Хотя, попаданцы всё больше и чаще "проживали" у своих избранниц из местных вдовушек — жизнь, как говорится, продолжается! Кроме Бони... Тот хранил супружескую верность своей — даже, не родившейся ещё супруге. Хахаха! Был с ним у нас на эту тему междуусобный разговорчик... Поржали все малёха! Все, кроме Бони, разумеется...
В гостевом крыле — в хороших двухкомнатных квартирках, жили-поживали Громосека и Му-му с семьями. Там же жил и, наш Ильич в — однокомнатной, а Стрижу я "свил" гнёздышко в будущем музее — по соседству с котельной-мастерской.
В будущей котельной-мастерской ныне — в прошлом, была "коптильня" Стрижа... На входе в неё поставил уже давно — при "первом" ещё моём ремонте, прочную стальную дверь с очень труднооткрываемым замком, за старой — деревянной дверью. Сам же Стриж попадал в "коптильню" прямо из своего "музея" — через прорубленный проход, про который никто не курсях. Ещё, бы! Прорубали и отделывали его под потайную дверь лично я и Му-му! А мы с Му-му никому про то не скажем! Хахаха!!!
Му-му же, помогал Стрижу обустроить "коптильню", помогал ему в работе — делая самую физически трудную работу.... Охранял — хрен мимо пройдёшь! Даже, попаданцы не знали, чем они там занимаются — и, поэтому — наверное, хорошо спали.
Всё, конечно, было ещё сильно-сильно не доделано — ну, не доходили до всего сразу руки! Так, что впереди ещё будет много-много перестановок и переселений...
Такая же история была и, со спальным этажом: мою — хозяйскую спальню, полностью доделали. Даже мебель вся... А вот, хозяйкину — моей будущей жены, слегка недоделали. Очень "слегка"! Ну, не успели! Мебели, вообще нет... Про детские, я вообще не говорю — работа там ещё и, не начиналась.
Поэтому может, встретивший меня с "группой товарищей" Боня, на мой вопрос: "Где она?", глумливо заржал:
— А ты догадайся с трёх раз! ...В твоей спальне тебя дожидается — где же ещё! В её спальне — ещё, даже кровати нет... Это ты — специально, да, Ваше Рукоблудие?!
Народу было много, поэтому я очень вежливо ответил:
— Заткнитесь пожалуйста, Василий Григорьевич!
— Хихихи!!! А ты ничего себе подружку нашёл — шуструю! Даст она тебе пропердеться — помяни мои слова!
— Боевая девчонка! — поддержал его Бугор, — одним словом — Генеральша! Правильно мужики окрестили...
— А, то без вас не знаю! — отбивался я, — по себе выбирал. Покормили хоть?
— Конечно, али мы не джельтельмены?! Покормили и, не раз — она ещё до обеда приехала. И не только покормили! Везде она свой нос засунула, пришлось обо всём рассказывать, всё показывать... Ну, то — что можно, конечно.
— Кстати, Наталья Георгиевна очень сантехникой интересовалась, что в вашей спальне, Дмитрий Павлович, — опять влез ехидный Боня, — так, что душем она пользоваться уже умеет... Хихихи!!!
Да, санузел я у себя оборудовал — будь здоров!
— Ладно, ну вас к лешему... Я к себе.
— Не беспокоить до утра?! Хихихи!!!
Убью когда-нибудь этого гада! Хотя, конечно, он мне просто мстил — и, есть за что! Я же, постоянно его подкалываю...
По запарке я влетел в свою спальню, даже не постучавшись... Ну, отказала какая-то извилина, что поделаешь?!
Лошадёнок сидела у большого зеркала... Ну, не то чтобы в "неглиже" — но, в состоянии, очень близком к этому и, расчёсывалась.
У меня прямо всё... Вы видели, когда-нибудь ледоход на большой реке? Как сталкиваются и встают на дыбы огромные льдины? Вот примерно, такая же фигня...
Наташа обернулась и, увидев меня, привстала в изумлении: таким ей меня ещё лицезреть не доводилось! В защитного цвета невиданной "афганке", в американских ботинках из буйволиной кожи, с ножом на кожаном ремне... Дааа... Со стороны бы, посмотреть! Огромный и загорелый до черноты — к тому же и, перевозбуждённый, как Кинг-Конг в период гона! Зрелище, должно быть, сильное...
Однако, что-то у моей Лошадёнка начали раздуваться ноздри! Неужели мои "флюиды" перешли к ней?! Что-то сейчас будет... По крайней мере, себя я уже еле сдерживаю — меня колотит, трясёт и подкидывает!
— Дмитрий Павлович! — прерывисто дыша, промолвила Наталья Георгиевна, — то, что я сегодня увидела... Вы великий человек!
Полузакрыв глаза, Наташа сделала шаг ко мне, протянув руки... Как тут у них, на хрен, тут делают предложение? Опять не подготовился, поленился!
С грохотом упав перед ней на колени, ещё и громко стукнувшись лбом об дубовый паркет... Ну, а иначе я б её — просто-напросто зверски бы изнасиловал, я прорычал скорее, чем проговорил:
— Наталья Георгиевна, будьте женой великого человека! — так, что ли? Или, не так? — предлагаю Вам свою руку и сердце!
Наташа, присев, обняла мою голову, прижав её к своим коленям:
— Вы повторите это перед моим дядей?
— Да, хоть перед самим Государем Императором! Слово дворянина!
— Дмитрий Павлович... Я Ваша... Делайте со мной, что хотите!
...Я мял её с полчаса, как медведь гризли ломает незадачливого золотоискателя, где-нибудь в дебрях Амазонки... Тьфу ты, блин — Аляски! Пока она сама не потащила меня в сторону широкой — ещё генеральской, недавно — как раз, как будто для этого случая, отремонтированной кровати...
...Хватило ума ещё сорвать — сначала с неё, потом с себя одежду, а не заняться "этим" прямо в американских ботинках. Ну, тех самых — из толстой, жёлтой буйволиной кожи, с кучей медных заклёпок...
...Как и, следовало ожидать, я оказался у Наташи первым. Однако! После нескольких болезненных вскриков... Она, так разошлась!
...Где то, уже после полуночи, устав после бесчисленных совокуплений, мы отдыхали. Я, лежа на спине, Наташа, боком — прильнув ко мне, положив руку на мою грудь.
— ...Так вот, значит, что такое любовь..., — задумчиво проговорила она, — ...Вы меня чуть не убили, любимый мой Дмитрий Павлович!
— Неужели?! Я думал, нам обоим понравилось...
— "Понравилось"... Пожалуй, это не то слово... Я думала, что умираю... Но, странно! Я хотела умирать много-много раз...
Чудная она какая-то! Ну, точно говорил Племяш — "синий чулок"... Сейчас всю плешь проест своими моральными мучениями! Однако, как я убеждался не раз — женскую психологию не дано понять никому:
— А у Вас позднее зажигание, Дмитрий Павлович! — мои словечки здесь быстро распространяются!
Наташина рука, мирно и удовлетворенно лежащая у меня на груди и, лениво перебирающая редкие волосинки на ней, вдруг медленно тронулась вниз... "Внизу", как кипятком обдало!
— Почему же?
— Ну, может потому, что Вы — такой тормоз, любимый Дмитрий Павлович! Мы могли бы заниматься "этим" уже давно-давно, ещё зимой..., — и, Наташина рука, по-видимому попыталась "снять с ручника", схватившись за "рычаг"...
По ходу, Рыбке придётся дать полный абшид[73], с пенсионом в виде торговли презервативами — на неё сил, у меня уже не останется!
— Виноват! Обещаю с лихвой наверстать, в ближайшие же..., — Лошадёнок сильно дёрнула за "рычаг", — ...часы!
Несмотря на то, что "навёрстывал" я довольно таки долго, проснулся — как и, обычно в Солнечной Пустоши — в шесть утра, причём проснулся бодрый и энергичный... Прямо, фэнтази, какое-то! Сделав все свои утренние дела, я решил прошвырнуться по Замку, пока Лошадёнок спала.
Ну, особенно то, "прошвырнуться" было негде — по случаю воскресенья все ещё дрыхли. Только на кухне народ был занят делом — завтрак поварихи и их помощники-подварёнки готовили.
Вышел во внутренний дворик... О! Му-му двор метёт! Верный признак того, что Стриж в "коптильне". Зайти, что ли? Возникли кое-какие "производственные" вопросы, идеи... Давно уже возникли, надо бы обсудить.
Поздоровавшись с радостно приветствовавшим меня Му-му, "поговорив" с ним пару минут, я показав на железную дверь спросил:
— У себя?
— Му-му! — утвердительно закивал одноимённый дворник.
Я подошёл к двери и позвонил условным сигналом. Некоторое время меня изучали в глазок, затем дверь открылась... Дверь открыл Ваня Безрукий — второй помощник Стрижа и, по совместительству — ученик и, оглядев двор, быстренько запустил меня...
Забыл про Ваню Безрукого рассказать! Значит, когда я вернулся из питерской "командировки", меня через пару недель тот мальчик разыскал... Ну тот, которому на заводе лопнувшим приводным ремнём левую руку оторвало и которого я вылечил от гангрены.
— Ваня, ты что ли?! — очень я удивился в тот момент, — какими судьбами?
— К Вам я, Дмитрий Павлович..., — серьёзно сказал Ваня и, посмотрел на меня, как мне показалось осуждающе.
— Ко мне?! Вот, как... А зачем?
— Мамка сказала, что: "...пусть тот, кто тебя от смерти спас, тебя и кормит"!
— ...??? Чё, это она? Плесени, какой галлюцигенной наелась?!
— Шестеро у неё нас — едоков! Все мал, мала меньше...
— Понятно, можешь дальше не продолжать..., — отца у Вани уже года два, как не было. Несчастный случай на производстве — по ходу, это у них наследственное, — ну и, что прикажешь мне с тобой делать?
— Ну, убейте меня обратно, а побираться я не пойду! — дерзко, смотря мне прямо в глаза, с твёрдой решимостью взрослого мужика ответил Ваня.
— Убивать не буду, но если будешь дерзить — выпорю! Ладно, езжай с этим мужиком вот на этом фургоне в Солнечногорск ко мне в имение...
— Егор!
— Му-му?
— Присмотри за мальцом!
— Му-му!
— Короче, давай езжай! Потом — когда сам приеду, может определю тебя куда...
Поселил Безрукого в Замке, поручил присматривать за ним Му-му, приказал учиться в школе... И, на как-то про него — на время, забыл.
Потом приезжаю из Нижнего — батюшки светы! Ваню Безрукого, Стриж, чуть ли не усыновил и обучает своему "ремеслу"...
— Уважаемый Стриж! — я немножко тогда вскипел по первости..., — мальчишка же! А вдруг проболтается?!
— Нет, не проболтается! Наш пацанёнок, шпанский... За метлой плотно следит.
— Ну, ладно... Ты подписался — тебе и отвечать...
— Отвечу, не мандражируй[74]! Одному мне внапряг, с мальцом дело веселей пойдёт...
— Так, он же однорукий!
— Ничего, ничего... В нашем деле не так руки, как голова нужна.
...Вопреки моим давнишним опасения, Стриж оказался культурным, приятным в общении восьмидесятилетним старичком. Это он наедине со мной "по фене ботал", так как ему меня представили как вора. А на людях, хрен отличишь его от какого-нибудь Ростроповича!
Попав в Солнечногорск, Стриж как будто бы лет на ...дцать помолодел и, бодро и энергично принялся "печь" для меня и Крёстного "блины". Вот и, сейчас — сидя за столом, глядя через мощную лупу, он что-то мастырил каким-то диковинным инструментом... На бормашину похож. На стене висело большая фотография стариной монеты во всех ракурсах.
На аверсе диска монеты, по ходу — из золота, был отчеканен ангел в стиле "ню", записывающий на свитке текст конституции. Пучок римских фасций слева и, гальский петушок справа дополняли картину, над которой сверху было выбито "REPUBLIQUE FRANCAISE". На обратной стороне в венке из дубовых листьев читалось "100 FRANCS 1907", по внешнему краю шла надпись "LIBERTE EGALITE FRATERNITE", а литера "А", маленькая раковина и топорик несколько ниже являлись знаками Парижского монетного двора — в этом я уже разбирался.
Поздоровавшись, я вежливо спросил:
— И, чего некоторым не спится — в такое чудесное, воскресное утро?
— Да, с утречка — по холодку, самая работа! А потом — в жару и, покайфовать можно...
— Что лепите, уважаемый Стриж?
— Штамп вырезаю под золотую стофранковую монету... Это была, пожалуй, самая крупная звонкая монета своего времени!
— "Была"... Здесь написано "тысяча девятьсот седьмой год"! А сейчас тысяча восемьсот девяносто третий!
— И, что?
— Прикиньте, если нас с Вами с этими "блинами" в этом времени заметут!
— И, что будет? Я леплю золотые монеты, которые ещё не в ходу... Это преступление?
— Ну, не знаю... Наверное, нет.
— А в чём предъява?
Я подумал, подумал... Ну, а что? Он, пожалуй, прав.
— Извините, не подумал... Так, пожалуй лучше.
— Ничего, ничего... Бывает.
Ваня сел рядом с своим опекуном и, тоже принялся что-то гравировать, посматривая через лупу на лежащую рядом фотографию.
Я постоял рядом, посмотрел, как Стриж работает, иногда перебрасываясь с Безруким какими-то короткими фразами профессионального содержания...
— Ваня, выйди покури!
— Да, я не курю...
— Правильно делаешь... Ну, тогда, выйди погуляй!
Закрывшись за Безруким, я некоторое время беседовал со Стрижём об всяких разных щепетильных вещах и делах "производства". Очень хорошо... Всё пучком! А, вот мои "идейки" — интересные и многообещающие, но дилетантские, Стриж не одобрил. Ладно, фиг с ним... Нет и, не надо!
Потом решил поговорить об сугубо личном... Ну, любопытство — не порок...
— Можно задать нескромный вопрос, уважаемый Стриж?
— Насколько нескромный? Моя интимная жизнь интересует, что ли? Если Вы про ту кухарку — то, нас с ней грязно оклеветали! — я, от неожиданности, прыснул со смеху...
Неодобрительно посмотрев на меня, Стриж добавил:
— Чисто дружеские отношения — ничего больше.
— Да, нет... "Чисто дружеские отношения" с моей кухаркой — это чисто ваши проблемы. Я профессионального направления вопрос хочу задать.
— Ну, это всегда пожалуйста!
— Ну, только без обид...
— "Обиженные", они — если сильно интересуешься, в соседнем отряде!
— Ладно, ладно! Почему Вы, уважаемый Стриж, в "блинопёки" подались? Такие руки... Да, с вашими пальцами Вам скрипачом быть бы или каким другим музыкантом!
— А я и, так — из приличной музыкальной семьи! Пять поколений музыкантов, Вы можете себе представить! До первой ходки на пианино играл... Эх, какие надежды возлагала на меня моя мама! Папу то, на фронте в ополчении убили. На "дальних подступах"... Я его и, не помню.
Стриж, на некоторое время замолчал. Молчал и, я... Вот и, побочные потери от прямых человеческих потерь: заменить отцов некем! И, их сыновья зачастую вырастаю уголовной шпаной и, не оставляют в свою очередь потомства — по крайней мере нормального и здорового...
— Рисовал, вот ещё... Как мне говорили знающие люди — очень хорошо рисовал... Вот, только время тогда... Тяжёлое время было! Денег постоянно не хватало. Что там мать зарабатывала, учителем музыки?! Правда, обещали светлое будущее... Но, это потом — в светлом будущем, а жизни красивой хотелось прямо сейчас — в тёмном настоящем!
Стриж говорил очень медленно, как будто фрагментально вспоминая:
— Ведь жизнь и, молодость — особенно, одна... Рисовал, как-то раз Кремль. Дай-ка, думаю, нарисую рубль — ну, для прикола больше. Нарисовал — очень похоже! Дай-ка, думаю, нарисую червонец... Нарисовал — ну, от настоящего не отличишь! Издалека. А, почему бы и, нет?! ...Ага! Нужны специальные технологии, краски специальные, бумага специальная с водяными знаками...
— Так Вы, значит и, купюры могёте?!
А, раз купюры — то и, ксивы "могёт", документы — в смысле... Это, пожалуй, даже важнее купюр!
Утверждающе кивнув, Стриж продолжил:
