Детство

И так страшна девка, а теперича и вовсе личико попятнано. Когда теперя заживёт, да и заживёт ли? Отметины-то колдовская тварь оставила! Воет, дура!

Потом ишшо животные попалися навстречь, и всех ли заметили? Тяжко на душе у народа — много слишком нечисти попалося, так и не прогнать Коровью Смерть-то! Да хорошо — вспомнили про вовсе уж давешний обряд.

Вырыли мужики-то поутру ход подземный — споро, всем миром старалися, это до захода солнца делать надобно. Не время чиниться ни работой, ни чем иным.

Прокопали, да и пропустили через ход тот скотину всю, до овечки последней, до курочки. Коль прошла через Подземный Мир живность, то значица — спряталася от Смерти Коровьей. Так оно должно быть.

— Ой, не справилися, — Брякнула глазливая Опалёниха, — не успели!

И мужик ейный как врезал! И прямо по губам поганым, да с размаху!

Вот ведь дура баба, нешто не понимает? Приманивать-то зачем? Момента не чуйствует!

Всю ноченьку молилися по избам да обряды колдовские творили, християнские. Никто почитай и не спал, окромя детей совсем малых. Успели иль нет? И ясно с утра стало — не успели. Завыли по деревне бабы, уже в голос. Заголосили по кормилицам.

— Не уберегли, — Только и сказал ссутулившийся Иван Карпыч, стоя у входа в хлев, — погибла Беляна-то наша.

Супружница ево, простоволосая, выла над коровой в голос, рядом валялся втоптанный в навоз плат. Кормилица умерла! Аксинья раскачивалася рядышком, стоя на коленях и не отрывая глаз от раздувшейся Беляны.

— Вон! — Озлобился Иван Карпыч, — Вон отседова, дурищи! И без вас тошно!

Накинув на ноги павшей скотины верёвочную петлю, мужик прицепил её к Гнедку, да и поволок, молясь святому Власию и Ящеру одновременно, штоб хоть эту животину не трогали. Иначе хучь в петлю!

— Н-но! — Гнедок, которого рачительный хозяин держал на всякий случай отдельно, на задах дома, напрягся и сдвинул тяжёлую тушу, — Пошёл, родимай!

Бабы опять завыли, и мужик озлился.

— Ишь, зайчиха! — Сказал он гневливо, глядя на выпирающий живот супружницы, — Повадилася рожать мало не каждый год! Всё одно, до весны не доживёт. Скидывай плод!

Восемнадцатая глава

Место под балаганчик я выбрал хорошее. Родник в десятке сажен, да речка в полусотне, притом и подойти к ей можно нормально, а не в грязи увязая и не через ивняк пробиваясь. С комарами, опять же, не шибко так штобы. Терпимо.

Недаром за три дня все ноги истоптал, кругаля вокруг да около даваючи. Бутово с его угодьями, да дачи эти господские, будь они неладны! Самые хорошие угодья лесные под себя забрали. Ну да ничего, нашёл. Не близко, не далёко, а в самую плепорцию.

Дубок раскидистый, низенький. Его, по всему видать, молонья когда-то жахнула, да и расщепила. Ну и вырос он больше в ширину, чем в высоту.

Под ним балаганчик свой и устроил. Крепко! Не то что до конца лета, а и до заморозков жить-поживать можно, да горя не знать. Высоко поднял, чуть не на полторы сажени вверх. Как жерди к поверху привязывал, да как переплетал и лапами еловыми прокладывал, про то и вспоминать не хотца. Раскорячивался так, что чистый цирк, животики надорвать! Одному-то неудобственно, да ишшо и с одним только ножичком, без топора.

Эх! Крепко я пожалел, что денежки мои не при себе хранил, а в комнатке у земляков. Небось у полиции денюжки мои, а у кого ж ишшо? Ну или тех, кто опосля въехал. Нашли небось, если вдруг полицейские чудом каким пропустили. Почти пять рублёв к тому времени накопил, копеечку к копеечке! И на топор бы хватило, и на всё превсё!

Куда ни ткнись вот сейчас, всего не хватает. Топор вот, иголка с нитками, котелок какой-никакой, ножик нормальный. Тоже ведь брал, не подумавши как следоват. Косарь нужон был, косарь! Таким не только рыбёху какую выпотрошишь, а жердину с одного маха перерубишь.

А я, вишь ты, оглупел в городе-то. Привык на Хитровке, что местные ножики таскают, какими не работы работать, а только что сало порезать, ну или человека. Несурьёзные, в общем.

Ништо! Всё равно балаганчик на славу вышел — высокий да широкий! И лежанку сделал почти господскую, а не просто кучу веток на сыру-землю накидал. Рогулек в землю понавтыкивал, да две жердины на них поверху, а после и переплёл, как корзину навроде. Крепко! Ну а поверху травы всяко-разные духмяные, штоб спалося хорошо, да комарьё не тревожило.

Сверху тоже травы свисают — и от комарья, и так, чаю попить. Ну и лечиться, куда ж без этого? Штоб было! Грибы ишшо сушёные: их хоть и рано пока заготавливать-то, но пусть! Можа, лень когда будет выйти да прогуляться чутка за ими, а может, не приведи Боженька, и приболею. А тут кака-никака, а всё еда.

Корзинок ишшо несколько, верши. Смеху ради даже шапку из травы сплёл, ну чистый ентот... абориген! На неё только глянешь, а уже смешно деется! А! Лапти ишшо, не всё ж ботинки трепать? Поберегу! Пока всё босиком хожу, но пусть висит лыковая обувка-то.

Перед балаганчиком навес, штоб костёр дожжём не заливало. Чин-чином! Навес высокий, да широкий, да кострище камнем речным выложено — так, што можно и чайник притулить удобственно, и прутики с грибами иль рыбой пристроить. Плоские каменья рядышком лежат, чтоб заместо сковороды использовать, коли захочется жарёхи-то.

Загородочку сделал, навроде куска плетня — штоб вход отгораживать, когда ветер холодный. Её так — раз! И поставил. Удобно.

Вот так вот посмотришь на всё, и на душе лепо становится. Даже к людям выходить не хочется, ей-ей! Только вот топора не хватает, да иголки с нитками, ну и так — по мелочи всего. Даже без хлебушка и каши обойтись могу. Рогоза там корневища запечь, ишшо чего такого. Хватает!

Другое дело, что неудобственно без топора. Сушняка, его только кажется много. А когда собираешь потихохоньку на одном месте, так и всё — нетути. Сушнины толстые руками да ногами ломать радости мало, а мелочь всякую уже издали таскать нужно. Да и много такого сушняка нужно, соломенного-то. Только кинул в костёр, там пых! И всё, ишшо подбрасывай. Сварить что в чайнике, так сидеть надо, да подбрасывать хворост. Не отойти!

И опять же, без нитки с иголкой к концу лета таким оборванцем стану, что на Хитровке, и то обсмеют!

Копеечку, опять-таки, хотца. Каку-никаку, а денюжку заработать нужно, да не только на топор. Вернуся вот по осени на Хитровку, и што? Место на нарах да хлеба кус, оно вроде и не трудно, но запасец в карманах лишним не станет, а ну как што приключиться неладное? Хучь болесть какая, хучь ишшо што

А одёжку? На зиму-то? Не с прохожих же снимать!?

Вот сижу потому, туески берестяные плету под ягоды. Попервой коряво получалося, но уже приноровился, лепо выходит. Подбираю бересту разного цвета, чтобы вроде как узорочьем по туеску вьётся.

А то ведь што по Хитровке помню, что по ентой... прошлой жизни. Господам, им обёртка нужна яркая. А што там внутри... да тьфу! Черники какой на пять копеек, да туеску берестяному красная цена столько же — это по отдельности. А вместе, так два гривенника отдай, да не греши! Ну а коли туесок узорчатый, так и вовсе. Особливо если барышням такое перед мордой лица сувать.

Вроде и не тяжкая работа, а умаялся весь. Оно ведь только кажется, что самое трудное, так это бересту с берёзы содрать чистёхонько, а потом сиди себе, да и плети. Обычный туесок, то да, а узорчатый? Голову всю поломал, особливо поначалу. Бересту по цветам разложи, да узоры придумай в голове загодя... Головоломка настоящая, ей-ей!

Насобирал с утра земляники, што по второму разу пошла, да черники с княженикой, и ну к дачам! Вот прям штоб туда не суюся, сторожа с собаками тама гуляют. Злые! Перекрыли все дороги, да так, што даже кому на станцию надо — обходите, и всё тут. Стороной, ноги бить через переезд да путя железнодорожные, в кругаля. Известное дело, господа. Што хотят, то и делают — хучь поперёк закона, хучь поперёк правды.

Кручуся вокруг да около станции с туесами своими, да народ высматриваю. Ага! Парочка из господ, молодые совсем ишшо. Тока-тока повенчалися, похоже. Идут — фу ты ну ты! Он ея за талию держит, она вся так жмётся, что мало голову на плечо не кладёт. Тьфу! Срамота!

Сразу не лечу, штоб настроение романтическое, значица, не сбивать. Закружил вокруг да около, на глазах мелькаю. Шляпу свою травяную заместо картуза — раз! Оно ить смешно, да и пусть, зато глаз за несуразность такую цепляется.

— Как хорошо, Котя, как хорошо! — Воркует молодуха, ну чисто голубка, ничего по сторонам не замечает, — Право, думается порой, что всё это чудо мне только снится. Как ласково смотрит на нас солнце с небес, каким уютом и негой тянет от нашего бутовского леса. А телеграфные столбы? Они, Котя, оживляют пейзаж, придают ему неизъяснимое очарование. Будто говорят, что где-то там, вдали, есть всё же цивилизация, что мы не одни с тобой в целом свете.

— Да, солнце моё, — Ответствовал супружник, перехватывая ея ручку, и как принято у господ — целуя. И какой интерес только? — Какие, однако, у тебя руки горячие! Это, верно, от того, что ты волнуешься, солнце моё... Что у нас к обеду сегодня затеяли?

— Ботвинья да цыплёнок. На двоих нам этого будет довольно, а к вечеру Салтыковы обещали подвезти из города балык.

— Ягодок не желаете, господа хорошие? — Почуйствовал момент я, влезая со своими туесами.

— Ой! — Молодуха прикрыла рот ладонью и засмеялася — нарочито так, вот ей-ей! Будто колокольчики хрустальные позвякивают. Небось училася такому не один год — вона как супружник молодой сомлел! На такие вот ухватки девки нас, мущщин, и ловят!

— Какой мальчик смешной! — И снова хихикает, — Котя, посмотри у него ягоды.

— Вот, господа хорошие, — Подосовываю им под носы туески, у меня как раз для такого што-то вроде корзины низенькой сплетено. Низ прутяной, боковины берестяные. Голову ломал, пока придумал. Зато и смотрится лепо, а делов на час работы, — Земляника — отборная вся, один к одному! Черника — спелищая, да не давленая. Княженика. Побалуйте супружницу свою распрекрасную!

— И почём?

— Полтинник за туес! — Вижу, што глаза его округляются, — А хотите, трёшку за всё? Все туеса, да с подносом вместе!

— И шляпу! — Смеётся молодка, заливаясь колокольчиками.

— И-эх! Умеете вы торговаться, госпожа хорошая!

— Н-да, — Господин только качнул головой, — ну тогда давай-ка, дружок, донеси это всё до дачи.

А мне тово и надо! Я хитрость енту, маркетингом называемую, долгохонько придумывал. Сперва полтинник, вроде как для торговли, а потом трояк за всё. Оно ить многие купят, а надо иль нет, уж потом думать будут. Цена-то ведь в самую плепорцию, ну может чуточку самую повыше. Зато вот с ентим... в голове всплыло новое слово... подносом! И шляпой.

Сразу всё и продал, да цены не сбиваючи. Во как!

Сторожа пропустили, только собак на поводках подобрали, да косилися в мою спину недобро. Оно это... профессиональный перекос, во!

За господами я шёл, только глазами туды-сюды... антиресно же! Дорожки повсюду, лавочки стоят, фонари самонастоящие на столбах. А дома, вот ей-ей, неважнецкие!

Вот посмотришь издали — богато. В два етажа все, да с верандами и балконами, да резьбы всяко-разной много, окрашено ярко. А щели в стенах отсюдова вижу, к домам не подходя.

Летние клетушки как есть, холоднички. Сразу видно, што внаём дачи, а не хозяйские.

Держать меня не стали, чай не в гости зашёл! Получил трёшницу, да и пошёл вовсвояси. В лавку было зашёл, но цены здеся! Дешевше в Москву за топором и иголками съездить.

Неподалече от перрона меня уже ждали.

— Расторговался? — Вежественно поинтересовался один из троицы, цвикнув слюной через зубы на пыльную дорогу. Все мои годки примерно, ну да известно — кто постарше, вовсю уж в поле с родителями.

— А то! — И цвикаю в ответ, на Хитровке такому чуть не поперёд всего обучаешься.

— На чужое место влез, — Выступил второй, широкомордый, сжав кулаки.

— И што? — Снова цвиркую, прям вот под ноги.

— Оштрафуем тебя, — Заухмылялся старшой, — на всё что есть!

Н-на! Чего ждать-то?! 'Нежданчик' в подбородок, хучь даже и слабый, он лучшей всего работает. Сидит вот, глазами луп-лупает.

А я тут же второму с ноги пыром, да в пузень! Уклонился от неуклюжего замаха третьего, прыщеватого, да и добавил пырнотому уже по уху. Сверху чуть, да всем почитай весом. Лежит!

Прыщеватый отскочил и ну за каменюку!

— Положь! Я тоже в эти игры могу играть!

Послушался, только глазками злобно пялится, да угрожать пытается.

— Да мы тебе встретим ишшо!

— Встретили уж! Троих на одну руку намотал, тоже мне — вояки грозные, бояки смелые! Ну, подь сюды!

— Нет уж! — Прыщеватый отскочил и засмеялся, как залаял, — Ты думал, только нам дорожку перешёл? Мы, бутовские, с дач кормимся! Наша-то земля была, и даж в договоре прописали, что только мы теперича могём с дачниками торговать. Так-то! Ты всей деревне дорогу перешёл!

Мне ажно тоскливо стало — как представил себе взрослых парней, да с дубьём... и ведь забьют! Я бы, вот ей-ей, забил! Штоб не повадно. А то одного пропустишь так с ягодами, так через неделю уже пятеро чужинцев будет, а ты сам и родные твои к весне все деревья окрестные от луба зубами зачистите. Так вот!

Прав он, вот ей-ей! Но и отступать нельзя, значица. Иначе всё, бросать балаганчик-то придётся.

— А неча! Чем словами сказать, штраф какой придумали! Ты кто? — Сажуся на корточки перед приходящим в себя страшим из троицы, — Урядник? Ишь придумали чего, людёв грабить! Не на тово нарвалися!

— А на ково? — Уже мирно спросил старший, не отодвигаяся.

— На тово! Я в Москве за лоскутников, што на Трубном, в стенке застрелищиком выступал! А там годков моих побольше будет, чем народу во всём дачном посёлке, да с окрестными деревнями. И не проиграл ни разу, так-то!

— Иди ты!? — Взгляд опасливый, но видно — поверили. И так это... чуть не лестно им теперя. Одно дело — проиграть втроём одному, вот где стыдобища-то! Другое — пусть и втроём, но одному из первых московских кулачников. Среди годков, канешно. Оно не то што бы почётно, но уже и не зазорно.

— Сам иди! Коньком прозвали, потому как кулаком лупасю, как копытом.

— Ну, можь и так, — Старший подтрушивает, но виду не показывает, — но от своих слов не отказываимся! Дачи, то наши угодья, исконные.

— Токмо ягоды?

— А што?

— Приду коли поговорить, так дубьём не встретите?

Переглядываются. Морды задумчивые, но видно — енти врать не станут, не приучены. Отлупить, хучь и до смерти — легко. А врать не умеют, да и учиться не хотят.

— Нет, — Наконец говорит старшой, прочие кивают вразнобой, — Приходи. Спросишь Гришку Кузнецова, проводят.

— Ну, ждите.

Девятнадцатая глава

Вскинулся с лежанки так, что чутка не слетел. Сижу, дышу тяжко да сердце колотится как после бега.

— Пошто не упредил? — Лицо Сашки Дрына перед глазами, как вживую. Каждую ночь почитай снится такое, всяко-разное. А как упредишь-то! Знал бы, сам... и-эх!

Встав босыми ногами на рогожу, жадно пью из чайника, подвешенного к поверху — штобы мыши не забралися. Сплюнув несколько попавших в воду жучков да мошек, напился до того, что чуть живот не лопнул.