| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И это — взрослая женщина? Тридцать два года, почти двадцать — в браке, двое — или трое? — сыновей. Каждую неделю — в бане. Каждый день — в церкви. Она что, не привыкла, что на неё смотрят? Гос-с-сударыня.
— Подойди. Ближе.
Спокойно, Ваня. Твоё раздражение от медленного исполнения не должно иметь выражения. В акустике, мимике. Это не ты, Ванька-лысый, командуешь, это Господь Всемогущий устами твоими повелевает.
— Что это — знаешь?
Отрицательно трясёт головой. И заливается румянцем. Жгучим.
Уже прогресс! Уже способна смущаться. Вышла из ступора. Прострация ушла. Правда, глупость осталось. Ну, с этим уже можно работать.
А краснеет она... нет, не от того, о чём вы подумали — я ещё в подштанниках, — от вида моих ног без сапог. Чисто аристократическая заморочка. Крестьянкам — пофиг, они и сами, и мужики их полгода голыми пятками. А вот княгине такое увидеть... только у мужа в постели.
Постукиваю по столу, привлекая её внимание.
— Это — холопская гривна. Неснимаемая. Вот так приложить к шее, свести концы до щелчка. Надеть ты можешь, снять... Только я. Надень.
Трясётся, не берёт.
— Сиё есть знак. Знак покорности твоей. Знак власти моей над тобой. Вот тавро. Листик рябиновый. Наденешь — станешь кобылкой в моём табуне, овцой в моей отаре. Древние говорили: "Орудия бывают молчащие, мычащие и говорящие". Ты — двуногое орудие. Вещь. Будешь молчать, пока велю, будешь мычать, коли прикажу, будешь говорить, ежели позволю. Так — по воле господа, по твоему желанию, по моему согласию. Господь судил дела твои. Привёл тебя, бросил в руки мои. Что ж, я судьбе не противник. Волю Всевышнего принимаю. А ты? Желаешь ли стать вещью бессловесной, безвольной в руках моих? Отринула ли ты грехи свои прежние? Принимаешь ли "крещение во оставление"?
Опять выть собирается.
Факеншит! Я тут как соловушка во лесочке по весне, в смысле: заливаюсь, а от неё ни слова. Одно только "ы-ы-ы-ы".
— Не ной. Гривна эта — навсегда. Даже будучи снятой, оставляет она след. След невидимый, след несмываемый. Клеймо вечное. Знак хозяйский. Отметина принадлежания. Власти моей. Над тобой, над имением моим. Над телом и душой, над умом и сердцем, в мире дольнем и в мире горнем. Ты отдана мне. Очерчена. Вся, судьбою. Ты отдаёшься мне. Вся, своей волей. Надень.
Ты смотри! Сомневается, не решается.
— Хочешь воле божьей, промыслу Творца предвечного воспротивиться? Гордыню свою смири пред сиянием величия Его. А коли нет... Ты меня и своеволием своим позабавишь. Жаль, недолго. Господь — всемилостив, убивает быстро. Потом, правда... муки вечные. Печи адовы — не остывают. А здесь, в мире тварном... Не долго мучилась старушка в высоковольтных проводах...
"Высоковольтные провода" её добили. Она взвизгнула, выхватила у меня из рук ошейник, бестолково начала пристраивать, дёргать за кончики. Едва я поднялся помочь ей, отскочила, плюхнулась на попу.
Замок щёлкнул.
Пауза. Тишина ошеломления. Что дальше? Лицо снова кривится подступающим плачем.
— Вынь гребни и положи на стол.
Вытащила. Косы... рухнули. Рассыпались, закрывая спину, лицо, тело.
Ещё несколько секунд то одна то другая прядь, завиток, локон, следуя бесшумному, невидимому движению своему или соседей, вдруг выскальзывал из общей массы, освобождался, разворачивался, падал в этом... платиновом водопаде.
Я уже говорил, что распустить волосы в присутствии постороннего для замужней женщины здесь — переступить через себя. Отказаться от положения, уважения. Обесчеститься. Стать "падшей". В собственном понимании себя, мира, бога.
— Руки.
Она протянула руки, я, тем временем, стянул с себя рубаху.
Да уж. Ядрён я. А в подмышках... Ур-р-рх...! И рубаха у меня... такая же. Пятьсот вёрст конного марша от последней помойки. Но мне-то... я с дезинфектантами работал, там ещё едучее.
Интересно: в обморок упадёт? От такой концентрации... феромонов. В 18-19 веках аристократка — обязательно. Корсеты — вдох-выдох как штангу таскать. Наши бабы в двадцатом... нашли бы противогаз или побрызгали чем-нибудь, ещё более... феромонистым. Керосином, к примеру. А здесь? — А здесь естественный иммунитет: все нюхательно-чувствительные особи в здешних душегубках, именуемых домами, дохнут в первый год жизни.
Тогда визуально-акустическое воздействие можно усилить вонятельным.
Я стянул протянутые кисти рук рукавами рубахи, аккуратно всунул её голову в вырез ворота, осторожно вытянул наверх "платиновый водопад". Успокаивающе улыбнулся и... накрыл её лицо подолом рубахи. Чуть затянул полотно на шее гайтаном её золотого крестика.
Нормально: край ушка её вижу, накрывающая ухо ткань — одинарная, тонкая. А на лице, на глазах, двойная — лишнее отвлекать не будет. Подцепил пальцем за ошейник:
— Поднимайся.
Тяжело, неловко, со связанными перед собой руками, поднялась.
Уххх... Понимаю того парня с картинки в летописи. Как оно всё... "Говорит и показывает".
"Пикник" прав:
"Чего ради как зверь дышу
Будто радио белый шум
Что же будет с тобой, ой
Если я попрошу...".
Говорит мало: ой, ах. Но как дышит! Как показывает...! — Всесторонне. Но главное: как это всё... чувствуется. Даже жаль того чудака нарисованного: у него под рукой — парадное женское одеяние. Толстое, многослойное, жёсткое от дорогого шитья. А у меня в пальцах... белый шёлк. Белоснежный, нежный, жаркий.
"Что же будет с тобой? — Ой?". А попросить придётся:
— Левую ножку подними, поставь сюда. И пойдём мы с тобой, раба божья и моя, Агнешка, поближе к господу. Вторую. И ещё раз. Восхождение, искупление, испытание, окрещение и сотворение. Руки вперёд вытяни. Хорошо. Закрепляем. Голову опусти. Так и держи. Теперь коленочкой. И вторую. Вот, раба Агнешка, пришло время исповедания твоего. Исповедь есть по-гречески метанойя, "перемена ума". Ныне утром ты, Агнешка, Великая Княгиня, умерла. Ныне вечером ты, Агнешка, рабыня Зверя Лютого, им к жизни новой, к восстанию из мёртвых, воскрешаема. Перемени ум свой, измени мысли свои. Пройди испытания и восприми предначертанное.
Ничего нового, шизофренируем: движение антипсихиатрии в 60-х 20-го века трактовало как метанойю шизофренический психоз, который, по их утверждению, представляет собой перерождение, воскрешение, испытание и возможность обретения человеком своей истинной сущности.
Вот мы сейчас и узнаем. Её истинную сущность. И создадим. Имиджмейкнем.
— Исповедуйся. Явно, громко. Кричи о грехах своих. Пусть господь услышит покаяние твоё. Ну!
Молчит.
Обычно женщины легко и много говорят. Даже более, чем много. Эта — только хнычет. Вот что с женщинами аристократизм-то делает! Совершенно лишает "свободы слова"! Поскольку слово аристократки "имеет значение": за него мужу отвечать. Деньгами, трудами, а то и головой. "Вылетит — не поймаешь", но так нахлебаешься...
Я ущипнул её за бок.
— Ай!
— Хорошо. Я помогу тебе. Подскажу слова. А ты будешь их повторять. Громко, в голос.
Я сжал ей грудь.
— Ой!
Похоже, что на картинке в РИ она реагировала также. Но у меня жанр не изобразительный, а разговорный.
— Не так. Кричи: о-о-о! Ещё! Сильнее! Вторую! Ну! Кричи!
Более всего наши экзерцисы напоминали мне смесь секса гимнастов на брусьях с порнографией акробатов под куполом цирка.
Довольно высокий стол. Специально выбирал по всей митрополичьей даче: слабовата здесь мебель, выдержать двух активно двигающихся взрослых людей — редкий сможет. Стол с одной стороны упёрт в стенку светлицы. На столе две нешироких лавки, поставлены параллельно, с небольшим промежутком, тоже торцами с одной стороны упёрты в стенку. На лавках, на широко расставленных коленках, лицом в стену, стоит абсолютно голая Великая Княгиня. Нет, не "абсолютно": в ошейнике, крестике и моей полуистлевшей от пота рубахе на голове. Руки связаны перед грудью и подняты на стену выше головы. Вязки закреплены одним из моих огрызков, воткнутым в щель между брёвнами. Удобная вещь: их "рога" (вывернутые к клинку "усы" перекрестия) хорошо держат всё, что в них попало.
Руки — на стене, вытянуты вверх. Потому что я давлю ей на холку, заставляю держать голову низко. И тяну за волосы, как за поводья, чтобы лицо смотрело вперёд. В душник, в дырку в стенке. Который я только что, когда мы сюда взгромоздились, открыл.
Кляты митрополиты! Высоко душники прорезали! Так, что я, стоя на столе, не могу выпрямиться. Был вариант разместить даму иначе. Но тогда я уже не доставал. Нет, не до душника, если вы так подумали.
Геометрия, итить её циркулем! Её лицо должно находиться перед дыркой в стене, а другая... дырка — не в стене, если вы так подумали — должна находиться ещё выше. Поскольку... у конкретной женщины есть собственная геометрия. Включающая, в частности, довольно обширные ягодицы. Безусловно, очень привлекательные. Ну очень! Но... дистанцируют. Заставляя позиционировать.
В результате я стёр плешью и плечами всю пыль с митрополичьего потолка. Включая сажу и копоть.
"Негра заказывали?", итить их, пылесосить!
Приходится то на полусогнутых, то внаклонку. Наконец, прекратил эту... акробатику.
"Они прижались друг к другу так близко, что уже не было места на малейшие чувства".
Лежу у неё на спине, щупаю, щипаю, мну, выкручиваю и оттягиваю. И, толкаю, конечно. Тычусь. Не как котёнок, но тоже... помуркивая с закрытыми глазами.
* * *
" — Ты спишь?
— Нет.
— А почему глаза закрыты?
— Зрение экономлю".
* * *
Точно: "экономлю". Отключил глядение для расширения полосы пропускания. В смысле: по соседним каналам. Обонятельному, осязательному и, особенно, слухательному. Поскольку работаю суфлёром: подсказываю на ушко исполнительнице главной роли в нашей радио-пьесе её текст.
Почему "радио"? — Так работать на аудиторию одним голосом приходится! Причём — её.
"Говорит и показывает". "Показывать" — не сейчас. А вот "говорит"... надо. Много и громко.
"Секс по телефону"? — Отнюдь. Телефон — оружие персонального общения. С высокой чувствительностью микрофона и наушников. Что позволяет использовать малую мощность голоса. Нежный шёпот, едва слышное задушевное слово, прерывистое взволнованное дыхание... Когда работать приходится "в крик", тут уже... другие эмоции. И формы выражения: призывы, лозунги, слоганы.
Она дырки перед лицом не видит из-за рубахи. Холодный воздух... чувствует. Но не успевает понять, отреагировать: постоянно тискаю и жмакаю. И ещё кое-чем занимаюся... В высоком темпе.
Нет, не то. Отзывается. Но как-то вяло, вымучено. Надо её чем-то... стимульнуть. Ну, не железом же!
И, факеншит уелбантуренный! — я запел. Ей на ухо. Нет, не угадали: "когда я почте служил ямщиком" — не в этот раз.
"Если можешь беги, рассекая круги
Только чувствуй себя обреченно
Только солнце зашло, вот и я
На тебе. Фиолетово-черный
Нам сегодня позволено все
Так круши же себя увлеченно
Ощущаешь? — В тебя я вхожу
Это я. Фиолетово-черный".
— Кричи! Страстнее! Радости больше! Восторга! Ну!
Уверен, что никогда Агнешку не... не любили с песнями. Более того, при всей, мягко сказать, ограниченности моего вокала, она никогда не слышала такой музыкальной манеры.
Воспроизвести чисто голосом "Фиолетово-чёрный", с его мощной гитарой, барабанами, скрипкой... Да ещё бы с экспрессией Кипелова... Но хоть напеть удивительный "дребезжащий" звук... не имея полноценной акустики, повторить хоть фонетику: растянутые согласные — "обречён-н-но", дрожащие гласные: "я-я-я"... заменяя визуальные эффекты тактильными, кусальными и феромонными, подгоняя слова к ситуации. Типа: я — уже чёрный. В некоторых местах. От, факеншит!, сажи и пыли. А фиолетового цвета на "Святой Руси" вовсе нет — не различают его предки в эту эпоху, названия не имеют.
Её жизнь была разрушена моим утренним ударом палашом по бобровому воротнику, её душа — моей проповедью "божьей воли". Чертовщина малопонятной песни, непривычной музыки — добила её окончательно. Срывая последние, от усталости происходящие, ограничители, она начала истерить и, утратив даже ощущение собственной измученности, закричала, воспроизводя мои подсказки:
— А-а-а! Хочу! О-о-ой... Да! Да! Сильнее! О-о-о! Глубже! Ещё! Ещё!
Нет, это совсем не "секс по даосски" с его девятиступенчатым... Девять раз по девять раз девятью шажочками девятикратно... Я об этом уже...
Режим многоствольного отбойного молотка. Шагающий роторный?... Увы, нет у меня ротора. И шагать на этом столе... только шею свернуть. Ну, почему я не осьминог? Лучше — кальмар, у него — десять. Щупальцев, если кто не понял. Это то, чем щупают, судя по названию. Сколько квадратных миллиметров в поверхности женского тела? А микро-метров? Квадратных. А изнутри? И каждый надо... обслужить, обиходить. Поскольку там, на этих квадратных, круглых и сфероконических... нервные окончания. Которые надо... вы точно угадали — надо возбудить. Все вместе, попеременно и гармонично. Вы на рояле могёте? В смысле: по клавишам? Так вот, женщина, хоть бы и на рояле, который, как давно известно — ну очень скользкий инструмент, куда более... полифонична.
А, вы литаврщик? В смысле: тарелками по ушам по отмашке главного? Тогда — в групповуху. В смысле: в ансамбль. Там и... стучите. Не-плотник вы наш.
Ограниченный словарный запас уместных выражений эмоций и восторгов, постепенно разнообразился подсказываемыми мною репликами.
Типа:
— Наконец-то! Первый раз! В жизни! Хороша разница: е...т, а не дразнитца! Ай да е...ало! Не у моего — мочало. Верно я тебя ждала, верно я тебя звала! Лучше у милого на уду, чем в Киеве на столу! Милого удилище милей мужнина говорилища! Ванечка! Ублажитель! От постылого освободитель! Коль головка мужнина без толку болтается, то и голова бестолковая в торбе валяется... Сладко! Ещё! Не хренок с ноготок, абы да кабы, а оглобля дубовая для горячей бабы. Крепче! Сильнее! Ты ныне мне мясные ворота отворил — я те завтра Золотые распахну...
Короткий темп наших движений не позволял строить продолжительных сентенций с предикатами и деепричастными. Всё — на один вдох, вскрик, втык...
Фраза типа: "Великий Князь Киевский Мстислав Изяславич был справедливо обезглавлен, по предварительному сговору, заблаговременно приглашённым добрым молодцом, давно и страстно желаемым Великой Княгиней Агнешкой Болеславовной, молившего оного "Зверя Лютого" тайно и и многократно об избавлении от постылого и сексуально несостоятельного супруга, чего оная княгиня дождалась и ныне вполне наслаждается счастьем, теша своё ретивое в размерах прежде даже не представимых" — озвучена быть не могла.
Интеллектуальное напряжение, вызванное необходимостью работать ещё и сценаристом, звукооператором, режиссёром-постановщиком... и режиссёром-полагальщиком — несколько притормаживало мои собственные синапсы. Но... тысяча вёрст заснеженной Степи — это не только вёрсты, но и дни. Вынужденного воздержания.
Короче: сеанс закончился. Выдав, со страстной хрипотцой, последнюю реплику:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
