Территория Холода

Он часто выходит в коридор по вечерам, — вспоминает Принцесса слова Белки. Они придают ей сил, когда уверенность выливается из ее души, словно из решета. А ей нужно сохранить хотя бы немного, пока не доберется до Спасателя и не поговорит с ним.

Принцесса с первого дня пребывания здесь не может преодолеть свою застенчивость. Как будто что-то пробралось к ней в душу вместе с болотистым воздухом интерната, влетев через окно черной машины, и навесило на часть ее характера тяжелый амбарный замок. Кличка «Принцесса» поставила на этот замок дополнительную восковую печать, окончательно залив замочную скважину. Теперь она в плену и не в плену — будто отрезанная от важной половины самой себя, которую толком не помнит. Принцесса ненавидела бы это, если б понимала, каково это — ненавидеть по-настоящему.

Ее соседки кривятся от зависти к красоте, а Принцесса видит это, но не может не то что поставить их на место, она даже обидеться по-человечески не в состоянии. Так и живет половинкой человека, которого хватает только на то, чтобы быть всеобщей безликой любимицей в школе. Она благодарна окружающим за заботу, которая поддерживает ее, но обуславливается это не повсеместной добротой, а тем, что рядом с Принцессой любой и каждый чувствует себя более целым.

Но все меняется при одном взгляде на Спасателя.

Он другой. Он от нее ничего не хочет, не пытается рассмотреть в себе целостность за ее счет. Каждый раз, когда Принцесса смотрит на него, ей кажется, что он может снять с нее и амбарный замок, и восковую печать, освободив то, что у нее кто-то отнял. И парадокс в том, что во всей школе Спасатель едва ли не единственный, кто не обращает на Принцессу никакого внимания. Непростительно живой, он будто плотнее всех остальных, а она для него слишком невидимая. Сувенирная статуэтка, которую можно закрыть под стеклянной дверью шкафа.

От этого Принцессе хочется плакать, и даже за такую возможность она благодарна.

Покажись сегодня! Дай мне понять, что я для тебя не невидимка. Можно я тоже почувствую себя целой рядом с кем-то, ну пожалуйста!

Слышишь?

Принцесса вздрагивает, замерев. Странный вопрос врывается в ее мысли, словно шепот из-за стены ученического корпуса. Непрошенный, похожий на шелест, но вполне явный, его нельзя так просто с чем-нибудь перепутать.

Приходи… возвращайся…

Принцесса ахает, прикрывает рот рукой и жалеет, что одна в этом коридоре. Будь здесь другие ученики, можно было бы уверить себя, что они над ней подшучивают, но никого нет. И все же кто-то говорит с ней, сплетая свои отрывистые слова в чуть более тугие косички воздуха, которые принимают форму призыва и проникают Принцессе в уши. Она не хочет этого слышать. Ее пугает тот, кто с нею говорит.

— Кто это? — тихо шепчет она.

Слышишь?

Принцесса издает испуганный писк и закрывает уши руками, невольно отвечая на вопрос неизвестного призрака. Она даже не знает, один этот призрак, или их несколько, но она боится этих шепотков, боится этих вопросов и хочет, чтобы они оставили ее в покое.

Пожалуйста… ты слышишь?

Даже если б Принцесса могла выполнить долетавшие до нее обрывки просьбы, она понятия не имеет, о чем ее просят. И это пугает еще больше. Почему она это слышит? Кто с ней разговаривает и зачем?

Перед глазами Принцессы все мутнеет. Она чувствует, что начинает задыхаться, что-то будто утягивает ее в болото, из которого ей никогда больше не выбраться.

— Помогите! — Она хочет кричать, но из горла вырывается только хриплый полушепот.

В коридоре никого нет. Золотистое сияние двери тридцать шестой беспощадно гаснет. Принцесса чувствует, что падает в объятия страшных неизвестных голосов, от которых ее никогда никто не спасет.

СТАРШАЯ

Старшая выходит в коридор аккурат перед выключением света в ученическом корпусе. Ей невыносимо сидеть в сорок седьмой и каждую секунду обращать внимание на отсутствие Принцессы. Соседки только об этом и говорят: рисуют в своих фантазиях ее «сказку», предполагают варианты развития «самого красивого романа в школе». Старшую бесит, что никто даже не допускает неудачи! Как будто варианта, при котором Спасатель откажет Принцессе, просто не существует.

Предполагать такой вариант сама Старшая не хочет. Соседки и так уловили ее безучастность в вопросе сводничества и трактовали его по-своему. Если они еще и подшучивать над ней начнут, Старшей захочется провалиться сквозь землю.

Поэтому она улучает первую же возможность выбраться на ночное дежурство. Подслушать чьи-нибудь сны, проверить обстановку в корпусе малышей, отвлечься. Бег приводит мысли в порядок, а Старшей это сейчас нужно, как никому другому.

Она старается не думать о том, куда поведут ее ноги — отдает им на откуп то, каким будет сегодняшнее дежурство. Она знает, что, если возьмет себя в руки, ей обязательно удастся обойти коридор третьего этажа и не пройти мимо тридцать шестой. Но если ноги сами поведут ее туда, она будет в этом не виновата.

Ей очень не хочется чувствовать себя виноватой в том, что она пройдет рядом с этой комнатой. Она убеждает себя, что так ее несут ноги, потому что прежде она всегда «змейкой» оббегала все коридоры. Просто номера комнат для нее были неважны.

СПАСАТЕЛЬ

С каждым шагом по коридору третьего этажа я замечаю, что начинаю идти медленнее. Скоро придется повернуть к нашей комнате и вернуться к соседям — давать еще один круг по ученическому корпусу будет глупо, учитывая, что свет в коридоре вот-вот погасят. А мне страшно не хочется возвращаться в комнату.

Ловить себя на этой мысли странно. В тридцать шестой нет ничего плохого. Скорее всего, Далай-Лама все еще сидит и читает книжку, а Стриж и Сухарь продолжают увлеченно резаться в карточную игру под тихие напевы шепелявого магнитофона. Так почему же мне так не хочется туда приходить?

Как только вернусь, соседи встретят меня радушно, самым неуютным может быть только очередной глубокомысленный вопрос от Далай-Ламы. Например, перед тем как я ушел, он назвал мои прогулки путешествиями и спросил: «О чем они для тебя?». Вопрос поставил меня в тупик — я понятия не имею, что тут можно ответить. Но на протяжении уже не первого круга почета по ученическому корпусу слова Далай-Ламы не дают мне покоя.

Эти прогулки, о чем они для меня?

Самый простой ответ — об одиночестве. Собственно, так я Далай-Ламе и ответил, но он не согласился.

— Зная тебя, в это с трудом верится. Подумай получше.

Сухарь в ответ на это одарил меня сочувствующим взглядом, дескать, Лама не даст тебе подсказок, смирись, и вернулся к игре со Стрижом.

Я недолюбливаю Далай-Ламу вот уже около часа за этот вопрос. Волей-неволей приходится задумываться об этом, прислушиваться к своим мыслям. А там такое непроглядное болото, что мне совсем не хочется туда смотреть. Но любопытство давит, и я все-таки смотрю.

О чем могут быть эти прогулки, кроме одиночества? О чем-то противоположном? О желании кого-то встретить? Встретить на этих прогулках я могу, разве что Старшую — по крайней мере, она первая приходит мне на ум, когда я об этом думаю. Но надо быть мазохистом, чтобы хотеть ее встретить! Если Старшая не в настроении, она обязательно отпустит порцию колкостей, и это еще в лучшем случае. Тем не менее, я ловлю себя на том, что улыбаюсь, когда об этом думаю. Чувствую, что надо бы одернуть себя и перестать, но я почему-то не одергиваю и не перестаю. В конце концов, здесь и сейчас никто не станет спрашивать, «о чем я улыбаюсь», здесь и сейчас я могу никем не притворяться.

Мысль поражает меня. Так эти прогулки — об искренности? О том, что, когда я не один, я всегда стараюсь быть кем-то другим? Быть Спасателем?

Хмурюсь и стараюсь переключить мысли на что-то другое. Об этом я точно не хочу думать.

Идти по коридору медленнее уже попросту не получается, а маршрут подходит к концу. Приходится смириться с необходимостью вернуться к соседям. Поворачиваю к тридцать шестой, минуя лестницу рядом с переходом в учебное крыло… и замираю.

На полу кто-то лежит. Девчонка.

— Эй? — окликаю я, осторожно приближаясь. Сердце у меня начинает колотиться сильнее, как будто хочет выскочить через уши. Как назло, свет в коридоре предупреждающе мигает, словно говорит мне: «Не ходи-и-и-и туда». Пересилить себя стоит большого труда, и я снова делаю шаг к девчонке. — Эй? Ты живая?

При следующем взгляде узнаю в ней Принцессу из моего класса. Ту самую, про которую мне говорила Хозяюшка, пророча мне роль принца.

С удивлением ловлю себя на том, что морщусь. Наверное, за такое на меня бы ополчилась добрая половина школы — ни один дурак не стал бы морщиться, если б узнал, что нравится Принцессе.

О чем я только думаю, ей же, может, помощь нужна! — прихожу в себя и бросаюсь к ней почти бегом, сразу же опускаюсь на колени, чтобы проверить ее состояние.

Принцесса лежит на спине и, к моему ужасу, дышит с ощутимым трудом. Глаза широко распахнуты, но смотрят мимо меня, рот открывается и закрывается, но с губ не слетает ни звука. Жуткое зрелище, если честно.

— Принцесса? — обращаюсь я, с трудом называя ее по кличке. — Что случилось? Где болит? Ты меня слышишь?

Не успеваю договорить последний вопрос, Принцесса издает жуткий сип, сильно выгнув спину. Я невольно вскрикиваю, резко отклоняюсь и, не сумев вскочить на ноги, неуклюже плюхаюсь на пол.

— Чего орешь? — долетает до меня знакомый издевательский голос.

Когда я поднимаю глаза, Старшая уже подбегает. Вид у нее нарочито скучающий, хотя дышит она часто, а глаза мечут искры, как будто она опять за что-то на меня злится.

— Ты ее до смерти зацеловал, что ли? — спрашивает Старшая. Слова-дротики вонзаются в меня, от них становится почти физически паршиво. А еще у меня, кажется, входит в привычку таращиться на нее снизу вверх. Привычка эта мне решительно не нравится, и я поднимаюсь, потирая ушибленный зад.

— Не трогал я ее! Она уже лежала так, когда я ее нашел. Что с ней? Припадок?

Старшая присаживается рядом с Принцессой и трясет ее за плечо.

— Слышишь? — вдруг протяжным шепотом спрашивает она. Принцесса снова издает жуткий сип, и я вздрагиваю, прикусив язык в попытке не закричать.

— Понятно, — резюмирует Старшая, выпрямляясь.

— Что тебе понятно?! — вскидываюсь я. — Мне лично ничего не понятно!

— Бери ее на руки, — кивает Старшая, легко принимая на себя командование. Похоже, и вправду знает, что происходит. От этого и уютно, и неуютно одновременно. Хочется начать заваливать ее вопросами, но я предпочитаю сначала сделать дело, поэтому подхватываю Принцессу на руки и следую за Старшей.

Свет в коридоре снова мигает и выключается.

Становится совсем темно, и я замираю, пытаясь привыкнуть к темноте.

Старшая неслышной тенью оказывается справа от меня и кладет руку мне на лопатку, слегка подталкивая.

— Ничего, в темноте тоже дойдем, — серьезно сообщает она. А я задерживаю дыхание, чтобы она не поняла, как сильно у меня колотится сердце. Еще посчитает совсем трусом, который чуть в штаны не наделал после выключения света.

— Ты что-то видишь? — беспомощно спрашиваю я.

— Я здесь и вслепую могу. Иди за мной.

— Куда мы ее несем? — не унимаюсь.

— В душевую, — невозмутимо отвечает Старшая.

— Может, лучше в лазарет?

Моя ершистая провожатая останавливается.

— Ты тут самый умный? Я тогда пойду?

— Нет! — выпаливаю я и превращаюсь в образец смирения. Без Старшей я в темноте точно угроблю и Принцессу, и себя, пока донесу ее до Майора. — Извини. В душевую, так в душевую. Веди.

Наша странная компания осторожно двигается по коридору. Принцесса на моих руках иногда дергается, продолжая лепетать свои неслышные жуткие мольбы. Я стараюсь не думать об этом, потому что тут же одолевает желание бросить ее на пол и убежать прочь.

— Извини, что помешала вашему свиданию, — противным елейным голоском говорит Старшая, разрывая полотно накрывавшей нас тишины. Я вздрагиваю, и ее рука на моей лопатке прекрасно это чувствует. — Что? Я недостаточно деликатна с вашей романтикой?

— Да не было у нас никакой романтики, — бурчу я. — И никакого свидания.

И не будет, — хочется добавить мне, но от этого я удерживаюсь.

— Брось прикидываться. Об этом уже вся школа сплетничает.

— Про тебя и Майора тоже сплетничает, — парирую я, — но ты же не пытаешься его охмурить. Вот и я ничего такого не пытался с ней сделать.

Мы заходим в душ, Старшая придерживает мне дверь, и теперь я щурюсь от слишком яркого света. Старшая проходит в мужскую душевую без стеснения. Другие девчонки могли бы стушеваться, а ей все равно.

На мой комментарий о романтике она ничего не отвечает, и мне продолжает быть очень неловко оттого, что мы вообще затронули эту тему.

— Клади ее, — командует Старшая, кивая на одну из кабинок и осматривая старенькие квадратики тусклой бежевой плитки, посеревшей от времени.

Я послушно опускаю Принцессу в кабинку и отхожу. У меня невольно вырывается вздох облегчения, хотя Принцесса совсем не тяжелая.

— Что теперь?

Старшая нехорошо улыбается. Похоже, происходящее доставляет ей удовольствие. Вместо ответа она поворачивает ручку душа, настраивая ледяную воду, и поднимает ее.

Кукольная красота Принцессы тает с каждый каплей, делая ее похожей, скорее, на Девочку-со-списками из сказки Андерсена. Мне становится ее жалко, на моем лице отражается сочувственная гримаса (как по мне, противная). Старшая же стоит с непростительно каменной миной.

— Что теперь? — повторяю я свой вопрос.

— Что-то она долго.

Ни на миг не поколебавшись, она и сама лезет под ледяные струи душа, чтобы проверить Принцессу. Ни писка, ни шипения, ни даже вздрагивания, будто ей безразличен холод — почти так же, как перспектива простудиться. Как только ее рука дотрагивается до неподвижного тела, Принцесса вдруг сильно дергается и случайно пинает Старшую в живот. Та резко выдыхает и складывается пополам.

— Старшая! — вскрикиваю я, бросаясь к ней.

Принцесса тем временем стонет и начинает дрожать, будто пока не понимает, где находится. Ей бы помочь, но я придерживаю Старшую за плечи и жду, пока она разогнется.

— Ты как? Сильно болит?

— Отстань! — отталкивает она меня и усилием воли распрямляется. — Ничего мне не будет. Вытаскивай ее.

Я понимаю, что мне тоже предстоит полезть под ледяной душ и не уверен, что выдержу это так же стойко, как Старшая. Но делать нечего. Неохотно расстегиваю молнию черной толстовки и набрасываю ее на плечи Старшей, которая начинает дрожать от холода. Она не успевает отмахнуться от меня — я уже лезу в душ за Принцессой. Выключаю воду и протягиваю Принцессе руку, чтобы та встала. Толстовка больше бы пригодилась ей, но я почему-то не подумал об этом…