Дом на краю

Предопределение — я никогда не верила в него, считая блажью ученых богословов. Я твердо стояла на ногах, решала, где жить, с кем, какой дорогой идти и кого позвать с собою, пока однажды не стало ясно — каждый мой шаг всего лишь шаг в нужном направлении. Глава 1

Я возвращалась домой, такая же целостная и единая, как отделенные от косточки половинки персика. Сердцевина моя, зияя рваными ранами, скорбно молчала. Вторая часть с ликованием восклицала: "Уже скоро"! Третья — усмехалась: "Сдалась". И возразить им было нечего. Каждая по-своему права: ошибочно или нет — рассудит время.

За плечами остались сутки пути, десятки станций, сотни безымянных "километров" известных лишь их обитателям и машинистам пригородных поездов, неизменно открывающим двери возле пустых перронов. За окном проплывал знакомый с детства пейзаж — березовые посадки, зеленеющие холмы, ощетинившиеся вершинами деревьев низины. Привычно голубели водной гладью родниковые речушки. Но согревали душу не они, а спелый апельсин, зависший в безоблачной, бескрайней выси, который так редко видим в небе северной столицы. Только сейчас я поняла, насколько соскучилась по солнцу!

На перроне, как и в день моего отъезда, никого. Из нововведений пластиковый прищур здания вокзала, свежевыкрашенный фасад и тротуарная плитка, сменившая щербатый асфальт на первой линии. Далее безнадега. Привокзальная площадь окончательно захирела: облупились обступившие ее двухэтажки, зачахли окружающие Ильича ели, пришли в упадок деревянные скамьи, на которых в дни моего детства сиживали старушки, ожидающие привоза свежего хлеба в "Первый".

Дом бабушки — иначе я его не воспринимала — крайний на нашей улице. От опушки огород отделял лишь частокол: ныне покосившийся и местами прогнивший, а когда-то новенький, радующий глаз и ароматно пахнущий древесиной. "На страже границ" — в те времена повторял дедушка.

Избрав кратчайший путь от станции, я зашла с задов. Впуская меня, тоскливо скрипнула заброшенная калитка, на которой, вопреки протестам мужа, настояла бабушка. "Не все же мне через забор прыгать. Чай, не молодею", — отшучивалась она в ответ на наше с сестрой любопытство.

Неприятно удивленная пустующей будкой — при бабуле на цепи всегда сидел какой-нибудь "Полкан" — я подошла к крыльцу. Входная дверь приветливо распахнута, но вторая оказалась заперта. Пришлось объявить о себе.

Звонок пел недолго, но пронзительно, и вновь напомнил о бабушке. При ней дверь никогда не запиралась, разве что на ночь, да и то не всегда. Только времена были другие — советские.

Открыли мне быстро, можно даже сказать молниеносно, словно поджидали. А вот отворивший оказался незнаком. Вместо низкорослой, светловолосой сестры в дверном проеме появился недюжинных размеров бугай с приметной рыжей шевелюрой.

Я растерялась от неожиданности и, видимо, молчала непозволительно долго, ибо он заговорил первым. Впрочем, начало этой речи по непонятным причинам прошло мимо меня.

— ... должны вернуться.

— Что, простите?

— Я говорю, хозяйка с сыном уехали на несколько дней. — Он улыбнулся, блеснув рядом крепких белых зубов.

— Как уехали? Куда?

Выезжая без предупреждения, я совершенно не думала о таком варианте развития событий. А ведь должна была!

— В Саратов. В больницу, — мужчина посерьезнел и теперь смотрел вопросительно.

— В больницу? — меня затопил страх. — Что-то случилось? С Ольгой? Со Святом?

— Со Святом. Эм-м-м... Святослав заикается, решили показаться квалифицированному неврологу, — после недолгой паузы пояснил он.

От сердца отлегло, но стало бесконечно стыдно. Я понятия не имела о проблемах племянника. Вот тебе и родственные отношения!

— Простите, а вы...

— ... кто?

Мы заговорили одновременно, как выяснилось, подумав об одном и том же.

— Владимир, — представился он, а мне не ко времени подумалось, что имя ему подходит. Такой мужчина смог бы владеть миром.

— Вы с Ольгой...

Я смолкла, не представляя, какое определение лучше использовать. Кавалер? Парень? Сожитель? Думать о том, что сестра не сочла нужным сообщить мне о свадьбе, не хотелось.

— Нет, нет, — он вновь заулыбался и в отрицании замотал головой. — Я здесь квартирую.

— Квартируете?

— Да, комнату снимаю.

— Комнату?

— Комнату.

Я сошла с ума? Иного объяснения этому во всех отношениях абсурдному диалогу у меня не находилось.

— Какую комнату?

— Дальнюю.

— Дедушкину?

— Наверное, — пожав плечами. — Я неприхотливый.

— Неприхотливый, — спопугайничала я, воскресив в памяти комнатушку два на два, укрытую периной кровать, табурет и кадушку с пальмой на нем: привереде там однозначно не место.

— Может, пройдем? Вы ведь Ярослава? Да? — он посторонился, подкрепив предложение действием.

Я опешила:

— Откуда вы... — но оборвала себя на полуслове, сообразив, что только что обозначила собственную принадлежность к этому дому вопросом о дедушке.

— В буфете ваши с Ольгой фотографии. Простите, сразу не догадался. Вы обе несколько подросли с тех пор, — блеснул дедукцией Владимир и протянул руку, предлагая взять сумку.

Я не стала отказываться, хотя факт, что сестра обсуждала меня с постояльцем, вызвал внутренний протест.

— Яра. Зовите меня Яра, — сказала уже в "холодной", скидывая с ног балетки. — Так привычнее.

— Хорошо, Яра. Как пожелаете.

Мне показалось, он усмехается, но подтверждать это предположение я не стала и, не оглядываясь, прошла в дом.

В "теплой" ничего не изменилось. В правом углу все также стоял комод, рядом короб для грязного белья, накрытый лоскутным ковриком. Напротив входа висели настенное зеркало и часы над ним. За дверью бачок для рукомойника. Даже обои остались те же, что раньше — зеленые в мелкий цветочек.

— Чаю хотите? Как раз вскипел, когда вы позвонили, — на правах радушного хозяина предложил Владимир и, поставив саквояж под зеркалом, кивнул в сторону кухни. — Еще могу блинчиками с творогом попотчевать: Ольга наделала перед отъездом. Вкусные.

— Не сомневаюсь.

Я невольно улыбнулась. Лель в бабушку — отменная кухарка, в отличие от меня никогда на этот поприще не блиставшей.

— Так как? Чаю? — не получив внятного ответа, Владимир повторил вопрос.

— С удовольствием, — я кивнула и направилась в кухню.

Войдя вслед за мной, мужчина тут же полез в холодильник доставать угощение. Я же, оглядевшись, уселась во главе стола.

— И давно вы у нас квартируете? — полюбопытствовала, когда передо мною поставили белое блюдце с чашкой в красный горошек.

— Уже третий месяц, — просветил меня жилец, наполняя чашку кипятком.

— Прилично, — пряча неловкость, я потянулась за заваркой.

Это странно чувствовать себя гостьей в доме, в котором выросла.

— Насколько планируете остаться?

— Пока не знаю. Вам это не нравится, да?

— Что не нравится? — Моя рука дрогнула, и крупинки сахара посыпались на скатерть.

— То, что я здесь остановился. Мое присутствие, — вернув чайник на плиту, Владимир сел напротив. — Я могу съехать, если хотите. Это не принципиально, где жить, — глядя выжидающе.

Вопрос несказанно удивил. Пусть особой радости я не испытывала, но и ничего подобного в виду не имела.

— Это Ольгин дом, и ей решать, кому здесь жить. Не мне, — почти правдиво. Три года назад я отказалась от наследства в пользу сестры.

— Ясно.

Мужчина ответом удовлетворился, а вот поверил ли? Уверенности у меня не было. Впрочем, это значения не имело. Чтобы избежать дальнейшего недопонимания, я замолчала и принялась за чай с блинчиками. Они, как и следовало ожидать, удались.

* * *

Спустя примерно двадцать минут с момента нашего неожиданного знакомства, сославшись на что-то требующее его незамедлительного присутствия (подробности меня не интересовали), Владимир засобирался. Я втайне порадовалась этому обстоятельству — хотелось осмотреться, побродить по дому, окунуться в былое без посторонних глаз — и, чтобы максимально приблизить этот момент, пообещала собственноручно перемыть грязную посуду. Меня предсказуемо не отговаривали.

Закрыв за квартирантом дверь, я тут же выбросила из головы все с ним связанное и, движимая нетерпением, устремилась в "общую", куда сознательно не заходила в присутствии чужого человека, свято храня "личное". А так хотелось поскорее ступить на бабушкин ковер, ощутить босыми стопами его мягкость, пробежаться пальцами по десяткам, сотням корешков дедушкиных книг, выбрать одну и, устроившись в узеньком кресле с деревянными подлокотниками, сквозь кружевной тюль глядеть в окно на границу леса — мгновенья счастья.

Но меня поджидало разочарование, и вмиг лишенная присутствия духа я застыла в дверях, точно перед надгробием, безуспешно сражаясь со слезами сожаления. Фантазия реформатора безжалостной дланью прошлась по дорогой сердцу обстановке. Исчез длинноворсный ковер, и свежевыкрашенный коричневый пол в лучах заглядывающего в окна июньского солнца подмигивал белесыми пятнами. На месте ретро-кресел стоял вместительный угловой диван с множеством разноразмерных подушек. Журнальный столик под "голубым экраном" сменила новомодная тумба, да и сам телевизор преобразился, обретя современный, ультратонкий вид. И только старенький, забитый посудой буфет, остался на прежнем месте — привет из прошлого.

Смахнув с ресниц соленые капли, я приблизилась к единственному знакомому предмету интерьера. Рука коснулась лакированной поверхности. Взгляд зацепился за щербинку, оставленную разбившейся масленкой. Она выскользнула из моих рук в преддверии десятилетнего юбилея сестры. Ох и досталось мне тогда!

В груди защемило.

— Леля, Леля... — непроизвольный укор сорвался с губ.

Но имела ли на это право та, что отказалась от наследства? Вряд ли.

Открыв дверцу со стеклом, я достала фотографию. С нее на меня смотрели бабушка с дедушкой, запечатленные в день своей последней годовщины — золотой свадьбы. Мы тогда устроили им праздник — накрыли стол, собрали друзей — а потом наблюдали за тем, как они веселятся: поют, декламируют стихи, пляшут, пока не откажут ноги или не закружится голова, а затем, привалившись к стене, подшучивают над немощью друг друга и пытаются отдышаться.

Исследовав содержимое буфета, я отправилась дальше. В "темной" на первый взгляд ничего не изменилось. Все тот же одинокий светильник на стене, платяной шкаф, комод на шесть ящиков, бабушкина шкатулка для украшений. Мы с Ольгой частенько наводили в ней ревизию — прикладывали, примеряли, ссорились из-за чего-то особенно желанного и получали нагоняй пойманные на месте преступления: бабушка не любила, когда без разрешения роются в ее вещах.

Перед "дальней" я на мгновенье стушевалась: вспомнился новый жилец, но жажда видеть возобладала над рассудительностью, и незваной гостьей я вошла в бывшую дедовскую обитель. Здесь он отдыхал в послеобеденные часы, спал по ночам, отлеживался во время гипертонических кризов. Тогда, казалось, весь дом замирал. Запрещалось шуметь, включать телевизор, баловаться в "общей", а в погожие дни нас выпроваживали во двор, где предоставленные самим себе мы играли в прятки среди смородинных кустов, швырялись камешками с соседский сарай, заигрывали с Полканом, чтобы тотчас скрыться из поля зрения посматривающей в кухонные окна бабушки, стоит собаке подать голос.

Окинув придирчивым взглядом аккуратно застеленную постель, задернутые шторы, заметно подросшую пальму, я вдруг задумалась над тем, а как они живут здесь втроем? В доме всего четыре жилых комнаты и все они, кроме той в которой я находилась, являются проходными.

Кольнула мысль, что квартирант был со мной не до конца откровенен, и его отношения с Ольгой выходят за рамки означенного "хозяйка — постоялец". Почему?

Плотно прикрыв за собой дверь, я заспешила в бывшую бабушкину спальню, которую недавно безостановочно миновала. Здесь также произошли изменения. Сменились обои. Исчезли швейная машинка и письменный стол. Вместо последнего у стены стояли гладильная доска с аккуратной стопкой выстиранного белья поверх самодельного чехла и два стула. Пропала обрамленная в багет бабушкина вышивка. А вот диван-книжка с цветастой обивкой и шифоньер остались на прежних местах.

Присев на сложенный диван, я задумалась. Зачем Владимир соврал мне? Какой смысл скрывать то, что, в конечном счете, станет явным? Или, по его мнению, я похожа на слепца?

Возвращение Владимира застало меня за наведением порядка на кухне. Его появлению предшествовали стук, грохот и сдержанные чертыханья, вынудившие меня сперва досадливо поморщиться, а затем улыбнуться при воспоминании. Я ходила за водой к колонке, огорошив своим видом пробегавших мимо ребятишек. Интересно, они вообще знают, что такое коромысло?

Когда потирающий лоб мужчина появился в "теплой", я сочла нужным извиниться.

— Простите. Думала, уберу, когда закончу, но вы меня опередили.

— Ничего, я крепкий, чего не скажешь о ведре. Оно, кажется, погнулось, — он вновь потер лоб и, оставив курьерскую сумку на коробе для белья, с пакетом в руке вошел в кухню. — Чем занимаетесь?

Мысленно посмеиваясь, я озвучила очевидное:

— Как и обещала — посуду мою.

— Посуду? — Недоуменно нахмурившись, он оглядел наполненный водой таз, расстеленное на столе полотенце, сложенные горкой блюдца, почесал затылок и перевел взгляд на раковину.

— Знаю, — внезапно смутившись инфантильности собственного поступка, я попыталась оправдаться. — Просто раньше у нас не было центрального водоснабжения и... Захотелось по-старинке, как при бабушке. Баловство, в общем.

— Ясно.

Мужчина согласно закивал, словно получил исчерпывающие объяснения, и вновь почесал затылок. Я же с удивлением осознала, что огненная шевелюра, привлекшая к себе мое внимание при встрече, утратила былую пышность. Похоже, кое-кто наведался в парикмахерскую.

— Я тут пельмени на ужин купил, — оставив скользкую для меня тему, Владимир выудил и пакета увесистую пачку "Мириталь" и положил ее на край стола. — Правда, еще борщ есть. Но его, боюсь, на двоих не хватит. Могу уступить, если хотите, — несколько неуверенно.

— Ничего. Пельмени — в самый раз, — поспешила согласиться я и, выставив на полотенце последнюю чашку, схватилась за таз, намереваясь вылить его содержимое в раковину, но не успела.

Со словами: "Давайте помогу!" — Владимир бросился наперерез. И то ли не рассчитал, то ли я не успела среагировать, но мы столкнулись в проходе, и расплескавшаяся вода намочила обоих.

— Черт, опять! Простите! Я не нарочно. Не хотел... — принялся извиняться он.

Я же, глядя на расплывающееся по мужской футболке пятно, постепенно выпадала из реальности.

Это было далекое воспоминание, практически истлевшее, и если бы не стечение обстоятельств я навряд ли вернулась бы к нему. Но что есть, то есть.

В то лето мне исполнилось восемь, впервые разошлись Ольгины родители и бабушкина подруга — тетя Варя Казьмина сломала ногу.