| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
‒ Лампочку сейчас же вкрутить! Как выкручивали, так и вкручивайте!
Высоченный, под метр девяносто, Ломов садится на корточки, ему на шею взбирается лёгкий вёрткий Сэм. Секунда ‒ и вот он уже крутит лампочку под потолком. Безжалостный свет заливает туалет, заставляя всех сощуриться.
‒ Построиться вдоль стены! Светлана Афанасьевна, проследите.
Директриса врывается в опустевший туалет и быстро осматривает его понизу, затем выглядывает в окно и изучает двор. Шеренга замерла не дыша.
‒ Так... ‒ Тыблоко вразвалочку выходит из туалета и подводит итог налёта: ‒ Курили!
Парни с облегчением выдохнули, вдохнули и начали переглядываться.
‒ Соколов, ‒ остановилась директриса передо мной, ‒ а ты что тут делал?
‒ Вы не поверите, Татьяна Анатольевна, ‒ проникновенно говорю, ‒ писал...
‒ Курил? ‒ буравит меня взглядом.
‒ Не курю. Вообще, ‒ отвечаю со спокойным достоинством.
Ещё секунду она пристально изучает меня, потом разрешающе махает рукой:
‒ Иди.
Делаю несколько шагов и притормаживаю за спиной завуча.
‒ Кто ещё не курил? ‒ спрашивает Тыблоко.
Ребята тоскливо вздыхают и молча переминаются.
‒ Что, все курили? ‒ не поверила директриса.
‒ Ну это вы зря, ребята, ‒ вмешиваюсь я. ‒ Очень вредная привычка. Меня папа в анатомичку водил...
Делаю микропаузу. Тыблоко, уже обернувшаяся, чтобы послать меня подальше, заинтересованно прислушалась. Возвращаюсь на пару шажков назад и продолжаю:
‒ У обычного человека лёгкие мягко-розовой окраски, приятного цвета. А у курильщика в лёгкие как будто вдули угольную пыль, цвет даже не чёрный, а антрацитовый. Представляете, как тяжело сквозь угольную пыль кислород качать?
‒ Вот! ‒ воодушевлённо восклицает Тыблоко, задрав палец к небу. ‒ Слушайте, обалдуи!
‒ Да, Татьяна Анатольевна, скажите им, что лучше пить, чем курить!
‒ Верно! ‒ Директриса рубит воздух рукой и, вздрогнув, замирает.
Вижу, как толстый загривок наливается краснотой, и она начинает медленно переступать, разворачиваясь ко мне с грацией главного калибра линкора. Торопливо пячусь, уж больно она бегемота в ярости напоминает, пусть даже карликового, затем разворачиваюсь и срываюсь с места.
‒ С-с-с-соколов!.. ‒ несётся рёв вослед, но я уже за поворотом, далеко от места экзекуции, мчусь как ветер по полутёмному коридору, лицо раздирает довольная ухмылка.
Забегаю на лестничную площадку и замираю, с досадой прислушиваясь к задорно летящему "Sunny" в исполнении "Бони М". Неожиданная жалость к себе стискивает горло... А ведь у меня на этот вечер были совсем другие планы. Облокотившись на перила, с печалью смотрю на исчезающий в темноте пролёт. Голова пустая, ни одной идеи, как выправить ситуацию. В зале тем временем стартовало заводное "Hafanana" Африка Симона. Задумчиво покусываю губы: надо что-то решать, пока идут быстрые танцы.
Блин, ну что за непруха! Ну что ей стоило подумать и взять другие туфли! Обида всколыхнулась с новой силой, и я начал решительно спускаться к гардеробу. Успел дойти до следующего пролёта, и тут меня пронзила неожиданная мысль, да так, что от досады сначала со всего маху шлёпнул ладонью по стене, а потом ещё немного постучался о холодную твердь лбом.
Идиот! Нет, ну точно идиот! Сейчас у средней горожанки на выбор два бюстгальтера ‒ белый и чёрный. С чего я вообще решил, что у восьмиклассницы есть выбор туфель?!
С облегчением улыбаясь, я прохаживался взад-вперёд по площадке. Ну да, виноват, не сообразил сразу, зря наехал. Надо извиняться. Теперь ‒ легко и с удовольствием. Уф... Хорошо-то как.
Наконец решаюсь и, перепрыгивая через ступеньки, взлетаю на третий этаж. Под обольщающие интонации "Баккары" захожу в зал и оглядываюсь.
В приглушенной полутьме вдоль стены боязливо жмутся мальчишки, отчаянно пытаясь придать себе вид поуверенней. Получается не очень. У окон, сбившись в кружки, щебечут девчата, время от времени прошивая быстрой очередью взгляда шеренгу ростовых мишеней напротив. Небольшое число храбрецов, вызывая у остальных восхищение пополам с плохо скрываемой завистью, топчутся в центре зала: парни довольно неуклюже, девчонки, напротив, вполне себе грациозно. Пластика у них в крови, понятное дело. Паштет дёргается рядом с Иркой ‒ ну хоть у него всё в порядке. Хм... Тома тоже танцует, вполоборота ко мне. Меня остро укололо недовольство: я там страдаю, понимаешь, а она веселится.
Ладно, сам виноват. Прислушиваюсь к песне ‒ вроде бы последний куплет ‒ и направляюсь к цели, чувствуя, как ко мне прикипели десятки заинтересованных взоров. Щеки начинают гореть, сердце бешено колотится где-то в горле. Яся, заметив моё продвижение, наклоняется и что-то коротко шепчет Томе на ушко. Звучат последние ноты, и мы встречаемся глазами. Делаю два последних шага и, приподняв руки, говорю самые важные слова:
‒ Я был неправ, извини.
Кружимся в медляке под хрипловато-чувственный голос Джо Дассена. Вокруг танцуют "по-пионерски": у девушек руки вздёрнуты, как у богомола, локти надёжно разделяют обоих, а ладони на плечах фиксируют партнёра на приемлемой дистанции. Впрочем, есть и исключения: некоторые пары слиплись между собой так, что хочется смущённо отвести взор, дабы не мешать людям заниматься важным для обоих делом. Я же по привычке встал в позицию с откинутой вбок одной рукой и второй ладонью на талии партнёрши, и теперь мы собираем недоуменные взгляды соседних пар.
‒ Кстати, я нашёл решение своей проблемы. ‒ Чуть запрокинув голову, безуспешно пытаюсь добиться того, чтобы наши глаза были на одной линии. ‒ Обещаю вырасти к осени. Буду выше тебя... если без каблуков.
Легко такое говорить, помня, как за лето перед девятым классом рванул на двенадцать сантиметров.
‒ Не выше, а длиннее, ‒ усмехнулась Тома.
‒ Томочка, у нас экзамен по геометрии в этом году, а ты до сих пор не запомнила, что если в высоту ‒ то выше. Длиннее ‒ это если мы оба ляжем.
‒ Никуда мы ложиться не будем. ‒ Щеки девушки слегка потемнели. Подумав, добавила спокойнее: ‒ И всё равно длиннее!
‒ Ладно, согласен. Готов перейти на неевклидову геометрию. Первый пункт аксиоматики ‒ я буду длиннее тебя по всем осям. Видишь, как легко договориться со мной по наиболее важным для тебя вопросам?
Медленный танец, к моему огромному сожалению, быстро закончился, и грянула энергичная "Санта Эсмеральда". Девчонки, собравшись в кружок, подпевали весёлым хором. Я смело затесался в их ряды и старался наработать прихваченное умение. Хип-хоп и поппинг я признал слишком революционными и отложил на будущее, а вот встраивание элементов шаффла в полотно школьной дискотеки мне показалось вполне уместным. Даже с учётом моей неловкости что-то начинает уже получаться ‒ невесомо скольжу над полом лунатической походкой, ощущая себя в перекрестье заинтересованных взоров.
‒ Что-то ты здорово разошёлся, Дюш, ‒ задорно бросает Женька в лихом развороте.
‒ Легко на сердце от песни весёлой, ‒ парирую я, подмигнув.
И правда легко. Очень.
Глава 6
Понедельник 28 марта 1977 года, вечер
Москва, Старая площадь
Хозяин этого кабинета настолько скромен, что во внутреннем телефонном справочнике ЦК КПСС он ‒ единственный, чья фамилия не печатается. Простая строчка "зав. сектором органов КГБ" в разделе отдела административных органов ЦК КПСС ‒ и всё. А вот власть у него ‒ колоссальная. Именно он принимает окончательное решение о кадровых назначениях в Конторе, визируя или не визируя, такое тоже случалось, решения Андропова. Сюда, в этот кабинет, руководители управлений и служб КГБ обязаны дублировать все важные сообщения и особенно сигналы, чтобы партия могла уверенно контролировать покорность органов.
И не важно, что председатель КГБ входит в Политбюро и неоднократно проверен на преданность и партии, и Генеральному секретарю. Не важно, что он обложен замами, Цвигуном и Циневым, преданными лично Брежневу. В системе есть ещё один важный противовес, который бдит, выслеживая малейшие признаки бонапартизма и нелояльности.
За полчаса до конца рабочего дня в этом кабинете раздался звонок секретарши:
‒ Николай Ефимович, к вам офицер фельдсвязи.
‒ Пусть заходит, ‒ бросил он в трубку и привычно убрал документы в папку.
Тяжёлая дубовая дверь приоткрылась, и на пороге возник знакомый подполковник с оливковой сумкой-баулом в левой руке.
‒ Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, ‒ чётко откозырял он.
‒ Проходи давай. Что там у тебя в "Феде" для меня?
‒ Пакет из шестёрки ОТУ, ‒ доложил, сдержанно улыбнувшись, фельдъегерь и достал из "вечной" сумки светло-зелёный конверт.
Николай Ефимович неторопливо проверил целостность, прочёл квитанцию, хмыкнув на метке "срочно", поставил время и расписался.
Когда за визитёром закрылась дверь, он ещё немного посверлил взглядом лежащую на столешнице доставку, но так и не смог придумать причину, по которой служба перлюстрации использовала столь необычную для неё пометку "срочно". Как назло, в голову лезло только что-то непотребное из анекдотов про Штирлица. Ещё раз невнятно хмыкнув, Николай Ефимович аккуратно отстриг ножницами край конверта, извлёк вложение и, развернув первый лист, прочёл.
Совершенно секретно,
фельдпочтой, срочно
председателю КГБ при Совете Министров СССР
Копия: заведующему сектором органов КГБ
отдела административных органов ЦК КПСС
(для сведения)
СЛУЖЕБНОЕ ПИСЬМО
Настоящим докладываю, что 28 марта в 15:25 контролёром перлюстрации почтовой корреспонденции прапорщиком ГУСЕВОЙ А. И. при проверке корреспонденции, направленной по адресам списка 3, обнаружено вложение (Приложение 1), содержащее признаки государственной тайны.
Письмо отправлено 25 марта из г. Ленинград, обратный адрес указан.
Адресат письма ‒ начальник ВГУ КГБ генерал-лейтенант ГРИГОРЕНКО Г. Ф.
В соответствии с п. 23.4 инструкции 09/сс-69 доставка письма приостановлена. Прошу указаний относительно дальнейших действий.
Начальник 6 отдела ОТУ КГБ
полковник Виноградский В.Н.
28 марта 1977 г.
Отложив служебное письмо в сторону, генерал взялся за приложения.
‒ Чёрт, ‒ пробормотал, наливаясь краснотой после второго абзаца. ‒ Чёрт, чёрт...
Возбуждённо покачиваясь в кресле, дочитал до конца и, закрыв глаза, откинулся на спинку, впрессовывая текст в тренированную память. Через минуту встрепенулся, медленно прочёл ещё раз и потянулся к телефону:
‒ Алена, сделай чайку покрепче.
Затем набрал ещё один номер:
‒ Мурзик, это я. Задержусь сегодня... Угу... Да... Хорошо... Да, целую.
Подошёл к окну и, незряче глядя с четвёртого этажа на Старую площадь, поводил ладонью по холодному стеклу. Покосился в дородную спину уходящей секретарши, вернулся в кресло и опять начал медленно вчитываться, нервно постукивая обгрызенным торцом карандаша по столу и время от времени звучно прихлёбывая из большой глиняной кружки горячий чай.
Вот оно. Об этом его инструктировали в семьдесят четвёртом, сразу после назначения на должность. Брежнев и Суслов неторопливо и обходительно вели в течение двух с половиной часов беседу о том о сем, и, когда уже казалось, что разговор заканчивается, вдруг без всякого стука открылась дверь и на пороге возник незнакомый старик. Уверенно прошёл к столу, медленно опустился в кресло напротив и, как-то сумев сидя вытянуться в кресле по стойке "смирно", замер.
‒ Это товарищ Янис, ‒ представил его Суслов. ‒ Он руководит оперативной работой Комитета партийного контроля и является вашим куратором от лица высшего партийного руководства. Всегда помните самое главное, Николай Ефимович: прежде всего, вы ‒ солдат партии. Всё остальное идёт после этого. Если увидите что-то особо, подчеркну (на этом слове Суслов чуть наклонился вперёд, пристально глядя глаза в глаза, и ткнул указательным пальцем вверх) ‒ особо! ‒ тревожное или особо необычное, вы должны сообщить об этом своему куратору. О мелочах и повседневной текучке по этому каналу сообщать не надо. Это устный приказ, о котором кроме нас четверых будет знать ещё только товарищ Пельше. Всё, больше никому. Подробности взаимодействия вы обсудите с Янисом без нас.
Брежнев энергичным кивком подтвердил сказанное и добавил со значением:
‒ Мы рассчитываем на вас, Николай Ефимович. Удачи.
Попрощались и ушли, оставив его наедине с человеком, от которого всё ощутимее веяло холодком лёгкого безумия. Генерал, прошедший всю войну, Корею и Вьетнам, не боящийся ни чёрта ни бога, внезапно понял, что забыл дышать.
С минуту они молча осматривали друг друга. Автоматически включилась привычка оперативника составлять портреты и психологические профили объектов: усыпанная пигментными пятнами лысина подёрнута бесцветным старческим пушком, вытянутое костистое лицо со звёздочкой старого шрама на правой скуле, тонкие бескровные губы и фанатично светящиеся холодные светло-голубые глаза. И выправка не изменилась после ухода лидеров ‒ ещё одно мелкое указание на то, что немощь умело аггравируется.
Потом Янис слегка улыбнулся, отчего его рот ощутимо перекосило влево, и сказал неожиданно густым голосом:
‒ Начнём, пожалуй...
Хозяин кабинета кивнул своим мыслям. Да, это тот самый случай, тревожный и необычный, выбивающийся из рамок обыденной рутины Конторы. Прокрутил в голове инструкцию и сел за стол переписывать рапорт и приложение. Затем, закрыв документы в сейфе, направился в "буфет N1 от столовой N1".
Ввиду вечернего времени в цековской столовой было малолюдно. Николай Ефимович взял ломоть тушёной телятины с грибным соусом, отварной картофель, обильно политый растопленным сливочным маслом и щедро присыпанный рубленой зеленью, румяный пирог с яйцом и капустой и клюквенный морс. Протолкнул поднос к кассе и негромко пожаловался кассирше:
‒ Эх, Тоня, так грибков солёненьких иногда хочется ‒ и нет. Сейчас бы белых груздочков солёных, с чесночком и сметаной...
На мгновение пальцы кассирши замерли над кнопками. Чуть пригнувшись, она метнула поверх своего агрегата короткий выцеливающий взгляд, став на миг похожей на ту себя прежнюю, гвардии сержанта пятой ударной, охотящуюся под Харьковом на вторую сотню фрицев, до того как осколок шального снаряда оторвал ей по колено левую ногу.
‒ С вас пятьдесят семь копеек, ‒ подвела, опустив глаза, итог.
Ещё через одного посетителя она, оставив подмену "на пару минуток", неторопливо похромала в туалет. На обратном пути перед входом в зал остановилась у висящего на стене телефона, набрала заученный четырёхзначный номер и негромко сказала в трубку:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
