Налево от полярной звезды

— И все время с подружками, мальчики к нему совсем не приходят.

— И куклы эти бесконечные. Нет, надо принимать решительные меры. Пока не поздно!

И были приняты решительные меры. Для начала папа решительно, не взирая на Мишины слезы и крики, собрал в большой мешок всех кукол со всеми их платьицами, журналами мод, все закройки, которые Миша тщательно подклеивал в тетрадки, и вынес все эти сокровища на помойку. Потом отправился во Дворец пионеров и записал Мишу сразу в несколько кружков — шахматный, стрельбы из лука и в кружок юных натуралистов. Дедушка составил список важных и нужных книг, вывесил его на стенку и записал Мишу в районную библиотеку.

Мама с бабушкой сбились с ног, разыскивая подходящего частного врача, который бы прописал Мише необходимые лекарства и при этом держал язык за зубами.

Мишаня страдал. В результате массированной атаки родных и близких у него совсем не оставалось свободного времени на любимое занятие. Кроме того, в шахматах он совершенно не разбирался, натянуть тетиву у лука ему удавалось с огромными мучениями, а белые лабораторные мышки вызывали у него панический страх. Пересиливая себя, он пять раз в неделю тащился на занятия, подолгу разглядывая в витринах книжных ларьков журналы с новыми фасонами. Он завел большой альбом, который прятал под матрасом, все страницы которого были разрисованы платьями и костюмами. В нужных и полезных книжках он, в первую очередь, выискивал, а в чем же был одет главный герой или героиня. И пришел к выводу, что положительные персонажи всегда одеты хорошо, красиво и модно.

Шло время, постепенно Мишаня привык жить двойной жизнью. Внешне он мало изменился — был все тем же маленьким толстеньким и кудрявым. Только из добродушного открытого мальчика превратился в угрюмого и замкнутого подростка. После визита психиатра, который не нашел никаких отклонений в развитии мальчика, родные успокоились, но контроль был по-прежнему строгим. Впрочем, Мишаня давно научился скрывать свои пристрастия. Он перестал обшивать своих кукол и занялся моделированием для своих подружек. Девочки его класса давно признали Мишу ведущим авторитетом в области моды, и ни одна школьная вечеринка не обходилась без него. Он сидел в каком-нибудь пустом классе, словно маленький языческий божок, набрасывал на промокашках варианты причесок, подбирал цветовые сочетания для украшений, давал точные советы — что и как одеть. Не только девочки — любой влюбленный мальчик мог прийти к Мише за советом, как стать неотразимым для дамы сердца.

Шедевром Мишани — а, заодно, и полным провалом его многолетней конспирации — стало выпускное платье для Вики Кузнецовой, в которую Миша был давно влюблен. Девушка смогла убедить своих родителей, что лучше Миши никто не сошьет ей праздничный наряд. Целый месяц он после уроков просиживал в ее квартире за швейной машинкой. Он пересмотрел тонну модных журналов, всевозможных пособий по кройке и шитью. Вместе с Викиными родителями он выбрал в магазине нежнейший голубой шелк, в тон ее глаз, которые когда-то произвели на Мишу неотразимое впечатление.

Вика была великолепна. Весь выпускной вечер она танцевала только с Мишей, заставляя остальных мальчишек скрипеть зубами. Шелк окутывал ее невесомым облаком, подчеркивая тонкую талию, изредка обнажая стройные ножки. Счастливые родители Вики не могли не сообщить, кто же сшил это великолепное платье. Так Мишины мама и папа узнали, что, во-первых, их сын влюблен, а во-вторых, решительные меры не помогли.

— От судьбы не уйдешь, — вздохнул Мишанин отец, — Наш сын, все-таки, ненормальный.

А Миша был счастлив. Он лежал в постели, вспоминая вкус губ возлюбленной, и в его голове, сменяя друг друга, проносились всевозможные фасоны свадебных платьев для Вики и костюмов для него самого. Он решил проявить твердость характера, во всем признаться родителям и поступать не в институт какой-нибудь механики, а только в швейный техникум.

Слезы и уговоры родителей не помогли. Миша провел свою партию с блеском, поставив им мат на десятом ходу. Не зря он зубрил все эти шахматные комбинации.

— — — — — — — — — —

В городе N есть три примечательных места. Оперный театр, Собор святых Петра и Павла и Дом Моделей, где царит Михаил Аркадьевич Попов. Он еще больше растолстел, сильно полысел, но это не мешает ему быть кумиром всех самых модных дам города. Его жена, Виктория Павловна, даже ревнует своего популярного мужа, хотя за много лет он ни разу не взглянул на другую женщину. Михаил Аркадьевич — самый известный модельер города. Его платья пользуются огромным спросом и даже как-то раз получили приз на какой-то международной выставке.

Есть у провинциального кутюрье одна маленькая страсть, о которой не знает никто, даже его обожаемая супруга. Поздними вечерами, когда в Доме моделей никого уже нет, Михаил Аркадьевич спускается в подвальный этаж, где стоит огромный, запертый на ключ, шкаф. Мишаня распахивает створки и вытаскивает из недр гардероба роскошное золотое платье, расшитое искусственным жемчугом. Вспыхивает свет, крутится на стареньком проигрывателе пластинка с довоенным вальсом. Михаил Аркадьевич с трудом застегивает на спине молнию, приподнимается на цыпочки и закрывает глаза. Прекрасная Миледи спускается по мраморной лестнице, чтобы закружиться в любовном танце. Мишаня подхватывает кончиками пальцев длинную юбку и делает несколько шагов в ритме старого вальса.

— Раз, два, три. Раз, два, три, — шепчет он и улыбается — счастливо и безмятежно.

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Брат мой, враг мой...

"Ах, какая женщина, какаааая женщина. Мне б такую..." И мне бы... хоть какую. Но эти малолетние красоточки у стойки меня мало привлекают. Одеты вызывающе, косметика килограммами. Призывно стреляют накрашенными глазками по сторонам, хихикают кокетливо, в постели умеют все, но... без души. Для души у них какой-нибудь бычок Вася или Петя — гора мышц со стрижкой наголо и интеллектом футбольного мяча.

Надрывается лабух, плавает под потолком сигаретный дым, подсвеченный огнями светомузыки. Бар отделен от ресторана музыкальной площадочкой и пятачком для танцев, где обтираются боками парочки.

Уже несколько минут я наблюдаю за молодой женщиной за соседним столиком. Она... не то чтобы красива, мало подходит ей это затасканное определение. Но рядом с юными путанками она смотрится как чистокровная кобылка среди зоопарковских пони. Волосы, очень светлые, собраны в высокий хвост на затылке, минимум косметики и полумрак бара делают ее широко поставленные, слегка раскосые глаза, какими-то кошачьими, но не такими, как у домашних балованных кошечек, а — опасными, словно у пумы. Большой рот не портит, а подчеркивает страстность высокоскулого лица. Пушистый черный свитер под горло мягко обнимает плечи, высокую грудь, узкую талию. В разрезе замшевой юбки я вижу длинное упругое бедро, обтянутое блестящей лайкрой. Если это и проститутка, то очень и очень дорогая. Впрочем, она уже отшила парочку подвыпивших кавалеров и в одиночку сосет коньяк, тепло мерцающий в хрустальном графинчике. Я вижу, как женщина достает из сумки длинную сигарету и несколько раз щелкает зажигалкой, тщетно пытаясь прикурить. Отличный повод, я встаю и подношу ей огонек.

Она кивает мне с благодарностью, но без интереса. Длинные тонкие пальцы держат сигарету с небрежной грацией, и я замечаю толстое обручальное кольцо, поблескивающее парой ярких камешков.

— Вы мне напомнили большую и опасную кошку, — я отодвигаю стул и сажусь с ней рядом.

Женщина смотрит на меня насмешливо, изогнув тонкую бровь. Пока она не сказала ни слова, протягиваю свою визитку. Пусть думает, что я собираю здесь материал для какой-нибудь статьи.

— Это комплимент? — голос у нее низкий и хрипловатый, представляю себе, как она стонет в постели и моментально возбуждаюсь. Слава Богу, в баре достаточно темно.

— Мне показалось, что вам одиноко.

— Вам показалось, — она смотрит куда-то мимо меня.

Мучительно ищу слова, чтобы продолжить знакомство. Еще минута, и меня пошлют к черту.

— Что вы делаете здесь, одна? Ваш муж не боится вас потерять? — тема скользкая, но выбора у меня нет, надо рисковать.

— Мой муж...— она усмехается углом рта, — Мой муж сейчас развлекается с любовником у нас дома. Не в парке же мне сидеть на скамейке.

Теряю дар речи. Конечно, я многое повидал, все-таки журналист с кем только не сталкивается, но, на мой взгляд, от таких женщин не уходят. Тем более к мужикам. Интуиция подсказывает мне, что я сейчас услышу что-то не совсем обычное, жаль, ни блокнота, ни диктофона под рукой. Женщина глубоко затягивается, и огонек освещает ее лицо, на мгновение вспыхивая в глазах адовым пламенем.

Ах, какое это было счастье — обменять букет роскошных белых гладиолусов на два плотных теплых кулька, перевязанных разноцветными лентами — голубой и розовой. Павел бережно нес их к машине, полный нежности. Вот они, его дети, малышки-близняшки. Машенька и Мишенька. Как долго они с Любой этого ждали! Иногда теряя надежду, погружаясь во мрак безысходности. Десять мучительных лет — по врачам, знахарям, экстрасенсам. И вот, наконец, чудо свершилось. Двое, маленьких, желанных, сразу — мальчик и девочка.

Люба была уже в машине, Павел положил ей на руки детей, улыбающейся и счастливой, сел за руль. Он все уже приготовил дома — кроватки, пеленки, распашонки. Немецкая коляска для двойняшек тоже ждала своего часа. И множество всяких необходимых мелочей — пустышки, крема, бутылочки, салфеточки. Все яркое, веселое, разноцветное.

Дети еле слышно попискивали на руках у Любы, Павел слышал ее нежное воркование, успокаивающее, ласковое. Оборачиваясь время от времени, он видел ее, склонившуюся над ними — самую любимую, самую желанную. Какой долгой казалась ему эта дорога к дому, где уже ждали их родители, наконец-то получившие право гордо называться бабушками и дедушками.

В первый день Павел просто не отходил от кроваток. Малыши посапывали, накормленные, тихие. Люба задремала на диване, утомленная хлопотным днем, родители неслышно сидели на кухне, погруженные в вопросы воспитания и образования, а Павел все не мог оторваться от созерцания двух маленьких розовых мордашек. Они были такими беззащитными, такими крохотными.

"Медвежатки мои,"— повторял он про себя, чувствуя, как сердце переполняет восторг и обожание.

Медвежата росли быстро. Хотя беременность Любы была нелегкой, дети родились здоровыми. Они быстро набирали вес, с аппетитом кушали, крепко спали. Когда Павел с Любой выходили с ними гулять, бабульки-соседки каждый раз умилялись, глядя на двух хорошеньких детишек в широкой коляске.

— Ах, какие они у вас сладкие, прямо куколки!

"Тьфу, тьфу"— суеверно шептал про себя Павел, -"Чтоб вам всем".

Со временем стало ясно, что Маша и Миша связаны между собой незримыми ниточками. Стоило заплакать одной — как тут же второй разражался бурным ревом. Первые зубки прорезались у них одновременно, день в день, и Павел с Любой впервые узнали, что такое бессонные ночи. Когда кого-то из детишек уносили купаться, оставшийся тут же начинал ныть и капризичать. Даже внешне они были похожи — с пушистыми светлыми кудряшками, светло-серыми глазами, большеротые. И плакали одинаково — хрипловато, с обиженными всхлипами. И вкусы у них были одни и те же, оба не переносили на дух рыбу и обожали сыр.

Маша встала в манеже первой. Однажды Павел зашел в комнату и увидел, как она, крепко вцепившись ручками в перекладину, топочет вдоль сетки, с трудом перебирая заплетающимися ножками. Он бросился за Любой, и они долго любовались малышкой, которая восторженно взвизгивала, приседая и вновь поднимаясь на ноги.

Миша долго наблюдал за сестрой, пытаясь сделать то же самое, у него ничего не получалось, не держали еще ножки, и в конце концов он обиженно разревелся. Люба подхватила его на руки, смеясь и тормоша, тут же Павлу пришлось взять и заплакавшую Машу. А через пару дней оба малыша уже топтались рядом, толкаясь и мешая друг другу.

Зато говорить Миша начал первым.

— Ма, — неожиданно выкрикнул он и замолчал испуганно. Потом уже тише, прислушиваясь к себе, — Ма, ма.

Ни Павел, ни Люба так и не поняли — что же он сказал — мама или Маша. Да это было и неважно. К полутора годам малыши лопотали день и ночь, забавно коверкая слова — бабака, писины, вампа, — Люба прилежно записывала все их милые глупости, по вечерам они с Павлом читали эти записи, тихо радуясь своему счастью.

Первый раз Медвежата поссорились в три года. На день рождения Маше подарили огромную куклу, с фиолетовыми волосами, открывающимися глазами и утробным писком, имитирующем слово "Мама". Миша решительно оттолкнул новый ярко-синий грузовик, подошел к сестре и протянул руку:

— Дай!

— Не дам, — Маша вцепилась в игрушку, — Мое!

Уговаривать сестру Миша не стал, просто схватил куклу за яркие волосы и рванул на себя. На крики и вопли прибежали Павел с Любой и с трудом разняли драчунов. Миша дулся три дня, до тех пор, пока отец не сходил в магазин и не купил точно такую же куклу. Но тогда взбунтовалась Маша. В результате трехдневных драк ее деньрожденная кукла растеряла половину своих роскошных волос, и теперь девочка требовала себе новую. В конце концов Медвежата помирились. Маша забрала себе в качестве компенсации Мишин грузовик, на том и успокоилась. Но с этого времени Медвежатам дарили только одинаковые подарки.

Следующая ссора имела более затяжной и трудноразрешимый характер. Миша долго приглядывался к платьям сестры и в один прекрасный день категорически отказался одевать свои вещи. Ему казалось несправедливым, что у Маши такие нарядные яркие одежды, а у него — брюки и рубашки. Павел долго объяснял сыну, чем отличаются девочки и мальчики, почему они одеваются по-разному, что из мальчиков вырастают мужчины, из девочек — женщины, Миша слушал-слушал, после чего добил отца вопросом:

— А почему ей можно штаны одевать, а мне нельзя платья?

Вечером Люба застала Медвежат за сравнением интимных мест. Педагог по образованию, она тактично постаралась отвлечь детей от этого занятия, переключив их внимание на новую книжку со сказками. Но Мише явно что-то не понравилось, потому что за ужином он недовольно сказал:

— А почему у нее все спрятано, а у меня наружу торчит?

Павел не сразу понял, почему его жена подавилась чаем и расхохоталась.

Мишу не устраивало все — длинные волосы сестры и собственная короткая стрижка, необходимость носить ботинки, а не нарядные туфельки, носки, а не кружевные колготочки. Прошло немало времени, прежде чем он смирился и перестал отнимать у Маши ленточки в косы.

В первом классе Медвежат посадили за одну парту. Брат с сестрой держались особняком, ни с кем близко не сходясь. Их общение было самодостаточным, никого они к себе не пускали, на обиды отвечали драками, напрыгивая с двух сторон, Маша от брата не отставала, кулачки у нее были крепкие и сильные. Получившие домашнее воспитание Медвежата мало умели находить общий язык с ровесниками, в большинстве своем сдружившимися в яслях и детсадах. Через какое-то время выяснилось, что близнята практически построили между собой и одноклассниками прочную стену отчуждения. Учились они оба прекрасно, чем вызывали вполне объяснимую зависть, никого не боялись, включая классную руководительницу, были независимы и дерзки. К тому же, отличались Медвежата какой-то странной, диковатой красотой. На школьных фотографиях они неизменно обращали на себя внимание слегка раскосыми светлыми глазами, пушистыми волосами, которые никогда нельзя было уложить в пристойную прическу, улыбчивыми большими ртами. Одноклассникам было хорошо известно, как эти глаза могут сощуриваться и посверкивать жестокими огоньками, а улыбающиеся губы изрекать какую-нибудь обидную колкость.