Красная книга. Черновик

Александр Владимирович, благоразумно промолчал, хотя в голове у него бушевал шквал мыслей — с одной стороны, как можно было доверить дипломатию, человеку, который столь порочен, с другой стороны — нельзя же, походя, выкладывать такую информацию первому встречному, как сделал это Мещерский, который явно преувеличил "известность" Ламсдорфа в определенной сфере.

Между тем, перейдя на французский, который Литвинов хоть и знал, но понять не мог, видимо какой то диалект, князь и Бютцев , перекинулись быстро несколькими фразами.

Их разговор, прервал официант, который занес ранее заказанную еду.

В дальнейшем, беседа ничем не напоминала, столь острое ее начало. Мещерский довольно живописно описал последние новости света, посетовал о финансовых сложностях этого года, вызванные так и не разрешенным таможенным конфликтом с немцами. В свою очередь Бютцев, на правах старшего, живо рассказывал о необычных традициях персов, ну а на долю отставного ротмистра и в непонятном статусе дипломата, остался рассказ о его путешествии на шайтан-машине (как метко окрестил ее Бютцев) по пригородам Одессы.

Сославшись на срочные дела, Мещерский быстро покинул 'персов', мило со всеми попрощавшись.

Вскорости, вечер закончился.

Каково было удивление Литвинова, когда буквально на следующее утро, его вызвали вниз, где дежурный адъютант, передал ему, что на четыре часа на него заказан пропуск в Гатчинский Дворец. И это в воскресенье то!

Не теряя времени, и даже не позавтракав, Александр быстро добрался до Балтийского вокзала. Творение архитектора Кракау, прототипом которого был Восточный вокзал Парижа, встретил его теплом — левый царский флигель обогревался, и можно было быстро перекусить, для отправлявшихся в Гатчино в резиденцию. Знакомых молодой человек не увидел, поэтому всю дорогу проехал в одиночестве.

Гатчино встретило его новым вокзалом, которого в период его службы не было. Как позднее узнал Александр, прежнее здание было снесено, потому, как якобы загораживало вид царю на кирху и смотровое поле. Впрочем, когда об этом узнал сам император, он был не меньше удивлен, так как надобности в осмотре кирхи не испытывал.

Всех прибывших во дворец, встречал уже специальный экипаж, который за пять минут домчал до Гатчинского дворца, куда после успешного покушения на отца переселился тогда молодой Александр III.

Все-таки Гатчино, контролировать было легче, чем людный Петербург, где после убийства Александра II, тут же созрел заговор и на его наследника. 170 кирасир и казаков ежедневно выходило нести дозор, а кроме того, множество полицейских вокруг, создавали ощущение, скорее тюрьмы, чем парадиза.

Вот и для того чтобы попасть во дворец, посетителю надо было предъявить специальный билет, который сличали с фотографическим изображением посетителя

С другой стороны, с течением времени, строгости становились меньше, и ранее закрытые калитки в многочисленные парки были открыты, чтобы местные жители, по словам царя 'не лазили через забор, им так неудобно'.

Хотя в распоряжении царя был целый дворец с более чем 500-ми помещениями, Александр III выбрал всего несколько комнат не на первом и третьих этажах, а на втором антресольном, что поначалу (да и в последующем) приводило в ужас близких царя.

По сравнению с Зимним Дворцом ( да и иными дворцами императорской фамилии), высота потолков была низкая — пожалуй, такие потолки можно увидеть у челяди в господском доме, да в съемных дешевых квартирах на верхних этажах. Александр III, с его 190 см и тучной фигурой, был явной доминантой в любом из таких помещений, так как потолки не дотягивали и до трех метров.

Возможно, кому-то эти 'антресоли' и казались не естественными, но только не российскому самодержцу. А, как известно, все остальные мнения, кроме, возможно, императрицы, ему были безразличны

Приемная, в которой собирались, те, кому назначено, располагалось у Мраморной лестницы.

Не найдя, чем себя занять, Александр сделал вид, что осматривает картины, которыми обширно была украшена приемная.

Где то через четверть часа, спустился камердинер, и объявил , что Его императорское Величество изволит принять дипломата

Личные покои , а именно коридор, Императора и его семьи не поражали воображение: на стенах картины передвижников, мебель скорее богатого мещанина, чем дворянина.

Рабочий кабинет, Самодержца Всероссийского был не очень просторным.

Главное место в кабинете занимал рабочий стол с синим сукном, повернутый к окну, в простенок между окнами. Над столом — лампа с матерчатым абажуром. В кабинете стояли еще один стол, диван и два массивных кресла. Видимо, двигаться по тесно заставленному кабинету приходилось с осторожностью, поэтому князь Мещерский сидел между столами на деревянном табурете по форме напоминающий бочку.

Александр III сидел напротив и видимо между ними был приятный разговор, так как царь искренне заливался смехом.

Царь, по обыкновению был очень скромно одетый, конечно, в военной форме, но форма эта была уже более или менее поношенной. Лицо его страдало одутловатостью, и кажется он еще больше полысел (хотя свою пышную шевелюру он потерял из-за перенесенного тифа) по сравнению стем, когда его видел последний раз Литвинов.

Как только Александр вошел, Самодержец Всероссийский подошел своей тяжелой поступью к нему, слегка похлопал по плечу, сказал:

— Мне тут князь Мещерский, дивную историю рассказал: как вы с коллегами вашими англичанке их же merde продали. Достойно, достойно!,— смахнув выступившую слезу из глаза, продолжая смеяться, продолжил царь.— Признаться, первый раз подобную историю слышу.

— Так что случилось, князь, зачем этих молодцев вызвали в Петербург? Продолжали бы они в Персии так развлекаться, глядишь и толк бы больше был..

— Толк то был... Я с посланником встретился, с бароном Бютцевым, которого вы отмечали по работе на Дальнем Востоке, так он говорит, что добились они за короткий срок, согласия от шаха на постройку железки до Индийского океана. Осталось только построить, и все что западнее нее — наше. Ну и путь в Индию — сократиться втрое. Но по каким то причинам, наш любезный граф Ламсдорф, этим успехам вовсе не рад, и даже, судя по всему, очень недоволен. И этих молодцов, он намеревается побыстрее упечь далеко и надолго, чтобы в министерстве говорили о них тихим шепотом молодым сотрудникам, как страшную историю.— немедленно ответил Мещерский

— М-да, разберемся... — промолвил Александр III.

После этого он сел, и что-то медленно, но четко написал в своем дневнике. Литвинов обратил внимание, что перо было уже старое и сточенное.

Закончив писать и присыпав песком, о чем то задумался.

Встал, медленно прошелся до другой стороны кабинета, открыл секретер и достав коробочку, торжественно вручил ее опешившему Литвинову

— За службу!, — А с графом Ламсдорфом я поговорю...

— Рад стараться, Ваше Императорское Величество — по армейски выпалил Литвинов.

На выходе, Александра ждало еще одно испытание.

— Аккуратнее, господин поручик Литвинов!— услышал награжденный.

Будучи в совершенном кейфе, он потерял ощущение реальности, и чуть не налетел на цесаревича, который поднимался по узкой лестнице, тогда как Литвинов спускался по ней.

— Ваше Императорское Высочество,— смутился Александр, — прошу прощения.

Цесаревич Николай Александрович, изменился, с тех пор, когда бывший гусарский гвардейский поручик, вместе скакал с ним по царскосельским полям.

Наследник сильно возмужал — теперь это был не юноша, а молодой мужчина: с гордой осанкой, и сильно развитой для своего роста мускулатурой. Через его рыжевато -блондинистые волосы были заметны два шрама (один начинался за ухом, переходя в затылок, другой — короткий у начала лба с правой стороны), полученные в Оцу, которые хорошо зарубцевались, и нисколько не уродовали Цесаревича. Еще одним нововведением, стала еще окончательно не сформированная короткая борода, которая делало лицо цесаревича не столь юношески округлым.

Злопыхатели, говорили, что Николай Александрович, недалек умом, а попросту простоват. Скорее всего, их вводили в заблуждение большие голубые глаза наследника, которые придавали ему чрезвычайно кроткий вид, а возможно — негромкий голос, что принималось за нерешительность. Однако, наследник имел очень хорошую память, и поэтому, внешние показатели недалекости, играли роль ширмы: ведь даже не обладая острым умом, но помня, результат доверия, можно было сказать, что 'шанс есть у всех, но только один'. Ну а манера 'soft power', особенно на контрасте с манерой отца, вызывало еще большое заблуждение.

— Получив от Его Императорского Величества высочайший подарок, шкатулку, замечтался. — продолжил извинения Александр.

— Вы, как то из столиц, пропали после отставки, не видать — то ли с укоризной, то ли констатируя факт, начал разговор Николай.

Видно, день был скучный, а царь не каждого отдаривал личными подарками — во внутренней табели о рангах, проще было второстепенный орден получить, чем из рук царя хотя бы пепельницу.

Понимая, к чему клонит собеседник, Александр, между тем был в сложном положении — неясно, можно ли было распространяться по персидским делам, не повредит ли это дальнейшему делу. Решив, что если цесаревич заинтересуется, он может уточнить у Императора, поэтому постарался в нескольких словах удовлетворить любопытство, однако не раскрывать суть награждения.

— После вынужденной отставки, друзья рекомендовали обратиться в чиновники, подвернулась должность в Восточном департаменте — как раз по профилю, и чтобы хандру стряхнуть. С удовольствием принял предложения, и не прогадал — удалось пару раз быть полезным, героических поступков не совершил, но пару раз оказался на коне в прямом и переносном смысле. Сейчас вот вернулся, после приема ожидаю отпуска и нового назначения.

Дальнейший разговор, из-за которого Александр даже вспотел, прервал камердинер, вежливо напомнив Наследнику, что отец его уже ожидает.

Быстро раскланявшись, Литвинов выскочил в гардеробную, принял свое пальто, и не надевая его — выскочил во двор.

Полный эмоций, он как юнкер-мальчишка, зачерпнул полную ладонь снега с сугроба, и растер им лицо. Он понимал, что колесо судьбы повернулась, и та черная полоса, что началась шесть лет назад, успешно закончилась.