Прощай, гвардия!

— Ничего, как-нибудь выкрутимся, — говорил я им, не очень-то веря в свои слова.

Чижиков набычился, Михайлов угрюмо сопел, но в драку они всё же не полезли.

Я попытался поговорить с преображенским сержантом насчёт арестованных гренадер. Каким бы опасным меня ни считали, они-то не имели к этому никакого отношения и не должны были лишаться свободы из-за меня.

Однако Грюнштейн ответил:

— Высочайше велено арестовать всех лиц, что с вами прибудут.

Дальше повторилась та же история, как в первый день моего пребывания в прошлом. Унизительная процедура обыска, во время которой меня раздели и в одном нательном белье затолкнули в тесную камеру-одиночку. Снова холод собачий, непроглядная темень, смешки караульных в коридоре. И ощущение полной безнадёги. Я не оправдал доверия. Облажался по полной программе.

Переворот всё же случился, моя ставка оказалась битой. Если Кирилл Романович не ошибся, впереди нас ждут ещё более худшие времена. Пусть не моя в том вина, но что теперь будет с "родиной и с нами"?

Глупее всего быть подбитым на самом взлёте. Я многого добился, причём сам, благодаря уму, хватке, интуиции. Начинал с рядового, выбился за короткое время в высшие офицеры гвардии. Познакомился с двумя Биронами, Остерманом, Минихом. Подружился с Антоном Ульрихом. Участвовал в военной реформе, разрабатывал план успешной военной кампании, лез в самую горячку боя. И проиграл тому, кто за моей спиной тихой сапой обстряпывал грязные делишки, убивая невинных исподтишка.

Потом я стал думать о другом. В нашей стране хватает людей, мечтающих о возрождении монархии и "элиты элит" — дворянства. Если с первым я согласен, то второе вызывает у меня опасение. Если обратиться к истории, можно обнаружить любопытную закономерность: почти всегда русские цари и императоры боролись с теми, кто вроде бы должен быть их столпом.

Иван Грозный, Пётр Первый — кто им противостоял, кто мешал реформам? А кто в восемнадцатом веке устраивал бесконечную чехарду дворцовых переворотов?

Кто убил Павла Первого, обманом вывел солдат на Сенатскую площадь, покушался на Александра Третьего? Кем, в конце концов, был Ульянов-Ленин?

Почему Колчак и прочие вожди Белого движения безжалостно выкашивали из своих рядов монархистов? Да-да, "белые" отнюдь не ратовали за царя на троне.

Ответ прост: самодержавие и дворянство в России всегда вели войну друг с другом. "Элите элит" смертельно опасна сильная царская власть, ей нужны шляхетские вольности. А там, где пан чувствует себя вольготно, какой ещё чуб?! — у холопа всё тело трещит!

Стоит где-то дать слабину, из-за рыцарской веры в человеческую порядочность проявить доверенность, как "бедный Павел" и ... вот она — кучка офицеров, топающих по лестнице Михайловского замка, и император, достойно принимающий кончину.

Коварный удар в спину, выстрел из-за угла, предательство того, кого считал другом.

Капиталист пойдёт на любое преступление ради прибыли в триста процентов, но это ведь не человек, а механическое устройство для зашибания бабла, от которого не требуют наличия совести или души. С такого и взятки гладки.

Благородный дворянин, кичащийся знатным происхождением, знающий не понаслышке о том, что такое честь, убьёт табакеркой императора, задушит шарфом или, в более позднее время, бросит бомбу.

Нет уж, если в России когда-нибудь восстановят монархию, то пусть позаботятся и о том, чтобы в ней не появилось даже намёка на дворянство.

Только император и народ. Этого достаточно. И если кто-то думает, что царь не может быть социалистом, он ошибается.

В кромешной темноте секунды кажутся вечностью. Я так и не понял, сколько времени пробыл в камере до того, как дверь отворилась со скрипом, впуская двоих посетителей. Благодаря одному из них — канцеляристу Фалалееву — у меня до сих пор побаливают кости весной и осенью. Он немало поразвлёкся, пока я висел на дыбе.

А вот второй ... Сразу я его не признал. Да и трудно было опознать в этом высоком, щеголевато одетом дворянине в тёмно-сером, застёгнутом до горла камзоле, маленьком немецком парике, дорогих чулках, с башмаками (не по погоде), украшенными золотыми пряжками, бывшего холопа и моего гренадера — Михая.

Он очень изменился с нашей последней встречи. Куда-то исчезли мужицкая робость, юношеское смущение, наивность и доверчивость. Он возмужал, окреп, остепенился, однако в его глазах по-прежнему были страдание и боль человека, который перенёс муки унижения.

Фалалеев держался с ним заискивающе, лебезил. Михай смотрел на него с презрением.

— Вот он. В целости и сохранности доставлен, — держа фонарь в вытянутой руке, проговорил канцелярист. — Ни единого волоска с его головы не упало, как Андреем Ивановичем велено.

— Хорошо.

— Сейчас посидеть вам приготовят. Я ужо распорядился. Эй, Тягнищев, ты куда запропастился, дубина стоеросовая?!

— Несу, несу. Один секунд.

В коридоре затопали солдатские башмаки. Караульный внёс в камеру раскладной стул, поставил перед Михаем.

— Холодно тут, — поёжился Фалалеев. — Так я шубу принести велю. Чичас же согреетесь.

— Оставь нас, — велел Михай.

Фалалеев задёргался. Он явно видел во мне нешуточную угрозу и остерегался оставить своего ... даже не знаю, кем был теперь бывший крепостной пана Сердецкого, вот как высоко его занесло.

Собравшись с духом, канцелярист вопросил:

— Как же так, Михайло Иваныч?

— Оставьте! — раздражённо бросил Михай. — Со мной ничего не произойдёт.

— Михайло Иваныч ...

— Я сказал: вон!

Фалалеев пулей выскочил из камеры. Загрохотала дверь, оставляя нас наедине. Михай опустился на стул, поставил между нами фонарь. Я внимательно наблюдал за ним, гадая, что его сюда привело. Было ясно одно — чувствовал он себя не в своей тарелке.

Повисло тягостное молчание. Ему было мучительно неловко, а я до сих пор не мог отойти от шока. Ушаков, предавший императрицу, всё равно что ... я даже не знаю. Все аналогии псу под хвост.

— Михайло Иваныч? — наконец усмехнулся я, прерывая тягостную для обоих паузу.

— Простите меня, господин майор, — вдруг произнёс он. — Не по моей воле вы тут, но всё равно вину пред вами чую немалую.

— Погоди виниться, — прервал его я. — Ты мне сначала расскажи, что произошло. Мне Грюнштейн ничего толком не объяснил, да и то — врал больше.

— Грюнштейн? — Михай вскинулся. — Вы его знаете?

— А кто меня под стражу брал, как думаешь? Прямо на заставе арестовали.

— Грюнштейн — выкрест. Сын дрезденского жида-ювелира. Был сержантом гренадерской роты Преображенского полка. Елизавета Петровна обещала его назначить поручиком своей лейб-кампании. Указ уже готовится. Тыщу душ крепостных ему императрица дарует за заслуги оказанные.

Я кивнул. Выходит, никуда мы от лейб-кампании ни делись. Такое название получили триста архаровцев, которые возводили дщерь Петрову на престол. Исторические хроники, даже симпатизирующие Елизавете, в один голос описывают их как моральных уродов.

Это были скоты, дорвавшиеся до чинов и власти. Отморозки. Хамы, вошедшие в силу и почуявшие безнаказанность. Сама царица опасалась их прогневить, а они, почуяв слабину, окончательно распоясались. Правда, тот же Грюнштейн в итоге плохо кончил, но произошло это спустя несколько лет.

Жизнь его закадычного приятеля лейб-кампанца Шварца оборвали вилы простой крестьянки, на честь которой тот вздумал покуситься.

Таковы были эти люди, чьи штыки помогли Елизавете устроить дворцовый переворот.

Теперь эти козлы начинают наводить свои порядки по всей России. Пусть только-только, но в разгар сразу трёх войн их действия более разрушительны, чем атомная бомба.

Грюнштейн... Судя по его видной роли в дворцовом перевороте — уж не он ли и есть тот самый Балагур, человек из будущего?

Я приступил к главному, задавая вопросы, сводившиеся в итоге к одному — судьбе законной императрицы:

— Где Анна Иоанновна? Что с ней? Она жива?

— Официальным манифестом Елизаветы объявлено, что царица умерла вчера ночью.

Меня это утверждение навело на ряд размышлений. В привычной истории императрица должна была скончаться через два года — в 1740-м. Не стану отрицать, моё вмешательство в обычный ход вещей многое изменило, но вряд ли в данном случае мы имеем дело с естественной смертью. Очевидно, я просто подтолкнул другую сторону к более активным действиям. Переворот начался намного раньше.

И тогда ...

— Её убили, да? — Мой взгляд заставил Михая опустить голову. — Не молчи, говори правду.

Поляк вскинулся, парик съехал набок:

— Не знаю, господин майор. Никто ничего не знает. Только Ушаков. Ему ведомо.

— Ушаков! — я сжал кулаки. — Почему он? Чего ему не хватало?

— У них с Бироном нелады промеж собой вышли. Будто кошка пробежала. Императрица вдруг к нему охладела, с докладом до себя перестала допускать. Опалой повеяло. И Волынский, министр кабинета, нашептал, что Бирон с Остерманом ищут предлога, чтобы Ушакова в Сибирь на века вечные отправить.

— За что в Сибирь? — поразился я.

— Мало ли за что, — пожал плечами Михай. — Был бы человек, а причина сыщется. И Анна Леопольдовна тоже к нему расположения не выказывала. Палаческим и постыдным называла ремесло его. Тогда генерал-аншеф и обратил взор свой на цесаревну Елизавету Петровну. Надежду в ней увидел на будущее своё. Она его и благословила. Денег французы со шведами дали изрядно. Много ртов ими закрыто было, много кого на сторону свою перетянуть удалось. Людишки к золоту завсегда жадные были.

— Не ожидал я от Ушакова. Скажи мне кто раньше — не поверил бы, — покачал головой я. — И как же ему удалось дворец захватить?

— После бесчинств, устроенных в столице Балагуром, он привёл во дворец гренадер-преображенцев, будто бы караул усилить. Каждому золота насыпал полные карманы, чинов больших обещал. Ночью они разоружили роту дворцовой охраны и казаков.

Моё сердце сжалось. В горле появился тугой комок.

— И что, те не оборонялись, не сражались? Неужели они не стали оказывать сопротивление?

— Те, кто почуял неладное, взялся за оружие, но большинство ничего не поняло. Их обманули. Волынский, Ушаков и принц Гессен-Гомбургский — первейшие люди в государстве российском — объявили, что императрица мертва. Потом во дворце появилась Елизавета. Солдатам было велено ей присягнуть. Чтобы никто этому не помешал, командира роты и всех офицеров взяли под арест. Их тоже держат в казематах крепости.

— А новая гвардия? — закричал я. — Измайловцы, как они? Их тоже обманули? Не могу в это поверить. Густава Бирона на такой мякине не проведёшь. Он бы захотел во всём убедиться сам.

Михай пояснил:

— Измайловский полк в полном составе отправлен на войну. Чарторыжский осадил Смоленск и Брянск. Императрица отправила туда Миниха. Подполковник Бирон ещё не знает, что в действующую армию отослано предписание на его арест.

— А ты откуда так много знаешь?

Поляк горестно вздохнул:

— Это предписание составлял я.

— Что?! — меня потрясло до глубины души это известие.

— Многое изменилось, господин майор. Теперь я не крепостной. Ушаков выхлопотал для меня освобождение и личное дворянство. Нынче я его помощник и ... раб. Моя жизнь зависит от одного мизинца Ушакова. Стоит ему его только согнуть, и всё... Со мной, с Ядвигой будет покончено. Вы командовали особым отрядом и воевали с врагом внешним, я выполнял особые поручения и незаметно для себя и всех стал врагом внутренним. Я не возражаю. Это не моя родина и не родина моей любимой. Мы тут чужие. Но я не могу быть вашим врагом, господин майор. Мне горько тут находиться. Я бы желал встретиться с вами в другом месте и при других обстоятельствах, но я не властен над собой.

— Что ты собираешься делать?

— Следовать инструкциям Ушакова, господин майор. У меня небольшой выбор. Ушаков не верит, что вы примете присягу на верность Елизавете. Он считает вас слишком опасным. Однако я убедил его дать вам шанс. Когда-то вы спасли меня от верной гибели. Я хочу вернуть долг.

— Прости, Михай. Ничего не выйдет: я не буду присягать, — твердо заявил я.

Михай грустно кивнул. Он всё понял.

— Тогда мне приказано вас убить, — скорбно произнёс поляк.