Эсташ Доже и его дьявол

— Я действительно не разделяю ваших с Гишем восторгов по его адресу, — герцог откинулся на высокую спинку стула, закинув одну руку за голову. — По мне, он какая-то ошибка природы.

Эсташ, который в этом момент отхлебывал прямо из горлышка бутылки, поперхнулся.

— А мы с вами кто?

— Мы мужчины. Кем еще мы можем быть? Мы никогда не носим юбок и корсетов, не малюемся, не жеманимся и не заставляем других мужчин подбрасывать нас в гальярде.

— Все-таки вы чуть-чуть узколобы для человека, который однажды взял у меня в рот. И хотел бы взять еще раз. Ведь хотели бы, герцог? — и Эсташ медленно облизал горлышко бутылки.

Герцог залился краской, но пробудить в нем гнев не удалось.

— Почему вы так жестоки? Вы знаете, вы очень переменились, Доже. Иногда вы пугаете меня.

— Пугаю? — осклабился Эсташ. — Неужели? Давайте выпьем еще, и я напугаю вас по-настоящему.

"Что я несу? — подумал он, заметив, что герцога по-настоящему передёрнуло от его ухмылки. — Зря я так напился, да к тому же при свидетеле. Надо следить за своим языком".

Он удержался и ничего не рассказал герцогу, когда они выпили еще, но рассыпал достаточно намеков, чтобы его гость в конце концов почувствовал себя неуютно и пожалел, что остался в Шевенкуре на ночь.

— Пойдёмте, герцог, — Эсташ потянул его из-за стола, — я покажу вам место, где умер мой отец.

— Вы уверены, что мне действительно нужно его увидеть?

— Почему бы и нет? Это же историческая лестница — лестница, по которой катилась его голова. Будете всем рассказывать, что видели ее своими глазами, — бормотал заплетающимся языком Эсташ, поднимаясь по ступенькам, и так размахивая свечой, что по стенам метались безумные искаженные тени. — Эй, вы идете?

— Н-нет, — герцог, такой же смертельно пьяный, медлил у нижней ступени.

— Да бросьте, давайте руку! Идите сюда. Я покажу вам комнату, где все случилось. Там, на полу, остались пятна крови, въелись крепко, не отмыть.

— Не хочу. Пожалуйста, Доже, вернитесь. Мне страшно, когда вы такой.

— А еще там моя спальня, герцог. Хотите ее увидеть?

— Ну вас к чёрту, — герцог хотел повернуться и уйти, но его повело, и он беспомощно схватился за стену.

— Вот, значит, как. Вы твердите, что любите меня, но на самом деле вам просто страшно. Вы еще ничего не знаете, а вам уже страшно. Вы не можете даже подняться по этой треклятой лестнице, хотя ничего с вами не случится. В самом худшем случае, встретитесь с моим папашей. Да, он иногда навещает меня, но это пустяк по сравнению со всеми остальными... обстоятельствами. Папаша не докучает мне — теперь. Он даже не может говорить, потому что у него нет головы. Есть вещи и пострашнее, скажу я вам. Что же с вами будет, когда вы узнаете о них, и как скоро испарится ваша великая любовь ко мне? Если я скажу вам: я люблю вас, будьте со мной, но выслушайте сперва мою тайну, — вы побежите от меня впереди своего визга, да еще, пожалуй, донесете.

Собравшись с силами и сфокусировав взгляд прямо перед собой, чтобы не потерять равновесия, герцог одолел лестницу и, оказавшись рядом с Эсташем, схватился за его плечи.

— Ну, вот, видите? Я люблю вас, каковы бы ни были ваши тайны. Можете рассказать мне все.

"Нет, — подумал Эсташ, — нет, идиот, не вздумай!"

Он держал свечу перед грудью, огонек метался между ним и герцогом, подгоняемый их дыханием, овевал жаром лица и чудом не касался кружевных жабо.

Герцог ждал, ужасно серьезный, когда ему доверят страшную тайну, но Эсташ только пьяно и глупо улыбнулся.

— Вы смеетесь надо мной, — с явным облегчением вздохнул герцог.

Поддерживая друг друга с нетрезвой заботливостью, они вернулись в столовую, так и не войдя в комнату, где умер господин Доже.

— Помните Лазара? — внезапно спросил Эсташ, наполняя бокалы трясущейся рукой, так, что вино лилось большей частью на стол.

— Еще бы. Но к чему вы спрашиваете?

— Вы знаете, кто он такой?

— Чернокнижник. Знается с нечистым. А... что?

— Что-то еще вы о нем знаете? Учтите, мне известно все. Понимаете, все. Можете говорить вполне свободно, если вам есть что сказать.

— Но мне нечего сказать! Что вы хотите от меня услышать? При чём тут Лазар? Он давно пропал. С чего вы о нем вспомнили?

— С того, что вовсе он не пропал. Он теперь служит мне.

— Лазар?

— И его дьявол.

— Вы все-таки смеетесь надо мной! Глупо. Где же он, в таком случае?

— Кто, дьявол?

— Лазар!

— В Амьене. Я отправил его с поручением.

— Дьявола?

— Лазара. Хотя какая разница? — и Эсташ уронил голову на стол, опрокинув свой бокал.

Герцог гостил в Шевенкуре три дня, которые они с Эсташем провели главным образом в пьянстве, оправдывая прогноз мадам Доже, что ее сын, оставшись без присмотра, немедленно пустится в разгул. Герцога поместили в спальне, которую прежде занимала хозяйка и которая соединялась со спальней хозяина коротким коридором. По этому коридору Эсташ прибегал среди ночи к гостю, увидев очередной кошмар, или герцог сам приходил к нему, услышав его крики, будил и успокаивал. Но между ними так ничего и не случилось. Во всяком случае, Эсташ на это надеялся, хоть головой бы не поручился, потому что его воспоминания об этих трех днях по понятным причинам были полны лакун. В любом случае, если что и было, то они оба об этом напрочь позабыли.

Герцога пугало состояние Эсташа, которое, по его мнению, граничило с подлинным безумием. Но от этого Эсташ становился только притягательнее в его глазах. На самом деле, по-настоящему обезумел сам герцог. Он, например, задался целью приобрести офицерский патент в полку Месье, чтобы хотя бы так, в составе стражи, находиться в Сен-Клу рядом с Эсташем, и напрасно Эсташ убеждал его, что даже если дело с патентом и выгорит, все равно им не суждено проводить время вместе.

— Там я не смогу общаться с вами так же коротко, как здесь. Монсеньор однажды устроил мне сцену из-за вас, поэтому я буду с вами предельно холоден, уж простите. Дело, конечно, ваше, но мой долг вас предупредить.

Герцог ответил, что это не имеет значения. Он жил ради того момента, когда Эсташ разочаруется в своей злополучной страсти, и Эсташ больше не пытался объяснять ему, сколь тщетны его надежды, — не пытался, потому что отлично понимал, что творится в его душе. Разве сам он не точно так же подстерегал Месье, питая безумные надежды вопреки всякой очевидности?

Хлопоча об офицерском патенте, герцог разослал письма и успел получить ответы. Поэтому-то он и уехал на четвертый день: дальше дело требовало его личного присутствия. Вскоре и Эсташ поставил последние подписи под документами, уплатил последние пошлины и мог считать себя наконец-то полноправным хозяином Шевенкура. Больше ничто не держало его здесь, и он выехал в Амьен, чтобы дальше проследовать в Париж.

Лазар как ни в чем не бывало встретил его на дворе гостиницы "Беффруа", открыл дверцу тяжелого старомодного экипажа, верой и правдой служившего покойному господину Доже, и протянул руку, дабы помочь хозяину выйти. Эсташ поколебался, прежде чем принять помощь. С недавних пор он с трудом выносил прикосновения Лазара, когда тот помогал ему одеться, брил, умывал или делал еще что-то, столь же обыденное. Он смотрел сейчас на услужливо протянутую руку, и аккуратно подстриженные ногти перед его мысленным взором желтели, удлиннялись, загибались крючьями, кожа на ладони и фалангах пальцев сморщивалась, грубела и порастала густой шерстью... Эсташ помотал головой и вышел из кареты, заставив себя опереться на руку слуги. Раз уж Лазар навсегда при нем, пусть хоть приносит пользу. К тому же, Эсташ боялся его и потому не осмеливался слишком откровенно проявлять брезгливость. Кто знает, что придет твари в голову?

Лазар повел его в комнаты, нанятые в "Беффруа", на ходу докладывая, что новая карета почти готова.

— Собственно, остались только гербы, сударь. Никогда бы не подумал, что их так долго рисовать. Не желаете ли взглянуть?

Так как Эсташу все равно было нечем заняться, он согласился, пока готовился обед, прогуляться до каретного мастера и посмотреть свой будущий экипаж. По справедливости ему следовало быть довольным. Лазар расстарался: точно передал все его указания, поторапливал рабочих и заставил провинциального каретника превзойти самого себя. Конечно, карета была не такая красивая, как у шевалье де Лоррена, да и гербы (когда они появятся) будут поскромнее лотарингских львов и орлов, но краснеть за нее не придется даже при дворе.

— Осмелюсь спросить, — заговорил Лазар на пути обратно в гостиницу, — куда же мы поедем? Все-таки в Париж?

— Разумеется, — Эсташ от удивления даже приостановился. — Куда же еще?

Лазар слабо вздохнул.

— Видите ли, сударь, в большом городе мне как-то неуютно. И небезопасно. Теперь вы сами знаете, почему. А уж при дворе тем более все на виду, даже такие маленькие люди, как я. Придется нам с вами быть очень осторожными, а лучше вообще туда не соваться.

— Ты же сам соблазнял меня монсеньором Анжуйским! — возмутился Эсташ.

— Если вы про наш давешний разговор, так это я для того, чтоб вас приободрить, очень уж вы были грустны. А на самом деле, сударь, если вам угодно знать мое мнение, лучше бы нам с вами жить в деревне. Не в Шевенкуре, разумеется, а где-нибудь в безопасном месте, достаточно уединенном. Там мы сможем устроиться так, что и вам будет хорошо, и мне...

— Ты считаешь, что я совершил все, что совершил, только для того, чтобы жить с тобой в деревне? — страшным шепотом перебил Эсташ. — Я убил родного отца, попал к тебе в кабалу, навеки погубил свою душу — и за это даже ничего не получу? Посмей только меня удерживать, зверь. Либо мы поедем в Париж, либо я прямо сейчас пойду и объявлю о наших преступлениях, и будь что будет.

— Ладно, сударь, ладно, — Лазар сложил ладони в молитвенном жесте. — Я ведь только сказал, как, по моему мнению, будет лучше, но ни на чем не настаиваю. Если для вас это действительно важно, пусть будет так. Рискнем. Только не выйдет ведь из этого ничего хорошего.

Эсташ прошел несколько шагов вперед, но вдруг остановился, пораженный новой мыслью, и обернулся:

— Я надеюсь, монсеньору не грозит никакая опасность?

Лазар даже обиделся.

— Сударь! Что же я, по-вашему, не понимаю, что ли? Если с ним что случится, так землю рыть станут и нас мигом найдут. Поэтому — ни за что. Сам его охранять готов. Дай ему Бог здоровья, пусть живет подольше, и все у него будет хорошо... только пусть уж избавится от своих странностей. Этого я и вам, кстати, от всей души желаю.

При последнем замечании Эсташ не смог удержаться от смеха.

— Ты сначала от своих странностей избавься, — ответил он, нервно прыснув в воротник, — а потом другим советы раздавай.

— Вы думаете, я не хотел бы? — меланхолически отозвался Лазар. — Думаете, мне по нраву такая жизнь — все время таиться, прятаться, быть начеку? Я только три ночи в месяц сам охочусь, а остальное время как будто на меня охотятся, и таким я себя чувствую загнанным временами, что хоть в петлю лезь. Ни кола, ни двора, ни жены, ни детишек...

— Я сейчас зарыдаю, — глумливо предупредил Эсташ.

— Смейтесь-смейтесь. Вам-то, конечно, смешно. Вы любите говорить, что теперь, мол, прокляты навеки, а ведь по сравнению со мной вы счастливчик... Впрочем, извините, сударь, что лезу к вам со своими жалобами. Я ведь до сих пор не мог даже поговорить об этом ни с кем, только с вами, вот и расчувствовался немного. Простите великодушно.

То, что Эсташ начал шутить на эту тему, было добрым знаком. Возможно, кто-то счел бы это бесспорным свидетельством его продолжающегося нравственного падения, но все-таки к нему возвращалось некоторое душевное равновесие.

Эсташ дошел до того, что на пути в Париж от скуки начал расспрашивать Лазара о том, что же он такое на самом деле и как он таким стал. Лазар в самом деле был рад возможности поговорить откровенно и всю дорогу развлекал хозяина своей историей. Откуда он взялся, он, впрочем, мог только предполагать и считал своей родиной Эльзас, потому что именно к этому краю относятся его первые детские воспоминания. Он разъезжал по городам и селам со стариком, который продавал лекарственные снадобья и называл себя дедом Лазара, но какова была в действительности степень их родства (да и было ли родство на самом деле), бог весть.

— Он был такой же, как я, — добавил Лазар. — Вернее, это я такой же, как он. Когда приходило время, он уводил меня в лес, но запрещал задавать вопросы и не желал обсуждать эту тему ни в какую. Наверное, из осторожности.

Однако осторожность не помогла, и дедушка в конце концов попался, а потом, без сомнения, угодил на костер. Лазару удалось скрыться, и начались тяжелые времена. Он скитался пешком один-одинешенек от Бенфельда к Шлеттштадту, от Шлеттштадта к Кольмару, впрочем, не являясь исключением, потому что шла война, Эльзас опустошали шведы в союзе с французами (бог весть, недоумевал Лазар, как они вообще ухитрились повстречаться друг с другом, не то что заключить союз), и дороги полнились беженцами. Но Лазару приходилось тяжелее всех. Даже если ему удавалось найти какое-нибудь пристанище или работу на крестьянском дворе за кусок хлеба, он никогда не мог задержаться. Участь деда служила грозным предостережением, и, как только в округе начинались разговоры о загадочном исчезновении женщины или ребенка или находили растерзанное тело, тихий странный подросток сразу незаметно исчезал.

— Почему бы тебе просто не прятать тела понадежнее? — спросил Эсташ. — В реку, например. Или хоть закопать. Зачем, прости господи, оставлять этакую красоту на виду у всех, как будто ты ей гордишься?

— Я стараюсь их прятать, сударь, но только если сам могу вспомнить, где это было, — объяснил Лазар. — Я ведь потом ничего не помню. Наутро иду искать. Если найду, то спрячу, но если кто найдет раньше меня, как в тот раз на винодельне, тут уж начинается шум.

Но в конечном итоге испытания пошли Лазару на пользу. Кто выживал в такой мясорубке, тот мог выжить везде. Чему только ни научился Лазар — доить коров и читать, кузнечному делу и математике, принимать роды у женщин и выращивать в оранжереях редкие растения и цветы. Больше всего дала ему служба у одного алхимика в Страсбурге. Лазара всегда тянуло к тайным знаниям, потому что он надеялся найти в них спасение от своей напасти. Алхимик знал о его особенности, но не возражал, наоборот, был от нее в восторге, потому что ему казалось, что Лазар, способный превращаться, каким-то образом может стать ключом к алхимическим превращениям, и он использовал в своих опытах его когти, шерсть, кровь и даже всевозможные выделения. Но потом между алхимиком и подопытным что-то произошло. Лазар рассказал об этом как-то глухо и путано. По-видимому, он просто не смог справиться со своим аппетитом. Как бы то ни было, история с алхимиком наделала много шума в Страсбурге, и Лазару пришлось не просто бежать, а бежать очень далеко, так он и оказался на территории Франции. Там ему тоже пришлось пережить немало приключений (рассказ о которых занял почти все время пути до парижской заставы), пока его не прибило к тихой гавани Руасси-ан-Бри. С помощью знаний, почерпнутых у алхимика (а также своего природного, так сказать, дара), Лазар сумел произвести впечатление могущественного чернокнижника и прожил у герцога де Фуа целых пять ничем не омраченных лет. От всех подозрений защищал и прикрывал его герцог, и, не придумай он в недобрый час вызвать дьявола для развлечения своих гостей, возможно, Лазар до сих пор спокойно жил бы в его лесу, играя свою роль.