет. Но это — ширма. У меня там знакомый капитан в управлении пароходства сидит. Встретились мы с ним, как водится. Я прибедняюсь, мол, тоска, рутина, настоящего дела нет. А он мне, а ты давай к нам, глядишь и в дело попадешь. Я слегка подначил, какое же тут у вас живое дело быть может, на Азове-то, извините, лужа. Ну он принял на грудь и кипятиться начал: много ты понимаешь! И вскрылись интересные вещи. Как раз ему поручено составить график движения судов пароходства таким образом, чтобы одномоментно собрать во второстепенных портах максимальный тоннаж. И момент сбора совпадает по времени с тем самым смотром.

Ольга присвистнула и улыбнулась в ответ на осуждающий взгляд Германова. От некоторых офицерских привычек он ее так и не смог отучить.

— Ты думаешь, это не случайно?

— Да вы сами посмотрите! Май. Максимально длинные дни. Уже тепло, все льды на Азове давно сойдут. На смотр соберут боевые части. Может даже и Верховный приедет, но вместо смотров войска грузят на пароходы и вперед.

— Куда вперед?

— Да в Стамбул же, неужели непонятно! Проливы брать!

За столом воцарилась тишина.

Первой опять откликнулась Ольга.

— Они что там, все с ума сошли? Зачем это надо?

Петров пожал плечами и посмотрел на Германова. В вопросах высокой политики и стратегии он все же больше доверял его мнению.

Тот вздохнул и стал объяснять жене.

— В принципе, ты совершенно права. Не надо ни за чем. Времена империи прошли. Океанского или даже средиземноморского флота нам не потянуть, в европейские игры мы по большому счету не играем и потому угрозы иностранной интервенции тоже нет. Проливы сейчас — это грузовой транспортный коридор и не более того. И работает он вполне удовлетворительно. По уму это статус-кво надо бы ценить и не нарушать. Значит, работают совсем другие резоны, такие же, как вся эта дурь с Монголией. Там, я полагаю, сейчас все закончат, переговоры уже начались, и нужна будет другая площадка для подвигов. За ними и поплывет наш друг Федор из Таганрога в Стамбул.

— И хочу добавить, — Петров все это время согласно кивал головой, — что у них будут все шансы Стамбул взять, поскольку сколько бы там сейчас офицеры не скрипели, но части хорошо и обучены, и вооружены. И если все пойдет, как запланировано, фактор внезапности им тоже соблюсти удастся.

— А дальше что?

— Дальше будет плохо. Варианты могут быть разные, но конец будет один. Англичане нас оттуда поганой метлой погонят, как французы из Варшавы. Но если там была хоть какая-то польза — удалось избавиться от единственной реальной угрозы извне, то здесь нас ждет чистый проигрыш.

— Ладно, мужчины, — Ольга была как всегда самой деловой из этой тройки, — что будем с ребятами делать? Профессор? — она называла так мужа только тогда, когда речь шла о действительно серьезных вещах.

— Надо по-тихому объяснить все Федору. Во-первых, пусть будет готов. Дело-то предстоит серьезное, хотя он и врач. Во-вторых, надо, чтобы Маша осталась здесь у нас. Нечего ей там одной делать, когда он уплывет за золотым руном.

— По морям не плавают, а ходят, — мрачно поправил Петров.

— Для нее есть место в начальной школе при нашей гимназии.

— Отлично, скажи, что на работу надо выходить сразу. Пусть приступает даже пока Федор здесь. И скажем, что будем готовить их свадьбу к первому же его отпуску. Ясно, что до этого ей ехать с ним неудобно. И как-нибудь так пробросить надо, что можно было бы и сейчас, но неудобно, траур. И надо понимать, что до операции его вряд ли отпустят в отпуск. Но говорить ему пока об этом не стоит.

— А с ним...

— Кто знает. Война и есть война. Но если ты не возражаешь, — Германов улыбнулся жене, — я ему подарю свой браунинг, с которым прошел Испанию. Он оказался счастливым.

— Вот еще, кстати, — вспомнила Ольга, — мне Татьяна сказала, что она с маленьким хотела до весны у нас остаться. Хорошо-то там в их Богородске хорошо, но одной, без родных ей трудновато все же. Заодно попросим и Машу помочь. Пусть привыкает.

На следующий день ветераны разыграли все как по нотам. Маша уже на следующий день отправилась учительствовать, и Ольга ей твердо пообещала, что о Федоре она будет вспоминать только глубокой ночью, когда придет в себя от всех проказ и хлопот с доставшимися ей второклассниками. С Федором поговорили пока Маша была в школе. Он, обычно очень спокойный и уверенный в себе, на этот раз помрачнел и даже не сдержался:

— Да сколько же можно воевать! Я людей лечить хочу!

Глава шестнадцатая.

Почти полгода, проведенные Федором в Таганроге, не оставили заметного следа в его памяти. Он даже сам этому потом удивлялся — не так уж много было прожито лет, чтобы толком не связывать такой период с какими-то воспоминания, это потом годы начинают лететь один за другим, и даже с трудом вспоминаешь, что ты делал в том или ином году, а уж мысли, переживания, большие и малые проблемы вообще вымываются бесследно. Фактически за один год попав в третий раз в новый коллектив, он уже не чувствовал себя новичком, и если чисто медицинского опыта он за этот год приобрел не так уж и много, то всякого иного — с избытком.

Именно поэтому, да еще и с учетом информации, полученной от Петрова, он сразу увидел, что бригада, к которой был приписан его госпиталь, — совсем не обычное соединение. И в гимназии, и в университете Федор читал немало книг о Великой войне и последующих событиях в России. Как это всегда бывает, столь острые ситуации родили к жизни целый пласт военной литературы, где помимо чисто человеческих эмоций и судеб, все же подробно описывались и военные аспекты событий тех лет. Да и собственный военный опыт у молодого врача уже поднакопился.

Все увиденное вокруг постоянно подтверждало: бригада — если так можно было назвать это соединение, только пехоты восемь батальонов — находилась в высокой степени готовности, была укомплектована преимущественно уроженцами казачьих округов с большим процентом старослужащих. Отдельные подразделения бригады частенько уходили в предгорья на операции, которые обычно назывались учебно-боевыми. Только вот никому и в голову бы не пришло брать с собой на такие операции холостые патроны. Федору с его опытом и наградами вписаться в эту компанию было сравнительно легко. Помогло и то, что у себя дома в Воронеже он с детства привык к несколько украинизированному южно-русскому языку, которым в той или иной степени пользовались и в казачьих станицах.

В Казань ему удалось вырваться только разок на несколько дней на Пасху. Ни о каком длительном отпуске речи, конечно, пока не было, так что и свадьба откладывалась.

С приближением мая суеты становилось все больше. Из штаба округа в Ростове-на-Дону уже пару раз приезжали проверяющие, которые каждый раз находили все более мелкие недостатки. В гарнизоне города обычно стоял всего лишь один батальон бригады, а в начале мая их собралось здесь целых четыре. Погода позволяла разместить личный состав в палатках, так что за забором военного городка вырос еще один — палаточный. Врачам хлопот хватало. И начальник гарнизона, и проверяющие требовали от всех служб, включая и военно-медицинскую, того, что Федор про себя называл "наведением внешнего марафета". Важность соблюдения санитарных норм в условиях такой скученности личного состава он понимал прекрасно, но какое к ним отношение имела покраска белилами бордюров и требование, чтобы песок на лагерных дорожках был ярко желтым, он понять решительно не мог.

— Ничего, — успокаивал его старший врач госпиталя, — это нам еще повезло, что смотр на май назначили. В августе солдат бы еще заставили и траву красить. Она бы уже совсем высохла и не радовала глаз начальства!

Хотя официально дата смотра не называлась, но всем было известно, что он начнется 14 мая и Верховный в течение недели посетит несколько городов, где перед ним предстанут и другие батальоны их бригады, а также вся соседняя бригада. Практически все батальоны обеих бригад были стянуты в приазовские города. На их же место с начала мая начали прибывать части из московского округа и один механизированный корпус, выведенный из Монголии, где киевляне оставили после перемирия с японцами и развода войск лишь самый минимум.

Перемещение войск и появление новых частей в предгорьях Большого Кавказа вызвало озабоченность в Грузии. Пошли разговоры о том, что Киев намерен то ли установить свой контроль над черноморским побережьем, то ли расширить зону влияния на Каспии и поставить под контроль бакинскую нефть. Так что информационная завеса над готовящейся операцией уже сгущалась.

В преддверии смотров личный состав, конечно, почистился и даже немного позанимался строевой подготовкой. Опытный глаз бы, конечно, мог обратить внимание на то, что командиры явно не гоняли солдат на плацах до седьмого пота, но "кавказцы", как обычно называли себя бойцы бригад, вообще были известны своим пренебрежением к внешней армейской мишуре. Да и оружие свое привыкли держать под рукой, так что никто не удивлялся, что батальоны прибывали к местам смотров фактически в полной боевой готовности.

На рассвете 14 мая их и подняли по боевой тревоге. Оказалось, что еще вечерам в штабы батальонов поступил приказ с утра срочно грузить личный состав на появившиеся накануне в порту грузовые суда. В суете погрузки мало кто обратил внимание на то, что город был практически блокирован со всех сторон жандармскими патрулями. А уж то, что и телеграф в этот день не работал, мало кого удивило. Как же, Верховный приезжает, значит и меры безопасности повышены.

Таким образом, и стал Федор малым звеном в огромном механизме, который вдруг пришел в движение на всем северном берегу Черного моря.

Было бы наивно полагать, что турки — все же, ближайшие соседи, — совсем прошляпят все приготовления. На это никто и не надеялся. Но всеми мыслимыми и немыслимыми способами им скрытно намекали: киевляне, действительно, вознамерились захватить побережье Кавказа и нанести удар по еще остававшимся непокорными горским племенам. А затем на очереди Грузия. И уж после нее — нефтеносные районы Каспия. С учетом все большего распространения в мире двигателей внутреннего сгорания и роста спроса на нефть такой поворот событий выглядел более, чем логичным. Все внимание турецкой разведки, таким образом, было сосредоточено на группировке, собранной на берегах Кубани. Тут и пригодился механизированный корпус из Монголии — ветераны, с боевым опытом. А бригады "кавказцев" из поля зрения турок на время как бы выпали. Можно было предположить, что начнись что-то серьезное, и они пойдут вторым эшелоном, приводя к покорности горцев в тылу.

Так что теперь ни что не мешало им в тайне погрузиться на несколько сухогрузов — заранее был распространен слух о намерении Киева выбросить на зерновой рынок Средиземноморья крупные партии зерна с тем, чтобы обрушить рынок, а потом самим диктовать свои цены — совершить караваном переход к Босфору, войти в него к вечеру, дойти до Стамбула и там задержаться от дальнейшего движения под различными предлогами и рассредоточиться на близких к берегу якорных стоянках. Можно себе представить, как рванули на берег измученные сидением в трюмах батальоны "кавказцев", когда на рассвете суда вдруг выбрали или вообще отклепали якоря и быстро подошли к городским причалам. А по турецким береговым батареям уже били двенадцатидюймовые орудия двух линкоров-ветеранов, вышедших накануне из Севастополя якобы в направлении кавказского побережья и теперь медленно двигавшихся по проливу, подавляя своим огнем любые признаки сопротивления. На аэродроме Стамбула уже садились самолеты с десантом, вылетевшие еще в темноте с аэродромов Крыма, а из Одессы, Николаева, Новороссийска к турецкому побережью уже спешили транспорты с войсками. Их задача состояла в том, чтобы, высадившись на европейском берегу в устье пролива, пробить вдоль него коридор до Стамбула и соединиться там с десантом. В других условиях эта авантюра, скорее всего, не увенчалась бы успехом, но сейчас все резервы турок спешно перебрасывались к городу, а сухопутный коридор по берегу был необходим.

Операция развивалась как по нотам.

"Кавказцы" захватили прибрежную часть города и остановились. Их было все же слишком мало, чтобы расширять плацдарм. Но уже через сутки на него начала высаживаться десантная дивизия из Крыма, а следом за ней и другие войска. Город был взят, европейский берег Босфора контролировался киевскими властями. Все попытки отбить его провалились. Наполовину разрушенные и наполовину взятые морскими десантами береговые батареи замолчали. Правда, один из линкоров приткнулся к берегу и сам теперь уже был скорее береговой батареей, чем боевым кораблем, но без потерь войн не бывает. Азиатский, турецкий берег, конечно, представлял серьезную угрозу десанту, но туда соваться никто даже и не собирался — сил для этого просто не было. Хуже было то, что вместо подавленных огнем с моря береговых батарей турки развернули там обычную полевую артиллерию. В результате о проходе проливами судов в дневное время можно было забыть. Ночью небольшие суда пробирались, но часто турки обстреливали и их, и тогда проход даже одного судна превращался в целую операцию с контрбатарейной стрельбой, авианалетами ночных бомбардировщиков и прочими радостями.

Как это часто бывает, "туман войны" не позволял противникам оценить реальные силы и планы противостоящей стороны. Киевляне больше всего опасались попытки встречного десанта турок через пролив с азиатского на европейский берег с целью отрезать всю стамбульскую группировку.

Турки об этом даже и не помышляли, а, скорее по традиции, опасались продолжения операции киевлян и их нового удара, на этот раз по Дарданеллам. Кроме этого им приходилось держать войска на границе с Болгарией, которая только и ждала момента, чтобы оттяпать хороший кусок приграничной турецкой территории. Ну а уж про курдов и упоминать не стоит. С началом операции на Босфоре они резко активизировали свои действия и освобождали один пашалык за другим.

Так что в этой ситуации турецкое верховное командование не столько контратаковало, сколько лихорадочно стягивало войска к Дарданеллам, ожидая нового удара, но туда никто наступать и не собирался. А тем временем мир замер, потрясенный небывалым событием. Киев ликовал. Хитом сезона стала песня "Весна на Босфоре". Верховный планировал в ближайшее время посетить зачетный трофей и пощупать его своими руками, а пока Генштаб насыщал окрестности Стамбула и европейский берег пролива своими войсками и, в первую очередь, полевой и зенитной артиллерией.

Первыми опомнились англичане. Гетман закордонных справ даже не успел добраться до Лондона, когда английский посол в Киеве запросился к Верховному. По протоколу это не лезло ни в какие ворота, но протокол действует только до тех пор, пока не вступила в действие настоящая политика.

Посол откровенно хамил.

— Не знаю, зачем вы все это затеяли, но сложившаяся ситуация нас не устраивает. Правительство Ее Величества поручило мне передать, что наш флот уже вошел в Дарданеллы и не позволит никому установить контроль над этими проливами. Что касается Босфора, то вам следует немедленно приступить к выводу с его берегов основной массы войск, в первую очередь, артиллерии. Вероятно, в ближайшее время на Кипре мы соберем международную конференцию по вопросу о будущем статусе Босфора. До ее завершения вы можете сохранять в Стамбуле и на европейском берегу минимум войск для поддержания порядка. Вопрос о приглашении НКР на конференцию Правительством Ее Величества будет рассмотрен особо.

— А этого не хотите?! — и Верховный сунул под нос послу дулю. После взятия Стамбула он вообще вел себя очень раскованно.

— Нет, оставьте себе, — посол уже давно работал в Киеве, отлично знал и русский язык, и местный язык жестов и был готов ко всему, — но имейте в виду, что если вы не выполните наши требования, то воевать с вами в проливах ли, на их берегах или в воздухе над ними мы не собираемся. Мы просто арестуем все средства, принадлежащие вашей стране или ее гражданам, — посол выделил это слово ударением, — в наших банках и добьемся такого же ареста счетов в банках других европейских стран.

В кабинете Верховного установилась тишина. Посол лениво смотрел в потолок. Верховный пытался понять, насколько серьезна угроза. Начальник его канцелярии почувствовал, что по спине его струится холодный пот. Перед глазами у него мелькали цифры — он лихорадочно пытался подсчитать, сколько денег он рисковал потерять на счетах в швейцарских банках.

— Да, — посол как будто забыл мелкую деталь, — и, конечно, будут прекращены все межбанковские платежи и расчеты с участием ваших банков. Полная финансовая блокада.

— Но международное право... — не выдержал начальник канцелярии Верховного.

— Ах, оставьте, — посол даже усмехнулся, — международное право — это право сильного. Вы же не собираетесь с нами силой меряться? Послушайте доброго совета человека, который у вас здесь давно живет, соглашайтесь на все и добивайтесь приглашения на конференцию. Может что и получите. И будете, в результате, в плюсе.

Голова Верховного вдруг упала ему на грудь. Похоже, он не упал только потому, что сидел в глубоком покойном кресле.

— Врача! — закричал начальник канцелярии, поднялась суета и встречу пришлось прервать.

Верховного привели в сознание быстро. Но вцепились врачи в него крепко. Инсульта не диагностировали, сочли, что сказалось запредельное нервное напряжение, рекомендовали покой, витамины, диету, расслабляющий массаж и, совсем хорошо бы, полноценный месячный отдых на курорте в Крыму.

Лучше бы они этого слова не произносили. Подушка полетела в одну сторону, одеяло в другую.

— Ты мне еще на Кавказ порекомендуй поехать, идиот! — Верховного понесло, он вскочил и стал метаться по кабинету и комнате отдыха, пинал стулья и швырял в разные стороны подвернувшиеся под руку предметы. — Где этот м...д, по иностранным делам который? Почему не договорился с англичанкой? А теперь мне все за всех расхлебывать?

Он был прав, но только отчасти. В последнее время в Киеве дела делались таким образом, что гениальными, а других и быть не могло, решениями Верховного полагалось либо восторгаться, либо руководствоваться. И попытайся в свое время гетман закордонных справ поставить под сомнение весь план с захватом Босфора, скорее всего, быть бы ему после этого послом где-нибудь в Латинской Америке. Такая уж там была внутренняя политика.

Но при сложившихся обстоятельствах на кого-то вину было валить надо. Англичане — гады, это само собой, но надо еще кого-то из своих виноватым назначить. Закордонный гетман подходил для этого по всем статьям. Во-первых, провал, действительно, произошел в его заведовании, а, во-вторых, его на месте не было и оправдаться он не мог. Так что уехал из Киева гетманом, а вернулся не знамо кем.

Заодно военный гетман "сдал" в виноватые и начальника Генерального штаба. Он, мол, все и затеял. Строго говоря, это было совсем не справедливо. Операцию, действительно, предложил и разработал этот генерал, но решение принимали другие. Но это уже кому как повезет. Если бы не англичане проклятые, быть бы генералу с "Андрюшей". А так — отставка. Даже в начальники академии не пустили. А военный гетман доволен. Уж больно умен начальник Генштаба был. И языки знал, и военную историю. Нам бы попроще кого, из практиков.

А что Босфор? С Босфором вышло грустно. Народу-то там положили — страсть. Из первых двух бригад десанта почти половина легла. Да и остальным досталось. А кончилось все пшиком. Конференция неслучайно проходила на Кипре. В конце концов киевлян туда тоже пригласили и даже место за столом для них нашлось, но вот только решение конференция приняла неожиданное.

Стамбул/Константинополь получил статус вольного города. Под английским протекторатом и присмотром небольшого английского контингента. Как часто бывает, британцы подписали на это дело и новозеландцев, и канадцев и даже южноафриканцев. Хотели еще индусов, но побоялись резни с турками. А вот весь европейский берег, кроме городской зоны, получила Греция. В Киеве по этому поводу попытались даже радость высказать: мол наши братья, православные! Про Святую Софию что-там вспомнили. Но народ на это прореагировал на удивление солидарно, а именно молча. Успех братьев по вере, оплаченный русской кровью, никого не впечатлил. И, вообще, похоже, народ от всех этих войн настолько устал, что за предложение еще где-нибудь повоевать мог и рожу начистить.

Греки были в полном восторге. Это надо так суметь: не участвуя в войне, получить не просто хороший кусок территории, но еще и контроль над стратегическими морскими проливами! "Мелким шрифтом" там, конечно, было добавлено, что торговые суда и военные корабли под флагом Великобритании могут проходить через проливы всегда и без каких-либо ограничений, но на такие детали хитрые греки даже и внимания не обратили. И нельзя сказать, чтобы они прониклись какой-то особой благодарностью к киевлянам. Напротив, где-то даже и посмеялись: это же надо быть такими дураками! Как были скифскими варварами, так ими и остались. Кстати, кто знает, может со временем англичанам надоест этот Константинополь — про Стамбул можно забыть! — и тогда самым логичным претендентом на город станут Афины.

Вздохнули с облегчением болгары. Их такой вариант не во всем устраивал, были там на границе спорные вопросы, но с греками им спорить было полегче. Вообще, как ни странно, и на Балканах, и в Центральной Европе в результате этой истории началось откровенное бурление. Из игры фактически выбыл сильный и жестокий игрок, история стала развиваться по-новому. Не сказать, чтобы всегда позитивно. Не прошло и полгода, как Венгрия и Румыния в очередной раз сцепились из-за Трансильвании. Но это пока дело будущего. А вот у Югославии возникли очередные претензии к Албании, про которую было прекрасно известно: вся ее независимость лежит в кармане у Рима. Что-то такое там готовилось.

Турки на конференции сначала попытались что-то вякнуть. Пообещали сами отбить Стамбул, а Дарданеллы они вообще не теряли. Тут им и напомнили, что в Дарданеллах английский флот стоит, и, если кто-то не доволен, то в Лондоне есть специальное министерство по делам колоний. Взять ему то, что от Турции осталось, под управление — нечего делать. На этом недовольные кончились.

Делегация НКР на конференции долго ждала, когда же и ей что-то такое предложат. Стамбул на Босфоре мы же взяли! Пытались на что-то такое намекать в разговорах тет-а-тет с англичанами. Те недоуменно пожимали плечами:

— А вы что, не понимаете, что мы вас в очередной раз выручаем? Вы вечно с этими турками какие-то войны затеваете, а нам приходится урегулировать после этого возникший беспорядок! Кто вас просил брать этот самый Стамбул? Вам что, турки мешали спокойно свои товары через проливы вывозить, или кто-то к вам что-то не пропускал? Или у вас есть военные корабли, которые могут выйти через проливы в дальний поход? И вот теперь нарушен баланс, мы вынуждены тратить время и силы на его восстановление, а вы еще что-то требуете?

И тут опять в поле зрения появились представители САСШ. Формально они не входили в число участников конференции, но своих наблюдателей там держали. Наблюдатели эти охотно шли на контакты с киевлянами, сокрушались по поводу неприятного поворота дела, вспоминали о своих разногласиях с бывшей метрополией. И, как бы между прочим, выражая удовлетворение совместной борьбой с Японией и успехом в реализации автомобильных и прочих промышленных проектов в русских городах, завели разговор о делах действительно миллиардных. При всем богатстве природных ресурсов НКР стране остро не хватало энергии. Угольные электростанции были хороши для снабжения городов и отдельных промышленных объектов, но, во-первых, уголь доставался недешево, да и возить его замучаешься, а, во-вторых, медики уже начали бить тревогу — выбросы в атмосферу делали снег к концу зимы вокруг крупных станций практически черным. Но закрыть потребности обширных территорий и особенно энергоемких производств угольные станции не могли. Нужна была дешевая электроэнергий и в больших количествах. Дать такую могли только гидростанции на крупных реках. Перекрыть Днепр или Волгу технически было не так уж и сложно, но требовались колоссальные разовые инвестиции, в том числе и на переселение населения из затапливаемых районов, и оборудование. И то, и другое могли обеспечить американцы. И вот об этом они сейчас завели разговор.

Пускать иностранцев в энергетику не очень хотелось, но выхода не было. В территориальном плане по итогам войны Киев ничего так и не получил. И Верховному пришлось вновь напрягать борзописцев, которые в очередной раз вынуждены были изобретать, как выразился один из них, запах несуществующей победы и активно торговать им в разнос и в розницу. Разговоры о новых супергидростанциях, рукотворных морях и дешевой электроэнергии, которая осветит всю страну до последней деревни в этой ситуации были более чем кстати. Как эти проекты были связаны с провальным походом в Стамбул объяснить не смог бы ни один разумный человек, но в данном случае, как это часто бывает, причинно-следственная связь была заменена туманными намеками и предположениями. И находились люди, которые верили, что американцы предложили поставить свои турбины именно потому, что были потрясены мужеством и стойкостью киевских воинов. Дураков всегда хватало.

Глава семнадцатая

Федор уже третью по счету войну оттрубил от звонка до звонка. Позже у него даже было ощущение, что судьба, Бог, или кто там есть на небесах решил по полной возместить ему недобранное в Польше и Монголии.

С первой волной десанта он, конечно, не высаживался. К тому моменту, когда передовой перевязочный пункт, которым ему поручили командовать, высадился прямо в стамбульском порту, передовая отодвинулась от берега примерно на километр, но вот потом и медикам хлебнуть пришлось через край. Раненых было столько, что медики сбились с ног. Только за первые дни турки во время контратак трижды прорывались практически вплотную к их расположению, и тогда все: и раненые, и санитары, и даже врачи брали в руки оружие. Пощады ждать от потомков янычар не приходилось. Федор давно перестал различать, кого ему приносят на перевязку: "кавказцев", которых в строю оставалось все меньше, или морских пехотинцев из крымской дивизии. А позже на берегу оказались и отряды моряков с подбитого линкора.

В стратегическом плане городские бои, может быть, и не выглядели особо тяжелыми, но для их непосредственных участников все было несколько иначе. К началу операции крупных войсковых соединений в районе Стамбула у турок действительно не было, но вот мелких нашлось в избытке. Впрочем, что значит мелких? Для целого корпуса все эти бесчисленные военные училища, комендантские батальоны, части береговой обороны, гарнизонные команды, дивизионы жандармов и прочее, прочее, прочее, возможно, и были мелочью, но для первой, да и второй волны десанта они превратились в бесконечные цепи контратакующей турецкой пехоты. К счастью, эти контратаки приобрели массовый характер тогда, когда десантники в основном уже вышли на окраины города, так что оборону они держали в городских постройках от пехоты, подходившей в основном по открытой местности. Командование десанта прекрасно понимало, что отступи они вглубь городской застройки, и турки задавят десант своей массой. Да никто и не знал толком, что творится в глубине городских кварталов. Население бежать из города не успело. Жители попрятались как могли, но сколько среди них было турецких военнослужащих, полицейских или просто решительных людей с оружием, которые в решающую минуту начнут стрелять обороняющимся в спину, никто сказать не мог.

Перевязочный пункт Федора стал как бы базовым. К нему подтянулись медики из морской пехоты, затем подошло тыловое усиление. По первоначальной задумке после первичной обработки раненых их предполагалось срочно эвакуировать на корабли и вывозить в Крым, но с восточным, азиатским берегом пролива что-то пошло не так, турки сохранили там свои позиции и продолжали простреливать и пролив, и залив Золотой Рог. Крупные суда отошли обратно в Черное море — кто успел и смог, конечно. Раненых стали вывозить катерами по ночам, но турки не зевали, и от этого варианта тоже пришлось отказаться.

Медики посовещались, Федор вспомнил польский опыт. Поблизости нашлась брошенная турецкая больница, и его подразделение, которое явно давно переросло рамки простого перевязочного пункта, перебралось туда. Начали делать операции, наладили послеоперационное лечение, перевязки, питание. Командование инициативу одобрило, подбросило еще медиков и имущества. Появился подполковник медицинский службы, назначенный начальником нового базового госпиталя, который сходу попросил Федора стать его заместителем. Про бригадный госпиталь было известно, что он работает на другом берегу Золотого Рога и тоже зашивается от количества раненых.

Все это безумие продолжалось около недели. Затем напор турок ослаб, пленные жаловались на то, что подкреплений они практически не получают, а всем войскам дана команда уходить на берег Мраморного моря, к Дарданеллам. Высадившиеся на черноморском берегу войска пробили и крепко удерживали коридор вдоль берега пролива. Федор с радостью увидел на улицах города бронемашины и танки с эмблемой того ударного корпуса, где ему пришлось служить. Казалось бы, медики могли немного передохнуть. Но не тут-то было. Оказалось, что в войсках в строю осталась масса легкораненых, которые теперь потянулись в госпиталь, пострадавшие и больные нашлись и среди мирного населения.

— Вот сейчас все самое интересное и начнется! — мрачно предрекал Федору его начальник-подполковник. — Мы еще период боев вспоминать будем. Город-то какой! А, не дай Бог, эпидемии начнутся. Сейчас надо срочно перед командованием вопрос ставить, чтобы турок, что ли, мобилизовали погибших срочно собирать и хоронить. А кто, кроме них, все здешние закоулки знает и сможет проверить.

Федор согласно кивал головой. Ему безумно хотелось спать, но еще больше ему хотелось как можно скорее покинуть негостеприимные берега Босфора, вернуться к Маше и жить с ней, спокойно занимаясь своим делом. Он вдруг поймал себя на том, что уже почти два года с момента окончания университета он занимается какими-то глубоко неприятными ему делами, оказывается в местах, где ему совершенно нечего делать, и, главное, решительно не понимает, кому и зачем нужна вся эта кровавая и тяжелая суета.

Его больше не прельщала ни красивая военная форма, ни щедрое денежное содержание военного врача, ни награды и видимое благоволение командования. За это время он сумел доказать прежде всего самому себе, что он может не трусить в сложных ситуациях, умеет трудиться с полной отдачей, быть распорядительным и хладнокровным, но стоило ли ради приобретения этого знания затевать три войны? И Федор поймал себя на том, что всю эту неделю он ни разу даже не вспомнил ни о святой Софии, ни о каком-то там по счету Риме, а сейчас вообще не понимает, что он делает в этом турецком городе. В голове все время крутилась фраза из какой-то прочитанной еще в детстве повести о событиях революционных лет в России: "А ты что, в Константинополь повезешь картошку на базар продавать?" — речь там шла о спорах по поводу дальнейшего участия России в Великой, или как ее называли революционеры, империалистической войне.

Глава восемнадцатая

Управляющий одним из крупнейших магазинов Киева с детства был не очень доволен своим именем и потому уже в зрелом возрасте предпочитал, чтобы к нему добавляли приставку "пан". Так его знакомые и называли — "пан Бонифаций". Некоторый непопулярный в те годы в Киеве польский акцент в этом слышался, но в целом получалось вполне пристойно. Он и манеру поведения себе выработал соответствующую: подчеркнуто корректную и несколько даже изысканную. Со всеми подчиненными только на "Вы", жизнь строго по расписанию, честность и добропорядочность возведены в принцип, никаких излишеств и легкомыслия. Того же и от домашних требовал. Хозяин сети магазинов его ценил, ставил в пример другим управляющим, хотя общаться предпочитал по телефону. И как человек практичный экономил на ревизиях — недостачи или какого другого непотребства в этом магазине и представить себе было невозможно.

Пан Бонифаций прекрасно знал все основные категории покупателей, которые появлялись в его магазине: родители с детьми, взрослые, которые покупали игрушки по заказцу и те, кому был нужен подарок, но они понятия не имели, что покупать. Наиболее перспективной выглядела, конечно, последняя категория.

Однако в этот день с самого утра косяком пошел непонятный покупатель. Сначала были две студентки, которые подозрительно оглядываясь и шикая друг на друга, купили простую коробку с оловянными солдатиками. Затем были другие студенты, женщины, интеллигенты разного достатка и просто обыватели — и все брали военные игрушки. Поразительно было то, что всем им было практически безразлично, что покупать. Главное — военное: солдатики, модели броневиков, кораблей и аэропланов, игрушечные сабли, пистолеты и ружья. Посетители отличались только достатком. Один потертый студент вообще попросил одного солдатика. Приказчицы к этому моменту — естественно, с разрешения пана Бонифация — распотрошили один из наборов и продали ему одну фигурку конника. Впрочем, вскоре разошлись и остальные солдатики из этой коробки.

Покупатели шли один за другим, приказчицы сбивались с ног, полки пустели, а запасы на складе подходили к концу. К обеду пан Бонифаций бросился звонить сначала на центральный склад их фирмы, а затем и прямо на две фабрики игрушек, которые находились прямо в городе. Кое-что удалось выцарапать, но, судя по всему, аврал был везде. Знакомый директор фабрики даже поднял отпускную цену на пару процентов, но обещал доставить товар немедленно. Еще и экспедитору пришлось добавить за срочность.

Но, главное, удалось продержаться до вечера и даже кое-какой задел оставался на следующий день. Хорошо сработала идея с продажей не коробок, а отдельных солдатиков. Как оказалось, покупателям было все равно, что покупать и сколько, главное — военная игрушка. Так что главный принцип пана Бонифация — "ни один покупатель не должен уйти от нас неудовлетворенным!" — пока удавалось выдерживать. Приказчицы пытались аккуратно выяснить у покупателей причину такого ажиотажа, но те, как правило, только загадочно улыбались или отвечали откровенную ерунду. Мол, у племянника день рождения.

Управляющий ушел домой усталым. Ему и ночью снились бесконечные ряды покупателей у прилавка. И все с солдатиками в руках.

На следующее утро он, как всегда, по дороге на работу купил в киоске газеты. Обычно он читал их за стаканом чая, который любил пить часов в 11, убедившись, что в магазине все в порядке. Кроме обычного набора — одна центральная и одна городская — он на этот раз прихватил и одну из "желтых" газет. Почему-то ее брали все, а очередь у киоска была чуть не вдвое против обычного.

До газет, однако, дело дошло не скоро.

Первым посетителем магазина оказался полицейский пристав, который, буркнув что-то в виде приветствия, с порога спросил:

— Военные игрушки есть?

— Да, конечно, — бойко ответила одна из приказчиц, — вот, пожалуйста, солдатики, машинки, игрушечные пистолеты...

— Убрать немедленно! — рявкнул на нее пристав, — торговать военными игрушками запрещено!

Девушка удивленно отступила, а пан Бонифаций понял, что надо вмешаться.

— На каком, извините, основании? — вежливо поинтересовался он. — Списки предметов, запрещенных к продаже, утверждаются городским собранием по представлению соответствующих подразделений управы. Мне ничего не известно о таком запрещении в отношении отдельных категорий игрушек.

— Без всяких оснований! — когда полиции нечего сказать, она обычно берет на голос и пристав исключением не был, — убрать с полок и все! Нельзя ими торговать! Что непонятно?

— Вообще-то ничего непонятно, — вежливо продолжал пан Бонифаций и говорил при этом чистую правду. — Извольте объяснить, что происходит и что мы нарушаем.

— Не знаю, что вы там нарушаете, но у меня приказ начальства: торговлю военными игрушками прекратить! Не знаете, что ли, что у дворца происходит со вчерашнего дня? Вот же у вас газета лежит — почитайте! И сами подумайте — надо вам в этом участвовать? В общем, я вам приказ передал. Не выполните — пеняйте на себя!

Он повернулся и вышел из магазина, хлопнув дверью.

Пан Бонифаций взял "желтую" газету, развернул ее и увидел на первой странице фотографию: кучи военных игрушек лежали у красивой кованной ограды, а маленький мальчик добавлял к одной из них деревянный пистолет. Место было легкоузнаваемым — площадь перед дворцом Верховного гетмана. Управляющий быстро прочитал статью и все кусочки этой головоломки сложились у него в голове.

За несколько дней до этого в ходе очередных парламентских дебатов оппозиция обрушилась на главу проправительственной фракции, который начал обвинять проклятых англичан, которые, как всегда, пытаются лишить НКР и ее доблестное воинство плодов великой победы. Самое мягкое из звучавших выражений было "дурацкая авантюра", а особо распалившийся присяжный поверенный из партии умеренных либералов добрался и до фигуры Верховного, высказав сомнение в его психической адекватности.

"— В детство впал ваш главнокомандующий! — гремел он с трибуны хорошо поставленным адвокатским баритоном, — а в детстве, видно, в войну не доиграл, вот и влезает раз за разом в различные авантюры. И чего это нам, стране и народу, стоит? Если уж ему так нравятся все эти военные игрища, надо сброситься и купить ему солдатиков. Пусть играет. Стране это не в пример дешевле обойдется!"

Обычно прения такого рода в Государственной думе серьезных последствий не имеют. В лучшем случае посударит народ в кофейнях или пивных и забудет. А тут кто-то предприимчивый запустил среди студентов в университете идею воплотить слова депутата в жизнь и осчастливить Верховного набором военных игрушек. А студенты народ такой: любят все новое и не любят власть. Идея им понравилась, вот и двинулись они в магазины игрушек, а оттуда на площадь к дворцу Верховного. И ведь никакого нарушения порядка: проходя мимо ограды что-то положили. Не демонстрация и не митинг — разгонять-то нечего. Первая куча образовалась через час. Доложили начальнику охраны дворца. Тот велел послать дворников убрать игрушки. Но получилось еще хуже. Очередные студенты набросились на них с вопросом: а это вас Верховный за игрушками послал? Ему понравилось? Вы скажите, мы еще принесем!

В воздухе крепко запахло политикой, а дворники во дворце были ученые — от политики надо держаться подальше. Они и ретировались. А студенты с утра уже разносили весть о своей акции по всему городу. На митинг и демонстрацию обыватели, скорее всего, массово и не пошли бы, а вот такая форма выражения своих эмоций по поводу политики властей привлекла многих. Кому было затруднительно покупать новую игрушку приносили что-то из дома. Мальчишек в городе было достаточно, а у какого мальчишки нет военных игрушек. Так что кучи росли на глазах.

Журналисты дежурили у дворца с самого начала акции. Да и просто прохожих в этот день в центре города прибавилось. Регулярно на площади появлялись и автомобили с дипломатическими номерами. Так что ситуация была из ряда вон.

Верховному доложили во второй половине дня. Он позвонил вартовому гетману и городскому голове, наорал на них, но внятных приказов не дал. Те собрали широкое совещание. Обсуждали долго. Единого мнения не было. Было ясно, что любое силовое решение только ухудшит ситуацию. Мэрия, например, честно попыталась остановить акцию. По радио выступил заместитель мэра и призвал граждан, уж если у них нашлись деньги на игрушки или просто дома есть лишние игрушки, поддержать детские дома, но, по докладам тайной полиции, воспринято это было публикой плохо. Как-то народ умудрялся во всех словах власти видеть негатив, вот и теперь по городу пошли слухи, что в военных авантюрах последнего времени положили столько народу, что новые детские дома открывать приходится. И на вице-мэра ссылаются. Тот, когда это услышал на совещании, аж побелел, бедняга. Так ничего толком и не смогли решить.

Ночью, конечно, кучи игрушек убрали. Но делалось это под вспышки фотокамер журналистов, и утром "желтые" газеты вышли с заголовками: "Киевляне снабдили Верховного достаточным количеством солдатиков. Он их забрал. Теперь можно надеяться, что новых войн не будет!"

Конечно, в газете, которую прочитал пан Бонифаций написано было не все, и многое, по обыкновению журналистов, было перепутано. Но суть дела и он, и девушки-приказчицы, которые читали статьи из-за его плеча, поняли достаточно. Про себя все они удивились, как практически находясь в самом центре событий, умудрились вчера остаться в неведении о происходящем.

Пан Бонифаций подумал, одел шляпу, положил в кассу целковый, взял с полки деревянную саблю и пошел к двери. До гетманского дворца от его магазина было минут десять ходьбы.

— Подождите! — у выхода его нагнала одна из приказчиц и протянула коробку солдатиков, — мы тут сбросились. От нас положите, пожалуйста, тоже.

Глава девятнадцатая

Смешная история с игрушками здорово подкосила Верховного гетмана. Он плюнул на все, отменил все запланированные мероприятия на ближайший месяц и уехал в свою лесную резиденцию под Черниговым. Она так и называлась — Лесное. Еще с неделю Аппарат Верховного делал вид, что он в городе и работает. Для этого применялся привычный трюк: в газеты рассылалось сообщение о встрече Верховного с одним из членов кабинета или генерал-губернатором с соответствующей фотографией. Соответствующего чиновника предупреждали, чтобы он был готов выдать что-нибудь глубокомысленное о результатах встречи, если журналисты проявят интерес. Ну и, конечно, в указанный день ему следовало быть в Киеве. А то в начале получилось неловко: один из губернаторов умудрился в один и тот же день у себя на Верхней Волге в уездном городке школу открыть и в Киеве с Верховным о проблемах образования погутарить. Сейчас таких проколов уже не допускали. Дисциплинированные члены правительства так вообще приезжали в пустой дворец Верховного, пили там чай, а потом при выходе с глубокомысленным видом рассуждали о важности только что полученных указаний.

Так что неделю продержались. Из Лесного приходили сообщения, что Верховный с утра садится на берегу небольшого озерца с удочкой и разговаривать ни о чем ни с кем не желает. Окуней ловит. На жаре окуни клевали плохо, но Верховному, похоже, и на это было наплевать. Сам он от жаркого июньского солнца спасался при помощи широченной соломенной шляпы-бриль.

Через неделю информационные "консервы" кончились, а у окуней начался обычный жор середины лета и, воспользовавшись неплохим уловом, один из помощников завел с Верховным разговор о делах. Тот коротко буркнул:

— Сообщите, что отдыхаю. И военным скажите: пусть начинают войска выводить.

— Тут еще предстоятель интересовался: как со Святой Софией быть? Хорошо бы успеть заново освятить, пока наши там. Крест-то временный они уже подняли. Он спрашивает, может быть Вы подъедете на освящение?

— А на кой черт он туда лезет? А если англичанка собор обратно туркам под мечеть отдаст? Большинство населения в городе все равно мусульманским будет. Дураком меня хочет выставить? Скажи, пусть оставит это все. Не вышло — так и не надо пытаться. Только осрамимся!

— Боюсь, что его уже не остановить. Там еще идет какая-то сложная игра с константинопольским патриархом. Похоже, наш, перехватив у константинопольского Софию, пытается тем самым занять первое место среди православных патриархов.

В глубине души Верховный относился к церкви плохо. Нет, пользу этого инструмента власти для контроля над обществом он прекрасно понимал и при нужде охотно использовал, но все попытки предстоятеля расширить зону своего влияния воспринимал в штыки.

— Ноги моей в этом Стамбуле не будет!!

Помощник уже испугался, что сейчас начнется очередной приступ ярости, но Верховный вдруг продолжил абсолютно спокойным тоном:

— Ты, вот что. Свяжись с нашим новым дипломатом. Пусть срочно готовит мой визит за океан. И с финансистом поговори, и с энергетиком. Надо будет там подписать контракты на строительство плотин и станций. Давайте-ка ребята срочно переключаться на дела мирные, хватит кулаками махать. Увлечем на этот раз народ масштабами строительства. И вот еще что. Металлургия там, электричество в село — это хорошо. Но если энергии, действительно, много будет, надо и дешевое жилищное строительство в городах развивать. Мне тут рассказывали про французов, они, вроде начали массово дома из бетона строить. Большими блоками, не кирпичами. Быстро и дешево получается. С нашими строителями поговори. И пусть финансист наш посчитает, сколько таких домов можно построить, если, например, сократить один полк. Народу нужны простые сравнения. Он такое любит.

Поворот был более чем неожиданным. Но помощники Верховного лучше кого бы то ни было знали о его способности звериным чутьем предвидеть опасность и при необходимости делать резкие повороты политического курса. Человек был очень неординарный, хотя и беспринципный. Подустал народ от военной темы — замечательно, мы теперь будем сообща о его благе заботиться. А военных слегка прижмем и подсократим. Здесь и неудачный переворот хорошо в общую картину ляжет. А если на них стрелки перевести, то и ответственность за неудачу с Босфорской операцией на них же и спихнем!

А Верховный посидел с удочкой еще недельку, затем немного поездил по стране, посмотрел, как началась уборка урожая, заехал в Москву на автозавод и похвалил особо его гражданскую продукцию, попросил наращивать производство самосвалов — скоро массово понадобятся на больших стройках и добрался до Валдая, где в своей озерной резиденции встретился с Канцлером Балтийской Федерации.

Канцлер приехал на Валдай буквально на один вечер, разговор шел за ужином совершенно неофициально. Угощение — подчеркнуто местное, еда простая. Места эти славились своей первозданной чистотой, так что и рыба из озера, и птица из ближайшего леса, гарниры и приправы из местных же грибов, ягод и дикоросов для знатоков и любителей были выше всяких похвал. Тема была такая, что лучше вообще бы обсудить в отсутствии чужих ушей, где-нибудь на прогулке, но оба не любили беседовать друг с другом стоя — уж слишком забавная была картина со стороны при разнице роста почти в полметра.

Приглашению Канцлер несколько удивился, ожидал, что коллега будет просить его поддержки на завершающейся в эти дни конференции по проливам, однако Верховный сумел в очередной раз удивить и этого собеседника. Когда он поделился с Канцлером своей задумкой, тот надолго замолчал, а потом осторожно спросил:

— Но Вы же не собираетесь действительно реализовывать эту идею? Вы же просто хотите добиться более выгодных условий своих контрактов?

Верховный помолчал и потом все же ответил:

— Не знаю пока. Да и рано пока об этом думать. Впереди еще почти двадцать лет. Не мы тогда будем решать — другие, потомки наши. Но обозначить американцам такую возможность надо. Однако, я что хотел с Вами обсудить. В свете того, что я Вам рассказал, события 17-18 годов выглядят несколько по-другому. У нас-то принято на немцев грешить, а я теперь даже и не уверен, что они виноваты. То есть понятно, что революционерам помогали они, но вот почему и чьи там деньги на самом деле были, теперь уже судить можно будет по-разному. Допускаю, что и после моей поездки будут новые попытки кол между нами воткнуть. Ведь ни мы, ни Вы, ни сибиряки в одиночку такое дело не потянем, нужны будут совместные усилия. В какой форме, как — опять же не знаю и рано пока об этом говорить, но поберечься надо. С омичем я тоже поговорю. Думаю, на обратном пути. Есть у меня мысль после Вашингтона проехать через всю Америку до Тихого океана, а дальше морем во Владивосток.

— Не опасно? Там же воюют...

— Попросим сопровождение. Да и севером можно. Кстати, и на Аляске побываем...

Канцлер обещал держать в памяти сказанное Верховным гетманом. В Питер он вернулся несколько озадаченным и вечером долго сидел над заветной тетрадью. Как бы понимая, что осталось ему стоять у руля федерации недолго, он последний год делал записи по наиболее важным вопросам в отдельной тетради. Хранилась она в его личном сейфе, а на обложке было написано "Для моего последователя". Стоит ли говорить о том, что новый Канцлер, пришедший на этот пост через два года, тетради этой никогда не увидел.

Сборы за океан несколько затянулись. Только следующей весной Верховный в сопровождении многочисленных членов правительства, помощников, переводчиков, референтов и охраны отправился в путь. Вернее, в начале пути его и большинства сопровождающих несколько разошлись. Верховный двинулся в Европу на поезде с небольшой свитой, побывал в Берлине и Париже и уже затем прибыл в портовый Брест. Остальные погрузились на пассажирский лайнер, прошли через Константинополь, который вот-вот должен был перейти в руки англичан и Дарданеллы, на европейском берегу которых уже появились довольные греки, и уже затем почапали через все Средиземное море, вокруг Испании в тот же Брест. Официально причина того, что Верховный так и не появился на Босфоре, звучала вполне серьезно: необходимость контактов с европейскими лидерами. Вот только в Европе никто его не ждал, а богатое воображение заранее подсказало Верховному, со сколькими неловкостями ему придется столкнуться в отвоеванном как оказалось для заморского дяди ценой русской крови Стамбуле.

Военные, конечно, обиделись, но на их обиды в дальнейшем он собирался обращать все меньше и меньше внимания.

Протокольные беседы в Берлине и Париже у него все же состоялись, цветистые коммюнике по их результатам тоже увидели свет, но главное он ждал от поездки за океан.

А Атлантике покачало. Все же апрель, время совсем не лучшее для морских путешествий. Зато потом ожидалось, что через весь американский континент Верховный поедет в мае, когда будет уже тепло, но до начала самой жары.

Америка поразила Верховного своими масштабами. Лайнер пришел в Нью-Йорк, прошел мимо статуи Свободы, из дымки вырастали небоскребы, улицы города кипели людьми и машинами. Страна воевала уже четвертый год, но победы пока было и близко не видно. Верховному показали верфи, где строились десятки кораблей. Когда ему назвали конечно не точное, но хотя бы примерное — все же военная тайна! — число крейсеров, авианосцев и эсминцев, ежегодно входящих в состав флота, он даже не поверил и переспросил. Флот и авиация рулили всем, сухопутные силы развивались медленно, современные танки американцы пока так и не научились делать. Но поскольку сражения с японцами разворачивались в основном на просторах Тихого океана, они им были особенно и не нужны.

Только посмотрев на все это Верховный понял, какой мелочью в общих масштабах войны, была его операция в Монголии. Так, булавочный укол для японцев. Он сумел вовремя сориентироваться и даже не упомянул о ней, когда наконец его привезли в Белый дом к Президенту.

"— Скромненько тут у них, — подумал про себя Верховный пока его вели на второй этаж в президентский кабинет, — все же нет у них здесь, за океаном, вкуса к таким вещам, — то ли дело у нас, европейцев. Не понимают, что власть должна внушать. С этого все и начинается. А нет внушения — нет и сильной власти".

Было, правда, не до конца понятно, как в это его представление о сильной власти вписывается все уже виденное им в Америке, и как эта, не сильная в его представлении, власть сумела аккумулировать такие ресурсы на защиту страны. Но дальше думать на эту тему стало некогда — надо было разговаривать с Президентом.

Тот был сама любезность. Довольно искренне поприветствовал. Иностранные гости такого ранга баловали его не часто. Поблагодарил за помощь в войне с Японией, но главное — сразу завел разговор о планах крупных поставок оборудования. Чувствуется, что в деталях контрактов ориентировался намного лучше Верховного, так что тот слегка поплыл и предложил перейти к главному, ради чего он совершает визит в Вашингтон.

Президент несколько удивленно взглянул на своего Госсекретаря. Да и тот, похоже, не очень понял, о чем с ними собирается говорить этот забавный гость типично крестьянской наружности. Оба выжидательно замолчали. Верховный набрал побольше воздуха в грудь и приступил.

— Мне хотелось бы поставить перед Вами, господин Президент, вопрос об Аляске.

Возникла пауза, поскольку теперь уже переводчик на минуту смешался и даже переспросил, чтобы убедиться, что он все понял правильно.

— Да, да об Аляске. Позвольте Вам напомнить, что в свое время она была передана Российской Империей Северо-Американским Соединенным Штатам на определенных условиях. Вкратце смысл их сводится к тому, что через определенные промежутки времени Россия имеет право выкупить эту территорию обратно. До наступления очередного срока, когда такой выкуп будет возможен остается еще почти 20 лет, но мне хотелось бы уже сейчас начать обсуждать с Вами возможные условия такого выкупа.

Президент в растерянности посмотрел на Госсекретаря, тот всем своим видом демонстрировал нежелание говорить на эту тему, по крайней мере сейчас.

— Не скрою, дорогой друг, — старого бойца, прошедшего уже две предвыборные президентские кампании было не так легко сбить с толку, — это очень неожиданная постановка вопроса. Не уверен, что я готов сейчас вдаваться в детали, но может быть Вы, хотя бы в предварительном плане, поясните, чего Вы собственно хотите?

— Если коротко, то многого.

— Например?

— Мы весьма признательны САСШ за экономическую помощь. Но это — вопрос взаимной выгоды. А имея такую общую тему, как судьба Аляски, нам хотелось бы получить от Вашей страны совсем иное содействие в первую очередь в политических делах.

Президент был очень деловым человеком и умел договариваться даже со своими противниками. Но этот тип ему категорически не нравился.

— Вы, вероятно, имеете в виду помощь во внутри европейских делах, где, как я знаю, у Вас в последнее время возникли определенные сложности, в том числе и с нашими кузенами?

— Это кто такие? — Верховный повернулся к помощнику, — какие еще кузены? А, англичане!

— Да, именно так. Эти Ваши кузены нас хорошенько подкузьмили!

На этой фразе переводчик завис, но затем сумел донести до Президента что-то близкое по смыслу. Но он рано радовался.

— И хорошо бы этим Вашим кузенам показать нашу кузькину мать!

Совместными усилиями переводчики с обеих сторон преодолели и этот языковый барьер.

Президент молчал. За несколько минут этот забавный гость сумел поставить его в тупик уже второй раз. Сначала стал шантажировать требованием возврата Аляски, теперь, похоже, хочет, чтобы Вашингтон ради него — да кто он вообще такой и откуда взялся? — поссорился со своим основным союзником в этой войне. И пусть пока Великобритания формально не объявила войну Японии, но на чьей она стороне никто не сомневался. И вообще, та часть мирового океана, которая контролировалась флотом Ее Величества, была фактически закрыта для действий японского военного флота, не говоря уже о военных поставках боевой техники и участии добровольцев из Англии в действиях американских ВВС. А этот дурак сел в лужу, обиделся на Лондон и хочет, чтобы мы с ним из-за этого поссорились? Хватит, эту комедию пора кончать!

Президент незаметно нажал на кнопку в подлокотнике кресла, с улыбкой собрался обратиться к гостю, но в этот момент в кабинет быстро вошел его адъютант.

— Господин Президент, Председатель комитета начальников штабов срочно просит о разговоре с Вами!

— Вот как? Какая жалость! У нас как раз завязалась невероятно интересная беседа. Но, дорогой друг, Вы должны понять: мы ведем войну и в таких случаях промедление может быть смерти подобно. Как раз сейчас развивается важнейшая операция на тихоокеанском театре, и я надеюсь, что ее успех облегчит и Ваше положение в этой далекой азиатской стране... кажется Монголии? Сожалею, но я вынужден вернуться к своим обязанностям верховного главнокомандующего. Что же касается затронутых Вами вопросов, то прямо в Вашем присутствии даю поручение нашему уважаемому Госсекретарю подробно обсудить их с Вашими сотрудниками. И надеюсь, что в ходе путешествия на запад Америки Вы увидите для себя много интересного. Всего хорошего!

Верховный покинул президентский кабинет с ощущением, что его провели за нос как мальчишку. А Президент порадовался, что давно отработанная им схема выпроваживания нежелательных гостей и в этот раз сработала в лучшем виде. И еще он сделал себе заметку в памяти: кое с кем из бизнеса надо было поговорить в отношении его сегодняшнего гостя. Если уж его страна все больше и больше попадала в сферу экономических интересов САСШ, то иметь там в качестве главы государства следовало бы более лояльного типа.

По возвращении из Белого дома Верховный рвал и метал. Он прекрасно понимал, что другой возможности поговорить с Президентом у него не будет. Смысл дальнейшей поездки терялся, его хитрая задумка привлечь САСШ на свою сторону в споре со старыми "хозяевами Европы" с треском провалилась. К утру следующего дня, однако, он решил не менять прежних планов. Чутьем он понимал, что кредит доверия у народа выбран почти окончательно. На этом фоне отмена дальнейшей поездки могла быть воспринята в стране как его еще одно личное, на этот раз на дипломатическом фронте, фиаско. К счастью, прессе практически ничего не было известно о его планах обсудить с Президентом тему Аляски. Пусть и дальше остаются в неведении.

— Сочиняйте, что хотите, — инструктировал он своего пресс-секретаря, — только с американцами аккуратно обсудите, чтобы не получилось там разнотыка.

К счастью, излишнего интереса прессы к состоявшейся встрече удалось избежать, знал бы кто, чего это стоило Верховному!

Решив ехать дальше, он отправился на поезде через всю Америку, осматривая по дороге фермерские хозяйства, промышленные предприятия, малые и средние города, не забывая при этом сочно комментировать увиденное и сходу раздавать поручения подчиненным по внедрению наиболее удачного американского опыта.

Фраза: "Нам это тоже нужно!" стала лейтмотивом его путешествия. Он смело рассуждал, как поднимется благосостояние селян южной России, получи они в свое поголовье американских быков-производителей, обещал завалить всех зерном за счет расширения посевов кукурузы. Красиво звучала и фраза: "Холодильник — в каждый крестьянский дом!", если не принимать во внимание, что электричество в НКР пока еще не добралось до всех сельских поселений.

Так что пищей для комментариев Верховный снабжал журналистов в избытке. Все это было шумно, весело, иногда забавно, а скучный Вашингтон вскоре и забылся.

В Сан-Франциско Верховного поразил мост Золотые ворота. Но поскольку к этому моменту восторгаться американскими достижениями ему уже поднадоело, то в голове его зародилась идея утереть нос этим наглым и богатым американцам и переплюнуть их каким-нибудь своим мостом. Нужда в них, если рассуждать здраво, была огромная. Через Волгу сколько мостов ни построй — все мало будет. Да и Днепр в низовьях тоже было бы хорошо перекрыть. Но это все было как-то мелко — мосты через реки. У американцев этого добра хватало. Вечером Верховный потребовал себе карту и долго ползал по ней с карандашом. В сторону Босфора он старался даже и не смотреть — там бы отгрохать, такое бы прозвучало, но локоть уже был чужой.

В конце концов взгляд его остановился на Керченском проливе. Дорожный гетман (министра транспорта) в его свите был и уже поздно ночью он его позвали перед светлые очи Верховного.

Надо сказать, что к этому моменту сопровождающим Верховного жутко надоела вся эта поездка. Вот и его нынешний гость уже давно томился. Интересного для него в Америке было очень много, вот только смотрел он, как правило, не то и не там. Чем лазить по фермам он бы с огромным удовольствием познакомился с системой организации логистических перевозок. Было очевидно, что особенно в условиях войны американцы перемещают на большие расстояния огромные объемы сырья, готовой продукции, топлива и войск. И самое интересное состояло даже не в тоннаже грузов, а в том, как им удавалось доставлять их своевременно, без простоев вагонного парка и автотранспорта, выбирая еще при этом и оптимальные средства доставки. Работа шла по графикам. В этой области здесь явно было чему поучиться, и дорожный гетман как-то попытался объяснить это Верховному, но речь шла о скучной, рутинной бумажной работе, а такое того интересовало мало.

Но на этот раз скука улетучилась с самого начала.

— Ты давай подумай, как бы нам побыстрее да половчее мост через Керченский пролив соорудить, — Верховный сразу взял быка за рога.

— Зачем?! — транспортник чуть не лишился дара речи. Нет, идеи на этот счет иногда звучали, но ни малейшего практического смысла в такой стройке не было. Мостов нужна была пропасть, но все в других местах.

— Как зачем? Ты мне, понимаешь, не дури! Здесь же они зачем-то мост построили. Два берега залива соединили напрямик. А у нас там целое море, замучаешься в объезд ехать. Напрямик-то все короче будет.

— С этим никто не спорит. Но, следуя этой логике, нам надо покрыть страну сплошной сетью дорог, и это когда-то будет. Но только есть же принцип приоритетности. На этом направлении нет крупных объемов грузов для прямых перевозок, а те, которые есть, проще доставлять в Крым и оттуда по имеющимся железнодорожным маршрутам. Даже, если для этого, как Вы говорите, надо объехать море.

— Ты, это, не дури. Будет мост — будут и объемы. Глядишь, и людей побольше в Крым переселится. А то пустовато там.

— Там, действительно, пустовато, но не потому, что нет моста. Там, извините, воды катастрофически не хватает. И в этом смысле Крым очень уступает Северному Причерноморью, которое тоже не очень густо у нас пока заселено. Я уже не говорю про Поволжье. Вот там строительство мостов могло бы дать колоссальный толчок к освоению районов за Волгой.

— Через Волгу новые мосты строить надо, не спорю, но тут — особый случай. Как американцам нос-то утрем. И, если что, войска быстро перебрасывать можно на Кавказ и обратно.

— Извините, но, если что, то такой мост станет первым объектом для удара с воздуха или воды, и я очень сомневаюсь, что стратегический объект подобного масштаба удастся защитить от всех рисков. Снесут его и хорошо, если без эшелонов с войсками.

— Ты что, военный? Рассуждать он тут будет! Твое дело строить! Сказано — и строй!

Поговорили, одним словом.

А американцы напоследок расстарались. Для перевозки Верховного во Владивосток выделили целую эскадру с авианосцем, а на пути следования развернули подводные лодки. Верховный, правда, не узнал, что его конвой был призван отвлекать внимание японцев от большого грузового конвоя, который шел параллельно. Эти меркантильные янки хотели таким образом обеспечить переброску огромного груза вооружений для китайского сопротивления, и свою задачу выполнили. Японцы к этому моменту настолько изнемогали в неравной борьбе и так страдали от нехватки топлива, что не сочли целесообразным направлять корабли на перехват таких целей.

Затем был долгий путь по Транссибирской магистрали и возвращение в Киев. Встреча с премьером УралСиба, конечно, состоялась, но тема Аляски не обсуждалась — сказать было нечего. Верховный все же был умелым политиком. Свою речь на киевском вокзале, где была устроена торжественная встреча, он начал пафосно:

— Мы объехали весь земной шар и счастливы сегодня вернуться на нашу процветающую родину! В мире сегодня идет война, пусть и не мировая, но по масштабам ее вполне можно сравнить с минувшей Великой войной. К счастью, усилиями нашей армии мы обезопасили себя от любых военных угроз и теперь можем мирно трудиться на благо народа Новой Киевской Руси! Там, за океаном, живу энергичные люди, которые смогли много добиться. Кое-чему мы у них научились, но строить будем сами. И построим!

Дальше было и про мост, и про индустриальное строительство жилья в городах, и про кукурузу и про много чего еще. Вот только править Верховному оставалось уже не долго.

Глава двадцатая.

Перемирие в зоне проливов было заключено еще до начала Кипрской мирной конференции. И сразу же в порты Крыма, Одессу и Новороссийск потянулись суда с наиболее пострадавшими десантными частями. Киевское военное командование таким образом хотело скрыть масштаб понесенных потерь. Было ясно, что в Константинополь — теперь город уже называли только так — в ближайшие дни хлынут журналисты со всей Европы, а затем его придется передавать англичанам. Британский посол на столь неожиданно прервавшейся встрече с Верховным не успел до конца озвучить требования своего правительства, но уже на следующий день он сделал это в беседе с главой Госсовета. Мало у кого после этого оставались еще сомнения, что островитяне добьются своего. Так что мировому общественному мнению решили показать не уполовиненные бригады первой волны, а те части, которые высадились уже в самом конце и понесли минимальные потери. Так что Федор со своим лазаретом был вывезен в числе первых.

"Кавказцев" встречали. Небольшой порт, где пришвартовалось госпитальное судно Федора, в этот день был закрыт, у ворот и вдоль ограды стояли многочисленные военные патрули, которые не пропускали на территорию порта гражданских. Однако все прилегающие улицы были запружены толпами народу. Кто-то стоял молча, многие держали в руках картонки с написанными именами и фамилиями, кто-то в отчаянии выкрикивал их, надеясь услышать ответ.

Офицер комендантской службы попросил собраться всех врачей госпиталя в кают-компании и объяснил ситуацию.

— Такое происходит во всех портах. Как только слухи о высоких потерях в личном составе бригад дошли сюда и стало известно о вашем возвращении родственники военнослужащих со всего региона устремились в порты и встречают так каждое судно. К сожалению, окончательных списков потерь так до сих пор не составлено — что-то уточняется, а может, просто не решили, как их обнародовать. Похоронки, во всяком случае, в штабах пока выписывать и рассылать еще не начинали. Изолировать вас от людей мы не можем, да и права не имеем. После того, как рассортируем и развезем раненых, мы отвезем вас в здание нашего госпиталя, там рядом и гарнизонное офицерское общежитие. Ночевать в ближайшие дни будете там. Раненых отчасти отвезем в госпиталь, а тех, кто полегче — в соседние города. Персонал нашего госпиталя к приему раненых готов, но они будут признательны за помощь. Как понимаете, перед началом десантной операции почти половину медиков оттуда направили служить в состав бригад. Госпиталь, конечно, закрыт для посещения гражданскими, но обольщаться не следует, к вам будут проникать с вопросами о своих близких постоянно. Убедительная просьба и даже рекомендация: не стоит распространяться о масштабе потерь. И даже, если вы наверняка знаете, что случилось с тем, о ком вас спрашивают, лучше уклоняйтесь. Не знаете и все. К сожалению, эксцессы уже были. Южане вообще, а казаки в частности, народ горячий. А в крайних случаях людям эмоционально проще возложить вину за гибель родных на кого-то, кто стоит перед ними. Нам только еще пострадавших среди медиков не хватает.

После этого краткого инструктажа в дело вступили и местные медики. Раненых сортировали, проверяли наличие воинских и медицинских документов и отправляли: кого в местный госпиталь, а кого — в два санитарных поезда, которые под парами стояли на путях вокзала. Хлопоты продолжались до ночи.

Каждый санитарный автобус, выезжавший из ворот порта, немедленно окружала и останавливала толпа. Инструкции комендантской службы столкновения с реальной жизнью не выдержали. Фельдшер или санитар, сопровождавший раненых, был вынужден громко зачитывал фамилии пассажиров автобуса вслух, и дальше их передавали из уст в уста до дальних уголков площади. Для дальнейших уточнений времени уже не было, а даже казацкие фамилии сплошь и рядом повторялись. Так что люди, как правило, направлялись вслед за очередным автобусом или направо — к станции, или налево — в госпиталь и уже там пытались навести более подробные справки. По толпе гуляли слухи то о матери, нашедшей среди раненых аж двух сыновей, то о жене, вдруг узнавшей, что ее муж хоть и жив, но без ног, и много всего другого подобного. Вздорность этих слухов люди понимали, но все же чего-то ждали.

Ночью, уже почти падая от усталости, Федор все же вскочил в последний автобус, уходящий на железнодорожный вокзал, справедливо полагая, что в такой день телеграф там может работать и круглосуточно. Так оно и оказалось. Он написал на бланке-"молния" адрес Маши в Казани и коротко приписал: "Жив. Здоров. Сегодня пришли в N. Очень люблю. Скучаю". У окошка возникла заминка. В карманах мундира, галифе и в полевой сумке Федора было много всего: индивидуальные пакеты, бутылка перекиси водорода и пузырек с йодом, патроны, пара сухарей, несколько упаковок таблеток, малый полевой врачебный набор и прочее, прочее, прочее. Там только не было ни копейки отечественных денег, поскольку в Стамбуле они просто не были нужны. Несколько турецкий монет откуда-то завалялось, но что от них толку.

Телеграфистка не сразу поняла причину заминки и даже спросила у Федора, лихорадочно шарившего по карманам:

— Так будете отправлять телеграмму или нет?

А сзади как назло стояло уже два человека, выжидательно поглядывавших на него. Даже не понятно, почему и откуда вдруг взялось в здании вокзала столько народу.

Мучения Федора прервал пожилой казак в фуражке, который вместе с молодой казачкой с темными кругами под глазами сидел на вокзальной скамейке в зале ожидания в двух шагах от окошка. Он уже давно следил за поисками Федора.

— Позвольте помочь, Ваше благородие? — Он протянул Федору мятую трешку и укоризненно бросил телеграфистке: — Сама не видишь? Откуда у него деньги? Он же ОТТУДА. Ты ему в глаза посмотри — все поймешь.

— Спасибо, — Федор пожал казаку руку, — может быть адрес дадите, я вышлю?

— Оставь, Ваше благородие, — казак упорно использовал это, давно отмененное в армии обращение, — чего считаться. Ты вот лучше скажи, — он достал из кармана обрывок бумажки и прочитал: — пневмоторакс! Это опасно или как? Мы тут в госпитале моего сына, а ее мужа — он кивнул на казачку — нашли, но говорят тяжелый и не пускают. Так как это?

Федор начал объяснять им особенности ранений, затрагивающих легкое, и вдруг понял, что его слушают уже не только эти двое, но и все собравшиеся в зале ожидания, а телеграфистка с его телеграммой в руке даже высунула голову из своего окошка. Его завершающие слова — "Главное — жив. А госпиталь здесь хороший, должны вытянуть" — были восприняты всеми с очевидным облегчением. Хорошо одетый господин с портфелем ободряюще похлопал казака по плечу:

— Главное — довезли. Вы сами-то здесь что?

— Да вот посидим немного, а потом утром комнату снимем и в госпиталь.

— А давай-ка ко мне. От нас до госпиталя пять минут. Пошли. Комната найдется.

И они ушли куда-то в ночь.

Телеграфистка после всего этого категорически отказалась брать у Федора какие-либо деньги и обещала, что телеграмма будет доставлена уже в утренний разнос почты.

Федор, уже плохо соображая, вышел на привокзальную площадь и был сразу остановлен комендантским патрулем. На этот раз хотя бы у него в кармане нашлось офицерское удостоверение. Поняв, кто он и откуда, начальник патруля остановил первый же автомобиль, переговорил с водителем и отправил Федора в офицерское общежитие.

Прошло несколько дней. Федор понемногу втянулся в работу госпиталя. Многие из его старших коллег получили отпуска и уехали к семьям, а он ждал приезда Маши. Она сообщила тоже телеграфом, что задерживается на несколько дней — не было замены в гимназии.

Между тем в городе вокруг госпиталя возрастало напряжение. Штаб бригады как-то очень медленно раскачивался с уведомлением родственников погибших и раненых. Отчасти это было понятно — большая часть офицеров штаба тоже побывала в Стамбуле, многие были ранены или вообще погибли, и работа штаба налаживалась крайне медленно. Вернувшиеся здоровыми, естественно, смогли сами уведомить своих родственников, однако очень многие из родных "кавказцев" так и не получили такого уведомления и теперь ездили по гарнизонам, где раньше стояли батальоны бригады, получали советы справиться в госпиталях и собирались вокруг них. В госпитале, как правило, им сказать ничего не могли, да и к раненым пускали очень ограничено — он был просто не рассчитан на массовое посещение родственниками. В результате люди осаждали канцелярию госпиталя, всеми правдами и неправдами пытались проникнуть в его корпуса, останавливали с вопросами военных медиков на входе. Днем многие из них, как правило, собирались на площади у главного входа, обменивались новостями и чего-то ждали, ждали, ждали...

В тот день госпиталь посетил командир бригады. В актовом зале собрали ходячих раненных, генерал вручил нескольким наиболее заслуженным из них ордена, а потом офицеры штаба бригады прошли по палатам и раздали всем кресты за взятие Стамбула. Решение об учреждении таких крестов военный гетман пробил у Верховного в первый день после взятия города, когда все последствия этой истории еще были не известны. Награда была массовая, ее получали все участники операции, ну и, как всегда, масса слегка причастного к ней народу. На отдельной встрече с врачами генерал вручил крест и Федору. Он по такому случаю одел в тот день парадный мундир со всеми наградами и смотрелся очень импозантно. К тому же он остался чуть ли не последним участником операции из числа медперсонала — остальные были в отпусках.

Генерал был мрачен. Вся его служба прошла в этой бригаде, он трижды принимал участие в серьезных военных походах в горы, но никогда даже близко бригада не несла таких потерь. Теперь же каждый день к нему обращались его старые сослуживцы, чьи сыновья и даже внуки не вернулись из Стамбула. Говорить с ним вообще было трудно, а уж когда стало понятно, что город, судя по всему, придется отдать... Так что, обращаясь к военным медикам, он просил уделить особое внимание врачеванию не только телесных ран, но и душевных, которые были нанесены всему казачьему кругу. Кто же знал, что заняться этим придется так скоро.

Посещение госпиталя генералом, естественно, не осталось незамеченным на площади, а после его отъезда там началось откровенное брожение. Хотя этого им никто и не обещал, люди почему-то ждали, что он выйдет к родственникам и поговорит с ними. Вообще-то, когда машина генерала уже отъезжала от госпиталя, у него мелькнула такая мысль, и при других обстоятельствам он бы так непременно поступил, но в этот раз он вдруг понял, что посещение госпиталя лишило его последних душевных сил, и говорить с людьми, которые скорее всего уже больше никогда не увидят своих близких, он просто не может. Все же за плечами была еще и недавняя босфорская операция. Генерал пообещал себе, что он сегодня же накрутит хвосты штабным и потребует завершить работу с рассылкой похоронок в ближайшие три дня и так и не остановил шофера, хотя сначала у него такой порыв и был.

Проводив глазами генеральскую машину, народ потянулся к главному входу. Часовые пытались что-то там говорить, но единственное, что им удалось сделать, это закрыть в последнюю минуту ворота перед толпой, большинство которой составляли старики и женщины. Впрочем, ажурная решетка смотрелась даже на их фоне очень ненадежной преградой. Шум нарастал. Все явственней звучали выкрики: "Даешь начальство!"

Начальник госпиталя пребывал в растерянности. С толпой ему раньше говорить не приходилось, а как военный и врач он привык, что его приказы беспрекословно выполняются. Здесь же по определению была налицо ситуация полной и абсолютной анархии. Приказать этим людям разойтись он мог, но вот как и о чем с ними разговаривать, он и представить себе не мог. Надо сказать, что и раненые, взбудораженные посещением генерала, начали волноваться и требовать, чтобы к ним допустили родных без всяких ограничений. Они плохо понимали, во что превратится госпиталь, если в него хлынут толпы людей с улицы. Все же здесь лежали не столько больные, сколько раненые и требования к антисептике были повышенными.

И тут-то как раз полковнику и попался на глаза Федор.

— Молодой человек, Вы в гимназии в самодеятельности участвовали?

— Да, стихи декламировал. Со слухом у меня не очень, так что петь не давали...

— Отлично! Вот давайте-ка, Вы у нас такой весь красивый, в медалях выйдите к публике и расскажите о том, как и что там было. Только не особенно в детали вдавайтесь. А потом — про покой для раненых и тишину. Черт с ними, пообещайте, что мы завтра открываем парк сзади для свободного доступа из города. И всех раненых, кто сможет ходить, будем пускать туда на прогулки. Погода теплая, ничего.

— Александр Васильевич! — взвилась старшая медсестра, — да что же это будет! А как же мы их оттуда будем на процедуры и перевязки вылавливать? Где их там искать, в парке-то?

— Ничего, думаю, общение с родными и свежий воздух им помогут сильнее процедур! А чтобы раненых вызывать на процедуры — мальчишек местных организуйте, они только счастливы будут помочь! И вообще, перестаньте, кому сейчас легко! А Вы идите, голубчик, — и подтолкнул Федора к выходу.

Федор шел к воротам и не представлял, что и как он скажет этим людям. Говорить через решетку было противно, и он попросил часовых открыть ему ворота. Народ потеснился и притих, вопросительно глядя на него.

На солнце в мундире посреди толпы было жарко и это навело Федора на мысль, с чего начать. И он стал рассказывать, как двое судок они шли к проливам на грузовых судах, как было жарко в трюмах, а на палубу нельзя, чтобы не демаскировать операцию, как пришли в Стамбул и что было потом. Говорил он довольно долго, с подробностями, рассказывал, сколько и с какими ранениями "кавказцев" попало к нему на стол, как сейчас их лечат, а с завтрашнего дня со всеми ходячими ранеными можно будет увидеться в парке. Объяснил про проблему с вызовом на процедуры и уже от себя добавил, что в парке маловато лавочек.

Народ загудел: "Сделаем! Все будет!".

Полковник, наблюдавший за этим импровизированным митингом из окна своего кабинета, уже перекрестился и подумал, что этого капитана он точно никому не отдаст, когда случилось ужасное.

Тот самый казак с вокзала, оказавшийся в первом ряду, вдруг спросил Федора:

— Ты вот что скажи, Ваше благородие. Ты хоть и врач, а видать повоевал, вон наград сколько. Так скажи, зачем туда полезли? С турками-то все вроде в последние годы ровно было. Горцам они денег, ясное дело, подкидывали, но так те и без денег все равно грабить пойдут — натура такая. С ними мы знаем, как жить рядом и дело вести. Но зачем в Стамбул-то полезли и таких казаков положили! Ведь не удержим все равно!

— Не знаю, — ответил Федор. — Сам думаю и не понимаю. Еще могу понять, почему с поляками воевал. А вот после: Монголия и Стамбул — глупость все это.

Площадь молчала. Федор уже совсем собрался повернуться и возвращаться в госпиталь, когда вдруг увидел Машу. Она стояла в толпе, а рядом с ней скептически качала головой Ольга.

— Маша! — Федор двинулся сквозь толпу и она расступалась перед ним до тех пор, пока Маша не оказалась в его объятиях. Народ вокруг радостно загудел. Переполненные горем люди радовались чужому счастью.

"— Может обойдется, — подумал начальник госпиталя, — жалко парня. Хороший парень — честный".

Глава двадцать первая.

Не обошлось. На следующее утро, когда Федор появился в госпитале, его ждал срочный вызов к жандармам. Но его перспектива пообщаться с ними совершенно не смущала. Он был счастлив. Маша любила его, он — ее, и они, наконец, были вместе. Что и как все происходило в предшествующий день и последовавшую ночь — он и потом не мог вспомнить в деталях. А Ольга, позднее смеясь рассказывала мужу:

— Слава Богу, что я с ней поехала. А то они так и стояли бы до сих пор посреди площади и молча целовались. Отличная получилась бы городская достопримечательность.

И это была правда. Она сразу взяла все в свои руки. Заставила Федора выпустить Машу из рук, вывела из толпы, остановила такси, отвезла их в гостиницу и отправила в номер. Позднее им приносили еду и питье, стучали и оставляли тележку у двери. На следующее утро Ольга подняла их звонком, отвела на завтрак и отправила Федора в госпиталь со словами:

— А то тебя искать с полицией начнут, а это нам ни к чему.

Уже провожая, вытащила у Федора из кобуры тот самый еще с Испании браунинг, пояснив, что у нее он будет сохраннее.

Так оно и оказалось. Оружие Федора попросили сдать прямо на входе в жандармское отделение и по дальнейшему разговору назад бы точно не отдали.

Допрашивал Федора ротмистр — начальник отделения.

Публичный призыв к неповиновению властям и мятежу в период нахождения на военной службе. Это, по мнению ротмистра, было самым малым из того, что "светило" Федору за его выступление на площади. Он тряс пачкой рапортов и доносов от каких-то тайных и верноподданных доброжелателей, которые в деталях расписали и явный, и тайный смысл сказанного Федором. У жандарма получалось как-то так, что это чуть ли не Федор собрал на площади толпу и возбудил ее возмутительной антиправительственной агитацией. И все это с использованием офицерской формы и наград, которые он тем самым опозорил. А это — еще какая-то статья Кодекса о военных преступлениях. Так что тюрьма и каторга точно, а если не повезет — то как бы и не высшая мера.

При других обстоятельствах Федор может быть стал бы спорить, опровергать обвинения, поясняя, что его вообще-то на площадь послали, и если бы не его выступление, то как бы хуже не вышло. Требовал бы очной ставки с начальником госпиталя и много чего еще. Но сейчас он был настолько переполнен счастьем, что этот пыжащийся идиот казался ему просто смешным. С человеком, которому так хорошо, просто не может случиться ничего плохого, считал Федор, и это, казалось бы, абсолютно проигрышное наплевательское отношение к достаточно серьезным вещам, его на самом деле и спасло.

Ротмистр был действительно зол на него как черт. Федор так никогда и не узнал, что он сорвал местной жандармерии шикарную провокацию. Естественное недовольство родственников погибших и раненных искусно подогревалось агентурой местной жандармерии с целью довести людей до взрыва и потом жестко подавить его. Провокация родилась не вчера и при отсутствии контроля будет всегда использоваться спецслужбами. Решетки на госпитальной ограде были заранее подпилены, стоило толпе чуть надавить, и они бы упали, а там уже можно было стрелять, спасая больных и раненых.

А задвинутая Федором речь и его последующая встреча с Машей сняли градус напряжения толпы, и люди начали тихонько расходиться. Женщины при этом вытирали слезы, а старые казаки переговаривались между собой:

— Видал, какой парень? Орел! Весь в крестах и девушку какую отхватил себе! Дай им Бог!

Какой уж тут бунт? А ротмистр уже несколько дней нагнетал, слал в губернию сообщения, что еле удерживает город, просил подкреплений. Одним словом, демонстрировал высшую степень распорядительности. В случае успеха его явно ждал и новый чин, и перевод в губернию, а то и в столицу.

Однако, на следующий день стало ясно, что его затея провалилась полностью. Утром, когда раненые после завтрака начали выходить в парк, их ждали там и новые скамейки — по заказу городской управы артель плотников бесплатно стучала молотками всю ночь, и родные с гостинцами, а у дверей в здание встал на вахту отряд скаутов, которые бегали по аллеям, разыскивая вызванных на процедуры. Если бы кто и начал бузить, то старые казаки навели порядок сами. Быстро и эффективно. Так что бунт явно провалился.

Оставалось отыграться на Федоре. Хотя массового дела не получалось, но зато добыча тоже выглядела привлекательной: офицер-пропагандист, с боевым опытом, из бывших студентов. Ниточек можно было протянуть тоже немало, но сначала надо было сломать клиента.

А этот сидит и улыбается как какой-то идиот. Может, действительно, не в себе? Хорошо бы попробовать слегка поработать с ним в подвале, но ротмистр ждал санкции из губернского управления, а те должны были утрясти вопрос с армией. Все же офицер, да и что-то с ним не просто — вон сколько наград за два года службы нахватал. Так что ротмистр пока ограничивался словесными упражнениями.

Далеко, он, впрочем, продвинуться не успел.

Дверь кабинета распахнулась и в нее по-хозяйски вошел полковник, что характерно со значком Генерального штаба.

— Военная контрразведка! — представился он. — Это Вы нам что здесь всю игру срываете? Кто Вам разрешал его трогать? Заговоры на пустом месте придумываете? Может хочешь вместо него, — полковник кивнул на Федора, в следующий раз в первых рядах в Монголию или Турцию отправиться? Бумаги мне! — он требовательно протянул руку к папке, лежавшей перед ротмистром на столе.

Тот вскочил. Ведомство было другое, даже в чем-то конкурирующее, но после подавления недавнего мятежа в Киеве уж очень сильное. Неужели действительно нарвался на какую-то их операцию? Может из-за этого и губерния молчит?

Как позже выяснилось, губерния молчала потому, что там даже не смеялись уже над докладами ротмистра. Аналогичные проблемы были по всей территории Войска Донского и Северного Кавказа, ситуация была всем понятна. Более того, у начальника губернского управления племянник вроде бы тоже погиб в Стамбуле, но подтверждения пока получить не удалось. Так что доклады ротмистра ему просто не отваживались показывать, боялись, что они вызовут бурю.

Папку пришлось отдать. Полковник полистал ее хмыкнул и сказал:

— Себе оставлю. Чуть дернешься — твоему гетману в Киеве покажу и расскажу, что ты с героем войны сделать удумал. Потом, если не дурак, сам поймешь, от каких неприятностей тебя спасаю.

И уже Федору:

— Пойдемте, доктор. Вас там невеста ждет.

Выйдя из здания, полковник пожал Федору руку:

— Было очень приятно познакомиться. Вы меня не знаете и лучше Вам с нами не знаться. А вот друзья у Вас отменные. Если хотите хороший совет: подавайте в отставку. Начудили Вы вчера лихо, карьеры теперь не сделать. А профессия у Вас и без того хорошая. Хотя, по сути, Вы совершенно правы. И, похоже, много народу вчера от неприятностей спасли. Мне, когда Ольга рассказала, я даже не поверил. Иной раз такой сюжет заранее напишешь, а что-то не выходит — не верят люди и все! А у Вас так естественно и натурально все вышло... Просто завидую по-доброму. Успехов, доктор! Честь имею!

Сел в авто и уехал, оставив потрясенного Федора на площади.

Справедливо полагая, что службы на него сегодня хватит, он отправился в гостиницу, где застал Машу и Ольгу с аппетитом поглощающих в ресторане что-то рыбное.

— Садись скорее! Ты, наверное, уже проголодался! — Маша сразу начала ухаживать за будущим мужем, — тут такая рыба. Наисвежайшая! Говорят, только утром выловили, представляешь?

Ольга же глянула на обалдевшего Федора с интересом.

— Ты откуда такой озадаченный? Случилось что?

— Да вот с местными жандармами познакомился, — Федор посмотрел на нее подозрительно, — а Вы не знаете случайно такого полковника...

— О, я много кого знаю. Но предпочитаю об этом не распространяться. Особенно в ресторанах. И другим не советую. А что жандармы?

— Решили, что я тут то ли бунт, то ли революцию хотел устроить...

— Фи, никакой фантазии. Но не расстраивайся. Американцы, например, вообще считают, что порядочный человек обязательно должен посидеть в тюрьме. И чем дело кончилось?

— Похоже, решили, что это все же не я. Но этот полковник, которого не следует называть, настоятельно посоветовал мне срочно подавать в отставку.

— И как ты к этому относишься?

— Да, хоть сейчас! — ответила за Федора Маша. — Я больше всех этих его войн терпеть не могу! И вообще, ты обещал на мне жениться!

Федор не до конца понял, какая связь у женитьбы со срочной отставкой, но решил, что непонятного с него на сегодня уже хватит и с чистой совестью пообещал уже завтра подать прошение об отставке. Никаких душевных терзаний при этом он не испытывал.

Так что на следующий день Федор с чистым сердцем подал начальнику госпиталя прошение об отставке. До решения вопроса его отпустили в отпуск и обещали прислать все бумаги по почте. Задерживаться в городе резона не было и все трое первым же поездом отправились в Казань. По дороге Федор точно пришел к выводу, что одного учителя в доме вытерпеть еще можно, но вот иметь дело с двоими сразу затруднительно. Маша как-то очень быстро усвоила главный принцип этой профессии — есть два мнения: мое и неправильное, и взялась оттачивать на Федоре свое преподавательское искусство.

"— Диагноз ясен! Ребенка и как можно быстрее. А потом еще и еще... Чтобы ей было кем заняться. А я что, мое дело людей лечить и семью кормить" — выросший в большой семье Федор интуитивно переносил на себя опыт и решения своих родителей.

В Казани им были рады. Долго сидели, обсуждали дела Федора. Ольга благодарила Петрова за контакт с полковником, который выручил Федора. Тот посмеивался:

— Мы с ним встречались на стажировке. Он мне в биллиард так проиграл тогда, что еще долго будет должен. — Правда, кто, где, у кого и в качестве кого стажировался не уточнил. У Федора сложилось в результате твердое убеждение, что все эти разведчики и контрразведчики постимперских стран — одна большая шайка-лейка, где все друг друга знают и при случае с удовольствием помогают. Он так и спросил об этом Ольгу — как ни странно, возможно в силу возраста ему было несколько проще с ней, чем с Германовым, который реально годился ему в отцы, — и получил ответ:

— Понимаешь, они все в той или иной степени вышли из горнила Великой войны. Даже те, кто тогда и не успел повоевать. Значит их наставниками и учителями были участники войны. И в глубине души они так и не приняли этого разделения на независимые государства. Они служат, выполняют свой долг, но властям не верят ни на грош. А вот своим — верят.

— А вы с мужем?

— Да в общем-то тоже. Он попал в наши жернова скорее случайно, а я — кадровая. А потом вместе еле вырвались. Теперь вот видишь, живем здесь уже почти десять лет и даже как-то привыкли к тому, что и мы тоже — "киевляне".

— Почему ты мне это рассказываешь?

— Знаешь, у меня есть ощущение, что ты тоже можешь сейчас встать на этот путь. Не делай этого. У тебя прекрасная профессия, Маша, будет семья. Мне кажется, что вам лучше вообще уехать куда-нибудь на новое место и начать там с чистой страницы.

— В Балтию меня что-то не тянет...

— И правильно. Там должна смениться власть, и тогда будет нормально, надеюсь. Но живем-то мы здесь и сейчас, чего же ждать. А как тебе понравилось в Сибири?

— В целом неплохо. Там как-то шире, свободнее себя чувствуешь.

— У тебя же там есть друзья. Свяжись с Николаем, может он подскажет, где нужны врачи и учителя. Там сейчас много строят, целые города возникают.

— Но это так далеко...

— А что тебя здесь держит?

Федор задумался. Родителям он сможет помогать и оттуда. Тем более, и зарплаты в Сибири, скорее всего, повыше. Маша в Киев возвращаться точно не захочет, значит все равно устраиваться на новом месте. Казани он толком не знал, но что-то подсказывало ему, что правильнее будет не пытаться устроиться как бы в тени новых друзей, а начинать все заново, с чистого листа.

Эпилог

Так оно и получилось. Со службы Федора отпустили быстро. Николай на его письмо ответил и настойчиво рекомендовал Красноярск. Там росла промышленность, ехали люди и потребность в специалистах была велика. А места красивейшие и все-таки юг Сибири. Так что в новом учебном году Маша пошла преподавать в школу в Красноярске. Федор к этому моменту уже месяц работал в городской больнице. Приезжие в городе никого не удивляли — да их там и была добрая половина. Кстати, многие приехали из НКР — "европейцы", как их называли местные жители. Никакого отчуждения в отношении них не было — напротив, местные власти охотно помогали с трудоустройством, кредитами на покупку жилья и развитие бизнеса. Особенным спросом пользовались молодые семьи с образованием. Сразу и готовые специалисты, и перспектива роста населения. Людей в УралСибе по-прежнему не хватало страшно.

Молодые пока жили на съемной квартире, но подумывали уже и о своем жилье. Не могли определиться: покупать дом или квартиру. Машу перспектива "жизни на земле" все же немного пугала — привычки не было. А у Федора в мыслях была уже и параллельная с больницей частная практика с приемом прямо у себя на дому, и садик, а там, глядишь, и свой автомобиль... Так прошла осень, а за ней зима.

В начале следующего лета выбрались в отпуск. Маша ждала ребенка и поэтому ехали спокойно, не спеша. Выбрались в Киев и Воронеж, повидались с родными, а на обратном пути заехали в Казань.

Там их уже ждали. Собрались в прежнем составе и целый вечер слушали рассказы Федора о его приключениях в Стамбуле — он уже отошел от прошлогодних потрясений и рассказывал все подробно и точно. Настроение было мрачное. В этот вечер засиделись глубоко за полночь и не то, чтобы спорили, а просто высказывались по поводу последних событий с разных точек зрения.

— Спланирована операция была неплохо, — Петров рассуждал явно в основном с военной точки зрения, — если бы итальянцы на нас так в свое время насели, хрен бы ты, профессор, удержал Барселону. Неожиданный десант, наращивание усилий, корабли бьют с моря — все как по учебнику. Но изюминки не было!

— Какой тебе изюминки не хватает? — профессор разглядывал что-то на свет в бокале коньяка, — и да, хватит прибедняться, итальянцев же ты обратно в море сбрасывал контратаками.

"— Ничего себе, — Федор не переставал удивляться многогранности личностей своих друзей, — это что же они там делали?".

— А кому их премьер Звезду вручил первому? А изюминка должна была состоять в том, чтобы своевременно отсечь от города возможные подкрепления.

— Так наши и высадились потом на берегу Черного моря и стали прорываться вдоль проливов к Стамбулу.

— Ага, там, где их и ждали. Уж если им удалось протащить войска через пролив так, что этого никто не заметил, надо было еще два грузовых судна с десантом завести в Мраморное море и высадить несколько батальонов западнее Стамбула и наступать оттуда на север навстречу черноморскому десанту. Взять город в клещи.

— Ты им в следующий раз предложи свои услуги...

— Вы же оба понимаете, что следующего раза не будет, — Ольга, до сих пор молча слушавшая спорщиков, вмешалась в разговор, — вы хотя бы знаете, что народ говорит по поводу всей этой авантюры? Федор, ты мне скажи, от икоты не умирают? А то я опасаюсь за наше государственное руководство. Уж слишком часто его сейчас стали вспоминать. А анекдотов сколько появилось!

— Да, уж. У нас на реке все больше матерные, прошу сразу у дам извинения. Так провалить в целом неплохие результаты военной операции надо уметь. Это, знаете ли, тоже искусство. — Петров мрачно усмехнулся.

— Дело не в конкретной ситуации, и не в результатах, и даже, Вы уж меня, Федор, извините, не в понесенных потерях. Все было вполне предсказуемо заранее. — Профессор наконец отхлебнул коньяка и продолжил — Иного результата и ждать не стоило. Беда не в том, что у нас слишком много врагов, а в том, что у нас слишком мало друзей. Любая серьезная международная акция — а война такой акцией и является — должна быть подкреплена со всех сторон. Мир сегодня стал очень сложен, у участников международных игр разные интересы и на этом тоже надо уметь играть. Находить союзников, пусть и временных. А Киев сейчас мечется из стороны в сторону. На какое-то время прицепились к американцам. Но у тех свои дела и интересы на другом конце земного шара. А до нас им...

— Кстати, — Петров прервал профессора, — мне тут рассказали из совершенно надежного источника. Вы знаете, что сделал Верховный, когда недавно был в Вашингтоне? На беседе у американского президента? Так вот, он поднял вопрос о возращении Аляски! В прессу это совсем не попало, но кому надо, знают.

В комнате вдруг установилась странная тишина. Откровенно говоря, Федор как-то плохо представлял себе историю с Аляской и значение обсуждения ее возможного возвращения на встрече в Вашингтоне. Но его удивила реакция Германова и Ольги. Они оба замерли как завороженные и смотрели на Петрова, как бы ожидая продолжения рассказа. Тот удивленно замолчал и спросил:

— Ребята, вы что? Неужели вас это так удивило? Да от этого хохла-дурака еще и не такое можно ожидать!

Дальше разговор как-то ушел от Аляски. Федор и Маша стали рассказывать о своем житье-бытье в Красноярске, планах завести собственный дом через пару лет после рождения первенца, все засыпали их советами и обещали регулярно навещать.

И только уже поздно ночью, оставшись одни, Германов и Ольга вернулись к прерванному разговору.

— Интересно, что он пытался предъявить американцам? — задумчиво спросила Ольга, сидя в спальне перед трюмо и расчесывая волосы.

— Что ты имеешь в виду? Эту старую легенду о том, что при продаже Аляски был подписан какой-то дополнительный документ о праве России или ее преемника выкупить полуостров? Ты знаешь мое отношение к секретным дипломатическим документам, уж кому как не мне верить в их существование, но это уже чересчур. Хотя, как ни странно, есть у нас в семье одно предание...

— Потом расскажешь. Именно тебе бы не стоило иронизировать на этот счет. А этот документ — точнее, секретная статья договора о продаже Аляски — все эти годы хранится у нас в подвале. Хочешь покажу?

(Продолжение следует)