Наконец, это случилось. Какой-то дурак, точно ломом, ментальными техниками прошелся по лабиринту ледяных зеркал — уровню разума, где лежал, скованный, Страж.

Ныне освобожденный, он начал действовать, готовясь к вызову врага на бой. Не будь менталист так неаккуратен, атаковать следовало бы сразу же, не дожидаясь дальнейшего прогресса нарушителя. Однако директивы требовали уравнять условия. Юкки с порушенным внутренним миром — непредсказуемый противник, могущий оказаться как более слабым, так и более сильным. И Страж начал исправлять результаты работы менталиста, одновременно освобождая себя от остатков оков.

Их сражение было неожиданностью для обоих. Юкки, пусть в нем, учитывая чужие Наследия, текло не более четверти крови клана, и должен был оказаться в таких условиях. В незнакомом внутреннем мире, оказавшийся там по воле Стража, он должен был погибнуть или пройти испытание. Впрочем, последнее не обязательно. Пожалуй, Страж впервые классифицировал этот исход как "нежелательный".

Но он был все еще частично скован, лишен возможности использовать весь потенциал, который претендент не освоил и на одну двадцатую. А цель сама спустилась в свой внутренний мир и даже сумела как-то победить.

Это было жестоко. Страж был вынужден подстроиться под победителя, принять все его умения, в том числе потенциальные, как должное.

Подобное изменение, включая принятие Лавы и Пара, Глаз и наследуемых знаний, как должного вызвало лавинообразные изменения, нарушившие часть того, что заменяло Стражу личность. Возможно, дело было в осколке металла, к которому, пытаясь понять то, что не желало становиться наследуемым, слишком близко прикоснулся Страж...

И он был вынужден протезировать часть себя, взяв в качестве точки отсчета победителя.

Последним ударом, отправившим в небытие Стража, стала гибель его копий. Каким-то образом, в ходе ритуала, принимая под свою опеку полукровок, он перезаписал их Стражей.

Выживание. Такова была основная директива нового Стража, который теперь осознавал себя как одно существо, находящееся в нескольких Юкки. Выживание вместе с кланом, уже не поднадзорных, а наблюдаемых.

Победитель, элемент хаоса, выигравший скорее за счет элементарного везения, или же тончайшей интриги, которую не смогло заметить даже Зеркало, сделал то, на что у Стража не нашлось указаний. Принял в Клан чужака, сделав его полукровкой. И его Страж снова оказался лишь частью его, рассыпанного по нескольким телам, наблюдателя.

Осознание себя проходило долго, но все же быстрее, чем это происходит у людей. В первую очередь потому, что у Стража был образец, с которым он вышел на бой с Хаку и проиграл.

Он стал наблюдателем, заинтересованным в выживании тех, кто оказался перед его взором. Выживание стало одной из его директив, а носители его ипостасей — средством достижения. Словно бы из надсмоторщика, он стал духом-хранителем.

Гибели победителя он ждал с чем-то, похожим на страх и ожидание одновременно. Выдержит ли он, останется ли, или же его развеет, а может, унесет вслед за победителем?

— Я долго думал о том, кто же я. Размышлял о казусах, навроде нас с тобой. Может ли бог быть фамилиаром, если он был слаб, а контрактор — силен? Может ли божество воскреснуть, если его сердце попадет в руки некроманту? Может ли аватар восстать? — словно бы самому себе, проговорил Страж, висящий передо мной, распятый, привязанный тонкими и тугими алыми нитями.

Он замолчал на несколько минут, и я узнал эту паузу, ибо сам любил оставлять такие, чтобы дать собеседнику додумать то, что я не хочу или не могу рассказать. А затем продолжил говорить, уже изменившимся голосом, обращаясь непосредственно ко мне.

— В этом мире, куда бы попал сам, без моей помощи, нет чакры, которую ты мог бы поглотить. Твоя собственная же была быстро высосана миром. Защищаясь, твой организм превратил ее в Возвышенный Геном, сочетающий силу всех четырех Стихий. Кровь — это Вода, содержащая соли, то есть Землю. Но жизнь есть Огонь, а значит, кровь, переносящая Ветер-кислород, есть пламя жизни. Твоя сила стала таковой, заперлась в своем теле, сохраняя твою силу. Божественную силу.

Ха, сколько пафоса. Забавная речь, особенно учитывая тот факт, что здесь, практически в центре моей вселенной, Страж не должен иметь возможности лгать. Особенно, если он пленен мною, моей кровью. "Божественной силой".

Ха, хочется рассмеятся — зло, насмешливо и саркастично. Я ведь не верю в то, что человек может стать богом. Иначе, какие же это боги?

Жаль, в этом мире никто не может лгать. Иначе можно было бы навесить ему такой жирной лапши... Что же, придется обходится недомолвками и встречными вопросами, разрушая рисунок разговора того, кто "знает меня лучше кого-либо".

— Божественную силу? Разве ты не являешься духом хранителем моего клана?

— Я бесплотен, но я — твое порождение. Твой мятежный аватар, если бы таковые могли быть. Ты — телесен сейчас, но не умер, когда прошлый кусок плоти, который ты считал собой, стал мертвым. Я же всегда бесплотен. Но именно ты — божество клана. Я — лишь аватар, наблюдающий за каждым, кого ты признал своим.

Интересно... не помни я о том, кто здесь хозяин, решил бы, что моя кровь не действует.

— В чем моя сила?

— Воплощение. Жертвуя часть себя, ты используешь эту часть для создания чего-либо. Это и есть твоя сила.

— Значит, можно пожертвовать любую часть себя? Просто кровь проще всего?

— Любую живую часть себя.

— Благодарю. И извини — проговорил я, после чего лепестки маков раздвинулись, освобождая туловище моего собеседника.

Его веки цвета коры поднялись, показывая глаза цвета Лавы. Он смотрел сквозь меня, словно бы не видя. Хотя не стоило обманываться. Скопировав меня тогда, он получил и глаза, позволяющие видеть гораздо больше, чем положено физиологией обычного человека. Если, конечно, не соврал.

— Не стоит извинений. Я — лишь отражение тебя. И знаю, как ты отреагировал бы на моем месте.

Вот оно что. И эта печальная и одновременно мечтательная улыбка, словно извиняющаяся, и эти речи. Благословение всех богов, если они есть, моим глазам. Тем, что позволили увидеть достаточно, чтобы мозаика, пусть и несобранная до конца, с мысленным щелчком превратилась в цельную картину.

Это было похоже на то, что я чувствовал, когда, словно лекарство в капельнице, словно медленный яд, в меня вливалось знание. В той битве с непонятным призывателем не пойми чего, ради своих, неизвестных мне, целей, стерший в пыль довольно солидное поселение и его обитателей. И еще это было похоже на то, как в меня вливались сны, кошмары о том, как я, в теле странного, чуть изогнутого, меча с рогатой головой у гарды, был пленником чьих-то ножен и перчаток. Сны, прекратившиеся, когда я научился с помощи крови, возвращать свою прошлую силу. Или имитировать?

Он — цепной пес. Не посаженный на цепь и временно укрощенный зверь, не раб, если не ищущий, то ожидающий возможности вцепиться в глотку. Именно так и никак иначе. Он даже не может ненавидеть меня, как ненавидел хозяйку перчаток тот я, во сне, бывший мечом. Просто потому, что у правильно рожденного, выращенного и используемого пса, этой функции и быть не может. Если он, конечно, не урод. В том или ином смысле.

Впрочем, ничего не стоит принимать на веру, в том числе и этих таинственных озарений. Возможно, он просто задуривает мне голову. А потому, во мне нет сожалений по поводу Макового Цвета, оставшегося внутри этого существа.

Раб он мой, оружие или соратник, я не могу вручить ему свое доверие. А значит, пускай, коли предаст, то мной будет в могилу унесен.

Почти стихами заговорил. Довели, называется. Действительно, мне вредно слишком много философствовать. Да и вываленные на голову откровения тоже, как-то...

Лучше перейти к делу. Если он говорит, что является, в сущности, моим подобием...

— Ты знаешь, к чему я стремлюсь?

Он улыбнулся, прежде чем кивнуть.

— Тогда как тебе мой договор?

— Кстати — сказал он напоследок — ты ведь помнишь, что сказанное здесь — охватывает лишь те грани Истины, что видны нам обоим? Сама же она, как инквизиторский безымянный Бог. Все о ней говорят, но само ее существование — вопрос веры.

Страж ушел, оставив меня на равнине из верного Льда, пусть и окрашенного в черный с прожилками царственно-желтого. В разрывах меж бархатисто-черных облаков, плывущих по бездонной бездне черного неба, на равнину падали лучи золотистого цвета.

Ками, и я в том числе, как же пафосен мой внутренний мир.

Что же, я наконец-то понял, почему я жив, и кто может прикрыть мой тыл. Теперь можно идти вперед с чуть большим спокойствием. Жди меня, мир. Я иду.

Стоило открывать глаза, если еще прежде в нос ударил запах? Да, тот самый аромат тепла, эйфории, света, смерти...

Стоило, чтобы оценить обстановку прежде, чем светить какими-либо своими способностями.

Везет мне, все же, на всякие переплеты. Только сел в корабль, уснул, и нате вам. Сопровождающего нет, дверь в каюту нараспашку, а воздух доносит такой знакомый, до сосущего чувства и урчания в животе....

Глава 12. Обломинго: возвращение.

Переход в другое состояние, более хищное и боеспособное, был легким, точно шаг вниз по лестнице. Тело стало легким и твердым, наливаясь привычной, точно наркотик, силой, образующейся в ходе сложной трансформации крови, кровью же и обеспечиваемой.

Мои глаза под закрытыми веками, не сомневаюсь, заполнились — от зрачка до внешнего края радужки — алым огнем, не светящим, но ярким и цветным. Я осмотрелся, не открывая глаз, надеясь притвориться спящим. К счастью, глаза мои позволяли это. Пусть радиус действия, как и разрешение, страдают, это все же лучше, чем светить таким козырем.

Корабль, точнее, стометровая сфера со мной в центре, стал сложной поделкой из слабо окрашенного стекла. Бецветными с серым оттенком были палубы и переборки, таинственным цветом слабо сияли фигуры людей, сидящих, стоящих, идущих по своим делам, совокупляющихся, возможно церебрально, ведущих беседы и занятых еще боги знают чем.

А передо мной, сияя тем же светом, что и люди вокруг, только сильнее, потому как это сияние не пробивалось сквозь, все же, не кристально прозрачный воздух, в шарообразной емкости, словно бы висела в воздухе, точно мифический, сияющий точно заточенная радуга, эликсир жизни, парила...

Да, тот самый источник запаха, сладко, точно уговоры иной хозяйки, яблоком заманивающей скотину на бойню, вытащившего меня из сна. Я едва не начал рефлекторный вдох, чтобы еще раз, напоследок, перед трапезой, насладиться этим ароматом. И так же рефлекторно подавил его, уловив в своей сфере, непростительно близко от меня, на расстоянии удара, еще одно существо.

Он не сиял еще не пролитой кровью, в отличии от людей вокруг. Скорее, цвет его, был чем-то из разряда черного, белого или серого. Смешение цветов, устойчивое и монолитное, призванное быть компромиссом между всеми цветами спектра. У людей они сияли, непрерывно смешиваясь, просвечивая сквозь плоть, отчего люди этого мира казались некими туманными фигурами, вместилищами жидкой энергии существования. У него же просто и бескомпромиссно виднелись как некая сеть с центром в середине груди, там, где располагается сердце. И пронизывающая все тело, многократно дублируя друг друга, что особенно проявлялось в грудной клетке, где таких сетей было не менее четырех. И еще местами крупные нити, даже тросы, этой сети, выглядели более ярко, словно бы светя без помех, игнорируя барьеры плоти, насыщенной таким же цветом — не серым, не черным или серым, но также кажущимся компромиссом, застывшей в некоем одноцветном, тусклом равновесии, сжатой радугой обычной крови.

— Впечатляет — услышал я. И голос, во всяком случае, первая звуковая волна, пришел от этой фигуры, стоящей сбоку от меня так, что в ее вскинутой руке угадывался клинок, в этом зрении сквозь закрытые веки выглядящий заточенным куском стекла, вылезающим из рукава того, кто имел голос моего сопровождающего.

— А теперь медленно открой глаза.

Вариантов было не слишком много. В таком тесном помещении, у него в любом случае было преимущество. Все же, даже убей я его и останься в живых, что бы я с этого получил, кроме неприятностей?

Веки, расходясь, перестали создавать помехи. Никогда не понимал этого нюанса своих глаз. Закрытые веки являются наиболее весомой преградой для моего зрения, причем перекрывая всю сферу обзора, даже заднюю ее половину. И в то же время, при открытых глазах, ни череп, ни что-либо еще, не ограничивает бой обзор так сильно.

Вот и сейчас, расширившееся поле восприятия, охватило весь плывущий в небе корабль, зафиксировало строение реактора и двигателя, с бьющимся сквозь стенки из неизвестного материала, неистовое пламя, Огонь, слитый с Водой и Молнией воедино, в нечто вроде третичной стихии Распада.

Я привычно отложил эту картину в дальний уголок памяти. Чертеж действующего летающего корабля — приобретение полезное. Но только если еще есть сведения о материалах и порядке обслуживания этого сложнейшего устройства.

Всего на здоровенном аппарате было около трехсот человек, не считая шестерых, не считая меня и сопровождающего, иных существ. Не сияющих светом ждущей своего часа еды, а лишь уверенным и собранным в себе, отражающим этот свет, сгустком, сетью нитей своего собственного цвета.

Мой цвет глаза привычно игнорировали. Впрочем, это было логично. Зачем способность наподобие моей, если засветка от самого себя губит всю наружную чувствительность на корню?

Обладатель одной из таких сетей, в полном соответствии со своим голосом, оказался тем самым сопровождающим, серебристым блондином с полукошачьими зрачками. Вот только радужка у него теперь была иной. Не переплетенные нити алого и коричневого, а темно-багровый, точно стакан с венозной кровью, ореол и вкраплениями карего. Так и тянет сказать, "оставшихся на плаву".

И из рукава его, как и виделось ранее, выглядывало короткое, в половину предплечья, лезвие самого что ни на есть медного цвета. Только что с тихим "вжик" задвинувшееся, к слову говоря.

— Значит, все же, ампир — констатировал он.

Мне не понравился его тон. Таким голосом обычно городские начинали разговор. Из серии: "Ты че тут делаешь? В нос хочешь? А, пофиг. Оплачено". Собственно, потому некую часть своей молодости я и провел за пределами крупных городов. Это была одна из причин. Хотя и не самая значительная.

— Что у тебя за аркан?!

В смысле? Лассо? Причем тут веревка с петлей? Или это какой-то намек? На кавалерию там... или киднепинг. А то и конокрадство. Да, делать нечего. Придется спрашивать в лоб, чего ему надо.

— Причем тут лассо?

Ответом послужило минутное молчание. А затем в каюте как-то... потеплело, что ли.

— Однако — хмыкнул мой собеседник. И зрачки его, до этого суженные, совсем как у кошки на свету, расширились. Как у той же животины, но только в сумерках.