Он кивнул и вздохнул. Через минуту он прошептал:
— Если я скажу, что он мой, и женюсь на ней — народ еще поговорит, но со временем... — его голос совсем пропал.
Действительно, разговоры, в конце концов, могли сойти на нет. Но были бы те, кто думал, что Джейми все же ответственен за случившееся, другие бы называли Мальву шлюхой, лгуньей, или и тем, и другим. "Кем она, черт возьми, и является!", — напомнила я себе. И на что была бы похожа жизнь Йена, женись он при таких обстоятельствах на женщине, которой не мог доверять, и которая, я полагала, и не особенно ему нравилась?
— Ну, — произнесла я, поднимаясь, — не предпринимай никаких решительных шагов, пока. Позволь мне поговорить с Джейми. Ты же не против, чтобы я рассказала ему?
— Я бы хотел этого, тетушка. Не думаю, что сам смогу посмотреть ему в глаза, — он все еще сидел на скамейке, опустив костлявые плечи. Ролло лежал на земле у его ног, большая волчья голова покоилась на мокасинах Йена. С сочувствием я обняла Йена, и он припал ко мне головой, как ребенок.
— Это не конец света, — сказала я.
Солнце касалось края горы, небо горело красным и золотым цветом, падающий свет блестящими полосками пробивался через забор.
— Нет, — подтвердил он, но в его голосе не было уверенности.
Глава 83. ДЕКЛАРАЦИИ.
Шарлотта. Округ Мекленберг.
Май, 20, 1775.
ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧЕГО НЕ МОГ И ВООБРАЗИТЬ РОДЖЕР о том, как делается история — это какое несусветное количество алкоголя в этом участвует. "Хотя и должен бы", — подумал он: если и было что-то, чему научила его академическая карьера, так это то, что почти всякое стоящее дело решалось в пабе.
Пабы, таверны, кабаки и забегаловки в Шарлотте делали свой шумный и процветающий бизнес, поскольку в них бурлили и их переполняли делегаты, наблюдатели и просто те, кто ошивался вокруг. Люди лоялистски настроенные собирались в "Руках Короля". Те, кто яро придерживался противоположных воззрений — в "Синем кабане". Те, с изменчивыми течениями, кто не имел еще союзников, или еще не принял решения, крутились туда и сюда, переходили из "Гуся и Устрицы" в кабачки и таверны Томаса, Гротса, Саймона, Бьюкэнэна, Мюллера, а также в два или три безымянных местечка, которые едва можно было назвать забегаловками.
Джейми побывал во всех. И выпивал в каждом из них, разделяя с людьми пиво, эль, ромовый пунш, шанди, крепкий ликер, портер, крепкий портер, сидр, грушевый сидр, крепкий сухой сидр, брэндивайн, пиво из хурмы, черешневое пиво, ревеневое вино, черничное вино и вишневый ликер. Не все они были алкогольными напитками, но большая часть из них — была.
Роджер большей частью ограничивался пивом, и очень порадовался за это свое решение, когда встретился на улице с Дэви Колдвеллом, который поворачивался от фруктовой лавки с горстью ранних абрикосов в руках.
— Мистер МакКензи! — вскричал Колдвелл, его лицо осветилось в приветствии. — Я даже и не предполагал встретить вас здесь, но это просто настоящее благословение!
— В самом деле, благословение, — сказал Роджер, горячо и сердечно пожимая руку священника. Колдвелл обвенчал их с Брианной. И именно он экзаменовал его в Пресвитерианской Академии, относительно его призвания несколькими месяцами ранее. — Как ваши дела, мистер Колдвелл?
— О, у меня самого все в порядке, но мое сердце опасается за судьбу моих бедных собратьев, — Колдвелл в смятении и тревоге покачал головой, указывая жестом на группу людей, толпящихся в таверне Саймона, смеющихся и разговаривающих. — Что из этого всего получится, спрашиваю я вас, мистер МакКензи? Что-то будет?
В какое-то шаткое мгновение, Роджер собрался было рассказать ему, что конкретно из этого всего произойдет. Но, спохватившись, он махнул рукой Джейми, который в этот момент остановился со знакомым на улице, чтобы он шел дальше один, без него, и повернулся к мистеру Колдвеллу, чтобы прогуляться с ним немного.
— Вы, стало быть, приехали на конференцию, мистер Колдвелл? — спросил он.
— Так и есть, мистер МакКензи, так и есть. Хотя у меня было мало надежды, что мои слова будут услышаны. Но это мой долг — говорить то, что я думаю, так я и собираюсь поступить.
Дэви Колдвелл пришел к заключению, что именно то возмутительное состояние человеческой медлительности, в которой он винил всю текущую ситуацию, убежденный, что бездумная апатия и "глупая обеспокоенность личным комфортом" в среде колонистов, одновременно искушало и провоцировало проявления тиранической власти со стороны Короны и Парламента.
— В этом-то все и дело, точно, — сказал Роджер, осознавая, что взволнованные жесты Колдвелла привлекали к себе внимание, даже среди людей в толпе на улице, большая часть которых сами достаточно громко спорили между собой.
— Дело! — вскричал Колдвелл. — Ну, да, в этом все дело и всецелая суть. Невежество, пренебрежение моральными обязательствами и высшая любовь к легкой жизни подхалимствующих лентяев соответствует в точности — в точности! — аппетитам и цинизму тиранов и правителей.
Он сердито посмотрел на одного джентльмена, который, прикрыв свое лицо шляпой, пристроился возле боковой стороны дома, чтобы хоть немного отдохнуть от полуденной жары.
— Дух Божий должен возвратить бездеятельного к жизни, наполнить человеческую плоть энергией, самообладанием и гражданской сознательностью!
Роджеру было любопытно, будет ли Колдвелл рассматривать приближающуюся войну, как результат вмешательства Божьей воли. Но, подумав, он решил, что, скорее всего, будет. Колдвелл был мыслителем, но при этом — непоколебимым пресвитерианином, и поэтому, твердо верил в предопределение.
— Ленивый сам воодушевляет и способствует своему подчинению, — объяснил Колдвелл с пренебрежительным жестом в сторону семейства лудильщика, которое наслаждалось легким завтраком на свежем воздухе во дворе их дома. — Их собственный стыд и низко опустившиеся натуры, их собственная жалкая уступчивость и покорность — становятся собственноручно сделанными цепями рабства!
— О, да, — сказал Роджер и кашлянул. Колдвелл был известным проповедником, и, похоже, стремился практиковаться везде, где только мог. — Не хотите ли пропустить по стаканчику, мистер Колдвелл? — это был очень жаркий день, и довольно круглое, херувимское лицо Колдвелла становилось все краснее.
Они зашли в таверну Томаса, довольно респектабельное заведение, и сели за столик с большими кружками домашнего пива, поскольку Колдвелл, как и большинство людей, в любом случае не считал пиво "выпивкой". В отличие от рома или виски. Что еще мужчина будет пить, в самом деле? Молоко?
Спрятавшись от солнца и с прохладной выпивкой в руке, Дэви Колдвелл стал менее горячим в своих выражениях. Так же, как и во внешнем виде.
— Слава Богу за счастливый случай встретить вас здесь, мистер МакКензи, — сказал он, глубоко дыша после того, как опустил свою кружку. — Я послал письмо, но, без сомнения, вы должны были покинуть дом до того, как оно могло прийти. Я хотел проинформировать вас о радостных новостях — намечается сессия пресвитерианцев.
Сердце ёкнуло в груди Роджера.
— Когда? И где?
— В Эдентоне, в начале следующего месяца. Преподобный доктор МакКоркл приезжает из Филадельфии. Он остановится там на некоторое время, перед тем, как отправиться дальше. МакКоркл собирается в Вест-Индию, чтобы поддержать деятельность церкви там. Я, конечно, предполагаю, что знаю ваши намерения — и прошу прощения за свою самоуверенность, мистер МакКензи — но вы все еще желаете стать священником?
— Всем моим сердцем.
Колдвелл заулыбался и с силой пожал его руку.
— Да будет вам радость от этого, дорогой человек, большая радость.
Затем он пустился в подробное описание МакКоркла, с которым он встречался в Шотландии. И в размышления относительно положения религии в колонии — он с некоторым уважением говорил о методизме, но считал баптистов Нового Света "несколько беспорядочными" в своих вдохновенных излияниях во время богослужений. Но, он не сомневался в их благих намерениях — и, конечно, искренняя вера была более приемлема, чем полное неверие, какую бы форму оно не принимало. В конце концов, однако, он вернулся к их обстоятельствам на текущий момент.
— Вы приехали со своим тестем, не так ли? — спросил он. — Мне показалось, что я видел его на дороге.
— Да, так, его вы и видели, — уверил его Роджер, копаясь в кармане в поисках монеты.
В его кармане было полно намотанных на катушку лошадиных волос: с его академическим опытом экскурсовода, он приготовился заняться плетением новой лески для рыбалки, на случай если будет скучно.
— А, — Колдвелл пристально посмотрел на него, — я слышал последние новости — это правда, что он стал Вигом?
— Он верный друг свободы, — сказал Роджер осторожно и вздохнул. — Так же, как и я.
У него не было возможности произнести эти слова вслух до настоящего момента: и он почувствовал, как у него слегка перехватило дыхание, прямо под грудиной.
— Ага, ага, очень хорошо! Я слышал об этом, как я сказал, и все же много есть таких, которые говорят противоположное: что он Тори, лоялист, так же, как и его родственники, и что его торжественные заявления в поддержку движения за независимость всего лишь уловка и обман.
Эти слова не были сказаны в вопросительном тоне, но кустистые брови Колдвелла поднялись, как шляпа с волнистыми полями, и дали понять, что это так.
— Джейми Фрейзер — правдивый и прямой человек, — сказал Роджер и опустошил свою кружку. — И порядочный, к тому же, — добавил он, ставя ее на стол. — И честно говоря, я думаю, что должен пойти и найти его.
Колдвелл посмотрел вокруг: в таверне вокруг них атмосфера была возбужденной, люди начали просить счет и рассчитываться. Официальное собрание съезда должно было начаться в два часа дня на ферме МакИнтаера, в его доме. Сейчас было уже где-то после полудня, и делегаты, докладчики и зрители потихоньку начинали собираться, набираясь сил для послеполуденных конфликтов и решений. Ощущение перехваченного дыхания снова вернулось.
— Да, хорошо. Передайте ему мое почтение, будьте так добры, хотя, возможно, я увижу его и сам. И пусть Святой Дух вонзится в заскорузлость привычки и лени, и обратит души и разбудит совесть и сознание тех, кто соберется здесь сегодня!
— Аминь, — сказал Роджер, улыбаясь, несмотря на взгляды мужчин — и нескольких женщин — вокруг них.
Он нашел Джейми в "Синем кабане" в компании нескольких мужчин, в которых Святой Дух уже как следует поработал, разбив все возможные заскорузлости, судя по громкости разговора. Однако болтовня возле двери стихла, когда он проделал свой путь сквозь зал — не потому, что все обратили на него внимание, а потому что происходило нечто более интересное в центре зала.
А именно: Джейми Фрейзер и Нил Форбс, оба красные от жары, накала страстей и пары галлонов разнообразных спиртных напитков, стояли возле стола, голова к голове и шипели по-гэльски, как змеи.
Только несколько человек из зрителей понимали по-гэльски: были слышны спешные переводы основных смысловых точек диалога для остальных в толпе.
Ругательства на гэльском были искусством, и одним из тех, которым его тесть владел в совершенстве, хотя Роджер должен был признать, что адвокат и сам был мастером крепкого слова. Переводы были далеко не так красноречивы, как оригинальные высказывания: но, тем не менее, зал таверны был захвачен и увлечен, были слышны восхищенные посвистывания и улюлюканья зрителей, или хохот, после особенно едких острот.
Пропустив начало, Роджер не имел понятия, как начался конфликт, но в тот момент, когда он к ним присоединился, обмен был сфокусирован на трусости, высокомерии и амбициях. Комментарии Джейми касались руководства Форбса нападением на Фогарти Симмса, как дурацкой и трусливой попыткой преподнести себя большим человеком ценой жизни беззащитного человека. Форбс, перейдя здесь на английский, поскольку обнаружил, что они стали центром внимания таверны — занял точку зрения, что присутствие Джейми здесь было недопустимым оскорблением по отношению к тем, кто истинно поддерживает идеалы свободы и справедливости, потому что каждый знает, что на самом деле он был человеком короля. И что он, Джейми, самодовольный раздувшийся от важности петух на прогулке, думал, что долго сможет пускать пыль в глаза и вешать лапшу на уши всем и каждому, чтобы предать всю компанию. Но если он, Фрейзер, думал, что он, Форбс, достаточно наивен, чтобы быть обманутым старыми фокусами на базарной площади и кучей разговоров с не большим смыслом, чем у кричащих чаек, он, Фрейзер, пусть лучше подумает снова!
Джейми ударил ладонью по столу, заставив его загудеть, как барабан, и чашки на столе задребезжали. Он встал, сердито смотря на Форбса сверху вниз.
— Вы порочите мою честь, сэр? — крикнул он, также переходя на английский. — Поэтому, если это так, давайте выйдем на улицу и решим дело тут же, да, или нет.
Пот ручьями тек по широкому пылающему лицу Форбса, и его глаза сверкали гневом, но Роджер увидел как его, даже перевозбужденного, запоздалая осторожность дернула за рукав. Роджер не видел заварушки в Кросс-Крик, но Йен рассказывал ему детали, одновременно покатываясь со смеху. Последняя вещь, которую Форбс мог желать — это дуэль.
— А у вас есть честь, чтобы ее порочить, сэр? — потребовал ответа Форбс, тоже вставая и приосанившись как на параде, как будто он обращался к суду присяжных. — Вы пришли сюда, и ведете себя как великий, пьянствуя и шляясь повсюду, как матрос, вышедший на берег с получкой в кармане. Но есть ли у нас хоть какое-нибудь доказательство, что ваши слова — это не только пустая похвальба? Похвальба, я сказал, сэр!
Джейми стоял, опершись обеими руками на стол и изучая Форбса сквозь прищуренные глаза. Однажды Роджер видел точно такое выражение, направленное прямо на него самого. И за этим взглядом сразу же последовала кровавая бойня, которая была обычной суматохой для паба в Глазго в субботнюю ночь — только более сильная. Единственное, чему можно было порадоваться, было то, что Форбс определенно не слышал ничего из тех обвинений, которые выдвинула Мальва Кристи, или тут бы уже была пролита кровь.
Джейми медленно выпрямился, и его левая рука направилась к талии. Послышались тревожные вздохи и возгласы, Форбс побледнел. Но Джейми протянул руку к своему споррану, а не к кинжалу, и засунул ее внутрь.
— Что касается этого... сэр... — сказал он низким ровным голосом, который пронесся через всю комнату. — Я ясно дал понять. Я за свободу, ради этой цели я поручусь своим именем, своим состоянием, — в этот момент он вытащил свою руку из споррана и хлопнул ею по столу: маленький кошелек, две золотых гинеи и драгоценный камень, — и моей священной честью.
В комнате повисла тишина, глаза всех были сфокусированы на черном бриллианте, который сверкал зловещим светом. Джейми помолчал на протяжении трех ударов сердца, затем громко вдохнул.
— Есть ли тут человек, который скажет, что я лгу? — сказал он.
Это было демонстративно адресовано всей комнате, но его глаза были устремлены на Форбса. Адвокат начал покрываться красными и серыми пятнами, как протухшая устрица, но ничего не сказал.
