Дракула и два ворона

Наконец, Влад миновал и пятые ворота, после чего спешился и под звуки труб и бой барабанов прошёл в большую залу, где на троне восседал Матьяш, утопавший в парадных одеждах и окружённый разодетыми вельможами, выглядевшими довольно забавно. Так уж повелось, что одеяние венгерской знати сверху напоминало польскую одежду, а снизу — немецкую, поэтому просторные кафтаны в сочетании с узкими штанами делали их обладателей похожими на круглых шерстистых баранов с тонкими ножками.

Склонившийся в поклоне Влад улыбнулся, глядя на барашка-короля и его баранью свиту. К тому же, князь не мог испытывать настоящего почтения к монарху, которому исполнилось всего-то пятнадцать лет. Румынский государь был вдвое старше, поэтому прилагал все усилия, чтобы уважительно смотреть на юнца, чьё лицо, ещё безусое, оставалось нежным, как у девицы, а холёные тёмно-русые кудри, спускавшиеся до плеч, ещё не успели выгореть на солнце и обтрепаться на ветру во многих походах и путешествиях. Но даже окажись королю двадцать или двадцать пять, он всё равно смотрелся бы не очень внушительно, ведь на голове у Матьяша вместо короны красовался берет, и Влад знал почему — корону-то украли, причём довольно давно, а вернуть всё никак не получалось.

В правой руке монарх сжимал скипетр, а в левой — державное яблоко. Обе вещи, наверняка, весили много, однако их тяжесть Матьяшу не досаждала. Когда Владу после церемонных приветствий и поднесения подарков королю пришло время произносить вассальную клятву, монарх положил тяжёлые атрибуты своей власти на красную бархатную подушку так неспешно, как будто ему жаль было с ними расставаться.

Вассальные клятвы часто произносятся в храмах, однако будущий вассал являлся православным, в то время как будущий сюзерен — католиком, поэтому церемонию устроили во дворце. Влад приблизился к торну, опустился на колени, вложил свои руки в руки Его Величества и произнёс заранее заготовленную речь — о том, что становится вассалом венгерского короля за земли Амлаша и Фэгэраша, и что обязуется защищать и оберегать своего сюзерена от всех врагов.

Юному Матьяшу нравилось, что более взрослый человек склонился перед ним. Очевидно, по этой причине королю нравилась вся нынешняя церемония. Наверняка, нравились ему и остальные дворцовые ритуалы, ведь любой из них сводится к тому, что подданные выражают своему королю почтение.

Когда румынский государь закончил говорить и встал с колен, Матьяшу поднесли подушку, на которой лежал изукрашенный меч. Это оружие предназначалось для дарения новому вассалу, однако король будто забыл об этом и схватился за меч, как мальчишка, которому принесли новую игрушку. Осмотрев подарок, Его Величество немного помедлил, но затем великодушно передал Владу — дескать, на, возьми, мне не жалко.

Боярин Молдовен, состоявший в свите Влада, тут же препоясал своего государя, до этой минуты безоружного, подаренным мечом. Теперь Владу оставалось только пятиться, пятиться, произнести положенные слова благодарности и, наконец, удалиться из залы, чтобы после церемонии, как было условлено заранее, явиться в личные покои короля для дальнейшей беседы с Его Величеством с глазу на глаз.

В тот приезд Влад и узнал, что король очень любит сливы. С самого детства Матьяш мог кушать их сколько угодно, и потому специально для юного короля их заготавливали особым образом. В период сбора урожая созревшие ягоды, на которых уже обсохла роса, аккуратно срезались, пересыпались пшеном и закладывались в просмоленные бочонки. Бочонки тщательно закупоривались и опускались на самое дно Дуная, где течение холодное. Это позволяло хранить сливы в свежем виде вплоть до Рождества, поэтому таких бочонков опускали на дно реки по многу десятков, чтобы даже при ежедневном расходе хватило надолго.

Неудивительно, что и в тот день, когда Влад явился в королевские покои, на столе оказалось блюдо со сливами. Они выглядели весьма свежими, хотя на дворе стоял ноябрь, а в это время сливу уже не достать.

— Ты тоже любишь сливы, кузен? — спросил Матьяш, видя на лице своего гостя неподдельный интерес. — Младший дворцовый кладовщик подсказал, как их хранить, и за это я пожаловал ему дворянство.

Помедлив мгновение, юный монарх чуть подвинул блюдо в сторону Влада:

— Угощайся.

Румынский государь взял сливу, а Матьяш взял сразу две и с нескрываемым удовольствием запихнул обе в рот, хотя наверняка знал, что такой торопливый способ поедания плодов присущ детям, а не степенным монахам.

Дожевав, Матьяш, наконец, сделался степенным и прямо пожаловался на свой возраст:

— Мне некому довериться, кузен, ведь все полагают, что я ребёнок, нуждающийся в опеке или воспитании. Ты, наверное, удивлён тем, что не увидел в зале моего дядю Михая?

Влад промолчал, чтобы не врать.

— Я заключил его под стражу, — произнёс пятнадцатилетний король, прохаживаясь вдоль стола. — Только так я смог убедить моего родича, что последнее слово за мной. А то он начал готовить новый крестовый поход и даже меня не спросил, желаю ли я этого.

По лицу гостя никак нельзя было понять, одобряет он решение короля или нет, поэтому Матьяш спросил:

— Как ты думаешь, кузен? Я прав?

Чтобы не врать, румынский государь ответил уклончиво:

— Я думаю, Ваше Величество верно рассудили, что не следует начинать войну с турками сразу после прихода к власти. Поспешность вредит любому делу.

— Вот-вот! Ты верно выразил мои мысли, — обрадовался Матьяш и добавил. — Лучше зови меня кузеном.

Влад молча поклонился.

— Я рад, — признался король, — что хоть ты не пытаешься меня учить, пользуясь своим правом старшего. А остальные то и дело испытывают моё терпение. Даже мой учитель и наставник Витез, епископ Надьварадский, желает меня направлять вместо того, чтобы мне помогать. Он пользуется тем, что после того, как я посадил дядю Михая в крепость, мне не у кого спросить совета. Если я ещё и Витеза отдам под стражу, то с кем я останусь? И вот он пользуется своим положением, чтобы постоянно говорить мне про крестовый поход.

Матьяш с каждой минутой распалялся всё больше, а румынский государь подумал, что, должно быть, именно в таком настроении король и принял решение отправить своего дядю, Михая Силадьи, в замок Вилагош. По мнению Влада, это наказание было слишком суровым, но просить о снисхождении для Михая сейчас не имело смысла.

— А тут ещё оказалось, — продолжал пятнадцатилетний монарх, — что новый Римский Папа, которого недавно выбрали, это давний знакомый Витеза. А ты ведь знаешь, кузен, что всякий, кого избирают Папой, сразу начинает призывать к войне с турками, к крестовому походу. И вот мой учитель вместе со своим приятелем пытаются решить своё дело посредством меня. А я не желаю быть ничьим орудием. Это удел слуг, а я король!

Влад хотел посоветовать Его Величеству быть спокойнее, но затем решил поступить иначе — просто взял ещё одну сливу с блюда и, продолжая слушать, откусил. Матьяш, глядя на своего кузена, тут же вспомнил о сливах, замолчал, потянулся к лакомству, опять положил в рот сразу две ягоды и успокоился сам собой:

— Ты думаешь, я слишком горячусь, кузен? — спросил король. — Но ведь и у тебя не всегда хватает терпения. Я знаю, что когда у тебя заканчивается терпение, ты сажаешь людей на кол. Иногда я жалею, что я — не ты.

— В самом деле, кузен? — с сомнением спросил Влад.

— Да, — кивнул монарх, наконец, вспомнив о том, что с гостем совершенно не обязательно разговаривать стоя.

Матьяш направился к резному деревянному креслу у окна, жестом указал гостю на кресло, стоявшее напротив первого, и продолжал:

— У меня при дворе есть один язвительный человек, племянник моего учителя — Янош по прозвищу Панноний. И ведь я сам назначил этого Паннония на должность в дворцовую канцелярию, потому что мой учитель меня попросил и обещал, что я не пожалею. А на деле что?

— А что?

— Я жалею. Этот Панноний пишет стихи, в которых меня высмеивает, и распространяет их среди моих придворных. Понимаешь, как мне досадно? Я его облагодетельствовал, дал должность при дворе, а он...

— Я понимаю кузен, — сказал Влад, — но с этим ничего не поделаешь. Про меня тоже много чего говорят, и мне приходится терпеть.

— Этот Панноний своими насмешливыми стихами решил воспитать из меня идеального монарха, — Матьяш состроил кислую мину. — И он тоже знаком с нынешним Римским Папой. И тоже думает, как бы уговорить меня отправиться в крестовый поход против турков. А я что, похож на безумца?

— Нет, кузен, — заверил Влад.

— Ты правильно сказал, что начинать поход в самом начале правления это безумие, — продолжал Матьяш. — Я не хочу совершать безумств. К тому же за последние двадцать лет лишь один крестовый поход против турков закончился удачно — Долгий поход под началом моего отца. Однако то обстоятельство, что я сын своего отца, вовсе не обязательно принесёт мне победу. Я не настолько самонадеян, чтобы думать по-другому.

При упоминании о Яноше Гуньяди румынский князь помрачнел. Матьяш сразу заметил это, примирительно улыбнулся, и в тот момент Владу показалось, что король — взрослый человек, умудрённый опытом.

— Я знаю, о чём ты задумался, — произнёс пятнадцатилетний монарх, наклоняясь в кресле вперёд и глядя собеседнику в глаза. — Я знаю, что наши отцы враждовали. И наши старшие братья тоже наверняка враждовали бы, если б были живы. Но нам с тобой ни к чему продолжать эту вражду. Может, потому Бог и забрал наших старших родичей, чтобы вражда прекратилась, и наступил мир? Как ты полагаешь, кузен?

— Я полагаю, что все счёты сведены, и больше незачем вспоминать старое, — ответил Влад, всё так же видя перед собой взрослого человека вместо мальчишки. Пожалуй, теперь у румынского князя появился повод, чтобы уважать юного венгерского короля, бывшего вдвое младше.

— Вот-вот, кузен! И я так думаю! — откликнулся Матьяш, а затем, не зная, что ещё сказать, повернулся к блюду со сливами, оставшемуся на столе, встал, тем самым заставив гостя тоже встать, добрался до своего любимого лакомства и уже с набитым ртом проговорил. — Угощайся, кузен.

Влад тоже подошёл к столу и взял одну ягоду. С минуту оба собеседника молчали, а затем юный король будто невзначай спросил:

— А как у тебя дела с турками, кузен? Насколько мне известно, у тебя с ними мир, и ты платишь им дань.

— Да, кузен.

— И ты намерен дальше сохранять с ними мир?

— Это зависит от моего сюзерена, — улыбнулся Влад. — Если ты, кузен, пойдёшь на них в поход, то я, как твой вассал не смогу остаться в стороне.

— Это хорошо, что ты помнишь о своей клятве, — Матьяш тоже улыбнулся. — А я уж заподозрил, что ты хочешь служить двум господам. Если служишь мне, порви с турками и стань их врагом. Я не побуждаю тебя начинать войну против них немедленно, ведь ты правильно сказал, что не следует затевать подобное сразу после восшествия на трон. Я знаю, что ты правишь всего два года. Это мало, и потому я тебя не тороплю, но когда решишься, то знай, что тебе будет от меня помощь.

— У всякой войны есть цель, — заметил Влад. — Поэтому, если мой сюзерен повелевает мне воевать, я должен знать, какую цель он ставит передо мной.

Пока что всё выглядело так, будто венгерский король хочет войны лишь для того, чтобы отделаться от настойчивых просьб Римского Папы, и что Его Величеству не важно, будет ли война удачной или нет — лишь бы она состоялась.

Матьяш, очевидно, тоже понимал, как звучат со стороны его слова, и поспешил развеять подозрения вассала:

— Я верю в успех небольшой войны, которая будет способствовать укреплению нашего южного рубежа, — ответил король. — А что касается крестового похода, преследующего эфемерную цель изгнания турков из Европы... — молодой монарх помахал руками, будто разгоняя дым.

В тот день Влад искренне поверил королю, потому что слова Его Величества звучали здраво. Матьяш знал, что румынский князь имеет в распоряжении всего пять тысяч воинов, а в таких обстоятельствах повелевать румынскому вассалу, чтобы готовился к крестовому походу, было бы смешно. Совсем другое дело — укрепление южного рубежа христианской Европы.

Влад, конечно же, полагал, что под словом "рубеж" имеется в виду Дунай, ведь установление оборонительной линии именно по реке означало бы, что король хотел защитить от турков Румынию, а также Молдавию и часть сербских земель. Такое положение рубежа казалось верным и с военной точки зрения — река сделалась бы на пути турецких завоевателей естественной преградой, которую удобно защищать.

Однако через четыре года выяснилось, что рубежи, которые Его Величество действительно не намерен был сдавать, пролегали гораздо севернее, а румынам, молдаванам и сербам следовало позаботиться о себе самим. Венгерский король предпочёл забыть, что в его собственных жилах течёт румынская кровь. Если бы помнил, не оставил бы Румынию один на один с Турцией.

Да, Матьяш забыл о своих корнях и в этом оказался истинным Гуньяди, ведь похожую забывчивость в своё время проявил и Янош. Янош откреститься от своего отца-румына и назвался незаконным сыном одного из предыдущих венгерских королей, чтобы удобнее стало пробивать себе дорогу к власти. Именно удобство, а не честь ставилось во главу угла! Яношу было удобнее считаться незаконным сыном немца, чем законным сыном румына, ведь в Венгрии румыны находились ниже по положению, чем венгры. Румын считали недостойными и за спиной называли собаками.

Вот и Матьяш, наверное, подумал, что собаку не жалко бросить на растерзание турецкому льву, но для отвода глаз называл Влада кузеном и угощал сливами.

Слишком большое значение румынский государь тогда придал этим сливам, а теперь, сидя в заточении в башне венгерского Вышеграда, он думал: "Матьяшу понадобился мой портрет... Для чего вдруг? Для чего? Чтобы кидать в этот портрет сливовые косточки?"

* * *

— Я помню, что мой кузен Матьяш любил сливы очень сильно, — проговорил узник Соломоновой башни, обращаясь к молодому флорентийцу. — Скажи мне — эта страсть прошла или нет?

— Я не знаю, Ваша Светлость, — ответил Джулиано. — Я никогда не присутствовал при трапезе Его Величества, ведь даже если мне случается оказаться во дворце во время пира, то для таких людей, как я, накрывают стол в другом зале. А что делается в личных покоях Его Величества, я тем более не знаю. Я никогда там не бывал. Когда мой учитель получал от короля заказ, это было в дворцовом саду. Его Величество, любуясь расцветающими деревьями, немного прогулялся по дорожкам вместе с моим учителем, а я состоял при учителе переводчиком.

Выслушав эту речь, Дракула усмехнулся, как если бы сказал: "Вот видишь. Ты сам признал, что являешься мелкой сошкой. При таком скромном положении ты не можешь считаться королевским посланцем".

Джулиано всё меньше боялся своего собеседника и всё больше недолюбливал. "Зачем придираться ко мне из-за каждого пустяка? — думал флорентиец. — Разве я сам назвался посланцем? Меня так назвал господин кастелян. Разве я заслужил, чтобы меня из-за этого высмеивали?"

Меж тем Его Светлость смотрел уже не на юного гостя, а как будто сквозь него, обозревая свою комнату.