Дом на краю

— Я, вот, вариеньице принесла. К чайку. Попьете, когда Любушку выпишут. — И покачав головой: — Горе-то какое...

Я убрала банку со стола и занялась угощением. Поставила на газ чайник, достала сладости, печеньки.

— Кушать будете? Я вчера вареников с творогом налепила целый таз, а есть некому, — думая о Вовке, как и тогда, когда корпела над кушаньем. Нужно было что-то трудоемкое и мною не любимое, чтобы отвлечься, но не помогло.

— Как это некому? А миленький твой где? Как его — Володя? Уж-то бросил? — ахнула Варвара Ильинична, устремив на меня вопросительный взгляд.

Я даже удивилась. Неужели не слышала? Почему-то казалось, что весь город только об этом и судачит.

— Арестовали его, теть Варь. За убийство Полины арестовали, — выдавила я, без сил опустившись на табурет. — Но он этого не делал! Я знаю! — схлестнувшись с ошеломленным взглядом. — Хоть вы мне поверьте!

Старушка долго молчала, прежде чем ответить:

— Верю, Ярочка, верю. Хороший он мальчик, видела. Не мог такого...

— Спасибо! — я с облегчением выдохнула, разжав стиснутые в кулаки руки.

— А вареники давай, коли не жалко. Люблю с домашней сметанкою. Раньше делала, но нынче руки не те. Ни тесто смесить, ни слепить... Старость — не радость.

Я поднялась за сковородкой, предупредив:

— Сметана, к сожалению, магазинная.

— А шут с ней, — отозвалась тетя Варя и посмотрела ласково, напомнив бабушку.

Я поджарила вареники, обмазала сметаной. Достала тарелки с приборами, поставила блюдо на стол.

— Чай сразу или потом?

— Давай, опосля, чтобы не стыл. Горяченькой попьем, — предложила старушка, перекладывая на тарелку угощение. Я не возражала.

Через силу впихнув в себя полтора вареника — не ела ничего со вчерашнего дня, я принялась наблюдать за нежданной гостьей, недоумевая, почему называю "тетей Варей". Как минимум ровесница бабушки, если не старше. Правда выглядит отлично, если так можно сказать о человеке разменявшем восьмой десяток или около того. Языкаста, общительна, мобильна — не принимая во внимание клюку. Пятидесятилетнего за пояс заткнет.

— Ярочка, а можно еще сметанки? Уж больно вкусно, — переключила меня Варвара Ильинична. — Да ты у нас рукодельница! Такие вареники состряпала — объеденье!

— Спасибо. — Засмущавшись, я кинулась к холодильнику. — Чай наливаю?

— А давай... Сейчас еще один скушаю и хватит, — согласилась тетя Варя. — Ты мне вот что скажи... Не нагостилась еще? Не надумала обратно? У нас тут нечета столичной жизни. Заскучала, поди?

— Теть Варь, вы о чем? — меня словно током прострелило. — Только о Вовке и думаю! Его же посадят, если не пойму, кто они!

— Они? Что еще за "они"?— Варвара Ильинична опустила вилку с наколотым на нее вареником.

— Они — те, кто Полину убили! И парня мучают! — в сердцах выпалила я, напрочь забыв о чае.

— Какого такого парня?

— Того что... не знаю, — осознав, что ничего конкретного сказать не могу. И только: — Они мучают его. А потом убьют, как Полину.

Тетя Варя долго смотрела на меня с сомнением. Я прямо-таки чувствовала его, осязала. А потом поинтересовалась:

— С чего ж ты взяла такое, милая? Подумать страшно...

* * *

Проводив тетю Варю до дома какой-то подружки (как сказала Варвара Ильинична — посидим, посплетничаем по-стариковски), я возвращалась домой, когда заметила Зубка, плетущегося чуть позади, по другую сторону дороги. Уже темнело, но узнать верного сторожа местной колдуньи не составило труда — уж больно выдающиеся экстерьер и габариты.

Недолго думая, я окликнула пса: больше не боялась. Тот навострил уши, замер на мгновение, а затем сорвался с места и спустя несколько секунд оказался подле меня.

— Ну, привет, дружок, — присев на корточки. — Ты как здесь?

Кобель опустился на задние лапы и вывалил язык. Пытался ответить?

А меня вдруг осенило:

— Да ты никак меня охраняешь, а? Баба Дуся послала?

Пес склонил голову набок и пару раз хлюпнул языком. Я рассмеялась.

— Эх... Жаль, что такой не разговорчивый! — поднимаясь. — Идем?

Зубок тут же вскочил и умчался на прежнее место, на противоположный тротуар.

Так мы и шли до самой Аткарской: Зубок то забегал вперед, то отставал, то вовсе пропадал из поля зрения, но даже тогда я ощущала его незримое присутствие рядом и радовалась этому. А на улице моего детства кобель и вовсе пристроился рядом. Точно хорошо выдрессированный, семенил по правую руку вплоть до калитки.

— Ну, спасибо тебе, провожатый. Составил компанию, — взявшись за ручку. — Прощаемся? Или, может, заглянешь на угощение? — решив попотчевать собаку колбасой: все равно пропадает.

Пес вильнул хвостом, но не соблазнился и, тявкнув на прощание, умчался прочь, оставив меня стоять во все сильнее сгущающихся сумерках.

Наедине с собой, мысли предсказуемо вернулись к недавнему происшествию. К тому, как осознала, в чем вымазалась. Как неслась напрямую через лес, размазывая по лицу сдобренные кровью слезы. И не заблудилась же, нашла дорогу! Как стаскивала с себя испачканную одежду. Почему-то казалось, что мне нарочно подставили это ведро. Устрашить хотели? Или все-таки спугнула кого-то?

Размышлять о том, кому принадлежала вся эта кровь — выше моих сил.

И только в одном не было никаких сомнений — к проклятому дому я больше ни ногой! Ни при каких обстоятельствах!

Тем временем вечер плавно перетек в ночь, и где-то ближе к ее середине физические и душевные силы моего организма иссякли. Я отключилась. Даже работающий практически на полную громкость телевизор не смог предотвратить этого, о чем по пробуждении могла только сожалеть.

Это был особенный сон. Не такой, как предыдущие. С тех пор как в моих сновидениях перестали фигурировать похороны Влады, я никогда не наблюдала за происходящим. Слышала, чувствовала, переживала, но не видела. Теперь же вновь стала не только непосредственным участником, но и созерцателем. Смотрела на все глазами жертвы.

Я лежала на чем-то холодном и гладком. Обнаженная, обездвиженная. По телу курсировала боль, понять источник средоточения которой не представлялось возможным. Болело все, словно каждый сантиметр меня пронзили раскаленные иглы. Вокруг стояли люди в одинаковых белых одеяниях. Их лица скрыты за масками, не отличающимися по виду, но разнящимися по цвету — красные и черные.

— Можем продолжать. Он очнулся, — раздалось откуда-то справа, и физические мучения отступили на задний план.

Меня затопил ужас. Я дернулась в путах, но не смогла пошевелиться. Пыталась кричать, но не сумела разомкнуть губ. Мне оставалось только слушать — заунывный, молельный напев, разбавляемый экзальтированными выкриками на незнакомом языке, и смотреть, как смыкаются фигуры с возведенными к небесам руками, как поблескивают заточенные, искривленные в свете свечей ножи, чтобы в итоге, следуя команде кого-то неизвестного, опуститься.

Словно вопреки моему нетерпению день никак не желал заниматься. Отказывались гаснуть звезды, бесконечно медленно светлело небо. Я металась по комнатам, точно загнанный зверь, гонимая прочь из дома, но не в состоянии высунуться на улицу. Ночь стала моим заклятым врагом.

Отныне, без сомнения, никогда не оставлю открытой дверь, никогда не надумаю прогуляться под луною, ибо точно знаю, где-то в темноте скрываются они: творят свои черные дела, обрывают чужие жизни.

Сложно сказать, почему раньше я не воспринимала свои сны настолько близко. Возможно, потому что не умирала в них? Не видела тех, кто стоит за всем этим ужасом? Людей! Обычных людей! Таких же как я! Как знать...

Наконец утро окончательно утвердилось в своих правах, и я, совершенно не задумываясь о приличиях, о раннем часе, устремилась за ответами к Евдокие Петровне — запомнила!

На этот раз меня не только не встречали, но и не абсолютно не ждали: только Зубок проводил от калитки.

Я подняла хозяйку настойчивым стуком в дверь. Баба Дуся приветствовала недовольным:

— Чего в такую рань? Невтерпеж?

Но я сдаваться не собралась. Понимала, если стушуюсь, опять ничего конкретного не узнаю.

— Вы обязаны рассказать мне все, что знаете! — безапелляционно, продавливая хозяйку в дом. — Я не уйду, пока вы не объясните, почему Это происходит со мной!

— Таки и не уйдешь? — Баба Дуся подобрела. — А ежели Зубка кликну?

— Не кликнете, — ответила уверенно.

— Коли так — воду грей. — И засеменила в комнату, путаясь в подоле длинной рубашки.

Обернулась она быстро. Вошла в кухню в привычных юбке и кофте на пуговицах, с волосами, прибранными под косынку, и не глядя на меня, направилась к шкафчикам.

— Евдокия Петровна, мне нужно знать все! Расскажите! — тотчас накинулась я, вскочив со скамьи.

— Сядь, сядь... Нечего сверху зыркать! Не испужаешь! — отозвалась баба Дуся. — Стряслось-то чего? — когда я послушалась.

— Они парня убили! Я видела! Закололи! — зачастила, не отрывая пристального взгляда от горбатой спины. — Я их видела! Их много! Они...

— Так уж и видела? — не оборачиваясь.

— Видела! — взвилась я и тут же поправилась. — Но не узнаю. Они в масках были.

— В масках, говоришь? Боятся значится, — поставив на стол две чашки.

— Кого боятся? — не поняла я.

— Тебя, милочка, тебя. Раньше Раиску уважали, а нынче ее преемницу, — присаживаясь напротив.

Я ахнула:

— Так они что... знают обо мне?!

— Может, и так, а может — догадываются. Почем мне знать, — не обрадовала баба Дуся. — Больно уж любопытный у тебя друг.

— Причем тут Владимир?! — я даже привстала.

— Лез, куда не следует твой Владимир. Воду мутил. К тебе внимание привлекал, — ответила колдунья, вновь отвернувшись от стола.

— Хотите сказать, что его за это... арестовали? — буквально подавившись последним словом.

— Я ничего не хочу сказать, — отрезала баба Дуся. — На вот... — поставив передо мною тарелку с сушками: неслыханная щедрость с ее стороны.

Но я только разозлилась:

— Зря пришла! Опять вы ничего не говорите — сплошные двусмысленные фразочки! — поднимаясь.

— Сядь и помалкивай! Ишь, какая... Голос повышать удумала, — видимо, для острастки стукнув кулаком по столу. — Бабку свою суди, Раиску! Ей должно было открыть тебе все, не мне!

— Но не открыла. Что теперь об этом? — Я хоть и не испугалась, но гонор поубавила. Также как и Зубок, его хозяйка перестала наводить на меня страх. — Бабушку не вернешь.

— И то правда... Не вернешь.

Баба Дуся успокоилась. Отхлебнула чаю.

— Значится, говоришь — видела? И сколько их нынче?

— Не знаю. Много. Я не считала, — обхватив руками чашку.

— Раиска сказывала, что не боле семи.

— Мне кажется больше. Какая разница?

— Какая-какая... Коли так, плохо дело, — отозвалась баба Дуся. — Да ты кушай, кушай. Не робей. Исхудала совсем, — вполне себе радушно.

Опасаясь очередного взрыва в духе "Раиска себе такого не позволяла", я потянулась за сушкой.

— Так вы мне расскажете? — просительно. И чтобы окончательно задобрить, откусила кусочек.

Баба Дуся кивнула.

— А как иначе, коли спрашиваешь...

Как выяснилось, баба Дуся знала не так уж много. Что обосновались они в наших краях еще при царе, а с их появлением возникли и "видящие". Из снов те узнавали о грядущем жертвоприношении, вот только разоблачить членов секты (так я определилась для себя) никак не получалось. Ближе всех к этому была Аксинья, но и ее заставили замолчать, забрав для очередного убийства одну из дочерей.

А потом была Гражданская война, НКВД, ВЧК, ГПУ, Великая Отечественная — люди то и дело бесследно пропадали. Совершались ли в этот период убийства, Евдокия Петровна сказать не могла.

Так вплоть до шестидесятых. Тогда секта вновь напомнила о себе.

С тех пор каждые десять лет выбирается по три жертвы. Всегда женщина, мужчина, ребенок. Сперва они опасались и скрывали следы своей деятельности. Сейчас же наоборот, стали выставлять напоказ. Почему так, баба Дуся сказать не могла. Я тем более.

— Совсем страх потеряли, — закончила свой рассказ хозяйка, но я еще некоторое время смотрела на нее, ожидая продолжения.

— Откуда вам все это известно? — поняв, что таковое не последует.

— Как должно, — с усмешкою. — Из уст в уста. В моем роду тоже были "видящие".

— Так вы...

— Нет, я нет, — перебила баба Дуся. — Иссяк дар. Не достался.

— Но если бабушка все это знала, почему не поделилась?

— Так боялась она, что и тебя как прабабку на тот свет. Да и непросто это, с даром-то. Некие из ума выживали.

— И вы поэтому молчали? — предположила я.

— А ты бы сдюжила разве? Приняла? Это нынче сговорчивая стала, а по первой... — покачала головой баба Дуся.

Я же задумалась.

— Мы должны пойти в полицию и все им рассказать.

— И чего ж ты им такого сказать изволишь?

— Как что? Что Вовка невиновен. Что совершено еще одно убийство. Что эти не первые, — воодушевилась я. — Ведь должны же сохраниться записи, отчеты, дела... Поднимут и во всем разберутся!

— Ну, сходи, сходи, коль хочется... — Старуха поднялась, чтобы подлить чаю.

— Зачем вы так! — обиделась. — Они обязаны все проверить. Это их работа, — уже не столь убежденно.

— Так они и работают. Вон, душегуба изловили, — согласилась баба Дуся.

Из меня аж дух вышибло от таких слов:

— Евдокия Петровна!..

— А чего? — со вздохом усевшись на прежнее место. — Ходи, порадуй их-то. Смотрят за тобой, девонька, смотрят и ждут.

— Чего ждут? — невольно поежившись.

— Ясно чего... подтверждения, а коли дождутся... — баба Дуся позволила мне додумать. — Я и сама тебя привечать не хотела. И не стала бы, тока Раиска замучила.

— Бабушка? Как?

— А как еще покойники ко живым ходят? Снится мне твоя бабка. Замучила, окаянная, — проворчала баба Дуся. — Спасу от нее нет. Не смей, говорит, внучку мою в обиду, и все тут.

После этих слов я неожиданно вспомнила, о чем еще забыла упомянуть.

— Вчера была в доме у озера. Туда кто-то ходит. Мне ведро с кровью подставили, — содрогнувшись от одного воспоминания.

Баба Дуся глянула с интересом, но промолчала. Напрасно я ждала, что та разродится. Старуха делилась лишь тем, чем хотела.

Глава 16

Несмотря на скептический настрой бабы Дуси, я все же решила, на свой страх и риск, наведаться к следователю. Только не знала, примет ли? Обещанной повестки до сих пор не было, и не факт, что со мною станут разговаривать. И уже практически выходила из дому — застегивала сандалии в "холодной", когда зазвонил сотовый, заставив на несколько мгновений мою душу воспарить от счастья.

— Ярка, привет! У меня отличные новости! — обрадовала меня Ольга.

Я молча ждала, не в состоянии справиться с зачастившим сердцем и поздороваться.

— Сейчас с Димычем разговаривала. Он согласен вам свидание устроить, пока следака нет, — оборвав полет. Почему-то рассчитывала на иное.

— А где он?

— В Саратов отбыл. Так что руки в ноги и вперед. Поняла?