Не последнюю роль в этом сыграло письмо князя Пожарского, уверявшего царя, что он сам вернет Гомель и изгонит самозванца с Лисовским. Единственного чего не хватало воеводе — осадной артиллерии. Именно её он и просил царя как можно скорее отправить под Гомель вместе с припасами.
Спокойный и рассудительный тон письма успокоил государя. Он уже знал, что князь Дмитрий пустых обещаний никогда не дает и слов на ветер не бросает. И если, что-то обещает, то приложит все силы чтобы его выполнить. Государь немного успокоился, но дурные вести вновь посетил русскую столицу.
Тревожные гонцы с севера донесли, что шведы вторглись со стороны Эстляндии и, перейдя реку Нарву двинулись на Новгород. Командовал четырехтысячной шведской ратью воевода Якоб Делагарди.
Тайные агенты Ропшина из Стокгольма неоднократно сообщали о подобной возможности, но при этом неизменного добавляли, что большую войну, шведский король Карл вести с русскими не намерен. Если вторжение и случиться, то это будет своеобразной проверкой того, как крепко сидит на русском престоле царь Дмитрий. Устоит и шведский король объявит действия Делагарди авантюрой отряда немецких наемников. Не справиться, значит, можно будет говорить о его не легитимности, и требовать у русских устье Невы, Орешек, Ям, Копорье и всю остальную Ингрию в придачу.
Опасность была весьма серьезная, и как не хотел государь делить рать воеводы Шереметева, но был вынужден забрать у него часть сил и отправить их к Новгороду во главе со Скопиным-Шуйским.
Был самый конец мая, когда князь Пожарский подошел к Гомелю и встал лагерем. Многие из его окружения считали подобные действия воеводы опрометчивыми. Говорили, что пойдя на Гомель, он практически оголял большую часть южной границы царства, делая её доступной для набегов татар, казаков и прочего гуляющего лиха. Намекая, что это хитрая задумка Лисовского, но князь не желал слушать их, видя в сидящем в Гомеле самозванце основную угрозу для Русского государства.
По этой причине, он хотел как можно быстрее выбить врага из города, но ситуация складывалась не в его пользу. Из-за обильно дождей буквально затопивших Смоленщину, проезжие дороги превратились в непролазное болото, в котором прочно увязли тяжелые осадные пушки. Единственное, что мог сделать воевода — это попытаться нарушить подвоз припасов и провианта в крепость, но и здесь Фортуна не очень благоволила князю.
Не собираясь сидеть, сложа руки, Лисовский почти ежедневно совершал вылазки из крепости, активно противодействуя войску Пожарского. Его лихие отряды не только нападали на фуражиров князя и тех, кто пытался помешать переходу границы отрядам подкрепления, но даже нападали на внешние посты русского лагеря.
Зная характер противника и не исключая того, что Лисовский может рискнуть напасть на лагерь, воевода приказал выставить вокруг него три линии возов. Напротив лагерных ворот были выставлены легкие орудия заряженные картечью, с прислугой, готовой открыть огонь в любой момент.
Подобная предосторожность князя полностью себя оправдала, когда ровно через неделю, рано утром, Лисовский предпринял попытку атаки русского лагеря. Сначала, пан полковник намеривался напасть на Пожарского ночью, но затем был вынужден отказаться от этой затеи из опасения, что впотьмах лошади могут переломать ноги. Поэтому, атака была перенесена на рассвет, когда сон сторожей особенно сладок, а всадники видят куда скачут.
Время было выбрано весьма удачно, но пану полковнику противостоял не мене хитрый и грамотный противник. По приказу Пожарского с наступлением темноты внешние и внутренние караулы удваивались, а перед лагерными воротами ставились рогатки. Специально назначенные воеводой проверяющие рано утром обходили караулы и жестко наказывали тех, кого заставали спящим на постах. Благодаря этой строгости, появление польской кавалерии было вовремя обнаружено, и была поднята тревога.
Если бы возы были поставлены вокруг лагеря в одну линию, "лисовики" наверняка могли бы стремительным наскоком перескочить через рогатки и, сломив сопротивление караула ворваться в лагерь. Наличие тройной линии защиты русского лагеря вынуждало всадников пана полковника прорываться на ограниченном пространстве, сквозь узкое горлышко, где каждый метр простреливался насквозь караулом и пушкарями.
Когда преодолев внешние рогатки "лисовики" ринулись в проем ворот, по ним сначала ударили из ружей и пищалей, а затем добавили залп картечью из двух пушек.
Пока "лисовики" приходили в себя, встретив столь мощный удар по своим атакующим рядам, к месту боя подбежали поднятые по тревоге солдаты с оружием в руках. Те, у кого были ружья, укрывшись за возами стали стрелять по врагу, а у кого в руках были копья и бердыши, выстроились вдоль внутренних рогаток, готовые встретить врага во всеоружии.
Общими усилиями русским воинам удалось не допустить прорыва врага внутрь своего лагеря, выиграв время для перезарядки пушек, чьи залпы принудили "лисовиков" отступить, потеряв убитыми, пятьдесят восемь человек. Именно столько мертвых тел лежал на подступах к лагерным воротам, а также в их проеме. Сколько тел унесли на себе убегающие лошади, трудно было сказать, но они были.
Столь серьезные потери хоругви капитана Моросецкого, объяснялись тем, что в её составе почти не было панцирного войска. В основном это были легковооруженные гайдамаки, не имевшие серьезной защиты от пуль и картечи.
Случись это в самом начале походов пана полковника и понесенные потери заметно умерили его наступательный пыл, но удачные набеги собрали под знамена Лисовского много искателей легкой добычи. К этому моменту у него было около трех тысяч человек, люди продолжали к нему идти и гибель шестидесяти человек, не была ему страшна. Узнав о неудаче, пан Александр ограничился лишь публичной хулой в адрес капитана Моросецкого и его предков, хотя в другой раз, наказание наверняка было куда белее серьезным.
Желая приободрить своих воинов и показать, что нападение на лагерь Пожарского — досадная неудача, пан полковник бросил панцирную хоругвь поручика Жолковского против одного из отрядов фуражиров противника. Молодой и азартный шляхтич точно исполнил приказ своего командира: — Пленных не брать. Все фуражиры, кто не успел ускакать или спрятаться от врага, были безжалостно посечены саблями, потоптаны конями и заколоты пиками.
Вскоре, госпожа Фортуна вновь улыбнулась пану Лисовскому. Разведчики донесли, что по направлению к русскому лагерю движется обоз с осадными орудиями. Ни минуты не раздумывая, пан полковник решает напасть на обоз и отбить осадные орудия.
— То для нас, подарок божий. Захватим орудия, значит, заставим Пожарского отступить от города. Без них пан воевода на штурм города не пойдет, а другие орудия вряд ли царь Дмитрий ему скоро пришлет — сказал Лисовский на военном совете и бросил на перехват обоза две хоругви под командованием капитана Моросецкого.
— Смотри, вернешься без орудий — шкуру спущу, а привезешь их, озолочу — наставлял полковник подчиненного и тот полностью выполнил его приказ. Ведомое им войско выследило и напало на обоз с осадными орудиями. Сопровождавшая обоз охрана слишком поздно поняла, что перед ними враги, а не друзья, за что и поплатилась своими головами.
Обрадованный капитан послал к Лисовскому гонца с радостной вестью, а сам, как это было можно, двинулся с трофейным обозом. Казалось, что так хорошо начавшийся рейд и закончится удачно, но удача неожиданно отвернулась от Моросецкого. Захватив обоз с пушками, он утратил былую маневренность и быстроту передвижения и из охотника сам превратился в добычу. На переправе через Калиновый брод, отряд Моросецкого был атакован конницей князя Мстиславского посланного Пожарским для встречи обоза с тяжелыми пушками.
Между противниками завязалась отчаянная схватка, победителем в которой оказался Мстиславский. Он не только отбил весь обоз в целостности и сохранности, но и смог нанести заметный урон противнику. Потери "лисовиков" перевалили за сотню, а в числе раненых оказался сам предводитель. От двух пистолетных пуль спас Моросецкого его прочный панцирь, но не смог защитить капитана от удара сабли его шлем. Лопнул как орех от молодецкого удара Петра Кошки и рухнул на землю пан Моросецкий, обливаясь горячей кровью. Рана капитана оказалась для него роковой и через час он скончался.
Когда беглецы сообщили Лисовскому о гибели капитана, гнев озарил его чело.
— Собаке, собачья смерть — воскликнул пан полковник в адрес человека, что дважды подвел его в борьбе с Пожарским и выместил свою злость на тех, кто принес ему эту черную весть.
Тем временем, царь Дмитрий Иоаннович отправил в Варшаву посольство во главе с боярином Иваном Собакиным. Император и Великий царь всея Руси желал получить от Сигизмунда ясный и простой ответ, что означает захват подданным польской короны русского города Гомель. И вновь августейший король говорил про рокош и невозможность отвечать за действия шляхетного воинства, что по личному порыву решило оказать поддержку гомельскому самозванцу.
Сигизмунд очень надеялся, что его признание сидящего в Гомеле человека самозванцем сыграет свою роль в переговорах с посланцем царя. Что Собакин удовольствуется брошенной королем костью, но боярин оказался несговорчивым человеком. Восприняв признанием королем самозванства вора как само собой разумеющееся, он стал настойчиво требовать послать против Лисовского королевское войско. Когда же король в сотый раз повторил, что пока не может наказать Лисовского, Собакин спросил его, чем отличается война, от того, что происходит на русской границе под Гомелем.
Взбешенный подобным вопросом, король Сигизмунд вскочил с трона и громко воскликнул: — Пусть царь Дмитрий сам решает, идет ли под Гомелем война или там рокош, на который король пока не может повлиять! Если он скажет, что это война, значит между нашими государствами идет война. Скажет рокош, с которым он сам сможет разобраться — значит рокош. Мы примем любое его решение!
Поставленный в столь необычное положение, Собакин уклонился от прямого ответа, сказав, что обязательно расскажет императору и поспешил откланяться.
Когда боярин, доложил царю о результатах своей поездки, император немедленно созвал малый военный совет. По желанию царя в него вошел воеводы Шереметев и Шеин, думный дворянин Ропшин и помощник начальника Посольского приказа кравчий Головкин.
После того как Дмитрий рассказал им об издевательском ответе короля Сигизмунда, единогласно было принято решение послать гонца к гетману Сагайдачному с приказом выступать против поляков. Вместе с гонцом к запорожцам поехали специальные люди, которые речами, деньгами и вином посеяли в сердцах и душах запорожцев ненависть и злость в отношении польских панов. Что жестоко притесняют простой люд и святую православную веру в своих владениях. Сделано это было для того чтобы разжечь боевой дух казаков и направить его в нужное русло, а также, чтобы у атамана Сагайдачного не было иного пути как повести низовиков на ненавистную простыми крестьянами шляхту.
Московские спички упали на хорошо просушенную солому, что мгновенно загорелась и запылала. Запылала быстро и жарко, жадно пожирая все вокруг себя.
Глава XII. Пускание "красного петуха".
Черный дым стоял по обе стороны могучего Днепра вперемешку с рыжими языками пламени, что подобно адским тварям алчно пожирали все, до чего они только могли дотянуться. Пышные, цветущие земли Переяславского и Киевского воеводства обращались в пепел после того как по ним прошла казацкая вольница, под предводительством атамана Сагайдачного. Кровавый передел наступил между польскими панами и их восточными подданными, которых ясновельможные господа с легкостью могли приказать засечь насмерть. За один косой взгляд, брошенный в их сторону, ха одно неугодное слово, сказанное в их адрес, а то и просто из-за своего плохого настроения или подозрения возникшего буквально на пустом месте.
Хитер и коварен был Петр Сагайдачный и всегда платил той же монетой тем, кто пытался его обмануть. Всю зиму и всю весну готовился он к походу на крымских татар, мастерили знаменитые казацкие "чайки". Что в один миг домчат запорожцев до синего моря, чтобы лихие удальцы пошалили по ту сторону Перекопа, свели старые кровные счеты и привезли в Сечь звонкое золото, дорогие ткани и вина, а заодно красавиц татарок. Все низовики откровенно завидовали тем, кого атаман записал в реестр и вместе с ними собирался идти в поход, и вдруг все приготовления полетели в тартарары.
Московский дьяк Василий Бутурлин, перед самым выходом привез атаману казаков царское письмо. Красиво и торжественно оно было написано, ясно и просто в нем объяснялось, почему царь государь решил изменить направление похода казаков. Многие ему поверили, но только не сам атаман Сагайдачный. Понял он, что с самого начала царь Дмитрий Иоаннович планировал поход на поляков, а не на татар.
Захлестнула атамана сильная обида, что стал он со своими казаками разменной монетой в большой тайной игре. Очень ему хотелось разорвать прежние договоренности с русским царем, ибо не хотел он вести казаков на польских панов, хотя был крепко обижен на них за свое не избрание на должность старосты. Однако хитрые "москали" так повернули дело, так настроили низовую голытьбу, что отказаться идти на "ляхов" было для атамана равносильно самоубийству.
Выслушав многоголосую толпу, запрудившую сечевой майдан от края и до края, согласился Петро Сагайдачный идти на притеснителей православной веры. Но соглашаясь с кошем, поклялся при случае отомстить русскому царю. Стал он думать днем и ночью и надумал такое, что до него ни один атаман, ни один гетман войска Запорожского не придумывал и не задумывал никогда.
И первым шагом к реализации своей задумки он сделал сразу, когда собрал на военный совет казацкую старшину, с её полковниками, наказными писарями, есаулами да сотниками.
Пользуясь тем, что дьяк Бутурлин не очень хорошо разбирался в ратном деле и больше смотрел, чтобы казаки были верны данному царю слову, он повел дело так, как было выгодно ему. И вместо того чтобы сразу вести казаков на правый берег Днепра, как ему предписывала царская грамота, он обрушился левобережную часть польских владений, и в первую очередь на Лубны, резиденцию князя Михаила Вишневецкого.
Сделано это было для того, чтобы рассорить русского царя с польскими магнатами, что совсем недавно помогали ему в борьбе с Годуновым или из опасения оставлять столь могучего воителя у себя за спиной, трудно сказать. Главное чем прельстил атаман своих товарищей, это богатая добыча, что недавно привез Вишневецкий из своего молдавского похода, да богатым винным погребом, который "пей и не выпьешь".
Когда Бутурлин попытался протестовать против изменений в царском плане, Сагайдачный издевательски предложил дьяку выйти перед казацким строем и поговорить с ними. Дьяк, естественно, не рискнул и вместо запада, казацкое войско устремилось на север.
Любое внезапное нападение характерно тем, что его не ждут. Не ждал нападения казаков и Михаил Вишневецкий. Будь у него хотя бы часть того войска с которым он ходил в Молдавию против тамошнего господаря Михаила Могилы, ох и не поздоровилось бы незваным гостям. Ох, и летели бы они откуда пришли, спасая свои жизни, но войска у князя в этот момент под рукой не было, а налетевших на княжеский замок казаков было не счесть. Подобно ясным соколам, оставив далеко-далеко позади свои обозы с противным царским дьяком, налетели они на резиденцию князя Вишневецкого и принялись её терзать.
