Раненый мир - Книга Презрителя

— Воскресители яро защищали носителя свитка, который пытался снять печать, — продолжил угрюмый южанин. — Сектанты жертвовали собой, чтобы дать ему хоть немного времени. Но все это быстро закончилось. Две пригоршни песка в песочных часах судьбы сменили друг друга, и вот последний из безумцев пал...

Презритель мелко задрожал, и зыбкая, неровная дрожь прошла по всему лесу вокруг, по деревьям-исполинам, пронзившим его, по всему Холму. Люди и духи смолкли в ожидании, но низверг еще не проснулся. Может, Пророк видел сон про гибнущих воскресителей, пытавшихся вызволить его?..

— Понятно, — печально вымолвил Винсент в наступившей тишине. — И этот свиток разумеется не лежит где-то здесь, в глубине болота, а был сразу же после боя конфискован Изгнателями?

— Разумеется, — ответил безымянный южанин.

— А как насчет паломников, — вспомнил Кел. — Доступ к вашему низвергу то открывали, то закрывали, опять открывали, и так раз за разом. Почему?

— Потому что всякий раз, вместе с размеренным ходом времени, люди начинали ненавидеть и бояться Пророка, — ответил новый голос, юный, почти детский. — Поначалу они с готовностью припадали к его стопам, умоляя открыть прошлое и грядущее. Весть о самой этой возможности распространялась со скоростью ветра: мчалась по всему северу, доносилась до жарких империй юга, одолевала великие горы и неслась по просторам Нордхейма. Знать настоящее и прошлое, заглянуть в будущее. Паломники шли отовсюду, несли свои маленькие и бесцельные дары, а уходили с великим бесценным.

Говорящий был поэтичен.

— Но с течением лет, капля за каплей сердца ушедших полнились недоверием. Они недобро шептались по углам земли, ропот переходил из уст в уста; отголоски страха и злобы слышались тут и там. Ненавистники разносили слухи, будто низверг проклинает пришедших и заклеймен печатью не зря... Поэтому всякий раз изначальный водопад страждущих медленно превращался в поток, поток в ручей, ручей в тонкую, неуверенную стройку, которая иссякала в тишине опустевших лет. Наступало время покоя: мир отдельно от нас. Но мы уже знаем: пройдет всего полвека или век, и короткая людская память утратит гнетущий облик Презрителя... чтобы однажды открыть заново и с новой, неистовой жадностью хлынуть сюда. Омыть старинные ступени грязной пеной своих никчемных желаний и судеб. Припасть к стопам Пророка.

Он замолчал так же твердо и плавно, как и начал, словно пропев заученную песню, прочитав застывший во времени сказ. Когда у тебя сотни лет на обдумывание мыслей, они отпечатываются в голове как резные рельефы, как поэмы о подвигах предков на стенах шахмирских дворцов.

— Кто ты? — Алейна вертела головой, выискивая, откуда же шел голос.

— Ревис Ард, — ответил юноша, ни секунды не колеблясь, чуть ли не раньше, чем она закончила вопрос. Одно из высочайших деревьев зашумело гигантской кроной. — Второй среди избранных: я был вторым из духов, после смерти попавших сюда.

Лисы замялись, но Анна все же спросила:

— Ты умер юным?

— Да. Моя магия истощила меня, дар оказался сильнее воли, — без тени сожаления ответил Ревис, все так же емко и чуть напевно.

— Магика... как ее там... магика интразма, — взволнованно прошептала Алейна, — когда дар настолько высокий, что все жизненные силы поглощает. Чародей не успевает развить мастерство, чтобы справиться с ним, гибнет от истощения...

— Меня подвергли секвенции во время рифтовых войн, чтобы раздуть искру дара, резко усилить его, — сказал тысячелетний юноша Ревис Ард. — Когда судороги сотрясли континент, демоны алой и белой крови вторглись в Мирн, всем срочно понадобились боевые маги... Нас растили на смерть ради спасения человечества — но некоторые из нас до этой смерти не дожили.

— Хальда, Ардат и Гетар изгнали демонов, — пояснила жрица. — После этого три империи воцарились над большей частью мира.

— Сие мне известно, — легко согласился Ревис Ард. — Однако прежде чем сокрушить владык белой и алой крови, Трое позволили их легионам поработить остальные страны. Не принявшие владычество богов. И лишь после того, как все прочие враги демонов пали под их натиском, а народы претерпели бездны страданий под их безжалостной пятой, Трое вмешались. Можно сказать, демоны принесли нашим освободителям власть над миром. Жаль, что я не дожил до этого.

— Хальда бы никогда так не сделала, — резко ответила Алейна. — Она не разменяла бы жизни людей на власть над ними.

— Я не слишком хорошо знал Матерь, — с готовностью согласился юноша. — Возможно, она всего лишь не сумела противостоять объединенной воле Властелина и Госпожи.

В голосе его змеилась ядовитая улыбка. Алейна молчала, не поддаваясь на провокацию, времени не было.

— И ты никогда не приходил сюда паломником? — осторожно спросил Кел.

— Нет. Презритель лишь выбрал мою жизнь: короткую, но яркую, и прожил ее вместе со мной.

— Ты никогда не замечал его присутствия?

— Никогда не замечал, — эхом повторил юноша. Голос его заметно поблек и звучал все глуше, издалека. Тысячелетний призрак в толще гигантского древа, кажется он уплывал из ветвей в сердцевину. — Пророк коллекционирует выдающихся людей, чьи судьбы проживать интересно... Интересно...

— Но ведь ты, величество, сам пришел сюда и обратился к Презрителю! — Кел воззрился наверх, выискивая дерево Вильяма Гвента. — Ты был первым паломником нашего времени, коснулся печати и задал свой вопрос?

— Ну да, — ответил тот, рассмеявшись, — если можно назвать "вашим" временем больше ста лет назад.

— Чуть больше пятидесяти лет назад, — упорно не согласился Винсент.

— Я расслышал ваш датировочный нонсенс еще в первый раз. Но еще не нашел ему объяснения, — беспечно заметил король. — У нас тут, понимаешь ли, нет часов и календаря, никто не делал зарубки на ветвях! Плюс-минус пару десятков лет, все равно никого из вас тогда не было и даже не ожидалось.

— Лично я ожидался всем миром последние десять тысяч лет; а если по существу вопроса? — ласково спросил Кел, до боли напоминая в этот момент старого самого себя.

— А если по существу, то Презритель коллекционирует людей.

— Для чего?

— А что еще делать, вися в кромешной скуке и пустоте? Хоть какая-то компания.

— Он с вами разговаривает?

— Нет, когда он просыпается, засыпаем мы.

— Тогда зачем вы нужны ему здесь? Прожил жизнь и прости-прощай.

— Откуда нам знать, мы просто здесь растем.

— Но неужели вы не обсудили за сотни лет все возможные версии и не выбрали самую достоверную? — раздраженно изумился бело-черный.

Деревья задумались.

— Нет, — слегка удивленно ответил Гвент. — Не обсудили. Не выбрали.

— Мы тысячу рз обсуждали, — с сомнением заметила Золла, — только...

— Только что? — с интересом спросили Лисы чуть ли не все хором.

— Не помню, — ответил Гвент озабоченно. — Годы сливаются в единое полотно, но каждый новый день как свежее плетение с чистого листа. Вчера, позавчера, первый день зимы сорок два года назад — я помню одинаково смутно и размыто.

— Как и мы все, ваше величество, — мягко заметил мессир Валентайн, — как и мы все.

— Но что это значит? — нервно спросил король.

"Например, что вас нет и никогда не было", подумала Анна. Но не говорить же это вслух таким приятным не-людям?!

— Пророк вселяется в выдающихся паломников, которые пришли к нему на поклон, — подвел итог Винсент. — А еще в людей, которых нашел своим прозрением и выбрал за яркую, неповторимую жизнь. И сколько всего жизней он прожил?

Деревья шелестели кронами, отовсюду доносились ответы. Низверг заворочался во сне, веки его задрожали.

— Пятьдесят деревьев, включая погибшие, — лихорадочно посчитал маг. — За чуть больше полутора тысяч лет.

— В среднем, одна жизнь каждые лет тридцать... — задумчиво кивнул Кел.

— Тридцать один год и почти пять месяцев, — хмыкнул Гвент-король, который, хоть и стал венценосной особой, не утратил способности Гвента-купца дотошно считать в уме.

— Но почти все из вас жили гораздо дольше, — указала на очевидное Алейна. — Как же он успел?

— Может, смотрел по две-три жизни одновременно? — пожал плечами маг. — Или вселялся в уже взрослых?

Кел молча кивнул, но было видно, что полученное объяснение он не ценит ни в кнот. Оно не было из тех догадок, после которых сразу кричишь: "Ну точно! Как же я сразу не додумался!" А значит, вряд ли стоило ему верить.

Бело-черный уже не считал бывших друзей за самозванцев, и на том спасибо. Он принял, что Лисы одной крови, то есть, одной ханты, и ревностно докапывался до правды. История с Презрителем задела калеку за живое, и Анна понимала, почему: если половина прошлого стерта, ты изо всех сил цепляешься за настоящее. А в настоящем как-то одно за другим сплелись — беженцы, их беспутные судьбы, откат на Алейне, Хаммерфельд — и древняя тюрьма темного Пророка с ворохом необъясненных тайн.

Осколки тайны пульсировали в висках, не желая складываться в единое зеркало.

"Что важное мы упускаем?" думал каждый из Лисов.

— Миледи Золла, — спросила Анна осторожно. — Говоря про катаклизм, неужели вы имеете ввиду...

— Да, дитя мое. Я была одной из тех, кто пережил Нисхождение, — гордо сказала женщина. — Одна из поколения выживших. Но, что важнее, я стала одной из тех, кто годы спустя, после череды страшных попыток и неудач смог заново овладеть исконной магией. Нисхождение убило не только государства, страны и народы. Не только наших любимых, родных и друзей. Оно убило и магию, лишило человечество шанса выжить в битве с исчадиями хаоса. И мы пытались, из года в год, изо дня в день — мы искали способы вернуть ее. А хаос, дикий и первозданный, сопротивлялся этому. Законы магии изменились, и мы нащупывали их снова. Соотношения стихий, фокальные точки, ритмику заклятий. Все заново. И хаос карал нас за каждую неверную ноту... Мне оторвало руку, высушило ногу, половину волос превратило в стекло. Я оглохла на оба уха и ослепла на один глаз. Но в конечном итоге, все оправдалось. Мой ученик стал одним из тех, кто возродил магию мира в двадцать девятом году. Незадолго до смерти я узнала, что мое имя занесено в мемориал Коллегии, вместе с Рочестером Бергом и Квинтильдой Арейской, ты можешь посмотреть надписи на мемориале... увидишь там Золлу Бранненбург.

Анна была готова поклясться: если бы здесь присутствовал кто-то, знающий историю досконально и хорошо, он с удивлением сообщил бы, что возрождение магии случилось не в двадцать девятом. А на известном мемориале, ныне перенесенном в главный зал Руниверситета... нет имени Золлы Бранненбург.

— Не беспокойся за меня, чудная девчушка, — рассмеялась миледи Золла, -обращаясь к притихшей Алейне. — Я прожила достойную жизнь, внесла немалый вклад в возрождение цивилизации, и умерла в мире и тишине, в окружении внуков и правнуков.

Но как все это проверить, лихорадочно думала Анна, если историка среди нас нет?..

— Мессир Валентайн! — громко спросила, почти выкрикнула она.

— К вашим услугам, ммм, мадмуазель, — определил старый поэт и дамский угодник. Но воронице было не до улыбок и любезностей.

— Пожалуйста, продекламируйте самую известную вашу строку. Но обязательно из... позднего творчества.

— Самую известную из дорийского периода? Хмм... наверняка это будет финал "Седого пилигрима". Извольте. "И остался в траве у дороги, где и сон, и забвенье легки..."

Он явно ждал, что Алейна закончит знаменитое стихотворение. Но девчонка смотрела, моргая, и не могла закончить. Потому что никогда его не читала.

— "Как забытое старое слово — на обочине стертой строки", милочка, — слегка разочарованно протянул мессир Валентайн.

Кел смотрел на жрицу, и вдруг на лице его отразилась догадка. Яркая. Потрясшая его. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но увидел прямой, жесткий взгляд Анны, и осекся.

Вовремя! Презритель издал тяжелый, низкий, душераздирающий стон, и все глаза его разом распахнулись.

Странное ощущение. Вроде бы присутствующие в деревьях духи были полностью бестелесны. Но паломники моментально почувствовали, что говорливую толпу как ветром сдуло с ветвей. И Лисы мгновенно остались с низвергом наедине.

— Вот и пришел этот день. День, когда наше заточение окончится, — сказал он тихим, глухим голосом, едва ворочая распухшими, одеревеневшими губами и языком. Словно шептал погребенный из-под земли, а может, сама затхлая, покинутая земля.

Презритель висел наверху, но каждый из присутствующих слышал и видел его, словно стоял рядом. Образ пронзенного ветвями низверга возникал не перед глазами, а сразу где-то внутри, в фокусе всех чувств, темным провалом, довлеющим в полутьме сознания. Где бы ты ни был, войдя под Холм, он стоял перед тобой и обращался прямо к тебе.

— Люди. К нам пришли люди.

Грязная вода взбурлила, дно болота дрогнуло под ногами. Рой не устоял и плюхнулся в жижу, подняв фонтан брызг.

— Да отойди же, — шикнул на него Демьен Гоф, весь на нервах, бледный. Отмахнулся от толстячка, оставив на пухлом лице отпечаток грязной ладони.

Огнемаг неловко поднялся.

— Бьяночка, они на меня огрязаются, — расстроенно пробормотал он.

Замшелые, покрытые толстым ковром мха, каменные ступени выдвигались из-под воды и выстраивались в круговую лестницу: платформа на платформе, ступеньки-круги. Поднимайся с какой хочешь стороны, все пути ведут к Пророку.

— Анна. — глухо пророкотал Презритель, как измученная временем скала. — Я ждал тебя. Поднимайся.

Екнуло сердце: вот он, живой свидетель нескольких эпох, мучитель и мучимый, пугающий и опасный. Так близко. Каждый из пришедших, помедлив, двинулся наверх. "Но ведь позвали только меня?" Люди остановились, переглядываясь.

— Забудь про остальных, — прошептал низверг. — Поднимайся. Ты одна наедине с прошлым и будущим, Анна.

Вот оно что. Он говорил одновременно всем, но каждый слышал свое.

Воительница взошла вверх по ступеням, и на последней из них — друзья, шедшие бок о бок, исчезли. Мир вокруг стих, вода застыла, как и клочья теплого тумана. Болотная птица зависла в бреющем полете, раскинув крылья. Все стало неподвижным, Анна поняла, что время за пределами самой высокой ступени замерло.

Все дороги ведут к Пророку — но каждого собственным путем. В собственное застывшее мгновение. Девушка вспомнила эгисово расслоение и Книгу Холмов: восемь воплощений одной и той же книги путешествовали по Ничейным землям в руках у разных людей. Так и низверг Долины: каждый приходил к нему в одиночестве, в свой застывший момент времени, где не было посторонних. Только ты и твое пророчество.

— Что ты делаешь с людьми? Как ты умудряешься проклинать их, что проклятие остается незамеченным десятки лет?

— Ты пришла задать этот вопрос, Анна? — его серо-зеленое, одеревеневшее с годами лицо покрыто вмятинами и сетью морщин, местами сморщено, как кора. Шесть мутных глаз изогнулись зловещей аркой, в каждом медленно плавает по два зрачка. Вот, значит, чьим символом была та ладонь на каменной плите у Холма. — А как же заговор низвергов? Разве не за этим тебя послал Уильям Гвент?