| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Ничего этого не ведал Гилленхарт, окольными тропами пробиравшийся в Город. Он не присягал на верность Королеве, — его дружина была уничтожена раньше, чем закончился испытательный срок новобранца, — да и вообще весь этот мир был ему чужим, но верность своему племени, а главное — стремление вернуться домой, гнали его вперед.
Но неожиданно перед ним встала неодолимая преграда...
Он долго отсиживался в лесу, прежде чем решился переправиться через реку. Ближайший отряд Белоглазых находился неподалеку — и справа, и слева, — он определил это по восходящим к небу дымкам костров. Их разведчики шныряли повсюду, но другого выхода не было: рано или поздно его все равно обнаружили бы, вздумай он и дальше отсиживаться.
Местечко, которое он облюбовал для осуществления своих планов, подходило как нельзя лучше: между опушкой и рекой было совсем малое расстояние, прикрытое кустами, противоположный берег представлял собою узкую полоску песчаного пляжа, а дальше вплоть до самого побережья шли холмы. Брода он не нашел, но течение в этом месте было слабым, — вполне можно перебраться вплавь.
Держа коня за повод, он вступил в воду. Вокруг все было спокойно. Вздохнув, он перекрестился и осторожно двинулся вперед, конь покорно последовал за ним, раздувая ноздри и недоверчиво пофыркивая.
— Тише... — ласково просил Юстэс. — Тише, дружище...
Они благополучно достигли противоположного берега, и тут-то перед ними и встала невидимая стена. Битый час промучившись в поисках лазейки, Гилленхарт чуть не заплакал с досады: башни Города видны были как на ладони!.. Он догадался, конечно, что это Люди выставили защиту, но что же делать ему?..
Между тем, прошел день, наступил вечер. Юстэс решил вернуться обратно: там хотя бы можно спрятаться в лесу, здесь же он был весь на виду. Обратный путь дался труднее, — конь почему-то сильно упрямился. Едва выбравшись на сушу, Гилленхарт превратил его обратно в кость, злясь на себя, что не додумался до этого раньше. Управившись с непокорным жеребцом, юноша опрометью бросился в лес, стремясь найти убежище до того, как окончательно стемнеет. И вовремя: едва он скрылся, как показался конный разъезд — патруль Белоглазых, пять или шесть воинов, проехал вдоль реки, не заметив его.
Поразмыслив, Юстэс решил устроиться в развилке огромного дерева. Одежда, которую он во время безуспешной переправы приторочил в мешке к седлу, почти не промокла. Он оделся, из плаща устроил на дереве что-то вроде гнезда. Его мучил голод, но усталость, усугубляемая неудачей, пересилила и, пристроив рядом с собою меч, он впал в оцепенение, лишь отдаленно похожее на сон.
Беглец боялся быть застигнутым врасплох разведчиками неприятеля, но опасность пришла совсем с другой стороны. Едва зажглись на небе первые звезды, как он услышал странный шум. Сверху спланировал темный вытянутый силуэт. По его очертаниям, юноша догадался, что это скиссор...
Неловко приземлившись, хищник подполз к соседнему дереву, и полез по его стволу: ни дать, ни взять — огромный кузнечик! Его медленные, неуклюжие движения вселили ужас в закаленное сердце молодого рыцаря: ему уже доводилось видеть, как играючи расправляются эти чудовища со своими противниками... Затаив дыхание, юноша замер, стараясь слиться с деревом, на котором находилось его "гнездо".
Сосредоточившись, насколько позволяло его положение, Юстэс замедлил сердцебиение, пока оно не прекратилось совсем... "Биение твоего пульса, — оно такое громкое... Намного громче, чем кажется неискушенному уху. Твари, что охотятся за живущими, услышат его за тридевять земель ... Кровь твоя бежит по венам, — они это слышат, чуют тепло твоего живого тела, — остуди его, останови теченье рек своих... Выдохни остатний раз — и пей воздух всеми порами своими, пусть кожные покровы твои позаботятся о тебе: представь, что растворяешься в воздухе, насыщаешься им, только не втягивай его внутрь! — ибо они услышат дыхание твое... Закрой глаза, — многие способны ощущать силу взгляда...Представь себя камнем, землей, травой — и враг не заметит тебя... Все — в силе мысли твоей и духа..." Так говорил покойный Радисвет, обучая новичка азам боевой магии. Это было первое, чему научил он его, — искусство маскировки...
Закрыв глаза, юноша "перевоплотился" в дерево, — за время долгих скитаний, он отменно выучил этот урок. Явственно ощутил, как кожа превратилась в кору, руки обросли листьями...
Тварь медленно поводила огромными усищами, ворочая длинной овальной башкой из стороны в сторону. Юноша видел внутренним зрением, как шевелятся ее жвала, мерно вздымаются и опадают кожные наросты по бокам, — ей-то незачем было таиться! — справиться в открытом бою с этим чудовищем мог разве что дракон...
Усилием воли юноша погасил видение. "Меня здесь нет... Нет... Я не существую... Есть лес... есть ночь... дерево..."
Его выдал запах. Этому старый воин не учил...
Спружинив всеми шестью лапами, скиссор с пронзительным клекотом стремительно бросился на беззащитную жертву, ломая молодые деревца и ветви, попавшиеся на пути. Его желтые горящие глаза вдруг оказались прямо перед лицом затаившегося человека. Юстэс даже подумать ничего не успел: рука сама схватила лежащий рядом меч, и металл по самую рукоять вошел в брюхо скиссора — прямо, а потом вверх и вниз... В прошлой жизни у него тоже были отменные учителя.
Хищник содрогнулся всем телом, его горячее дыхание обожгло лицо человека. Заверещав от боли и ярости, он впился стальными когтями в плечи обидчика и ударил его клювом, целясь в голову. Уворачиваясь, Гилленхарт невольно выпустил скользкую от крови противника рукоять меча. Из-за его резкого движения, скиссор потерял опору, и они с шумом рухнули вниз. Удар о землю был столь силен, что чудовище упустило его из когтей. Юстэса отбросило в сторону. Повинуясь инстинкту самосохранения, он тут же сгоряча поднялся на ноги — монстр лежал на спине, конвульсивно шевеля лапами и пытаясь перевернуться. Человек вытащил из ножен кинжал и, шатаясь, двинулся вперед. Кровь из рассеченной брови заливала ему глаза, ноги не слушались, все вокруг — темные деревья, клочки неба в просветах между ветвями, мутные звезды, — плясало и раздваивалось, но он упрямо шел навстречу возможной гибели, движимый первобытной ненавистью. Приблизившись, он двумя руками схватил оружие и замахнулся, что было сил. Но в глазах поверженного врага отразилась такая человечья тоска и страх, что, забыв о безопасности, юноша опустил кинжал.
— Вставай! — заорал он. — Вставай! Сразись со мной!! — и тут же жестоко поплатился за свое милосердие.
Коварная тварь, изловчившись, когтями пригвоздила его ступню к земле, пронзив ее насквозь, и тут же легко перевернулась. Растопырив огромные крылья, скиссор закричал, — его внутренности темными жгутами торчали из распоротого брюха, — но в этом крике было торжество победителя. Огромной глыбой он навис над человеком — таким крошечным, таким слабым! — и замахнулся клювом, чтобы нанести ему последний удар... В руке человека сверкнула сталь и кинжал вонзился прямо в надвигающееся желтое око чудовища.
Скиссор рухнул как подкошенный, чудом не придавив собой поединщика. Вытянулся — и замер, мертвый... Человек упал рядом с ним.
Утром взошедшее солнце нежными лучами осветило место страшной битвы: истоптанная земля, изломанные кусты и деревья, — и два неподвижных тела. Одно — огромное, переливающееся всеми оттенками зеленого и серого, другое, маленькое, — словно кусок ветоши, темное и грязное...
Очнувшись, Гилленхарт со стоном приподнялся и сел, хватаясь за траву. Перед глазами вспыхивали и бешено вращались огромные огненные колеса. Оглядевшись, он медленно подполз к убитому чудовищу и вытащил из его трупа свой кинжал. Привалившись к остывшему плечу противника, он долго не мог отдышаться. Потом отыскал меч и, примерившись, рубанул по крылу скиссора: он слышал от бывалых вояк, что лучшие щиты делают именно из кожистых крыльев этих чудовищ. Выкроив подходящий кусок, он вырезал кинжалом на внутренней стороне захват для руки. Примерился... Вроде получилось удобно.
Это отняло у него все силы. Бросив оружие, он лег. Сырая, еще не нагревшаяся земля, так хорошо пахнувшая травой, приятно холодила смертельно утомленное тело. Ему вдруг захотелось слиться с ней, стать единым целым... Он лег на спину, раскинувшись. Вверху проплывали легкие белоснежные облака, — захотелось улететь вместе с ними...
Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем он заставил себя пошевелиться. Молодость и присущая каждому живому существу жажда жизни взяли верх над минутной слабостью и, перевернувшись на живот, он пополз к реке...
Прошла вечность, пока его пальцы ощутили влажный песок. Встав на четвереньки, он заполз на мелководье, опустил голову и, задыхаясь, все пил и пил, и никак не мог напиться... Внезапно, он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Продолжая лакать воду, он осторожно нащупал кинжал и, когда пальцы сжали прохладный металл, резко развернулся и вскочил. Но боль в раненой ноге швырнула его обратно в воду.
Туча брызг поднялась над ним, и сквозь сверкающую пелену он увидел на берегу всадника.
Женщина, одетая в белое, восседала на прекрасном белоснежном коне. Из-под головного покрывала цвета снега, выбивались длинные золотые локоны; спускаясь до колен всадницы, они переплетались с лохматой гривой коня. Ее облик казался воздушным и каким-то прозрачным, но темные глаза смотрели строго, царственно прямой стан опоясывал меч, а в руках, сжимающих поводья, чувствовалась скрытая сила.
Юстэс медленно поднялся и, забыв о боли, приблизился к ней.
Ему хватило одного краткого мига, чтобы увидеть: незнакомка была прекрасна, точно божество, сошедшее с небес. Но ее красота, вынуждая учащенно биться сердце, не вызывала плотского волнения — она заставляла преклоняться, подчиняться, забыв о собственной воле, — и человек благоговейно опустился на колени...
Она же смотрела на него сверху вниз, и если бы он в тот момент осмелился заглянуть ей в глаза, то поразился бы странной смеси жестокости, радости и печали.
Не говоря ни слова, она знаком велела ему следовать за собой. Хромая, он потащился следом, не думая, куда и зачем они идут...
В одном месте на берегу перед ними возникло зеленоватое свечение: воздух словно бы сгустился и пульсировал. Юстэсу уже доводилось видеть подобное, — это был "перекат". Всадница приглашающим жестом указала ему на переход, и он покорно починился ее молчаливому приказу.
... Когда человек исчез, женщина достала из складок одежды песочные часы, где за толстым стеклом медленно порхали светящиеся снежинки. Несколько дней назад она забрала эту стекляшку у Тезариуса. Демон на свое несчастье встретился ей на узкой тропинке ведущей от Драконьих скал к побережью...
— Слышала, ты послал человека, пришедшего Извне, убить меня?.. — ласково спросила она тогда у чернодела, прежде чем обнажить меч.
Тезариус лишь презрительно усмехнулся в ответ.
Но напрасно он улыбался: магия Древних оказалась сильнее его колдовства, — ведь Высшие открыли бывшим рабам лишь малую толику своего Знания... Да и меч, омытый кровью дракона, которая сама по себе — смертельный яд для Темных, — знал свое дело.
— Времени осталось мало... — прошептала женщина, глядя на танец снежинок. — Тут я ничего уж не сумею изменить. Но он успеет... Он должен успеть.
* * *
* * *
* * *
... На следующий день отца Себастьена провожали в последний путь. Он не раз говаривал, что хотел бы покоиться на Холмах, и магистрат распорядился исполнить последнюю волю покойного.
Обитатели Замка — не взяли только дядюшку Винки — прибыли в маленькую церквушку на Холмах к десяти утра. Там уже собралась добрая половина Города.
Закрытый гроб стоял на специальном возвышении возле алтаря.
Мэрион вместе с остальными примостилась на деревянной скамье. Сквозь открытые окна лилась утренняя прохладная свежесть, в саду мирно жужжали пчелы, и ей казалось совершенно немыслимым, что ее друг больше никогда не увидит этого неба, этого сада, этих полей, убегающих в Долину тропинок....
В углу негромко заговорил орган. Светлые и печальные аккорды неторопливо потекли над садом, растворяясь в небесной синеве.
— ... нагими и босыми приходим мы в этот мир, — и уходим, ничего не взяв с собою... Сотворенные из праха — в прах обратимся...И чем же измерить тогда этот путь, — путь от рождения до кончины? Лишь тем, что мы оставим после себя. Но города, построенные нами, занесут пески, засеянные поля — пожрет саранча или засуха, накопленные богатства — растратят наследники, мудрость, собираемую по крупицам, — уничтожит время... Великие горы, могучие реки — и те исчезают бесследно, так что же остается после нас? Только память. Память сердца. Связующая серебряная нить между живущими и ушедшим... Память о той любви, что он дарил при жизни. Так дарите же ближним любовь, — любовь истинную! Ту, что долготерпит и милосердствует, не завидует и не превозносится, не гордится и не бесчинствует, не раздражается и не мыслит зла, ту, что радуется истине, все покрывает, всему верит, всему надеется и все переносит, и которая никогда — никогда! — не перестает быть...
Под тихие звуки органа гроб подняли на руки и он поплыл к выходу. В углу сада была приготовлена могила — ровный темный прямоугольник, рядом — аккуратно снятый слой дерна...
Одним из последних к растущему могильному холмику подошел Макс Линд.
— ...прощай, брат Або... — негромко произнес он, — Упокойся с миром, ибо то, что должно было, — ты сделал. Прощай же теперь...
Мэрион, стоявшая неподалеку, не слышала его слов. Она думала о своем...
Когда стали расходиться, Бабушка пожелала отправиться в Город пешком — вниз с Холмов через сады. Внучка увязалась за ней.
Держась за руки, они молча шли по тропинке. Пахло молоком и сеном, летали стрекозы, над розовым клевером гудели тяжелые полосатые шмели.
— Мне хорошо идти с тобою вот так... — вздохнув, сказала девочка. — А тебе?..
— И мне...
— А ты боишься умереть?
Бабушка отрицательно покачала головой.
— А я — боюсь... — серьезно сказала Мэрион. — Наверно, когда стану старая, как ты — тоже не буду бояться. Только это будет не скоро... Знаешь, что? — и остановившись, она просительно заглянула старухе в глаза. — Когда будешь на небесах, — не забывай меня, ладно? Обещаешь?
— Обещаю...
И на душе у обеих стало хорошо и покойно. Особенно у Мэрион, ибо она поняла сегодня: провожая ушедшего, печалишься потому, что на свете стало меньше любящих тебя. Но ее бабуля будет любить вечно...
* * *
* * *
* * *
*
...Имя предателя так и не узнают... Склады продовольствия загорелись одновременно в разных концах Города, — пылали жарко и весело, будто деревянные, хотя строили их в свое время из камня... Спасти ничего не удалось. Не успели осажденные осознать, чем грозит потеря запасов, как из Гаваней пришла новая весть: торговых кораблей союзников больше не будет. Чья-то злая воля прикрыла Город с моря мощной силовой завесой, преодолеть которую они не могли. Призрак голодной смерти замаячил над стенами обреченного города.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
