— И все же, подумай над моими словами — попросил друга Меркулов.
— Не сомневайся — все обдумаю — пообещал Берия — а ты пока готовь доклад Хозяину.
— Сделаю — кивнул Меркулов.
Вечером 14 марта Берия и Меркулов сидели в кабинете Сталина, ожидая вердикта Верховного Главнокомандующего.
— Вы хорошо все обдумали, товарищи? — обычным для него глуховатым негромким голосом спросил Сталин. Ваше мнение, товарищ Меркулов?
— Риск велик, но находится в приемлемых пределах — вытянувшись, начал обстоятельно докладывать Всеволод Николаевич — если отправить на задание отборную группу, то доказать ее связь с Союзом ССР не сможет никто даже в случае ее гибели; в том случае, если добыча не оправдает ожиданий, то доказать, что это наша работа, тоже будет практически невозможно — мало ли кто из фашистских бонз 'под шумок' мог попытаться сыграть свою игру; отношений ни с кем из власть предержащих на Западе это нам не испортит — той части европейской элиты, с которой мы уже договорились, слишком невыгодно порывать заключенные соглашения, все же остальные являются нашими последовательными врагами, лишь по стечению обстоятельств ставшими нашими союзниками. В случае успеха мы получим намного более широкий доступ к американскому оборудованию и технологиям — и, почти неограниченный к английским техническим достижениям; выгоды же от вступления равноправными партнерами в самое сердце британской финансовой системы будет исчисляться сотнями миллионов фунтов стерлингов в год — при удаче, до миллиарда.
— Не слишком ли Вы оптимистично настроены, товарищ Меркулов? — интонации Сталина были суховато-деловитыми, но было понятно, что он не считает предложение авантюрой, а лишь проверяет расчеты.
— Нет, товарищ Сталин — твердо ответил Меркулов — в любом случае, нам придется продавать золото и серебро, чтобы оплачивать покупки за рубежом. Как показывают расчеты, если пропускать наши драгоценные металлы через созданную Ротшильдами и их партнерами систему спекуляций, то выгода будет примерно в полтора раза больше, чем просто продавать их по текущим ценам. Та же ситуация с алмазами — скоро мы начнем промышленную добычу в Якутии и Архангельской области; соответственно, придется торговать ювелирными камнями — если мы будем партнерами Оппенгеймеров, то будем получать за них в полтора-два раза больше, чем если мы будем обычными поставщиками. Конечно, можно попытаться выстроить свою систему торговли, а, со временем, и огранки — точнее, это надо будет сделать, применительно к огранке — но это будет менее выгодно и намного более хлопотно, чем положение партнера в мировой монополии, поскольку наши возможности априори будут существенно меньше возможностей 'Де Бирс', а неприятностей от капиталистов, контролирующих мировой рынок алмазов, мы получим много.
Сталин кивнул, показывая Меркулову, что его точка зрения принята к сведению.
— Что скажете Вы, товарищ Берия? — осведомился Император.
— Вероятность того, что в замке Фридрихсхоф хранится указанный в материалах 'Рассвета' компромат, мы оцениваем, как минимум, в 90% — доложил нарком — эти материалы с очень хорошей точностью коррелируют с донесениями разведки. Судя по всему, после войны утекла большая часть информации общего характера по архиву младшей ветви Гессенов. Шансы на успех операции, если привлечь к ее осуществлению наших лучших людей, также очень высоки — главное, подготовиться наилучшим образом и провести операцию в тот момент, когда Рейх уже будет разваливаться, но Франкфурт-на Майне еще не будет находиться в зоне боевых действий. В этот момент шансы на успех будут максимальными. Относительно возможностей, открывающимся перед Советским Союзом в случае успеха операции, я согласен с товарищем Меркуловым.
— Надеюсь, товарищи, которые будут проводить операцию, в полной мере понимают, что в случае провала никто не должен связать их с нашей страной? — спросил Верховный — степень риска он осознавал, но, самое малое, полмиллиарда фунтов в год в сочетании с доступом к промышленным и сырьевым возможностям Британской Империи разоренному войной Советскому Союзу были нужны как воздух, как хлеб; впрочем, возможность взять за глотку европейских аристократов и промышленников, равно как и шанс выколотить немалые уступки из американцев, тоже дорогого стоили.
— Они это понимают — на эту операцию пойдут лучшие из лучших чекистов — заверил вождя Берия.
Сталин молча взял ручку и написал на докладе 'Утверждаю. И. Ст.'. После чего, подумав, дописал ниже 'По окончании — в мой архив'. Закончив с формальностями, он протянул папку Берии.
Ранним утром 15 марта Сталин пил чай на ближней даче и размышлял о предложенной Лаврентием операции. Конечно, для вождя было очевидно авторство первоначальной идеи — тут можно было не сомневаться в том, что постарался утонченный интеллектуал Меркулов, а не беспощадный прагматик Берия; другое дело, что эта операция полностью отвечала характеру Лаврентия — когда он решал поставленную задачу, в ход шли абсолютно любые методы.
Император хмыкнул, вспомнив, как именно Берия сумел привлечь его внимание, более того, сделать вывод, что этот человек заслуживает включения в 'ближний круг'. Дело было в далеком 1930 году, Сталин тогда отдыхал летом на озере Рица. В поле зрения Лаврентия попал некий осетин, родственники которого были репрессированы — так что горячий кавказский мужчина буквально жил мечтой о мести лично Сталину. Берия вышел на него лично, никому не доверив эту операцию — и сумел убедить этого человека в том, что он искренне желает смерти Сталину, поэтому и хочет помочь ему осуществить его месть. Он подсказал ему 'дыру' в системе охраны, точнее, организовал ее — и в заранее подготовленный момент, на тропинке парка, встретились трое: гулявший Сталин, напросившийся с ним пройтись Лаврентий, и, горящий жаждой мести осетин. Горец, естественно, не смог обойтись без театральных эффектов, крикнув что-то вроде 'Умри, собака!' — Лаврентий сумел использовать эти пару секунд, заслонив собой Сталина и наповал застрелив осетина, благо, несмотря на близорукость, стрелком он был хорошим.
Само собой, что не страдавший от избытка доверчивости Сталин не поверил в случайное стечение обстоятельств — слишком уж было маловероятно такое совпадение. Его люди раскопали всю эту историю. Хорошенько подумав, Вождь решил, что Берия ему подходит — ему понравилась способность Лаврентия ради пользы дела идти на смертельный риск, а, ведь и мог бы быть какой-то сбой и Сталин мог встретиться со своим убийцей один на один; осетин мог успеть выстрелить первым — а наганы у него были исправные и патроны настоящие; и, наконец, Император мог оценить эту попытку войти в его ближайшее окружение негативно; в любом из этих трех случаях Берия стопроцентно становился покойником, без вариантов. Не меньше ему понравилось, и умение Берии точно рассчитывать все ходы — ведь и операция явно прошла, в точности соответствуя первоначальному замыслу, и его реакцию Лаврентий вычислил безошибочно.
Замысел этой операции был таким же — переходящая все пределы наглость, помноженная на точный расчет и безошибочный выбор благоприятного момента, почти гарантировали успех.
Это было очень хорошо — но Император счел, что есть еще один сильный ход, позволяющий Советскому Союзу резко усилить свои позиции в сфере международных финансов. В Германии жил человек, знающий очень многое о неизвестных широкой общественности расчетах между финансистами англосаксонских стран, стран 'Оси' и нейтральных стран, шедших через Банк Международных Расчетов, находящийся в Швейцарии. Звали этого человека Ялмар Шахт — он был и главой Рейхсбанка, и директором БМР от Германии. Вот господин Шахт, которого с полным на то основанием называли 'финансовым гением Гитлера', знал о закулисных финансовых делах Германии действительно все — от источников и условий внешнего финансирования Третьего Рейха до и во время войны до системы поставок стратегических поставок в Германию из США через нейтральные страны во время войны. Причем, он не просто располагал соответствующей информацией, но и не мог не знать о местонахождении документов, в которых были зафиксированы эти секретные соглашения. Наверняка он знал массу интересного и о финансовых делах с англосаксами Италии и Японии. Идеальным вариантом стал бы захват архива БМР — но об этом пока что мечтать не приходилось, в лучшем случае удалось бы прибрать к рукам немецкие финансовые документы, которые в руках Советского Союза стали бы очень эффективным средством давления на элиты Запада.
Формальное основание для ареста Шахта у СССР имелось — крупный деятель нацистского режима, которого смело можно было обвинить в причастности к массе нехороших дел. На этом же основании можно было 'наложить лапу' и на архивы финансовых учреждений Германии. Оставалось решить, кому поручить столь деликатное и перспективное мероприятие.
Усиливать Лаврентия еще больше Сталин не хотел. Поручать подобное мероприятие партийным товарищам он хотел еще меньше — прочитав подробные подборки материалов из мира 'Рассвета', повествующие о 'славном пути' КПСС от Кукурузника до Меченого, Император стал относиться к партии без малейшего пиетета. Проще говоря, он начал считать партию структурой, подлежащей частичному демонтажу, с резким сокращением ее полномочий.
Как в детской считалочке 'А упало, Б пропало, что осталось на трубе?', оставался только один кандидат. Это были военные — точнее, военная разведка.
У Императора было к ним очень сложное отношение. Впрочем, народ там собрался действительно своеобразный — по части, как выражались потомки 'отмороженности на всю голову', 'летучие мыши' легко могли дать фору Лаврентию и его людям, ничуть не уступая им в умении точно рассчитывать свои действия для получения нужного результата.
Недоверие к ним со стороны большевистской партии объяснялось их вопиющей несоветскостью, если так можно выразиться — военные разведчики сохранили классическую имперскую идеологию, свято храня завет создателя своего ведомства Петра Великого 'Служить не государям, но Державе Российской!'. Да что далеко ходить, Сталин прекрасно помнил свои встречи, проводимые им в качестве куратора спецслужб большевистской партии, с вернувшимися из-за границы господами офицерами военной разведки Российской Империи. Ему говорили прямо в глаза, с небольшими вариациями: 'Простите великодушно, господин Сталин, но меня Ваш Интернационал не интересует — я служу России'.
Другое дело, что послереволюционные расклады были очень непростыми — среди господ офицеров военной разведки хватало и тех, кто просто ушел, мотивируя свой уход категорическим нежеланием 'служить хамам', были и те, кто переметнулся к противникам России.
Мысленно Сталин еще раз сказал 'спасибо' генералу Лебедеву, в кровавые годы гражданской войны занимавшему пост начальника Полевого Штаба РККА — генерал, сам служивший в военной разведке, взял под защиту коллег — и прикрывавшему Лебедева и его протеже Фрунзе. Можно было сказать, что Лебедев и Фрунзе оказались аналогом Дзержинского, принявшего на службу немалую часть жандармов, во главе с генералом Джунковским.
Отвлекшись на секунду от размышлений о прошлом, Сталин вспомнил прошлое — и, скрипнул зубами. Был тогда шанс, пусть и довольно скромный, сделать гражданскую войну куда как менее кровавой и долгой. Этот шанс заключался в следующем — в середине 1917 — начале 1918 года большая часть русского офицерства и казачества совершенно не желала воевать против соотечественников, на что имела весьма веские основания. В кратком изложении, помимо нежелания участвовать в братоубийственной войне, эти основания заключались в хорошем знании личностей таких вождей белого движения, как, например, Корнилов и Кутепов.
Парочка была и в самом деле примечательной. Так, Корнилов, при несомненной личной храбрости, не был замечен в полководческих талантах, да и в особо выдающемся интеллекте — о нем не зря говорили, что 'Сердце львиное, а голова баранья'. Тем не менее, офицер, пределом возможностей которого было командование кавалерийским полком, сначала попал в военную разведку, а, потом уверенно делал карьеру, получив сначала дивизию, которую он благополучно угробил, а, после побега из плена, корпус и армию. Семейными связями и аристократическим происхождением это не объяснялось — ну не было в распоряжении сибирского казака Лавра Корнилова ничего подобного; тем не менее, карьеру он делал на зависть иным князьям Рюриковых и Гедиминовых кровей. Еще более противоестественным выглядело его назначение главкомом Временным правительством — ну никак не сочетался лихой кавалерист, отчаянный смельчак, но, совершенно не рафинированный интеллигент Лавр Георгиевич с компанией либеральных болтунов, далеких не то, что от военной службы, а от любой практической деятельности, как Солнце от Плутона. Эти странности, заметные серьезным людям, получили некоторое объяснение в ходе корниловского мятежа, явно поддержанного 'дорогими союзниками'. Конечно, очень маловероятно было то, что генерал попросту был завербован англичанами — но, вот использовать его в качестве 'слепого' агента, одного из тех, кто, основываясь на искреннем, но превратно понимаемом, патриотизме, противодействовал старой военной элите России, считавшей, что проблемы Англии и Франции Российскую Империю беспокоить не должны, они вполне могли. В этом случае все неясности получали логичное объяснение — англичанам и французам требовались русские генералы и адмиралы, которые, превратно понимая интересы своего Отечества, послужат острием того тарана, которым должна была стать Россия, обескровливающая себя и ослабляющая Германию.
Сходный расклад был и с Александром Кутеповым — безукоризненно честный, действительно патриотичный бессребреник, принципиальный противник интриг, он был неплохим строевиком; но пределом его талантов было командование полком, в отличие от Корнилова, не кавалерийским, а пехотным. Впрочем, господа офицеры Преображенского полка, возможно, не вполне разделяли даже эту оценку талантов своего командира — они, почему-то, предпочли отправиться к Колчаку, сформировав в составе его армии Петровский батальон, ставший наследником старой русской гвардии, но не поехать на юг. Не исключено, что они были правы — Александр Павлович блестяще смог обеспечить строевой шаг офицерской роты во время 'Ледяного похода' (чистая правда — Кутепов требовал идти строем на тридцатиградусном морозе В.Т.), но о проявлении им талантов организатора известно прискорбно мало (видимо, он считал, что запасы продуктов, теплой одежды и обуви, полевые кухни — являются 'мелочами', недостойными его внимания В.Т.).
Говоря проще, подавляющее большинство русского офицерства к этому времени уже было сыто войной по горло. Лить же кровь соотечественников во имя процветания Великобритании были согласны очень и очень немногие. На этом фоне, многие были готовы выслушать предложения лидеров умеренного крыла большевиков — тех же Сталина и Молотова, например. Да, не факт, что удалось бы договориться — различия во взглядах на настоящее и будущее России были огромны — но, даже хлипкий шанс договориться во имя недопущения братоубийственной бойни дорогого стоил; в связи с этим, готовность сторон говорить, а не сразу стрелять, была бесценна. Этот шанс сорвала веселая компания, известная как 'межрайонцы' — руководимая Троцким группа международных авантюристов, получавшая финансирование от очень интересных 'клубов' иностранных элит. После того, как они сделали все возможное для начала систематического уничтожения офицеров, не соглашавшихся идти на службу в Красную Армию, достижение приемлемых договоренностей стало невозможным. Ну а 'венцом' их усилий стала политика 'расказачивания' — после этого за оружие взялась основная масса казаков.
