| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Но я-то и так не ждал скорой победы, просто знал что победим, хотя теперь не знал — когда именно. Поэтому и сыпал подобными заявлениями, вот и про энергетику выдал, что после победы над фашистской Германией мы должны будем к 1945 году превзойти выработку электроэнергии всего Советского Союза, то есть нарастить энергомощности республики на два порядка — в сто раз. Даже придумал название кампании — 'Движение Стократников' — корявенько конечно, но убойно, а, главное, народ, видя такой непоколебимый оптимизм высшего руководства в будущем республики, также начинал как-то двигаться, тем более что и я изображал ИБД — имитацию бурной деятельности — в стиле 'хватай мешки — вокзал отходит' — проводились планерки, готовились документы, велись расчеты, собирались митинги, рисовались лозунги и плакаты, даже сделали аналоговые синтезаторы и выпустили несколько альбомов в новом 'электро-стиле' — сборную солянку того, что мне удалось вспомнить из Depeche Mode, Alphaville, Kraftwerk — все как я люблю. Даже Ленина с ГОЭРЛО смогли приплести — 'Ленин дал нам ГОЭРЛО, мы продолжим путь его', что как-то смирило общественность с непривычной музыкой — для ее продвижения мы выпустили и несколько статей, где музыкальные критики писали (с моих, конечно, слов) в том плане, что упрощенная музыка напоминает равномерность переменного тока, а быстрый ритм символизирует ускорение научно-технического прогресса.
А выдвинутый мною на этой волне лозунг 'Даешь Научно-Техническую Революцию !' был подхвачен прежде всего молодежью, которой много говорили о геройстве революционеров, и вместе с тем молодежь ощущала, что не быть ей революционными героями — ведь революция уже свершилась, а в других странах ее будут делать тамошние революционеры, особенно учитывая курс руководства СССР на построение социализма в отдельно взятой стране. Это большая психологическая травма, когда говорят о геройстве, но не дают возможности стать героем. А тут — я даю молодежи возможность все-таки стать революционерами, пусть и в научно-технической области. Да я и сам собирался в ней активно поучаствовать — в восьмидесятые рекламой НТР прожужжали все уши, и я в школьные годы был серьезно настроен двигать науку и технику, да вот случилась перестройка. Так что сейчас я был намерен воплотить свой юношеский настрой на преобразование природы и производительных сил, заодно поквитаться по мере возможности. Конечно, некоторым от открывающихся возможностей сносило крыши, так что приходилось тормозить новоявленных хунвэйбинов, благо что шла война, и поводов для геройства, к сожалению, более чем хватало.
И чтобы хунвэйбины не поубивались электричеством, мы организовали широкую образовательную программу — в газетах, журналах, по радио постоянно выходили небольшие заметки по электричеству — что это вообще такое, как устроены электродвигатели, правила техники безопасности — понемногу, малыми дозами, но часто и с повторами — чтобы как можно больше отложилось в головах — у нас вообще периодика все больше становилась похожа на сборную солянку из научно-технических, исторических, психологических статей, боевых сводок и курсов начальной военной подготовки — политика если где и проскакивала, то мельком. Также мы организовали кружки юного электрика, где школьники средних и старших классов создавали электросхемы со всеми этими моторчиками, лампочками и реле, конденсаторами, трансформаторами, катушками индуктивности, предохранителями, велосипедными генераторами — брака на производстве было много, поэтому учебного материала хватало, разве что напряжение питания было, конечно, очень маленьким — 20 вольт — дернет, но не сильно, зато запомнят куда не надо совать пальцы.
Блин, да я и сам подзавис в одном таком школьном кружке, когда снимали двухминутный материал для пропагандистского киножурнала и высшему руководству в моем лице надо было засветиться в общении с детьми, да и самому было интересно к чему там все шло. В итоге вместо быстрого пятиминутного общения с детьми — задать пару вопросов, пожать — как взрослым! — руки и сказать пару напутственных слов — в общем, стандартная работа публичного лица, коим я, к сожалению, стал — я проторчал там почти час, расспрашивая об устройстве электромоторов, как их подключать, как ими управлять, а дети, поначалу смущаясь камеры, вошли в раж и рассказывали обо всем с горящими глазами, перебивая и поддерживая друг друга, когда кто-то затруднялся с ответом. В итоге операторы, сменив не одну бобину кинопленки, отсняли материала на отличный получасовой обучающий фильм, где обучение вели сами дети. Его прокат на школьных киносеансах дал такой наплыв в кружки юного электрика, что занятия приходилось вести в четыре смены, даже перетасовав расписания уроков.
А мы намотали на ус находку и запустили производство таких обучающих фильмов уже и по другим специальностям — тут было самым сложным подобрать интересные опыты и затем расшевелить ребят и девчат при съемке. Ну, это мы так думали. Но, как оказалось, шевелить никого и не требовалось — по библиотекам прокатился Мамай, и от школьных кружков пошли письма с предложениями опытов и просьбами сняться в фильме, так что вскоре в прессе — не только детской, но и официальной — развернулись настоящие соцсоревнования детских и не только коллективов по постановке опытов, а так как мы вовремя оседлали волну и ввели правило что сниматься могут только хорошисты и отличники, то учебники мусолились до дыр — за возможность попасть на большой экран дети были готовы зубрить немецкие глаголы, логарифмы с интегралами и прочие пестики-тычинки, а также вкалывать на общественной работе — мытье помещений, уборка мусора, прочистка дренажных канав.
В итоге к осени 1943 года мы на пустом месте дополнительно получили несколько десятков тысяч слесарей-электромонтажников второго, а зачастую уже и третьего разрядов, правда, с ограничениями по напряжениям до 380 вольт, зато набившими руку на реальном производстве во время пятимесячной летней практики и УПК в течение года. Впрочем, было много и химиков-лаборантов, и токарей-фрезеровщиков, и слесарей-водопроводчиков, и кучи других специальностей — большевики, конечно, выступали против детского труда, а тут мы сами его возвращаем, пусть и не в таком объеме — не более четырех часов в день и под соусом воспитания подрастающего поколения трудом и с тем, чтобы предоставить юным строителям коммунизма возможность поучаствовать в общенародном деле. Так что помощь строительству, производству и исследованиям была существенной — более опытные колеги школьников разгружались для более ответственной и сложной работы, да и школьники не только получали производственный опыт и реальные навыки, но еще и какие-то деньги.
Причем работали ребята на совесть — за все эти квалификации и разряды мы выдавали значки, которые носились с гордостью, и лишиться такого знака отличия было бы очень постыдным событием — вот и рвали жилы — протаскивали провода в труднодоступных местах, делали скрутки, выполняли навивочно-уплотнительные работы, собирали осветительные щитки и даже ремонтировали электродвигатели, пусть все это и под присмотром более старших товарищей. А я, глядя на этих чертенят и уже почти взрослых чертей подумывал — как бы они потом не изменили какие-нибудь физические константы, почему-то больше всего переживая за постоянную Планка — ее особенно любили обыграть на школьных и студенческих КВНах. Явно что-то задумали.
Но в начале сорок второго это все еще только зарождалось, причем я тоже заразился бурным энтузиазмом в построении тех воздушных замков, что сам же нарисовал населению республики. К тому же в начале сорок второго мы на одном дыхании освободили Минск с его мощной промышленностью — было отчего потерять голову. Я-то выступил с прицелом на 'или шах — или падишах', а тут оказалось, что надо действительно работать, иначе народ не поймет.
Тем более что расчеты показывали, что дело не такое уж гиблое. Так, весной сорок второго мы отлаживали линию по выпуску двигателей В-2-2 — того же В-2 с нашими переделками, но только с двумя цилиндрами, так как были проблемы с выпуском коленвалов, а для двух цилиндров они и не нужны. Так эти коротыши в теории могли давать мощность в 120 лошадей — а это практически 100 кВт мощности, ну, мы перевели часть из них на электровоспламенение и генераторный газ, снизили обороты чтобы повысить ресурс, да и техпроцессы были еще не отлажены, так что мы получали всего 70 киловатт механической мощности. Но и это неплохо — даже с такими сниженными характеристиками, чтобы получить общие мощности в те самые 11 миллионов киловатт, нам потребуется всего 160 тысяч таких движков, точнее — 157143 штуки, еще точнее — почти двести тысяч, если переводить в электрическую мощность с учетом всех потерь.
И тут надо учитывать, что уже в 1937 году советская промышленность выпустила 180 тысяч грузовиков. И это — именно грузовиков, с их обвесом в виде рамы и корпуса, да еще и с более трудоемким двигателем. Скажем, в той же полуторке стоял рядный 4-цилиндровый двигатель, а коль рядный, то с длинным коленвалом, который нам не требовался, да и сам блок цилиндров у нас был гораздо короче — все-таки два цилиндра под углом, а не четыре в ряд, соответственно, чугунная отливка корпуса у нас была гораздо компактнее, что значительно уменьшало и размеры формы для ее отливки, и размеры станков для обработки ее отверстий и поверхностей. Да и необходимость в такой обработке снижалась — мало того что у нас из-за отсутствия коленвала не было промежуточных опор, так ось вращения опиралась на вкладыши, а не заливку из баббита, которую потом приходилось подтачивать по месту, то есть устанавливать движок на расточный станок и обрабатывать заливку резцом, тогда как нам было достаточно подточить эти вкладыши отдельно, на небольшом станке, хотя потом все-таки перешли на обточку вкладышей, уже установленных в двигатель, иначе соосность все-равно немного страдала, а даже из-за небольшого перекоса поршень начинал интенсивнее срабатываться с одной стороны и срабатывать стенку цилиндра, в итоге ресурс двигателя падал. Но даже с таким ухудшением технологии, по нашим прикидкам, трудоемкость нашего движка составляла не более пятой части от трудоемкости движка для полуторки. А рабочий объем нашего движка наоборот был больше — 6 литров против 3,2, так как диаметр цилиндра был от танкового В-2 — 150 миллиметров, а не 98, а его ход — 180 миллиметров, а не 107. Да и степень сжатия была минимум десятка, а не 4,25, так как генераторный газ из торфа обладал октановым числом за сотню. Отсюда и мощность была более чем в два раза выше даже на дефорсированном движке.
Из-за компактности двигателя требовалось и меньше металла — не более 200 килограммов на двигатель, причем в основном чугуна, то есть порядка 40 тысяч тонн на круг — это 5 тысяч кубометров металла — монолит размером 10 на 10 и высотой 50 метров, а если считать по необходимой для этого руде, то в девять раз больше — 30 на 30 на 50 метров. Да пусть даже в двадцать раз — цифры не выглядели заоблачными, так как уже в конце первого квартала сорок второго мы добывали 100 кубометров руды в месяц, а летом — уже 10 тысяч, то есть чтобы добыть нужные 45 тысяч кубов, у нас уйдет всего 4,5 месяца. А ведь добыча продолжала нарастать, хотя уже и медленнее. К тому же эти движки пригодятся и для другой техники — вездеходов и БМП, тракторов, грузовиков и прочего.
Поэтому мы и начали понемногу вводить специальные линии по их производству, которые оснащались механизированной формовкой для отливки корпусов, спецстанками и спецприспособлениями, рассчитанными конкретно под этот двигатель для расточки его отверстий и фрезерования поверхностей. Поэтому на каждой такой линии можно было выпускать по 10 корпусов таких движков в час, 200 в сутки, а поршни, шатуны и прочее шли с другого — также специализированного — производства, которое заодно работало и на более мощные двигатели, причем не только танковые, но и самолетные. Унификация. К концу сорок второго мы развернули уже пять таких линий, и не разворачивали больше только потому, что уже освоили выпуск В-2-6 — шестицилиндровой версии нашего В-2 мощностью уже 350 лошадей или 250 кВт. Таких линий мы развернули к началу сорок третьего также пять штук, производительностью в 5 двигателей в час, 100 в сутки. Итого к началу сорок третьего мы выпускали в сутки по 1000 двигателей на 80 кВт (улучшением технологий подтянули мощность коротыша) и 500 — по 250, то есть в сутки мы производили таких двигателей на общую мощность в 200 тысяч киловатт, или 0,2 миллиона киловатт. Вот и получалось, что уже в начале сорок третьего, поработай мы пару месяцев, ну пусть три — и произведем мощностей на заявленные мной 11 миллионов киловатт, чтобы достичь мощности электрогенерирующих установок всего довоенного Советского Союза.
А вот с питанием этих двигателей топливом было уже похуже. Напомню, для производства одного киловатт-часа при наших технологиях требовался килограмм торфа, если его переводить в генераторный газ. Соответственно, для 48 миллиардов квт-часов на текущих технологиях нам потребуется 48 миллионов тонн торфа в год. В принципе, по запасам торфа мы более чем укладывались — еще в первую пятилетку запасы торфа в БССР — то есть без западных областей — оценивались в 1.2 миллиарда тонн, с годовым приростом в 3%, 36 миллионов тонн, то есть мы даже практически не уменьшали бы его запасы, а учитывая возвращенные западные территории — даже оставались 'излишки'. Вот с добычей было уже похуже. Так, в 1937 году в БССР добывали 2,5 миллиона тонн торфа, в 1940 — 3,4, и мы в 1943 выходили на добычу всего 4 миллионов тонн — в 12 раз меньше чем требовалось — все-таки торф — очень хлопотное, хотя и полезное, ископаемое.
Вручную человек мог добыть в день 5 тонн торфа стандартной — 20-30% после просушки — влажности, то есть работая 100 дней в году — пять месяцев сравнительно теплого сезона за вычетом дождей и выходных, человек мог добыть 500 тонн торфа, если упахается вусмерть. Соответственно, если направить на работы 100 тысяч человек, то эти 48 миллионов тонн мы добудем. Можно направить даже двести тысяч, чтобы снизить нагрузку на работающего, а с учетом же вспомогательных работ — просушки, погрузки-разгрузки — всего потребуется порядка трехсот тысяч человек, что тоже дело подъемное.
Но — это все-равно не по коммунистически — заставлять трудиться людей, когда есть возможность зарядить на это дело технику. Да, в сорок первом и сорок втором приходилось отправлять на торфодобычу тысячи человек ежедневно, так как торф требовался 'прямо сейчас', а не в светлом будущем. Но уже тогда мы работали в направлении механизации — мало того что восстановили все торфодобывающее оборудование что нам удалось достать, но и начали производить собственное. Например, упоминавшиеся мной комплексы по гидродобыче класса 'сверхстандарт' могли добыть за сезон 30 тысяч тонн торфа, заменяя 120 человек, а с учетом транспортировки по трубам и прочей механизации — и все триста. Недаром в СССР уже к 1928 году добывали 5,3 миллиона тонн ежегодно, и в основном — гидродобычей. Впрочем, тогда же начинала развиваться экскаваторная и фрезерная добыча, и производительность первой составляла до 15 тысяч тонн на установку за сезон. Соответственно, если принять среднюю производительность механизмов в 20 тысяч тонн за сезон, нам потребуется две с половиной тысячи добывающих механизмов (ну и прессы, стилочные машины, машины для кускования, сбора кусков, транспортеры — много чего еще). Летом сорок второго у нас работало двести добывающих механизмов разной конструкции — в основном еще довоенного производства, свои мы только опробовали в единичных экземплярах. Но уже в сорок третьем их работало пятьсот, со средней производительностью 8 тысяч тонн за сезон — сказывался износ довоенного оборудования и сырость наших собственных конструкций и технологий. Но свои 4 миллиона тонн мы на них получили, и в сорок четвертом рассчитывали выйти уже на 8 миллионов только на этой технике, а ведь в планах были заложены новые механизмы — уже с учетом недоработок этого сезона. Так что 15 миллионов тонн торфа в 1944 и 45-50 миллионов тонн в 1945 мы, пожалуй, потянем. То есть получалось, что мы могли и сделать достаточно двигателей, и обеспечить сырье для производства для них топлива.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
