Но мой план быстро отвергли и вежливо попросили не совать нос в план своего собственного спасения от этого лиходея. Я, даже, немного обиделся на эдакую несправедливость и плюнул на своих добровольных спасителей рукой. Пускай творят что хотят, если их замысел потерпит фиаско, то мой гениальный план всегда можно будет привести в действие.
В тот день, когда меня выписали, и я поставил столь важные подписи на всех бланках и официально стал полноправным работником госпиталя Парнаско, мне, вместо формы, выдали вязкое вещество в миске, имевшее черный цвет и специфический резковатый запах и, не спросив моего дозволения, координально изменили мою внешность. Я стал крашенным брюнетом. Я, который с детства гордился своим Серебристым оттенком волос стал посредственным брюнетом, которого еще и обстригли, превратив воронье гнездо на голове в строгий ершик.
Из-за резко потемневших волос, мои серые глаза стали пронзительнее, отчего Азель предложил мне изменить их цвет наиболее нейтральный при помощи специальных эликсиров, но я с негодованием отказался травить свой организм, хотя, если честно, мое возмущение мало помогло против двойного напора Фила и Азеля. И теперь, в купе с черными волосами у меня появились темно-серые глаза, так что узнать в этом новом человеке Никериала Ленге не смогла бы, даже Лира. В зеркало после этого я всматривался больше часа, привыкая к таким переменам на старости лет и с ностальгией вспоминая невинные, по сравнению с этими брадобреями, эксперименты Петры и Алии по изменению моей внешности.
Конечно, можно было носить морок, но в госпитале, где каждодневно творилась магия весьма высоко порядка, это было опасно — порой, на операции, даже нельзя было надевать магические амулеты, чтобы те не конфликтовали с целительской магией, а тут целый морок. Поэтому меняли внешность по-старинке, как обычные люди — немного эликсиров, немного устойчивой магической краски и вуяля — новый человек и даже без использования простейших иллюзий. Тогда я искренне посочувствовал Микио, который почти каждый день менял множество ликов и не только мужских, но еще и женских, и детских. Понятно, почему он был... с особенностями, я б на его месте не выдержал такой резкой смены имиджа и уже давно свихнулся.
Дав мне день передохнуть и свыкнуться с новой внешностью, Азель, выдав мне новую униформу, повел знакомить с персоналом.
Встречу с новыми коллегами я предвкушал особенно — в прошлый раз, когда я работал в госпитале, меня никогда не представляли сотрудникам, как какого-то новичка, все же даже страдающая рассеянный склерозом уборщица знала меня в лицо, ведь я с детства жил в Парнаско. А тут я окажусь на месте тех, которых обычно представляли мне, как самому молодому и талантливому целителю госпиталя. Одни новички мило пугались моего изучающего взгляда, путались в словах, заикались, обещая уСердно работать во благо госпиталя, другие же горделиво осыпали себя похвалами своих наставников, третьи — ластились к "начальству" не хуже бездомной собаки, но всех их объединяло одно — они раздражали. Кто-то меньше, например, первый тип, кто-то больше — гордецы, уверенные, что лучше всех знают, как правильно проводить осмотр, начитавшись книжек и пытающиеся выпятить свою уникальность при каждом удобном случае.
Я с другими целителями даже делал ставки, кто из них продержится в Парнаско дольше и не сломается в процессе. Ломались многие и каждый день можно было услышать в кладовых всхлипы милсестер и юных целительниц, а из углов выпихивать молодых целителей, которые с остекленевшим взглядом, держались за свою голову.
Я хотел показать персоналу уверенного в себе мага, собрав из трех образов более приемлемый. Все равно с целителями и милсестрами придется уживаться в месте, так почему бы не упростить им и мне задачу? Одиночек в госпитале не бывало — такие просто не выживали.
Комната отдыха ощутимо изменилась: в ней прибавилось полок и стеллажей с книгами, старые диваны исчезли, вместо них появились новые и их передвинули поближе к окну. Столовая и кухня в одном лице, на которой целители успевали перекусить и сделать себе бодрящий чай, исчезла за цветастой ширмой, на пол постелили дубовый паркет и ковры, на стенах появились новые портреты, хотя на потолке люстра осталась той же — с тяжелой рамой, облупившейся позолотой и огарками свеч в потускневших подсвечниках. В комнате было более менее чисто, хотя в наше время в ней царил настоящий бедлам — у нас просто не было времени и сил на уборку, а уборщиц не было — разбежались во время эпидемии, побоявшись заразиться. Да и Азель не хотел тратить золото — в то время их никому не хватало и даже мы не получали зарплату, работая на чистом энтузиазме и за жалкие крохи еды.
Как только глава Парнаско открыл дверь и протолкнул меня вперед, на нас уставились все, кто прибывал в комнате. Целители развалились на диванах и креслах: некоторые, нахохлившись, тайком посапывали, другие — что-то читали, кто-то при этом даже умудрялся есть куриную ногу, за ширмой тянуло чем-то съестным, а милсестры заматывали в бинты полоски чистых полотен.
— Знакомьтесь, — на мое плечо легла рука наставника, — это Николя Пур и он будет работать в нашем прекрасном госпитале.
— Приятно с вами познакомится, — я мило улыбнулся присутствующим, до сих пор сжимая в руках выданную сложенную робу целителя.
На меня недоуменно уставились целители, некоторые даже поморщились, показывая, какой дружный у нас будет коллектив. Ла-а-адно. Не с такими еще работали и ничего, почти ко всем отыскался подход.
— Ах да, забыл сказать, — продолжил радовать своих работников "добрый" глава госпиталя. — Господин Бамер с этого дня господин Пур будет под вашим патронажем, — мой новый куратор, тот самый, который невозмутимо ел куриную ногу над амбулаторной картой пациента, обреченно посмотрел со своего места на начальника, — в должности младшего целителя. Я уверен, с вашим опытом, вы сможете друг с другом сладить.
Теперь уже мне пришлось удивляться. Младшего? Что?
— Ты шутишь? — я повернулся на наставника, не ожидая от того такой подлянки и на миг забыв о субординации.
— Почему же, — хитро глянул на меня отец, подтолкнув к коллективу. — Я совершенно серьезно. За столько времени ваши навыки целителя, возможно, потеряли былую остроту. Поучитесь у профессионалов, — угу, которых я старше на несколько десятков лет. — Я посмотрю, как вы работаете, — о, так это испытательный срок? — А через месяц решу, брать ли вас в штат. Вы же, господин Пур, хотите стать членом нашей дружной семьи на долгое время.
Я обреченно кивнул — особого выбора у меня не было, а месяц можно и потерпеть это унижение. Главное, чтоб зарплата исправно выдавалась, да и библиотека была под рукой. Я не привередливый.
Азель оставил нас одних.
Но все же, каков интриган! И ведь специально устроил это представление! Решил наказать меня на целый месяц в качестве бесправного младшего целителя, которого будут использовать в качестве слуги? Честно, на его бы месте я бы себя отправил навечно в холодные подвалы морга, сторожить покой мертвых, в назидание за непослушание и побег на целых полвека, но, слава Великой, что я отделался так просто.
После того, как магистр Гарриус покинул своих подчиненных, те вернулись к своим прежним занятиям, став полностью меня игнорировать. Только вот мой новый "начальник" с неохотой встал с насиженного места и, кинув недоеденную ножку обратно в блюдо, неспешно подошел ко мне, на ходу вытирая руки о тряпку.
— Ну здравствуй, что ль, — с ленцой обратился ко мне он. Это был вихревастый долговязый паренек, лопоухий, с вытянутым лицом, острым носом и маленькими хищными глазами. Он был больше похож на ученика мага на последнем году обучения, чем на полноправного целителя. — Меня зовут Сидней Бамер, но не люблю я эту волокиту... так что зови меня Сидом.
Бамер мне не понравился сразу — еще тогда, когда тот ел над амбулаторной картой, всячески плюя на моральные устои, которые неукоснительно соблюдались еще моим коллективом. Он и вправду не понимал, что на жирных пятнах трудно разобрать чернила или же делал это специально? Словом, я был весьма доволен своим новым начальником, как и он мной — его весьма дружелюбное выражение лица ставило жирный крест над нашими будущими дружескими отношениями.
— Очень приятно познакомится, Сид, — я протянул вперед руку для рукопожатия, проявляя элементарную вежливость. — А меня друзья называют Ником.
— Угу, — кивнул Сид, проигнорировав мой жирный намек. — Пошли, Николя. Покажу тебе госпиталь.
Я поморщился. И какой "герой" придумал мне этот изумительный псевдоним? Узнаю — прибью.
А где-то в другом конце города, в одной полутемной квартире, заливисто чихнул всеми известный магистр Микио, чуть не навернувшись со стремянки...
Глава 4. Похититель целомудрия
"Ни один мужчина не осквернит своды этого девственного монастыря!"
Евлампий Мученик о своем детище
Заворочавшись и устроившись поудобнее, я глубоко вздохнул, пытаясь поскорее нагнать на себя сон, который, зараза, все никак не приходил. За окном запели утренние птахи, воспевая оды новому дню, а я раздраженно скрылся с головой под одеялом, уткнувшись для верности в подушку от всепроникающего утреннего света. Ну уж нет, сегодня я высплюсь как следует, на зло всем! Тем более, это был мой первый выходной за две недели!
Но судьба, видно, думала иначе, и поэтому, бестолково поворочавшись больше получаса, я нехотя сел на кровати. Зевнув и поскребя в затылке, я с завистью глянул на своего соседа, который беспробудно дрых, не страдая, как я, бессонницей. Счастливчик... Нехотя встав и раздвинув шторы, я посмотрел на просыпающийся город. Часы на главной площади гулко отбили пять часов утра...
Выспаться уже которую неделю мне не удавалось.
А ведь все началось именно со снов, точнее, с одного навязчивого сна, где я, как наяву видел Ирен, только она заметно отличалась от той, которую я запомнил. Эта же была ее жалкой и бледной копией, словно, девушка долго болела и угасала, как свечка. На бледных впалых щеках выступили красные пятна, она постоянно натужно кашляла в платок, оставляя на нем кровавые пятна, но не смотря на это, с теплотой смотрела на меня и печально улыбалась, сжимая в руках сияющие слезы Элисень.
Я просыпался резко посреди ночи, постепенно приходя в себя от этого повторяющегося кошмара и думая, постоянно думая о бедной принцессе.
Днем некогда было вспоминать о ночных кошмарах — все заботы занимали пациенты, да и персонал госпиталя, с которым пока еще не удалось найти общий язык. Хотя с моим куратором — Сидом, вроде были заметные подвижки — он больше не считал меня тупоголовым младшим целителем, теперь я перешел в категорию заносчивого засранца, ибо своими знаниями сильно ущемлял его самолюбие. Мне постоянно ставили ночные дежурства, видно, не зная как выдумать "наказания" пострашнее, отказывали в элементарной помощи, лишь подтверждая мои догадки об уязвленном самолюбии. Он пытался настроить против меня персонал, думая, что я сдамся и, хлюпая носом, аки невинная девица, убегу из этого "страшного" места. Ах, эти интриги дружного коллектива. Давно я не чувствовал себя так прекрасно, наблюдая за тем, как великий интриган и мастер скрытности Сидней Бамер пытался исподтишка сделать гадость. Начальник, скажу я вам по-секрету, мне достался довольно недалекий, но, что характерно, исполнительный в плане работы, за что его хвалил Азель и не имел к нему особых пререканий.
Ночные дежурства лично мне были только в радость. Прошло уже то время, когда я считал их сущим наказанием, теперь, привыкнув к тишине своего замка, я сполна отдыхал на них душой. Да и обычно в это время мне удавалось читать и попутно копировать новые книги, которые я брал из личной библиотеки целителей, почерпнуть из них нововведения, которые появились за мое полувековое отсутствие. Я учился, следил за пациентами, копировал книги к себе в библиотеку. Бестолково думать об Ирен, отвлекаясь от своих важных занятий, мне было совершенно некогда.
Беспокойство возвращалось во снах, они мучили меня, не давали покоя до самого утра, будто само сознание давало мне тревожные сигналы. Я никогда не верил снам, считая их лишь отражением совершенных событий и игрой подсознания, но вот это наваждение меня стало серьезно беспокоить. Может, это все влияние слез Элисень? Полностью изучить их природу мне не удалось, а я так опрометчиво отдал опасный артефакт наивной девчонке. Я не хотел, чтобы она угасала как Петра, сжигаемая изнутри пламенем реликвии, не хотел, чтобы слезы тянули из нее жизнь, я всего лишь хотел ей добра. Хотел показать ей, что она нужна, показать, что я ей доверяю, отдав на хранение реликвию — ну еще я хотел оставить с носом Стефана, но не будем об этом.
Я не хотел привлекать к Ирен внимание и поддался течению, думая, как провернуть возвращение слез, когда бдительность Стефана и короля будет усыплена. Да и как я мог к ней заявиться? Так и представляю, что каким-то чудом обойдя стражу и защитные барьеры дворца, я залез, аки пылающей страстью любовник через ее балкон к ней в комнату. Что сделает благоразумная девушка, увидев силуэт в лунном свете, который, склонившись к ее кровати, настойчиво попытается ее добудиться? Правильно, врежет со всей дури своим ночным горшком по нежданному посетителю, потом пронзительно завизжит, сообразив, что она, как бы испугалась, а уж, когда на грохот и крики прибежит стража, поинтересуется, кто к ней, собственно, заявился. И совсем не факт, что она обрадуется моему воскрешению мертвых. А закончится мое жутко тайное и наполненное романтикой путешествие в темнице, когда я, потирая бока, сверкая фингалами на оба глаза и морщась от дружелюбных пинков стражи, буду думать о столь теплом приеме.
Нет, я еще хотел жить и жить хорошо, без всяких там ночных горшков и покушений на мое достоинство. А что способствует благополучной жизни? Правильно, сидеть тихо и не привлекать ненужное внимание. Зачем баламутить и так мутную воду? Лучше подождать, пока ил вновь осядет на дно, и тогда...
Но навязчивые сны крайне негативно отзывались на моих поистине гениальных планах, словно говорили, что мол, хоть ты все и продумал, мы тебе все равно покажем, где раки зимуют. И показывали — замученную Ирен, словно, вот к чему могло привести мое добровольное бездействие.
Я понимал, что мои опрометчивые действия могут погубить девушку, ее репутацию и, вообще, кто я такой, чтобы лезть в ее личную жизнь? Поблагодарит ли она меня потом, когда я закрою ей дорогу в перспективное будущее какой-нибудь жены графа или отпрыска королевского двора? Нагелий был не глуп, хоть и до крайности дурен — мне, кажется, он отправил свою дочь в обитель монахинь лишь для того, чтобы очистить ее репутацию для общества, показать, как она смиренна, невинна, чиста и преданно служит делу Великой. Это был хорошо продуманный ход по возвращению репутации дочери, а также возвращению ее в категорию завидных невест. Но вот только был у этого крайне сомнительного метода довольно жирный минус, который мог перекрыть гипотетическое "очищение репутации" — Ирен просто могла не пережить "заботу" отца. Про то, что монастырь не улучшит, а усугубит ситуацию, я промолчу. В умелых руках любое событие можно было представить в выгодном свете и уж Нагелий, я был уверен, так просто не пустил бы дело на самотек.
