25. Социо-пат: Наивное бунтарство

— Да о том, — она подобралась, приподнимаясь. — Ты хоть понял, насколько сильно ранил свою японскую обожательницу? Она ведь ждала от тебя очередного пробивания лбом стенки. Ну, как ты меня выкидывал с лестницы, воровал детей, спасал секс-рабынь — помнишь?

— И что?

— То самое. На тебя совсем непохоже быть аморфно-безразличным. По крайней мере, в моих глазах. Но, судя по реакции Канзаки, ты нечасто сидишь в трусах и тапочках без дела. Я сама, если честно, слегка разочаровалась. Я думала, у тебя есть план.

— План, — у Сэма дернулся уголок рта. — Все всегда строят планы. Как будто, черт побери, могут видеть будущее. А я никогда их не строю.

— Как же ты живешь? — фыркнула Анна.

— Я импровизирую, — он снова отвернулся.

— Наверное, срабатывает иногда, — в ее голосе слышалась насмешка. — Но в этот раз импровизация завела несколько не туда, согласись. Сначала убил не тех, кого можно, потом получил на свою шею целый выводок женщин, а теперь еще и откушал вашего снадобья для трикстеров. Я все перечислила, или есть еще какая-нибудь проблема, которую сразу не заметишь?

— Еще за нами теперь идут по пятам и свои, и чужие.

— А, точно, — она лукаво прищурилась. — Импровизация не задалась, верно?

— Раз на раз не приходится, — сказал Сэм совершенно серьезно.

— У тебя, может, и не приходится, — Анна нахмурилась. Скрашивающее скуку переругивание не задалось, Ватанабэ оставался холоден и невыразителен. Теперь ее и в самом деле пугало это его настроение. — Но ты не один. Я, знаешь ли, исключительно по доброте душевной не бегу, больно стукнув кого-нибудь из вас. Так будь любезен, плати за мое миролюбие и поступай как мужчина.

— Как мужчина, — тяжело повторил Сэм. — Да, как мужчина. В том-то и проблема.

— Проблема? — не поняла она.

— Я, похоже, никудышный мужчина, — он говорил, стоя вполоборота к ней, но даже в профиль казался поникшим, слабым. Казался лишившимся всего, с чем Анна привыкла ассоциировать Сэма Ватанабэ. И столько горечи, столько искренней боли было в его словах, что ей окончательно расхотелось острить. — Все время пытаюсь сделать так, как нужно. Но никогда не получается. А знаешь, почему?

— Почему? — тихо спросила Анна.

— А посмотри на себя, — он неожиданно обернулся и посмотрел ей прямо в глаза. — Почему, по-твоему, мы сидим и разговариваем о таких вещах?

— Потому что мне не спится, — она окончательно выпрямилась, насколько это было возможно в кресле. Захотелось отвести взгляд.

— Ага, конечно, — на лице Сэма появилась усмешка, в которой не было ни капли веселья. — Потому что тебе не спится. Поэтому ты, хоть и напоминаешь, но не бежишь. И поэтому прямо сейчас ты не свернешь мне шею.

— Не искушай, — произнесла Анна, но за бравадой не получилось скрыть смущение.

В самом деле, почему она сидит и мирно беседует с Ватанабэ? Разве они не враги? разве не Сэм похитил ее, разлучив с Октавианом? И почему она так умилялась его женщинам и причудам? Полагалось их ненавидеть, опасаться, стремиться обмануть и сломать всех этих прихвостней Синода.

Но она даже не думала о силовом завершении их знакомства. Впервые услышав Сэма в том баре, Анна сразу поняла, что больше не будет убегать. Так почему?

— А я знаю, почему, — он отпустил перила и выпрямился, болезненно выдохнув. Затем Сэм повернулся и на шаг подступил к креслу, где сидела собеседница. В очередной раз на лице Сэма Анна увидела чужие глаза. — Такова твоя натура.

— Какая еще натура? — спросила она и посмотрела в сторону.

— Ты такая же как я, — проговорил он. — Ты, по правилам, должна их всех ненавидеть. Но вместо этого ты их любишь. Всех.

— Чего? — почему-то эти слова рассердили Анну. Захотелось сказать что-нибудь грубое, отталкивающее, опровергающее смысл сказанного. — Кого это я люблю?

— Людей, — Сэм протянул руку и несильно ткнул ее пальцем в лоб. Указывая куда-то Анне в переносицу, толстяк добавил. — Ты отчаянно хочешь их любить, не так ли?

— Что ты несешь, Ватанабэ? — она попыталась нахмуриться, но только придала себе глупый вид.

— Меня-то ты не обманешь своей показной беспощадностью и шутовским ехидством, — не давая отвернуться, он давил на Анну этим проклятым взглядом. Так до сих пор мог смотреть лишь один человек, но тот человек никогда не смотрел на нее, как смотрел на тех, кого судил.

— Что ты можешь обо мне знать? — Анна упрямо сжала губы. Столь очевидное стремление подавить ее волю не могло не вызвать гнева, привычного с детских лет.

— Я знаю все, что стоит знать, — казалось, он даже не мигал. — Знаю, что ты чувствуешь, но о чем стараешься не думать. Знаю, как ты ищешь что-то, что можно было бы любить. И как каждый раз бездарно проваливаешь главную миссию — суметь полюбить людей, будучи не совсем человеком.

Она молчала, упрямо глядя на него снизу. Сэм посмотрел в непокорные зеленые глаза и увидел, что не ошибся. Она сопротивлялась, упорно сопротивлялась. Стены самообмана и страха не давали просто сказать "да". Стены, укрывающие последнее убежище урода.

— Артур рассказывал мне о тебе, — продолжил он. — Я тоже получил его воспитание. Я знаю, как ты мыслишь, хочешь того или нет. А еще я знаю, почему ты не стала такой, как твоя мать. Потому что, как и я, была обращена в трикстера не по собственной воле.

— Ничего ты не знаешь обо мне, Ватанабэ, — эти слова Анна выговорила почти шепотом. Что-то неистовое всколыхнулось у нее внутри, что-то яростное, примитивное. Волна плачущей и кричащей истерики подкатила к горлу, но она сглотнула и сжала кулаки, покоившиеся на коленях.

Как он смел?! Как он смел лезть ей в душу? Столь нагло, столь жестоко и бесцеремонно. Даже в образе шута этот мерзкий лжец и притворщик не вызывал у Анны подобного бешенства. Но сейчас, в тот миг, когда она вдруг усомнилась в собственной ненависти, когда увидела в нем и его присных что-то живое...

— Я... — начал было он, но Анна резко перебила:

— Ты думаешь, что мы одинаковые? Ты и я? — она зло улыбнулась. — Как бы не так. Не обольщайся, живой труп. Я не умерла, чтобы стать чудовищем. Мать родила меня для этого, а потом сделала с собственным порождением все, что считала нужным. И все, что движет мной с самого детства — это ненависть. Я всю жизнь искала что-то, что было бы ненавистно матери. Только поэтому я не присоединилась к ее дурацкой пародии на тайную ложу, играющую в управление миром.

— И куда же ты пришла? — спокойно спросил он.

— Сам знаешь.

— Именно. Я знаю, что ты очень хочешь любить этого своего Вендиго. Но не выходит.

— У тебя, что ли, выходит? — ей хотелось стукнуть его кулаком в зубы. — У меня нет никаких проблем.

— Да ну?

Она замолчала. Сразу вспомнилось все, что не давало покоя. Все, что мешало чувствовать себя спокойно, будучи по правую руку Октавиана. Нет, не его планы или беспощадность ко всему миру, не проливаемая кровь, даже не вражда с матерью, из-за которой они и встретились.

Что-то другое. Неосязаемое. Словно фантомная боль, источник которой невозможно найти. Холодок в груди, пока ждала его вечерами. Попытка поймать взгляд, скользящий мимо. Мгновение скуки. Мгновение непонимания.

— Не получается, правда? — он попробовал улыбнуться, но улыбка погасла, едва обозначившись. — У нас никогда не получается чувствовать себя хорошо. Особенно в обществе людей, с которыми хочется так себя чувствовать.

И опять Анна ничего не сказала. Она молчала даже в ответ себе. Потому что слов просто не было. Ни оправдания, ни обвинения. В ее голове словно выключили какую-то неведомую лампу, а вместе с ней погас малейший намек на связную мысль. Анна не смогла понять, что думает, и в этот миг показалась себе настоящей идиоткой.

— Я вообще потеряла нить повествования, — сказала она. — Ты несешь какой-то бред.

— Еще бы, — он коснулся бинта, закрывавшего рану в животе. Анна сдержала облегченный вздох. Когда Сэм не смотрел на нее, становилось спокойнее. Ватанабэ зачем-то надавил на живот пальцем и поморщился от боли. — Мы на самом деле ни черта не понимаем. А знаешь, почему?

— Ну, просвети, — пробормотала она.

— Потому что мы не просто нелюди, — толстяк расправил плечи и посмотрел в ночное небо, на котором серебрились звезды, а очистившаяся от тумана облаков луна подглядывала за ними желтоватым круглым глазом. — Мы неполноценные.

— По-моему, тут ты прав, — она позволила себе усмешку. — Сейчас ты точь-в-точь как умственно отсталый.

— Вот именно, — Сэм вновь посмотрел ей в глаза, но теперь вместо ледяного осуждения там было грустное понимание. — Только так мы и можем ответить. Потому что эмпатия на нуле. И потому, что мы на самом деле ничего не понимаем в мире вокруг. У нас нет морали, нет человечности, ибо мы перестали быть людьми.

— И чем же мы стали?

— Чем-то, что действует, но не ведает, что творит. Я без промедления убивал оперативников Логова, потому что они для меня никогда не были своими... даже просто живыми. Ты пыталась убить нас, но сейчас сидишь и слушаешь мои слова, вызванные стрессом ранения. И нам обоим плевать. Потому что между нами и теми, чью судьбу мы ломаем своими чудовищно сильными руками, стоит непреодолимая преграда. И преграда эта — не наша сила полубогов. Преграда эта — наш разум. Мы ни во что не верим и ничего не чувствуем. Мы, черт побери, играем.

— По-твоему, это все игра? — Анна почему-то перестала прятать глаза. Их взгляды встретились, и ночная веранда исчезла. Остались только два голоса и что-то неосязаемо темное вокруг. — Само наше существование?

— Наше существование — существование заспиртованного уродца из кунсткамеры, который вылез из банки. Почему, по-твоему, все трикстеры так жестоки, почему все они торгуют смертью? Назови мне хотя бы одного трикстера, который мог бы сойти за нормального человека. Я, ты, Фрэнки, твоя мать, Вендиго, мальчик из подземелья по имени Маки, все прочие садисты, педофилы, психопаты и жестокие убийцы. Где хотя бы один добрый самаритянин? Их нет, потому что таков наш противоестественный отбор. Обращение в трикстера переживают лишь немногие и только потому, что в процессе их человеческая природа уступает место природе зверя. Мы психи, социопаты и маньяки, рыжик. Поэтому мы не умеем нормально любить, ненавидеть или наслаждаться.

— Неправда. Я ненавижу мать. Ты любишь хотя бы одну из тех женщин.

— Разве? Если ты так ненавидишь мать, то почему не убила ее, как убиваешь других, легко и весело? Потому что тебе это совершенно не нужно. А любовь... что ты знаешь о любви? По-твоему, наркотическое пьянство и регулярный секс с Вендиго можно назвать любовью? Ага, я знаю, как у вас все происходит, и не говори, что не так.

— А как же ты?

— А я ничем не лучше. Когда женщина для тебя подобна богу — это не любовь. Много лет я просыпался и засыпал с мыслями о Кэтрин. Но это не были мысли о женщине, это были мысли о ком-то, кто навсегда изменил меня самого. Кэтрин всего лишь смогла дать мне цель. И, как всякий порядочный социопат, я оказался полностью захвачен этой целью. Целью, которой у меня самого возникнуть не могло никогда.

— Какую еще цель она тебе дала?

— Такую же, как та, к которой стремишься ты. Я пытаюсь обрести хоть немного человечности.

— Ты сам себе противоречишь. Зачем нам человечность, если мы нелюди?

— А зачем безногому протез?

— Мы не инвалиды. Наша жизнь намного...

— Приятней? Может быть. Но любое удовольствие рано или поздно закончится, снова вспоминаешь, что ты такое. И "почему" ты.

И он снова оказался прав. Прав во всем, как бы ни старалась она думать иначе. Анна и без философских экзерсисов Ватанабэ знала, что всю жизнь пыталась убежать от голоса любимой мамочки в голове. Но куда убежать от самой себя?

Во всем виноват дядя Артур. Если бы не он, мать просто промыла бы ей мозги. И ничего бы не было. Ни вечного бегства, ни ненависти, ни понимания, что с ней что-то не так. Не хотелось бы тепла, не родилась бы порочная, глупая, ненужная привычка по-детски тянуться за лаской.

Ведь даже сейчас ей было хорошо с этим проклятым Сэмом и его подельниками только потому, что впервые за много лет она попала в хоть какое-то подобие людского общества. Канзаки, Ватанабэ и даже парочка хозяев дома были так не похожи на тех, с кем приходилось иметь дело столько лет, что эта разница почти пугала.

Сэм все менял, несносный, но неспособный остаться врагом. Вот в чем заключался секрет их странной приязни. И он, и Анна были чужаками везде и для всех.

Они сидели на холодной пустой веранде. Ватанабэ монументом возвышался над ней. И опять бессловесный Сэм до неузнаваемости изменился. На этот раз он выглядел добрым и сильно уставшим. Прямо как дядя Артур в детстве.

— Слушай, Сэм, — сказала Анна. — По-моему, мы снова не понимаем, что происходит. Как тогда, в баре.

Ватанабэ моргнул и размял затекшую шею.

— Наверное. Почему-то, стоит нам с тобой собраться вместе, как начинается что-то непрактичное.

— Вот уж верно, — она сморщила носик, вспомнив Бухарест. — Но тенденция какая-то нездоровая.

— Пожалуй, — он кивнул. — Я в последнее время вообще стал заговариваться. А еще мне в спину смотрит убийца, засевший в лесу, и я подозреваю, что он трикстер.

Анне не изменилась в лице, но всю мороку разговора о личном как ветром сдуло. Взгляд зеленых глаз похолодел, красивое лицо ангела со статуи сделалось сосредоточенным. Сэм слегка пошатнулся, словно лишаясь сил, и отодвинулся в сторону. Она увидела, как черная тень беззвучно скользнула над оградой и проникла во двор. Неизвестный двигался уверенно, быстро и тихо. В ночной темноте его трудно было разглядеть, но от взора трикстера не укрылся облегающий костюм, помогавший чужаку слиться с ночью, и уверенная крадущаяся походка профессионала.

Тень, чуть пригнувшись, приближалась к ступеням, ведущим на веранду. В правой руке темнел коготь армейского ножа. Анна по-прежнему сидела в кресле, не шевельнувшись. Сэм смотрел на нее, стоя спиной к убийце, совершенно беззащитный, лишенный даже живучести трикстера.

"Черт!" — пронеслось у Анны в голове: "И что делать?"

Ватанабэ стоял и улыбался, словно читая ее растерянные мысли. Он не пытался броситься в дом, обернуться или хоть как-то обозначить свою готовность к опасности. Ибо к опасности он был не готов. Сейчас Сэм был обычным неповоротливым толстяком с болезненной раной в брюхе. И жизнь его зависела от Анны.

Ни одна доска не скрипнула под ногами убийцы, когда тот ступил на веранду. Три шага — и вот он за спиной Сэма.

Анна вдохнула и подобрала вытянутые ноги.

Черная тень подалась вперед.

Сэм медленно шагнул в сторону.

Она прыгнула из кресла с грацией пантеры. Разминувшись с Сэмом, Анна бросилась на занесшего нож убийцу. Тот не растерялся и попытался послать лезвие навстречу новой цели, но острая грань прошла мимо, срезав лишь прядь рыжих волос. Анна ткнула убийцу в горло сложенными копьем пальцами. Уклониться противник не успел и, отшатнувшись, захрипел и принялся хватать ртом воздух.

Анна тут же двинулась следом. Убийца с посиневшим лицом ударил ножом наотмашь, столь резко, что, пожалуй, мог бы начисто срубить ей голову. Но она вовремя поднырнула под вооруженную руку и на этот раз схватила мужчину за предплечье. Будто танцуя, Анна скользнула убийце за спину и заломила его руку. Он попытался развернуться, ударил назад левым локтем, но не попал. Она сжала пальцами запястье правой, сильно сдавила. Раздался негромкий хруст, сопровождаемый грязным ругательством, исторгнутым изо рта противника. Неестественно вывернутая кисть ослабла, нож высвободился и упал прямиком в подставленную женскую ручку.