Выбор на рассвете

Вначале я видел лишь непроницаемый туман, плотное марево, непроглядную темноту. Затем мелькнуло что-то. Промелькнуло нечто. Сверкнуло плотной и объемной гранью знакомое, отливающее сталью. Калейдоскопом брызнули рванные стенки бронь-вагонов, жестяные лоскуты вагонов РЖД. По бокам от меня взвились в неистовстве винтовые изгибы вырванных с железнодорожного полотна рельс. Брызнуло в лицо привычным красным, алым, венозным. Пронеслись бледными пятнами искаженные болью и ужасом, гротескно искривленные в беззвучных криках бесчисленные лица. Хлестнули алюминиевым кнутом по глазам линии электропередач, впились в глазницу их опоры. Сгорели в одно мгновенье в хлопья пепла железнодорожный переезд со шлагбаумами, деревьями, огрызком забора из жердей и половиной прицепа дальнобойной фуры. Развернулась ржавым цветком теплонесущая труба в термооплетке, сорванная с железобетонного постамента. Косым бритвенным разрезом вырубило из состава бронь-поезда литерного ФК-1478 ПЛ, Великим князем Седомыслом Воеводиным наименованный 'Защитник-мученик Амундантий' два с половиной вагона. Выкусило невидимыми челюстями полтора вагона из поезда '? 92 Москва....'. Дальше оборвано.

А затем все это сжалось, сплавилось в единую массу, в плотный комок и рухнуло между двух лун на эту планету, вздымая ломкие земляные фонтаны. Все.

Нет, не все. Я отстранился от Миров, всплыл на поверхность местной Реальности и извернулся, ввинтился гибкой змеей в себя самого.

А во мне тесно, жгуче, душно. Плохо. Давят пласты бесчисленной информации, накопленной за целых четыре прожитых жизни. Режут острыми гранями осколки и глыбы нехорошего. Давят тяжестью слои тоскливых воспоминаний. Высушивает печалью осознание бесчисленных утрат.

И еще во мне очень много беспросветности, черноты, тьмы и мрака. Сплошная мгла. Света мало, да и не очень он мною ожидаем. Но это все свое, родное, знакомое до оскомины. Где чужое, где во мне иное? Это? Или это?

И это что-то вдруг оттолкнуло меня, отбросило. Будто кто-то невероятно могучий взмахнул крылом, двинул лапой. Не задел, не прикоснулся, так, потоком воздуха отбросил. Назад, наверх в себя из себя. И ушел в темноту, на недостижимое дно, оставляя после себя призрак, круги оттенков мысли, наполненное сожалением послание -еще рано, еще не время. Еще не готов.

Я открыл глаза, несколько секунд неподвижно сидел, глядя в никуда и приходя в себя. Шум моего тяжелого дыхания прибоем накатывал на меня, успокаивая вздернутые, взбудораженные нервы. С силой провел ладонью по лицу, стирая пот. Рванул воротник-стойку кителя, расстегнул планку пуговиц, сбросил с себя его. Скинул нательную рубаху, оголяя торс, подставляя вспотевшую кожу холодному вечернему воздуху. Тело плавит жаром, как будто я в сталелитейном цеху побывал.

-Силович, налей мне коньяка.

Еле слышно плеснуло, передо мной встал на литое днище приземистый толстостенный стакан. Бронеплиты многослойные в клочья, двутавровые балки винтом, закаленные многослойные стекла в мелкую крошку, а стаканы целые. Веер, книги, стеклянный кофейник, походный бювар, фарфоровая статуэтка и многое другое, хрупкое и непрочное — ни царапины, ни пятнышка копоти. Бывает же...

Коньяк мягко скользнул по пищеводу, обволок мягким огнем стенки желудка, щедро одарил теплом и расслаблением. Так-то очень не рекомендуют пить алкоголь после зелий и декоктов, но мне плевать — во мне 'серый' друг, он не даст мне сгинуть. Вылечит, исцелит все и вся. Проверено. Огонек зажигалки коснулся кончика сигареты.

Я затянулся, стряхнул пепел на землю. Ну что ж, драгоценная гадость работает точно так, как и описано в трактате. Что смог или мне показали — увидел. И понял, что совершенно ничего не понял. За исключением двух неоспоримых фактов. Первый факт — те, кто выжили, избраны. Кем избраны, как и по каким параметрам я не знаю и даже предполагать не собираюсь, но в этом нет никаких сомнений. Перенестись с двух абсолютно разных миров в третий мир и остаться в живых при железнодорожном крушении, что это, если это ли не избранность? Если нет, то я тогда балерина Большого Императорского театра.

Ну а факт второй, это то, что еще рано и я не готов. К чему и для чего не готов? Кто решил, что рано?

Снова и снова нет ответов, что меня сильно раздражает и даже немного выбешивает.

Я пионером был! Настоящим, советским пионером, с красным галстуком на тонкой шее! Это ведь наш отзыв, девиз пионеров: 'Всегда готов!', не жалких скаутов каких-то. И после этого я и не готов?! Бред какой-то.

Да, действительно опять бред несу, заговариваюсь. Значит спать пора ложиться. Мозги не просто сплавились, а спеклись в потрескавшуюся корку. Спать буду часа четыре. Затем обход периметра нашего лагеря, проверка постов и сонных часовых в возрасте от шестнадцати до пятидесяти шести лет. Лес кругом, а в лесу живут местные дикие звери. Ладно, если это простые и понятные медведи, рыси, вечно голодные волки, тупые кабаны и прочая зубастая биосфера, ну а если вдруг выползет из чащобы что-то хтоническое и монструозное?

Хм-м, а у меня тоже есть нечто точно хтоническое и точно голодное. Нет, не завидую я местным монстрам, если они вдруг явятся на огонёк и приятные запахи теплокровных. Но все равно необходим обход лагеря — контроль и еще раз контроль, говорил уже.

Да и хочешь хорошего, делай все хорошо и сам. А там уже утро наступит третьего дня неизвестно где. Дня, опять до краев заполненного делами, решениями проблем, текучкой, рутиной и прочим, хлопотным и не очень.

Но поспать мне толком не удалось. Вначале подушка была колючая, потом одеяло кусачее. Затем встал поссать, придавило до бульканья в ушах. А потом холодные звезды настойчиво позвали меня к себе, зашептали многоголосым хором что-то важное и многозначительное, закружили в бешенном хороводе пламени своих протуберанцев, и я утонул в их бездонных 'коронах'.

Нечто, спящее и ждущее, очнулось ото сна из-за ощущения неправильности. Ощущения плохого и недопустимого.

Нечто повело тяжелой гребенчатой головой, шевельнулось неслышимо, беззвучно вздымая массивное тело на когтистые лапы, извивая волной длинную чешуйчатую шею. Тщательно принюхалось, внимательно осмотрелось.

Неправильное и недопустимое происходило сзади и левее него. В лесу, в глубоком логу, в черной темноте. Там, откуда тянуло пока еще еле ощутимым, но уже терпким и устойчивым, сладким запахом разложения. Там, где мягкие и слабые, сложили сброшенные шкурки своих сородичей тех, что ушли на Бесконечную Дорогу.

Нечто недовольно рыкнуло, яростно вздыбило гребень и стальной лентой стремительно метнулось в темноту. Мягкие и слабые его полет не заметили.

Приблизившись к месту Неправильного и Недопустимого, Нечто затаилось вновь прислушиваясь, принюхиваясь, воспринимая мир всем, чем могло — зрением, нюхом, ощущением и еще чем-то, неведомым для него, но помогающим понять что именно происходит.

Только глупые птенцы кидаются неосторожно вперед, а Нечто было опытным, осторожным, мудрым. Нет, так не верно. Нечто еще само не было даже птенцом, оно еще даже и не родилось в полном понимании этого слова, но у Нечто было другое — бесчисленный опыт бывших ранее до него. Других, разных, абсолютно на него и между собой не схожих и не похожих, даже враждебных друг другу, но единых в своей Сути.

Там, в темноте, что-то Пожирало. Не жрало, не ело, не питалось. Что-то пожирало останки, плоть и то, что дает возможность взойти ушедшему на искрящийся звездный песок Бесконечной Дороги. И это было неправильно, непозволительно и недопустимо. Это требовалось немедленно прекратить. Потому что это нарушало порядок вещей и равновесие. Рушило и ломало гармонию мира.

Нечто выметнулось из темноты и обрушилось всей массой на бугристое, ломанное в суставах громадное тело, разрывая бритвенно-острыми когтями склизкую, гадкую, отвратительно воняющую шкуру Пожирателя. Увернулось от неуклюжего, но опасного своей силой удара замаха кривой конечности врага. Кромкой крыла стремительно полоснуло по выпученным буркалам противника, подрубило стремительным махом шипастого хвоста его короткие, неестественно выкрученные конечности. И тут же вспороло клыками открывшееся горло завалившегося на горбатую спину Пожирателя.

Нечто рыкнуло торжествующе, вбивая лапу в грудь поверженного врага, втыкая кинжальные когти в его грудную клетку, пробивая толстый хитин нагрудных пластин. Надавило лапой, сжало когти в безжалостный комок и вырвало из тела Пожирателя слабо дергающийся комок ядовитой плоти. Поднесло к пасти, внюхалось и гадливо отбросило в сторону мелкого и слабого, разрешающе ворчнув — ешь, можно.

Не такого слабого, как теплые и мягкие, но по сравнению с Нечто очень слабого. Это создание для Нечто было не совсем понятно в своей сути — одновременно немёртвое и неживое, оно тем не менее существовало и принадлежало Нечто. И оно бегало за ним холодным комком мышц, как мелкий щенок, смешно подпрыгивая на коротких лапках. И сейчас оно прибежало за Нечто, не успевая за ним, но очень стараясь и даже попробовало поучаствовать в схватке, но Пожиратель даже не заметил потуг неживой твари. Потому что пусть Пожиратель только выродился, не родился, такое не рождается, но это был Пожиратель. Пусть еще не развившийся, не отожравшийся, слабый Пожиратель, но не этому немертвому хлипкому проткнуть своими коготками его бронированный панцирь.

Но Нечто повергло Пожирателя. Нечто было сильнее его. И Нечто по праву гордилось этим. И тем что сейчас все стало правильно и как надо. Но не до конца.

Нечто строго рыкнуло, отгоняя подальше от себя жрущего сердце Пожирателя неживого мелкого. Развернулось всем телом к темному логу. Тщательно примерилось и выпустило из своей широко раскрытой пасти длинную струю холодного белого пламени.

Вспыхнуло и тут же опало странное зарево, невероятно напоминающее утреннею зарницу. Сложенные тела погибших в крушении людей обрели странно четкую прозрачность и исчезли. Без спецэффектов, вспышек, искр и прочего. Вот они были и вот их нет. И разодранное тело Пожирателя тоже исчезло.

Нечто оглядело дело пасти своей и ощерилось в очень знакомом немертвому хлипкому довольном оскале. Хлипкий и мелкий по сравнению с Нечто думать был не способен, но был способен понимать и воспринимать. И сейчас он понял и воспринял как непреложный факт одно — у него два Хозяина, который на самом деле один. Полная нелогичность данного вывода немертвое существо совершенно не смущала. Смущаться и задумываться немертвая тварь не умела. Она умела служить и делала это хорошо.

Глава седьмая.

День третий после крушения. Все так же неизвестно где и когда, но

точно утром.

Утром я проснулся совершенно разбитым, точно фарфоровая ваза, что всегда стоит там, где не надо. Создавалось такое впечатление, что всего меня расчленили, грубо поковырялись внутри, перекурили, стряхивая пепел прямо в брюшную полость, и промыли кишки кислотой.

А затем затушили окурки о мою печень и небрежно, явно торопясь, наскоро сшили, оставив внутри забытые пинцеты, ланцеты, зажимы, клочья тампонов и размашистые автографы на стенках желудка всей операционной бригады.

Далее, хамски наплевав на положенный ремиссиационный период 'выписали' пинком под зад и погнали на тяжелые работы, даже лоб зеленкой напоследок не помазав.

Препоганейшее самочувствие. Мышцы болезненно тянуло, в суставах неприятно похрустывало, поясницу ломом ломило. В виски и затылок вколотили ржавые штыри и изредка по ним постукивали. Кузнечным молотом.

Сил совершенно не было. Никаких. И настроение такое, что я с диким усилием 'сковал' себя в рамки вежественности и Силовичу на его 'С добрым утром, ваше сиятельство' ответил сквозь зубы, еле сдерживая себя и свое раздражение.

Во время утренних процедур в сколок зеркала погляделся и сам себя испугался — глаза красные...

Нет, глаза у меня были огненно-багровые, как у матерого вампира с очень глубокого похмелья. Под ними переполненные синеватые 'мешки', язык гадостной дрянью обметало. Бледность лица повышенная, но седины по всей голове и глубоких провалов морщин нет. Почему же я себя чувствую и ощущаю лет на семьдесят со всем комплексом старческих болячек?

Утренний кофе с рюмкой... Ладно, кого я обманываю? Со стаканом коньяка, ненамного поправил мое состояние, ненадолго приведя меня в так себе форму. Зато внутри проявилось объемное и почти явственно ощущаемое, чуть ли не в ЧетыреДэ, чувство глубокого удовлетворения от чего-то правильно и верно сделанного мною. Когда сделанного? И с кем?

Я даже, тщательно укрывшись от посторонних глаз, расстегнул ширинку и коротко заглянул в личное пространство одного весьма самостоятельного органа моего тела. Гм-м, у нас что-то было?

Но оттуда, из таинственной и жаркой темноты, мне в три голоса хором ответили, что нет, не было ничего! А ведь уже давно пора! Просто крайне необходимо! И если дальше подобное непотребное будет, то мы... Ну и так далее, никому никак не интересное. Личное.

В дебаты с дискуссиями я с этими дерзкими оппонентами вступать не стал, просто ушел по 'английски', заткнув... э, затворив ораторам доступ к воле. К свободе, то есть.

Ну, а если не было, то что тогда было? Чем я занимался ночью, непростительно проспав обход постов и встав в семь утра, вместо планируемых пяти часов?

То, что местные сутки могут не совпадать с нашим двадцати четырехчасовым периодом, меня волновало мало. Утро, день и вечер в наличии, а то что день несколько длинен и ночь долгая, то сей фактор маловажен. Мне не уравнение движения ракеты рассчитывать и силу тяги в пустоте и на Земле соответственно считать.

Я вернулся к своей импровизированной ставке верховного главнокомандующего, чуть поколебавшись, все же раскрыл узкий лакированный пенал, обклеенный изнутри серым пористым и пружинящим материалом, чем-то напоминавший вспененный полиэтилен. Что это за материал, из чего он вспенен — не знаю, ранее не встречал.

Развинтил длинный металлический цилиндрик, сдвинул защелку, вытряхнул на ладонь желтоватую горошинку. Слизнул ее с ладони, языком закатил едкую на вкус 'таблетку' под нёбо, сглотнул кислую слюну. Вложил цилиндрик обратно в нишу, на его место, закрыл пенал, поправив там неровно лежащую фляжку с зельем познания всего и вся.

Невероятно 'упакованный' пассажир ехал со мной в одном бронь-вагоне. Или пассажирка. И зелье у него редкостное с собой и жгучая 'Слеза пламени' и еще один препарат, о воздействие которого на потребляющего я пока умолчу. Все невероятно дорогое и соответственно всемерно и всемирно запрещенное. Тупо смертная казнь через повешение за хранение и за применение не озвученного препарата. За 'всезнайку' и 'Слезу' каторга и конфискация. Ибо ресурсы государственного значения, 'особо списочные' и в свободном хождении категорически запрещены специальным указом.

Триста и один процент, это 'рояль', концертный 'Steinway & Sons'

без которого мне, как матерому и многоходочному попаданцу ну никак не выжить в этом новом дивном и чудном мире! С двумя великолепными странной своей красотой лунами! А ели тут какие! Представляю, какая бы вышла необычная мебель из стволов с иссиня-черной сердцевиной!